Шарлотта Линк
Незнакомец
Charlotte Link
DER FREMDE GAST
Original title: DER FREMDE GAST by Charlotte Link
© 2005 by Wilhelm Goldmann Verlag, München
© 2012 by Blanvalet Verlag, München a division of Verlagsgruppe Random House GmbH, München, Germany
© Ирма Франк, перевод на русский язык, 2014
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство „Э“, 2017
* * *
Пролог
Анонимное письмо к Сабрине Бальдини
Наступил май… Как же прекрасно зеленеет и цветет твой сад, Сабрина! Я видел тебя вчера вечером, когда ты еще сидела на улице. Где же был твой муж? Он проводит мало времени с тобой дома, не так ли? А знает ли он, собственно, что ты вовсе не та верная супруга, которую он в тебе видит? Ты покаялась ему во всех своих грехах? Или все самое важное хранишь в себе? Мне было бы интересно узнать, сможешь ли ты состариться рядом с ним и при этом сохранить в тайне свои измены?
Но как бы там ни было, ты часто бываешь одна. Уже стемнело, а ты все еще оставалась на улице. Позже ты отправилась в дом, но дверь на террасу оставила открытой. Как опрометчиво с твоей стороны, Сабрина! Разве ты никогда не слышала, что это может быть опасно? Мир полон злых людей… полон мстительных людей. Месть — это зло, но порой она бывает вполне понятной, ты не находишь? Каждый получает то, что заслужил. Этот мир можно вытерпеть только в том случае, если веришь в сбалансированную справедливость. Но порой она заставляет ждать себя слишком долго, и тогда нужно ее подстегнуть…
Ты ведь понимаешь, Сабрина, что заслужила смерть, не правда ли? Это тебе должно было быть ясно с тех самых давно прошедших дней, когда ты так ужасно спасовала. Это называют неоказанием помощи — то, что ты совершила. Или лучше сказать — не совершила… Что было тому причиной, Сабрина? Лень? Равнодушие? Ты ни с кем не хотела связываться? Чтобы не обжечь пальцы? Чтобы не стукнуться об угол? Ах, всегда одни и те же истории! Ты всегда с таким усердием выступала в защиту других… Но только до тех пор, пока это не грозило тебе неприятностями. Много слов, а за ними ничего. Это ведь так удобно — отвернуться в сторону! А если вмешаться, то ничего, кроме неприятностей, не получишь…
Но платить надо обязательно. Когда-нибудь. Всегда. Ты наверняка надеялась: \"Да минует меня чаша сия\", не правда ли, Сабрина? Прошло так много лет… Уже и воспоминания поблекли, а возможно, ты давно вытеснила те дни из своей памяти и постепенно привыкла думать, что тебе еще раз повезло. Что не пришлось заплатить…
Ты действительно так думала? Я считал тебя более умной. И более опытной.
А теперь срок подошел. Когда-то он должен был наступить, и я полагаю, что дольше уже не стоит ждать. Что касается меня, мне все ясно. Приговор тебе вынесен, и очень скоро я приведу его в исполнение. В отношении тебя и Ребекки. Она несет такую же вину, как и ты, и было бы несправедливо, если б тебе одной пришлось подставлять свою голову.
Для каждой из вас я найду достаточно времени. Это будет непросто, но произойдет без большой шумихи. Вы будете терпеть мучения. У вас будет тяжелая смерть. Она будет тянуться достаточно долго, чтобы у вас была возможность как следует поразмыслить о себе и о вашей жизни.
Ты уже с нетерпением ждешь встречи со мной, Сабрина? Тебе так не терпится, что вечерами ты уже не можешь подолгу сидеть в своем красивом саду? Что ты теперь будешь внимательно следить за тем, чтобы дверь на террасу была всегда закрыта? Что ты станешь осторожно оглядываться налево и направо всякий раз, когда покидаешь свой дом? Что ты будешь вздрагивать, когда позвонят в дверь? Что по ночам, лежа в постели, ты не сможешь сомкнуть глаз, когда твоего мужа в очередной раз не окажется дома, а ты со страхом будешь вслушиваться в темноту и спрашивать себя снова и снова, действительно ли ты закрыла все двери. Или будешь всегда оставлять свет включенным, потому что ты уже не переносишь всю эту черноту вокруг себя? Но ты ведь знаешь, что и это не защитит тебя, не так ли? Я приду именно тогда, когда наметил это себе. Ты не сможешь защититься.
А вообще, ты и сама об этом знаешь.
Я скоро снова дам о себе знать, Сабрина. Как приятно понимать, что все это время ты будешь день и ночь думать обо мне… И что твой вид будет становиться все более жалким и серым… Мне доставляет удовольствие наблюдать за этим.
Я с тобой.
Воскресенье, 18 июля
Ей снилось, что в дверь ее дома звонит маленький мальчик. Она шуганула его, как делала со всеми непрошеными гостями, желавшими что-то от нее получить. Эти попрошайнические налеты всегда были ей как бельмо на глазу: она чувствовала себя обремененной и принужденной, когда внезапно кто-то появлялся на ее участке и протягивал руку. В большинстве случаев речь шла, конечно, о пожертвованиях на добрые дела, но кто же может знать, насколько честны эти люди? И даже если они трясли своими удостоверениями, которые подтверждали их уполномоченность на сборы от имени благотворительных обществ, быстро определить, фальшивка ли это, хорошо или плохо сделанная, все равно невозможно. Особенно когда тебе шестьдесят семь лет и у тебя проблемы с глазами.
Стоило ей закрыть перед мальчиком дверь, как кто-то вновь позвонил в звонок.
Она резко приподнялась в постели, сбитая с толку, потому что второй приснившийся ей сон вернул ее в явь. Картина, увиденная во сне, все еще стояла у нее перед глазами: остренькое, бледное, почти прозрачное лицо мальчика с огромными глазами. Он просил не денег, он просил поесть.
— Я так сильно хочу есть, — сказал он тихо и в то же время почти обвинительно.
Она захлопнула дверь с возмущением и страхом из-за того, что ей пришлось столкнуться с такой стороной жизни, которую ей не хотелось бы видеть. Она отвернулась и попыталась забыть эту картину, но в этот момент в дверь снова позвонили, и она подумала: \"Это опять он?\"
Почему она сейчас проснулась? Был ли второй звонок на самом деле? Подобные звуки частенько \"просачиваются в сны\", и обычно это даже приятно. Это мог быть просто-напросто будильник, но у нее дома его не было. В конце концов, они уже больше не работали, а просыпались рано утром сами.
Было очень темно, но через щели жалюзи внутрь проникало немного света от уличных фонарей. Она могла видеть рядом с собой спящего мужа. Тот, как всегда, лежал совершенно неподвижно, а его дыхание было таким равномерным и тихим, что нужно было с очень большим напряжением прислушаться, дабы убедиться, что он вообще еще дышит. Она уже читала о том, как пожилые пары вечером вместе засыпали, а утром один из них просыпался, а второй уже мертв. И она тогда подумала: если Фред помрет таким образом, то пройдет довольно много времени, пока она поймет, что произошло.
Ее сердце стучало резко и быстро. Бросив взгляд на электронные часы, на которых цифры светились светло-зеленым цветом, она отметила, что сейчас около двух часов ночи. Неподходящее время, чтобы просыпаться. В этот час люди так беззащитны… Во всяком случае, она чувствовала себя именно так. У нее все чаще возникало чувство, что если с ней когда-нибудь случится что-то ужасное — например, если она умрет, — то это обязательно произойдет ночью в промежутке от двух до четырех часов.
\"Тяжелый сон, — сказала она себе, — и не более того. Ты можешь спокойно спать дальше\".
Она опустила голову обратно на подушку, и в этот момент снова раздался звонок. И тут она поняла, что это был не сон.
Кто-то звонил ей в дверь в два часа ночи.
Она снова села и прислушалась к своему собственному лихорадочному дыханию в угнетающей тишине, последовавшей за этим резким звонком.
\"Это совершенно безопасно, — подумала она, — я и не обязана открывать\".
Ничего хорошего это означать не могло. Даже торговцы вразнос не звонят в это время. Тот, кто внезапно будит людей среди ночи, либо имеет злые помыслы, либо попал в тяжелую ситуацию. И пожалуй, последнее было более вероятным. Взломщик, грабитель или убийца ведь не станет звонить?
Она включила свет и наклонилась над своим спящим мужем. Тот вообще ничего не мог слышать, потому что заткнул уши \"Оропаксом\"
[1]. Фред был столь чувствителен к звукам, что даже шорох ветра в деревьях перед спальней уже тревожил его. Или скрип половицы, или завядший листок от комнатных растений, что оторвался и скользнул на пол… От всего этого Фред просыпался, и это являлось для него самой большой неприятностью. То, что он вынужден был проснуться, когда уже решил спать, приводило его в неимоверную ярость, и это портило ему настроение на несколько дней. Поэтому в один прекрасный день он начал применять \"Оропакс\". А его жена с облегчением вздохнула.
Из-за этого она теперь медлила, не решаясь будить мужа. Он мог так рассердиться на нее, что потом перестал бы разговаривать с ней почти на целую неделю. По крайней мере, так будет в том случае, если позже он посчитает, что вырывать его из сна не требовалось. Но если выяснится, что лучше было бы все же разбудить его, а она этого не сделала, ее ожидает тот же исход. Она была уже сорок три года замужем за этим мужчиной, и вся ее жизнь с ним состояла, по большей части, из таких моментов: разрываться между двумя возможностями, нервно взвешивая, какой путь окажется правильным, и всегда придерживаться наиглавнейшего правила — не провоцировать его ярость. Жизнь с ним была очень и очень непростой.
Звонок раздался в третий раз; теперь он был более длинным, требовательным и настойчивым. Это происшествие не могло обойтись без жертв с ее стороны, и она потрясла мужа за плечи.
— Фред! — прошептала женщина, хотя он не мог ее услышать. — Просыпайся! Пожалуйста, просыпайся! Кто-то у двери в дом!
Фред, ворча, неохотно повернулся на бок, а затем неожиданно и молниеносно полностью пробудился и, выпрямившись, сел в постели. И уставился на свою жену.
— Что, черт побери… — начал он.
— Кто-то у двери!
Фред мог видеть только движение ее губ. Он неохотно выдернул свои затычки из ушей.
— Что случилось? Как ты смеешь будить меня?
— Кто-то звонит в дверь. Уже в третий раз.
Муж все еще таращился на нее, словно она была ненормальной.
— Что это значит? Кто-то звонит в дверь? В это время?
— Я тоже обеспокоена. — Она надеялась, что звонок раздастся снова, потому что заметила, что Фред ей не верит, но пока все было тихо.
— Тебе приснилось. И из-за какого-то дурацкого сна ты считаешь, что должна разбудить меня? — Глаза мужчины зло сверкнули; его белые волосы на голове торчали во все стороны.
\"Ворчливый старик в дурном настроении, — подумала она, — уже давно мне несимпатичный. Может быть, я проживу еще двадцать лет. Если он не помрет раньше меня, то получится, что я прожила с ним шестьдесят три года. Шестьдесят три!\"
Эта мысль вдруг так огорчила ее, что ей захотелось плакать.
— Грета, если ты еще раз… — начал Фред в полной ярости, но в этот момент в дверь вновь позвонили, и на этот раз еще дольше и непрерывнее, чем прежде.
— Видишь! — воскликнула женщина почти с триумфом. — Кто-то у двери!
— Действительно, — озадаченно произнес ее муж. — Но сейчас… сейчас два часа ночи!
— Я знаю. Но взломщик…
— …едва ли станет звонить в дверь. Хотя теоретически это был бы его единственный шанс попасть к нам в дом!
Это действительно было так. Четыре года назад, когда они купили этот дом и въехали в него, Фред приложил много стараний и времени, чтобы превратить его в крепость. Это был их приют в старости, как он его называл. Спокойный район на окраине Мюнхена — скорее зажиточный квартал. Раньше они тоже жили в Мюнхене, правда, совсем в другом конце, но тоже в так называемом приличном районе. Однако тогда они были моложе. С возрастом у Фреда появилась настоящая паранойя в отношении взломщиков, так что со временем на всех окнах первого этажа появились решетки, а на жалюзи во всем доме были замки с предохранителями. И конечно же, на крыше была установлена сигнализация.
— Может быть, нам просто проигнорировать звонки? — предложила Грета.
— Проигнорировать кого-то, кто преднамеренно будит нас? — Фред спустил ноги на пол. Для своего возраста он был еще довольно гибким и двигался более-менее легко. Правда, в последнее время очень сильно похудел; его пижама в черно-синюю полоску болталась на нем, как пустой мешок. — Я позвоню в полицию!
— Но ты не можешь этого сделать! Может быть, это кто-то из соседей, кому нужна помощь! Или это… — Женщина не договорила.
Ее супруг знал, кого она имела в виду.
— Почему он должен прийти к нам в случае чего? Он уже целую вечность не показывался, — возразил Фред.
— Тем не менее это может быть он. Нам следует… — По-хорошему говоря, Грета пребывала в совершенной нерешительности: эта задача была ей не по плечу. — Нам нужно что-то делать!
— Я же говорю! Вызвать полицию!
— А если окажется, что это действительно только… он?
\"Почему у меня всегда такой страх, — подумала она, — даже просто имя его назвать в присутствии Фреда?\"
Мужчине надоела вся эта суета.
— Я вначале просто гляну, — сказал он решительно и покинул комнату.
Его жена слышала шаги на лестнице, а затем до нее донесся голос — муж был уже внизу, в прихожей.
— Хэлло? Да кто там?
Позже, когда у нее уже не было возможности поговорить об этом с Фредом и когда она поняла, что ей предстоит прожить не двадцать лет, а лишь часы или в лучшем случае дни, она спросила себя: какой же ответ получил ее муж с той стороны двери, что он так быстро и с готовностью распахнул ее? Она слышала, как были открыты различные предохранительные запоры, а потом до нее донесся глухой удар, который она не смогла объяснить себе, но который заставил ее насторожиться. На руках у нее торчком поднялись мелкие волосики. Сердце не переставало бешено колотиться.
— Фред? — испуганно позвала она.
Что-то внизу с грохотом упало на пол. А затем Грета услышала голос мужа:
— Вызови полицию! Немедленно вызови полицию! Быстрее! Поторопись!
Это был неверный совет. На втором этаже дома телефона не было. Она могла бы еще успеть добраться до своей комнаты, захлопнуть ее и запереть, а потом открыть окно, высунуться в ночь и кричать о помощи. Если б он приказал ей поступить так… Но муж велел вызвать полицию, поэтому она опрометью вскочила с постели и, дрожа всем телом, как осиновый листок, натянула халат и поспешила к лестнице. Послушная жена до последнего. Он сказал вызвать полицию. Телефон находился в зале. У Фреда, кроме того, был еще мобильник, но где он лежал, она не знала.
И только когда она уже находилась на лестнице, до нее дошло, что она совершила роковую ошибку.
Однако было уже поздно.
Вторник, 20 июля
В половине пятого утра Карен оставила попытки еще немного поспать и решила, что будет лучше встать и заняться чем-нибудь полезным, чем еще дольше крутиться в постели и в конечном итоге почувствовать себя совершенно разбитой.
\"Но что значит \"полезное\", — подумала она, — что в моей жизни еще является полезным?\"
Вольф, ее муж, еще спал — он совсем не замечал бессонницы своей жены. Впрочем, это было к лучшему, потому что он отреагировал бы на нее либо с насмешкой, либо с упреками, причем и то, и другое привело бы к тому, что Карен разрыдалась бы — в очередной раз. Наверняка он заявил бы ей, что она слишком рано отправилась вечером спать, а поэтому и утром неизбежно проснулась слишком рано, и теперь будет сводить всех с ума причитаниями о своей бессоннице…
Может быть, он и прав. В конце концов, то, что он говорил, звучало логично. И, к сожалению, все попытки донести до него иную точку зрения имели мало смысла. Для Вольфа существовало лишь одно мнение — его собственное, и на этом баста. Карен сама знала, что слишком рано ложилась спать вечером, но она была такой изможденной, такой обессиленной, что у нее просто закрывались глаза, что бы она ни делала. Женщина заползала в свою постель, как больная, у которой не оставалось никаких сил, и совершенно без перехода впадала в похожий на наркоз сон, из которого выныривала около половины четвертого утра, также без перехода, после чего продолжала бодрствовать, терзаемая тревожными мыслями о своем будущем и о будущем своей семьи…
Карен натянула джинсы и футболку, надела кроссовки и потихоньку выскользнула из спальни. Она читала в какой-то книге, что движения на свежем воздухе якобы очень хорошо помогают при депрессиях. И хотя точно не знала, страдает ли она депрессией, некоторые симптомы, описанные в книге, у нее, без сомнения, были.
Из детских комнат не доносилось ни звука. Очевидно, ей посчастливилось не разбудить никого из семьи.
Когда женщина спустилась по ступенькам, их собака — боксер по кличке Кенцо — уже стояла в прихожей и нетерпеливо махала своим коротким хвостом. Несмотря на то что он спал в зале — на данный момент его любимым спальным местом был диван, — от него, конечно, не ускользнуло, что хозяйка встала и оделась. Кроме того, пес тут же совершенно правильно понял, для чего ей кроссовки: все говорило о ранней утренней прогулке. Кенцо с восторгом продемонстрировал несколько прыжков вверх, после чего подошел к входной двери и в нетерпеливом ожидании посмотрел на Карен.
— Да иду уже, — шепнула она ему, взяв ошейник и поводок. — Но веди себя тихо!
Разгар лета… Утро было уже достаточно светлым, но воздух еще оставался прохладным, хотя был приятным и освежающим. День выдастся солнечным и жарким. На траве блестела роса. Карен глубоко вдохнула чистый воздух.
\"Как все мирно, — подумала она. — Как тихо… Все еще спит. Такое впечатление, что Кенцо и я — единственные живые существа на этом свете\".
Она решила пойти в лес напротив и сделать там большой круг. Осталось пройти еще через пару улиц их района, и они окажутся среди деревьев. Близость к лесу — прежде всего, ради собаки — была одной из причин, почему они с Вольфом решили остановить свой выбор на этом доме на городской окраине Мюнхена.
* * *
С тех пор как они въехали в новый дом, Карен стала чувствовать себя хуже. Она уже и раньше страдала от всевозможных проблем и забот, хотя никогда не могла точно сказать, какого рода были эти трудности. Одна ее подруга предположила, что она несчастлива в браке, но Карен это опровергла. Очень энергично опровергла. Они с Вольфом знали друг друга в течение пятнадцати лет, из которых одиннадцать были женаты, и имели двух здоровых, симпатичных детей. Если не считать вполне нормальные ссоры, которые неизбежны между двумя взрослыми людьми, проживающими под одной крышей, у супругов все было в порядке. Может быть, у них не очень много времени друг для друга, потому что Вольф делал карьеру в банке, где работал с момента окончания учебы в вузе, и редко бывал дома. Карен же оставила свою работу ассистентом зубного врача, когда родился второй ребенок, и оба они посчитали это разумным решением.
— Я зарабатываю достаточно денег, — сказал Вольф, — а ты сможешь полностью заняться детьми, и тебе не придется постоянно быть загнанной.
Порой Карен подозревала, что ее муж не имел ни малейшего понятия, как сильно один только уход за двумя детьми мог выматывать сидящего с ними родителя. А ведь еще нужно содержать в порядке дом, ухаживать за садом, выгуливать Кенцо, делать всевозможные покупки, стирать белье и гладить рубашки Вольфа… И все это было жизнью, полной стресса, за который ей никто даже каплей признания не платил. Порой женщина подспудно предполагала, что именно такая жизнь, возможно, приближала ее к пику нервозности и меланхолии. С другой стороны, если верить письмам читательниц в женском журнале, едва ли у любой домохозяйки все было иначе. Почему Карен так цеплялась за это заезженное клише и соглашалась с коллективным причитанием представительниц женского пола, вместо того чтобы увидеть положительные стороны в своей жизни? Здоровых детей, добрую собаку, идущую в гору карьеру своего мужа, красивый дом…
Да, в этом красивом, новом доме они живут уже три месяца, и когда Карен пыталась выявить причину своего все ухудшающегося мрачного настроения, ей время от времени приходили мысли, что она, возможно, не смогла осилить переезд, новое окружение и новых соседей. Было совершенно очевидно, что симптомы ее недомогания стали намного отчетливее. Бессонница сделалась более мучительной, причем, как это ни парадоксально, усталость тоже усилилась. Каждый час растягивался до бесконечной пустоты, и Карен часто была не в состоянии заполнить тикающие минуты чем-то полезным, хотя дел у нее было достаточно. Порой она сидела, уставившись в окно, на цветущий сад, на диване с длиннющим списком для закупок в одной руке и с кошельком в другой, и не могла найти в себе силы подняться и отправиться в супермаркет.
Была ли она одинока? Была ли она настолько одинока в семье из четырех человек, что вся ее жизненная энергия медленно, но непрестанно утекала из ее души и просачивалась куда-то, где она уже не могла ее найти?
Неделю спустя после переезда в новый дом Карен собрала в себе все силы и навестила соседей, в надежде завести здесь, по возможности, несколько приятных контактов. Но эти визиты оказали на нее удручающее воздействие. Женщина, жившая с одной стороны, была слишком старой и озлобленной: она обошлась с Карен очень грубо и неприветливо, так, словно та лично была виновата в какой-то неудаче в ее жизни. С другой стороны проживала тоже уже довольно пожилая супружеская пара. Эти двое не понравились Карен — во всяком случае, она не могла себе даже представить, как начать с ними дружеские отношения. Он любил послушать себя самого и беспрестанно хвастался своими достижениями по работе в те времена, когда он был самым востребованным адвокатом — если верить его словам — и мог похвастаться сенсационными успехами. А его жена почти ничего не говорила, однако постоянно пристально смотрела на Карен уголками глаз — так, что у той появилось неприятное чувство: как только она покинет их дом, хозяйка беспощадно пройдется по ней. Гостья сидела на безвкусном парчовом диване, чувствуя себя разбитой и утомленной депрессией (как и в большинстве случаев), пригубляя коньяк и пытаясь в нужном месте восторженно улыбаться или произносить изумленное \"о!\". И страстно желала вернуться за надежные стены своего дома.
— Мне они кажутся неприятными, — сказала она вечером своему мужу. — Он полон самоуверенности, а она рта не раскроет и переполнена агрессией. Я чувствовала себя совершенно некомфортно.
Вольф засмеялся, и его супруга посчитала, как это часто бывало, что в его смехе сквозит что-то высокомерное.
— Ты действительно очень поспешна в своих оценках, Карен. По-моему, ты была там около получаса? И уже можешь так точно охарактеризовать этих совершенно незнакомых людей? Я могу сказать лишь одно — снимаю перед тобой шляпу!
Конечно же, он подтрунивал над ней, но почему же ее это так сильно задевало? Ведь раньше так не было! Что сделало ее такой ранимой? Или же его насмешки стали более злыми? Или же верно было все вместе взятое и одно следовало из другого? Вольф стал более колючим, это сделало ее более чувствительной, а ее чувствительность, в свою очередь, провоцировала его на то, чтобы обходиться с ней более жестко. Возможно, любящему мужу не следовало вести себя так, но человеческая натура следует своим собственным законам…
А новые соседи, по крайней мере, вовсе не стоили того, чтобы из-за них еще и ссориться.
Новые соседи…
Кенцо обнаружил на асфальте интересный след и заметно ускорился. Карен пришлось уже почти бежать трусцой, чтобы поспевать за ним. Она пришла к выводу, что такой бег на длинную дистанцию ранним утром намного лучше, чем ворочаться в постели, но ей, к сожалению, все же не удавалось прогнать из головы неприятные мысли. Так, например, вовсе не хотелось думать о своих соседях, а теперь именно воспоминания о них вновь прокрались к ней в голову. Потому что из-за них у нее уже несколько дней были проблемы, а иметь проблемы для нее означало непрерывно искать решения, чувствовать себя все хуже, не находя их, действовать своим нытьем на нервы окружающим. Во всяком случае, так описал это Вольф в своей продолжительной лекции, которую он на днях прочитал ей.
Проблема с соседями заключалась в том, что Карен в течение двух дней не могла застать их дома. А ей очень нужно было увидеться с ними, поскольку она хотела попросить их немного позаботиться о своем саде и прежде всего о своей почте — они с Вольфом и детьми собирались улететь на две недели в Турцию. Теперь уже оставалось всего полторы недели до начала школьных каникул, а спустя еще неделю они должны были отправиться в путь. Карен уже договорилась, что Кенцо побудет это время у ее матери, но она также считала важным своевременно уладить и все остальные вопросы. Вчера и позавчера она звонила соседям утром, в обед и вечером, но не обнаружила в их домах никаких признаков жизни. А что ей показалось особенно странным, так это то, что в воскресенье жалюзи на некоторых их окнах были то опущены, то подняты, хотя в целом все выглядело так, словно в доме никого не было.
— Я могла бы поклясться, что они дома, — сказала Карен мужу, — но в саду я их больше не видела, и никто мне не открывает!
Вольф слегка скривился, как бывало всегда, когда жена обременяла его проблемами, которые, как он считал, ей стоило бы решать самой.
— Так, значит, они, должно быть, уехали! Такое бывает…
— Но жалюзи…
— Вероятно, у них установлена автоматическая система безопасности. Она сама ими управляет. Дабы никто не заметил, что в доме никого нет.
— Но вчера ночью…
В ночь с воскресенья на понедельник Карен стала очевидцем странного наблюдения. Она опять, уже в который раз, не могла заснуть и отправилась в ванную, чтобы выпить стакан воды. При этом посмотрела в окно и увидела, что в некоторых комнатах соседнего дома горит свет. Женщина с облегчением подумала, что соседи, где бы они ни были, теперь, вероятно, вернулись домой, но на следующий день картина опять повторилась: никто не отреагировал на ее звонок.
— Ну так, значит, включение и выключение света тоже относятся к этой системе безопасности, — с раздражением сказал Вольф, когда она рассказала ему об этом. — Боже мой, Карен, не устраивай здесь цирк! До нашего отъезда еще больше двух недель; до этого времени они десять раз появятся! И кроме того, разве он еще в субботу не говорил с тобой по телефону?
Это было верно. Сосед тогда позвонил и пожаловался, что Карен неудачно припарковала свою машину перед гаражом и что якобы тот частично заблокирован. Она тогда убрала машину и затем, плача, ушла в свою спальню; у нее было такое ощущение, что с ней обошлись недружелюбно и зло.
— Почему ты тогда сразу не спросила насчет каникул? — поинтересовался Вольф.
— Потому что он был таким неприветливым, и я…
— Потому что он был таким неприветливым! Ты вообще-то замечаешь, что со временем начинаешь придерживаться подобного мнения уже обо всех, с кем тебе приходится иметь дело? Все обращаются с тобой неприветливо! Никто тебя не любит! Почему ты, например, сейчас просто не спросишь эту старуху с другой стороны от нас, сможет ли та позаботиться о нашей почте? Я могу тебе сказать, почему: потому во время твоего ознакомительного визита она была очень неприветлива с тобой! — Вольф сделал акцент на своих последних словах. — Карен, ты ходишь с такой миной, словно ты вечно заплаканная жертвенная овечка, и может быть, как раз это провоцирует людей плохо с тобой обращаться!
Может ли быть, что он прав?
…Карен с Кенцо свернули на улицу, в конце которой можно было через небольшую лужайку пройти в лес. Пес остановился около одной садовой изгороди и заинтересованно принюхался, и это предоставило его хозяйке возможность сделать короткую передышку. Несмотря на то что пробежка хорошо подействовала на нее, она опять вернулась к своим мучительным копаниям в мыслях, которые почти все приводили ее к обесценивающему мнению о себе. Могло ли быть такое, что ее положение \"я — жертва\" не является случайным? Вела ли она себя таким образом, что провоцировала других плохо обращаться с ней?
Раболепная, пугливая, зависимая от мнения других, не уверенная в себе…
\"Вольф бы сейчас сказал: измени себя, — подумала женщина. — Имеет ли он понятие, как это тяжело — вытаскивать саму себя за волосы из болота?\"
Нет, такой мужчина, как Вольф, даже близко не мог представить себе те заботы и нужды, в которых Карен барахталась практически постоянно. Он просто шел своим путем, непоколебимо и прямолинейно, не задавая себе вопросов. Ему незнакомо это состояние, когда человек постоянно недоволен собой. И это, к сожалению, действительно замкнутый круг: она критиковала сама себя, поэтому и люди вокруг нее делали то же самое, что, в свою очередь, подтверждало ее плохое мнение о себе. Куда же должен привести этот путь в конце концов?
\"Уж наверняка не к сильной, независимой и уверенной в себе женщине, — обреченно подумала она. — Скорее к такой, которая становится все более запуганной и психически неустойчивой, которая всего и всех боится\".
Кенцо мог уже разглядеть перед собой лесную дорожку и резко дергал за поводок. Карен отпустила его, и пес радостно помчался рысцой. Потом он все же остановился за несколько метров до небольшой тропинки через поле и поднял свою лапу у заднего колеса припаркованной машины.
\"О, черт побери, — подумала Карен, — надеюсь, никто этого не заметил! Боже, неужели он не мог подождать эти десять метров?!\"
Она виновато огляделась, радуясь, что в этот ранний час еще никто не проснулся. Кенцо, конечно же, выбрал самую представительную машину из всех, что здесь стояли: темно-синюю ухоженную \"БМВ\". И тут, к ужасу Карен, внезапно открылась водительская дверца, и из машины вышел мужчина. Очень солидно выглядевший мужчина, в костюме и галстуке. Он выглядел невероятно рассерженным.
— Что, черт побери, позволяет себе ваша собака? — набросился он на Карен.
Она тут же подозвала Кенцо к себе и снова взяла его за поводок, чтобы он к тому же не поприветствовал незнакомца радостным лаем и не испортил бы его костюм. Лучше б она отпустила его только на окраине леса! Но кто мог знать, что он внезапно перепутает машину со стволом дерева? И что кто-то еще и окажется в ней ни свет ни заря?
\"Что там делал этот мужчина в такой час?\" — с тоской подумала Карен. Но, в принципе, это было не важно. Во всяком случае, он был по-настоящему рассержен на нее, и она опять начала дрожать, потому что кто-то — она буквально могла слышать самодовольный голос Вольфа — \"неприветлив\" с ней.
— Мне… мне очень жаль, — запинаясь, промолвила Карен. Она знала, что попеременно то краснеет, то бледнеет — как школьница, а не как взрослая женщина тридцати пяти лет. — Он… он еще никогда этого не делал… и я не понимаю, как…
Мужчина угрожающе сверкнул на нее глазами.
— Ну, я тоже этого не понимаю! Если не знаешь, как правильно воспитывать свою собаку, то следует завести морскую свинку!
— Говорю же, он еще никогда…
— Еще никогда! Еще никогда! На это я ничего не могу себе купить. Какое мне дело, что ваша собака якобы еще никогда так не делала? Мою машину она, во всяком случае, отвратительнейшим образом испоганила!
Карен вспомнилось: однажды она где-то прочитала, что мужчины рассматривают свою машину как частицу себя самого, в какой-то степени как удлинение своего самого важного органа, и если посмотреть на это с такой стороны, то Кенцо просто написал на эрекцию незнакомца… Не удивительно, что у этого типа сдали нервы.
— Если он что-то повредил… у нас есть страховой полис на этот счет, и я с удовольствием возмещу… — Если б она хотя бы не мямлила так! Если б у нее не наворачивались снова слезы…
Мужчина рассерженно пнул ногой колесо, жестоко пострадавшее от собаки, пробурчал что-то непонятное — похожее на \"дура!\" — снова сел в машину и с грохотом захлопнул за собой дверцу. Карен пошла дальше по дороге, чувствуя на себе его буквально сверлящий насквозь злой взгляд. По этой дороге она могла наконец достичь тропинки, ведущей через поле, и метров через сто скрыться под надежной защитой леса. Ее глаза горели.
Нет никакой причины, чтобы реветь, успокаивала она себя, но знала, что через несколько мгновений будет, всхлипывая, выть как собака. Ее руки тряслись, а коленки подгибались. Что с ней стряслось? Почему она ревет из-за каждой ерунды? И почему именно с ней все время происходят подобные вещи? Сосед, который накричал на нее, потому что она неудачно припарковала свою машину… Посторонний мужчина, который обозвал ее дурой, потому что ее собака обгадила его машину… Или же все совсем иначе? Может быть, с другими людьми тоже происходят такие вещи, но они лучше подготовлены к этому?
\"У других есть чувство собственного достоинства, — подумала Карен, когда первые слезы уже катились по ее щекам, — и поэтому их не потрясает до глубины души, когда с ними обращаются пренебрежительно. Это скатывается с них как с гуся вода\".
Но она никогда не сможет справиться с этим. Никогда. И это безнадежно.
Женщина присела на корточки, съежившись, обхватила обеими руками Кенцо, уткнулась носом в его немного колючую темно-коричневую шерсть с родным запахом и заплакала. Она опять пролила целые ручьи слез и была благодарна Кенцо за его теплое упругое тело, прижавшись к которому, получила хоть немного утешения и поддержки.
А Вольф лишь закатит глаза, когда она потом будет сидеть за завтраком. А дети будут смущенно смотреть в сторону.
Как жена и мать, Карен, несомненно, находилась на пути к катастрофе.
Среда, 21 июля
1
Инга неуклюже шагала позади Мариуса по знойной деревенской дороге и уже не в первый раз с тех пор, что они были вместе — в том числе и в течение двух лет брака, — находила, что он обращается с ней просто бесцеремонно. И также не в первый раз напрашивалась мысль о том, что она все же останется с ним, потому что Инга какой-то жилкой своего благоразумного, оседлого существа любила хаотические безумства, типичные для него; безумства, благодаря которым она снова и снова попадала в ситуации, подобные нынешней. Просто-напросто Мариус был бесцеремонен не только с ней, но и с самим собой; эта бесцеремонность вытекала из его полнейшей неспособности планировать и обдумывать какие-то вещи, взвешивать риск и при необходимости отказываться от великолепного плана, потому что его недостатки преобладали над преимуществами.
\"И в конечном итоге, — подумала она, колеблясь между злостью и разочарованием, — бредешь при почти сорокаградусной жаре по какой-то пыльной деревенской дороге, где нет тени, где-то на юге Франции и не знаешь, что лучше: жить или умереть! Чертовски типично для этого мужчины!\"
Инга остановилась и вытерла пот со лба. На ней была футболка без рукавов, прилипшая к ее телу, как мокрая тряпка, и помятые шорты, которые она с удовольствием сорвала бы с себя, потому что ей было слишком жарко в них. Она с удовольствием маршировала бы дальше вообще в одном лишь купальнике, но, хотя и была близка к тому, что вот-вот издохнет, в этом пункте в ней все же еще преобладало чувство стыда. Впрочем, сейчас Инга вполне могла представить себе, что в самое ближайшее время будет стоять нагишом и ей будет наплевать на то, что подумают люди.
— Можно мне еще глоток воды? — спросила она. Прошло, может быть, всего минут десять, как она последний раз пила, но ее язык снова прилип к пересохшему небу, а в глазах рябило.
\"Здесь, на этой дороге, наверное, не сорок, а все пятьдесят градусов\", — подумала она.
Мариус обернулся. Он, как и Инга, тащил на спине снаряжение для кемпинга, но предложил взять на себя дополнительно еще и провиант. Причем от еды осталось не так уж и много, так что и в этом отношении они до крайности прогорели.
— У нас почти ничего не осталось попить, — сказал он. — Может быть, еще немного подождать до следующего глотка?
— Но мне нужно немного попить. Кажется, иначе я не смогу пройти дальше ни единого шага!
Мариус дал огромному рюкзаку соскользнуть на землю, открыл боковой карман и достал пластиковую бутылку с водой. Та была полна всего лишь на четверть. Тем не менее Инга жадно схватила ее и приложила к губам; сейчас она готова была отдать целое состояние, чтобы можно было выпить всю оставшуюся воду. Но по совести ей, конечно, нужно было оставить половину Мариусу. Ей стоило немалых физических усилий, чтобы заставить себя отдать ему бутылку с теплым содержимым.
— Возьми. Это тебе.
Ее муж выпил остаток воды и швырнул пустую бутылку на заросший участок земли по правую сторону. В обычное время Инга, как защитница окружающей среды, запротестовала бы, но в данный момент у нее не было на это сил.
— Так, — сказал Мариус, — ну, вот и всё. Теперь у нас больше нет воды.
— Но должен же быть где-то здесь какой-нибудь магазин. Ведь люди в этом дерьмовом захолустье тоже покупают продукты!
Инга огляделась вокруг. Безлюдная деревенская дорога. Дома справа и слева с закрытыми оконными ставнями. Мертвая тишина. Разумеется, в такую жару в обеденное время никто не показывался на улице. Только два сумасшедших туриста с палаткой для кемпинга могли додуматься до такого, чтобы медленно ползти вдоль дороги с риском получить солнечный удар.
— Наверняка здесь есть магазин, — согласился Мариус, — вероятно, где-то в глубине деревни. Но явно не здесь, у дороги.
— У меня нет сил, чтобы сейчас еще и обходить деревню. — Инга спустила свой рюкзак с плеч и села на него; ее ноги слегка дрожали. — Может быть, нам позвонить в какой-нибудь дом и попросить немного воды?
— Хм, — произнес ее муж и тоже огляделся вокруг, словно за это время здесь могло откуда-то появиться человеческое существо. Но кругом было по-прежнему тихо — не было даже ни малейшего дуновения ветра на улице.
Инга была близка к тому, чтобы разразиться слезами. Ей не надо было останавливаться. Не надо было пить. А уж садиться — тем более. Потому что теперь ее охватило такое чувство, что она ни за что на свете не сможет больше встать и идти дальше.
— Ах, Мариус, почему… я хочу сказать, как мы вообще могли в июле отправиться на перекладных к Средиземному морю?! — простонала женщина.
В принципе, она и сама с легкостью ответила бы на свой вопрос: потому что у ее супруга в очередной раз появилась сногсшибательная идея, и потому что — как и в большинстве случаев — в конце оказалось, что все не так просто, как он себе это представлял. Однако — что тоже было типично — это никоим образом не повлияло на него, чтобы он отказался от своего плана.
— Инга, потрясающие новости! — радостно выпалил он ей по телефону. Сама она на время своих семестровых каникул принимала участие в двухнедельной практике в Берлине в рамках учебы на историческом факультете, а Мариус в это время оставался один дома в Мюнхене. И они, разумеется, каждый вечер общались по телефону.
— Я могу достать машину! Один знакомый одолжит мне свою. Я подумал, что мы можем поехать на ней к Средиземному морю, когда ты вернешься, и прекрасно проведем время! — заявил Мариус.
— А кто одолжит тебе свою машину? Кто этот знакомый?
— Ты его не знаешь. Я помог ему сдать один экзамен, а теперь он хочет отблагодарить меня за это! Разве это не потрясающий шанс?
Инга прокляла свой скепсис, который каждый раз нападал на нее, когда муж загорался идеями, предложениями и планами. Почему она каждый раз должна была тут же строить из себя гувернантку, которая указывала на проблемы и охлаждала бьющийся ключом восторг Мариуса?
— Но ведь у нас там нет никакой квартиры. И мы наверняка теперь уже и не найдем никакую, — попыталась она возразить.
— Мы будем жить в кемпинге.
— Но у нас ведь нет…
— Все прочее мы тоже получим. Палатку, спальные мешки, плитку, посуду для кемпинга. Никаких проблем.
— Этот знакомый, видимо, в большом долгу перед тобой…
— А то! Сможешь ли ты получить когда-нибудь почти полностью написанную работу? Он может мне еще годами ноги целовать!
— Знаешь что, Мариус, боюсь, в июле на Средиземном море слишком жарко и полно народу, и…
— Но мы ведь сможем передвигаться. Мы можем уединиться в совсем тихом местечке. Если нам где-то не понравится, сможем поехать дальше. Инга, пожалуйста, не веди себя, как твоя бабушка! Скажи просто \"да\" — и радуйся нашей поездке!
Что же ей еще оставалось? Она согласилась, порадовалась по крайней мере его радости и попыталась не допустить, чтобы беспокойство одержало в ней верх. Но триумфа она не почувствовала; ее лишь наполнило безропотное смирение, когда выяснилось, что знакомый Мариуса все же не захотел давать свою машину, а выдал лишь обещанное снаряжение для кемпинга, которым была заставлена маленькая прихожая их квартиры, когда Инга вернулась домой.
— Дело с машиной было для него слишком щекотливым, — объяснил ее муж, — из-за страховки и вообще…
Вот именно. Как раз что-то в этом роде она с самого начала и предчувствовала. Но, по крайней мере, они получили новую, с иголочки, палатку, фантастические спальные мешки и потрясающие рюкзаки, да и посуда тоже отвечала самым высоким требованиям. Похоже было, что снаряжением для кемпинга еще никогда не пользовались — и, однозначно, оно было самого лучшего качества.
— У этого типа, однако, много бабок, — заметила Инга.
Мариус пожал плечами.
— Богатые родители. Кому-то либо везет, либо нет.
Это высказывание пришло Инге в голову теперь, в обеденное время на жаркой деревенской улице, когда ей казалось, что она сойдет с ума от жажды и не сможет больше терпеть боль от волдырей на ногах. Удачи, во всяком случае, у них обоих в этой поездке не было, даже если Мариус, что вполне вероятно, другого мнения об этом. Продвигались они быстро — этого не отнять. Отправились во второй половине дня накануне, потому что Мариусу нужно было еще работать в экспедиции, где он подкалымливал на время каникул. Одна молодая пара взяла их с собой до Лиона, но туда они приехали в три часа ночи. Им пришлось в кромешной темноте разбивать свою палатку на замусоренном кемпинге на окраине города, и Инга чувствовала такую усталость, что готова была разреветься. Они поспали от силы часа три, а затем измучились в ожидании попутки у въезда на автостраду. Кому захочется брать двух человек, которые везут с собой такое количество громоздкого багажа? В конце концов одна молодая француженка с ребенком на заднем сиденье сжалилась над ними, но она не могла провезти их с собой по-настоящему далеко, потому что хотела навестить свою мать и провести у нее пару дней. Она высадила их на какой-то развилке дорог и сказала, что до ближайшей деревни им понадобится полчаса ходу, но на самом деле им пришлось идти целый час. Теперь они находились совершенно в стороне от автострады, во всей округе здесь не имелось площадки для отдыха, и было ясно, что им необходимо купить свежую воду.
— Нам все же нужно было сойти на последней площадке, — сказала Инга.
— Да, но зато теперь мы продвинулись на двадцать километров дальше, — возразил ее муж.
— И что? Что нам это дало? Здесь, наверное, вообще никто не ездит дальше чем до ближайшей деревни. Это значит, что нам придется идти назад к автостраде, а это как минимум пять километров. При такой жаре…
Голос Инги дрогнул, и она предусмотрительно не стала продолжать. По лицу Мариуса можно было заметить, что он боялся, как бы она на самом деле не заплакала, потому что от ее слез он всегда чувствовал себя беспомощным и несчастным. Хотя она и не часто плакала, даже можно сказать, предельно редко. Однако в данный момент…
\"Это измождение, — подумала Инга, — если я сейчас зареву, то прежде всего от измождения. Я не могу больше. Я просто больше не могу…\"
Она развязала шнурки на своих кроссовках, и когда стала медленно стягивать их с ног, то застонала от боли. Потом так же осторожно принялась скатывать вниз носки. Показались набухшие, огненно-красные волдыри.
— Мне нужна аптека, — сказала Инга, хотя было совершенно ясно, что найти в этой деревне аптеку будет еще сложнее, чем продуктовый магазин, если таковой вообще имелся. Скорее всего, ничего подобного здесь не было. Первая слеза покатилась у Инги из глаза по горячей раскрасневшейся щеке.
— Не надо! — Мариус тут же оказался около нее и пальцем поймал эту слезу. — Не плачь! Послушай, это было неразумно — снимать кроссовки. Ты наверняка не сможешь надеть их снова.
— Мне нужна мазь. И пластырь. Иначе все воспалится.
— Все выглядит действительно ужасно, — произнес Мариус почти благоговейно. — Но мы ведь не такое уж большое расстояние прошли пешком. Или…
Он отстранялся от всего плохого. Всегда и от всего.
— Женщина, которая подвезла нас, еще никогда не проходила пешком это расстояние. В лучшем случае, она делала это в холодную погоду, когда быстрее идешь. Полчаса! Это уж действительно полнейший перегиб!
— Но все равно, я считаю, что твои ноги…
Инга посмотрела на супруга с раздражением — она знала, что совершила большую ошибку.
— Да, о’кей, это новые кроссовки. И я знаю, что никогда не следует надевать новую обувь, если надо пройти большое расстояние. Однако когда ты сообщил мне об этом сказочно прекрасном отпуске, мне еще не было ясно, что мы попадем в такую глушь и нам придется маршировать много километров. Ты почему-то совершенно забыл упомянуть об этом!
Мариус сидел на корточках перед женой, разглядывая ее ноги, а потом взглянул ей в лицо. Как всегда, ей с трудом удавалось сохранять агрессивность и рассерженность перед его нежным выражением лица и выглядевших почти по-детски голубых глаз.
— Не будем ссориться, — умолял он, — это только отнимет у нас силы!
Инга провела рукой по его взмокшим от пота светлым волосам, образовывавшим у него на лбу своеобразный вихорок, который никогда не позволит ему выглядеть по-настоящему серьезным.
— Хорошо. Но…
Она не стала продолжать. Не было смысла объяснять мужу, что виной всему было его легкомыслие, что именно оно привело их в такую ситуацию, и что ему следует попытаться обрести зрелость поведения взрослого человека. Он, конечно, изменится очень мало, как и все другие люди не меняются в своей основе, — во всяком случае, не по просьбе и не по советам. Какое-нибудь потрясающее событие, взбудораживающее переживание смогли бы повлиять на Мариуса, чтобы он стал другим, но добиться этого было не во власти его жены.
— Послушай, — сказал Мариус, — ты останешься сидеть здесь и отдохнешь. Весь багаж я оставлю с тобой и отправлюсь искать аптеку. И какой-нибудь супермаркет. Я принесу тебе очень холодный лимонад и хорошую, прохладную мазь для твоих ног. Как тебе это нравится?
Это предложение прозвучало чрезвычайно заманчиво, но Инга знала, что радость или облегчение она почувствует только после того, как Мариус будет стоять перед ней с обещанными вещами. А пока что слишком велика опасность, что он либо собьется с пути и вернется лишь через несколько часов, либо забудет по дороге, за чем пошел. Такой вариант Инга считала вполне возможным — например, что он вдруг объявится с компакт-диском в руках, с музыкой какой-то там группы, которую он давно уже искал и вдруг обнаружил в одном магазине для парфюмерно-галантерейных и аптекарских товаров. И при этом от возбуждения забудет, с каким намерением вообще пришел туда.
Но поскольку у нее не было выбора, она кивнула.
— Хорошо. Это очень мило с твоей стороны. А ты уверен, что осилишь это?
— Я чувствую себя хорошо. Во всяком случае, мои ноги еще невредимы. В общем, — Мариус легко подпрыгнул, — жди меня здесь, хорошо?
Его жена устало улыбнулась и проследила глазами, как он прошел какой-то отрезок деревенской улицы обратно, а затем свернул налево на боковую улицу. Супруг был однозначно в лучшей форме, чем она. Правда, в отличие от нее, он много занимался спортом, а она всегда упорно, не отвлекаясь, полностью была сконцентрирована на учебе.
\"Мне следует хотя бы посетить курс гимнастики при народном вечернем университете\", — подумала Инга.
Немного дальше по улице она обнаружила каменную стену, от которой падала небольшая тень, и решила перебраться туда, потому что в противном случае ее неизбежно ждал в самое ближайшее время солнечный удар. Потребовались невероятные усилия, чтобы подняться, собрать вещи и пройти двадцать шагов — причем ей пришлось просеменить их как можно быстрее, поскольку горячий асфальт невыносимо обжигал ее босые ноги. Ей понадобилось трижды проделать этот путь туда и обратно, пока она не перетащила весь багаж к каменной стене; после этого Инга плюхнулась на свой свернутый в рулон спальный мешок, пыхтя, как локомотив. Ее немного подташнивало. Возможно, ей уже слишком напекло голову, так что физическая усталость была связана не только с ее неспортивной формой.
Тень подействовала на путешественницу благотворно. Ей приятно было сидеть, и если б она сейчас еще и получила немного воды, то смогла бы почувствовать себя уже почти комфортно.
Инга закрыла глаза и сидела так, пытаясь, правда, ни в коем случае не заснуть. Ведь вокруг нее были разложены все их пожитки. Эта мысль приободрила женщину.
Все пожитки… А Мариус вообще-то подумал взять с собой деньги?
Инга тихо простонала — почему сразу было не подумать об этом? Она потянулась к рюкзаку мужа и открыла наружное отделение. Кошелька не было, и женщина облегченно вздохнула. Свой мобильник Мариус, видимо, тоже взял с собой, так что он был для нее доступен. Может быть, Инга всегда слишком поспешно вешала на него ярлык глупца, может быть, она уже давно несправедливо судила о нем? Ведь он все-таки с отличными оценками учился в вузе и даже писал рефераты для других студентов. Да, частично он был весьма безалаберным, но все-таки не насквозь. Время от времени необходимо было иметь это в виду — во благо их брака.
Она вновь закрыла глаза.
* * *
Инга, по-видимому, заснула, потому что не слышала, как подъехала машина. Она испуганно подскочила, когда кто-то наклонился над ней. Вполне может быть, что прикоснулся рукой, но с уверенностью она этого сказать не могла.
— Да, слушаю? — спросила Инга в полном замешательстве, словно подняла трубку телефона и ожидала услышать абонента на другом конце линии.
Вместо этого она увидела перед собой лицо незнакомого мужчины. На вид ему было лет сорок пять или, может быть, чуть больше, и он казался приятным и обеспокоенным.
Да, прежде всего, обеспокоенным. Это было, пожалуй, то самое правильное определение, которое первым пришло Инге в голову.
— Ах, вы немка! — сказал незнакомец. Он говорил совершенно без акцента, так что сам, видимо, тоже был немцем, как предположила Инга. Теперь она заметила и машину, которая была запаркована позади него. Мюнхенский номер.
— Я заснула, — сказала она. — Который сейчас час?
Мужчина взглянул на свои наручные часы.
— Четверть второго.
Когда Мариус ушел, было двадцать минут первого. Она проспала почти час.
Инга приподнялась и посмотрела направо и налево через пышущую зноем пустую улицу.
— Я жду здесь своего мужа. Он пытается найти что-нибудь попить. — Когда она говорила это, то почувствовала, какими сухими и потрескавшимися стали ее губы. Потребность в глотке воды становилась непреодолимым желанием.
— Боже мой, так это же не проблема! Подождите! — Мужчина встал, пошел назад к машине, вернулся с сумкой-холодильником, открыл ее и достал баночку колы, покрытую мелкими ледяными каплями воды.
— Возьмите. Когда я еду в машине на дальние расстояния, как сумасшедший пью колу, поэтому у меня, к сожалению, ничего другого нет, но…
Инга взяла у него из рук баночку, открыла ее трясущимися пальцами, приложила к губам и стала пить. Она глотала, как умирающая от жажды, чувствуя, как жизненные силы медленно возвращаются к ней, как в ней снова зарождается энергия.
— Спасибо, — сказала она, опустошив баночку. — Вы меня спасли.
— Я ехал по этой дороге, увидел вас, лежащую здесь, и подумал, всё ли с вами в порядке. Поэтому и остановился. — Взгляд незнакомца скользнул вниз по босым ногам Инги и испуганно остановился на ее ступне. — Боже мой! Ваши ноги выглядят ужасно!
— Мы довольно долго шли пешком. А я по глупости надела новые кроссовки. — Она пожала плечами. — Идею путешествия на попутных машинах мы представляли себе несколько проще.
Мужчина огляделся вокруг.
— Мне кажется, я уже давно — единственный водитель машины в этих местах. Эта деревня не совсем удачно расположена, чтобы иметь шанс поймать попутку. Во всяком случае… я не знаю, куда вам нужно, но…
— К Средиземному морю.
— Тогда вы немного сбились с пути.
— Я знаю. Мы и хотим вернуться обратно к автостраде, но при этой жаре нам, видимо, придется подождать до вечера.
Незнакомец задумчиво взглянул на Ингу. Казалось, что он что-то взвешивает в уме и пытается принять решение.
— Я еду к Средиземному морю. Кап-Сисье. Кот-де-Прованс.
— О… Тогда вы тоже немного удалились от дороги, или…
Собеседник Инги откинул волосы со лба. Они были темными, едва тронутыми сединой.
— По радио сообщили об аварии. И большой пробке на дороге. Так вот, я как раз пытаюсь объехать ее, — объяснил он.
Инга посмотрела на него. Она знала, что вызывала к себе доверие, но прекрасно понимала людей, которые принципиально не брали попутчиков. Инга сама была из таких. Как-то раз одна ее подруга в сильный мороз зимой из жалости подобрала одну парочку — те уже почти примерзли к дороге. А позже этот тип приставил ей нож к горлу и принудил ее свернуть на проселок. Там они заставили ее выйти, а сами смылись на ее машине вместе с ее сумкой, в которой находились деньги, чеки и все документы. Подруга, видимо, еще посчитала за счастье, что с ней не произошло ничего более ужасного.
Мужчина вздохнул.
— Я, собственно, никогда не беру с собой незнакомых людей, — сказал он, словно прочитал мысли Инги, — но у меня такое ощущение, что я не могу оставить вас здесь сидеть. Так что, если хотите…
— Проблема в том…
Незнакомец кивнул.
— Ваш муж. Его нам, конечно, тоже придется подобрать.
— Я просто не могу его здесь оставить.
— Конечно же нет. Вы имеете представление, куда он пошел?
— В том направлении. — Инга указала рукой в сторону дороги. — А потом на первом повороте налево. Больше я не знаю. Он надеется найти где-нибудь продуктовый магазин. Я могу попытаться позвонить ему на мобильник.
— Подождите. Эта деревня небольшая. Мы наверняка сразу же его найдем. — Мужчина снова закрыл свою сумку-холодильник и выпрямился. — Пойдемте. Мы упакуем ваш багаж и тронемся.
— Теперь я причинила вам еще и хлопоты, — виновато сказала Инга. Она поднялась на ноги и подавила в себе тихий вскрик от боли, когда поставила ноги на асфальт. — О боже, как горячо, прямо как диск электроплиты!
— Садитесь быстрее в машину. Я сам займусь багажом. Не можете же вы ходить здесь босиком!
Женщина с облегчением опустилась на сиденье рядом с водительским. В машине, наверное, все время был включен кондиционер, потому что в ней царила приятная прохлада. Мужчина появился перед Ингой и всучил ей в руки аптечку первой помощи.
— Возьмите. И перебинтуйте свои ноги. Туда сейчас не должна попасть грязь.
Пока Инга нарезала бинты, ее спаситель убрал все снаряжение для кемпинга в багажник и частично на заднее сиденье. Потом он сел на место водителя и завел мотор. На его лбу блестели капельки пота.
— Боже мой, — произнес он, — пять минут на улице — и уже как разваренный… Кстати, — он взглянул на свою пассажирку, — меня зовут Максимилиан. Максимилиан Кемпер.
— Инга Хагенау.
— О’кей, Инга… я ведь могу называть вас так? Тогда поищем теперь вашего мужа. И если все пойдет гладко, то сегодня вечером вы уже будете на Средиземном море.
\"Это слишком хорошо, чтобы оказаться правдой\", — подумала женщина, и, откинувшись на спинку прохладного, гладкого и мягкого сиденья, решила, что она поступает слишком легкомысленно. По крайней мере, это выглядело бы так в глазах ее матери и ряда доброжелательных подружек. Она сомневалась, вызывает ли к себе достаточно доверия, чтобы ее взяли с собой в попутчики, но ни на минуту не задумалась о том, внушает ли он доверие. Чувство серьезности, надежности, да и вообще что бы ни было…
Инга стала искоса разглядывать водителя сквозь полуопущенные ресницы. Он смотрел прямо на дорогу. Во всяком случае, не на ее голые ноги. Это взволновало бы ее. Еще недавно ее шорты казались ей до невозможности лишними; теперь же ее беспокоило, что они слишком коротки. Она с удовольствием взяла бы что-нибудь, чтобы накинуть на свои голые ляжки, но не могла добраться до багажа, да и выглядело бы это по-дурацки, если б она при этой жаре вдруг накинула на ноги свитер.