– Разве это не ваше имя?

Я надеюсь, что в ближайшие два-три месяца нам удастся настолько развернуть доброотрядческое движение, что можно будет нанести решительный удар. Необходимо только найти способ выманить басмачей из ущелья, заставить их принять бой на равнине. Есть у меня один план. Быть может, в годовщину ВЧК обрадую тебя победой.

– Нет. Меня зовут доктор Риус.

\"Применяйся к местности!\" - этот старый, испытанный девиз никогда не подводил нас.

– Ух. Какое сложное имя[28]. Вы просто красавица.

Я отчетливо вижу успехи в части разложения басмаческих настроений. Вся история с провалом джантаевской агитации чрезвычайно показательна. Мы, конечно, позаботились о том, чтобы наши люди оказывались в аулах раньше Джантая, но еще недавно мы не могли даже мечтать о том, что почетному человеку, аксакалу, старейшине, самому Джантаю будет оказан такой прием.

Врач промолчала.

Что касается твоих указаний об отношении к беднейшим джигитам банд, то эти наши меры принесли, пожалуй, самые большие результаты. Во-первых, из банд началось буквальное дезертирство. Во-вторых, в числе джигитов, отходящих от басмачества, есть такие молодцы, которых мы сразу же используем как проводников и бойцов. И какие это бойцы!

Есть у меня, например, один молодой киргиз (сейчас лежит в больнице; ранен в бою) - стрелок, наездник, следопыт и настоящий храбрец.

– Настоящая красавица.

Помяни мое слово - будем мы награждать этих людей, именно их, и очень скоро.

– Вот и хорошо. Прекрасно.

Работая с ними, воспитывая их, сам научаешься все новому и новому.

Юрий и Бовари переглянулись. Она знаком пригласила санитара выйти из палаты, и оба они молча отправились восвояси. Пятьдесят Седьмой остался в одиночестве, глядя в пустоту, не зная, что делать, и думая: в какую передрягу я угодил? И больше ни о чем ему размышлять не хотелось: было слишком страшно. А еще он подумал: какого рожна я, болван, решил играть с полицией в такие игры?

Ведь уж старики мы с тобой - хоть и не очень много лет прожили, но чего-чего только не было, - а смотри ж ты, опять учимся, ученики наши нас же и учат. Это все-таки очень неплохо.

Что ж ты все собираешься, собираешься, а не едешь? И на охоту сходили бы. Мы тут на днях с секретарем райкома все-таки походили денек. Фазанчиков немного поколотили.

И Кабаненок подумал: ах, если бы не случилась беда и мама Лотта была здесь, со мной, как и полагается, я бы спросил у нее, мама, почему с дубов листья падают перед началом каждой зимы, а листья каменного дуба продолжают спокойно расти на ветках? А, мама? Почему? Но мама Лотта не могла услышать этот вопрос, столь типичный для Кабаненка.

Приехал бы, действительно. Хоть повидались бы как следует.

– Вы хотите, чтобы я поделился воспоминаниями, а я…

А н д р е й

– Оставьте воспоминания в покое. Что вы больше любите: футбол, домино, ходить в кино, заниматься спортом?

К а р а к о л

– Не знаю. Мне нравится думать.

18 с е н т я б р я 1925 г о д а\"

7

– А сейчас вы о чем думаете?

Наконец Кутана выписали из больницы.

– Разные глупости.

– Какие?

Он попрощался с врачом, и добрый старик в последний раз накричал на него.

– О том, как бы мне с вами переспать.

Улыбаясь, щурясь от неяркого осеннего солнца, Кутан вышел на улицу. Желтые и красные листья лежали на земле, на крышах домов.

– Расскажите мне, что стоит у вас в столовой.

– Мы на кухне обедаем.

Кутан постоял на перекрестке. С непривычки, после больницы, слегка кружилась голова и приятная слабость чувствовалась в ногах. Идти было некуда. Кутан не спеша побрел по середине улицы.

– А. – От радости, что удалось узнать что-то новое, у нее даже голос задрожал. – Вы с женой?

Пробежал мальчишка-школьник без шапки и в одной рубашонке. Две киргизские девушки, тихо разговаривая, обогнали Кутана и вошли в дверь большого дома с красной вывеской.

– Да. Наверное. Не знаю.

– А как зовут вашу жену?

\"Школа\", - подумал Кутан.

После минутного колебания он ответил, Хлоя.

Мелкой трапотой* проехали четыре киргиза. Один вел на веревке барана. Киргизы громко смеялись.

_______________

– Какое красивое имя. Так зовут вашу жену?

* Т р а п о т а - мелкая полурысь-полушаг.

– Свежая трава. Богиня урожая.

\"На базар\", - решил Кутан.

– Как вы сказали?

Было приятно видеть все эти простые, понятные вещи, угадывать их смысл и значение. Было приятно дышать прохладным воздухом, идти по мягкой земле, взрывая ногами шуршащие листья, свободно размахивать руками, чувствовать, как на ходу движется все тело.

– Хлоя. Деметра[29].

Целый день Кутан ходил по городу. Он прошел мимо могилы командира партизанского отряда. Голые деревца стояли вокруг деревянного памятника с фотографией матроса.

– Но ваша жена…

Потом он походил по базарной площади. К вечеру становилось холоднее.

– Нет, Хлоя – это вы, дражайшая Бовари. Или Медея, дочь Ээта[30].

Он пошел к комендатуре. У ворот прохаживался часовой. Кутан в нерешительности остановился поодаль.

– Вы помните все эти имена и забыли, где живете?

Часовой заметил его и крикнул:

Молчание. Эх, не попасть бы теперь в капкан… Как будто есть тут о чем размышлять. Тысячу лет спустя он пробормотал, не знаю. Наверное.

- Кутан! Иди, иди сюда, джолдош! Иди скорее!

Кутан узнал Николаенко. Он подошел и пожал ему руку. Из ворот выбежало человек десять пограничников. Впереди, с рукой на перевязи, бежал Закс.

– Просто вы постоянно про эту… мифологию, правда?

- Кутан! Живой! Ура! - кричал он.

– У меня нога болит, – перебил Измаил.

Незнакомые кзыл-аскеры обнимали Кутана, хлопали по спине, весело и громко смеялись, и Кутан совсем растерялся от такого приема. Его повели к дому, и еще много пограничников выбежало отовсюду, и каждый старался протиснуться к нему, пожать ему руку и сказать что-нибудь ласковое.

– Дня через два вам полегчает, когда воспаление спадет.

Потом вышел Винтов. Увидев, в чем дело, он спрыгнул с крыльца и на глазах у всех обнял Кутана.

Комендант тоже вышел на крыльцо.

– Что-то мне не верится.

- Товарищ комендан... - запинаясь, начал Кутан, и все замолчали: товарищ комендан... - Очень трудно было говорить.

– Какая у вас квартира?

- Ты подожди, Кутан, - улыбался Андрей Андреевич, - идем-ка ко мне. Поговорим как следует.

Пятьдесят Седьмой подумал, прежде чем ответить.

До поздней ночи сидел Кутан в кабинете коменданта, посыльный от дежурного носил туда ужин и два раза бегал на кухню за чаем.

– Нет… Ничего.

Эту ночь Кутан спал в комендатуре и рано утром уехал в Ак-Булун. Он ехал на хорошем вороном жеребце, за плечами у него была новенькая винтовка, а куржуны были набиты свертками с хлебом, мясом, сахаром и чаем.

– Что «нет»?

ГЛАВА ШЕСТАЯ

– Нет, просто у меня стоит перед глазами…

1

Наступила торжественная тишина. Даже капельница замерла в ожидании и перестала капать.

– Продолжайте, Измаил.

Всего один день пробыл Кутан у матери.

Ночью он оседлал коня и уехал. Пятеро молодых джигитов из аула Ак-Булун встретились с ним на горной тропе. Он поехал вперед, а джигиты ехали за ним. К утру они были в соседнем ауле.

– Гостиная, заставленная старой мебелью, антикварной. И картины на стенах.

– В вашем доме?

Кутан говорил с людьми и звал выступать против басмачей. Речи его нравились. Всякий бедняк был обижен баями. К ночи Кутан уехал дальше. С ним уехало еще двенадцать джигитов.

– Не знаю. Не думаю. И пожилая дама.

– Какая?

Так он стал ездить из аула в аул. Он ехал по ночам, а днем отдыхал и говорил с жителями селений. Он рассказывал о пограничниках и о большевиках. Он говорил о дружбе с советской властью и о вражде, смертельной вражде к баям и басмачам. Он рассказывал о Джантае и о себе самом. Он говорил правду, и люди верили ему. В каждом ауле джигиты седлали лошадей, забирали старые мултуки и присоединялись к отряду. В отряде было уже тридцать человек. Молчаливый Абдумаман и веселый охотник Каче, умный пастух Максутов Мукой и силач Гасан-Алы, и еще многие храбрые джигиты пришли к Кутану.

– Красивая, как вы.

Прошли три недели после выхода Кутана из больницы.

Вид у Пятьдесят Седьмого был ошарашенный, как будто он находился в этой комнате с красивой дамой.

Мадам Бовари решила попытать счастья:

Кутан сильно изменился за это время, хотя в его внешности не было особо заметных перемен. Может быть, только его загоревшее, бронзовое лицо слегка похудело и осунулось. Но манера держаться и говорить стала совсем иной, чем раньше. Необходимость приказывать, необходимость убеждать людей, вести их за собой заставила его научиться говорить коротко и веско, держаться уверенно, личным поведением давая пример всему отряду. Он теперь много думал о вещах, которые раньше никогда не приходили ему в голову. Он вспоминал командира партизан, коменданта, пограничников и невольно старался подражать им. Прирожденный ум и чутье помогли ему. Он превращался в настоящего вожака, командира. Джигиты уважали его и слушались беспрекословно.

– А что говорит эта женщина?

Осторожно. Им что-то известно. Они из полиции. Что ищут, непонятно, но что-то им известно. Плевать им с высокого дерева на мое здоровье. Эх, лучше было бы о даме и не упоминать.

Быстрыми ночными переходами отряд двигался к аулу Зындан.

– Не знаю. Она уже исчезла.

Аул этот был расположен в глубокой лощине, у слияния двух горных рек. В километре от аула, на горе стояла пограничная застава Зындан - застава самая отдаленная, самая близкая к сыртам. Кутан рассчитывал, окончательно сформировав свой отряд, в ауле Зындая ждать приказания коменданта и вместе с кзыл-аскерами начинать наступление на басмачей.

– А что она говорила?

– У этих кадров не было музыкального сопровождения.

Когда отряд был еще в ущелье, не доезжая нескольких километров до Зындана, Кутан услышал стрельбу со стороны аула. Кутан пустил коня рысью. Доброотрядцы, растянувшиеся по ущелью, догоняли его. Выстрелы становились все громче и чаще. Потом четко затарахтел пулемет. Было похоже на то, что возле аула разгорается бой.

– Вы любите кинематограф, Измаил?

Ночь была на исходе, брезжил рассвет.

Будь бдителен. Молчи. Эмма Бовари не стала его тревожить. Не слышно было ни шагов медсестер по коридору, ни раздражающего урчания канализационных труб, смолкавшего, только когда над больницей спускалась ночь. Он поискал глазами окно: оно находилось высоко под потолком, так что, если за ним и был какой-то пейзаж, увидеть его нельзя. Узкое-узкое окошко, словно для того, чтобы у пациентов в голове не рождались опасные мысли.

– Скажите, доктор, а что это за больница?

Кутан подхлестнул коня и перевел его на галоп. Каче, погоняя свою лошадь, скакал рядом с ним.

– О чем вы думали, о кино?

- Басмачи около заставы, - сказал он, - стреляют выше аула.

– Ни о чем.

– Назовите мне какой-нибудь фильм, который вы смотрели.

Подскакав к концу ущелья, Кутан осадил коня. Остальные окружили его. Солнце взошло, и хотя в горах был еще полумрак, на равнине стало светло.

– Доктор, я устал.

- Каче, - сказал Кутан. - Оставь лошадь, лезь на сопку. Если надо будет, на дерево лезь. Посмотри, что там.

– Не слышала об этом фильме. Не знаю его.

– Это не фильм. Это я сам вам говорю, что устал.

Каче был маленького роста и ловок, как обезьяна. Он спрыгнул на землю, снял винтовку с деревянными сошками и через несколько минут вскарабкался на верх почти отвесной скалы.

Эмма Бовари пододвинула стул поближе и стала мерить ему давление.

- Видишь? - крикнул Кутан.

– Доктор…

– Простите; сейчас необходимо помолчать.

- Нет, лезу на дерево, - донесся голос Каче.

Врач смотрела на пульсацию его кровеносных сосудов и слушала сердцебиение. И, закончив, убрала тонометр.

Разгоряченные скачкой, лошади не стояли на месте, плясали, крутились и нетерпеливо просили повод.

– Все в порядке?

– Давайте продолжим разговор.

- Хей! - крикнул Каче. - Хей! Басмачи там. Много басмачей...

– Почему врачи никогда не говорят пациентам о течении их болезни? – спросил он, чтобы хоть как-то умерить тревогу.

Пулеметная очередь заглушала его голос.

– Потому что дело больных – поправляться, ни о чем не беспокоясь.

- Где бьются? Пограничники где? - крикнул Кутан.

– Значит, что-то со мной не так.

– Все в норме. Только пульс зашкаливает. Довольны?

- Басмачи к заставе идут. У заставы бьются. Близко...

Это от запаха духов, подумал он.

Снова загремели выстрелы.

Но дело было не в духах. Дело было в том, что эти два медика слишком хорошо умели заставить человека разговориться. Как полицейские. Он покрылся холодным потом.

– Доктор Бовари.

Кутан стегнул коня и с места в карьер поскакал к выходу из ущелья. Снимая винтовки, доброотрядцы неслись за ним. Осталась только лошадь Каче, привязанная к стволу дерева, она тянула повод, била ногами и рвалась вслед за остальными.

– Слушаю вас, Измаил.

Доброотрядцы выскочили из ущелья.

– Вы не могли бы наконец рассказать мне, как меня спасли, где меня обнаружили, с кем я там был и все такое прочее?

Низкие сопки еще скрывали от них заставу.

– Зачем вам это нужно?

И кони и всадники увлеклись бешеной скачкой, обгоняли друг друга, летели все скорее и скорее.

– Это помогло бы мне кое-что восстановить в памяти… Без всякого сомнения.

– Знаете что, Пятьдесят Седьмой? Я вовсе не уверена, что вы ничего не помните. Что вы скрываете от нас? И зачем?

Силач и великан, кузнец Гасан-Алы поравнялся с Кутаном. Он крутил винтовку над головой и нахлестывал лошадь. Отчаянным галопом лошади вынесли джигитов на гребень сопок, и картина боя открылась перед ними. Оставляя справа аул, толпа басмачей широкой цепью мчалась к заставе, низенькие глинобитные домики которой едва были видны на вершине пологой горы. Пулемет лихорадочно захлебывался. Пулеметчики сидели на сотню метров впереди заставы, скрытые большим камнем, но этот-то камень и не давал возможности обстреливать атакующих по всему фронту. Правое крыло басмачей, заворачивая и совсем приближаясь к заставе, грозило отрезать пулемет.

Молчание. Оно тянулось так долго, что Бовари внезапно вскочила. Как будто ее оскорбило это молчание. Она поглядела на Измаила, ни слова не говоря. Он не знал, что сделать, чтобы Эмма не уходила.

– Я хочу в туалет, – сказал он.

Кучка красноармейцев на самой заставе отстреливалась изо всех сил.

– Сейчас позову санитара, чтобы вам помогли, – ответила врач.

И исчезла с обеспокоенным видом.

Кутан задержал передних доброотрядцев, чтобы успели догнать отставшие. Басмачи наседали на заставу. Они не видели, как с тыла из-за сопки вылетели всадники.

От недомолвок доктора Бовари ему становилось жутко. А может быть, она так странно выражалась, чтобы он не догадался о том, как опасно болен. Бьюсь об заклад, мне должны отрезать ногу. Не знаю, что хуже. Что страшнее: ампутация или тюрьма? Они обложили меня со всех сторон.

Гасан-Алы, опьяненный атакой, визгливо и пронзительно запел старый боевой клич:



– Ну что, сеньор Эйнштейн? – осведомился Юрий, заглядывая в палату.

- Иль-алла! Илла аллах!..

– Эйнштейн?

- Дурак! - крикнул Кутан. - Замолчи, дурак! - и, оборачиваясь назад, он закричал: - Ура, кзыл-аскеры! Бей баев!

– Ага. Знаете, кто он такой?

– Ученый.

- Бей баев! - заревел Гасан-Алы.

– Бинго!

- Бей баев! - подхватили доброотрядцы.

– Но я-то не ученый.

Басмачи были близко. На всем скаку Кутан вскинул винтовку, и басмач впереди него упал с лошади. Звук выстрела был едва слышен из-за грохота и шума вокруг, но выстрел Кутана был сигналом. Доброотрядцы открыли огонь. Грянули старые кремневые ружья и берданки.

– А кто вас разберет.

- Бей баев!

– Я знаю только то, что ничего не знаю.

Только тогда басмачи поняли, в чем дело.

– Да ладно, шучу! – сказал Юрий, помогая ему встать с койки и дойти вместе с капельницей до крошечной ванной.

– Как здесь вокруг тихо.

Смятые неожиданным натиском доброотрядцев, они метнулись с правого фланга и попали под огонь пулемета. Все смешалось в пыли. В панике басмачи повернули к горам. Доброотрядцы разворачивались, чтобы преследовать их.

– Мы же в больнице. Вы что, хотите, чтобы все на ушах ходили?

Впереди басмачей на сером коне скакал киргиз огромного роста, очевидно курбаши. Кутан узнал его. Это был Кара-Мурун. Кутан крикнул Гасан-Алы и ринулся в погоню.

– Я сам не знаю, чего хочу.

– Еще какие будут жалобы?

Пулемет смолк. Из заставы скакали пограничники.

– Это была не жалоба. Просто замечаю, что не продвигаюсь вперед.

Быстрый конь Кара-Муруна вынес его далеко от остальных. Повернув, он гнал к ущелью. Он был уже у самого входа. Кутан и Гасан-Алы скакали ему наперерез. Несколько раз Кутан стрелял, но не мог попасть в басмача, а стрелять в коня он не хотел.

Кара-Мурун обернулся назад, поднял маузер и выпустил всю обойму, Гасан-Алы вместе с лошадью покатился на землю.

Живаго закрыл дверь в туалет, оставшись ждать снаружи. И сказал погромче:

Кутан один влетел за басмачом в ущелье.

– Мы решили, что будем вас звать Измаилом. – Он помолчал. – Может быть, это и есть ваше настоящее имя. Вы согласны?

– Все лучше, чем зваться Пятьдесят Седьмым.

Увлекшись преследованием, он не замечал, что басмач сдерживает своего коня. Кара-Мурун видел, что Кутан один, и, когда Кутан был совсем близко, он внезапно остановился. Летя на басмача, Кутан выстрелил, но винтовка только щелкнула, - патронник был пуст. Тогда Кутан схватил винтовку за дуло, готовясь, как палицей, бить прикладом. Кара-Мурун выдернул из-за пояса клыч.

А больше он ничего не сказал, потому что поход от койки до уборной его совершенно обессилил. Меня накачали лекарствами. Это точно. Вот я и чувствую себя незнамо как…



В прохладной тени ущелья кони сшиблись и разлетелись в разные стороны. Кара-Мурун со всей силы ударил клычом, но Кутан отразил удар прикладом. Клинок скользнул по дереву и, наткнувшись на сталь, переломился пополам. Удар был так силен, что Кутан еле удержался в седле.

Кара-Мурун снова пустился удирать, и Кутан хотел продолжать погоню, когда сверху, со скалы, раздался выстрел. Басмач пошатнулся, но не упал. Кутан ринулся за ним.

– Вы меня обманываете.

- Стой, Кутан! - раздался голос сверху, и Каче с дымящимся мултуком скатился с откоса. - Назад, скорей назад! - говорил он, отвязывая свою лошадь, спрятанную в кустах. - Там басмачи, много басмачей!

– Я? – удивленно спросила врач. – Зачем мне это нужно?

Кутан колебался.

– Любого человека опознать проще простого: по фотографиям, по отпечаткам пальцев, по номеру телефона, по записям в ежедневнике…

- Скорей! Кзыл-аскеров предупредить надо, - крикнул Каче и поскакал к равнине.

– Это утверждение или вопрос?

Кутан догнал его.

– Вопрос.

– Нам это не удалось. Мобильного телефона при вас не было. – Она на мгновение замялась. – Вы же знаете, что это такое?

Когда доброотрядцы пошли в атаку, Каче замешкался, слезая с дерева. Случайно он обернулся и увидел, что по руслу реки, примыкающей к ущелью, движется группа всадников. Каче узнал среди них многих басмачей. Впереди ехали Касым Малыбашев и Джаксалык Оманов. Басмачи ехали шагом. Каче тихо спустился вниз, завел свою лошадь в кусты, привязал ее там и снова вернулся на свой наблюдательный пост. Он видел, как Касым послал вперед разведку, как разведчики вернулись и, очевидно, доложили о бое у заставы. Касым спорил о чем-то с Джаксалыком. Потом Касым крикнул какое-то приказание, и джигиты спешились. В это время Кара-Мурун и Кутан влетели в ущелье. Каче выстрелил по басмачу и вместе с Кутаном ускакал на равнину.

– Знаю. Телефон, который носишь с собой.

Басмачи сдавались пограничникам и доброотрядцам. Всего было захвачено двадцать человек, не считая четырнадцати убитых.

– Вы знаете свой номер телефона?

Он с горечью усмехнулся. Потом раскрыл рот.

Кутан и Каче рысью ехали к группе всадников, стоявшей на пригорке возле заставы. Увидев Кутана, командир пограничников тронул лошадь и поехал ему навстречу. Кутан узнал Винтова. Они обнялись, как старые приятели.

– О чем вы думаете, Измаил?

– Ни о чем.

– Вы помните свой номер телефона?

– Нет у меня мобильника. Терпеть их не могу.

Оба умолкли. Молчание нарушил Измаил:

– Как я здесь оказался?

– Вас привезли на «скорой». Вы уже тысячу раз об этом спрашивали.

– А что со мной случилось? В какую аварию я попал?

– Вы же понимаете, что эти сведения я предоставить вам пока не могу. А половины мы и сами не знаем. Этим занимается полиция.

– Но что происходит? Я что, шпион? А вы полицейские… Так?

– Не говорите глупостей.

* * *

В последующие часы произошло много интересного: госпожа Бовари наконец решилась спросить у него что-то определенное, имена и явки, как на допросе в полиции. А он ничего не отвечал, потому что его пугала ее одержимость цифрами.

– Что это за цифры?

– Тебе не… Вам не… Никто вам ничего не говорил про…

– Я об аварии вообще ничего не помню. Я много раз вам об этом говорил, понимаете?

– Это было до аварии. Сосредоточьтесь. Все это было перед тем, как произошла авария. Вам знакомо имя Томеу? Как вы оказались в этой машине? И что они искали?

Молчание. С полуоткрытым ртом Измаил глядел на рыдающую старую даму, как будто она была прямо здесь, у него в кровати. Теперь ему и вправду становилось страшно. И горько.

* * *

По прошествии двух томительно долгих часов он все еще лежал с красными глазами, пытаясь вспомнить, откуда ему известно имя Томеу, но не мог объяснить, что случилось, почему произошла эта чертова авария, как он оказался у Томеу в машине, и пришел к выводу, что сегодня вечером Юрий забыл накачать его успокоительным. Ему предстояла бессонная ночь.

Фыркнув от нетерпения, злясь на провалы в памяти, которые не давали ему вспомнить конкретные подробности и настолько затрудняли ответы, что те казались подозрительными, пациент приподнялся на койке. И впервые не почувствовал жуткой тошноты. Наверное, ее вызывало успокоительное. Он решился встать на пол. Где же тапки? Больной нажал кнопку, чтобы вызвать Юрия или другого дежурного санитара, но ошибся, потому что внезапно зажегся свет у изголовья. Даже это у него не получилось сделать. И тут он решил, что так даже лучше. Пациент понемногу доковылял до туалета, волоча за собой тележку с капельницей, и обильно помочился. Гулять самостоятельно было приятно. Он посмотрел в усеянное пятнами зеркало, которое давно пора было отправить на заслуженный отдых. И пристально вгляделся себе в глаза. Ему было страшно, потому что человек, не умеющий внятно объяснить, что с ним произошло, всегда под подозрением. А то, что он смутно помнил, он не мог рассказать никому. Про этого кретина Томеу и пожилую даму. С тех пор как он пришел в себя в больнице, он боялся сделать ложный шаг. Боль приводила его в ужас. Но еще больше он страшился того, что толком не знал, о чем можно говорить и о чем следует молчать. И пристально вглядывался в глаза человека в зеркале.

Больной вышел из туалета, волоча за собой тележку с капельницей.

Оказавшись возле двери, он приоткрыл ее, чтобы посмотреть, далеко ли медсестры и что там вообще. Впервые за неизвестно сколько дней он вышел из палаты.

Снаружи, в коридоре, было темно. Горели только малюсенькие огоньки сигнализации, расположенные на слишком большом расстоянии друг от друга. Измаил взял с собой мешок с физраствором и оставил штатив на колесиках посреди коридора. Прошел по коридору несколько шагов, стараясь не шуметь, потому что совершенно не готов был к тому, чтобы его ругал обслуживающий персонал. Палат в той части больницы было не много, и все они находились по одну сторону коридора. Он дошел до двухстворчатой двери. Толкнул створку и поглядел, что там, за дверями. Все было тоже в полутьме. Измаил долго простоял на месте. Неподвижно, глотая слюну и пытаясь понять, чтó перед ним такое. Его знобило, частью от холода, частью от страха. Было неясно, что происходит, и становилось еще страшнее. Он был в панике, потому что именно в этот момент совсем перестал понимать, где он и что с ним. Теперь он знал, что его держат не в больнице, а на каком-то складе. Кто же такие Бовари и Юрий? Чего они хотели? Что они намеревались вытянуть из него всеми своими вопросами? Кто такой Томеу? Как ты оказался у него в машине? Куда вы ехали? Что за игру затеяли все эти полицейские, переодетые врачами? Что им мешало арестовать его и прекратить маскарад?

Потерпев кораблекрушение, подобно своему именитому предшественнику, Измаил остался без прошлого, без обломка мачты на волнах, без погони за китом, в окружении любезного вида акул, которые по какой-то причине до сих пор его не сожрали. Но ужас вселяло то, что все остальное было ему неизвестно. Он так и держался за створку, пытаясь осознать, чтó перед ним.

За дверью открывался огромный полутемный склад. Измаил шел босиком, в смехотворном больничном халате, прикрывавшем тело спереди, но не сзади, по этому кораблю, заставленному коробками, штабелями коробок. В глубине коридора горел свет. Как бражник, что летит на пламя, не страшась сгореть, Измаил направился к свету, не задумываясь о том, насколько это разумно. В отличие от склонных к самоубийству сумеречных бабочек он пытался сбежать. Там, где горел свет, виднелась дверь. Толкнув ее, он, босой и полураздетый, с мешком физраствора в руке, оказался посреди темной пустынной улицы. Было ясно, что он находится где-то в промзоне и пытается избежать какой-то неведомой опасности. Зачем меня обманывают? Кто такие Бовари и Живаго?

Он посмотрел на небо; при помощи фонаря, горящего вдалеке, убывающий месяц освещал тротуар, по которому ступали теперь его босые ноги. Кабаненок оглянулся по сторонам. Никого. Мама? Свинюшка?

Каче рассказал все, что он видел из своей засады.

Пробраться туда было проще простого и уже не впервой. Кабаненок выбежал на безупречный газон гольф-клуба «Ла-Рабасса». Он задрал голову. Убывающий месяц, ясный и молчаливый, угрожающе сиял на небесах. Все еще не сдаваясь, Кабаненок позвал, мама? Свинка? Кабанчик Второй? Ему хотелось им сказать, смотрите, какая мягкая трава. И он упрямо повторил, мама?.. Вы слышите меня? А? Как бы он ни был растерян, ему было очень приятно ступать по аккуратно постриженному газону. Увидев флажок, развевающийся над пятой лункой, пар-3, он направился к ней. Уже внутри грина он огляделся вокруг, чтобы убедиться в отсутствии неприятных неожиданностей, и начал рыться в лунке пятачком. Там его ждала награда: огромный жук, при виде которого слюнки текли, неспособный сдвинуться с места и уползти по скользким стенкам лунки. Лакомясь жуком, Кабаненок глядел на сиявший на небе месяц. Месяц казался надкушенным, как будто кто-то из небесных кабанов откусил от луны добрую половину. Одного Кабаненок не мог понять: если небесный кабан и взаправду съел кусочек месяца, почему же через несколько ночей луна опять становится полной? Скажи, мама! Как же так?

Винтов приказал готовиться к обороне. Пленных, обезоруженных басмачей заперли в сарае, и двое часовых были поставлены там. Лошадей отвели под прикрытие, бойцы стали по местам. Кутан послал несколько человек во главе с Гасан-Алы и Каче в аул, чтобы собрать там джигитов. Гасан-Алы поехал на лошади басмача, так как его лошадь убил Кара-Мурун.

Но Лотта не слышала и не могла дать одно из своих неправдоподобных объяснений. По правде сказать, любые ответы мамы Лотты на его вопросы были невероятными; однако затыкали ему рот и помогали самому искать разумное объяснение. К примеру, когда он спросил ее, откуда берется дождевая вода, она велела им сесть в кружок и рассказала, что дождь – это слезы Большой Печальной Свиньи, которая плачет всякий раз, когда поросята и кабанчики не слушаются своих родителей. Все его братья и сестры поохали: вот так штука, ничего себе, теперь-то я все понял. А Кабаненок смолчал.

Винтов рассчитывал, что басмачи выйдут из ущелья, и хотел дать бой на ровном месте. Но прошло два часа, а басмачи не появлялись.

– Ты не сказал: «Вот так штука, ничего себе, теперь-то я все понял», – упрекнула его Свинюшка.

Стоя на плоской земляной крыше заставы, Кутан рассказывал Винтову о погоне за Кара-Муруном. Внимательно выслушав до конца, Винтов долго молчал.

– Не сказал.

- Ты, конечно, молодец, Кутан, - заговорил он по-киргизски, - и твои джигиты здорово помогли сегодня заставе. Но ты себя вел неправильно. Ты не обижайся, подожди. Дослушай до конца. Разве годится командиру бросать свой отряд и лететь сломя голову черт его знает куда?

- Зачем черт знает, - по-русски ответил Кутан. - Кара-Мурун, убить, мой враг убить, а не черт знает.

– А почему?

- Верно, - продолжал Винтов, все также по-киргизски. - Верно, Кара-Муруна убить надо. Но ты - командир. Ты должен прежде всего думать об отряде, а не о своих личных врагах. Понял? Надо было поймать Кара-Муруна. Не спорю. Но надо было послать за ним джигитов, а не бросать отряд и самому скакать за ним. Это басмачи так дерутся, а нам надо...

- Смотри, Винтов! - крикнул Кутан, показывая на равнину.

– Потому что я в это не верю.

Какой-то всадник на маленькой, загнанной лошаденке скакал к заставе. Еще издали он начал что-то кричать и махать руками. У въезда в заставу он соскочил с лошади, ковыляя вбежал во двор и повалился на колени перед Винтовым. Это был старик пастух из аула Зындан. Заплатанный халат его был изодран в клочья, и слезы текли по его пыльному лицу. Плача и охая, он рассказал, что басмачи налетели на стадо, которое гнали зыниданские дехкане*. Басмачи захватили всех людей и скот. Очевидно, это именно была та банда, которую видел Каче. Побоявшись выйти на равнину, басмачи отказались от налета на заставу, повернули обратно и по дороге захватили дехкан.

– Но это же мама сказала.

– Ну и что? Какой бы безразмерной ни была Большая Печальная Свинья, она не смогла бы оросить слезами весь наш лес. Как ни старайся.

_______________

– Ладно, ладно, как знаешь.

* Д е х к а н е - крестьяне.

Кабаненок огляделся вокруг, будто надеялся, что мама Лотта вдруг прискачет галопом и отчитает его за то, что не сказал «теперь-то я все понял» или за любую другую провинность, достойную осуждения. Но мама Лотта не показывалась: очевидно, она была очень сердита. Чтобы прогнать нелепые мысли, он порылся в тщательно скошенной траве и отыскал полдюжины жирных червяков, чрезвычайно вкусных. Потом, вопреки всем правилам гольфа, перескочил к десятой лунке, которая была совсем рядом, за молчаливыми деревьями, и снова полакомился. У десятой лунки водились хилые и тощие личинки, непохожие на более упитанных собратьев. Он поглядел на недоеденную луну, и ему показалось, что она ухмыльнулась с некоторым ехидством… Кабаненок скучал по маме. А Измаил выругался сквозь зубы, потому что, заглядевшись на убывающий месяц, наступил босой ногой на камушек. Холода на пустынной улице он не испытывал, но идти босиком было очень неудобно. Время от времени распроклятые камешки врезались в ступни. Измаил пытался убежать непонятно от кого неизвестно куда. Врагом мог оказаться кто угодно. Я сам не знаю, кому я враг. Но Лео позвонить никак нельзя. Ее номера телефона он не знал. К тому же, вероятно, она все еще у свекрови. Да и усложнять ей жизнь я не хочу.

Винтов приказал половине пограничников оставаться на заставе, а остальным выступать в погоню. Кутан собрал своих джигитов. Старику дали хорошую лошадь, и он взялся показывать дорогу.

Кутан ехал рядом с Винтовым впереди отряда.

Мимо проехало такси. Пешеход смекнул, что таксист наблюдает за ним через зеркало заднего вида, но скорость не сбавляет. Он и сам не поднял руки, чтобы проголосовать, потому что все еще не знал, куда стремится, полураздетый, с мешком физраствора в руках, как с беззащитным новорожденным младенцем. Измаил шел босиком, без шапки, все больше удаляясь от опасности, но понимая, что супостаты могут появиться в любом месте, в любую минуту.

- Теперь я ошибся, - сказал Винтов. - Ждать нельзя было.

Дойдя до перекрестка, беглец заметил по правую руку признаки жизни: над дверью бара мигал розовый неоновый свет. Как бражник летит на пламя, внезапно он решил направиться туда. На улице, где тоже не было ни души, стояло несколько машин. А он шагал к мигающему свету. Теперь уже можно было разглядеть, что из неоновых ламп составлен рисунок. Пальма, пляж и силуэт человека, которые то и дело вспыхивали и гасли. Подойдя к дверям, он засомневался: разумно ли зайти и попросить, не найдется ли у кого одежды и может ли кто-нибудь, ради бога, вытащить у него иголку из вены? А еще было бы здорово получить некоторые сведения о том, как он тут оказался. Пока он колебался, дверь заведения открылась и оттуда вышла высокая стройная женщина. Обернувшись, чтобы договорить фразу, начатую еще внутри, она взяла финальный аккорд, да пошли вы все в жопу. Дверь с шумом захлопнулась, и высокая стройная женщина чуть было не столкнулась с Измаилом.

Кутан ничего не ответил.

– А ты откуда взялся?

2

– Я? Да я…

Пуля Каче попала Кара-Муруну в ногу.

Она презрительно отмахнулась и перешла через дорогу к машинам, к самой обшарпанной из машин. Потом стала беспокойно рыться в сумке. Измаил осторожно подошел к ней поближе, продемонстрировал мешок с физраствором и взмолился, девушка, мне нужна помощь; помогите мне, пожалуйста.

Не слыша за собой погони, он остановился у ручья, чтобы обмыть рану. Касым и Джаксалык выехали из-за скал. За ними ехали джигиты. Кара-Мурун, хромая, бросился к ним навстречу и ухватился за стремя Касыма.

Незнакомка наконец нашла ключи и открыла дверь машины, которая при ближайшем рассмотрении оказалась еще обшарпаннее. И несмотря на мольбы Измаила, села в машину.

- Скорей на помощь! - прохрипел он.