ЮРИЙ ЯБЛОЧКОВ.



ПОВЕСТЬ О ЛЮБВИ И СЧАСТЬЕ

или

ОТКРОВЕННО О СОКРОВЕННОМ.



Каждая личность, рождённая в этом мире, представляет собой нечто особенное, никогда не существовавшее прежде, новое, оригинальное, уникальное. Каждый обязан всё время помнить, что никогда прежде на свете не жил никто, подобный ему, и каждый поэтому призван осуществить свою особенную миссию в этом мире …

Мартин Бумер (1878-1965гг.), еврейский философ.



ПОСВЯЩЕНИЕ.



Эту книгу я посвящаю памяти своего горячо любимого, единственного сына Сергея, который был мне ещё и лучшим другом. С ним мы на протяжении всей его жизни (двадцать девять лет) шли вместе, рука об руку, с ним мы пережили мои взлёты и падения, видели радость побед и горечь поражений, красоту и безобразие, богатство и нищету.

Его жизненным принципом были слова Л. Н. Толстого: «Если ты что-нибудь делаешь, делай это хорошо. Если же ты не можешь или не хочешь делать хорошо, лучше совсем не делай.»

А мы с ним во многом были схожи характерами. Мы, если дело нам по душе, могли работать сутками без сна и отдыха, выполняя всё от чистого сердца. А если что-то нам не нравилось, то было очень трудно заставить нас переступить через себя. Он был моей поддержкой и опорой в любых жизненных ситуациях, моим единственным советчиком.

Мы с ним, не задумываясь, отдали бы свои жизни друг за друга, но Бог распорядился так, что я не смог ему помочь в критической ситуации. А умер Сергей тяжёлой, мучительной смертью. Точнее говоря, был замучен противоречащими здравому смыслу действиями спасателей. Смерть сына заставила меня переосмыслить всю свою жизнь и сделать выводы, которыми я и хочу поделиться с Вами, мой уважаемый читатель.



Автор.



ПРЕДИСЛОВИЕ.



Основной мотив моей

жизни—сделать что-нибудь

полезное для людей,

не прожить даром жизнь,

продвинуть человечество

хоть немного вперёд.

Вот почему я интересовался

тем, что не давало мне

ни хлеба, ни силы. Но я

надеюсь, что мои работы,

может быть,

скоро, а, может

быть, в отдалённом будущем

дадут обществу горы

хлеба и бездну могущества.

К.Э.Циолковский.



Много думал о том, какой афоризм взять для предисловия моей книги, и вижу, что более подходящего просто невозможо и найти. Ведь практически каждому нормальному человеку ещё с глубокого детства и на протяжении всей его жизни хочется сделать свой вклад в копилку человечества, оказать какую-то помощь людям и оставить свой след в этой жизни. Это стремление было у человека с незапамятных времён и есть у каждого сейчас, независимо от его пола, цвета кожи и веры, у людей с совершенно различной идеологией и совершенно на разных уровнях (для всего человечества, только для своего народа или только для своей семьи), но оно свойственно абсолютно каждому человеку.

Наполеон Бонапарт в своё время сказал: «Любопытна была бы та книга, в которой не было бы лжи». В своей книге я написал только правду о моей жизни и о событиях, происходящих в нашей стране, какими я их видел моими глазами. Своё глубоко личное и даже интимное, за которое мне местами стыдно, я убирать из книги не стал: воможно, хоть «клубничкой» сумею заинтриговать читателя и постараюсь достучаться до самосознания российских граждан.

Мне хочется, чтобы как можно больше россиян, прочитав мою откровенную книгу, взглянули правде в глаза и увидели, что происходит в нашей стране; чтобы люди задумались о тех серьёзных проблемах, которые скрываются официальной пропагандой.

Эту книгу я вынашивал в голове всю свою сознательную жизнь и писал на протяжении почти семи лет, даже опубликовал за свои деньги небольшим тиражом в октябре 2006-го года под названием «Мой друг Лужок». Но та книга была написана в спешке, в ней недостаточно была раскрыта основная тема и не сделаны выводы. Книга была не проверена специалистом, то есть в ней было много ошибок, да и сильно она была «сырая». Тщательно переработав книгу, убрав, на мой взгляд, всё лишнее и добавив события трёх с половиной лет своей жизни, я предлагаю её Вашему вниманию.

Фамилии и имена действующих лиц в книге изменены, кроме моих самых ближайших родственников и лиц в официальных документах, так как книга у меня основана только на фактах. Так же не указаны места, где конкретно происходят описанные в книге события, чтобы читатель представил, что всё описанное в книге могло происходить рядом с ним, в каком бы регионе России он ни проживал.

Я, конечно же, не писатель, филологического образования не имею, и, какая получилась книга, не мне судить. Но если, прочитав мою книгу, у кого-то изменится взгляд на жизнь, на свою роль в обществе, значит не зря я работал над нею многие годы ночами и свободными от работы днями, выкраивая на это время от домашних дел и всевозможных игр с очень непоседливой дочерью (один воспитываю шестилетнюю дочь).

Пишите мне, дорогой читатель, высказывайте своё мнение о книге и свои пожелания, а я не пожалею своего личного времени и отвечу каждому, хоть, может, и не сразу. Обещаю.

Автор.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.



Сия великая часть Европы и Азии, именуемая ныне Россиею,

в умеренных её климатах была искони обитаема, но дикими,

во глубину невежества погружёнными народами, которые

не ознаменовали бытия своего никакими историческими

памятниками. Только в повествовании греков и римлян

сохранились известия о нашем Отечестве…

Н. М. Карамзин.



ГЛАВА 1.

Плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею.

Библия. Ветхий Завет. Бытие, (гл.1.ст.28).



Прошло десять лет после победы советского народа в Великой Отечественной войне. Люди в основном жили ещё бедно, восстанавливая разрушенные войной села и города, поднимая из руин промышленность и сельское хозяйство.

Но практически каждая семья имела тогда не менее трёх детей. Нужно было восстанавливать огромные людские потери, которые понесла страна за время войны (двадцать семь миллионов). Люди надеялись на лучшую жизнь, верили в будущее страны. Выжившие в этой страшной войне люди рождение и воспитание своих детей считали гражданским долгом перед государством. Конечно, и запрет абортов сыграл в этом определённую роль, но, по моему глубокому убеждению, далеко не главную.

Так или иначе, но в разгар сенокоса моя мать с обеда на работу не вышла. Отец на своём мотоцикле «ИЖ-49» привёз домой с центральной усадьбы акушерку. Вернувшись с работы, все в деревне узнали, что Анна Яблочкова родила сына, третьего ребёнка в семье. Хоть это было и в Петров день, но мой отец, убеждённый атеист, (заканчивал Совпартшколу) назвал сына, то есть меня, не Пашей или Петей, как должно быть по святцам, а Юркой.

Деревенька наша была маленькой, починок в двадцать три дома. Основан он был во времена столыпинской земельной реформы четырьмя выходцами из соседних деревень. Один из них был мой прадед по материнской линии. Строил он свой дом с двумя сыновьями, моим дедом Степаном Петровичем и его братом Михаилом Петровичем, которые были тогда ещё подростками.

После службы в гусарском полку царской армии братья вернулись домой с разными фамилиями. Мой дед, как и его отец, были Смирновы, а Михаилу понравилась фамилия Князев, и он демобилизовался с документами по этой фамилии. Большинство жителей починка были связаны между собой родственными узами.

Они одними из первых в районе образовали колхоз без раскулачивания и вредительства. Колхоз до укрупнения был один из лучших в районе, всегда одним из первых справлялся с обязательными государственными поставками. Дядя Саша, старший брат матери (погиб на войне в 1941 году), с председателем колхоза в 1932 году установили на колхозной мельнице, стоящей на маленькой речке с большим омутом, динамо-машину. Они первыми в районе дали в деревню свет, а соседние деревни были не электрифицированы ещё около двадцати лет.

Мой отец после войны развелся со своей первой женой, которая не сохранила ему верность, пока он воевал. После демобилизации из армии в 1946 году (после тяжёлого ранения) отец был приглашён на работу счетоводом в этот починок. Там он встретил, полюбил и женился на моей матери, девушке на четырнадцать лет моложе его.

Вскоре после моего рождения произошло укрупнение колхозов. Отец стал работать бухгалтером на центральной усадьбе, находящейся в семи километрах от нашего починка. Мать работала в то время в полеводческой бригаде. В нашем починке были тогда большой конный двор, свиноферма и звероферма, где выращивали лис, чернобурок. Я всё это хорошо запомнил, хоть и был совсем маленьким. На месте нашего починка сейчас колхозное поле, а за заросшим прудом заброшенное кладбище, которое скрыто от глаз густым буреломом.

В нашей семье уже были мои старшие брат и сестра, шести и четырёх лет. С ними с рождения занималась Евгения Максимовна, материна мать. Она умерла за два года до моего рождения. Мать вскоре после родов вышла на работу, как делали тогда все деревенские женщины, а со мной возиться было некому.



ГЛАВА 2.



Человек не знает своего времени. Как рыбы попадаются в пагубную сеть, и как птицы запутываются в силках, так сыны человеческие уловляются в бедственное время, когда оно неожиданно находит на них.

Библия. Ветхий Завет. Екклесиаст (гл. 3. ст. 12).



Обязанность заниматься со мной матерью была возложена на старших детей. Как-то Роза, моя старшая сестра, прибегает к матери в поле в слезах и говорит: «Мамочка, ты шама шпородила своего Юрочку, да в племя-то пуштила, так иди и вошпитывай шама. Мы ему и это даём, и то, а он орёт и орёт». Мать сходила домой, успокоила меня, но работать в поле так и продолжала.

Однажды эти «водильщики», нажевав печенья в марлю и сунув её мне в рот (такие в наше время были соски), убежали купаться на речку. Соседка, старенькая горбатая бабка Матрёна, удивилась, что я замолчал, после того как надрывно ревел, а к нам в дом никто не заходил. Она решила проверить, что со мной, а тогда дома в деревнях на замки не закрывались. Зайдя к нам, она увидела, что я уже посинел, а из горла торчит только кончик марли. Бабка Матрёна вытащила марлю, и я неистово заревел. Не приди она ещё несколько минут, было бы уже поздно. Так на первом месяце жизни я чуть не лишился своей жизни.

В сентябре в поле женщины «поднимали» лён. Мать, боясь после этого случая оставлять меня с малолетними детьми, стала брать меня с собой на работу и, однажды, накормив грудью, положила под десяток снопов, а сама продолжала работу, то есть вязала лён в снопы. Молодой жеребец, на телегу которого невдалеке мужики грузили выстоявшиеся, подсохшие снопы, был очень строптивый. Вдруг жеребец сам, произвольно, понесся по полю, по-видимому, укушенный оводом. Он сбил десяток, под которым лежал я.

Мать, побелев, бросилась ко мне. Но меня, по счастливой случайности, не задело, след от колеса телеги был абсолютно в нескольких сантиметрах от меня. Так второй раз я чуть не лишился жизни в полтора-два месяца от рождения. Мать после этого случая брать меня с собой на работу стала бояться и перевелась работать на свиноферму, куда ходила управляться, когда отец был дома.

Третий случай произошёл моей первой зимой. Я сидел в зыбке, то есть ходить еще не умел, а пошел в девять месяцев, как рассказывала мать. Мои старшие, оказавшись дома без присмотра, поднесли к раскалённой докрасна «буржуйке» мою погремушку, и она вспыхнула.

Напугавшись, они бросили её на пол и убежали из дома к соседям, оставив меня в зыбке одного. В соседнем доме, который построил мой прадед, жил наш дядя, Алексей Степанович, материн брат. Он был дома, и, увидев напуганных моих старших, быстро расспросил их, в чём дело, и бегом побежал к нам. Степаныч вытащил на улицу в снег горящий половик, который уже занялся пламенем. Не будь дяди дома и не сделай он всё так оперативно, могло быть всё гораздо хуже, дом-то был деревянный в две избы со средником.

Четвёртый случай произошёл на третью или четвёртую зиму от моего рождения. Уточнить, к сожалению, это я не смогу, так как мои родители давно умерли, а помню этот эпизод я очень хорошо.

Как-то зимой я заболел. Меня родители повезли в санях в фельдшерский участок на центральную усадьбу колхоза. Было очень холодно, и меня всего закутали в одеяло, оставив только глаза. Проезжая через лес, лошадь, напуганная воем волков, встала на дыбы и с большой скоростью понеслась, не разбирая дороги. Сани, видимо, наклонились на кочке, и я вывалился из них. Родители, не сразу справились с лошадью, которая никак не хотела идти назад к волкам.

А я, связанный по рукам и ногам, оказался наедине с волками, которые были ко мне совсем близко. Я по сей день хорошо помню светящиеся при луне зелёные глаза, лязг зубов и леденящий душу вой целой стаи голодных волков. Почему они не напали на нас в лесу, непонятно, ведь в то время были случаи, когда голодные волки нападали на людей прямо в деревнях.

Пятый случай произошел, когда мне было лет девять и мы жили уже в рабочем посёлке. Зимой я со своим двоюродным братом и лучшим другом Колькой Корж очень любил кататься на лыжах с высокой железнодорожной насыпи. «Летишь» вниз, как с очень крутой горы, с огромной скоростью, аж ветер в ушах воет. Страшно, дух захватывает, но, быстро спустившись вниз, вновь и вновь мы забирались на насыпь. Очень уж увлекающий этот момент скоростного спуска.

А для того, чтобы попасть на эту искусственную гору, нужно было перейти со стороны поселка через железнодорожные пути. Как-то было очень холодно, и я переходил через пути на лыжах, то есть не отвязывая верёвки от валенок, чтобы не морозить руки. И вдруг из-за поворота на большой скорости «вылетает» скорый поезд.

От испуга у меня одна лыжа попала между рельсом и шпалой, и я никак не могу её выдернуть. Машинисты вскочили с кресел, включили экстренное торможение, с ужасом смотрят на меня, а я, как заколдованный, на них. Хорошо вижу искажённые ужасом их лица, и тут ко мне вернулось самообладание. Как-то я сумел вытащить лыжу из под рельса и боком перевернулся с путей. Через доли секунды в нескольких сантиметрах от меня с жутким скрежетом тормозов протащило поезд.

Вот так мне ещё в детстве пять раз чуть не пришлось распрощаться с жизнью, но, видимо, не судьба. Наверное, Богу было угодно, чтобы я прожил эту жизнь, в которой мне пришлось много пострадать и помучаться без денег, но где-то в ней я был и богат, и счастлив. Бог отпустил мне вот уже пятьдесят четыре года жизни, возможно, для того, чтобы я мог рассказать о своей жизни Вам, мой дорогой читатель.



ГЛАВА 3.



Каждый человек – отражение своего внутреннего мира. Как человек мыслит, такой он и есть (в жизни).

Древний Рим. Цицерон.(106-43гг.до н.э.) Политический деятель.



Себя я помню лет с двух: в общем, был я ещё совсем маленький. Помню, как ходил по деревне летом без штанов босиком, в одной длинной сатиновой рубахе. Я внимательно наблюдал за работой плотников, которые рубили деревянный дом напротив нашего (последнее строительство в деревне), и сосал подол у рубахи. Так как сосал подол я очень часто, то у рубахи на брюхе получались дыры, которые мать постоянно штопала и ругала меня за это.

Как-то на речке, куда ходили старшие ребятишки купаться и брали меня с собой, я в траве наступил на шмеля, и он меня ужалил. Мне было очень больно, и я всю дорогу до дома неистово ревел, а они меня на руках бегом тащили домой, сами тоже сильно напугавшись.

Помню, как на меня напали соседские гуси и сильно исклевали. Чуть не выклевали глаза, а шрам на брови у меня и по сей день заметен. А один раз на меня напала наша клуша, защищая свой выводок цыплят. Я, по-видимому, хотел с ними поиграть, а она неправильно поняла и тоже сильно исклевала, вскочив мне на голову.

Запомнилось, как я проснулся и увидел первый раз в жизни наряженную новогоднюю ёлку. Я встал с кровати и тихонько ходил под ней, откусывая висящие на ветках печенье, вафли и конфеты. Старшие, проснувшись, меня сильно ругали, что я испортил их работу. А мне, видимо, хотелось всего попробовать на этой новогодней сказке.

Научившись по-хорошему говорить, я стал придумывать и рассказывать различные истории, так сказать, фантазировать. Вокруг меня постоянно собиралась большая компания деревенских ребятишек, моих сверстников, которые внимательно меня слушали, открыв рты.

А один раз я набрал в этажерке денег пачками в майку и, собрав всех своих друзей, повёл их в соседнюю деревню, где был магазин. Мне очень хотелось их угостить конфетами, но нам по дороге встретился кто-то взрослый из нашей деревни. Увидев, что у меня большие деньги, отвёл меня к матери, и она меня небольно побила за это веником, но отцу про мои похождения не рассказала.

Это было в первый и последний раз в жизни, чтобы меня бил кто-то из родителей. Думаю, потому, что повода больше я им просто не давал, а вот моим старшим доставалось частенько. А, может, просто отец сильнее любил меня и многое мне прощал.

Как-то с Мишкой Маслобоевым мы пошли одни в лес за земляникой и там заблудились. По просеке мы вышли в незнакомую деревню и стали там у старенькой бабки спрашивать, как нам пройти до нашей деревни. Она стала рассказывать о дороге, но мы с её слов поняли очень мало. Поблагодарив её за помощь, мы отошли до речки, где купались ребятишки, и расспросили у них, как нам добраться до своей деревни. Они рассказали нам уже русским языком, нам понятным.

А, оказывается, наша деревня была на так называемой «границе», дальше за лесом шли уже «ветлугайские» деревни. Они тоже русские, но этнос совсем другой. Это, по всей вероятности, «аборигены», то есть коренное население этой земли. Они здесь жили веками, до прихода сюда так называемых беглых из центральной России «староверов». Ветлугаи разговаривают на своеобразным наречии, как и «вятичи», с которыми мне потом тоже пришлось пообщаться. Это их слова, из которых получился анекдот. Два «ветлугая» разодрались из-за расспросов односельчанином соседа, вернувшегося с волостного базара. «Штё ты купил?» и ответа второго: «Да штёты купил», а оказывается он купил на базаре счёты, а второй подумал, что тот его дразнит. А их песни: «Милка штё, да я не штё» и тому подобные.

Ещё будучи совсем маленьким, живя в деревне, я всегда внимательно наблюдал за поведением своих родителей, как они принимали своих гостей. Раньше в деревнях праздновали престольные дни, делали так называемые сходки. У каждой деревни был свой престольный праздник. Люди в сходки ездили в гости, а в свой престол принимали гостей у себя.

На сходки мать всегда готовила самые вкусные блюда и пекла пироги. Мне очень нравились её консервы, которые готовились из трески в русской печи, в томате и масле. Получались они у матери лучше, чем заводские из консервной банки. И, конечно же, пироги со всевозможной начинкой, которые печь она была большая мастерица.

Самые дорогие гости были для моих родителей пары Корж и Смирновы. Отец очень уважал своего зятя, мужа младшей сестры Катерины, и шурина, брата моей матери. Корж Никита Петрович, белорус по национальности, тоже ветеран и инвалид ВОв. Он после тяжёлого ранения (левая рука перебита осколком и не работала) был направлен партией председателем колхоза в соседнюю с родиной отца деревню, так как Белоруссия была тогда захвачена фашистами. Там он и нашёл своё счастье, женился на отцовой младшей сестре.

Алексей Степанович, материн брат, тоже ветеран ВОв и тоже был очень уважаем моим отцом. Мне очень нравилось всегда, когда они собирались вместе. О войне они никогда не вспоминали, а вот пили и веселились всегда при встрече от души. Никогда между ними не было ссор, а вот с другими гостями это было неоднократно, где инициатором часто выступал мой отец.

Родителей не выбирают, но я, ещё совсем маленький, ставил по своему детскому уважению из мужчин на первое место Никиту Петровича, затем Алексея Степановича, а уж потом своего отца. Дядьки были хоть и жёсткие люди, но не жестокие. Они никогда не поднимали руки на своих жён, чего я не смогу сказать о своём отце. Хоть отец меня сильно любил, но я никогда не смог простить ему того, что он неоднократно избивал мою мать, когда я был ещё не в состоянии её защитить.

Никита Петрович с Екатериной Петровной родили, ещё живя в деревне, пять сыновей и затем переехали жить в рабочий посёлок, откуда на сходки приезжали к нам в гости. Никита Петрович получил ещё до войны среднее образование и в посёлке работал техноруком в леспромхозе. Он был жёсткий человек, своему сыну Стасу за баловство за столом один раз ложкой выбил зуб, а другой раз об его голову сломал дюралевую ложку. Стасу, правда, это пошло на пользу, он стал подполковником, добившись в жизни больше всех своих братьев, хотя трое из них тоже получили высшее образование.





ГЛАВА 4.



Люди рождены, что бы помогать друг другу, как рука помогает руке, нога ноге и верхняя челюсть нижней.

Древний Рим. Марк Аврелий (121-180 гг. н.э.) Император.



Отец меня очень любил и не хотел, чтобы я мучился со школой, как старшие его дети. Им нужно было ходить пешком в начальную школу за четыре километра, а в неполную среднюю за семь. Отец купил дом в рабочем поселке, где жили наши родственники Корж, это в восемнадцати километрах от нашего починка. Мне ещё не было шести лет, когда мы ранней весной 1961 года туда переехали.

В первый класс я пошел в поселке в деревянный одноэтажный пристрой к школе. Это было минут пять быстрой ходьбы от нашего дома. Мест в школе всем ученикам не хватало. Хоть на войне и погибло очень много мужиков, но из-за высокой послевоенной рождаемости так много учеников в нашем поселке больше никогда не училось. Даже при условии, что поселок увеличился потом в два раза. Учились мы тогда в три смены, и даже в клубе леспромхоза были учебные классы.

Летом, перед моим первым классом, родители ездили в Москву и взяли меня с собой. Мы ночевали там в коммуналке у родственников, которые жили на улице Матросской тишины. Я побывал тогда с родителями на Красной площади, в Кремле, в парке «Сокольники». Первый раз я увидел там телевизор, ещё с линзой стоящей перед экраном, прокатился в метро и на лифте.

Второй раз родители брали меня с собой в Москву, когда мне было десять лет. Тогда я уже хорошо запомнил посещение ГУМа и ЦУМа, а в парке «Сокольники» катался на аттракционах, и на лифте катался один. А ещё меня возили в музеи и зоопарк, что мне тоже очень понравилось.

В детстве одно время я очень увлекался игрой в шашки, благодаря Николаю Васильевичу Красильникову, двоюродному брату отца. Он работал тогда заготовителем по колхозам и был при «больших деньгах». Николай Васильевич частенько бывал у нас в гостях со своей молодой сожительницей Зиной. Она была «ветлугайка» и моложе его на тридцать лет. Николай Васильевич очень любил со мной сыграть в шашки, ставя на партию деньги. Проиграв ему несколько раз, я по книгам, взятым в библиотеке, изучал всевозможные комбинации игры в шашки.

И ведь я многого добился в этом, стал часто, если не сказать постоянно, выигрывать у Николая Васильевича. Вот так я «заработал» честно свои первые деньги. Позднее, будучи в пионерлагере, я получил лавровый венок чемпиона лагеря по шашкам, легко обыгрывая всех соперников. Никто не смог мне оказать существенного сопротивления, а очень многих я оставлял ещё и с «сортиром».

Каждую весну мы, пацанам, с нетерпением ждали ледохода на реке. Бегали на неё каждый день проверить, не «пошёл» ли лёд. Нам очень хотелось покататься на льдинах, это очень интересное и увлекательное занятие. Иногда льдина, на которой плывёшь, кололась или «вставала на дыбы» при ударах по ней других льдин. Приходилось тогда перепрыгивать на другую льдину, а это получалось не всегда удачно. Иногда и «накупаешься» в холодной воде, но домой сырой не пойдёшь, отругают и больше не отпустят гулять. Поэтому сушились мы у костра, одев на себя снятую с «сухих» пацанов часть одежды, а ведь когда разлив, редко бывает тепло.

Летом мы пропадали целыми днями на речке, где купались, играли и рыбачили. Мы научились с Колькой Корж плавать «по-собачьи» ещё до школы. Держась руками за стойку у мостка через речку, мы колотили по воде ногами, а, отпустив руки и гребя ими под себя, поплыли сами. Обедать идти домой обычно не хотелось, так как там могут послать в пекарню за хлебом. С хлебом у нас в посёлке летом всегда был «напряг»: можешь простоять в очереди весь день.

Поэтому мы в речке ловили майкой, завязанной на узел, пескарей и усачей из под камней, руками раков и налимов из нор. Или мутили в омуте воду, и рыба сама высовывала голову из воды. Нужно было только крепко схватить её руками под жабры. Жарили улов на костре, насадив на ивовые прутья, ели без соли и хлеба, но всё равно это было объеденье.

Один раз на озере мы с Колькой взяли большую лодку с одним веслом и легко отплыли на ней на середину. Однако, когда мы захотели причалить к берегу, у нас возникла большая проблема. У нас не получалось плыть прямо, так как сразу разворачивался «нос» у лодки и мы плавали по кругу. Мы очень долго мучились, пытаясь подплыть к берегу, и уже начало темнеть. Выбившись из сил, мы заревели от безысходности. Тут нас услышал рыбак и подплыл к нам на своей лодке. Мы объяснили ему нашу беду, и он на буксире, дав нам в руки цепь со своей лодки, причалил нас к берегу.

В детстве я очень любил, когда пела мать. Оставаясь дома с ней вдвоём, я всегда просил её спеть мне. Песни у матери все были печальные и очень душевные с трагическим концом. Слушая песни. я сидел с матерью рядом и горько плакал.

В каникулы я любил ездить в деревню, где родился. Это было, когда Колька Корж уже уехали из нашего посёлка, да и я подрос, чтобы самостоятельно ездить на автобусе. От остановки до деревни нужно было идти пешком по закрайку леса километра два с половиной.

Гостил я у Степаныча, так его все называли в деревне, и его жены бабы Клавы. С деревенского детства я называл её бабой Клавой, хотя она была мне тётя. Степаныч всю жизнь проработал бригадиром в колхозе, у них дома стоял телефон, как в фильмах про войну. Нужно было крутить ручку у аппарата, чтобы в конторе взяли трубку. Дети у них уже выросли и давно разъехались, поэтому они встречали меня как своего маленького сына.

Для деревенских пацанов я считался городским, был у них во многом заводилой. Как и в деревенском детстве, я придумывал и рассказывал им всевозможные фантастические рассказы. Степаныч подарил мне своё ружьё, одностволку, безкурковку двадцатого калибра, когда мне было лет двенадцать. Так что мы гурьбой ребятишек с одним ружьём часто ходили на охоту. И даже, когда ходили в лес за грибами или ягодами, я всегда брал ружьё с собой. Правда, кроме ворон, подстрелить нам ничего не удавалось, а в моих фантазиях на кого только мы не охотились, кого не стреляли.

Вечерами у Степаныча я с упоением читал журнал «Огонек», который он выписывал постоянно. Когда я подрос, купил чехол для ружья, и в автобусе зачехлённое ружьё отвёз домой. Там с одноклассниками мы тоже часто ходили на охоту, даже на тетеревиные тока, но трофеев взять так и не удавалось, кроме ворон. Зато какой у нас был охотничий азарт и какое познание окружающей нас природы!

Мой старший брат Валера после окончания восьмого класса учился в ПТУ в соседнем районе на слесаря по ремонту автомобилей. Закончив училище, он отрабатывал два года в областном городе в автобусном парке, снимая с однокашниками в частном доме мансарду.

Я, накопив денег, в основном на выигрышах в шашки у Николая Васильевича, выпросился у родителей съездить летом с братом в город. Мне очень хотелось купить «воздушку», то есть пневматическую винтовку. В комнате у ребят было очень много клопов, которые меня просто заедали. По ночам я просыпался в слезах, будя всех, и мы все вместе давили их на моей кровати. А клопы, учуяв, видимо, молодую кровь, вновь собирались со всей комнаты на мою кровать, как только выключали свет.

Мне очень нравились в городе исторические места и мне хотелось посетить все музеи города. У нас краеведческий музей был тогда только в соседнем районном городке, так в нём я уже раза четыре был.

Мои деньги брат с товарищами сразу пропили, пообещав с получки отдать. Я без денег занялся изучением города, то есть посещением музеев с хозяйским сыном Серёгой. Благо, детей тогда в музеи пускали бесплатно. В этом городе я был первый раз, и на второй день моего пребывания в автобусе нас «поймал» контроль. За безбилетный проезд меня высадили, а Серёгу нет, он ростом был очень маленький, в родителей, да и моложе меня на два года.

Сгорая со стыда, а по жизни я очень стеснительный, я выскочил из автобуса, абсолютно не зная города. Это случилось в другом районе города, а их в городе восемь, да и город большой -- миллионник. Я стал пешком добираться до дома, где жил брат. Зная только номер маршрута, бежал за автобусом, пока не терял его из вида, на перекрёстках ждал следующий автобус и повторял то же самое. Уже затемно я сам пришёл домой, а Валера с друзьями искали меня по городу.

Не помню почему, а «воздушку» мне брат так и не купил, но на эти деньги он купил мне две пары боксерских перчаток. После этой поездки в город Степаныч и подарил мне ружьё, когда я приехал к ним в деревню гостить. Он видел, как мне хотелось иметь в руках оружие, и ведь не побоялся доверить мне ружье с патронами. Наверное, Степаныч видел, что я плохого этим ружьем никому не сделаю, несмотря на мой ранний возраст.



ГЛАВА 5.



Первый закон истории – бояться какой бы то ни было лжи, а затем – не бояться какой бы то ни было правды.

Цицерон.



Когда мне было лет десять, Никита Петрович Корж с семьей переехали в соседнюю область. Там ему дали высокую должность в леспромхозе и хорошую квартиру (большой рубленый двухквартирный дом), какие делали тогда для начальников в лесных поселках, а все рабочие жили в бараках. Мне было очень жалко расставаться с Колькой, своим двоюродным братом, ведь мы были с ним неразлучны, каждый день вместе. Он мне был тогда самый близкий и лучший друг. Да, пожалуй, и по всей жизни у меня больше не было такого хорошего, близкого друга, за исключением сына.

Дом в посёлке у них купили наши родственники. Материн племянник с женой переехали из «неперспективной» по-хрущёвски деревни, находившейся в восьми километрах от нашего починка. С ними приехал старый дед Дюдя Петя (так все родственники его называли), который занимался у них со своими праправнучками. Он был с большой белой бородой, ветеран первой мировой и гражданской войн, очень похожий на деда из фильма «Мальчиш-Кибальчиш».

Меня всегда интересовала история, а в школе это был мой любимый предмет. От дюди Пети из его рассказов я узнавал несколько другую историю о революции, гражданской войне, НЭПе и коллективизации, нежели мы изучали в школе. Во-первых, с его слов, далеко не большевики и Ленин деморализовали армию на фронте, так как солдаты считали их шпионами Вильгельма, а сам царь Николай II. В окопах солдаты пели частушки «Царь Николай на войне воевал, а Гришка Распутин царицу е…» и тому подобные. Вот это для мужиков того времени было самое обидное, поэтому они бросали винтовки и расходились по домам, видя наплевательское отношение царя, то есть власти к ним и к их голодающим семьям.

После Октябрьской революции дюдю Петю насильно мобилизовали большевики, отправили воевать со своим же народом, что ему очень не хотелось делать. Тем более, у таких же мужиков, как и он сам, выгребать последнее зерно, чтобы «революция не умерла с голоду» (продразвёрстка). С гражданской войны он вскоре вернулся, «закосив» по здоровью, хотя прожил дюдя Петя сто семь лет. До самой смерти был в силе, а умер он, когда я уже отслужил в армии и жил на белогорщине.

Мой отец, 1909 года рождения, тоже захватил ещё жизнь до революции и кое-чего мне рассказывал. В школе им преподавал поп из церкви соседнего села «закон Божий». У всех крестьян в их деревне были нарезаны участки пахотной земли и лугов, и практически в каждом крестьянском хозяйстве были лошадь и корова. После революции, будучи ещё ребёнком, отец возил ночью на санках по половине зарезанного для этого дела большого поросёнка председателю и секретарю комбеда деревни, чтобы его отца, зажиточного мужика, «голодранцы» не отправили на Соловки.

Мой дед жил тогда не бедно, имел четыре лошади и самый большой в деревне дом под железной крышей, в одной половине дома у него был магазин. Отец часто вспоминал, как после революции деревенская нищета из комбеда, проходя пьяная мимо их дома, обычно кричала: «Пётр Ларионыч, накрывай на стол, а то Соловки по тебе плачут».

Только благодаря угощениям, взяткам и лояльности революции и Советской власти, дед избежал этой участи. Менее богатые мужики в их деревне были раскулачены и высланы из своих домов из-за своего неприятия новой власти. Пётр Ларионович был очень умный человек, понимал, что «против лома нет приёма». И даже после революции, во времена НЭПа, он также держал магазин на дому. Затем в его доме был магазин уже от потребкооперации, и торговал в нём он сам почти до смерти, а прожил дед девяносто четыре года.

Его, единственного из своих дедушек и бабушек, я видел и запомнил. Правда, и то в гробу, когда мы ездили на лошади зимой ещё из деревни к нему на похороны. У деда была большая седая борода, как у дюди Пети, и он лежал в гробу в лаптях (древлеправославная вера). В ногах у него лежали развязанные берёзовые веники, и помню, как я стоял у гроба и перебирал эти ветки.

Из рассказов дюди Пети и отца я узнавал правду о принудительной коллективизации и сталинских репрессиях. Также я много читал, особенно в каникулы, до цветных кругов в глазах внимательно изучал домашнюю библиотеку. В ней были книги А.С. Пушкина, Л.Н Толстого, А.М. Горького, А.П. Чехова и многих других русских писателей. Также там было подписное издание В.Я. Шишкова, произведения которого мне просто запали в душу на всю жизнь. Очень мне понравилась книга «Кровь людская - не водица, и не дай ты ей пролиться», про коллективизацию, по-моему, писателя Замойского.

Из произведений этих писателей, рассказов дюди Пети и отца ещё в детстве я сделал для себя определенные выводы. Понял ещё тогда, что все беды в России в самом народе. Дело вовсе не в красных и белых, большевиках и кулаках, а в людях, которые осуществляют то или иное дело. Если человек умный и порядочный, то он и сделает всё по-человечески, неважно, по которую сторону он баррикад.

А если человек дурак и наглец, не имеющий в душе человеколюбия, который не способен понять человека с другими убеждениями, то и ждать от него чего-то хорошего трудно, а более правильно -- бесполезно. И совсем неважно, в каком он стане находится. А уж если он ещё и к большой власти пробился, то совсем беда. Но, к великому сожалению, именно наглецы, переступающие через людей и их нужды, в основном были и есть в России у власти, за редким исключением.

В школе с учителями истории я часто вступал в дебаты, иногда горячо спорил, отстаивая свою точку зрения на те или иные исторические события. Но всегда по истории был круглым отличником и лучшим учеником, хотя по другим предметам мог иметь и четвёрки.



ГЛАВА 6.



Промахи свойственные возрасту, с возрастом и проходят…..

Древний Рим. Публилий Сир.(1 в. до н.э.) Поэт.



Сестра Роза, закончив восемь классов, уехала учиться по направлению РАЙПО в кулинарно-кондитерское училище, находящееся на юге России. Закончив первый курс, летом она была на практике на побережье Чёрного моря. С Хосты Роза привезла мне морские камни, ракушки и листья растений юга. Мне было всё очень интересно, география у меня тоже была любимым предметом в школе, как и история. Я с детства мечтал путешествовать, посмотреть те места, откуда началась мировая цивилизация.

К нам в гости практически каждый год летом приезжали Никита Петрович с тётей Катей (приезжали навестить могилы её родителей на кладбище), и иногда они оставляли погостить у нас Кольку. Я по нему всегда сильно скучал и был безумно рад, когда мы были с ним вместе.

Мы с Колькой подрастали. Как-то, когда он был у нас в гостях, мы с ним зашли в соседнюю с поселком деревню, возвращаясь с купания на озере. В деревне была сходка, и мы там познакомились с деревенскими девчонками. Да, собственно, они сами к нам «подбили клинья». Девчонки уже начинали «невестится», а Колька был очень даже симпатичный, высокий пацан. На следующий день мы договорились с ними вечером встретиться.

Для смелости мы с Колькой выпили по кружке не выходившейся браги. Немного не дойдя до места назначенной встречи, нас «пронесло», да так, что мы едва успевали снимать штаны. Благо это было рядом с лесом, и встреча ещё не состоялась, а то со стыда мы бы провалились, наверное, сквозь землю. Девчонки на встречу пришли, и долго дожидались нас, а мы наблюдали за ними из леса.

Роза приехала домой на каникулы и как-то пригласила зайти к нам перед кино своих новых подруг Зину и Нину. С ними она познакомилась в лесу, куда она ездила, как и многие жители нашего посёлка по «узколу» на «людской» за черникой. Девчонки были мне ровесницы, но так как дни рождения у них в конце года, учились они на класс позднее меня. Обе симпатичные, даже красивые, высокие, уже с грудью, и заглядывающиеся на парней.

А я в то время рос плохо, в седьмом классе в строю на физкультуре был почти в самом конце. На лице у меня было очень много жирных веснушек, и я сильно комплексовал, стыдясь своей внешности. На своих красивых одноклассниц я, конечно же, смотрел, да и не только на них, женская красота меня всегда просто завораживает. А подойти к девчонке с предложением дружить, конечно же, стеснялся.

Сестра с новыми подружками после кино остались на танцы, а я пошёл домой. Пригласить девчонку на танец и услышать отказ для меня было бы невыносимо стыдно. А пойти танцевать со мной красивой девушке, наверное, было бы неудобно перед своими подругами, да собственно и танцевать-то я тогда ещё и не умел.

Роза познакомила девчонок с нашими соседскими пацанами, которые были старше меня, и они стали вместе ходить на танцы. Сестра осенью уехала учиться, а я пошёл в восьмой класс. Учился я в первую смену, а девчонки во вторую, и они частенько прибегали к нам в большую перемену выпить чаю. Моя мать была добрейшей души человек, всегда была рада гостям, добродушно принимала их.

Школа и клуб были рядом от нашего дома, поэтому в школу и кино я обычно выходил за пять минут до начала и никогда не опаздывал. Отсюда, наверное, у меня сформировалась пунктуальность, которую я пронёс через всю жизнь. Меня просто бесят вечно опаздывающие, непунктуальные люди.

Как-то Зина принесла мне записку от Веры Рубашкиной, девчонки, учившейся с ней в параллельном классе, с предложением встретиться. Вера высмотрела меня в школе и как-то узнала, что мы с Зиной общаемся. Это одна из тех трёх девчонок, с которыми мы с Колькой летом познакомились. Через записки, которые нам передавала Зина, мы договорились с Верой о встрече в их деревне, куда я должен приехать в воскресение на автобусе.

Оделся я для встречи во всё самое хорошее, хотя далеко не по сезону. Было очень холодно, стояла поздняя осень или начало зимы. В воскресенье, как мы договорились по запискам, я приехал к Вере, вышел из автобуса, а меня никто не встречает.

Мне ничего не оставалось, как ждать другой автобус в обратный путь. Замёрз я, «как Бобик», и где-то через полчаса приходит Вера с подругами. Но мне уже было ни до чего, ноги в ботинках на «рыбьем меху» совсем замёрзли. Вера привела меня к себе домой, напоила чаем и познакомила с матерью, которая, оказывается, была в девках знакома с моей матерью. Вера с подругами проводили меня на автобус, когда я согрелся.

Так мы и не решили, кому с кем встречаться. Мне, конечно же, нравилась Вера, а не её подруги, так как Вера была гораздо красивее их. А ей, по всей вероятности, понравился Колька. Вера о нем всё расспрашивала меня, но адреса его не спросила, наверное, просто постеснялась. Так у нас с Верой ничего и не вышло, правда, связь мы зимой и весной поддерживали записками, которые нам передавала Зина. Несколько раз мы даже встречались, уже по весне, но без поцелуев. Был тогда ещё я мальчик нецелованный, да и стеснительный очень. Хотя Зину с Нинкой, когда они приходили к нам, уже тискал за «сиськи», балуясь.

Следующим летом Роза приехала на каникулы, а наш брат Валера уже служил в армии. Она опять с девчонками ездила в лес за ягодами, и меня тоже несколько раз брала с собой. В лесу я баловался с девчонками, тискал их дружески. За год я хорошо подрос, и к окончанию восьмого класса был в строю третий от начала, то есть Зину ростом догнал, а Нинку даже перерос. Веснушки тоже стали немного пропадать, стали не так заметны.

Как-то, балуясь в лесу, мы оказались с Зиной одни. Борясь и держа за ладони, я «завалил» её на траву, под себя. У нас лица оказались нос в нос, Зина закрыла глаза и замерла. Я, конечно же догадался, чего она ждёт, но поцеловать её так и не осмелился, хотя мне этого и очень хотелось.

В начале августа, в сходку, у нас в семье произошло большое несчастье; «посадили» отца, и мы остались с матерью одни. Моя мать очень любила и жалела всех людей, даже нищих и цыган. Отец даже неоднократно бил её за то, что она, подавая милостыню, совала им мясо и яйца, а не хлеб и лук, как остальные соседи подавали. Ей «чиганят» было жалко, которые всегда толпами ходили с матерями сбирать, мал мала меньше.

В общем, девчонки теперь «торчали» у нас постоянно. У Зины был маленький брат Санька, на девять лет моложе нас, и её всегда заставляли с ним водиться. Так Зина с ним гуляла у нас целыми днями в выходные и каникулы, когда начался учебный год.



ГЛАВА 7.



Кровь оскверняет землю, и земля не иначе очищается от пролитой крови, как кровью пролившего её.

Ветхий Завет. Числа, (гл. 35. ст.3).



Во время празднования сходки у нас в гостях были родственники и друзья родителей. Естественно, были в гостях Никита Петрович с тётей Катей и Степаныч с бабой Клавой. Отец увидел в окно проходящего мимо нашего дома Василия Ивановича Мишина и через окно пригласил его зайти к праздничному столу, что тот и сделал.

А два или три года назад, тоже в сходку, у отца с Мишиным произошёл инцидент. Мои родители были в гостях у своих друзей Капустиных, живущих на нашей улице по соседству. Семья Капустиных не имела детей, дядя Паша инвалид ВОв, а жена у него, Анна Васильевна, была молодая, довольно красивая женщина, лет сорока пяти. Она была любовницей моего отца. Мать никогда не ревновала отца к любовницам, которых у него по жизни было много. Отец, видимо, был сильно сексуальным мужчиной, а матери «этого» было не надо. «Однако ко мне не пристаёт», -- отвечала она «доброжелателям», сообщающим ей о похождениях мужа.

Оказывается, Анна Васильевна была любовницей и у Мишина. В то время моему отцу был шестьдесят один год, а Василию Ивановичу лет сорок-сорок пять. Мишин был молодой, перспективный коммунист, бывший председатель поселкового совета. Он был выдвинут партией на должность начальника приёмного пункта картофеля на нашей железнодорожной станции. Василий Иванович занимался приёмкой от колхозов и населения картошки и отправкой её во все концы Союза, то есть находился у денежной «кормушки». Это был, по теперешним временам, «новый русский», Василий Иванович денег имел (от списания процентов на землю и гниль) «немерено».

Его племянник, а мой одноклассник и друг Саня Соболев, знал, что деньги Мишины хранят в матраце без счёта. Саня «потягивал» оттуда то червонец, то четвертак, которые мы с ним проедали на сладостях и покупали дорогие, интересные игрушки. Также мы с ним неоднократно ездили в соседний районный город в краеведческий музей.

Так вот, в то же время к Капустиным зашёл Василий Иванович, и Анна Васильевна стала уделять внимание только ему. Пьяному отцу это сильно не понравилось, и он, вызвав на улицу Анну Васильевну, в порыве ревности ударил её. Мишин тоже вышел за хозяйкой, и, увидев это, ударил отца, да так, что тот отлетел к поленнице дров. Отец, поднявшись с земли, схватил полено и бросился на обидчика, ибо без полена справиться с молодым, здоровым мужиком ему было не под силу. Но Василий Иванович выхватил полено у пьяного старика и стал им варварски избивать отца по голове, от чего тот потерял сознание.

Отца на одеяле отнесли в больницу, где ему наложили более четырёх десятков швов (голова была пробита в восьми местах) и с тяжёлым сотрясением мозга оставили в больнице. Это, конечно же, очень обидело ветерана финской кампании и отечественной войны, дважды тяжело контуженного и неоднократно раненного, инвалида ВОв второй группы.

Но в милицию отец обращаться не стал, а всё ждал, когда Василий Иванович извинится перед ним и поставит «мировую». Отец считал, что они оба были в этом случае не правы. Время шло, но Мишин с «мировой» не приходил, несмотря на передаваемые ему «поклоны». Василий Иванович, оказывается, был очень амбициозный человек и «повиниться» за содеянное никак не хотел.

Помню, как отец, угощая моего старшего брата с его друзьями, работающими и живущими вместе с ним в нашем областном городе после окончания училища, просил отомстить Мишину за полученные побои. Просил просто дать «рвань» и ничуть не больше. Молодёжь, выпив, начинала перед стариком фантазировать, «как они его». А Витька Топоров, лучший друг Валеры, «трепал», как даст Мишину головой в «морду». Он, видимо, хорошо умел драться головой. Но дальше слов за столом это у них не уходило. Я по сегодняшний день не смогу простить это брату и подспудно считаю его виновным в этой трагедии.

И в этот злополучный день отец пригласил Василия Ивановича в дом, именно дожидаясь от него извинений. Но Мишин, выпив налитую ему стопку, за столом с отцовскими гостями демонстративно сказал, что виноватым себя ни в чём не считает и извиняться не будет. Этого оскорбления отец вытерпеть уже никак не смог, он достал из шифоньера финский нож, трофей с войны, а он и в Отечественную войну был на Ленинградском фронте, то есть воевал с финнами.

Отец во время финской кампании попал в окружение, но сумел вырваться из него, выведя с собой двадцать три человека, за что был награждён медалью «За отвагу». А на Великой Отечественной войне он был снайпером, боролся с «кукушками» в финских лесах, за что неоднократно отмечался командованием (я сам читал в фронтовых газетах того времени об его отличиях на фронте). Отец также был награждён орденом «Отечественная воина второй степени», многими медалями.

Одним ударом ножа отец отправил зарвавшегося, самонадеянного коммуниста на «тот свет». Наверное, отцу вспомнилось, как они ночью ножами вырезали спящих финнов в блиндаже, которые держали их голодными под обстрелом в окружении несколько дней. И как потом они убегали по лесу под шквальным огнём опомнившихся врагов. Его шинель напоминала решето от разрывных пуль после этого прорыва.

Однако отцу «дали» десять лет «усиленного» режима, несмотря на его заслуги перед Родиной и его вторую группу военной инвалидности. Конечно, как можно было дать меньше, если тут покушение на советскую власть, можно сказать? Отец отбыл на «зоне» в нашей области почти семь лет и досрочно был освобожден.

Я всю жизнь осуждал отца за этот поступок. Во-первых, он сделал сиротами трёх дочерей Василия Ивановича, пусть даже и обеспеченных, с большими, наворованными Мишиным деньгами. А с младшей из них я был хорошо знаком. Мы частенько играли с Саней Соболевым и его родной и двоюродной сёстрой Мишиной в карты «трыну» на деньги (мелочь), порой до полуночи. Во-вторых, он сделал нам с матерью очень плохо, оставив нас без средств существования. Мать получала тогда двенадцать рублей пенсии по колхозной инвалидности.

А самое главное, конечно же, то, что мне долгое время было стыдно выйти из дома на улицу. Мне казалось, что все смотрят на меня и показывают на меня пальцем. А как стыдно мне было идти в школу, один Бог знает. Ведь мы с Саней Соболевым были большими друзьями и сидели с первого класса на одной парте.

Но с годами я всё меньше осуждал отца, пытался поставить себя на его место и понять его. Ну мог же Василий Иванович, выхватив полено у отца, закинуть его в сторону, мог бы ударить его ещё раз кулаком, а не избивать же старика — инвалида поленом до полусмерти. И, наконец, мог же потешить его самолюбие, купить и выпить вместе мировую, и всё. На этом всё бы и закончилось.

И уж в конце-то концов, хотя бы постеснялся или побоялся заходить в дом к человеку, которому нанёс такие страшные побои. Но где там! Вот ещё когда, оказывается, появилась эта непомерная жадность и наглость у так называемых «новых русских», то есть у наглецов, неимоверно разбогатевших на «законном» «перекачивании» денег от граждан и государства в свой карман.



ГЛАВА 8.



Если кто-то один, это не значит, что тем самым он и одинок, так же как если кто-то в толпе, это не значит, что он не одинок.

Древний Рим. Эпиктет.(ок.50-140 гг.) Философ.



В конце августа Роза уехала учиться, а я пошёл в девятый класс. В какой либо техникум поступать не стал, хотя мне очень хотелось от стыда уехать из посёлка. Но только один билет на электричку в город в то время стоил три рубля, а ещё и есть захочется, да и одевать на себя чего-то надо будет покупать. А дома с матерью мы крутили верёвочку из мочала.

Эта веревочка использовалась для подвязки виноградной лозы, и пачка её стоила пятнадцать рублей. Заготовители от всех колхозов отправляли на «юга» эту верёвочку вагонами, делая себе, колхозам и председателям огромные деньги. Отец мочало заготовлял сам, замачивая липовую кору (лыко), как и подавляющее большинство мужиков нашего посёлка. Теперь нам с матерью мочало приходилось покупать, но тем не менее на питание, одежду и съездить на «свиданку» к отцу денег от верёвочки нам с матерью хватало.

Теперь я учился во вторую смену, а девчонки в первую. Они прибегали к нам в большую перемену практически ежедневно, а частенько заходили и после школы. У Зины был неродной отец, очень своенравный и зажимистый. Он заставлял её как Золушку всё делать по дому, постоянно водиться с Сашкой и крутить верёвочку, так что она приходила к нам отдохнуть от своих душой и телом.

Мне Зина симпатизировала гораздо больше Нинки, но женихом быть ей я не мог. Я был очень стеснительный, и девчонки, то есть невесты, у меня не было. Мне интересно было общение с Зиной и Нинкой, а сказать Зине, что она мне нравится, и предложить ей дружить я, конечно же, стеснялся.

Как-то зимой, вечером, я пошёл провожать Зину домой, она чего-то долго загулялась у нас. На обратном пути ко мне «подвалили» пацаны с их улицы, они видели, что я провожал Зину. Окружив, один из них хотел ударить меня по лицу. Я левой рукой отвёл удар, так как немного занимался боксом с Саней Соболевым, раньше мы частенько тренировались в моих боксёрских перчатках. Я нанёс ответный удар, сбил с ног пацана, и в освободившееся место бросился бежать, ведь их было пятеро. Но у меня свалилась с головы отцовская каракулевая шапка, которая была мне великовата. Мне пришлось возвращаться к ним, и после этого я три дня не ходил в школу, примачивал бодягой синяк.

В конце мая, сразу после окончания школьных занятий, я в этот же день уехал в соседнюю область, где Никита Петрович работал начальником нижнего склада леспромхоза. Он сразу устроил меня на работу, а когда Колька сдал экзамены за восьмой класс, и его тоже. Мы работали по четыре часа в день, так как нам не было шестнадцати лет, чистили туера, эстакады, поработали и в цехах, но в основном были в подшефном колхозе.

Леспромхоз выделял людей по разнорядке райкома партии помогать крестьянам заготавливать корма для поголовья КРС (крупно рогатого скота). Естественно, в колхоз посылали тех работников, без кого производство не встанет. Мы с Колькой в деревне хорошо поработали и хорошо отдохнули на свободе. Только вот спали мы там на полу и на соломенных матрацах. Но, самое плохое, что и подушки тоже были набиты соломой. Бывало, не знаешь, как уложить голову на такую подушку, солома тычет то в глаз, то в ухо.

Вечерами мы с Колькой ходили в клуб (простая деревенская изба) на танцы под проигрыватель с пластинками. Электричество в деревне выключали в десять часов вечера, там стоял дизель с трактора «ДТ-74» с генератором, который на всю деревню вырабатывал электроэнергию, так что долго не загуляешься. Ходили гулять с девчонками мы с Колькой и в посёлке, где они жили, но конкретно невесты так у меня и не было.

Никита Петрович нам платил хорошую зарплату, так что за лето я у них оделся и обулся во всё японское. Их леспромхоз поставлял в Японию свою продукцию, а оттуда получал в ОРС (отдел рабочего снабжения) леспромхоза ширпотреб. Я купил себе узконосые лакированные туфли, свитер, несколько цветных нейлоновых рубашек, всё тогда очень модное. Там же сшил на заказ брюки расклешённые, безрукавую вельветовую жилетку, и по приезду домой у меня еще оставались определённые деньги. Лето у меня пролетело незаметно, а в середине августа к Корж приехала Роза погостить, закончив училище, и мы с ней вместе уехали домой.



ГЛАВА 9.



И сказал Господь Бог: не хорошо быть человеку одному.

Ветхий Завет. Бытие (гл. 2 ст.18).

Приехав ночью на поезде домой, я с дороги лёг отдохнуть. Дорога дальняя, более суток в пути и с двумя пересадками. А когда проснулся, я увидел у нас её. Вера, очень симпатичная девушка, невысокая, плотная, с русыми волосами до плеч и тёмно-синими глазами. Мы познакомились, и мать послала меня с Верой в сад набрать кружку малины, чтобы навести малины с молоком на десерт, пока они с Розой наводили окрошку.

Нам с Верой сразу было так просто общаться и разговаривать, что Вера подметила: «Только увиделись первый раз, а кажется, знакомы целую вечность». Нас долго звали к столу, а мы никак не могли наговориться. Вера приехала в наш посёлок из деревни к родственникам, чтобы заготовить на зиму ягод. Она ездила с Розой и её подругами Зиной и Нинкой на «людской» в лес за ягодами. Вера была на год старше меня, она закончила два курса фармацевтического техникума в городе, училась там Вера после восьми классов. Мы с ней были весь день вместе, обо всём разговаривали, нам было очень интересно и весело.

Вечером к нам пришли Зина с Нинкой, с ними я не виделся всё лето. Пришли соседские пацаны Иван Титов и Лёнька Сазов, приехал на мотоцикле из соседнего района Анатолий Титов, двоюродный брат Ивана, жених Розы. Мы всей компанией пошли на танцы.

А с Верой, оказывается, уже дружил Иван и на танцах был постоянно рядом с ней. Я танцевал поочередно с Зиной и Нинкой. Мы рассказывали друг другу события, произошедшие с нами за лето. После танцев я пошёл провожать Зину. Проводил, но без поцелуев, и сразу пошел домой, а у нас в доме Роза с Толей и Иван с Верой.

Вера очень обрадовалась, увидев меня, и сразу шепнула мне, чтобы я отправил Ивана домой. Мне, конечно же, было неудобно сказать это Ивану прямо. Мы вышли с ним на веранду, намёками я постарался это ему объяснить, но Иван ничего не понял, и мы вместе вернулись в дом. Вера заплакала и убежала в спальную, Иван прошёл за ней. Но вскоре он вышел, и никак не может понять, в чём дело, что случилось. После этого я зашёл в спальную, и, наклонившись над Верой, спросил, что случилось.

Она резко обняла меня и, перестав плакать, попросила меня ещё раз, чтобы я отправил Ивана домой. Тогда я, выйдя к Ивану, сказал, чтобы он шёл домой, завтра Вера всё ему объяснит. Я вернулся к Вере, мы крепко обнялись, и я поцеловал её в губы. Это был мой первый поцелуй в жизни. Потом мы целовались с Верой ещё и ещё. Мы провели всю ночь в объятиях и поцелуях, не заметив, как пролетела ночь, а утром на «людской» мы вместе поехали в лес за ягодами.

Но какие уж нам ягоды. В лесу я ни на шаг не отходил от Веры, а скрывшись от людских глаз, мы отдавались ласкам и поцелуям. Вечером, приехав в посёлок, мы опять все вместе пошли на танцы. Ивану объяснять уже ничего не потребовалось, было и так всем всё ясно. Он сразу «переключился» на Зину, а у нас с Верой была первая, большая и чистая любовь.

Мы с Верой все дни и ночи были вместе. У неё в лесу как-то даже кровь носом пошла, наверное, от переутомления. Вера мне очень нравилась: у неё было очень красивое лицо и всё было при ней, и все очень красивое. Я был просто без ума от её красоты. Я раздевал Веру в своей спальной, снимал бюстгальтер и целовал её небольшие и очень красивые стоячие груди с маленькими сосками, гладил небольшую растительность на её лобке. Мы крепко обнимались в кровати, взаимно ощущая друг друга всеми частичками наших тел и засыпали на какие-то секунды. Очнувшись от сна у нас опять продолжались объятия и поцелуи, и так до утра.

Но большего у нас не было, мне было так хорошо с этой красотой, что о сексе я просто и не думал. Наше счастье продолжалось немногим больше недели. Вере нужно было съездить домой в деревню, собраться и ехать к первому сентября в город на учёбу. Мы договорились с ней в понедельник встретиться на вокзале в нашем райцентре. Вера поедет на двенадцати часовой электричке в город, и мы там при встрече всё обговорим.

В пятницу она уехала домой, а в субботу к Розе приехал Анатолий. Он пригласил нас с Розой приехать к нему в воскресенье на их деревенскую сходку. Ивана, своего двоюродного брата, естественно, тоже пригласил. Анатолий хотел показать свою невесту родителям, познакомить с ними. Мы, все трое, приехали туда в воскресенье днем на автобусе. Анатолий встретил нас на остановке и на своём мотоцикле «ИЖ Юпитер-2» по очереди отвез нас в деревню к своим родителям.

Я познакомился и подружился с Толиным младшим братом. Колька был на два года старше меня, то есть мой сверстник. (В 2007 году пропал безвести, работая в Подмосковье на стройке, объявлен в розыск, но результатов по сей день нет.) Мы после застолья пошли на танцы, которые были в их деревне в простом деревенском доме под проигрыватель. Молодежи в деревне было тогда очень много. Всю ночь мы с Колькой прогуляли, только под утро легли спать, и на утренний автобус я проспал.

Проснувшись, я попросил Кольку, чтобы он меня проводил. Мне нужно было обязательно попасть в наш райцентр к электричке, проводить Веру. Ведь я не знаю, где она живёт в городе, и мы вообще с ней ни о чём не договорились, расстались в пятницу как бы на минуту. Но выбраться из этого «захолустья», а это ещё и из другого района, было не так-то просто.

Мы с Колькой на попутной машине в кузове кое-как добрались до центральной трассы. Долго ждали автобус, и, когда приехали в наш райцентр на вокзал, уже объявили посадку на электричку. Народу на перроне было «море», студенты с четырёх районов ехали на учёбу в город, и в основном на этой электричке. Я выбежал на перрон к электричке, но она вскоре «пошла». К сожалению, не удалось мне проводить Веру, хоть я этого и очень хотел.

Вот так и закончилась моя первая любовь, или оборвалась, как тут лучше сказать. А ведь это был, наверное, мне подарок судьбы. Лучше Веры, пожалуй, никого у меня в жизни и не было, и никто меня так сильно, по-настоящему, не любил. Только тогда я этого не понял. Может из-за ветра в голове по своей молодости, ведь мне тогда только исполнилось шестнадцать лет, а, может, так было Богу угодно. Мне на всю жизнь запомнились её тёмно-синие глаза, как вода в море на большой глубине.

«Хотел бы -- нашёл», -- сказала мне Вера при нашей встрече через тридцать три года. Я «пробил» Веру через её родную деревню, которая находится всего-то в часе езды на машине от нашего посёлка, и даже плохонький асфальт до неё есть. Родители Веры уже умерли, но, когда я нашёл их дом, там был её младший брат. Он тоже, как и Вера, живёт в областном городе, а тут был в отпуске. Мы с ним выпили бутылку водки и хорошо поговорили. Он мне рассказал о Вере и дал её рабочий телефон.

По приезду в областной город, где тогда я тоже жил, сразу позвонил Вере, узнал, где находится аптека, в которой она работает. К закрытию подъехал туда на автобусе, в надежде, что мы с ней посидим где-то в кафе, поговорим. Вера уже в возрасте, но такая же симпатичная, приятная женщина, только стала худенькой, как и моя сестра.

Посидеть где-либо Вера отказалась, ибо очень спешит домой. На маршрутке мы вместе доехали до нашей общей остановки. Оказывается, и жили мы с ней недалеко друг от друга, правда от остановки нужно идти в разные стороны от проспекта. Я проводил её, и по дороге мы немного поговорили. Вера сказала, что смутно помнит нашу любовь, всё было так давно. Может быть, но, наверное, все-таки она меня обманывала, говоря так.

Вера все годы после окончания техникума работает в одной аптеке, то есть очень постоянный человек. Была бы, наверное, верна мне всю жизнь. Вера, по всей вероятности, как мои мать, сестра и старшая дочь, из «породы» верных женщин. Замуж она вышла только в двадцать шесть лет, а не как я, в восемнадцать женился. Вера сказала, что счастливо живёт с мужем; её единственная дочь, моей Тане ровесница, и в то время тоже заканчивала институт.

«Где ты раньше был?», -- ответила мне Вера на слова, что я часто вспоминал о ней. Да всё-таки, наверное, ждала она меня и любила тогда, а сейчас я ей только «душу бережу». До своего дома Вера не разрешила мне проводить её, соседи могут увидеть. Тоже, наверное, давно живет в одном месте. Хоть хорошую ли квартиру получил её муж при социализме, в хорошем ли доме? Там, куда направилась Вера, стоят как новые, хорошие дома, так и старый, ветхий фонд. Вера после работы спешила сразу на дачу, варить варенье и компоты, очень хозяйственная она, наверное, женщина.

Я сказал Вере, что пишу книгу; так она попросила меня не писать о ней. Пусть Вера простит меня, но как я могу не написать о ней, ведь лучше и чище любви у меня в жизни не было, по крайней мере, пока.



ГЛАВА 10.



Во дни благополучия пользуйся благом, а во дни несчастья размышляй.

Ветхий Завет. Екклесиаст (гл.7, ст. 14).

Первого сентября я пошел в школу, в десятый класс. За столом в девятом классе я сидел с пацаном из деревни, который тоже хорошо учился, с ним же мы сели и в десятом. С Саней Соболевым, с которым я сидел на одной парте с первого класса, теперь мы близко не общались. Его двоюродные сестры Мишины сразу после трагедии уехали с матерью жить в город, купив там квартиру. Благо ворованных денег на жизнь отец им много оставил.

В первый же день я обратил внимание на новенькую в классе. Очень симпатичная, невысокая, плотная девушка с длинными, до пояса, светлыми волосами и голубыми глазами, с очень красивой родинкой в правом уголке губ. Мы на уроках стали с ней часто переглядываться, но пока не больше.

Школа готовилась к «Осеннему балу», а наши выпускные классы были ответственными за его проведение. Тоня, так звали новенькую, должна была там петь песню. Мы ( я, Иван и Лёнька) решили перед балом немного выпить «бормотухи» для смелости, и, пока мы это делали, на вступительную часть, то есть на концерт, опоздали.

Когда начались танцы, Иван сразу пригласил Тоню на танец, он с ней на танцах в клубе уже раньше успел познакомиться. А я на танцы после расставания с Верой не ходил, наверное, скучал по ней. Стояли мы с Лёнькой у стенки в спортзале, я глядел, как танцуют Иван с Тоней. Он «увивается» вокруг неё как уж, а она танцует, но на него не смотрит и отвечает ему односложно.

На следующий танец Тоню пригласил я, и тут её словно «прорвало», мне негде было вставить слово. Тоня рассказывала мне всё подряд: откуда она, где училась девять классов, о своей семье, и как голос у неё дрожал, когда она пела. Мне было стыдно, что я этого не слышал, и мне пришлось соврать (что я делаю по жизни крайне редко), что мне очень понравилось, как она пела.

Затем Тоню на танец пригласил Иван, и опять она с ним танцевала не разговаривая. А пригласил я, и она опять не может наговориться, и Ивану стало всё понятно. Потом весь вечер мы с ней танцевали только вместе, а после бала я пошёл её провожать. Мы с Тоней поцеловались в первый же вечер, правда, это было довольно проблематично. У неё губы с одной стороны были окинуты герпесом, и мне пришлось целовать только одну сторону, там, где родинка.

Тоня была из деревни, расположенной довольно далеко от нашего поселка, поэтому и училась до десятого класса в другой школе. А сейчас она жила с девчонками на квартире в нашем посёлке, но не близко от моей улицы. Я в ближайшие же дни устроил её на квартиру на нашей улице, к хорошим знакомым моих родителей.

На следующее воскресенье нашу школу пригласили на «Осенний бал» в среднюю школу в другой посёлок нашего района, куда мы с Тоней поехали вместе со своими одноклассниками. Там мы с ней не расставались ни на минуту, а домой приехали ночью на поезде. Её хозяев дома не оказалось, и я остался с Тоней.

Мы легли в одну кровать, Тоня попросила меня, чтобы я не делал «этого». Она была девственница, как и Вера. Я пообещал, но как тут уснёшь с такой красотой рядом? Я попросил, или более правильно, уговорил Тоню снять бюстгальтер. А у неё были очень большие, красивые девичьи груди, что не исцеловать их, не насосаться как младенец мамкиной титьки, я просто не смог. «Кончив» в трусы, я кое-как уснул, а утром мы вместе пошли в школу. Теперь целыми днями на уроках мы не сводили друг с друга глаз, а на уроках, где были «простые» учителя, которых мы не боялись и не стеснялись, сидели за одним столом. Я обнимал её, гладил ножки под столом, когда не видит учитель.

У нас была вторая любовь, у обоих. У Тони был парень, с которым она встречалась, он учился в нашем областном городе в военном училище, а у меня до Тони была Вера. Мы с Тоней, наверное, оба влюбились. По крайней мере, нам хотелось быть всегда вместе, никогда не расставаться. А какое это счастье -- взаимная любовь, знает каждый, кто когда-то любил или любит сейчас.

В Октябрьские праздники (7-8 ноября) у Розы были «пропои», то есть к нам приехали Толины родители и их родственники сватать её. За столом мы с Тоней сидели рядом, обнимались и целовались, я за ней очень внимательно ухаживал. Мы были такие счастливые, что не совсем было понятно, кого тут сватают. Все родственники решили, что и наши «пропои» не за горами.

Молодые сразу зарегистрировались в нашем райцентре, назначив свадьбу на Новый год. Розу они увезли с собой в их деревню. Валера, наш брат, только «пришёл» из армии, и с женой тоже присутствовал на пропоях и регистрации. Он женился ещё до армии, и приехали они на «пропои» из соседней области, где жили у родителей его жены.

Мы с матерью остались в доме опять одни, и я Тоне предложил жить у нас. Всё равно мы всегда вместе, и Тоня сразу согласилась. Её родители (отец с Мариной -- так Тоня звала мачеху из-за её молодости) как-то приехали проверить дочку, как она учится. Нашли её у меня, хозяйка дома, где Тоня должна была жить, привела. Мы посидели за столом с бутылочкой, познакомились, объяснились. В общем, всё нормально. Тоня как бы просто зашла ко мне после школы заниматься домашним заданием.

Спали мы с Тоней вместе в моей спальной и даже абсолютно голые. Но я своё обещание выполнял, ибо она разрешит сделать « это», если женюсь на ней. А вот жениться мне было ещё совсем рано, мне хотелось получить высшее образование и повидать мир.



ГЛАВА 11.



Никто из смертных не бывает всякий час благоразумен.

Древний Рим. Плиний Старший(23-79гг н.э.) Писатель.



Как- то вечером мы с Тоней поссорились, она не захотела идти в клуб на танцы и осталась у нас дома. Я зашёл к другу Лёньке, и мы пошли в клуб. Там мы встретили ещё двух знакомых пацанов, с которыми давно не виделись. Колька Тищенко с соседней улицы, тоже друг детства, учился после восьмого класса в училище в Казахстане, поэтому редко бывал в нашем посёлке. Другой пацан, Саня Кудряшов, мне был мало знаком. Он, оказывается, только недавно освободился, «отсидел» два года «по малолетке», сломал кому-то челюсть при драке.

Мы «сообразили» на «Солнцедар», была тогда такая «бормотуха». Выпили бутылку, и нас «потянуло» на «подвиги». Это вино, оказывается, обладало таким свойством, из-за чего потом было снято с производства. Не помню, кто предложил, но мы все пошли на железнодорожную станцию. Был тёмный осенний вечер. Колька зашёл на вокзал и вскоре оттуда вышел с незнакомым парнем. К ним подошёл Лёнька, и они вместе отошли от вокзала в темноту. Нам с Саней было не видно, что там делается, но мы услышали, что началась драка.

Мы с Саней поняли, что там происходит, и я крикнул, чтобы прекратили бить парня (это фигурировало в деле), но драка продолжалась. Тогда мы с Саней направились к ним, но Колька с Лёнькой уже побежали к нам навстречу. Они крикнули нам: – «Бежим!», и мы все убежали от вокзала на определённое расстояние. Колька предложил сходить в магазин за вином. Они, оказывается, отняли у того парня деньги – девять рублей. Колька купил на эти деньги вина, мы, выпили его у магазина, и я сразу пошёл домой.

А утром с занятий меня вызвали к директору школы. В кабинете у директора сидел наш участковый. Он сказал мне, что Колька в поссовете, «сидит» в комнате милиции и всё рассказал ему, то есть «запираться» мне нечего. Я зашёл в класс, попросил Тоню занести мою сумку домой, и, одевшись в раздевалке, пошёл с участковым в поссовет.