Анна и Сергей Литвиновы



Одноклассники smerti

Глава 1

Совсем рядом

Когда-то здесь жили почти с комфортом. По крайней мере, старались, чтобы квартира выглядела достойно. Даже сейчас, сквозь пелену пыли, было видно: линолеум подобран в тон обоям, и шторы того же оттенка, и люстра пытается гармонировать… Такую квартирку, если хорошенько отмыть, можно сдавать с пометкой: «Ремонт советский, но уютно».

Впрочем, про уют тут забыли уже давно. Коридор заставлен зимней обувью — когда за окном плюс тридцать, соляные разводы на сапогах и ботинках смотрятся гротескно. А рядом — пустые бутылки, коробки и коробочки, смятые пластиковые стаканы и сигаретные пачки, комки бумажек, окурки и иной мелкий мусор — вповалку, без всяких интеллигентных пакетов. Плюс прямо с порога гостей встречает запах — характерный, терпкий: немытого тела, перегара, разлитого дешевого портвейна… Может, это и не притон, но то, что пьют здесь без просыпа, с порога становится ясно.

Хотя Васёк всегда летел сюда словно на крыльях. Потому что встречали в квартире радушно. Хозяйка, интеллигентка Ленка, жалостливо гладила его по худым ключицам и восклицала: «Цыпленок! Настоящий цыпленок!» А потом традиционно рассказывала историю, как в далеком детстве купила себе такого в зоомагазине. На сэкономленные от школьных завтраков десять копеек. Очень птенца любила, укладывала с собой в постель, а потом решила угостить его колбаской, после чего цыпленок сдох.

Ваське не нравились сравнения с доходяжным куренком, но ради грядущего он всегда терпел. Потому что ждало его из раза в раз приятное: дядя Степан, Ленкин вроде как муж, без всяких разговоров наливал пришедшему стакан. И пусть с закусью было плоховато, но выпивка, по волшебному щучьему велению, всегда находилась.

А сегодня Васька был готов зуб дать: его и вовсе примут, как короля. Потому что не с пустыми руками, как часто бывало, перся, а с полным, что называется, термоском. Как раз очередную пенсию дали, да еще и с прибавкой, вот он первым делом и поскакал в магазин. Святое ж дело — с хорошими людьми финансовое поступление от доброго государства отметить. Затарился по полной программе. В пакете с изображением полуголой зубастой бабы и ноль семь водяры плескалось, и тархунчик — запить, и даже пирожных, специально для Ленки, он на лотке взял — пусть хозяйка порадуется и очередную, из своих вечных, байку расскажет. Как ей важный хрен, то ли Рихтер, то ли еще какой-то Мацуев, однажды самолично вручил коробку роскошных конфет и даже приложился к ручке.

…Звонить, упреждать о визите Васек, ясное дело, не пытался. Не принято в их кругах. Звонок на входной двери безмолвствовал, чье хулиганство — неизвестно, но давно уже торчат одни проводки.

Потому Васька «без церемониев» замолотил в дверь кулаком. Стучал от души, с жаром — и расплывался в улыбке, предвкушая, как сейчас явится на пороге Степан. Как спросит строго: «Фули ты барабанишь?» А Васька вместо ответа тряхнет пакетом, водяра с тархунчиком откликнутся мелодичным звоном, и лицо хозяина тут же расплывется в понимающей и счастливой улыбке.

Однако сколько ни стучал, а не открывали. Только бабуленция из квартиры по соседству нос сквозь цепочку просунула, недовольную рожу состроила. Васек ей в ответ тоже немалую физиономию скорчил — во весь щербатый рот. Видно, впечатляюще получилось: старуха вякать не стала, тут же спряталась, мымра. А он тем временем взялся дверную ручку дергать. Вспомнил, что она у Степана с Ленкой тоже древняя, несмазанная, только коснись — визжит циркулярной пилой. Может, хотя бы это услышат?

А дверь вдруг возьми и отворись: видно, и замку, тоже столетнему, наконец-то писец пришел.

Васька сунул нос в темный коридор, весело выкрикнул:

— Эй, вы! Ленок! Степаха! Дрыхнете, что ли?

Время вроде неподходящее, чтобы дрыхнуть, два часа дня всего, но не зря ж Ленка говорит, что она — человек творческий. Творческие — они и до шести вечера могут спать. А Степка, наверное, на шабашку пошел — он единственный кормилец, не Ленке ж своей расстроенной фортепьяной на водяру с пропитанием зарабатывать.

…Но если хозяева и дрыхли — то совсем уж без задних ног.

Потому что Васька в темнющем коридоре вешалку вместе со всем содержимым обрушил. Грохот получился страшный, а из комнат так и не раздалось родного, беззлобного матерка. Куда-то на пару слиняли, наверно. Вот и носи им после этого водку, да еще и на пирожные разоряйся!

Васька из чистого упрямства все же зашел в квартиру. В гостиной — Ленка с пафосом именовала ее «залом» — обычный кавардак. У окна россыпь осколков, бурая лужа, и портвейном тянет. Вдвойне бардак: и бутылку не уберегли, и пол после катастрофы не протерли. В уголку сплошным комком матрас, подушка и одеяло без всякого белья, — видно, кто-то в гости наведывался. Одна пианина посреди комнаты блестит чистотой. Это, Васька знал, Ленкин бзик. Хоть и не играла она толком уже давно, пальцы не слушались, а сколько ни выпьет — все равно в каждом вечеру протирала его тряпочкой. Говорила, что искусство грязи не прощает. Забавная она, эта Ленка. Может, все же дома? Нахрапывает? Счастливые сны смотрит про свои рояли?

И Васька, не выпуская из рук драгоценный пакет с полуголой бабой, двинулся в спальню. Тут у Ленки со Степаном тоже творчески: кровати нет, зато матрас почти во все двенадцать метров. И зеркало под потолком, пусть и мутное. Настоящий будуар. Правда, лежать жестко, и собственная же рожа на тебя постоянно пялится, зато места много — хоть поперек спи. Васька однажды тут дрых, пожалели его, когда слишком уж перебрал.

…Чутье его не подвело: Ленка действительно оказалась здесь. Раскинулась посреди кровати на животе, голову под подушку спрятала, а голые пятки, наоборот, из-под одеяла сверкают. И ногти на ногах, отметил внимательный Васька, накрашены. Алым. Молодец Ленка, хоть рожа и пропитая, а старается выглядеть на уровне.

Что ж, ее ожидает приятное пробуждение.

Водку Васек из самого дальнего угла холодильника вытащил — чтоб с гарантией, ледяная. И хотя на дворе жарища, а согреться бутылка еще не успела, вся холодными капельками исходит. Ее-то Васек из пакета и извлек. И, хулиганя, приложил к Ленкиной обнаженной ноге. Вот сейчас будет визгу!

Однако в ответ не раздалось ни звука. Васька прижал бутылку покрепче да еще, для пущего эффекта, Ленкину конечность пощекотал — и только тут осознал: нога, несмотря на жару, совсем не горячая. И очень твердая. И веет от хозяйки чем-то неприятным, опасным. Как от панночки, той, что помэрла, — про нее ему в раннем детстве рассказывала мамка.

Васька неожиданно почувствовал, что замерзает.

Он одним движением перевернул Ленку на спину. Подушка, прикрывавшая ее голову, отлетела, и в лицо гостю уставились два невидящих, остекленевших глаза. Обведенный синевой рот, кончик языка неприятно выглядывает наружу. А еще — нехорошие, темноватые кругляши, проступившие вдоль крыльев носа, Васька знал, что они называются «трупные пятна».

Бутылка с водярой жалобно звякнула о пол. Ленка продолжала пялиться на него мертвыми глазами. Васька инстинктивно отпрыгнул от покойницы, вжался спиной в стену спальни и оглушительно заорал.

Надя

Они еще не женаты, но даже в их гражданской семье — куча проблем. И главная: Дима с ней скучает.

Потому что слишком они не похожи, слишком в разных плоскостях мыслят. Для нее идеал — мягкий диван, тихий лепет телевизора, интригующий аромат очередного кулинарного шедевра. А Димке подавай приключения. Скорость, риск, адреналин, мурашки по коже…

Надя и сама, конечно, любит изредка подрожать на каком-нибудь фильме ужасов или даже схватиться, когда ходят в боулинг, за самый тяжелый шар. И метнуть его — в тщетной надежде, что хотя бы так удастся выбить заветный «страйк».

Только где на каждый день взять приключений? У них ведь с Димой не кино про агентов Скалли и Малдера, а обычная семья. Да и Полуянову давно пора остепениться. Не мальчик уже, за тридцать, волосы редеют, а все рвется то на ралли, то на мотоцикл. Но разве есть более жалкое зрелище, чем, скажем, лысый, весь в морщинах байкер?..

Однако Дима, кажется, готов вести неразумную, шалую жизнь до самой пенсии. Совсем не ценит тихого домашнего счастья… Хотя Надя старается изо всех сил. Каждый вечер перед сном просматривает кулинарные книги, чтобы завтра порадовать любимого очередным изыском. И домой всегда спешит пораньше — пусть к Диминому приходу квартира сияет свежестью.

Она же видит: ему , ее Димочке, уютная домашняя жизнь тоже явно нравится, просто он признаться в этом не хочет, не тот, видите ли, у него имидж . А когда забывает, что весь из себя крутой, — и на диване с удовольствием валяется, и каналы непрерывно переключает, и Надины борщи вкупе с прочими разносолами с удовольствием наворачивает. Но время от времени все равно срывается с цепи. То часами глазеет в телеканал «Discovery» на всякую охоту за тиграми или рыбную ловлю в дальних северных морях, и видно: явно завидует продубленным ветрами и солнцем ковбоям и морякам. А то и вовсе ласково скажет Наде:

— Ты, солнышко, устала. Целый день крутишься. Хочешь, я тебе ванну наполню? Отдохни, поваляйся…

Спасибо, конечно, за заботу, только Надя один раз подглядела: покуда она покорно отмокает в пенной ванне, сердечный друг косит глазом на тощих голых красоток по кабельному телеканалу.

Вот ненасытный! Будто мало она, начитавшись женских журналов, встречала его обнаженной, в одном кружевном фартучке. А танец живота в ее исполнении — прелюдия любовной игры, на которой частенько настаивает Дима? А любовь глухой ночью на крыше их шестнадцатиэтажного дома — Надя тогда едва от холода не околела и чуть со страху не умерла, но что поделаешь, если другу захотелось экстрима?..

Да вообще — черти бы взяли тот экстрим! На третьей «Мазде», своем последнем приобретении, Димка гоняет так, что уже два раза тормозные колодки менял, хотя в сервисной книжке написано, что они аж до семидесяти тысяч дотягивают. А прыжки с парашютом? А наглое, без всякой подготовки участие в соревнованиях по аквабайку — Димку понесло на них прошлой осенью?.. Состязание, правда, непрофессиональное, съехались на него сплошь понтовые новые русские, но Дима-то, в отличие от них, водного мотоцикла прежде и в глаза не видел! Однако абсолютно бесстрашно прыгнул за руль и взревел мотором так, что дикие утки со своих гнезд посрывались. И обиделся, что Надя ему компанию не составила.

Прикажете ей тоже ледяной осенью на бешеном аквабайке кататься, за Диминой спиной? Или рисковать жизнью на переднем сиденье «Мазды»? Русские женщины — они, конечно, своей жертвенностью на весь мир славятся, но Надя в безумствах Полуянова не участвует. Из принципа. В «Мазде», когда за рулем Дима, только на заднем сиденье сидит. И с парашютом не стала прыгать даже в тандеме с инструктором. Полное сумасшествие: отстегивать две сотни долларов только за то, чтобы тебя привязали к незнакомому мужику и выбросили вместе с ним из самолета с огромной высоты.

Приходится, конечно, гордиться, что ее Дима такой бесстрашный. И хвалить его — такие уж правила игры. А когда тот на своем аквабайке к финишу первым прирулил — Надя и вовсе прослезилась. Однако постоять в рядах зрителей, покричать: «Дима, давай-давай!» — это ее потолок. Но когда сердечный друг в ее законный отпуск зовет Надю куда-то на Алтай, по горным рекам на плотах сплавляться, — это уж увольте.

Почему она должна тратить собственные деньги и время на совершенно ей неинтересные сплавы? Почему бы на компромисс не пойти ему , Диме? И не оценить наконец уют тихих семейных вечеров, тонкий аромат карпа, тушенного в семи пряных травах, и бездумный, ленивый отдых на теплом пляже?

…Но ждать, что сердечный друг возьмется за ум, — это настоящая русская рулетка. Полуянов — он непредсказуемый. То ли правда рано или поздно он одомашнится, то ли взбрыкнет и уйдет от нее к какой-нибудь тощей красотке, вокруг него их миллионы вьются.

Вот и живешь будто на пороховой бочке. Тушишь в травах очередную рыбу, а сама боишься, что пройдет вечер, наступит ночь и Дима не вернется. И ты останешься одна. Со своими несбывшимися надеждами и бесполезно остывающим карпом…

Дима

Дима Полуянов домой возвращаться не спешил. Зачем? Во-первых, все равно пробки. А во-вторых, из-за Надьки. Она, конечно, милая и готовит шикарно, но не терпеть же ее квохтанье весь вечер, с семи до полуночи, когда в родной редакции всегда дел немерено…

Сейчас он с комфортом — кондиционер на максимуме, ноги на столе — восседал в псевдокожаном кресле своего кабинета. Рядом, на гостевом стульчике, изящно скрестила стройные ножки Кирочка — молодая, перспективная, с огромными пухлыми губами журналистка-коллега.

Оба работали. Девушка перебирала стопку ярких бумажек и одну за одной перекидывала их Полуянову. Им выпало приятное задание — шерстить турфирмы .

«Шерстить турфирмы» в «Молодежных вестях» было бонусом, подарком за безупречную службу. Давали его, правда, только раз в год и лишь самым ценным сотрудникам. В переводе на обычный язык сутью премии было выбрать из множества предложений — а в газету их присылали десятками — самый интересный заграничный тур. Съездить в него, разумеется, на полную халяву, еще и командировочные дадут. А после — написать для «Молвестей» лихой репортаж.

Всегда бы, а не только раз в году, иметь такую работу! Газета у них известная, тираж пятничного выпуска под три миллиона — турфирмы всячески изгаляются, чтобы «Молодежные вести» о них написали. Отели ниже пяти звезд никто даже предлагать не осмеливается, а многие и на перелет бизнес-классом расщедриваются.

— Вот, по-моему, самое классное, — Кирочка зашелестела очередной пестрой бумажкой. — Арабские Эмираты, пять звездочек с плюсом, вид на океан, все включено, и три бесплатные СПА-процедуры каждый день. Шоколадное обертывание, м-м-м…

— Эмираты? В июне?! – фыркнул Дима. — Что ж, попробуй. Посмотрю я на тебя, когда плюс сорок два в тени. Всю поездку в номере под кондиционером просидишь. Никакого шоколада не захочется. — И посоветовал: — Езжай лучше на Хайнань. СПА там не хуже, а климат приятней.

— Хайнань? Но там же одни китайцы! — возмутилась Кирочка.

— Ты предпочитаешь арабов? — ухмыльнулся Полуянов. — Ну да, они же куда сексуальнее…

Обидеть коллегу Дима не боялся — знал, что Кира подобные разговоры обожает, всегда их поддерживает и даже частенько сама провоцирует. Вот и сейчас девушка мгновенно дикой кошечкой подобралась. Вперила в него наглый взгляд огромных голубых глаз. Облизнула пухлые губы и ему в тон ответила:

— Что ты, Димочка! Разве я могу думать о каких-то арабах, когда ты от меня всего в двух шагах?!

И, продолжая поедать-облизывать коллегу влюбленным взглядом, кинула на его стол следующий рекламный текст.

— А может, поедем вместе? Вот смотри: «Турция. Необычный тур, только для влюбленных. Яркая ночная жизнь, незабываемые приключения…»

— В Турции?! Знаю я их приключения: от тараканов по номеру бегать, — буркнул он.

А Кира с придыханием читала:

— «Массаж для двоих, эротическое шоу, релакс в турецкой бане, обволакивающая южная ночь…»

— Какой идиот им такие тексты пишет!

— А по-моему, шикарно. Ты только представь: ночь тебя обволакивает . И я… тоже.

Дима знал Кирку уже пару лет и давно решил: чтоб она его обволакивала, в смысле — конкретно, это увольте. Себе дороже — потом не отцепишь. И потому он четко разграничивал: мимолетный секс после бурной редакционной вечеринки охотно позволял, а вместе ехать в туристическую поездку никогда бы не согласился.

И сейчас на очередную провокацию не поддался. На похотливый Киркин взгляд не ответил, со страстными объятиями на нее не набросился. Просто терпеливо пережидал, пока той надоест дурачиться.

Кира, так и не втянув коллегу в игру, отшвырнула текст и уже без всякого придыхания произнесла:

— Да прав ты, конечно. Полный бред. Кому сказать: весь мир на халяву дают — а я в какую-то сраную Турцию поеду. Вот я лучше куда. На Багамы. Тоже пять звезд! — Она триумфально потрясла следующей бумажкой. — Ничего себе, расщедрилась турфирма! Туда один билет, между прочим, две штуки баксов стоит!

— Езжай, — кивнул Дима. — На Багамах, говорят, дайвинг мощный.

— А мужики, интересно, там мощные? — Кирочка лукаво взглянула ему в глаза. И, упорная, возобновила атаку: — Может, сюда вместе поедем? Ты не подумай чего, просто моим личным переводчиком будешь. А то, сам знаешь, у меня с английским проблема. Как и со всеми прочими иностранными языками.

— Не боись, не пропадешь. Багамы давно новые русские облюбовали. Там теперь в любом отеле обязательно нашенский администратор есть, — утешил Дима. — Он тебе переведет.

— Опять отмазался, — прищурилась Кирочка. — Брезгуешь, получается, коллегой. Хотя нет, — ее лицо просветлело, — я поняла… Ты, наверно, со своей толстушкой в отпуск ехать собрался?!

— Кира… — посуровел Полуянов.

Но та не сдавалась:

— Все ясно. Решил, значит, за казенный счет свою Надю куда-нибудь на Мальдивы вывезти?! А что, ты у нас звезда-а-а, тебе все позволено. Даже девиц посторонних на халяву по курортам таскать.

И ведь угадала, проницательная! Действительно была мысль: подхватить верную Надюху, которая прежде и в жалкой Турции не бывала, и отбуксировать ее в роскошное местечко. И чтоб все, как она хочет: утром валяться на пляже, а пока жара — в прохладном номере с книжками, а вечерами — бродить, взявшись за ручки, по острову, и он ей даже пару милых ее сердцу стихов прочтет, из тех, что еще со школы в памяти остались. И никакого, так и быть, дайвинга с кайтингом. За казенный счет, правда, не получится — Кирка здесь не права. Он в «Молвестях», конечно, звезда, но не до такой же степени. За подругу придется из своего кармана платить. Но на бедную Надьку и двух штук личных баксов не жаль. Была бы ей достойная награда за все борщи, и за безответность, и за то, что танец живота специально для него разучила…

…Впрочем, Кирке быстро надоело корчить из себя обиженную любовницу. Она насмешливо изрекла:

— Ну и хрен с тобой, Полуянов. Живи как знаешь. Чую, скоро в семейных трусах ходить начнешь. И двойню родишь. А я пока что покачу на Багамы.

Подхватила буклет с багамскими картинками и царственно выплыла из Диминого кабинетика. А тот машинально проводил взглядом ее обтянутую узкой юбочкой попку и взялся досматривать рекламу. Найти предложение по Мальдивам, какой-нибудь тихий, без особых дискотек островок. Забронировать бунгало на двоих — и баста. Вот Надюха обрадуется!

А тут ему на глаза и попалось: «Только для настоящих мужчин! Неделя приключений в Кении! Сплошной адреналин! Сафари! Восхождения! Гонки на джипах по пустыне! Прыжки с парашютом! »

И уже придуманный рай со спокойным отдыхом на Мальдивах сразу показался тошнотворным и пресным, как советский санаторий… Да он же в таком отпуске, вместо того чтобы сил на грядущий год набраться, с тоски помрет! Эх, если б Надька согласилась поехать с ним в Кению! Пусть без всякого адреналина, он же не заставляет ее прыгать с парашютом или охотиться на слонов. Просто компанию ему составить.

Но, Дима знал, об этом подруге даже заикаться не стоит. В Кении ведь явно придется в палатках жить. Топать по пустыне в тяжеленных говноступах. А уж о юбках – Надькина любимая форма одежды — и подумать смешно. Сто процентов: не поедет. Да еще и обидится. И снова начнет зудеть, что пора взрослеть и остепеняться…

Права, конечно. Но до чего же сложно с этими бабами…

Дима

Хотя и посмеивается он над Надькой с ее вечными борщами, а возвращаться домой, когда там тебя ждет горячий ужин, всегда приятно. Да и всякие женские штучки вроде салфеточек и апельсинового сока со льдом в хрустальном бокале тоже душу грели — хотя вслух Полуянов над ними посмеивался.

Что там Надежда на сегодняшний вечер анонсировала? Кажется, некое яство под пряными травами. Хорошо бы, конечно, мясо, но можно и рыбкой удовлетвориться.

Дима наконец выбрался из неизбежной пробки, одолевшей Ярославское шоссе. Повернул в сторону Медведкова, Надькиной обители. Тоже полно машин, но здесь хотя бы они плетутся, а не стоят, как на злосчастной Ярославке, в мертвом потоке.

«Расчетное время прибытия — плюс десять минут», — оценил Полуянов. И потянулся за мобильником уведомить Надьку, что он на подходе, пусть свою рыбу, или что там у нее, на стол подает.

Однако ни домашний, ни мобильный у подруги не ответил. Диму сей факт не рассердил и не удивил. Обычное дело — в преддверии его прихода Митрофанова лихорадочно мечется по кухне, дорезая салатик или украшая готовое блюдо всякими глупостями вроде ягодок клюквы или веточек петрушки, ей в такой момент не до телефона.

Он выбрался на совсем уж свободную Широкую улицу и поддал неукротимой «Мазде» газку. Машина весело взревела всеми своими ста шестью лошадями, а Димино лицо расплылось в улыбке.

В каком-то психологическом журнале он недавно вычитал, насколько важно жить не прошлым, не будущим, не угрызениями, не предвкушениями — но текущим моментом. Наслаждаться каждой длящейся именно сейчас секундой. Способ ему понравился, и теперь он постоянно искал поводы для восторга. А иногда их и искать не надо было, сами находились, как, например, нынче: лето, мощь мотора, вечерняя прохлада, вырвался из пробки, впереди отпуск, а дома — милая Надюха с ее старательными ужинами.

Дима размяк до такой степени, что даже у цветочной палатки тормознул. Выбрал для подруги аж пятнадцать ослепительно белых тюльпанов. Представил, как та поставит их посреди обеденного стола в хрустальную вазу и, пока он ест, весь вечер будет поглядывать на букет и счастливо улыбаться…

Полуянов лихо, безбашенным подростком влетел в Надькин двор. Его «ракушку», к счастью, не заставили — «Мазду» он припарковал без проблем. Вбежал в подъезд, улыбнулся злому консьержу. И еще от лифта начал втягивать ноздрями воздух. Пытался угадать, что за ароматы витают вокруг. Рыба или все-таки мясо?

Однако, как ни внюхивался, пахло лишь пылью да сигаретными «бычками».

«Обоняние ни к черту, неужели придется курить бросать?» — слегка расстроился Дима. Своим ключом отомкнул дверь в Надюхину квартиру. И с удивлением понял, что ничего вкусненького не предвидится. Да еще и свет погашен, а обычно Надя все кругом иллюминацией расцвечивает. Что за ерунда? Сбежала, что ли, куда-то? Но он звонил ведь ей в обед и сказал, что приедет как обычно, то есть около половины десятого. Сейчас, допустим, дело к одиннадцати, но Надька вроде не из таковских, чтоб минутными опозданиями его укорять, к тому же сама не без глаз, видит, какие в Москве безумные пробки.

Сердце слегка екнуло. А если чего случилось? К тому же и телефоны у подруги не отвечали…

Дима швырнул тюльпаны на тумбочку в коридоре и вполголоса позвал:

— Надька! Ты дома?

С удивлением услышал, что голос — его собственный, всегда бесстрастный, чем он гордился, — предательски дрогнул.

Тишина.

— Надька! — заорал Полуянов в полную силу.

И услышал со стороны темной кухни ее жалобный всхлип:

— Ди-и-ма! Я тут!..

Он пулей метнулся туда. Уже стемнело, Надькин силуэт на фоне закрытых занавесок вырисовывался неярким пятном.

Дима первым делом врубил свет и с облегчением увидел, что Надька, по крайней мере, не ранена и не больна. Просто очень грустная, и глаза, кажется, заплаканы. Ну, девчонки, как известно, плачут по поводу и без.

На сердце сразу отлегло.

— Че это с тобой? — буркнул Полуянов.

Действительно странно: сидит на стуле у окна да еще и ноги в украденной у него манере на подоконник закинула. Больше того: в руках бокал (бесцветная жидкость, пузырьки газа плюс лимон — явно джин с тоником). А плита — холодная, стол не накрыт, и никаких аппетитных запахов в кухне не витает. Непонятный демарш…

Надька жалобно взглянула на него. Махнула рукой на соседний стул, пригласила:

— Садись.

Виновато пробормотала:

— А ужина нет.

— Ладно, обойдусь, — пожал Дима плечами. И повторил: — Что-то случилось?

— Да, — прошептала она.

Шмыгнула носом и снова прошептала:

— Я, наверно, этого не переживу…



Глава 2

Пятью часами ранее. Надя

Дима никак не тянул на примерного клерка, и потому Надя была далека от того, чтобы ждать его в обычные для офисных служащих семь часов вечера. Но все равно, едва вернулась из своей библиотеки (сегодня она работала в первую смену и потому освободилась уже в четыре), немедленно кинулась в кухню. На сегодняшний ужин Надя планировала рыбу под маринадом из помидорчиков черри и, пока ехала домой, вспоминала, все ли продукты есть в наличии. Филе в морозилке точно имелось, и масло тоже (а жарить рыбу лучше на смеси подсолнечного и сливочного), и все необходимые приправы. Единственное сомнение — остались ли в холодильнике пресловутые черри? Вчера — точно были, полная пластиковая упаковка. Но вчера же после полуночи, когда Надя засыпала, по спортивному каналу сражались очередные футбольные гладиаторы, асы кожаного мяча. И Дима, она сквозь сон слышала, принимал в матче самое деятельное участие: скрипел креслом, звенел пивными бутылками, хрустел чипсами. Вполне мог и бедными помидорчиками закусить. Сама когда-то любимого научила, как вкусно под пиво смешать черри, тертый пармезан и чесночок. А чесноком от любимого ночью точно попахивало…

Едва вошла в квартиру, тут же ринулась в кухню — проверять холодильник на наличие помидоров. Нашла. Обрадовалась. И над собой же усмехнулась. Какие-то мелковатые у нее стали радости. То ли дело раньше, десять лет назад… Может, Полуянов и прав, когда называет ее последней клушей.

Надя быстро переоделась. На собственный перекус тратить время не стала — немедленно приступила к готовке. Но едва извлекла из холодильника рыбу, как в дверь позвонили. Она метнула взгляд на часы — всего-то без двадцати шесть, совсем не Димино время. Но сердце все равно екнуло. Неужели ее расчеты не оправдались? Мужчина , любимый, голодный, после работы пришел, а у нее ужин до сих пор не спроворен! Бабский, позорный, домостроевский менталитет. Можно подумать, Дима когда-нибудь ее упрекал, что в доме поесть нечего. А если изредка подобное и случалось — ведь даже у скромных библиотекарей на работе бывают авралы, — Полуянов покорно перебивался бутербродами или, что еще приятнее, в ресторан вечером ее вел.

Но все равно, пока она спешила в прихожую, на ходу придумала: если вдруг нежданно-негаданно это Дима, она его сухомяткой пытать не станет. Можно будет минут за пять пышный омлет пожарить — с болгарским перцем и теми же помидорами черри. Или еще проще: горячие бутерброды с сыром.

Однако забивала Надя голову зря: конечно, то был не Полуянов. Пришельцы, что топтались на пороге, оказались совсем иного рода, у нее аж сердце екнуло — двое мужиков. И оба — в милицейской форме.

— Ой… — еле слышно охнула Надя.

Хотя она не нарушала в последние годы никаких законов, а все равно неприятно. Да и мысли опять на пресловутого Димку переметнулись: вдруг с ним, шебутным, что-то страшное случилось? Он ведь постоянно рискует — по делу или чаще без дела. А кого первым извещают о катастрофе? Конечно, жену — пусть и не официальную, а гражданскую.

Хотела распахнуть дверь сразу, но здравомыслие взяло верх. Спросила, не отпирая:

— Вам кого?

— Надежда Митрофанова? — раздался приглушенный дверью мужской голос.

Мысли и вовсе понеслись вскачь. Раз по имени называет — значит, точно что-то ужасное. Но Дима ведь ей звонил! Всего два часа назад! Уверял, что мирно сидит в редакции и пускает слюнки в ожидании ужина!

…А мужчина за запертой дверью тем временем сунул под «глазок» свое удостоверение:

— Я Андрей Салов, ваш участковый. Мы с вами знакомы…

Наде тут же полегчало — вспомнила. Действительно, они однажды общались. Сейчас ведь у ментов новая мода: начальство обвешивает город дурацкими плакатами «Участковый — от слова «участие», а рядовой состав иногда обходит квартиры. Знакомятся с жильцами, и если застают в жилом секторе гостей с Востока, тут же и денежку с незаконно проживающих взимают — себе в карман. Вот и участковый Салов как-то к ней на огонек заглянул, вечером, когда Надя с Димой на диване перед телевизором валялись. Проверил паспорта, согласился на кофе, охотно смел четыре домашних пирожка с капустой, выспросил, где они оба работают, а когда Полуянов попытался его на очерк о буднях участковых развести, важно сказал, что подумает и в течение пяти рабочих дней сообщит. С тех пор уже, наверно, год прошел, и, хотя Салов грозился навещать их минимум раз в три месяца и выслушивать, как он выразился, «жалобы и пожелания», больше они не общались. А сейчас он вдруг явился. Да еще и в компании с каким-то вторым ментом. Ну, если опять обход жильцов, поить кофием она их не станет. И времени нет, и без Диминой защиты боязно. Мало ли что менты в форме — на вид все равно здоровенные бугаи, неизвестно, что им в голову взбредет.

Надя распахнула дверь и, не приглашая гостей в квартиру, строго спросила:

— Что вам угодно?

— Сделай, Наденька, лицо попроще! — попросил Салов.

Митрофанова вспыхнула. Во-первых, она не терпела, когда ее, как Ленин Крупскую, «Наденькой» величали. А во-вторых, разве они с участковым настолько накоротке?..

Только не зря Полуянов ее — в шутку, конечно, — «тормозочком» называет. Пока она подбирала слова для отповеди, момент был упущен. Салов деловито спросил:

— Паспорт при тебе?

Ей снова захотелось возмутиться — с какой, интересно, стати он тыкает? И опять не успела, потому что второй милицейский, рангом явно повыше Салова — похож на следователя, как их в сериалах показывают, — быстро сгладил неловкость:

— Вы, гражданочка, не волнуйтесь. Никаких лично к вам претензий. Мы просто обыск должны провести в квартирке напротив…

— Короче, понятой пойдешь, — вновь влез Салов со своим разбитным тоном.

— Но… — пискнула Надя.

Ей совсем не хотелось присутствовать при обыске. Тем более у соседей. И тем паче — в компании развязного Салова. Но только… в квартире напротив живет Ленка. Ее бывшая одноклассница.

…С Ленкой они не то что закадычные подружки. И в школе на жизнь по-разному смотрели, а уж сейчас-то особенно. Но когда десять лет кряду учишься в одном классе, живешь через стенку и почти каждый день вместе едешь на уроки в лифте, это ведь что-нибудь значит?

— Что случилось? — выдохнула Надя.

— Да хорошего мало, — хмыкнул Салов.

А второй милицейский, тот, что следователь, спокойно объяснил:

— Беда с вашей соседкой. С Еленой Коренковой.

Надя машинально закрыла ладошкой рот. Теперь, когда имя прозвучало, ей стало совсем уж страшно. Ленка. Коренкова. Ей ведь — как и самой Надежде — всего-то двадцать семь лет! Или нет, двадцать восемь. Митрофанова вдруг вспомнила, как одноклассница жаловалась, что у нее день рождения неудачно выпадает. Раньше, чем у остальных в классе, — на летних каникулах. Что за уши не треплют, конечно, неплохо, а вот что «поздравляем» всей толпой не кричат и подарков не дарят — очень обидно…

— Не может быть, — прошептала Митрофанова. И еще тише спросила: — Она умерла?..

Следователь коротко кивнул. Надя перехватила его взгляд.

Тяжелый у него глаз. Потухший. Видно, как человек устал от того, что люди погибают. А еще пуще — от бесконечного общения с понятыми, родственниками, зеваками. И от постоянных объяснений, что убивают и молодых, и женщин, и совсем рядом…

— Давай, Митрофанова, пошли. Выполни свой гражданский долг, — строго, совсем не к месту приказал Салов.

Второй смягчил ситуацию. Вежливо проговорил:

— Ну что, девушка? Поможете нам? — И добавил: — Вы не волнуйтесь. Ничего там особенно страшного…

— Да я не волнуюсь, — засуетилась Митрофанова. — Сейчас. Конечно. Пойдемте.

Бестолково открыла сумочку. Вспомнила, что паспорт с тех пор, как на городских улицах перестали цепляться с пропиской, с собой не носит. Побежала в гостиную, где сервант с документами, но ящик перекосился, открываться не хотел…

Надя дергала его и вспоминала, как совсем недавно, дня, наверно, четыре назад, в Ленкиной квартире закатили очередную пьянку. Народу набилось много — местные алкаши это местечко обожали, как со знанием дела объяснил Полуянов, за то, что не подвал и не коммуналка. До трех ночи и вопили, и посудой об пол грохали, и матерились, и визжали в открытые окна. Димка уж на что демократ, и то хотел милицию вызвать, Надя его еле отговорила. Самой, конечно, от таких дебошей было тошно, но все-таки одноклассница… Вместе когда-то краситься учились — по модному журналу — мамиными тенями. И всегда друг на дружку полагались, если нужно из дому сбежать или что-то криминальное спрятать. В киношку на вечерний сеанс с Мишкой из параллельного? А маме говоришь, что с Коренковой. Из кармана куртки сигареты выпали? Да это Ленка попросила спрятать…

Потом, после школы, их пути окончательно разошлись, но все равно они всегда здоровались. И за солью или там хлебом друг к другу бегали — до тех пор, пока Ленка окончательно не пустила свое домашнее хозяйство на самотек.

А теперь ее убили. Хотя нет, почему она, Надя, так решила?! Мент просто сказал, что беда и Лена умерла. Допилась? Не выдержало сердце?

Надя наконец извлекла свой паспорт. Протянула душке-следователю, тот мельком взглянул на страничку с фотографией и передал документ противному Салову. Наде любезно предложил:

— Пойдемте.

Они в молчании пересекли лестничную площадку.

В Ленкиной — теперь уже бывшей — квартире царила суета. Спотыкаясь о сваленный в коридоре хлам, шныряли озабоченные люди в милицейской форме. На кухне за хромоногим столом Надя углядела пожилого мужчину в синей форме с логотипом «Скорой помощи». Он сосредоточенно заполнял какие-то бланки, а рядом стоял второй, помоложе, с медицинским чемоданчиком.

Надя — у Ленки она не бывала уже минимум года три — поразилась, до какой степени та запустила когда-то очень аккуратную, дорого отремонтированную квартиру. Об обои, кажется, каждый гость считал своим долгом руки вытереть. Пол весь прожжен окурками. У Ленкиной школьной еще фотографии, которая зачем-то висит в коридоре, разбито стекло… Как же получилось, что ее молодая — и талантливая! — жизнь пошла наперекосяк?..

— Сюда. В спальню, — прервал Надины размышления оперативник.

Она послушалась. И увидела.

Сначала — огромный, по всей площади комнаты матрас. Мутное зеркало, жалкая пародия на плохой эротический фильм, под потолком. И Ленку, лежащую на спине. С серым лицом, вокруг губ пена, глаза закатились, и, кажется, даже трупные пятна уже проступили… Ужасно. Но все равно видно, до какой степени она юная. Утонченная. И беззащитная.

— Она? Коренкова? — коротко спросил мент.

— Да, — всхлипнула Надя.

— Тогда все. Можете забирать, — крикнул он кому-то в недра квартиры. Деловито велел Митрофановой: — Ты пока в другой комнате обожди. Сейчас труп увезут, и мы к обыску приступим.

— А что… что с ней случилось?.. – Надя никак не могла отвести глаз от обнаженного и прекрасного даже в смертельном удушье молодого тела. Ей до сих пор не верилось, что Ленкина смерть — это навсегда. Глупости в голове вертелись. Будто им по восемь лет, они за что-то обиделись на своих строгих мам и решили им в наказание умереть — конечно, понарошку…

Но оперативник окончательно развеял ее иллюзии.

— Убили, похоже, твою подружку, — поморщился он. — Задушили. — И с непонятным садизмом, а может, просто с профессиональным равнодушием уточнил: — Веревкой.

Милицейский испытующе взглянул на Митрофанову. Явно чего-то от нее ждал. Может быть, слез и выкриков: «Как же так?!» Или испуганного: «Я не убивала!» Или всего лишь оправданий, что Ленка ей совсем не подружка, а просто соседка и бывшая одноклассница?

Но, похоже, Надежда его ожидания обманула. Потому что не стала ни рыдать, ни оправдываться. А просто стояла и будто завороженная смотрела на то, что осталось от Ленки. И опять вспоминала, вспоминала. Вдруг всплыло, как они на физкультуре подглядывали за мальчишками в щелку пацанской раздевалки. Или как в восьмом классе однажды вместе в консерваторию отправились. А в антракте с Ленкой вполне по-свойски поздоровался сам Женя Кисин. И свою кассету с автографом подарил. А Ленка, едва музыкант отошел, ее об стенку разгрохала — на глазах изумленной публики. И объяснила пораженной Наде, что в «подачках знаменитости не нуждается». Мол, очень скоро свои собственные кассеты будет поклонникам раздавать…

Тогда, конечно, многие считали, что Коренкова — будущая звезда, может, еще и похлеще, чем Кисин. Что будут у нее и собственные диски, и толпы поклонников. Но после той истории с кассетой Наде показалось, что Ленка несколько преувеличивает свой талант.

А сейчас, десять лет спустя, вышло, что она действительно была права. Потому что к своим двадцати восьми одноклассница так и не записала ни единого диска. А теперь уже не запишет их никогда.

И Надя — наверно, именно подобной реакции и ждал от нее оперативник — наконец расплакалась.

Иван Адамович

Он всегда любил ночь. За ее прохладу, таинственную перекличку скрипов и шорохов, за прихотливую игру теней, беспечное мерцание звезд. И еще — за неочевидность . Это днем все ясно и в лоб: на коне — лишь красивые. Везет только тем, кто с большими бицепсами. И чем ярче, аляповатей цветы, тем дороже они продаются. А ночь наполняет мир загадками. В сумраке, в нечеткой игре лунного света худощавая помойная кошка может оказаться роскошным абиссинцем. А старческая фигура в старом плаще неожиданно обратится в прекрасного рыцаря.

Жаль лишь, что сейчас, в июне, ночи приходится ждать слишком долго.

…Ваня Пылеев, уже давно Иван Адамович, полюбил темноту подростком, лет в четырнадцать. Как-то сразу все навалилось: первое чувство к тоненькой Вике из параллельного класса и первые прыщи, огромные, по всему лицу, их не брали никакие спиртовые примочки и никакой марганец. А еще Вику ужасно смешили его круглые, под Джона Леннона, очки. «Мой милый Чебурашечка», — говорила она. Может, и нежно, но Ваня на такой эпитет жестоко обижался.

— Да не страдай ты. Потерпи. Все вы, подростки, в четырнадцать лет не красавцы, — неловко утешала его мама.

Странная женщина. Сама рожала, сама воспитывала, но так и не поняла, что терпеть — это не по его части. И что у ее сына хотя и внешность ребенка, но характер — уже стальной.

Ваня и решил, что в лепешку расшибется, но терпеть не будет. И найдет возможность избавиться от проклятых прыщей и ненавистных очков не когда придет абстрактное время , а немедленно.

Сейчас, в двадцать первом веке, никаких проблем бы с этим (кроме денег) не возникло: кругом полно и косметических салонов для мужчин, и хороших эндокринологов, и грамотных окулистов.

Но Ванина юность выпала на семидесятые, а возможностей тогда было куда меньше. Ему со своими прыщами пришлось отправиться в чуть ли не единственное существующее в те времена место, где пеклись об эстетике человечьего лица и тела, — Институт красоты на Калининском проспекте.

Конечно, его оттуда послали. С резюме, аналогичным мамашиному: идет обычная для подростка гормональная перестройка, нужно просто потерпеть, и все пройдет само.

Погнали Ваню и из известной глазной клиники, где он умолял врачей «вырезать проклятую близорукость». Сказали, что избавиться от его минус четырех никаких проблем не составит. Но только не в четырнадцать лет, когда организм еще не закончил расти, а минимум в восемнадцать. И как объяснишь дуракам-врачам, что красавица Вика однозначно не дождется его совершеннолетия?..

Но Ваня не сдался все равно. Всеми правдами и неправдами раздобыл «взрослый» читательский в Ленинскую библиотеку. Часами просиживал в газетном зале. Заказывал все новые и новые издания, в основном западные, — хорошо, у него с английским проблем не было. И вычитал-таки, что с прыщами можно бороться жидким азотом. А вместо очков носить диковину под названием «контактные линзы».

А потом, упорный, нашел косметолога, которая первой в Москве начала использовать жидкий азот. Вот стыдобища-то была ходить к ней в обычную парикмахерскую мимо рядка теток с масками из непонятного месива на лицах!

Клинику, единственное место в столице, где подбирали жесткие контактные линзы, Ваня тоже разыскал.

И косметолог, и окулист его отговаривали. Под теми же смехотворными предлогами, что организм еще не закончил формироваться и как бы не стало хуже. Но Ваня настоял на своем. Да и деньги — в них маманя ему не отказывала — свою роль сыграли.

И вот неслыханное чудо: проклятых прыщей больше не существует. И видит он без всяких очков! И можно разгрохать свои стеклышки в стиле Джона Леннона о стенку — пусть окулист и бухтит, что линзы — не панацея и нужно обязательно носить обычную оправу как минимум по полдня.

— Ты стал такой прикольный… — задумчиво сказала Викуля, когда он первый раз в новом облике заявился в школу. И преданно заглянула ему в глаза: — Это все ради меня, да?

— Да нужна ты мне двести лет! — как и положено подростку, грубо буркнул Ваня.

И на первой же перемене бросился в раздевалку, к зеркалу. Не обращая внимания на смешки одноклассников, долго рассматривал свое лицо. Пытался взглянуть на него глазами подруги. Совершенства, конечно, в мире нет, и совсем без проблем не обошлось. Там, где раньше были прыщи, красуются небольшие шрамики. А глаза — красные, будто после новогодней ночи. Тоже издержки: от жестких контактных линз постоянное ощущение, будто тебе песку в очи насыпали. Но все равно же лучше, чем было!

…Вика на него действительно теперь смотрит куда чаще, чем раньше. Только не влюбленно, а скорее виновато. А когда он подходит поболтать, всегда напряженная, дерганая, глаза бегают, лицо серьезное. Будто секунды считает, чтоб отбыть неприятную повинность и убежать. И когда он рядом, не смеется, хотя с другими парнями (кто, как и положено, в прыщах!) заливается веселым колокольчиком.

А однажды, когда они «Повесть о настоящем человеке» обсуждали и Ваня про малоизвестные ей факты из жизни летчика Маресьева рассказывал, девушка вдруг обронила:

— Во, Ваня, точно. Ты теперь как тот мужик. Груздев.

— Что? — опешил он.

Груздевым в романе звали приятеля летчика Маресьева. Он был танкист. Получил в тяжелом сражении страшные ожоги и боялся показать своей девушке изуродованное лицо.

— Я… такой же урод?.. – Ваня не сдержался, голос предательски дрогнул.

— Нет-нет, что ты! — перепугалась Викуля. — Я совсем не это имела в виду, я просто ну… как его… во, формулировать не умею! Помнишь, там, в книжке, строчка про Груздева? Что-то типа: «В сумраке его лицо было даже красивым»? Вот и у тебя та же фигня. Не бойся, ты и днем нормальный. Вполне! Но когда стемнеет — вообще офигительный! Профиль точеный, волосы вьются, глазищи огромные — класс!

…С тех пор они с Викой встречались, только когда город одевался во мрак. Летом темнело поздно, и получалось совсем ненадолго, потому что обоим, по строгим правилам тех лет, полагалось возвращаться домой не позже одиннадцати. Но Ваня всегда стремился, чтобы даже жалкие полчаса, которые они проводили вместе, были заполнены , и не примитивным, как у конкурентов, трепом про вечные киношки-джинсы-жвачки. Он потчевал Вику совсем другим коктейлем. Чуть-чуть биологии — сколько, оказывается, интересного в жизни банальных летучих мышей или светлячков! Немного истории — рассказывал, когда, например, в столице появились первые газовые фонари. И, чтобы занудой не сочла, даже криминальными историями пугал. Правда, давними, из прошлого века, — ему удалось в Ленинке воспоминания дореволюционного сыщика Кошко раздобыть.

Теперь, в сумраке, Вика, казалось, смотрела на него с любовью. Ну, или хотя бы с горячей симпатией, которая вот-вот перерастет в любовь. По крайней мере, внимала всегда его рассказам, едва ротик не разинув, преданно заглядывала в глаза, застенчиво улыбалась шуткам… Ваня не сомневался: назревает первый поцелуй, а за ним, пожалуй, что-нибудь еще более восхитительное.

И потому в один из поздних вечеров он даже не понял, почему подруга вдруг явилась на свидание бок о бок с рыжим Мишкой из девятого «Б». Случайно, наверно, встретились, а теперь она его отшить не может… Ваня смело шагнул им навстречу, по-хозяйски протянул Виктории руку — сейчас Мишка, конечно, все поймет, распрощается и исчезнет в наступивших сумерках.

Но получилось совсем не так. Дюжий девятиклассник велел Вике: «Постой в сторонке». Та немедленно повиновалась, а рыжий коротко и очень грубо объяснил Ване, что подходить к этой девчонке ему больше не след.

— Она моя, понял?

Иван, безусловно, боготворил Вику. Но, будучи умным человеком, быстро и трезво оценил свои возможности. Ему тут ничего не светит. И бросаться в драку, когда он на две головы ниже рыжего и раза в два худей, просто маразм. Только еще большим дураком себя выставишь. Поэтому в продолжение монолога конкурента Ваня молчал, хлопал ресницами. И изо всех сил сдерживался, чтоб не тереть глаза, отчаянно нывшие под контактными линзами.

И лишь когда Вика — худенькое плечико ухвачено хозяйской лапищей рыжего — скрылась в накрывшем столицу мраке, он не удержался и зарыдал.

…С тех пор утекло много лет. Вика давно, Ваня это знал, вышла замуж, родила, развелась, снова отправилась в загс, и снова родила, и снова осталась одна. Недавно он ее встретил. С любопытством и долго, будто перед ним забавное насекомое в энтомологическом музее, разглядывал сильно располневшую, с потухшим взглядом и пережженными перекисью волосами особу. Остался доволен. Россиянка, когда ей сорок, да без мужика, — совершенно неприглядное зрелище. Как он мог когда-то ее любить?..

Сам он так и не женился. Даже не пробовал. Зачем? Что за твари бабы, Иван, спасибо Викуле, понял еще в четырнадцать. А дети как продолжение рода его не интересовали.

Ваня Пылеев успешно окончил педагогический институт. Без проблем, по зрению — спасибо эксперименту с жесткими контактными линзами — откосил от армии. И вернулся уже учителем в родную школу.

В выборе профессии не сомневался: главное, что он действительно любил рассказывать интересные истории. И уж ученикам, школьникам, в отличие от ветреной Вики, приходилось его слушать — у них просто не было альтернативы.

Жизнь пошла если не счастливо, то гладко. В педагогическом коллективе Иван Адамович был на хорошем счету, дети его любили, а старшеклассницы и вовсе частенько теряли голову от романтичного, глаза под толстыми стеклами очков, историка. Но он, разумный и ответственный человек, конечно, был непреклонен. Лишь изредка — когда среди учениц оказывалась очередная светленькая, невесомая, с точеной фигуркой Вика – сердце слегка щемило.

…Иван Адамович бережно хранил выпускные фотографии, начиная с той, где десятиклассником был он сам. А вечерами, когда все дела переделаны и наступал и поныне любимый им сумрак, любил просматривать свои архивы. Вглядывался в напряженные и торжественные лица выпускников. Вспоминал. Усмехался. Что-то бормотал себе под нос. Они все — его подопечные. Он их всех в какой-то степени взрастил. Воспитал. Вылепил.

…Сегодняшнего вечера, очередной темноты он ждал с особенным нетерпением. И едва упорное летнее солнце растаяло за крышами близлежащих высоток, предался любимому занятию. Однако нынче Пылеев не просто просматривал — он целенаправленно искал среди карточек свой первый, где был классным руководителем, выпуск. Одиннадцатый «А» 1997 года.

Ага, вот и фотография — уже изрядно пожелтела от времени.

Он наконец выхватил карточку. Поразился, насколько далекими и почти незнакомыми кажутся лица. Да и фамилии бывших учеников в памяти уже стерлись. Ведь сколько лет прошло… Иван Адамович даже засомневался: а есть ли на фотографии она ? Вдруг болела или, когда приходил фотограф, ездила на очередной концерт, или просто отказалась сниматься — ведь всегда была своевольной…

Но нет, девушка, которую он искал, на фотографии была. Юная, прекрасная, светловолосая, стройная. Хотя и звезда, а скромно стоит во втором ряду, с краешку.

Иван Адамович вгляделся в тонкие, благородной лепки черты. Улыбнулся в ответ на ее очаровательную, волей фотографа оставшуюся в вечности улыбку. А потом черным фломастером обвел молодое лицо в траурную рамку.

Далеко от Москвы. Степан

Они снова с Ленкой расстались. И теперь уже навсегда, в этом сомнений не было.

Степан, хотя и жара на улице, зябко запахнул потертую джинсовку. Он стоял на привокзальной площади райцентра К. — в двух часах езды от Воронежа — и ждал автобуса до деревни Калинки. Наверно, его принимают за наркомана: все кругом в шортах, изнывают от зноя, у бесплатного фонтанчика с питьевой водой — остались еще в провинции такие архаизмы — работают локтями распаренные граждане, а он кутается в куртку с длинными рукавами.

Но его действительно знобило — без всяких наркотиков. И даже без капли алкоголя, хотя Ленка бы хохотала как бешеная, узнай, что вчера, за целый горячий летний день, он не влил в себя ни единого глотка пива. И сегодня тоже не пил — хотя по поезду спиртное носили. Но Степа решил, когда все случилось: трезвенником он, конечно, не станет. В нашей стране такое поведение выглядит подозрительно или, по меньшей мере, глупо. Но с алкоголем — по любому поводу, мимоходом, к завтраку, потому что дождь или когда по телику фильм тяжелый — однозначно покончено. Хотя спиртное его вроде и не затягивает, иначе б давно спился за те два года, что прожил в угарной, пропитанной парами алкоголя Ленкиной квартире, но, на всякий случай, хватит уже искушать собственный организм, дурманить голову бесконечной водкой. К тому же непонятно, сколько вольных деньков ему осталось.

Степан, конечно, надеялся, что немало. По крайней мере, он сделал все, чтобы ни один, даже самый пытливый, ментяра не сумел выйти на его след.

…Когда Степа понял, что никакие чудеса подругу не воскресят — ни за что и никогда, — он просто, не теряя лишнего времени, вышел из квартиры. Спокойно, будто гуляя, двинул к магазину — пусть бабули-соседки, вечный контингент, коротающий жаркие летние дни у открытых окошек, не сомневаются: очередной, как они его называли, местный алкаш отправился за поправкой здоровья. Но когда он проходил «девяточку» — ближайшую к дому питейную точку, гастроном, когда-то числившийся под номером девять, — внутрь его заходить не стал, чем немало изумил их с Ленкой многочисленных приятелей, толкавшихся на пороге. Доброжелательный сизоносый Иваныч даже крикнул вслед:

— Ты чё, Степанидзе? Бабла, что ль, нет? Не ссы, угостим!

Отвечать Степа не стал. Да и как объяснишь собутыльникам, что спиртное ему за эти два года настолько обрыдло… Все равно ведь не поверят.

Он, неприметный в своих летних, выцветших джинсах, темно-синей, без всяких рисунков футболке и с джинсовой курткой, перекинутой через руку, вошел в метро. Распаренный милицейский сержант, карауливший вход, скользнул по нему равнодушным взглядом и отвернулся. Менты, к счастью, к Степану никогда не цеплялись — если только не приходилось, спасибо беспутной Ленке, допиваться до полной каши в голове. А когда Степа был трезвым, блюстителей порядка он не интересовал. Наверно, они тут же просчитывали в своих милицейских мозгах: что с такого возьмешь? Явно славянской внешности, по виду москвич, но классом куда ниже среднего, в лопатнике и пятихатки не сыщется…

Хорошо, что и в этот раз не остановили. Потому что паспорта при нем не было. Степан после недолгих размышлений оставил его в Ленкиной квартире. Какой смысл брать? Все равно подозревать будут в первую очередь его. Начнут искать, и, скорее всего, очень серьезно. Объявят во всероссийский розыск, разошлют ориентировки, а то и портрета на стенде «Их разыскивает милиция» удостоят. И зачем искушать судьбу? Нет документа — им не пользуешься, а прихватишь — обязательно сразу, и не предскажешь, в какой ситуации, появится искушение его применить. И тем самым засветить свое местопребывание. Сейчас главное — затаиться. А после, когда рвение милицейских уляжется, он потихоньку выплывет из тени. И уж как-нибудь да организует себе документы на новое имя. Может, Лениным назваться? В память о безвременно почившей подруге?

Степан хмыкнул. Что ж, еще получается шутить. Уже неплохо.

…Со станции «Медведково», где располагалась их с Ленкой берлога, Степан отправился на «Комсомольскую», к трем вокзалам. Из метро вместе с ним выплеснулись толпы народу — одни спешили к электричкам, другие — к кассам дальнего следования. Степа же двинул против потока — не к вокзалам, а в сторону «Красносельской». Остановился у первого же встретившегося банкомата. Интересно, что бы сказала Ленка, найди она у своего сожителя-собутыльника кредитную карточку? Да не муляж, а настоящую, действующую? Наверно, решила бы, что у нее «белочка» начинается. Или, еще хлеще, за вора бы приняла. Стала б, как правильная, орать, что надо пить на свои, а не тырить по чужим карманам. Слишком привыкла, что он — лопух. И иметь собственные средства просто не способен.

…Но пусть и удобно хранить деньги на пластике, а сейчас карточка может его здорово подвести. Степа не сомневался, что эту транзакцию — практически полное обнуление счета — следаки вычислят на раз. Одна надежда, что решат: алкаши — они дурные. Раз снимал деньги у трех вокзалов — значит, и уехал с какого-то из них. Может, для пущей конспирации купить билет на свое имя куда-нибудь до Питера? Пусть ищут его на северном направлении?

Но от этого плана Степан после недолгих раздумий отказался. Во-первых, сейчас лето, в кассах наверняка страшные толпы, и терять время на стояние в очередях просто глупо. А во-вторых, на поездах он не ездил уже тысячу лет и даже представления не имеет, по какой схеме нынче продаются билеты. Для самолета, он знал, достаточно сказать паспортные данные, а сам документ потребуют лишь на предполетном контроле. А как с поездами — хрен его знает. Вот и не будем связываться.

Степа, несмотря на жару, облачился в джинсовую куртку. Поместил наличность — банкомат порадовал пятитысячными купюрами, и пачка оказалась не такой уж и толстой — во внутренний карман. И снова спустился в метро. Теперь его путь лежал на станцию «Текстильщики». На ней он и распрощается с Москвой, сядет на ближайшую электричку. И покинет столицу без всяких глупых именных билетов: просто заплатит, как законопослушный гражданин, тариф до Тулы. И через пару часов окажется в совсем другом городке. Даже не в Московской области, а там уж его, по крайней мере сегодня, никто не будет искать. Но Тула при этом город достаточно большой, чтоб уехать уже из него в любую точку страны.

«Интересно, — почти равнодушно думал Степан, раскачиваясь в душном скрипучем вагоне пригородной электрички, — когда найдут Ленку?»

Дверь в квартиру он запирать не стал, их с подругой собутыльники — народ бесцеремонный, когда им не открывают, сами вламываются…

И еще — об этом думать не хотелось, но он не мог ничего с собой поделать — в квартире у них очень жарко. Не только буржуйских кондиционеров не имеется, но даже шторы на окнах в спальне — драные, тюлевые. Никакой защиты от беспощадного солнца. И значит, Ленкина красота, пусть и поблекшая от пьянства, уже сейчас, когда минуло всего-то несколько часов, претерпевает роковые изменения. И ее кровь — горячая, молодая, а теперь навсегда прекратившая свой ток — проступает на совершенном теле отвратительными трупными пятнами…

Что ж, Ленка. Ты этого сама хотела! Всегда говорила, что лучше умереть молодой, на пике славы. Со славой, правда, не сложилось, но погибла ты, как и мечтала, молодой.

Хотя куда естественней было бы покинуть этот мир не в двадцать восемь, а в восемьдесят два, подремывая в кожаном кресле над талмудом собственных воспоминаний, изданных на роскошной бумаге и приличным тиражом…

Но каждый сам решает, как ему построить собственную жизнь. Тоже, кстати, Ленкины слова — так подруга отвечала, когда он пенял, что она слишком много и совсем без повода пьет.

…Электричка до Тулы — он сдуру сел не в экспресс, а в ту, что со всеми остановками, — тащилась, кажется, целую вечность. Да еще и оказалось, что до следующего поезда дальнего следования целых два часа, пришлось коротать их в мерзком привокзальном кафе за гадким, насмешка над благородным напитком, общепитовским кофе.

…А Ленке, наверно, сейчас хорошо. Хотя и стерва была, но вряд ли ее забрали в ад, черти не дураки, им такая конкурентка без надобности. Да и на истинную, расчетливую и коварную, грешницу его сожительница никак не тянула. У кого язык повернется назвать ее подлой? Скорей она дурочка — наивная и самоуверенная, а таким только в раю и место. И уж там, наверно, в такую погоду точно включают кондиционеры…

Степан утер выступивший на лбу пот рукавом джинсовой куртки. Кажется, ему удалось. Хорошо, что он может иронизировать и над собой, и над погибшей подругой, и над его некогда сумасшедшей любовью…

Он вдруг подумал, что уезжает из Москвы если не навсегда, то очень надолго. И даже не успел — да что там не успел, в голову не пришло — попрощаться с друзьями. Не с вынужденными , конечно, не с собутыльниками, а с немногими, но — настоящими. Как назло, вон и вывеска «Интернет-кафе» манит, можно было бы вместо того, чтобы пить мерзкий кофе в привокзальном буфете, юркнуть туда, взять ноль пять ледяного пива и черкнуть мужикам, каждому, хотя бы пару оправдательных строк…

Но Степан предпочел не рисковать. Он не очень разбирался в компьютерах, однако понимал, что даже нашим ментам труда не составит выяснить, из какого именно места он отправлял друзьям свой прощальный привет. Да и от ледяного пива он решил пока воздерживаться. Тем более что сейчас, в жаркий, полный стресса день, выпить хотелось нестерпимо. И это расстраивало. Для оставшейся свободной жизни — а она, несмотря на все его предосторожности, грозила оказаться совсем недолгой — ему нужно иметь трезвую голову.

…Наконец хриплоголосая дикторша объявила, что скорый поезд Москва — Новороссийск прибывает на третий путь, и Степан, с облегчением отодвинув недопитый кофе, поспешил на перрон. Поезд уже подошел, из тамбуров выпрыгивали разомлевшие пассажиры, толпившиеся на платформе бабки осаждали их с вареной картошкой и малосольными огурцами. Степа деловито шагал вдоль вагонов — выбирал проводницу. Попростоватей и поголодней — до денег и до мужчин.

И его план — не зря он пытался поступать в университет учиться на психолога — увенчался успехом с первой же попытки. Худенькая, вся в веснушках мадам охотно проглотила, что билетов в кассах нет, и что ехать «надо во как», и что он заплатит без звука сколько нужно. Разместила его, правда, неудобно — в своем служебном купе. Значит, придется всю дорогу выслушивать жалобы на дураков-пассажиров и подлеца — начальника поезда. Но, может, оно и к лучшему — отвлечься, нырнуть в совершенно другую, простую, без интеллигентских изысков жизнь. Степа, конечно, уважал Вивальди и немного разбирался в разных престо-модерато-синкопах, но в последние годы вся эта серьезная музыка стала его бесить. Спасибо Ленке, которая начинала говорить о Вагнере только после лошадиных доз водки.

А проводница с веснушками если и включит музыку, то наверняка легкомысленного Тимати или какого-нибудь Ратмира Шишкова. К тому же ехать Степану недалеко — всего лишь до Воронежа.

А потом еще два часа на местной электричке до райцентра. И там — «всего два раза в сутки, но ходит, раздолбай, пока ходит!» — тридцать километров автобусом до деревеньки Калинки.

На хуторе в часе ходьбы от Калинок осел Мишка, его армейский кореш. Человек не от мира сего, с добрыми, всепрощающими глазами. И совсем неподходящими для армии привычками. Во взводе его считали последним чмо — потому что даже во время маршей он умудрялся наблюдать за живой природой и собирать какие-то хитрые цветочки… В общем, на взгляд нормальных пацанов , Мишка несчастный человек и полный дебил. Один Степан из всего взвода нескладного Мишку и защищал. Всегда думал, что просто так, по доброте души, а теперь оказалось, что пригодилось. Потому что, когда прощались на дембеле, ботаник Мишаня всучил ему свой подробный адрес. Стребовал Степанов. Поклялся ему писать. И взял слово, что однажды Степан к нему обязательно приедет. Надолго. Отдохнуть от сумасшедшей Москвы.

— Приезжай! У нас там степи шикарные! Вместе будем лазить! Я тебе такие экземпляры покажу, «Красной книге» и не снились! — горячо упрашивал натуралист.

И Степа, чтобы не расстраивать дурачка, обещал — не сомневаясь, что никогда, конечно, не приедет.

Но в нынешней ситуации ему только и оставалось надеяться, что на хутор где-то в часе ходьбы от деревни Калинки.

Дима

Вместо ужина пришлось перебиваться вчерашним хлебом, колбасой и помидорами черри.

Сей факт вполне можно было пережить. Куда хуже, что весь вечер он пронянькался с Надеждой. Будто маленькая девчонка, ей-богу: увидела мертвое тело и раскисла, психологическая у нее, видите ли, травма, и руки дрожат, и нос хлюпает. Подумаешь, зрелище — труп, к тому же однодневный, свеженький. Что б с ней было, отведи он ее на экскурсию в морг, где невостребованные хранятся?!

— Но она же моя-а одноклассница-а, как ты не понимаешь? — рыдала Надька.

И что с того? Школьницей их соседку Коренкову Дима не знал, но то, что оставалось от нее сейчас, особенно и жалеть не хотелось. Пропитая, противная тетка и выглядела не на свои двадцать восемь, а на верные сорок. Конченая алкоголичка. Не хочется прослыть циником, но задушили — и задушили. Вполне для такой дамы типичный конец.

Но Надюхе, ранимой натуре, этого не скажешь! Вот и приходится нести пургу, что Ленка теперь на небесах и ей там хорошо, куда лучше, нежели на грешной земле.

Дима разливался соловьем, — а про себя (хотя и нехорошо, конечно!) тихонько радовался, что с оргиями в соседской квартире наконец покончено. Не то чтобы он какой-нибудь моралист, просто иногда хочется выспаться. Или сосредоточиться на футболе, а не слушать пьяные вопли, доносящиеся сквозь картонные стены их панельки. И нет бы просто орали или табуретками швырялись. Эта Ленка-то, Надюха рассказывала, когда-то большие надежды подавала. Мечтала стать знаменитейшей пианисткой. Вот самый кошмар и начинался, когда покойную Коренкову вдруг давние честолюбивые мысли одолевали. И она садилась за жутко расстроенное (даже Дима со своим более чем скромным музыкальным слухом это понимал) пианино. Играть соседка всегда пыталась уже крепко выпивши, в ноты не попадала, пальцы ее не слушались, и минут двадцать жестокой какофонии всегда сменялись пьяными слезами. Ну и, конечно, громогласными обвинениями, что все кругом сволочи, погубили ее неземной талант. А при чем тут все? Бухать надо было в разумных пределах.

— А ведь она совсем другой раньше была! — всхлипывает Надюха. — Веселой. Доброй. Помогала всегда…

Тоже, наверно, вряд ли. Дима со всеми этими подающими надежды многократно сталкивался — злобные, себе на уме, повернутые на собственной исключительности создания. Но не спорить же с подругой!

И он попросил:

— Ладно, не квохчи. Расскажи лучше, как ее убили.

Куда полезней послушать внятный рассказ, нежели бессвязные восклицания.

— Зачем это тебе? Тоже смерть привлекает?! – вскинулась Надюха. — Как бабку Юльку с нашей площадки?!