Блейк Крауч
День закрытых дверей
© Перевод на русский язык, С.Н. Самуйлов, 2017
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017
* * *
День закрытых дверей
Ребекке
Слова благодарности
Прежде всего мне нужно поблагодарить чудесных людей. Мою жену, Ребекку, которая помогала всем, чем только могла. Люблю тебя, Бекка. Линда Аллен, Марша Маркланд, Анна Коттл и Мэри Элис Кир – самые толковые читатели и добрейшие люди. Моя писательская группа – Шэннон Ричардсон, Дайна Ливитт, Сьюзан Тирпак, Даг Уокер и Ричард Коч – предоставили необходимую информацию и помогали представить книгу так, чтобы ее могли читать и те, кто не читал «Пустошь. Дом страха». Богиня веб-сайтовского дизайна, Бет Тендалл, помогла сохранить мое присутствие в Интернете с изяществом и юмором. Сэнди Грин должна стать моим рекламным агентом в Северной Каролине. Энди Смит и Анна Уокер предоставили ценные сведения. Билл Смит объяснял, что такое гипноз, и едва не усыпил меня. Двойная благодарность чудесному писателю и изобретателю, Дагу Уокеру, показавшему, как изготовить домашний электрический стул. Мастеру фотографии, Полу Пеннингтону, – за фото автора. Овации достоин детектив Арт Холланд, проведший меня через все стадии уголовного расследования и помогший развязать важный узел в сюжете. Спасибо брату Джордану – за вдохновение и помощь с последними страницами. И, наконец, благодарственный поклон всем, кто работает в книжном магазине «Мария» в Дуранго, штат Колорадо.
Лютер
Для всех ангелов, живущих в этом городе, Хотя они постоянно меняют форму, Каждую ночь мы оставляем Немного холодных картофелин И чашку молока на подоконнике. Обычно они живут в небесах, Где, между прочим, возбраняется плакать. Они помыкают луной, как вареным бататом. Млечный Путь – то их наседка со множеством птенцов. Когда наступает ночь, коровы ложатся, Но луна, этот большой бык, встает.
Энн Секстон «Запертые двери»[1]
Глава 1
Заголовок на странице «Искусство и досуг» гласил: «Готовится переиздание пяти триллеров предполагаемого убийцы Эндрю З. Томаса».
Увидев его имя, Карен Прескотт выронила «Нью-Йорк таймс» и подошла к окну.
Утренний свет вливался в ее тесный офис, захламленный письмами с запросами, главами-пробниками, сложенными в две стопки на полу возле письменного стола, и ящиком с гранками, задвинутым под горизонтальный шкаф. Глядя из окна, она видела растворяющийся туман и ползущие по Бродвею машины, только что появившиеся в разрыве облаков.
Прислонившись к книжной полке, на которой стояло немало книг, доведенных до публикации под ее непосредственным руководством, Карен поежилась. Ее всегда расстраивало любое упоминание имени Эндрю.
На протяжении двух лет ее связывали с популярным автором романтические отношения. Мало того, она даже жила с ним, когда он писал «Синее убийство», в том самом домике на озере в Северной Каролине, где впоследствии нашли многих из его жертв.
Она считала проявлением латентного дефекта личности тот факт, что не заметила в Энди ничего мрачного и зловещего, не считая разве что некоторой склонности к уединению, затворничеству.
Боже, а ведь я едва не вышла за него замуж.
Карен представила Энди на встрече с читателями в том книжном магазине в Бостоне, где они впервые встретились. А еще – в банном халате в кабинете, пишущим что-то, когда она принесла ему чашечку свежесваренного кофе («френч роуст», конечно). В хлипкой гребной шлюпке посредине озера Норман, где они занимались любовью.
Карен подумала о его покойной матери.
Об эксгумированных телах в его доме у озера.
Вспомнила его фотографию на сайте ФБР.
Они поместили там самую последнюю, черно-белую, на которой Энди, в спортивном пиджаке, сидел задумчиво на краю пирса.
В какой-то момент Карен перестала думать о нем как об Энди. Теперь он был Эндрю Томасом и воплощал в себе все ужасные образы, которые вызывала каденция этих четырех слогов.
В дверь постучали.
На пороге, в своем лучшем костюме, стоял Скотт Бойлин, издатель литературного импринта «Айс блинк». Наверняка собрался на вечеринку в «Даблдей», решила Карен.
Он улыбнулся и помахал пальцами.
Она сложила руки на груди и приняла серьезный вид.
Боже, Скотт выглядел сегодня изумительно – высокий, подтянутый, с густой шапкой черных волос, облагороженных имитациями серебра.
В его присутствии она чувствовала себя маленькой. В хорошем смысле. Самой Карен не хватало совсем чуть-чуть до шести футов, и лишь немногие мужчины смотрели на нее сверху вниз. Ей же нравилось смотреть снизу вверх на Скотта.
Они встречались последние четыре месяца – тайно. Карен даже дала ему ключ от своих апартаментов, где они валялись по воскресеньям в постели, читая рукописи и бросая на простыни заляпанные кофейными пятнами страницы.
Однако прошлым вечером Карен засекла его в баре в Сохо с прелестной молоденькой стажеркой. На деловую встречу их рандеву явно не тянуло.
– Пойдем со мной на вечеринку. Потом посидим в «Иль пьяцца». Поговорим, разберемся. Это вовсе не то, что ты…
– У меня кучи непрочитанного. Надо нагонять.
– Не надо, Карен, не будь такой. Ну же…
– Не думаю, что это самое подходящее место для такого разговора, так что…
Скотт резко вдохнул через нос, и дверь за ним захлопнулась.
* * *
Когда сотовый заиграл мелодию «Staying Alive»
[2], Джо Мак подкреплялся кебабом, и его круглые розовые щечки едва не лопались от жратвы, которую он заталкивал в себя.
– Это Джо, – сказал он.
– Привет… э… послушай, у меня тут интересная проблемка.
– Какая?
– Я в своей квартире, но не могу открыть замок изнутри.
– Так ты в ней заперт. – Джо Мак проглотил изрядный кусок кебаба.
– Совершенно верно.
– Какая квартира? – Он даже не попытался скрыть раздражение.
– Двадцать два одиннадцать.
– Фамилия?
– Э… Я, собственно, не живу здесь. Друг Карен Прескотт. Она…
– Да, понял. Тебе скоро уходить?
– Ну… э… Мне бы не хотелось…
Джо Мак вздохнул, захлопнул крышку телефона и отправил в рот остатки кебаба. Затем, вытерев о рубашку руки, с усилием поднялся с разболтанного вращающегося стула, протопал к двери и, выйдя, закрыл ее за собой.
В вестибюле было тихо для полудня, и двери лифта открылись сразу после того, как он нажал кнопку.
Поднимаясь, Джо сожалел о том, что взял на ланч два кебаба вместо трех.
Двери снова открылись, и он, выйдя на двадцать втором этаже, достал из кармана своего необъятного комбинезона связку ключей, среди которых был в том числе и мастер-ключ, и рыгнул.
Эхо пролетело по пустому коридору.
Черт, он уже проголодался.
Джо вставил мастер-ключ в замок и вполне легко повернул. Толкнул дверь, и она открылась.
– Привет. – Он остановился на пороге, с восхищением оглядывая апартаменты – просторная комната, телевизор с плоским экраном, синий ковер на полу, антикварный стол, восхитительный вид на Сохо и, возможно, загруженный под завязку холодильник. – Кто-нибудь есть?
Джо еще четыре раза повернул ключ в замке. Все работало идеально.
Где-то дальше по коридору открылась другая дверь. По деревянному полу застучали гулкие шаги. Джо Мак оглянулся – от лестничного колодца к нему приближался высокий черноволосый мужчина в черном пальто.
– Эй, приятель, это не ты только что звонил мне? – спросил Джо Мак.
Высокий незнакомец остановился у открытой двери с номером 2211. От него исходил странный запах «Уиндекса»
[3] и лимонов.
– Да, я.
– Так ты его все-таки открыл?
– Я там и не был.
– Тогда какого хрена ты мне звонил и…
Блеснула сталь. В руке у черноволосого оказался нож-боуи с костяной рукоятью. Мерцающее лезвие скользнуло поперек раздутого живота Джо Мака, рассекая деним, хлопок и несколько слоев кожи.
– Нет… стой… погоди…
Незнакомец поднял правую ногу и одним ударом отправил Джо за порог.
Комендант грохнулся на спину, а черноволосый последовал за ним в квартиру, захлопнул дверь и задвинул засов.
* * *
Карен вышла из «Айс блинк пресс» в половине седьмого вечера и сразу окунулась в безумный манхэттенский вечер; в узкой полоске неба между зданиями из позолоченного стекла и стали умирал солнечный свет. На календаре было четвертое октября, город купался в последнем блеске зрелой осени, и Карен, прошагав пятнадцать кварталов до своей квартиры в Сохо, решила, что не возьмется сегодня за чтение рукописи, лежавшей в ее кожаной сумке. Вместо этого она переоденется в атласную пижаму, выпьет бокал органического шардоне, купленного в магазине натуральных продуктов «Хоул фудс маркет», и посмотрит что-нибудь милое и непритязательное по телевизору.
Неделя выдалась тяжелая.
Самое время немного себя побаловать.
* * *
В 19:55 Карен вышла из спальни в приятно холодившей кожу черной атласной пижаме. Свои блондинистые волосы она, не расчесывая, собрала в пучок и заколола палочками из заказанного навынос китайского фастфуда. Два еще не открытых пакета и бутылка вина уже стояли на стеклянном кофейном столике между диваном и телевизором. В комнате соблазнительно запахло ароматной говядиной с кунжутом.
Шлепнувшись на диван, Карен откупорила бутылку. Компакт-диск с записью «Nakedsongs» Эшли Чэмблис докрутил последний трек, и в наступившей тишине она ощутила свое полное одиночество.
Тридцать семь.
Одна. Без детей.
Но я не одинока, подумала Карен, включая телевизор и наливая в бокал вино.
Я просто одна.
Разница есть.
* * *
Посмотрев «Грязные танцы», Карен побаловала себя ванной. Она закрыла дверь, зажгла и поставила в стеклянный стаканчик ароматическую свечу с запахом песочного теста. По стенам запрыгала тень колеблющегося язычка пламени.
Вытянув длинные мускулистые ноги, скользкие от масла, Карен потерла ими одна о другую. Представив раздвигающую их другую пару ног, она закрыла глаза, погладила груди с набухающими сосками и двинулась ниже, к бедрам.
В гостиной зазвонил телефон.
Уж не Скотт ли Бойлин спешит с извинениями? Вино пробудило в ней иррациональные желания. А почему бы и не простить? Может быть, даже впустить его в ванну… Она еще помнила, как его мягкие ступни скользили по ее голеням. Позвонить и пригласить? Дать Скотту возможность объясниться. С вечеринки в «Даблдей» он должен уже вернуться.
Кто-то стучал в переднюю дверь.
Карен села, сдула облепившие голову мыльные пузыри, взяла за ножку бокал и допила вино одним глотком. Потом поднялась, накинула белый махровый халат и, покачнувшись, выступила из ванны на выложенный мозаичной плиткой пол. Она почти прикончила бутылку шардоне, и в голове у нее гулял теплый и приятный ветерок безрассудства.
Взяв курс на переднюю дверь, Карен пересекла гостиную. При этом она не заметила, что пакеты с отварным рисом и тушенной с кунжутом говядиной исчезли, а большая серая корзина для мусора переместилась и стояла теперь между телевизором и антикварным столом, унаследованным ею от матери.
Карен приникла к «глазку». Стоявший в коридоре паренек держал в руке огромный букет рубиново-красных роз. Она улыбнулась, отодвинула засов и открыла дверь.
– Доставка для Карен Прескотт.
– Это я.
Разносчик протянул вазу.
– Подожди минутку, я сейчас. – Язык у нее слегка заплетался.
– Не надо, мэм. Я свое уже получил. – Он кивнул и ушел.
Карен снова заперла дверь и отнесла цветы в кухню. Розы были прекрасны, как и ваза из граненого стекла. Она сняла и развернула приклеенную к вазе карточку. Сообщение не отличалось многословием.
Загляни в гардероб.
Карен хихикнула. Скотт точно заслужил прощение. Может быть, она даже сделает то, о чем он просил.
Она уткнулась лицом в розы, втянула сыровато-сладкий аромат. Потом подтянула пояс халата, подошла к гардеробу за диваном и открыла дверцу. Улыбка на ее губах мгновенно увяла.
Из гардероба на нее смотрел голый мужчина с черными волосами и бледным лицом. Он вытер рот тыльной стороной ладони и сглотнул. Между ног у него стояли коробки с остатками китайского фастфуда.
Глядя в его черные глаза, Карен ощутила разливающийся внутри странный холод.
– И что, по-вашему, вы тут делаете? – спросила она.
Незнакомец ухмыльнулся, а его желание проявилось еще очевиднее. Карен метнулась к передней двери, но успела лишь дотянуться до цепочки, когда он схватил ее за мокрые волосы и швырнул в настенное зеркало, которое разлетелось сотнями осколков.
– Пожалуйста, не надо, – всхлипнула она.
И получила удар кулаком в лицо.
Карен упала на усеянный стеклом пол, но почти не почувствовала боли – вино и страх заменили анестезию.
Глядя на его босые ноги, она думала о том, где и в каком состоянии найдут ее тело.
Намотав волосы женщины на руку, незнакомец оторвал ее голову от пола. Несколько мелких осколков уже впились в щеку. Он ударил ее еще раз.
Карен почувствовала, как кулак ломает ей челюсть, и решила притвориться, что потеряла сознание.
Еще один удар.
Притворяться не пришлось.
Глава 2
В тот же пятничный вечер Элизабет Лансинг лежала на травке у своего дома в Дэвидсоне, Северная Каролина, наблюдая за детьми, шумно плескавшимися в прохладных водах озера Норман.
Мысли Элизабет снова и снова возвращались к ее мужу Уолтеру.
Завтра они могли бы отметить свою семнадцатую годовщину.
Она поднялась и босиком спустилась к берегу.
Дженна, вцепившись в Джона Дэвида и применив удушающий прием, изо всех сил пыталась окунуть в воду своего младшего, но более сильного брата. Пройдя до самого конца пирса, Бет села в том месте, где ступеньки спускались в воду, и запустила пальцы в достававшие до плеч волнистые пепельно-черные волосы. Потом прошлась по морщинам, глубоко въевшимся в лицо за последние, жестокие годы. Бет знала, что не отличается красотой. Ну и что? Она была простушкой всю свою жизнь. Куда труднее смириться с тем, что ты выглядишь на пятьдесят, когда тебе лишь тридцать восемь. В последнее время Бет стала замечать, какой усталой выглядит. Возможно, будь рядом Уолтер, она не растеряла бы то немногое, что имела…
Бет закатала до колен штанины джинсов.
Какой-то лихач на водном мотоцикле промчался через середину озера, невидимый, за исключением того короткого момента, когда он пересек полоску залитой лунным светом воды.
Ноги скользнули в жидкую сталь и коснулись первой облепленной водорослями деревянной ступеньки. Вечер выдался прохладный, и она потерла голые руки. Октябрь – суровый месяц. Милый, неужели семь лет?
Через неделю ее поджидала еще одна годовщина – грядущий Хэллоуин станет семилетней отметкой исчезновения Уолтера. Писатель-убийца Эндрю Томас был близким другом ее мужа. Старый дом Эндрю до сих пор стоял на своем привычном месте – в роще на противоположном берегу озера. В прошлом году там кто-то поселился, и Бет испытывала странные чувства, снова видя свет за озером.
Обстоятельства, сопутствовавшие исчезновению Уолтера, и теперь, по прошествии семи лет, оставались странными и загадочными.
Холодным и сырым вечером 1996 года, в канун Хэллоуина, он усадил ее за кухонный стол и сообщил, что их семье угрожает ужасная опасность. Бет было сказано забрать детей и уехать. Объяснять, что случилось, Уолтер отказался, сказав, что важно только одно: незамедлительно увезти Дженну и Джона Дэвида из дома.
Бет до сих пор помнила глаза мужа в тот вечер – в них присутствовало то, чего она никогда не видела прежде: настоящий страх.
Неподалеку от ступенек на поверхности появились пузыри, а вслед за ними – голова Дженны.
Последний раз я видела любимого в зеркале заднего вида, когда уезжала с детьми в дождливую тьму. Он стоял на переднем крыльце, жестом показывая «я люблю тебя» и высоко поднимая руки в оранжевом свете фонаря. Больше она Уолтера не видела.
Его белый «Кадиллак» нашли через две недели в Вудсайде, штат Вермонт, рядом с мусорным баком. На водительском сиденье сохла его кровь.
В глубине души Бет знала, что ее мужа убил Эндрю Томас, но не могла даже представить почему.
– Давай, мам!
Бет спустилась на две ступеньки и стояла теперь по колено в воде.
– Слишком холодно, милая.
– Ты такая трусиха, – поддела ее Дженна, подбираясь к ступенькам. – Я могла бы просто столкнуть тебя.
– О нет, не смей!
Голова Дженны исчезла под водой, и Бет выбралась на пирс и с улыбкой огляделась.
– Вижу тебя! – крикнула она, хотя и не видела никого. – Вижу…
Мокрые руки обхватили ее, и Бет вскрикнула.
– Попалась, – сказал Джон Дэвид. – Сейчас окунешься.
– Не надо, Джей-Ди, – взмолилась Бет. Сыну еще не исполнилось двенадцати, но он уже был сильным и ловким. – Я – твоя мать, и, если ты столкнешь меня в воду, я буду помнить об этом всю жизнь. Ну как, оно того стоит?
Джон Дэвид вздохнул и разжал пальцы.
Бет отступила от края пирса и повернулась к сыну. А ведь через пару лет ты будешь выше меня. На безволосой груди ее мальчика блестели капельки пота.
– Хочу сказать тебе кое-что, – взяв строгий родительский тон, сказала она. – Ты меня слушаешь?
– Да, мам.
Голос все еще звучал по-детски высоко и звонко, до ломки оставалось не меньше года.
– Хочу тебе сказать… вот!
Бет столкнула его с пирса, и он с криком полетел в воду. Она рассмеялась, победно вскинула руки и крикнула:
– Никогда не недооценивайте мамочку!
Пока Джон Дэвид жаловался на несправедливость, Дженна дернула брата за лодыжки и утащила под воду. Поднятые водным мотоциклом круги достигли пирса.
– Я домой! – оповестила Бет. – Не задерживайтесь!
– Перестань, мам, сегодня же пятница!
Идя по пирсу, она подумала, что дети тронули ее, а разве это не самое главное?
Поднявшись от берега и ступив на прохладную траву, Бет оглянулась – посмотрела на детей, – а потом бросила взгляд туда, где в четверти мили от озера жил монстр. Вскоре после того, как в Вермонте нашли машину Уолтера, она получила письмо от Эндрю Томаса.
Подходя к дому, Бет думала, что выпьет вина и пересмотрит свадебный альбом, но за этими мыслями все еще звучали эхом слова из того давнего письма.
Дорогая Бет,
Прежде чем я начну, знай – я не убивал свою мать. И не верь тому, что пишут в газетах. Я говорю тебе это только для того, чтобы удостоверить: Уолтер мертв, и в его смерти виновен я. Мне очень, очень жаль. Хочу, чтобы ты знала, что он умер, защищая тебя, Дженну и Джона Дэвида. Он не страдал. Знай также, что благодаря нему ты и дети в безопасности. Уолтер похоронен в укромном месте, в сосновой роще. Я хотел бы лично донести до тебя эти новости, но пока мне приходится скрываться. Надеюсь, ты поймешь. Я не злодей. Я пытался сделать правильный выбор и буду пытаться делать это и дальше. Но в мире живет зло, и иногда одних только наших усилий недостаточно.
Энди
Глава 3
Меня зовут Эндрю Томас, и я живу в мире, который считает меня монстром.
Когда-то, давным-давно, я был писателем в жанре саспенс. У меня водились деньги. Я жил в красивом доме у озера в Северной Каролине. У меня имелись друзья и любовницы. Я пользовался уважением и чувствовал себя немножко знаменитостью.
А потом пришел некто и разрушил это все.
Его звали Орсон Томас. Он – мой брат, мы – двуяйцевые близнецы. Угрожая шантажом, он увез меня в уединенный домик в глуши Вайоминга. Орсон – психопат. Он показал мне ту мою сторону, бороться с которой я буду до конца жизни.
Но ужас случившегося в той глуши – это другая история. В конце концов я сбежал. Мой брат погиб. Его сообщника – жестокого и бессердечного типа по имени Лютер Кайт – я застрелил и оставил умирать привязанным к стулу на веранде дома Орсона в заснеженной пустоши.
Это было в ноябре 1996-го, и меня ждало возвращение в мир, который боялся меня и ненавидел.
Полиция обнаружила тела на участке возле моего дома на озере Норман.
На меня пало подозрение в смерти моей матери.
Меня подозревали в исчезновении Уолтера Лансинга.
Писатель превратился в серийного убийцу.
Орсон и Лютер подставили меня всеми мыслимыми способами.
Я не мог пойти домой.
Меня объявили в розыск.
И хотя во имя самосохранения я совершал сомнительные поступки, я никоим образом не был убийцей.
Так что пришлось податься в бега.
* * *
Жизнь мне спасла деревушка Хейнс-Джанкшн, что в Юконе.
Я нашел ее после двух лет скитаний – по селам Северной Мексики, полуострову Байя, городкам Америки.
Я отработал целое лето на складе пиломатериалов в Мейконе, штат Джорджия.
Продержался неделю официантом в Балтиморе.
Отпахал зиму на ранчо в Западном Техасе.
Я спал в палатках.
В приютах для бездомных.
В ночлежках.
В полях под звездами ясными прохладными ночами.
Я отрастил волосы.
Перестал бриться.
Позабыл, что такое ванна.
Я уходил из одних мест.
Приходил в другие.
Бросил писать.
Пристрастился к выпивке.
Я ездил в автобусах.
Автостопом.
Прокатился на товарняке через Южную Дакоту.
Я ни с кем не разговаривал.
Мое имя стало синонимом матереубийцы.
Я жил в постоянном страхе, никому не доверял и всех подозревал.
На стройке в Лондоне, штат Кентукки, бригадир спросил, люблю ли я читать триллеры. Может, он просто проявил дружелюбие. Выяснять я не стал – на следующий день меня уже не было.
Мое лицо появилось на постерах ФБР.
Меня обсуждали в специальных телепередачах.
Обо мне писали книги.
Мои книги разлетались, как горячие пирожки.
Люди хотели знать, как пишет серийный убийца.
Они говорили, что мои истории – это окна в душу зла.
Я стал знаменитостью – в дурном смысле.
Комичной и мрачной фигурой поп-культуры.
Мое имя вселяло страх.
Мое имя означало убийство.
Я никогда не был женат и привык жить один, но никогда не испытывал такого чувства покинутости.
Бездомный, преследуемый, одинокий.
Так жить невозможно.
В декабре, через два года после бегства из заснеженной пустоши в Вайоминге, я сел на автобус до Ванкувера, где купил билет на самолет и откуда улетел в Уайтхорс, до которого тысяча миль к северу.
Я взял напрокат машину и проехал полторы сотни миль на запад по Аляскинскому шоссе – до деревушки Хейнс-Джанкшн, что у подножия гор Святого Ильи. Деревню я знал хорошо – изучал для книги, которую так и не написал. Тихое, отрезанное от мира местечко, вполне подходящее для того, чтобы умереть.
Я съехал с шоссе, не доезжая до деревни. Со всех сторон меня окружал бесконечный хвойный лес. На западе маячили высоченные заснеженные горы. Температура держалась около минус тридцати. Серое, сумрачное небо и субарктическое солнце, нехотя обозначавшее свое присутствие над далекими пиками. Часы на приборной доске показывали 13:47. Я решил, что просто зайду в лес, сяду под деревом и замерзну до смерти. Вполне подходящий способ, чтобы уйти. Даже в каком-то смысле романтичный. Мне вспомнился «Костер» Джека Лондона. Я ждал того теплого эйфорического покоя, который наступит ближе к концу.
Раздевшись до футболки, я открыл дверцу и ступил из машины на хрусткий снег. Холод стоял невероятный. Глаза мои словно загорелись.
Пройдя немного в глубь леса, я выбрал голую осину, сел, прислонившись спиной к серебристой коре, и стал ждать. Скоро меня начало трясти. Заурчало в животе. В голове мелькнула мысль: зачем умирать голодным? Я поднялся, вернулся к машине и поехал в деревню, население которой доходило до восьмисот человек, но серьезно сокращалось в суровые зимние месяцы. Припарковался в центре, перед закусочной «У Билла», на украшенной к Рождеству улице. Потянулся к дверце, но открыть не смог.
Я опустил голову на рулевое колесо.
И заплакал.
* * *
Но воспоминания о тех мрачных временах преследовали меня не часто. Я прожил в лесу за пределами Хейнс-Джанкшн пять лет, и этого времени хватило, чтобы стать другим человеком. Местные знали меня как Винсента Кармайкла, принимали за своего и описывали, наверное, как человека спокойного и дружелюбного. Я был для них американцем с длинными каштановыми волосами и неухоженной бородой. Меня знали все, но друзьями я так и не обзавелся. Здесь это никого не удивляло. Люди приезжали в эту укромную деревушку в северо-западном уголке Канады, потому что бежали от чего-то. Разбитых и побежденных Хейнс-Джанкшн притягивал, как магнит.
В туристический сезон я работал шеф-поваром на кухне в «Фонаре», одном из двух заведений высокой кухни в деревне. Заработка хватало, чтобы пережить зимние месяцы, с октября по апрель, когда занять себя было нечем и оставалось только сидеть под крышей возле огня.
Половина сбережений ушла на дом. В шести милях к западу от городка, в долине Шаквак, он стоял в нарядной роще, затерянный в бесконечном лесу. Из окна над кухонной раковиной за деревьями, ярдах в сорока от дома, в солнечный день была видна небольшая полянка. Лежа на травке, можно увидеть и национальный парк Клуэйн, и закованные в лед горы Святого Ильи, поднимающиеся из этого леса в нескольких милях к западу. А в четверти милях к югу находилось озеро, в котором я даже плавал в теплые деньки короткого лета.
Я всегда ценил свое одиночество, а больше всего – сейчас, холодным пятничным вечерком, сидя в кресле-качалке на веранде.
За кронами деревьев сияли звезды. Созвездия четко выделялись на фоне темного неба.
В Юконе нет городов, которые пачкали бы небо искусственным светом.
Глубоко засунув руки в карманы жилета и покачиваясь в кресле, я закрыл глаза. Время от времени, в разгаре очередного приступа сюрреалистической ностальгии, отчетливо понимаешь, что к этому моменту интроспекции вела вся твоя жизнь, все те выборы, которые ты делал. Мне исполнился сорок один год, и я не мог воспринимать свою жизнь как нечто целое – слишком уж она переменчивая, слишком неорганизованная. А потому старался жить спокойно, не заглядывая далеко в будущее.
Опасность миновала. Смертоносные мысли об Уолтере, матери, вещах, которые я делал в Пустоши, отступили и вернулись в тюрьмы, построенные мною для них. Не приготовив ужин и не написав ни строчки из задуманного, я решил немного прогуляться. Поднявшись из кресла, стянул волосы в хвост и сошел с веранды. Протоптанная оленями тропинка проходила через хвойную рощу, в воздухе висел густой аромат сока, ветки били по жилету, под ногами потрескивали прутики.
Заканчивался октябрь – по ночам пруд уже прихватывало ледком, осень теряла силы и чахла, арка солнца заметно уменьшалась с каждым днем, и даже осины сбросили последние листочки. Лишь хвойные сохранили цвет, голубовато-зеленый с пепельным оттенком: одни – чахлые и низкорослые от суровых зим, другие – величественные, несмотря на близость – всего четыре сотни миль – полярного круга.
Я вышел к лужайке. Над деревьями на дальней стороне выступали ближайшие пики хребта Святого Ильи, могучие и строгие, укрытые слежавшимся, синим под звездами снегом. Горы эти тянутся на полторы сотни миль, через Юго-Восточную Аляску к Тихому океану. Среди них и высочайшая вершина Канады, и самое большое неполярное ледяное поле в мире – замерзшая река в сто миль, сползающая в море со склонов ледяного хребта.
Но горы – всего лишь холодные и унылые кучи битого камня, когда в небе вспыхивает северное полярное сияние. Я смотрю вверх, в космос, и чувствую, что он трогает меня. Как было всегда.
Будучи южанином, видевшим северное сияние только на фотографиях, я всегда воспринимал этот светящийся феномен как своего рода натюрморт в небе. Но сегодня им оказалась мерцающая лента, появившаяся из некоего изначального пункта, прямо за горами. Она поднялась и выгнулась, зеленая грива, стелющаяся параллельно горизонту, волна раскаленных ионов в сорока милях над землей. Казалось, этот небесный пожар должна сопровождать божественная, неземная симфония, но ночь хранила молчание.
Дыша глубоко и свободно, я лежал на траве и смотрел в пылающее небо, полный восторга, который вызывало сознание того, что я дома.
Глава 4
Уже стемнело, когда Хорас Бун оставил свой трейлер в деревушке Хейнс-Джанкшн и покатил по однополосной дороге, проходившей мимо почтового ящика Эндрю Томаса, к перевалочному пункту хребта Святого Ильи. За четверть мили до длинного, извилистого проселка к дому Эндрю он свернул и поставил старенький «Лендкрузер» в лесу, так, чтобы его не было видно.
Расстояние отсюда до дома он преодолел за десять минут легкой трусцой. Сухопарый, молодой, Бун пробежал в темноте бо́́́льшую часть дистанции и, лишь увидев за деревьями освещенное окно, перешел на осторожный шаг.
Подкравшись к окну на боковой стене, он заглянул внутрь. Сердце колотилось, как бешеное. Бун наведывался сюда во второй раз, и из всех его приключений, приходившихся на пятничный вечер, это было самым волнующим.
Монстр мыл посуду у раковины, и по стенам еще прыгали отсветы огня. На нем были черные флисовые штаны, флисовые же носки в красную крапинку и теплая футболка. Длинные волосы падали на спину спутанной гривой.
На небольшом столике позади Эндрю лежала открытая книга. Похоже, он читал ее за ужином при свете фонаря.
Вытерев и убрав последние тарелки, беглый писатель подбросил дров в камин, поворошил уголья и поднялся по лестнице наверх.
Со своего наблюдательного пункта на холодке подглядывающий с трудом различил очертания предметов обстановки писательского кабинета: письменный стол, книжные полки, пишущая машинка и листочки для записей – штук двадцать, – приклеенные к балкам над головой. На одном из брусьев висел постер, посвященный Эдгару Аллану По. Идущий снизу поток воздуха покачивал его. Эндрю сел за письменный стол, и через стекло просочилось тихое постукивание по клавишам.
Писатель приступил к работе.
Хорас ухмыльнулся и еще раз окинул комнату взглядом, стараясь запомнить все детали. Вот они и будут самым важным.
Год назад, примерно в это же время, он ушел из программы литературной мастерской для соискателей степени магистра изящных искусств при Университете Аляски. Решение пришло в ходе встречи с факультетским советником, тридцатилетним профессором Байроном, самоуверенным новичком в академическом мире. Хорас решил, что представит в качестве итоговой работы сборник рассказов в жанре хоррор. Но когда он поделился этой задумкой с профессором Байроном, тот громко рассмеялся.
– Что? – спросил Хорас.
– Ничего, просто… Я хочу сказать, что, если вы рассчитываете сделать имя на…
– Меня воротит от жалобных излияний, действие которых происходит на кухне в пригороде.
– Думаете, мы здесь учим этому?
– Я думаю, у любой истории должен быть сюжет.
– Мистер Бун…
– Знаете, я пытался читать вашу книгу… э… как ее там… «Сражение со смыслами».
Байрон напрягся и поправил очки.
– Скукотища. Я не хочу так писать.
Профессор ядовито улыбнулся:
– А знаете, кто не счел ее скукотищей? – Он указал на вырезку из обзора «Нью-Йорк таймс», приклеенную к стене около книжной полки. – А теперь к делу, мистер Бун. Я не могу принять ваше предложение по теме. Приходите через неделю с настоящей идеей, или я вышибу вас пинком под зад. До весеннего семестра можете не возвращаться. До свидания. – С этими словами профессор повернулся на своем вращающемся кресле и начал писать электронное письмо.
Ровно через неделю Хорас вернулся с новым предложением – комиксом. Главным злодеем в нем был надменный тупица по имени Байрон, а его суперсила заключалась в способности лишать радости творчества мечтательных студентов-идеалистов. Герой рассказа, Хорас, чувствуя, что теряет суперсилу, врывался в офис профессора, кипя праведным негодованием.
* * *
После Дня благодарения он нашел работу в книжном магазине «Убийство по первому классу», неподалеку от кампуса. Днем Хорас помогал посетителям выбрать интересный детектив, а вечером садился за письменный стол и пытался сочинить что-нибудь для собственного сборника рассказов. Через две недели на его счету значилось двадцать начатых рассказов. Ни одного из них он не закончил. К январю на писательстве была поставлена точка – ни энергии, ни творческого зуда уже не осталось. Пережив зимние месяцы в Анкоридже и пройдя через отчаяние и депрессию, Хорас Бун погрузился в уютную апатию. К черту сочинительство и чтение. Он жил ради мелких удовольствий – ящик пива «Роллинг Рок», реалити-шоу и сон. Мечта стать писателем ушла с легким поклоном, без жалоб и сожалений, и он даже не вспоминал о ней до того судьбоносного дня.
Дрожа от холода, наблюдая игру теней на спине Эндрю Томаса, Хорас Бун вспоминал холодный и солнечный апрельский денек, когда самый печально известный автор детективов вошел в книжный магазин в Анкоридже и придал его жизни новое направление.
Приглядываясь последние сорок минут к посетителю, листающему одну за другой книги на полках, я пришел к однозначному и неопровержимому выводу, что это не кто иной, как писатель-убийца, Эндрю Томас. Я узнал его, несмотря на густую всклокоченную бороду и длинные косматые волосы. Узнал по пронзительным глазам и мягкому рту.
Он подходит наконец к прилавку. Держится, как я и предполагал, настороженно и холодно, что неудивительно для человека, который видел и сам совершил такое, что большинство людей не смогли бы и представить. У меня потеют ладони и пересыхает во рту, язык делается неповоротливым и шершавым, как у кошки. Он кладет на прилавок пять книг в твердом переплете. Мы одни в этом тесном, чуть больше спальни, студенческом общежитии, магазинчике старых и новых детективов, триллеров и загадок. Внутри сумрачно. Пол и книжные полки из старого, сучковатого дерева. Окон нет, но это нельзя считать недостатком, ведь каждая книга – окно…
– Это все, сэр? – с трудом выдавливаю я.
Он кивает, а у меня дрожат руки. Просматриваю покупки: букинистический томик рассказов Эдгара По, Кафка, три детектива одного из современных авторов.
Я прислушиваюсь к ритму его дыхания, глубокого и спокойного. Втягиваю запах танина, идущий от его кожаной куртки. Взгляд Томаса скользит над моей головой по полке с выставленными на ней десятью бестселлерами «Убийства по первому классу».
– Сто три девяносто восемь, – говорю я.
Он указывает на кредитную карточку, которая уже лежит на прилавке. Я беру ее, чуть ли не хватаю, и смотрю на выбитое на пластике имя: Винсент Кармайкл.
Перевожу взгляд с кредитки на ее владельца.
Он смотрит на меня без всякого выражения.
Провожу картой по сканеру и возвращаю ее покупателю. Отрываю чек, кладу на прилавок рядом с ручкой и наблюдаю, как он расписывается – Винсент Кармайкл – легким, летящим почерком, нисколько не похожим на его настоящий автограф.
Мне хочется заговорить с ним, сказать, что я прочел все написанное им. Но приходится держать язык за зубами, напоминая себе, какие слухи окружают этого человека. Если он узнает, что я узнал его, мне конец.
Я кладу пять книг в пластиковый пакет, протягиваю ему чек, и он выходит в холодный аляскинский полдень.
Я вижу, как он пересекает Кампус-драйв и садится на зеленую траву в тени можжевельника, острый, с ароматом джина запах ягод которого проникает даже в магазин. Тут и там вокруг него, под жидким солнечным светом и в тени разбросанных по поляне деревьев и кустов расположились студенты – одни читают, другие курят, третьи дремлют в перерыве между занятиями.