Марокканец, хорошо. Ого, вот это прыжок! Ласточкой порхнул, сделал сейв, Джиджи так не стыдно отработать. А тут… а тут просто повернулся и грустно посмотрел на белый с черным мяч в своей авоське. М-да…
«А поведение этого сказочного персонажа просто вне логики. Захотел прыгнуть – прыгнул, не захотел – не прыгнул. Кому ты служишь, Марокканец?!»
Кажется, Столешников знал ответ. Имя тут простое, среднего рода, как водится… Бабло.
Девчонка-то умница какая… Надо будет отблагодарить, не забыть. Есть ведь наверняка мечта какая-то у девчушки. Хотя… другие просто про айфон мечтают, а этой, наверное, камеру типа «гоу про» подавай, не иначе. Ладно, будет ей что нужно, Варя точно расскажет.
И что у нас за последняя ссылка? Понятно…
Механик и его братья, хмурые, с похмельными лицами. Клубных цветов не видно, одни «розы» только, да и те не у всех. Проигрывает клуб, а фаны стоят, молчат, матерятся только. А если и кричат, то недружным хором. И кричалки неизменно дурацкие.
Зато следом…о, «Камп Ноу», точно. Сине-красные, голубые, испанские красно-желтые цвета. Барабаны, речовки, все красивое. Ну да, как «безумцев» перестали пускать на стадион, у «Барсы» все поменялось. Красиво, что скажешь…
Кантона-77 сняла маску. Посмотрела в камеру, грустно, по-взрослому:
«Ну, почему люди не поют, как птицы?».
Юра постоял еще немного, хотя мобильный уже смолк. Что он там пообещал президенту своего клуба? Единорогов искать и?… Кажется, теперь он знал, где водятся так необходимые ему сказочные животные: десятилетняя девочка только что подсказала ему, где и как их найти.
И прежде чем пойти дальше, Столешников написал короткое сообщение:
«СПАСИБО!!!»
До стадиона он добрался быстро, вспотел немного, но не смертельно. Футбол – это игра, а тренер – член команды, не все ему в чистой сорочке и в галстуке в тон ходить.
Ему было необходимо сделать одно дело. И мысль об этом уже не вызывала в душе отторжения. Переборол Столешников сам себя, гордись.
Старый конь борозды не испортит, так, кажется, говорят. В его случае, похоже, борозде без старого коня не обойтись. Сейчас Юра был в этом уверен. Осталось только убедить «старого коня».
Где у нас кабинет детского тренера? Правильно, подальше от главного начальства. Лестница узкая, коридорчик темный. Да и дверь… так себе дверь, старая деревянная, краской крашенная. А он ее и не видел раньше, повода не было. Надо поговорить с Ларисой, что ли…
Хватит, Юра, стучись давай. Открыто, видишь, она даже до конца не доходит, но уважение надо проявить. Да и пол перед дверью скрипучий, Бергер точно знает, что кто-то стоит и ждет. Так что давай, Столешников, не тяни!
Дверь скрипнула открываясь. Бергер смотрел на Столешникова, как… хмуро смотрел, короче.
– Ну, заходи.
Да, ремонт тут явно не помешал бы. Столешников шагнул к окну, выглянул. Снаружи было веселее, чем внутри.
– Неплохо.
– Не жалуюсь. Чай, кофе, суп – письмо?
– Не, спасибо.
Бергер пожал плечами. Звякнул стаканами, бутылкой. Плеснул себе…
– Будешь?
Только не это!
– Спасибо, не могу. Режим.
Бергер снова пожал плечами. Опрокинул стопку, не морщась и не закусывая. Несколько секунд подождал, пока терпкая жидкость, опалив горло, скатится вниз, и без предисловий заявил, коротко и категорично:
– Я к тебе не пойду.
Вот и все, сам все понял, не дурак, сам и ответил. Только сегодняшний Столешников совсем не тот, что был вчера или неделю назад. Сегодняшний Столешников просто так уходить не собирался.
– Почему?
Тебя посылают, но морду не бьют? Так разберись, почему посылают. Иначе серьезной проблемы не решить.
Бергер, косясь на бутылку, поскреб щетину.
– Слушай… Ты здесь зачем?
– Чтобы выигрывать.
Бергер посмотрел, как на идиота. Не глядя, налил вторую, выпил. И как-то сразу перестав изображать безразличие, горячо произнес:
– А с кем? Вы этих уродов хотите в премьерку зарплатами завлечь… Премиями… Оно, конечно, увлекательно, но играть не помогает. Они, блин, там, где пас отдать надо, в пустоту хреначат, лишь бы самому пнуть. Никто никому не нужен. Каждый сам на себя работает. Бегает по полю одиннадцать индивидуальных предпринимателей… Я, я, головка от…
– Кумулятивного снаряда?
Бергер удивленно хмыкнул, кивнул довольно, мол, растешь, пацан. Ткнул на поле в окне.
– У меня здесь – братство. Они команда, понимаешь? Играют, дружат, вперед готовы идти… Пока вы не испортите!
– И чем их увлекать, по-твоему?
Бергер смачно и не слишком цензурно… выразился, констатируя очевидную глупость Столешникова:
– Футболом! Понимать должны, что за ними весь край стоит. А хрена им понимать, если у них тренер в любой момент в Москву свалит? Посидишь тут, пока получше что-нибудь не предложат и уедешь!
Вот оно как, значит. Пока он себе лучше не найдет, ну-ну. А так оно и есть, все от него одного ждут – когда Юра срулит, как последний… в общем, как последний…
– Врать не буду, особой любви и понимания в команде не наблюдается. Но с тобой они могут появиться. Там такие же пацаны в команде. И большинство из них – твои пацаны. Ты над детьми тут корячишься, а потом передаешь какому-нибудь… вроде меня… и он по-своему начинает переламывать…
Столешников подошел к окну. Его команда уже тренировалась, даже вроде увлеченно, бегают вон, с фишками Зуев работает. Пацан молодец, никогда не пропускает и выкладывается полностью.
Столешников обернулся к замолчавшему Бергеру. Наклонился, уперев в стол сжатые кулаки, веско и спокойно, очень веско и очень спокойно произнес:
– Вот сейчас у тебя появился шанс довести их до конца. Кубок с ними взять. Такое не упускают. Надумаешь, ищи себе замену в детском и выходи моим помощником. Нет…
Шарахнул кулаком по столу. Чего он его, взрослого принципиального мужика, уговаривает?
– Смотри, я тренер молодой… наломаю тут дров, разгребать устанете.
Столешников ушел и уже не видел, как старый немец, улыбаясь, долго смотрел ему вслед.
Глава десятая:
И в беде, и в бою…
Перед входом в «Барабульку» он уже не раздумывал. Бергер, оказывается, был страшнее. Механика с его ребятками Столешников… смущался куда меньше.
Рыба на вывеске смотрела понимающе.
Внутри мало что поменялось. Разве что «План Ломоносова» сменила обычная рядовая попса.
Столешников, бегло оглядев постоянную публику, направился прямиком к бару. Фанаты, оторвавшись от местного «бархатного», уставились на него с тем же недоумением, что и в первый визит. Отлично, сразу привлек внимание целевой аудитории. Где тут у нас подключиться можно? Отсутствует камрад Механик? Не беда, он сам все сделает. Готовы, господа? Хорошо, тогда слушаем…
У «Црвены звезды» отличная группировка, которая не только в стычке отстоять честь команды может, но и другое. Это «другое» Столешников врубил на полную, чтобы все слышали, как сербы поют на матчах. С чувством, с гордостью, красиво, почти понятно для русского уха.
Парни внимательно слушали: кто – забыв про пиво, кто – потихоньку прихлебывая. Они явно не понимали смысл демарша этого странного столичного гастролера. Ладно команда, те контракт подписывали, вынуждены терпеть заскоки своего тренера. Но они-то что?
За спиной кто-то предупреждающе кашлянул. Натянуто, но вежливо. Выключая музыку и оборачиваясь, Столешников понимал, кого увидит. Надо же, не ошибся.
Мрачный, злой и точно не выспавшийся Механик смотрел на главного тренера «Метеора», как солдат на вошь. Мало того, что тот повадился шастать в его бар, – черт бы с этим – место публичное, таблички «тренерам и с тренерами нельзя» не весит. Но он еще и на его, Механика, личную территорию залез. Хозяйничает здесь, музыкой распоряжается.
Нет, этого точно нужно отсюда отваживать.
– Че надо?
– Сможете так?
Механик не понял:
– Так, это как?!
– Как «Звездаши», вот как сейчас играло.
– В смысле?
Когда тебя не хотят слушать, объяснять тяжело. Но надо.
– Да без смысла, петь сможете так?!
Механик чуть отодвинулся. Поменял дислокацию на более удобную.
– Ты чего тут хозяйничаешь, не у себя дома.
Это точно… Раньше Столешников бы просто ушел. Но не сейчас.
– Зато ВЫ – у себя. Это ваш стадион. Это ваша команда. И что вы делаете в этом доме? Срете в каждом углу? Так мы и играем, как вы болеете. Вы подумайте, что вы несете с трибун? Что вы там за пургу воете?!
Столешников оглянулся на остальных фанатов, побросавших свои столы и толпой сгрудившихся поближе к барной стойке. Ударная сила, если че…
– Руки в масле, жопа в мыле, мы работаем на ЗИЛе! Так?
Молчат, молчат… правду им Столешников выкладывает, а правда, мать ее, не всегда приятная.
– Нет, главное, сидит какой-то талантище, все это выдумывает, мозг морщит. А потом такие, как вы, ходите, в тетрадочку это переписываете, учите наизусть, друг другу передаете, в сеть выкладываете. Гордитесь собой?
Гордятся, понятное дело. Поэтому и смотрят на него так, как будто он в душу каждому наплевал.
– Может, на всю страну покажут, как мы тут можем? Тебе сколько лет? Ты для кого все это орешь?
Сухой высокий парняга, лет двадцати пяти, буркнул в ответ:
– А че, молча стоять?
– Пойте! Пойте, мужчины, не смущайтесь. Весь мир так делает…
Что, петь – это не про нас? Мы, типа, суровые и отмороженные хулзы с Новоросса? Столешников оглядел их внимательнее. Так не особо же и хулзы, и «правых» вроде среди них нет, если уж разбираться. Моду поддерживают, стригутся, одеваются… не все, конечно. Юра покосился на неопрятную бороду Механика. Да какая, на фиг, разница? Хулзы, что, не люди, чувств нет?
– Играйте, пойте, дудки, барабаны! Оденьтесь так, чтоб с МКС увидели! Поддерживайте нас! Иначе… Иначе вот это все…
Юра широким жестом обвел периметр зала и слегка офигевших его постояльцев, старые плакаты на стенах, еще со времен Союза… «Зенит» – «Метеор», 43-й чемпионат СССР… фото из девяностых, где улыбающаяся команда «бело-голубых» черно-белая… гитару с незабвенным ликом Че…
– Иначе все это вообще смысла не имеет!
Механик снова кашлянул. Теперь вроде бы без издевки.
– То есть мы начнем петь, а вы начнете выигрывать?
– Мы, может, нет. А вот вы точно начнете выигрывать!
За спиной молчали. Тяжело молчали, но думали громко – слышно, как мозги скрипят. Столешников почти лег на стойку, глядя на главного:
– Это ваша команда и это ваш дом. Между нами… В чемпионате уже много игр упущено. Нам там мало что светит. А вот в Кубке еще пять матчей осталось. Может, возьмем его, а? Вы с нами?!
Кто-то за спиной назвал Столешникова дебилом. Кому-то тут же прописали, но так, по-свойски, чтоб просто заткнулся. А кто-то вдруг вспомнил, что брат у него на трубе играть может, ну, мелкий, двоюродный.
Механик отодвинулся в тень. Только борода дрогнула. И тут Столешников точно не ошибался, бородатый там улыбался, без издевки, без сарказма над ним, приехавшим москвичом. А как будто вспомнив давно вроде похороненную детскую мечту. Чтобы как в Бразилии, чтобы красиво…
Следующим утром Столешников начал тренировочный день первым. Хочешь что-то поменять? Начни с себя. Например, с нормальной разминки.
Раз-два-три, обводка, раз-два-три, обводка… Тяжело… Фу-у-у… Работаем…
Ты умеешь играть? Ты играешь, сколько себя помнишь? Оно всегда в тебе и никогда, слышишь, никогда не уйдет. Если только сам не выгонишь, не замажешь ленью и весом, какими-то неважными через пару лет вещами… Играй, просто играй, это и есть жизнь.
Настоящая, измеряющая время ударами пульса, горячая от бега крови, соленая от пота, заливающего глаза. Это твоя жизнь, живи и делай ее такой, как хочешь ты.
Варю он заметил издалека. Она шла по полю, явно не гуляя или решив срезать напрямую… по газону. Она шла к нему. Вот такая удача… наверное.
– Привет!
Варя засмеялась.
– Привет! Ты меня спиной увидел?
Столешников помахал, дорабатывая. Остановился рядом с ней, запыхавшийся, мокрый и… очень довольный.
– Ты чего так рано?
Варя ткнула пальцем куда-то за спину.
– Дашу в школу отвозила. Ладно… Пойду медкарты заполнять…
И ведь пошла. Эй, Юра, не глупи. Она же тоже… жизнь.
– Да подождут твои медкарты. Кофе пойдем пить… – (оглянулась все-таки) – Я лучшее место в городе знаю.
Что такое? Что за сомнения на ясном лице женщины-врача? А-а-а…
– Трезвый. Честное слово.
Варя улыбнулась. И развернулась к выходу со стадиона. Отлично!
– Сколько ты в Новороссийске? И уже «лучшее место» нашел?
Столешников не ответил, не стоит портить сюрприз.
– Ты уверен? – Варя как-то не очень горела желанием выходить из машины. – Лучшее?
Сложно поверить, когда вместо центра или набережной, тебя везут на окраину, в промзону. А кафешка так и вовсе не достроенная. И при этом тебе уверенно или, вернее, самоуверенно обещают лучшее место.
– Лучшее, – Столешников довольно улыбнулся, рукой поприветствовав явно знакомого азербайджанца. Или армянина? Стыдно сказать, но Варя частенько их путала.
– Почему?
– Сейчас увидишь.
Кофе хозяин сделал и принес сам. Бережно поставил еще совсем новые чашки из «Икеи», отошел. Варя попробовала… попробовала еще… осторожно, чтобы не обидеть хозяина, поморщилась. Столешников понимающе улыбнулся в ответ. Амин, видно, был немного неправильный южанин и кофе варить не умел совсем.
– Странный выбор, если честно. Почему здесь?
Столешников состроил, как мог, загадочное лицо. Долго не получилось, да и Варя чуть не расхохоталась, а смеяться, даже если кофе не очень, вредно. Если кофе как раз во рту.
– Смотри!
Откинул голову назад, глазами выискивая Амина:
– Амин?
– Да, дарагой?
– Что такое офсайд?
Амин задумался…
– Что-то из мяса, да, э?!
Столешников показал жестом, что Амин молодец и обернулся к уже хохочущей Варе:
– Вот поэтому.
Ему нравился ее смех. Или, если быть до конца честным, все в ней нравилось.
– Еще бы ресторан приличный найти, где поужинать…
Варя сделала большие глаза, имитируя удивление. Столешников усмехнулся.
– Да, после ночи, проведенной в твоей квартире, я, по идее, жениться должен.
Она махнула рукой, чересчур легко, показывая, что ничего особенного. Ну да…
– Подумаешь – переночевать пустила. Что ж мне тебя пьяным отпускать по городу шататься?
Юра кивнул, легко соглашаясь:
– Ну да, ты же врач, в конце концов? Обогрела… реабилитировала.
Посмотрел вокруг на разбросанные тут и там коробки каких-то баз, ангары и складские площадки. Когда тебе хорошо, то и все вокруг кажется прекрасным.
Поднял глаза на Варю, ставшую вдруг серьезной. Прямо как тогда, в первый день.
– Спасибо.
– Не за что.
Сложные существа – женщины. Можешь прожить тридцать лет на свете, опыт какой-то заработать, думать, что все знаешь про них. И неожиданно понимаешь: ничего ты не знаешь. Банальная вроде бы мысль. Все мужики рано или поздно к ней приходят, все ее однажды озвучивают. А все равно удивляются.
И серьезно вроде не заговоришь – детством отдает, и играть не хочется.
– То есть, подожди, на моем месте мог быть любой?
Варя мотнула головой, сдув, совершенно как сестра, непослушную прядь.
– Нет, не любой.
Да, глупость сморозил, совсем как лет… в пятнадцать. Тогда простительно было, а сейчас? Сейчас, Юра, надо уже уметь вовремя говорить правильные вещи, не мальчик.
Он и не заметил, как долго смотрел на нее. Именно смотрел, так, как смотрят на женщин, когда вдруг понимаешь: да вот же она! Ты ее ждал, искал где-то, а она просто сидит напротив. А ты только понял и даже сам себе боишься признаться. Вот как сейчас…
Варя смутилась. Даже чуть покраснела, отводя глаза. Женщину не обмануть, женщина такие вещи чувствует сразу.
– Вау!
Вот, блин, опять как пацан себя ведет, честное слово. Но нет сил удержаться…
– Что?
– Ничего себе… Не думал, что у врача-реабилитолога может быть такая улыбка!
Она снова улыбнулась ему так ясно, что он почувствовал себя старшеклассником на первом свидании. Что там недавно говорила Дарья? Школьные годы – это скучно? Сейчас Юрка вернулся туда, с головой окунулся в ощущение ничем не замутненного счастья, когда небо голубое, солнце теплое и эта девочка напротив улыбается тебе одному.
Он неожиданно смутился своим мыслям. Надо же, как раскис. Опять бы чего не ляпнуть. И тут Столешников даже себя удивил:
– Дашке матрас смени, жесткий.
А смех у нее какой!.. Рассыпался звонкими колокольчиками, разбежался по округе, заставив даже Амина, обычно скучающего без гостей, улыбнуться, блеснув всеми своими золотыми зубами.
– Смотрю, вы с ней подружились? Селфи сделали?
Селфи, блин… Нет, не сделали.
– Классная она у тебя. А родители где?
Черт, лучше бы не спрашивал. Глаза не отвела, но они у нее… злые сразу стали…
– Ладно-ладно, не будем.
Варя пожала плечами.
– Да нет, что такого? Нормальная тема. У нас папа есть, просто он… Когда мама умерла пять лет назад, он уехал. Присылает раз в месяц какие-то деньги… Деньги…
Столешников старался не смотреть на нее. Пальцами приглаживал и без того удивительно гладкую скатерку на столе.
А Варя продолжила разом опустевшим голосом:
– С праздниками друг друга поздравляем. А у тебя как?
У него…
Не любил Столешников кого-то близко пускать к себе. Срабатывали дурацкие защитные механизмы. Всю сознательную жизнь ему казалось, что люди хотят оказаться поближе к капитану российской сборной, ну или к обладателю каких-то атрибутов успешной жизни. А до него, Юрки Столешникова, пацана с московской окраины, в восемь лет оставшегося без матери и связавшего свою жизнь с футболом, чтобы быть поближе к отцу – до него, настоящего, никому не было никакого дела.
– Да я… Отлично все, короче.
Она кивнула. Он знал, что обидел ее, но чертовы защитные механизмы уже заворочали своими шестеренками.
– Как всегда емко, откровенно, а главное – все отлично. Больше ничего не хотите добавить к общей картине?
Хочет. На самом деле хочет. Только не здесь, не сейчас.
– Нет, сегодня нет. Я вам, Варвара, за ужином расскажу. Ну что, пойдем таланты воспитывать.
Амин оказался рядом, когда они почти дошли до машины. Держал в руках старенький смартфон, старательно шевелил губами, читая:
– Это, дарагой, кароче… А, шайтан, офсайд, да, это такое положение, определяющее позицию нападающего по отношению к игрокам обороняющейся команды, как вообще недопустимую… Во.
Столешников похлопал Амина по плечу, похвалил.
И только отойдя дальше, не выдержал:
– Портится место.
И она наконец снова рассмеялась.
Глава одиннадцатая:
Мы верим мужеству отчаянных парней…
Столешников стоял у выхода, прислонившись к стене спиной. Слушал, как на галерею стадиона не торопясь поднимается любимая команда. Надо же, все-таки решили выйти на поле и потренироваться. Или что там в последнее время они изображают. Идут? Идут, красавцы…
О чем речь? Столешников прислушался. Вроде как про ребенка, что ли? Ну да, про Ярослава, сына вратаря. Вон он, Марокканец, почему-то оправдывается:
– …а куда я его дену?
Да, действительно, куда деть ребенка мужику с такими деньгами? Расскажи это Галине, через день сидящей на въезде в будке, та бы даже не посмеялась, надавала бы со злости ему по морде, не иначе.
А Раф, видно, жизнью особо не интересуется. Несет, как обычно, ерунду какую-то:
– Ну на продленку какую-нибудь можно один день оставить?
О чем они толкуют, вообще?
Ладно… Столешников дожидаться их выхода не стал. Выбрался из своего укрытия, оценив недоброе выражение на лице у каждого. Команда смотрела на тренера настороженно, с неприязнью, какая бывает от острого чувства собственной вины. Ну что, пацаны, подлянки ждете? Ну, это вы зря, Столешников – человек не самый хороший, но подлость не любит. Все только по-взрослому, все честно. Ладно… поговорим с говнюками? Поговорим, будем из них начинать людей делать:
– Здорово, Вить! Здорово, парни… знаете, что… Я где-то неправ был. Давайте забудем все и начнем заново. Вы же команда. Да, не простая, да, со своим характером, но… Вы все можете, все умеете. Я даже не знаю, чему я вас могу еще научить. Что я вам могу дать? – Столешников прошелся взглядом, как катком, хотя и прятал под безразличием все эмоции… Не, не заметили. – Но практику тренерскую получать мне надо, сами понимаете, люди взрослые. Давайте так, я буду приходить на тренировки, посижу, посмотрю. А вы спокойно работайте в свое удовольствие. Вообще расслабьтесь.
Кто-то из-за спины громко удивился, Муха, что ли, все забывает, как его зовут… беда, беда для тренера:
– В смысле? Вообще не будете тренировать?!
Какое потрясение в голосе парня. Правильно ли он все понял? И, если правильно, то как на это реагировать? Страшновато, видать, без тренера оказаться на стадионе, где, как на ладони, все видно, все и все знают, а тут такое предложение, да, Муха? Ну уйдет Столешников и уйдет, отступные заплатит, хватит аванса с первой зарплатой… а вот каждому из вас за результат, если что, самим ответ держать придется.
Вот и подумайте, как вам такой расклад, прикиньте.
– Ну а зачем вас тренировать? Вы ж не дети. Все можете… сами можете. Раф, дай-ка мяч, дай-дай, он вам, один черт, не нужен.
Он забрал хорошо накаченный, согретый руками Рафа, мяч. Тот его проводил тоскливым взглядом. Ну, что стоим, чего ждем, ребятки? На поле страшно без мячика выходить?
Столешников понимающе закивал:
– Если какие-то вопросы возникнут, ссылайтесь на меня. Скажите, мол, тренер велел силы экономить перед игрой. Штраф ввел: кто тронет мяч – тысяча рублей штраф. Любое касание мяча – штраф тысяча.
Раф недоверчиво покосился на него:
– Серьезно?
Вот Фома неверующий…
– Ну а почему нет? Вить, проследи. В остальном… Главное, на базе не бухайте, чтоб не спалили…
И пошел себе вниз, с мячом. А в спину тихо:
– Подстава какая-то…
Столешников оборачиваться не хотел, и так услышат:
– Доверять надо друг другу, пацаны, доверять!
Ну… он же их не обманул, даже сделал, как лучше. Просто они этого пока не поняли. Ничего, поймут.
На поле они вышли явно не понимая: а что теперь делать-то? Тренировка без мячей? Футболистам? Как бы оно мягче сказать, ведь…
– Вот, сука… – Раф вздохнул. Никто и не ответил.
А что тут можно ответить, когда это все же подстава. Но такая, мать его, тонкая, не придерешься.
Трибуны, обычно просто обдуваемые ветром и обсиженные воронами, когда нет игры, не пустовали. Полностью, само собой, не забиты, только от того не лучше.
– Сколько их? – Зуев, стараясь зайти за громаду Балкона, пытался подсчитать.
– Да человек сто… – Раф помотал головой. И повторил: – Вот, сука!
Столешников постарался, надо думать. Откуда еще на трибунах могли оказаться болельщики, когда нет игры? Их, «Метеора», болельщики. Механик со своей толпой – понятно, но откуда столько детских лиц, довольных и нетерпеливых. Ждут, когда команда начнет класс футбольных тренировок показывать? Без мяча? Можно, конечно, повести себя как хоккеисты на недавнем чемпионате, тупо развернуться и уйти. Можно, наверное…
– Разминаемся, – буркнул Раф, – стыдно уходить.
– Ну, разомнемся… – Петровский покачал головой. – А дальше?
– По ситуации, разминаемся, чего встали!
И Витя, сволочь, все же знал и молчал. Теперь вот усмехается стоит, свисток взял… Ладно-ладно, поняла команда, начала двигаться…
Столешников, сидя на скамейке, кивнул Рафу, показал большой палец: работайте, девочки, работайте…
Люди на трибунах смотрели. Молча, сосредоточенно, чего-то ожидая. Хмуро и недоверчиво глядя на два десятка дураков, которых кормили за свой счет и за которых «болели», как умели. И сейчас терпеливо сидят и смотрят на странную аэробику в исполнении профессиональной футбольной команды.
Раф не выдержал первым, пробежавшись, растянувшись, согревшись, смахнув первый пот, он стал искать глазами мяч. Нашел, уцепился в него, прижатого Витей к газону.
– Тысяча – Раф! – Витя подтолкнул мяч, хитро прищурился, ожидая, кто победит: жадность или гордость.
Тысяча? Крутовато! Ее еще заработать надо. Вон тому дядьке с двумя пацанами на трибуне, сколько смен в порту отпахать надо, растаскивая контейнеры с сухогрузов, чтобы заработать тридцать, сорок, ну, пятьдесят таких бумажек? А ему, полузащитнику клуба, сколько игр надо слить?…
– Да в жопу… – Раф подкинул мяч, подбил коленом, подбил еще, повернувшись к команде: – Кто со мной, ребят?
«С ним» решила половина команды…
Столешников кивнул своим мыслям, глядя на трибуну, где несколько человек болельщиков подбадривали проштрафившуюся команду. Ну, хоть кто-то человеком оказался, молодцы…
Госпожу президента он даже не увидел, а скорее почувствовал. Лариса шагала по дорожке, на ходу радостно улыбнувшись и приветствуя трибуну. Ей помахали уже активнее, кто-то из ребят Механика даже привстал, здороваясь с Ларой.
– А что тут происходит? – она протянула ему несколько папок с данными футболистов.
– Тренируемся.
– Со Смолиным я поговорю, – Лариса не присела, стояла, прямая и напряженная, как рапира перед боем. – Варенникова, Масикова, Додина – в корзину. Вылетят с волчьим билетом за слив с «Шинником».
– Нет, – буркнул Столешников, не отрываясь от начавшейся распасовки и приемов.
– Надо решать. У тебя трансферное окно через три дня закрывается. Если сейчас новых не возьмем, потом поздно будет.
Правильно все она говорит. Он и сам знает. Но…
– Усиливаться надо, но из старых никого не отдам.
Юре удалось ее удивить. Лариса недоверчиво уставилась на него. Ну, да-да, Лариса Владимировна, не стоит думать, что Столешников вдруг свихнулся. Просто…
– Почему?!
Лучший ответ на этот вопрос: потому что. Или: по кочану с капустой. Но вряд ли стоило именно так отвечать своему непосредственному начальству. Столешников усмехнулся, все еще глядя на поле:
– Нравятся они мне. Приятные ребята…
А на поле… а на поле дело пошло.
Парни потихоньку сдавали позиции. Пусть играют пока не все. Зато, сволочи, как играют! Витя, бедный, записывать не успевает:
– Марокканец, с тебя два рубля… Раф… Раф! Понял, да? Раф, семь тысяч… Зорик, три… Зяба, пять… Нет, семь… Три…Марокканец! Я… две!
Ай, умница Петровский, не выдержал все-таки! Игрока в себе не спрячешь, он даже жадность победит! Врубился все-таки! Подхватил, подработал, подбил и вперед, да прямо с радостным криком:
– Депозитом двадцаточку запиши, Вить!
Витя сбился, шевелил губами, вслух повторяя суммы, игроков… Ох, Витя-Витя, забил бы ты на это дело, пусть ребята играют! Взгляни лучше, как Петровский разошелся, в обводку, вышел на удар, красота!
Марокканец взвился с места пружиной, резко и красиво… в левый угол, встречая закрученный мяч… отбил! На угловой, почти не берущийся отбил, зараза такая! И куда только делись его обычная лень и медлительность?
– Видели! – Столешников вскочил, обернулся к трибуне. – Видели!
Конечно, все видели, половина на ногах стоит, кричат, что-то спорят друг с другом, завелись, радуются. Пацаны, что с дедом пришли, вообще чуть на поле не выбежали…Это же другое дело совсем.
Витя, наконец разобравшись, свистнул:
– Марокканец – четыре!
Четыре? Четыре?! Да хоть пять, так и говорило раскрасневшееся лицо вратаря, хоть шесть!
И…
Столешников незаметно и тихо ударил кулаком по ноге. Да, да, пошли остальные в игру, все пошли. До последнего!
А трибуна, как один, стояла на ногах, снимая на мобильники, радостно объясняя что-то друг другу… Хорошо.
Лариса покачала головой, наблюдая за полем. Вроде радоваться должна, а она – темнее тучи. Молча повернулась к Столешникову, а вопросов в глазах – вагон и маленькая тележка. Хотя бы один озвучила, что ли?
В «гляделки» госпожа Вольская проиграла первая:
– Ты ничего рассказать мне не хочешь?
Конкретнее бы спросила, может, и рассказал бы. Столешников пожал плечами.
– Да нет, наверное.
Лариса забрала папки-досье, скрутила в тугую трубку, кусая губы. Плохо, не заслуживает она такого, молодчина же… Но вот что ей сказать? Что он, Юрий Столешников, прикатив в Новоросс на удачу подзаработать, вдруг неожиданно понял что-то важное? И важное это, как пазл, сложилось из многих деталей? Что маленькая девчонка показала ему, что нужно больше доверять своему таланту?
Что команда, все эти парни, на самом-то деле просто потеряли веру в себя?
Что футбол всегда был больше, чем просто игра?
Что за последние два дня Столешников получил от жизни больше, чем за предыдущую пару лет?
Надо сказать, надо… Но не сейчас. Все футболисты суеверные, да и люди тоже. А он только-только нащупал важное, нужное, всем нужное, людям на трибуне, его балбесам на поле, так долго самих себя обманывающих, ему, Юре Столешникову, и тебе, Лара Вольская, тебе, возможно, больше, чем другим.
Он пока помолчит, если она не спросит напрямую. Не надо пока, Лариса Владимировна.