– Как тебе будет угодно. Смотри, она нам машет.
Карл любезно и жизнерадостно машет в ответ.
Мы молча идем по голой лужайке. Почему-то я возлагаю большие надежды на эту красную точку. В доме есть комната, которая может дать много ответов. Я заставлю Карла провести там несколько минут. Он услышит крики жертвы, зуб даю.
Риелтор, придерживая соломенную шляпу с большими полями, спускается по замшелым ступенькам крыльца. Под прогнившей лестницей видна прохладная черная пещера – сестра непременно затащила бы меня туда поиграть в «Тролля под мостом». Ей нравилось слушать, как я визжу от страха.
– Вы опоздали, – бесцеремонно заявляет агент. – Меня зовут Труди. Добро пожаловать в Калверт. Прекрасное место, чтобы отдохнуть от постылой городской жизни. Конечно, сейчас Калверту не хватает былого величия, однако в Викторианскую эпоху это был четвертый по величине город Техаса. «Аббатство Даунтон» отдыхает. Этот великолепный особняк возвращает нас в далекое прошлое. Да, в ремонт придется вложиться, но оно того стоит!
Ни слова про убийство (а ведь убийства в Калверте – большая редкость) и лишь легкий намек на то, что ремонт особняка за миллион долларов обойдется еще минимум в два.
Пока риелтор произносит вызубренную наизусть речь, я в сотый раз задумываюсь о том, как лживы бывают фотографии.
На сайте агентства недвижимости Труди выглядела лет на тридцать моложе. Толстый слой розовой пудры на ее лице похож на маску – он заканчивается сразу за линией подбородка. На губах – алая помада. Когда эти губы морщатся, я не могу оторвать от них взгляд. От ослепительного солнца в сочетании с яркими зебрами и пеликанами на ее блузке у меня немного кружится голова.
– Миссис Ти обожала «Даунтон», – говорит Карл. – Особенно любила мистера Бейтса, пока тот не начал ругать стряпню жены.
Труди пренебрежительно улыбается. По телефону я сказала ей, что у него деменция и что мы с мужем ищем большой дом, требующий ремонта и перепланировки, в котором можно разместить его консалтинговую фирму, моего больного престарелого отца и нашу растущую семью.
Утром я вытащила серьгу из носа, а в уши вставила два маленьких серебряных крестика. Волосы убрала в длинный старомодный хвост. Мой белый сарафан «Энн Тейлор» заканчивается ниже колен. На пальце сверкает мамино обручальное кольцо, которое два месяца назад я стащила из ее шкатулки с украшениями.
Впрочем, выражение лица у Труди все равно недоверчивое. Она то и дело поглядывает на крошечное отверстие в моей ноздре. А сейчас смотрит на нашу машину – увиденное ее слегка успокаивает, и она решает показать нам дом.
– Вы исследуете паранормальные явления?
– Нет, – отвечает Карл.
– Работаете в журнале или газете?
– Я – нет, – говорит Карл. – Не удивлюсь, если она работает.
– Сюда приходит много любопытных, – поясняет Труди. – Я не хочу зря тратить время.
– Как я понимаю, дом выставлен на продажу четырнадцать лет назад, – обходительно вставляю я. – Мы, конечно, слышали про убийство. Мой отец… верит в привидения. Прежде чем вбухать в этот дом половину наследства мужа, я хочу удостовериться, что он не напугает папу.
Карл кивает.
– Да, мне нужно увидеть ту самую комнату.
– Что ж, это хотя бы правдоподобно, – говорит Труди, поворачиваясь к двери. – Я смогу показать вам большую часть первого этажа, включая просторную спальню – идеальную комнату для вас, сэр. Также на первом этаже располагаются кухня, столовая, две гостиные, несколько небольших уютных комнаток и кабинет в задней части дома, где и произошло упомянутое вами событие. Уборку производили профессионалы, все чисто – пятна можете не искать. В машине у меня есть альбом с фотографиями спален и уборных второго этажа, а также помещений для прислуги на третьем этаже, но сперва предлагаю осмотреть первый, а дальше видно будет. Прежде чем подняться наверх, вы должны будете подписать освобождение от ответственности, поскольку все лестницы в плохом состоянии. И хотя я запросто могу проползти под опускающиеся ворота гаража, на каблуках по этим гнилым доскам я не пойду, не совсем еще из ума выжила. Так что придется вам прийти сюда с моим боссом, который, честно говоря, давно хочет избавиться от этой громадины. Убийства помогают продавать только книги и оружие, любит говорить он.
– Очень жаль, что осмотр будет неполным, – ворчит Карл. – А много было пятен?
Труди делает вид, что не услышала его вопроса, набирает код на железном ящике рядом с дверью, открывает его и достает оттуда ключ. Смотрит на часы.
– Отведу вас сразу в тот кабинет. Если вам станет жутко, остальные комнаты можно не смотреть.
– Не станет! – заверяет ее Карл.
Мы входим в коридор, который из-за темноты и пыли кажется бархатным. Единственный источник света – две щели под фанерными листами, которыми заколочены окна.
– Смотрите под ноги, – предупреждает Труди. – Электричества здесь нет, мы показываем дом только при свете дня.
Грязное витражное окошко на лестничной клетке отбрасывает вниз цветные блики. Когда мои глаза привыкают к темноте, я различаю пустую гостиную справа и заложенный кирпичами камин. Труди уже решительно шагает вперед по длинному коридору.
Должно быть, по этому самому коридору Викки шла навстречу своей смерти. Я подталкиваю Карла в спину, как он, вероятно, подталкивал ее. Труди со знанием дела освещает фонариком потолки и стены. Мне почти не слышно, что она говорит.
– Как-как вы сказали? – переспрашивает Карл. – Обделанные стены?..
Мы подошли к массивной и очень красивой деревянной двери в конце коридора. Я помню эту тонкую резьбу – на фотографиях она была перетянута желтыми лентами. Мы с Карлом подходим вплотную к Труди, а она, направляя луч на связку ключей, принимается искать нужный.
– Отделанные натуральным деревом стены, сэр. От-де-лан-ные.
Она распахивает дверь и приглашает нас в длинную узкую комнату, которая тянется вдоль задней части дома. Сквозь трещины в стенах сюда попадает достаточно света, чтобы разглядеть крысиный помет на дешевом линолеуме, два сломанных стула, розовый крест на фанерном листе, выведенный краской из баллончика, и надпись «ЕОДВА».
– Что это значит? – спрашивает Карл.
– «Еще один день в аду», – шепчу я в ответ.
Труди уже прошла в глубину комнаты.
– Местное хулиганье, что с них взять. Раз в месяц мы меняем дверной замок, но патрульные до сих пор заглядывают сюда каждую ночь. На Хеллоуин – каждый час.
Когда она поворачивается к нам, я испуганно охаю. Теперь понятно, почему я так плохо слышала ее в коридоре. Нос и рот закрыты белой маской, видны только глаза. К тому же она зачем-то подняла блузку, обнажив бледную жировую складку на животе и кобуру с пистолетом.
– Простите, не хотела вас напугать. Я аллергик и такие старые дома показываю только в маске. Мало ли, сколько асбеста в этих стенах… Раньше я и клиентам предлагала маски, но они в последнее время недешевы, не хочу тратить их на кого попало. Полуразрушенные викторианские особняки покупают не каждый день – я уже лет пять таких не продавала.
Я не свожу взгляда с ее руки, лежащей на кобуре пистолета, очень похожего на мой. Он так и остался в чемодане, почему-то мне даже в голову не пришло вооружиться перед осмотром дома.
– Муж настаивает, чтобы я носила с собой пистолет. Читали в Интернете, что бывает с женщинами-риелторами? Нет ничего предосудительного в ношении оружия. Вам очень повезет, если я окажусь рядом в кинозале, когда какой-нибудь ворюга наставит на вас пушку.
– Безусловно… Вам по службе необходимо!.. – выпаливаю я.
Карл стоит в углу и о чем-то тихо беседует со стеной. Я различаю слова «арт» и «шок». Бред какой-то.
– Ну, место он нашел, – говорит Труди, кивая на моего «отца». – Вы не представляете, сколько всяких охотников за привидениями и прочих чокнутых нам звонит. Викки Хиггинс была славной девушкой и заслуживает покоя после смерти. У нее впереди была целая жизнь. Ее муж живет на прежнем месте, через улицу отсюда. Я продала ему дом за год до смерти Викки. Вы бы видели, какой она там ремонт провернула! А его новая жена взяла и все переделала, места живого не оставила. Вы знали, что Викки исчезла аккурат в годовщину свадьбы? Когда муж вернулся домой к ужину, на кухне так и лежал размороженный стейк – уже изрядно подсохший и посеревший. Дома никого. Место преступления нашли спустя тринадцать дней.
– Ее зарезали на этом самом месте, верно? – спрашивает Карл из противоположного конца комнаты. – Кровь так и брызнула во все стороны. Прямо на красные обои с принтом из артишоков. В углу остался кусочек обоев, можете взглянуть. Сколько интересных фактур – отличный был бы снимок.
Он поднимает руки к лицу и щелкает языком.
– Так, все. С меня хватит. – Труди выхватывает из кобуры старенький «ругер» и показывает нам дулом на дверь.
Карл, зачарованный стеной, не сходит с места.
Мы выходим на лужайку перед домом, и палящее солнце в считаные секунды рассеивает чары. Труди быстро вывела нас на улицу и теперь занялась привычными делами: снимает маску и прячет пистолет. Я поворачиваюсь к Карлу.
– Может, прогуляешься немного с Барфли? Ему давно надо в туалет. Поводок на полу под сиденьем. А я пока договорю с Труди.
Карл крутит пальцем у виска, показывая на риелтора – та возится с кобурой и на нас даже не смотрит.
– Сейчас-сейчас, – говорит она. – Не хочу отстрелить себе придатки, хотя они мне больше и ни к чему.
Когда она поднимает голову, я вручаю ей пятьдесят долларов.
– Пожалуйста, не обижайтесь. Мы не хотели отнимать ваше время. Поужинайте с подружкой в каком-нибудь хорошем месте за наш с папой счет. Дом очень красивый, но я вижу, что случившееся даст слишком много пищи его богатому воображению.
Труди медлит, что-то прикидывая и лихорадочно обкусывая остатки алой помады. На внутренней стороне маски, которая болтается у нее на руке, я замечаю кроваво-красное пятно.
Она мне не верит, конечно же. И понимает, что это взятка.
– Почему бы и нет! – наконец восклицает она. – Поужинаем с сестрой в «Марлине».
– Вот и славно. Спасибо вам еще раз.
– Подождите. Хочу кое-что прояснить, пока вы не уехали. В той комнате были синие обои, а не красные. И Викки Хиггинс застрелили, а не зарезали. Из стен потом выковыряли восемь пуль. Тело так и не нашли. Но по количеству крови на полу и стенах можно было заключить, что она погибла. А потом ее родители решили устроить похороны: неподалеку от склепа Орвиссов поставили памятник и зарыли в землю пустой гроб. Впрочем, это вы наверняка слышали.
Я киваю. На одном техасском сайте про привидения написано, что над пустой могилой Викки Хиггинс развевается ее свадебная фата. Иногда ее видно даже при свете солнца. Бред.
Труди делает скорбное лицо.
– Там, в доме, ваш отец мог вспомнить что угодно. Как его бабушка случайно расплескала миксером тесто для торта «Красный бархат», например. Сочувствую вам, правда. Все симптомы налицо. Моя мать перед смертью страдала паранойей. Думала, за ней кто-то следит. Как-то раз она открыла банку со стручковой фасолью и накинулась с острой крышкой на мою сестру. Конечно, сестрица у меня – та еще стерва. Не дай бог, оставлю в раковине тарелку или кусочек картофельной кожуры – живьем сожрет. Я еще чай не допила, а она уже тащит из рук кружку, чтобы помыть. В общем, поаккуратнее с отцом. Не спускайте с него глаз.
22
Мы с риелтором устроили своеобразную игру: кто первым тронется с места и покинет Кровавую Викторию. Я тяну время изо всех сил и помогаю Барфли устроиться на заднем сиденье. Наконец Труди не выдерживает и, махнув рукой как белым флагом, уезжает.
Я жду еще пять минут, после чего выезжаю на перекресток. Желтого «Мини Купера» Труди нигде не видно. Тогда я проезжаю одну улицу и сворачиваю к небольшому викторианскому домику, где раньше жила Викки Хиггинс. В двух кварталах от него Викки Хиггинс умерла.
Слишком уж близко.
Однако это действительно дом Джона Хиггинса, мужа Викки. Я несколько раз проверила адрес, да и Труди только что это подтвердила. Как она и сказала, новая жена Джона живого места на доме не оставила – в нем не осталось ничего от былой викторианской женственности. Уцелел лишь крошечный вензелек над крыльцом. Серый сайдинг, алюминий, пластиковые окна, большая пристройка – все эти перемены удешевят любой дом, что уж говорить об историческом памятнике.
Во дворе установлено баскетбольное кольцо, а к перилам на крыльце пристегнут дорогой розовый трехколесный велосипед. Педантичный хозяин огородил трехдюймовым пластиковым заборчиком идеально ровную и чистую лужайку. Возможно, новая жена и двое детей помогли Джону Хиггинсу забыть свое страшное прошлое, которое поселилось в каких-то двух кварталах отсюда. А может, он и не хочет забывать.
Выходить из машины нет смысла. На мои письма и звонки Джон не отвечал (я даже звонила ему на работу в юридическую контору). К тому же сейчас никого нет дома. Я просто хочу увидеть своими глазами, где Викки Хиггинс оставила портиться размороженный стейк. Как знать – вдруг и Карл что-нибудь вспомнит. Броские цвета дома, в котором жила Викки Хиггинс, запросто могли отпечататься в каком-нибудь укромном уголке его памяти.
Помню, год назад, в одной далласской закусочной, мать Викки показала мне фотографию младшей дочери на крыльце этого самого дома, с малярной кистью в руке. «Викки так гордилась своей работой. Называла дом «разукрашенной леди», а потом дала ему и имя: Олив. Он был зеленый, с красными ставнями цвета пименто. Все архитектурные особенности Сан-Франциско 1890-х бережно сохранены. Поначалу ее одолевали сомнения: может, покрасить в пурпурный и персиковый? Бирюзовый и золотой? И так далее. Как-то ей попалась старинная статейка из калифорнийской газеты, автор которой предупреждал: новая тенденция красить дома в яркие цвета доводит до сумасшествия даже спокойных и благонадежных граждан. Порой я гадаю, может, это правда? Может, цвет дома свел кого-то с ума и заставил убить мою дочь?»
Мать Викки поведала мне об этом спустя почти два часа беседы. К тому времени глаза у нас обеих были на мокром месте. Она показала мне фотографию свадебного платья, которое положили в гроб вместо тела – ведь Викки, как и мою сестру, до сих пор не нашли.
Прямо на столик в кафе (помню сервировочную салфетку с кроссвордом и крестиками-ноликами) я выложила шесть фотографий Карла с разных ракурсов. Она сказала, что никогда не видела этого человека.
Мы встречались в пятнадцати милях от ее дома. Она подумала, что это вполне нейтральная территория для встречи со странной девушкой, которая умоляла о встрече (потому что у нее тоже пропал без вести близкий человек). Разумеется, я и так знала, где она живет – в скромном деревенском домике в Плано по соседству со старшей дочерью (двумя годами ранее та послала меня куда подальше и захлопнула дверь у меня перед носом).
Когда мы выпили по первой чашке кофе, я успокоилась. Мать Викки была рада поговорить о пропавшей дочери – и не важно, чем я руководствовалась на самом деле.
– Осторожнее! – шипит Карл.
Ворота пристроенного к дому гаража начинают подниматься. Кто-то либо уезжает, либо подъезжает. Очень скоро на подъездную дорожку влетает ответ – зеленая «Приус». Из машины выскакивает тощая краснолицая женщина в черных лосинах для занятий йогой и обтягивающем розовом топике. Полагаю, это Диди, вторая жена Джона – та, что бездумно прошлась серым ластиком по дому Викки. А заодно по морщинам на своей аватарке в «Фейсбуке». Труди тоже явно взяла этот ластик на вооружение.
– Мне только что позвонила Труди и предупредила, что вы можете сюда заглянуть! – противно вопит она. – Прочь от моего дома, а то я звоню мужу!
И копам!
Она уже лезет в окно машины, демонстрируя все щербинки на ненакрашенном лице, обдавая меня вонью його-пота и прилежно съеденного на завтрак вареного яйца.
В одном из пластиковых контейнеров у меня в багажнике лежит несколько фотографий Викки, белокурой, бледной и хорошенькой. Эта женщина – жалкое подобие Викки, небрежная и скверная репродукция. Мать Викки говорила, что Джон встретил эту мегеру на поминках, когда его пропавшую жену официально признали умершей. «Ну и поделом ему! Вечно он работал допоздна».
– Вообще-то мы не у вас дома, – вмешивается Карл. – Мы стоим себе на улице и никого не трогаем. А про Труди вообще первый раз слышим.
– Ах ты сукин сын! Труди сказала, какая у вас машина!
Диди засовывает руку в салон и крепко хватает меня за хвост.
– На вашем месте я бы ее отпустил, – предупреждает Карл. – Это в ваших интересах. Она куда сильнее, чем выглядит.
Женщина не унимается.
– Ох, как мне надоела эта Викки! Ходит за мной, как тень.
– А вам не приходило в голову, что это вы – ее тень? – спокойно осведомляется Карл. Я пытаюсь осадить его злобным взглядом, но не могу повернуться. Хватка Диди не ослабевает.
В одном он прав. Я знаю, как вырваться из этих клешней. Но пока не готова этого делать. Разум Карла вновь оживился. Может, он узнал дом? Вспомнил Викки? Или он всегда ее помнил?..
– Слышали про Николь Лакински, которая пропала в Уэйко? – спрашивает Карл. На мою щеку приземляется теплая капля его слюны.
– Ты вообще слышишь, что я говорю? Мне плевать! – Вопль Диди оглашает улицу, совершенно безмятежную и тихую (только неумолимо гудят кондиционеры на окнах).
– У Николь и Викки было кое-что общее, – продолжает Карл.
– Что? – почти одновременно спрашиваем мы с Диди.
– Об этой мелочи ничего не говорили на суде. Адвокат и прокурор решили, что обеим сторонам это только навредит. – Карл хватает Диди за запястье. – Советую вам расспросить мужа.
Мускулистый узел на его предплечье нервно дергается. Хватка у Карла железная.
– Так-так, теперь я вспомнила, кто ты такой. Фотограф, которому удалось отмазаться. Серийный убийца. В газетах писали, что ты бездомный. Живешь в каком-то реабилитационном центре.
Барфли начинает волноваться – сначала коротко тявкает, потом принимается быстро и хрипло лаять. Не дай бог, швы разойдутся. Или соседи вызовут полицию. Глазки Диди бегают между мной и Карлом. Она пытается вырвать руку из его хватки, но при этом не отпускает мой хвост. Каждый волосок на моей голове вопит от боли.
– Вздумаешь обо мне болтать – я, пожалуй, нанесу тебе еще один визит, – говорит Карл. – Профессиональную фотосессию хочешь?
Ну все, довольно. Я нажимаю кнопку стеклоподъемника, Диди в последний момент успевает вырваться и отскочить. Одними губами я говорю ей «извините» и трогаюсь с места.
Диди может выкрасить дом в какой угодно цвет, но внутри по-прежнему заправляет мертвая Викки. Это она решает, достаточно ли хорош секс у Диди и часто ли муж будет говорить ей «люблю». Она решает, когда ей срываться и орать на детей, когда детям чувствовать себя одинокими, нелюбимыми или разбалованными, какие игрушки ломать, когда и почему.
Ограничится ли Диди одним бокалом вина или тремя, проспит два часа или семь, накрасится ли утром, заправит кровать и разложит ли сверху все эти бессмысленные подушки. Сколько бы Диди ни занималась йогой, только Викки решает, как ей дышать – глубоко или не очень.
Может, Диди не всегда дергала за хвосты первых встречных. Может, и Викки не была такой уж душкой, какой ее описала мать. Но мертвым прощают все грехи.
Я заговариваю с Карлом, только когда Диди в зеркале заднего вида превращается в крошечную фигурку, похожую на нарисованного ребенком человечка. Уверена, ее пальцы-палочки сейчас звонят куда не надо, но я все равно резко торможу прямо посреди дороги.
– Это правда? Между пропавшими девушками была какая-то связь? Прокурор скрыл улики?
Дело об исчезновении Николь Лакински живет и дышит внутри меня. Она значит для меня гораздо больше, чем все остальные пропавшие – кроме сестры, конечно. Информации было просто море: свидетельские показания, копии судебных протоколов, статьи в газетах и Интернете. А сколько бутылок «Шайнера» я поставила копам – не счесть. Сколько раз я флиртовала и нарушала границы дозволенного с подозрительными типами. Неужели я не заметила самую крупную деталь головоломки?
– Понятия не имею, – отвечает Карл. – Может, напомнишь? И кого я еще убил, по-твоему?
23
Гигантский оранжевый шар луны играет в прятки с горой ночных облаков. Обманчиво успокаивающее зрелище – на этой темной дороге я чувствую себя так, будто меня хоронят заживо; шины протяжно стонут, соприкасаясь с асфальтом, а рядом спит серийный убийца. От радио никакого толку: там только оглушительные помехи.
Время от времени машину встряхивает на колдобинах. Это меня пугает и не дает заснуть. Барфли принял вечернюю дозу болеутоляющих и спит без задних ног. Карл тоже проглотил пару собачьих таблеток (или сделал вид), после чего прислонил к двери пуховую подушку и захрапел. У его ног лежит горстка камней и гальки, «намытых» на последней парковке. «Золото», – сказал он на полном серьезе.
Карл заставил меня купить подушку с наполнителем из натурального пуха и плотную наволочку в виде американского флага. И еще одну подушку и спальный мешок для Уолта, которому он заботливо постелил на полу под задним сиденьем. «Прекрасная койка», – сказал он Уолту. Или Барфли. Или обоим. Еще 310 долларов 24 центра выброшено на ветер.
Я мысленно представляю себе все скрытые камеры в магазине товаров для дома, на кассе, на парковке. А ведь здесь, в Брайане, я хотела лишь тихонько забрать новую арендованную машину и убедиться, что бронь следующего отеля никуда не делась.
В «Уотабургере», где у нас был поздний обед, я переоделась. Прощай, сарафан «Энн Тейлор»! Мой наряд в следующем акте: короткая джинсовая юбка, обтягивающая белая майка, красный лифчик с эффектом «пуш-ап» и дешевые босоножки на высоком каблуке. Я распустила волосы, вставила в нос колечко, подвела глаза черным карандашом.
В автопрокате «Авис» я уверенно всучила менеджеру вторые липовые права. Волосы на фотографии светлые, а у меня до сих пор оттенка «вишневая кола», но я решила, что придираться никто не будет.
Пофлиртовав с симпатичным пареньком за стойкой (его звали Майк), я спросила, не читал ли он научно-фантастический триллер, где рыжие девушки действовали на главного злодея, как криптонит. Мой парень обожает эту книгу, сказала я Майку. Поэтому я покрасилась в такой цвет, чтоб ему угодить. Мы едем на охоту в Оклахому, но потом я, пожалуй, его брошу. Он уже предлагает мне вставить силикон в сиськи, моих ему, видите ли, мало!
После этой фразы Майк с трудом мог смотреть мне в глаза, однако строго наказал никого не пускать за руль (впрочем, нам обоим было ясно, что ему все равно). Я выбрала белый четырехдверный пикап, потому что таких машин на дорогах Техаса как собак нерезаных.
Историю про злодея, который терял силу при виде рыжих девушек, рассказывал мне тренер, пока я колошматила боксерскую грушу. Он пытался донести до меня простую мысль: ахиллесовой пятой человека всегда оказывается что-то неожиданное. Удар по психике, а не по башке.
Я немного доплатила за пикап со съемной брезентовой крышей и тонированными окнами. Пришлось воспользоваться кредиткой – это было неизбежно.
Карл все это время сидел в машине и носу оттуда не показывал. Пропустил очередной мой выход. Теперь их уже два. Рейчел бы мной гордилась. С Арти, администратором мотеля, я была недовольной женой, ехавшей на похороны тетушки. С озабоченным менеджером автопроката – рыжей вертихвосткой, которой надоел ее парень-работяга. Еще чуть-чуть – и я начала бы размахивать своей майкой, как флагом Конфедерации.
Пришлось идти на риск и разрешить Карлу ненадолго сесть за руль «Бьюика», а самой поехать в пикапе. Бросить «Бьюик» на студенческой парковке предложил он. И сам же быстренько прикрутил обратно настоящие номера, после чего установил вторые липовые на пикап. Я тем временем перетаскала коробки и чемоданы из старой машины в новую.
Поскольку «Бьюик» арендован на три недели, автопрокат еще долго не будет его искать. И уж точно не станет искать на этой парковке.
Рановато, конечно, мы поменяли машины и номера. Слишком быстро обзавелись собакой и накликали на себя гнев Диди. Слишком быстро – и изящно – Карл начал действовать со мной в унисон.
Пока он не смотрел, я заглянула под консоль «Бьюика» – хотела забрать шарф Лолиты. Шарфа там не было.
Через дорогу быстро перебегает какая-то тень. Я бью по тормозам. Карл подскакивает на месте. «Енот», – успокаиваю его я. Он оборачивается и проверяет, как дела у Барфли. Тот даже не проснулся.
– А это еще кто?! Сзади?
– Может, твоя подружка-призрак вернулась. – Рискованно, знаю. В учебнике советовали научиться принимать галлюцинации как данность и по возможности подыгрывать. «Вреда от этого никому не будет. Не провоцируйте конфликты».
– Да хватит называть их призраками! – рявкает Карл. – Давно за нами едет эта машина?
Я смотрю в зеркало.
– Не знаю. За нами часто кто-то едет, машины вроде всегда разные. Я слежу.
– Тормози.
– Что?!
– Когда одолеем этот холм и они на несколько секунд потеряют из вида наши фары, быстро найди место, куда можно незаметно встать.
Мы спускаемся к подножию холма, и Карл вырывает у меня руль.
– Сюда!
Мы очутились на полукруглой гравийной площадке. Я выжимаю тормоз. Свет фар выхватывает из темноты ворота для скота и старомодную кованую арку – обычно так выглядит въезд на крупное фамильное ранчо.
– Вырубай свет, – приказывает Карл. – Проезжай в ворота, разворачивайся лицом к дороге и глуши мотор.
Не знаю, чего мне больше бояться – преследователей, Карла или собственной безропотности.
Мы сидим в полной темноте и смотрим на дорогу. Тишину нарушает только дыхание Карла. Мимо на всех парах проносится та самая машина.
– Ничего, к этому привыкаешь, – говорит Карл и кладет голову на подушку. – Постоим тут на всякий случай. Они скоро сообразят, что мы остались позади, и остановятся. Выждут минут тридцать, потом уедут. Поспи пока.
Внутри я протестую, но голова уже с трудом держится в вертикальном положении – и до сих пор болит после близкого знакомства с Диди. Да уж, день третий выдался тяжелым. Мы дважды останавливались, чтобы Карл мог поискать золото среди камней на обочине. Но вдруг он прав? Было время, когда из-за неотступного ощущения слежки я регулярно нарезала круги по городу. За мной действительно могут следить. Я знаю, сколько законов нарушила и сколько осиных гнезд разворошила. Но кого боится Карл?
Его дыхание вновь стало размеренным, голова вжалась в подушку. Меня подмывает стащить такую же из-под головы Уолта.
Нажимаю кнопку, и спинка водительского сиденья легко опускается.
Сестра рядом. Впервые я почувствовала ее присутствие через три дня после исчезновения. У меня зачесалась голова, будто Рейчел вновь взялась за мои «колоски», как и обещала. Конечно, когда я тайком посмотрела в зеркало, волосы были по-прежнему всклокочены и перемазаны соплями.
Рейчел не имеет ничего общего с призраками Карла. И она уж точно не мой ангел-хранитель. Никакой ангел не позволил бы мне осуществить задуманное. В чемодане лежит «глок». А вот смогу ли я – пусть и столько тренировалась – воспользоваться им по назначению?
Откидываюсь на спинку сиденья и смотрю на луну, разглядывающую меня сквозь панорамный люк.
Игра в прятки на небе закончилась.
Тучи превратились в беснующийся океан. Луна борется с неизбежностью и тонет в черной непроглядной пучине.
Вот она сияет, а вот ее накрыло с головой.
Как мою сестру.
24
Мне было двенадцать, когда сестра исчезла. Ей было двенадцать, когда она стояла на дне той могилы, смеялась и тянула мне руки.
Настало лето, Рейчел приехала домой на каникулы, и дома царил «благословенный хаос», как говорила мама. Пока сестра училась, меня не покидало ощущение, что у нашего обеденного стола не хватает одной ножки. А потом этот стол изрубили на дрова.
Несмотря на разницу в семь лет, мы с Рейчел всегда жили в одной комнате. Поэтому с полицией разговаривала я, пока мама безутешно рыдала. Назвала обхват ее груди, талии и бедер в дюймах (32–25–34), размер одежды (4), вес (108 фунтов), сколько у нее пирсингов (три: один в носу, два спрятаны), сказала, какие наркотики она употребляла (изредка покуривала травку), и сообщила про шрам на коленке длиной в три четверти дюйма – упала на софтболе.
Я могла бы рассказать, что утром Рейчел выехала на работу (сидеть с соседскими детьми) чуть раньше обычного – ровно в 8.14. Она съела сухой завтрак «Чириос» с миндальным молоком, почистила зубы фиолетовой щеткой и пастой «Крэст уайт», надела джинсы, синюю футболку и серебряные сережки в виде сердечек – подарок от бывшего парня.
Ее последние слова перед уходом были: «Прости, я доела клубнику». При этом она ехидно улыбалась. Мы обе обожали клубнику, и свою половину упаковки Рейчел прикончила еще вечером – конечно, я разозлилась. С тех пор я эту ягоду в рот не беру, а перед сном ищу ее в списках содержимого желудка неопознанных трупов.
Когда Рейчел исчезла, на задней стенке моего шкафа уже давным-давно не висела фотография девочек-близняшек. Я и думать о них забыла – и о той наивной глупышке, которой когда-то была. В шкафу потихоньку стали появляться снимки совсем иного рода. Моя тайная галерея была целиком посвящена подозреваемым.
Когда я раздвигала висящую в шкафу одежду – голубое выпускное платье Рейчел и ее домашний рождественский халатик леденцовой расцветки, меня встречал мистер Эверсли (бывший учитель английского). Его фотографию я вырезала из старого дневника сестры. Он всегда ставил ей одни пятерки, хотя английский она знала в лучшем случае на «четыре». Поначалу этого было достаточно, чтобы попасть в мой список подозреваемых.
Справа, между моими любимыми джинсами и свитером с розами, я поместила фотографии двух ее бойфрендов. С одним она встречалась летом, на каникулах, а с другим зимой, пока училась в театральном.
Дальний угол шкафа был посвящен трем жившим поблизости типам, имена которых я нашла в списке преступников, отсидевших за преступления сексуального характера. Я исподтишка фотографировала их во дворе или сквозь окна, а один даже погнался за мной со шлангом в руке. Мне повезло. Он слишком привык к неустанным домогательствам бешеных теток из сообщества «Мамы против педофилов», чтобы писать на меня заявление в полицию.
К школьному выпускному весь мой шкаф изнутри оказался заклеен фотографиями, газетными вырезками и картами. Когда родители куда-нибудь уезжали на пару дней, я выкидывала на пол одежду, распахивала дверцы и устраивала своеобразную выставку.
Конечно, свою одержимость я тщательно скрывала. Под красной подкладкой моего чехла для скрипки хранился список всех мест, которые Рейчел посетила за последнюю неделю жизни.
В четырнадцать я купила черные кеды, черную футболку, фонарик и спрятала все это вместе с одним из отцовских пистолетов под половицу в спальне. Рыская ночью по окрестностям, я упивалась своим превосходством над хищниками этого мира – они-то думали, что смотрят на спящие дома, а я не спала.
Отец знал, что я храню у себя в комнате пистолет. Он сам мне его дал, когда Рейчел пропала. Дважды в месяц мы вместе ходили в тир. Он надеялся, моя рука не дрогнет, если придется защищаться. И кобуру, которая сейчас на мне, тоже купил он. Время от времени меня подмывало все ему рассказать. Возможно, тогда бы наша жизнь сложилась иначе. Возможно, он бы не позволил своему сердцу остановиться так рано – ради меня.
Под подушку сестры я спрятала блокнот со списком девушек 18–28 лет, пропавших в Техасе за десять лет до и вскоре после исчезновения Рейчел. Список этот я пополняю до сих пор. Раньше я мысленно твердила их имена перед сном, как нормальные люди считают овец. Теперь их стало слишком много, запомнить столько имен я не в состоянии.
Отправляясь в библиотеку (якобы готовиться к олимпиаде по истории), я читала о других пропавших или убитых девушках, искала связи. А потом, получив водительские права, начала следить за людьми. Отметала одних подозреваемых, добавляла новых.
Например, однажды я сама напросилась в класс к мистеру Эверсли.
Выяснилось, что он всем ученикам ставил одни пятерки.
Двое из трех отсидевших насильников оказались вовсе не насильниками: копы просто застали их за сексом с несовершеннолетними девушками, на которых они потом женились. Мне стало очень совестно. Я напекла каждому овсяного печенья и подложила под дверь с анонимной запиской, в которой от всей души просила прощения.
Но подобное случалось редко. Большинство мужчин, за которыми я следила, были отнюдь не ангелы. Они били жен, изменяли им, впаривали марихуану и обезболивающие соседским подросткам. Порой под дворниками их «БМВ» и «Тойот» я оставляла записки совсем иного рода. Пусть знают, что за ними следят.
Приятный молодой полицейский, который сидел за нашим кухонным столом и записывал в блокнот мерки моей сестры, вскоре уволился и пошел работать на цементный завод тестя. После этого меня стали пинать от одного копа к другому. Каждый год я приходила к полицейским с новыми зацепками и версиями, но они только закатывали глаза и звонили моей матери.
Я стала умнее, расчетливее, изворотливее. Моя надежда до сих пор жива вопреки всем данным статистики.
Встречаться с убитыми горем родственниками пропавших девушек – да еще тайком, чтобы мама не узнала, – становится все труднее. Слышать, как на другом конце провода вешают трубку, смотреть, как двери захлопываются прямо у меня перед носом.
Стыдливо просить у родных лишние фотокарточки, чтобы потом долго вглядываться в лица и сравнивать их, надеясь однажды заметить какую-то связь. Никакой связи я до сих пор не заметила.
То, что мне удалось выйти на Карла, – счастливая случайность. Хотя все это время зацепка висела прямо у меня в шкафу.
День четвертый
Мой блокнот с советами по выживанию. Составлен в возрасте 9 лет.
Как не бояться темноты, когда засыпаешь (слова Рейчел)
1. Наши шторы не превращаются в злых ведьм.
2. Пол не провалится, и я не попаду в ад, когда пойду ночью в туалет.
3. Рейчел дышит. НЕ ПРОВЕРЯТЬ И НЕ КЛАСТЬ руку ей под нос, иначе она проснется.
25
После беспокойной ночи в машине я останавливаюсь на парковке деревенского долларового магазинчика. Карл храпит, как лошадь. Мы в Магнолии. Или в Белвилле. Точно не знаю. Телефон я не включала и несколько раз поворачивала наугад, а карту разглядывала в темноте, с фонариком.
Выпускаю Барфли на улицу и отвожу его делать свои дела на заросшую одуванчиками лужайку. Он почти не хромает.
Если он будет поправляться такими темпами, нам тем более надо подыскать ему хороший приют. Это необходимость. Мужчину и женщину с облезлым псом кто угодно запомнит. Но самое скверное – Барфли бередит мои чувства. Если этот колодец открыть, вода очень скоро польется через край. Понятия не имею, что я тогда сделаю с Карлом. Мы с Барфли обходим машину, я открываю ему банку собачьих консервов и наливаю водички в блестящую железную миску.
В 8.36 мы вновь садимся в машину. К магазину подъезжает прыщавый подросток в помятой зеленой «Камри» – первый продавец. Магазин откроется только в девять, но он уже машет мне рукой. Я подлетаю к двери, стыдливо прикрывая пах журналом и сжимая коленки.
Начинаю с жаром рассказывать продавцу о вынужденной утренней охоте за тампонами (отчасти это правда). Он терпеливо ждет меня за кассой, но на всякий случай смотрит на экране, как я роюсь на полках.
Волосы я спрятала под кепку с надписью «Голливуд, США», купленную Карлом на заправке, глаза – за большими темными очками «Рэй бэн». В 8.30 это вполне уместно, ибо техасские восходы ослепительны, техасские похмелья чудовищны, а техасские женщины не жалеют денег на солнцезащитные очки.
Тампонов в магазине нет, закончились. Когда я появляюсь на кассе с корзинкой для покупок, парень не проявляет ни малейшего интереса к моим пончикам, двум бутылочкам молока, упаковке одноразовых пакетов и трем коробкам с краской для волос разных оттенков. В третьем проходе мне пришло в голову, что не стоит демонстрировать на камеру мой следующий цвет волос – пепельный блонд, – поэтому я купила набор из трех цветов.
Карл уже не спит.
– Все, что продается в долларовых магазинах, вызывает рак, – заявляет он, когда я открываю дверь.
Я бросаю ему пончики, затем пакеты. Он без проблем их ловит – мастерски, я бы сказала.
– Ты вспомнила про пакеты! Спасибо! – Он будто бы искренне тронут тем, что я не забыла купить пакеты для его золотодобывающего предприятия.
– Куда едем? – Он уже рвет зубами бумажную упаковку своего пончика.
– В Хьюстон, – отвечаю. – Потом в Галвестон.
– И кого я там убил? Надеюсь, это последняя красная точка? Дело близится к завершению?
Его губы и подбородок припорошила сахарная пудра.
– Ее звали Виолетта, – говорю я. В моих ушах ревет океан.
26
Хьюстон встречает нас, как директор похоронного бюро с вонючим дыханием. Небо превратилось в серую вату. Стремительный автомобильный водоворот, засасывающий нас в один из самых крупных, влажных и загрязненных городов Америки, – лишь предостережение. Настоящая пучина – впереди. Все это вполне соответствует по духу тому, что мне предстоит сделать в ближайшие двое суток.
А пока надо как-то сладить с Карлом. Вот уже десять минут он безудержно машет рукой подростку на «Хонде Сивик», хотя я уже сто раз просила его перестать.
Если парень – на скорости семьдесят миль в час – помашет в ответ, мы запросто можем столкнуться. Он держит руль одними коленями, а руками вцепился в веревку, которая удерживает на крыше ковер. Тем временем со мной флиртуют фуры: они то и дело меняют полосы у меня перед носом, предлагая поцеловаться.
Когда Карл говорит: «Съезжаем с трассы», я не сопротивляюсь. Моим нервам очень нужен отдых, хотя мы всего пару часов назад выбрались с проселочных дорог на трассу. Вскоре после съезда Карл показывает мне на небольшой и практически заброшенный торговый центр. Я медлю. Почему-то я думала, мы съехали с трассы, чтобы потешить его нездоровую любовь к «уотабургерам».
Судя по всему, в этом центре работают только два магазина из пяти заявленных: «Глаза Техаса» и «Киношки для взрослых». Ни у того, ни у другого нет собственных парковочных мест, клиентам предлагается оставить машину возле закусочной «Лубис».
Все три предприятия явно на последнем издыхании и в лучших традициях Лас-Вегаса пытаются выжить на этой потрескавшейся бетонной пустыне, которую оставил за собой «Харви»: витрина «Глаз Техаса» подмигивает оранжево-голубыми неоновыми глазками; «Киношки для взрослых» похотливо выставили розовый язык, а «Лубис» заманивает посетителей специальным предложением: всего за 7,99 доллара здесь можно от души наесться жареной курицы и креветок. Пирог с пеканом и холодный чай также в неограниченном количестве.
Карл машет мне рукой и показывает куда-то вперед. Не успеваю я опомниться, как он выскакивает из машины и направляется прямиком к мигающим глазам. Кстати, это могут быть вовсе не глаза, а живые сиськи.
Я опускаю стекло.
– Имей в виду: порнуха в машине – только через мой труп!
Порой мне кажется, что Карл только притворяется больным, а порой – что он сущий ребенок. То ему пакетики для золота подавай, то собачий поводок.
В тот же миг я жалею, что сказала про труп. Прямо вижу свое окровавленное тело на этом раскаленном асфальте. Карл даже не оборачивается. Барфли, пошатываясь, встает на заднем сиденье, вытягивает шею и лижет шершавым языком мое голое плечо.
Карл исчезает за матовой стеклянной дверью «Глаз Техаса». Я сразу представляю пластик с ароматом шоколада и липкий пол, залитый бог знает чем.
Осматриваюсь по сторонам. Ни единого признака жизни. Что ж, можно быстро переодеться прямо в машине: следующая гостиница станет приятной (пусть и короткой) передышкой от захудалых мотелей, в которых мы обычно останавливаемся. Выглядеть надо соответственно.
Заперев двери, я перебираюсь назад, заверяю Барфли, что все хорошо, и раздеваюсь до нижнего белья. Вытаскиваю из рюкзака дорогие джинсы и хорошенький, немного помятый персиковый топ. Он достаточно свободный и хорошо прикрывает папину кобуру.
Сережку в носу я оставляю. Надеваю на шею тонкую серебряную цепочку, а на пальцы правой руки – три дорогих серебряных кольца. Кольцо на указательном пальце ощутимо давит, но дело не в размере или тяжести. Это было любимое колечко сестры, с бирюзой: черные прожилки на камне напоминают паутину. В кольцах держать пистолет не так удобно, зато удар кулаком будет ощутимее. Я все еще не вполне верю тренеру: он часто говорил, что гораздо важнее уметь принимать удары, чем наносить.
Перебравшись на переднее сиденье, я стираю осыпавшуюся тушь влажной салфеткой для снятия макияжа, подкрашиваю карандашом брови и наношу на ресницы немного туши. Размазывая по губам бесцветный блеск, я думаю о том, как эти бесконечные переодевания меня успокаивают. И о том, как приятно трогать и перекатывать в ладонях черную игральную кость. Я делаю это постоянно, щупая пальцами белые точки на шести ее гранях, словно это мой личный шрифт Брайля.
Диди из Калверта не идет у меня из головы. Диди, Диди, Диди. Глупое имечко так и звенит в ушах. Диди узнала Карла. Конечно, она не знает меня, моих липовых имен и того, что мы с Карлом сменили старомодный «Бьюик» на неприметный белый пикап.
Сквозь грязное лобовое стекло я смотрю на дверь, проглотившую Карла. Его долгое отсутствие меня нервирует. «Ладно, Барфли. Идем!» Я вытаскиваю из консоли пистолет и прячу его в кобуру. Откуда мне знать, может, за этой неприметной дверью регулярно пропадают девушки? Сети работорговцев даже крупнее, чем сети по торговле наркотой, рассказывал мне один коп. Но я никогда не допускала мысли, что Рейчел могли похитить работорговцы. Почему же сейчас я об этом думаю?
Открыв дверь, я начинаю падать. Точнее, меня охватывает такое чувство. Одна стена впереди целиком заклеена фотообоями: вид с крыши небоскреба, взгляд самоубийцы.
Чтобы восстановить равновесие, приходится опустить взгляд на грязный ковролин. Я стою совершенно одна в крошечной каморке, освещенной флуоресцентными лампами. Единственный дверной проем в соседней стене занавешен плотной черной шторой.
Из-за шторы доносятся голоса, один из них принадлежит Карлу. Я кладу руку на пистолет.
Со всех сторон на меня смотрят стеклянные глаза.
Камеры. Сотня, может, больше. Подержанные фотоаппараты, видавшие всякое. Древние «Поляроиды» и суперсовременные устройства, похожие на инопланетян. Объективы некоторых кажутся тяжелыми, как танки, другие совсем маленькие, размером со спичечный коробок. Ни те ни другие не внушают доверия.
Карл не вспоминал про свое первое условие уже много миль, и я тоже помалкивала. Но, конечно, забыть такое он не мог. Он приехал сюда за камерой.
– Сидеть, Барфли! – шепчу я. Надо было оставить его в машине, не дай бог, и ему достанется…
Узкая штора распахивается, и оттуда вылетает испанец – хрипло хохочущий, лет сорока пяти, в черной футболке, как у Вилли Нельсона, с надписью «Вне закона». Прическа у него тоже как у Вилли Нельсона: неопрятный мужской пучок, из которого торчит несколько облезлых седых прядей.
Вдруг он перестает смеяться. И пялится на мою правую руку. А потом достает что-то из-за деревянной стойки в углу. Дуло винтовки упирается мне в лицо прежде, чем я успеваю сообразить, что к чему. Он принял меня за воровку! Я даже не заметила, как выхватила из кобуры пистолет.
Карл уже выскочил следом за испанцем.
– Они со мной, Ангел! Убери винтовку.
– Камера тебе не нужна, – говорю я Карлу, не шевелясь.
– А тебе не нужна пушка. – Он делает шаг вперед и опускает дуло винтовки. – Спокойно, Ангел! Без паники. Я же говорю, она со мной.
В руках Карл бережно сжимает «Никон» с пожелтевшим бумажным ценником, похожим на бирку из морга. Я по-прежнему стискиваю в руках пистолет, но дуло опущено в пол. И мне по-прежнему тревожно, хотя испанец тут ни при чем – он уже сидит на корточках и сюсюкает с Барфли.
Камера – это оружие Карла. Она дает ему власть. Когда он направляет объектив на людей, те либо безропотно выполняют его указания, либо закрывают руками лицо. Замрите, говорит он, и они замирают. Может, и Рейчел так замерла?
Карл спускает затвор, и все истекает черно-белым. Заурядное становится необыкновенным, красивым, зловещим.
Я не знаю точно, какие преступления совершил Карл. Пока не знаю. Но его документальные фотографии, которые я разглядывала сотни, тысячи раз, заставляют взглянуть на мир другими глазами. Они наводят на нехорошие мысли.
Отчего эти черные пятна на грязном матрасе у обочины?
Когда швы снимут, останется ли у этого старика шрам над глазом?
Сбылись ли желания тех, кто бросал в фонтан блестящие монетки?
Кошка, которая свернулась калачиком в картонной коробке, спит или сдохла?
Этот мужчина в реке, занесший руку над ребенком, хочет его ударить или крестить?
От фотографий Карла не отвернешься. С помощью камеры он манипулирует зрителем. Заставляет думать, что происходило с этими людьми и предметами задолго до того, как сработал затвор, и что было после.
Уверена, именно зловещие, мистические снимки Карла не дали присяжным вынести оправдательный приговор за десять минут. Улик практически не было, однако они думали два дня. Присутствие ДНК можно объяснить как угодно, а маленький мальчик не тянет на свидетеля.
Ангел сидит по-турецки на полу и чешет Барфли за ухом.
– Не слишком ли она молода для тебя, Карл? – спрашивает он.
– Они всегда слишком молоды.
– Что случилось с псом?
– Ему пустили пулю в живот, – отвечаю. – И бросили умирать. А мы его подобрали.
– Хороший пес, – говорит Ангел. – Сразу видно.
Мне не нравится, как он обнимает Барфли. По-хозяйски.
Карл вешает фотоаппарат себе на шею.
– Мой дорогой друг подарил мне эту камеру. Потому что знает, что она будет в хороших руках.
Ангел разглядывает меня с ног до головы – не пойму только, с какой целью. Думает, как бы ко мне подкатить? Или оценивает мое психическое здоровье?
– Если вам совестно принимать подарок, – говорит он, – я готов обменять камеру на собаку.
– Нет уж, я лучше заплачу, – тут же отвечаю я. – Сколько?
– У Карла столько нет.
Я достаю из заднего кармана джинсов шесть пятидесятидолларовых купюр и кладу на прилавок.
– Пожалуйста, никому про нас не говорите, хорошо?
– Да я вас в жизни не видел, – отвечает Ангел. – Только просьба: в следующий раз, когда я вас не увижу, пушку оставьте в машине. – Он берет с полки какой-то небольшой сверток и бросает Карлу. – Это на память.
Мы уже в машине; я поворачиваю ключ в замке зажигания, когда Карл ехидно подмечает:
– Ты не отдала ему Барфли!
– Это не значит, что мы оставим его себе.
Вливаясь обратно в реку автомобилей, я начинаю себя ругать. Выкинула на ветер триста долларов – а ведь у меня уже есть то, что нужно Карлу!
Джордж, его камера, по которой он прилюдно лил самые настоящие слезы за свидетельской трибуной, все это время путешествует с нами – в багажнике.
Карл думает, что его ненаглядный «Хассельблад» пропал. Сгинул. А на самом деле я выкрала его из ящика с уликами. Возможно, когда-нибудь он станет единственным, что я смогу предложить в обмен на собственную жизнь.
Название: ДЕВУШКА ПОД ДОЖДЕМ
Из книги «Путешествие во времени: фотографии Карла Льюиса Фельдмана»
Серебряно-желатиновая печать
Комментарий автора:
Шел дождь, и она появилась из ниоткуда: просто выскочила передо мной на улицу и побежала по дороге, сверкавшей, как мокрое зеркало. Она была туман и лунный свет. Жидкое серебро. Золушка. Девушка из машины времени, преследующая свою вторую жизнь. Маленький черный зонтик она держала высоко над головой, как будто опустилась на нем с неба. Потом я нашел под деревом ее туфли. Мне хотелось побежать за ней, увидеть ее лицо, но я понимал, что это разрушит магию.
27
Два дня моей жизни неразрывно связаны, я всегда вспоминаю их вместе, как фильмы с двойного кинопоказа.
День, когда исчезла моя сестра.
И день, когда я поняла, что ее похитил Карл.