Джулия Хиберлин
Бумажные призраки
Julia Heaberlin
PAPER GHOSTS
© Julia Heaberlin, 2018
Школа перевода В. Баканова, 2018
© Издание на русском языке AST Publishers, 2018
* * *
Посвящаю Стиву – за безграничную веру в мои силы
Фотография – это секрет в секрете. Чем больше она открывает, тем меньше вам известно.
Диана Арбус (1923–1971), американский фотограф
Тогда
Когда моей сестре было двенадцать лет, она провалилась в могилу.
Мы гуляли одни на безлюдном кладбище. Из земли во все стороны торчали старые надгробия. Трава была сухая, такого же соломенного цвета, как ее волосы. Помню это ужасное трепыхание у себя в груди. Конечно, я пыталась вытащить сестру из свежевырытой могилы, но смогла лишь едва дотронуться до ее руки кончиками пальцев.
Она сидела в яме и смеялась.
Мне было пять.
Сестра обожала гулять на кладбище в Уэтерфорде, Техас. Там был похоронен Питер Пэн, хотя на надгробии значилось «Мэри Мартин Холлидэй». А еще некто по имени Джимми Элизабет и девочка Софрония – так же зовутся фиолетовая орхидея, английская ночная бабочка и персонаж из книги Чарлза Диккенса. Обо всем этом мне рассказала сестра. Она хотела назвать Софронией свою первую дочь (сокращенно – Софри или Фроня).
Покойников на кладбище было множество. Сотни. Миллионы костей лежали под нашими детскими ножками, беззаботно скакавшими прямо по могилам.
«Смерть пришла к ней, как летний сон» – было начертано на одной из древних, побелевших от времени могильных плит. Остальные слова эпитафии я не помню, хотя сестра каждый раз зачитывала ее целиком.
Я побежала за бабушкой, дом которой стоял в полумиле от кладбища.
Тем временем сестра сумела выбраться из могилы – на ней не было ни царапинки.
Очевидно, именно тогда, в тот самый миг, на нее легло проклятие. Семь лет спустя она исчезла – словно кто-то сбросил лассо с небес и утащил мою сестру к себе.
И именно в тот день меня начали преследовать страхи.
Теперь
1
– Ты вообще кто такая?!
Ставлю ферзя ближе к его королю.
– Ты уже знаешь.
Правой – здоровой – рукой он смахивает с доски все фигуры. Одним стремительным движением. Шахматы падают, прыгают по ковролину, закатываются в углы, припорошенные вековой пылью. Я не обращаю на это внимания. Умею держать себя в руках. Такую же невозмутимость хранит глухая старушонка, что сидит рядом со мной и вяжет бесконечный синий шарф. Или зеленый. Или розовый, или золотой… Он может быть любого цвета.
Спиц у нее нет. Морщинистые руки методично вяжут воздух, и невидимая работа гармошкой складывается на коленях. На редких серебристых волосах, торчащих из ее черепушки, криво-косо сидит белая фата.
Над головой старухи висят пластиковые часы. Всякий раз, когда я сюда прихожу, мне хочется сорвать их со стены. Время не имеет никакого значения для жильцов этого дома. Нет смысла думать о том, что осталось по другую сторону входной двери о трех замках. Нет смысла вспоминать собственные кошмарные преступления и людей, которые давно тебя не навещают. Подумаешь, в прошлой жизни ты ненавидел перезревшие бананы и трескучий зрительский смех из сериала «Я люблю Люси». Теперь ты все равно сидишь тут, ешь первое и смотришь второе.
Интересно, о чем думает Карл. Хочет меня убить? Мне двадцать четыре, как раз подхожу. Белокожая. Стройная. И похожа на сестру, говорят. Разница лишь в том, что она светилась изнутри. Она была бойкая. Храбрая. Прирожденная актриса. Людей к ней тянуло. Они души в ней не чаяли. Карла тоже притянуло – и он лишил ее жизни.
Быть может, он принимает меня за ее призрак.
Я всего лишь дублерша, Карл. Муляж, начиненный динамитом, запрограммированный на месть. Стою за кулисами и дрожу перед выходом на сцену. Скоро мы с тобой сыграем главные роли в этом спектакле.
Всякий раз я оказываюсь для Карла незнакомкой – или он врет? Он еще ни разу меня не узнал. И имени моего не помнит. Отказывается отвечать на вопросы о том, почему носит рождественский галстук с мордой Гринча в июне, где купил свои древние сапоги свинцового цвета и куда они носили его в последний раз. Такие сапоги наталкивают на мысль о прекрасных горных видах. Я представляю, как крепко стою на вершине опасного утеса, а передо мной на многие мили раскинулась красота.
Болтовня о сапогах его не впечатляет, равно как Уолт Уитмен и Джон Гришэм, которых я читаю ему у единственного солнечного окошка этого дома, как и анекдоты про говорящих коров, которые я травлю на прогулках по окрестностям. Я делаю для Карла то, что люди обычно делают для любимых. Сегодня в блинной «АЙХОП» я наблюдала, как он топит оладьи в клубничном сиропе и режет их ножом на мелкие кусочки. Меня так и подмывало спросить: Сироп напоминает тебе кровь?
Он думает (и хочет, чтобы все так думали), будто его глаза – окна в черную вселенную, куда остальным путь заказан. Но меня не так-то просто одурачить. Интересно, что он видит в моих глазах? Что-то знакомое?
Он превосходный актер, говорилось в одном из свидетельских показаний.
В данный момент Карл невинным и одновременно зловещим жестом пытается намекнуть мне, что по-прежнему полон сил. Что его рано списывать со счетов. Я и так это знаю. Не зря так долго его изучала. Взвешивала риски. Пока он мылся в душе, я даже обыскала его комнату и нашла тайник – в помятом чемодане под кроватью. Там были красные резиновые эспандеры, которыми он качает маленький узловатый бицепс на правом предплечье, и десятифунтовые гири. Острый складной ножик и серебряная зажигалка с выгравированной на боку «Н». Вместе с единственной сигаретой она лежит в кармашке на молнии.
За подкладку чемодана аккуратно спрятана фотография 8×10. Когда она была сделана – неизвестно. Может, в 1920-м, а может, в наши дни. Карл как фотограф (его книга сюрреалистических снимков «Путешествие во времени» однажды вошла в список бестселлеров) специализировался на безвременье. Уголки фотографии замялись, и белый след сгиба делит на две ровные части молодую девушку, стоящую посреди иссушенной ржавой пустыни.
На шее у девушки висит крошечный серебряный ключик. Такой же ключик, но на длинной цепочке, я видела на груди у Карла – он прятал его среди поседевших кудрей под футболкой, подальше от любопытных глаз. Однажды подвеска случайно выскользнула из укрытия и повисла над шахматной доской, тогда-то я ее и приметила. Мог ли ключик принадлежать одной из жертв?
Серийные убийцы, разгуливающие на воле, рано или поздно стареют. Я много об этом думала. Они тоже люди и вполне могут устать. Ощутить острую потребность лелеять розы или внуков. Сломать бедро или перенести инсульт. Стать импотентами. Потерять все сбережения. Попасть под машину. Пустить себе пулю в лоб, наконец.
Убийцы, которые однажды публично победили систему, невидимые монстры, сумевшие уйти от преследования, – это едва слышный, пульсирующий музыкальный фон. Скрипят гобои, ударные глухо отбивают ритм. Мало кто услышит этот саундтрек, разве что в самом конце, когда будет уже поздно.
Мне потребовалось очень-очень много времени, чтобы найти предполагаемого убийцу сестры. Годы. Десятки бесед. Сотни подозреваемых. Тысячи документов. Я читала, выслеживала, подсматривала, воровала. Это было моим единственным хобби, единственной страстью с двенадцати лет – когда моя старшая сестра пропала средь бела дня, так и не одолев трех миль до соседского дома, где ее просили посидеть с детьми.
Было утро. Ее дожидались два милых маленьких мальчика, Оскар и Тедди Паркер. Трудно поверить: сейчас они уже старшеклассники. Несколько месяцев назад их мама прислала мне эссе, которое Оскар написал для поступления в университет. Она выразила надежду, что ее письмо не причинит мне боли.
Ну, не знаю. Открывать письмо сразу я не стала. Оскар явно упомянул в эссе мою сестру. Я засунула листок под зеркало в ванной. Мне претила мысль о том, что какая-то приемная комиссия будет оценивать и критиковать жизнь Рейчел.
Целый месяц я собиралась с духом. Мир стал другим, писал Оскар. Мне было всего пять лет, но после ее исчезновения мир стал другим. Все изменилось. Браслет, который мы сплели вместе, я носил на руке несколько лет подряд, не снимая, пока он в буквальном смысле не истлел. Все остальные няньки в подметки не годились Рейчел. Да и остальные девушки, если уж быть совсем честным. Никакие слова больше не способны внушить мне чувство безопасности, однако всякий раз, когда надо взять себя в руки и быть смелым, я вспоминаю ее имя. Именно из-за нее я решил изучать уголовное право.
Я часто задумывалась о том, как глубоко смерть сестры повлияла на нашу семью. На меня. Я стала ощущать себя иначе, даже мое тело изменилось, словно бы все клетки организма подверглись химическому переустройству, навеки перейдя в режим повышенной боевой готовности.
Но я ни разу не думала о том, как тяжело пришлось двум маленьким мальчикам, которые часто просили ее почитать «Гарри Поттера», потому что она классно изображала персонажей. Когда в 9.22 мне позвонила миссис Паркер и спросила, где Рейчел, я как раз собралась готовить печенье с шоколадной крошкой и достала из буфета муку.
Мои родители (оба бухгалтеры) уехали на работу пятнадцать минут назад. Мне было почти тринадцать, летом в мои обязанности входило убирать дом и готовить обед. Обычный день в обычной семье.
Она не заболела? – с искренним беспокойством и без намека на досаду спросила миссис Паркер. Температуры нет?
Случилось несчастье, тут же подумала я. Рейчел сбила машина, и теперь она лежит где-то без сознания. Коробка выпала у меня из рук, белая мука просыпалась на черную плитку. Никому не пришло в голову ее вытереть. В хаосе, который воцарился в нашем доме вслед за звонком миссис Паркер, самые разные люди наступали на муку и разносили ее по дому. Даже спустя несколько месяцев я обнаруживала эти мучные следы то тут, то там, как будто Рейчел все еще с нами и белым призраком ходит по дому.
Теперь, когда я наконец нашла Карла и сижу рядом, мне в последний раз приходит мысль пойти на попятную и все отменить. Я никому не рассказывала о своем плане похитить его из реабилитационного центра и любой ценой докопаться до истины.
В принципе для меня это не новость – нарушить данное себе обещание. Девушка с фотографии в его чемодане, девушка с крошечным ключиком неизвестно от чего словно умоляет меня бежать, бежать без оглядки.
Я предпочитаю не задумываться, на что по-прежнему способны руки Карла.
Включают кондиционер. От вентилятора под потолком летит теплый ветерок. Фата колышется, белая паутина ласкает морщинистую шею.
Я опускаюсь на колени, чтобы собрать рассыпанные фигуры, и исчезаю под ломберным столиком.
– Кто ты такая?! – орет Карл и с такой силой обрушивает кулаки на столик, что я ударяюсь затылком о край.
Он нарочно наступает сапогом мне на ладонь. Я сдерживаю крик, прячу руку, открываю кулак – конечно, там пешка.
– Твоя дочь, – вру я.
По-другому мне бы его не отдали.
А вот ты, Карл, кто такой?
2
Спустя десять посещений я начинаю приводить свой план в исполнение. Карл по-прежнему не верит, что я его дочь, но он по крайней мере запомнил мое имя – липовое, разумеется. Самым что ни на есть беззаботным тоном я предлагаю ему отправиться в совместное путешествие. Всего на пару недель, щебечу я. Проветриться, сменить обстановку. Узнать друг друга поближе. Хорошая возможность отдохнуть от этой жуткой тюрьмы.
– Если я поеду, ты разрешишь мне пользоваться шариковой ручкой? – спрашивает Карл. – Миссис Ти не разрешает. Боится, как бы я не воткнул ее кому-нибудь в горло.
– Не хватало мне еще кровищу отмывать, – ворчит миссис Ти с порога кухни. Ее «желеобразный польский зад», как говорит Карл, всегда подкрадывается тихо, незаметно и в самый ответственный момент. Однако именно миссис Ти тринадцать месяцев назад взяла Карла под свое крыло. Ее центр социальной адаптации бывших заключенных оказался единственным местом, согласившимся принять предполагаемого серийного убийцу с деменцией, после того как один коп из Уэйко случайно нашел его на шоссе.
Знаменитый фотограф-документалист Карл Льюис Фельдман, подозреваемый в похищении и убийстве множества молодых девушек, не мог вспомнить даже собственное имя. Чтобы установить его личность, потребовались отпечатки пальцев и образец ДНК. Местная больница придумала ему диагноз «ранняя деменция» и выпустила обратно в мир.
Потому как, даже если он «новый Тед Банди, ей-богу, только с фотокамерой и за рулем пикапа», как говорил прокурор в техасском суде, государству было просто-напросто плевать.
Карла признали невиновным в том деле о пропавшей женщине – единственном деле, по которому его удалось привлечь к ответственности. Полиция обнаружила на месте преступления следы его ДНК. Три дня на размышления – и присяжные отправили Карла восвояси. Он, конечно, ушел. И несколько лет прятался по темным углам, словно паук-отшельник, пока я нетерпеливо барабанила себя по ноге и ждала, когда он выползет.
А потом судьба привела меня сюда, на тесный диванчик, к убийце моей сестры и женщине, которая вяжет невидимый шарф. Мы сидим почти вплотную, я даже чувствую жар их тел. Старушка сегодня без фаты, но сухие руки ожесточенно и ритмично месят воздух, словно кто-то погоняет ее кнутом.
Остальные подопечные центра прячутся в кухне, спальнях и уборной – подальше от надоевшего телевизионного саундтрека (телик здесь врубают в шесть утра и не выключают до позднего вечера). Неумолчный протяжный вой, исходящий из его черного нутра, стоит у меня в ушах еще несколько часов после ухода.
Карл с трудом отрывается от экрана – там по каналу «Дискавери» показывают тарантула, который способен прожить без пищи два года.
Карл поворачивается ко мне, нарочно упираясь в бедро костлявым коленом. Я представляю, как этим же коленом он прижимал к земле Рейчел. И вдруг радуюсь, что старуха в фате глуха, как тетерев, а острые спицы у нее в руках – воображаемые.
Он поднимает руку. Миссис Ти нигде не видно. Сейчас Карл ко мне прикоснется. И я ему позволю. Делай что угодно. Только согласись.
Шершавыми подушечками указательного и среднего пальцев он медленно ведет по моей щеке, а я пялюсь в экран телевизора, где мохнатый паук вступил в поединок с ящерицей.
Карл проводит пальцами по моему подбородку и уху. Спускается к шее. Добравшись до впадинки рядом с дыхательным горлом, постукивает по ней двумя пальцами – сильнее, чем хотелось бы.
– Тук-тук, – говорит он. – Тук-тук. Это твоя сонная артерия.
Я киваю, с трудом проглатывая ком в горле. После сотни прочитанных заключений судмедэкспертов я знаю о сонной артерии все. О трех ее слоях, или оболочках, – внутреннем (эндотелии), среднем и внешнем (адвентиции). О том, что по этой парной артерии в головной мозг поступает девяносто процентов крови. В сериалах не врут: мощного удара по одной из ее ветвей достаточно, чтобы в считаные минуты убить человека.
Карл не отнимает пальцев от моего горла даже тогда, когда в дверь начинают громко стучать, затем трезвонить.
Я наклоняюсь за сумочкой, и он вынужден отстраниться. А я тем временем могу перевести дух и снять с лица презрительно-униженную гримасу, которой, надеюсь, он не заметил. Я роюсь в сумочке, слушая скрип половиц, шелест юбки миссис Ти и лязг миллиарда задвижек на входной двери.
Когда я поднимаю голову, в гостиную заходит посетительница – темноволосая девушка по имени Лолита с татуированной розой на внутренней стороне нежного запястья. Каждую среду она навещает одного из местных обитателей, благополучно забывшего о том, как однажды он поджег жилой дом. Внутри было шесть человек. Сейчас он смирный и безобидный. Никто не умер, поэтому из тюрьмы его выпустили.
Я заметила, что в компании Карла Лолита всегда опускает голову. Сегодня – не исключение. На ней, как обычно, черный шарф с розовыми и белыми улитками. Один раз она повязала этим шарфом хвост, в другой – подпоясала джинсы. Сегодня он болтается у нее на шее. Как-то раз я случайно узнала, что она всегда надевает на встречи этот рождественский подарок от любимого деда, чтобы немного расшевелить его память.
Миссис Ти и Лолита, оживленно болтая, выходят из комнаты. Я вручаю Карлу шариковую ручку, которую достала из сумочки – мою любимую. Чернила блестят на бумаге, как синее масло.
– Помнишь, ты просил? – спрашиваю я. – Ну, поедешь со мной? – Тон у меня чуть более умоляющий и полный надежды, чем хотелось бы. Может, так и должна говорить настоящая дочь. Может, это даже хорошо.
Он прячет ручку за пояс джинсов, обнажая интимные завитки черных волос под пупком. Мое сердце выпрыгивает из груди и стучит в горле – сейчас даже сильнее, чем минуту назад, когда Карл прижимал туда пальцы.
– Милая девица, милый шарфик, – непринужденно произносит он. – А ты знала, что улитка-конус может убить человека? В народе ее прозвали «сигаретой», потому что после укуса этой улитки только и остается времени, что выкурить сигаретку. – Он пихает меня в бок. – Ой, да ладно, улыбнись! Я слышал, это вранье. – Карл прижимает пальцы к губам и делает вид, что затягивается. – Интересно, Лолита курит?
3
Когда я впервые увидела фотографию Карла, его лицо показалось мне до боли знакомым. Портрет был художественный, тень наполовину скрывала лицо, но я сразу поняла, что откуда-то знаю этого человека. И думаю так до сих пор. Это все равно что пытаться вспомнить имя второстепенного персонажа из книги, прочитанной много лет назад, или вскрыть собственную генетическую память. Однако именно поэтому я твердо убеждена, что сестру убил Карл.
Я приходила к нему еще два раза, но он так и не согласился на путешествие. Теперь я только о нем и думаю, мысли о Карле копошатся у меня в голове постоянно, без передышки. Будят меня по ночам. Вечером, лежа в кровати, я чувствую, как его пальцы блуждают по моему телу в поисках пульса.
Мы сидим в обшарпанных деревянных креслах на грязном заднем дворе реабилитационного центра. В углу ютится небольшой огородик, на котором – как с удовольствием сообщил мне Карл – похоронены три кошки и одна белка. Разросшиеся жимолость и плющ обвивают прутья десятифутового забора, образуя плотную непрозрачную изгородь.
– Не понимаю, зачем мне твой так называемый отпуск, – ноет Карл. – Может, ты какая-нибудь сумасшедшая! Между прочим, девяносто процентов добычи в прайд приносят именно львицы. Вчера рассказывали по «Нэшнл джиографик». Надо отдать миссис Ти должное: хоть на кабельном не экономит.
В большом бумажном стакане у него сложносочиненная газировка, которую я смешала по его просьбе: одна часть «Спрайта», одна – вишневой «Колы» и одна – «Доктора Пеппера».
Тут мне приходит на ум новая идея. Я понижаю голос, чтобы в доме, не дай бог, не услышали, и выдавливаю:
– Я должна знать.
Карл спокойно достает из кармана листок желтой бумаги и разворачивает его.
– Объясни толком. Хочу услышать это из твоих уст.
– Я должна выяснить, действительно ли ты убийца. Как твоя дочь, я имею право знать, что за кровь течет в моих жилах. – Первое предложение – чистая правда.
– Ну вот видишь, совсем не трудно, да? Итак, мы выяснили, что укреплять семейные узы и дышать свежим воздухом никто не намерен. Будь ты действительно моей дочерью, ты бы сообщила мне это в самом начале. Начала бы рассказывать, как боишься за своих будущих детей – не родятся ли они маньяками. Лила бы слезы. А потом убежала бы отсюда без оглядки. Так сделала бы на твоем месте любая нормальная девушка.
Я открываю рот, чтобы возразить, но тут же закрываю. Карл прав. Я – не нормальная девушка. А он на удивление ясно мыслит – для разнообразия. Даже перебивать его не хочется.
– На всякий случай обращаю твое внимание, что это абсолютно бесполезно, – продолжает он. – Я ничего не помню. Время от времени сюда заглядывает один коп. Думает, я ему лапшу на уши вешаю. Если он не в силах взломать мою память, где уж тебе!
Какой коп? Я его знаю? – проносится в голове, и на секунду я ощущаю на своем теле пальцы другого мужчины.
– У меня есть план. Я попытаюсь встряхнуть твою память, – продолжаю упрашивать я. – Мы посетим несколько мест, посмотрим кое-какие фотографии. Разве ты сам не хочешь знать про себя правду?
– А зачем? Хотя… надо признать, ты гораздо симпатичнее того копа. Эдакая юная львица на охоте.
Карл разглаживает на широком подлокотнике желтый листок, который только что достал из кармана. Слов мне не видно, но я замечаю, что моя шариковая ручка не лежала без дела. Наконец Карл поднимает листок к лицу, как прилежный ребенок. Бумага слегка трясется в его руках.
Он начинает читать вслух, и тут я понимаю: он принял решение давным-давно.
Карл зачитывает список условий. Перечень того, что я должна предоставить ему в обмен на совместную поездку.
Сладкий черный чай по рецепту покойной бабушки.
Книги.
Лопату.
Список довольно длинный. Я перестаю слушать примерно на середине: обдумываю свой следующий шаг. Как лучше подкатить к миссис Ти, чтобы она отпустила Карла? Я уже говорила ей, что в моем свидетельстве о рождении в графе «Отец» написано «неизвестен» и что я нашла Фельдмана в базе ДНК. Надеюсь, она не потребует предъявить документы…
Закончив читать, Карл великодушно произносит:
– Заранее можно ничего не покупать, заедем в пару магазинов по дороге.
Он аккуратно складывает бумажку и прячет обратно в карман джинсов.
– А ты странная. И совсем еще маленькая. Интересно, почему ты меня не боишься? Вдруг я убью и тебя?
Мои условияКамера
Острая сальса с призрачным перцем
Сладкий чай (ежедневно)
«Дейри куин»
«Уотабургер»
«Красный рубин»
Новые щипчики для ногтей
1015
Рубленая свинина
Голова младенца
Малшу
Блуждающие огни
Пуховая подушка
ГШ
Титоc
Ящик «Шайнера»
Туристические ботинки
Веревка
Лопата
«11/22/63» (Стивен Кинг)*
«Одинокий голубь»*
«Улисс»*
Мексиканский «Доктор Пеппер» без сахарозаменителей
Часы с водозащитой 300 м
Фонарик
WD-40
«Нью-Йорк таймс»
Пищевая пленка фирмы «Глэд»
Библия
*только в переплете!!!!
День первый
Мой блокнот с советами по выживанию.
Составлен в возрасте 8 лет.
Как быть такой же храброй, как сестра
1. Вести этот блокнот.
2. Изучать свои страхи.
3. Испытывать их на прочность.
4. Тайком сбегать из дома через окно, как она.
5. Ничего не бояться.
4
Я полна надежд: от радости голова идет кругом. Он пакует чемодан и едет со мной! Идеальные квадраты сложенных футболок, носки свернуты рулончиками и убраны в полиэтиленовый пакет. Пограничное обсессивно-компульсивное расстройство личности, гласили заключения двух психиатров. Карл кладет в чемодан спортивные штаны и две пары пижамных брюк.
Комод в этой узкой голубой комнате пустует, шкаф похож на скелет – голые «плечики» вместо ребер. Карл сложил в чемодан всю одежду, которую привез с собой в эту дыру для престарелых уголовников, но не заполнил его даже наполовину.
Где же его вещи? Сразу после суда – после оправдательного приговора – Карл продал дом и исчез на шесть лет. Ходили слухи, у него есть тайное убежище, пресловутая «хижина в лесу». На это намекал автор статьи «Темная комната», напечатанной в одном глянцевом журнале – весьма меткий заголовок для материала о фотографе-документалисте и по совместительству серийном убийце.
Миссис Ти стоит на пороге и наблюдает за мной – эдакий недовольный сержант в застиранном фартуке. Я уламывала ее целую неделю. И уломала. Но вместо четырнадцати дней она дала мне десять.
– Вы ведь не передумаете, а? – говорит миссис Ти, прерывая мои мысли. «Ти» – это первая буква сложной польской фамилии с кучей согласных. Устав слушать, как люди ее перевирают, она теперь всем представляется именно так.
Миссис Ти уже не раз давала мне понять, какая она храбрая – дает приют преступникам и маргиналам, «как повелел Иисус». Если честно, я презирала ее до последнего. Но две недели назад я проходила мимо одной комнаты и случайно увидела, как она обнимает старушку в фате. Обнимает и успокаивает. Не волнуйтесь так, ваш ненаглядный вернется с войны аккурат к свадьбе.
– Все будет хорошо, – отвечаю я.
– Десять дней – не так уж и мало, как кажется. Еще раз повторяю: не забывайте давать ему лекарства от трясучки. У него иногда случаются приступы. Но редко. – Она показывает пальцем на прозрачный пакетик с лекарствами, который я держу в руках. – Он вам будет врать, учтите. Вечно все забывает. Пропуск лекарств ни к чему хорошему не приведет, вы сами видели на прошлой неделе. Сколько вам лет, еще раз? По-моему, вы слишком молоды, чтобы быть ему дочерью. Девятнадцать? Двадцать? Маловато. Надо бы вывести вас на чистую воду…
Так давай, говорю я мысленно, выводи. Останови меня. Кто-то, наверное, должен.
– …но я, так и быть, вам поверю. Вижу, что сердечко у вас доброе. Только не забывайте наш уговор. Обойдемся без бюрократии. Не хватало еще, чтобы нам сократили финансирование – эти скряги из комитета каждый месяц приходят с проверками и всех пересчитывают. Государство думает, раз у нас «дом на полпути», так и денег нам нужно вполовину меньше. – Она любит эту фразочку, то и дело с противной ухмылкой вворачивает ее в разговор. – …только они никак не поймут, что шесть полупсихов – хуже, чем двенадцать полноценных. Одна половина головы у них соображает как надо. Хитрые черти! Мечтают удрать отсюда за пончиками и текилой. А вторая половина витает бог весть где, в далеком прошлом. Забот с ними не оберешься. Верно, мистер Фельдман?
Я в который раз молча выслушиваю ее разглагольствования. Карл сворачивает рулончиком рождественский галстук и прячет его в угол чемодана, рядом с нижним бельем. Слава богу, не надел! Нам лучше не привлекать лишнего внимания.
Час назад (Карл думал, я увлечена беседой с хозяйкой и не слежу за ним) он закопал свои десятифунтовые гири на заросшем сорняками огороде. Куда он дел остальные сокровища – понятия не имею. Разберусь потом.
Нож, чтобы вспарывать кожу, точно листок бумаги, и пускать клубничный сироп. Длинные красные эспандеры, чтобы накинуть на шею и задушить. Зажигалка с буквой «Н», которая до сих пор горит: прежде чем спрятать ее обратно, я полюбовалась голубым огоньком.
Фотография девушки в пустыне, от которой у меня пересыхает в горле.
– Уж не знаю, чем вы будете заниматься в этом своем путешествии, – говорит миссис Ти, – но не ждите, что оно поможет вам укрепить семью.
– Папа склонен к насилию? Нападал здесь на кого-нибудь? – спрашиваю я. Карл стоит в шести футах от меня, и я хочу, чтобы он это слышал. Слово «насилие» не встречалось мне ни в одном из ежедневных отчетов миссис Ти – по крайней мере в тех, что она мне показывала.
– Вы же сказали, что ознакомились с историей! – Она вытащила меня в коридор, и теперь на ее лице отражается лихорадочная работа мысли. – Так, слушайте. До конца месяца я сдала его комнату племяннику. За деньги.
Ага, насчет таинственного копа можно не волноваться. Если к Карлу действительно ходит какой-то полицейский, у миссис Ти есть свои веские причины его не пустить.
Она продумывает, как выкрутиться из сложившегося положения. Боится, что я дам задний ход. Я ведь любопытная, вечно всем интересуюсь. На что пойдут вырученные деньги, миссис Ти? Уж точно не на мебель фабрики «Гудвил», не на тушенку, бобы и самую дешевую арахисовую пасту, не на две уборные с ржавыми поручнями для инвалидов и не на «Ридерз дайджест», приклеенный скотчем к стене.
В этом доме новыми и крепкими выглядят только замки на входной двери и на шкафчиках с медикаментами. Телевизор покупали недавно, но он без торговой марки, работает четырнадцать часов в сутки и непрерывно издает предсмертный вой. Мне хочется подать на миссис Ти жалобу, однако лишние проблемы сейчас не нужны. Я планирую незаметно проскользнуть в ее жизнь и так же незаметно выскользнуть обратно.
Да и куда денется старуха в фате? Кто будет ее обнимать?
– Мы едем точно, – заверяю я хозяйку. – Мне просто интересно, не нападал ли он здесь на кого-нибудь с тех пор, как поступил.
– Смотря, что вы имеете в виду. Для этого сброда я планку не завышаю. Не обо всем докладываю, понимаете? Но с Карлом здешние обитатели почти не ссорятся. Чуют, что с ним шутки плохи. Да и его странных дружков никто не любит. – Она хихикает.
Опять новости! Какие еще дружки? Ни Карл, ни миссис Ти раньше не говорили, что у него бывают другие посетители. То есть его могут хватиться? Нет, сейчас нельзя об этом думать.
Карл достает из-под подушки что-то блестящее и металлическое, тут же прячет это в чемодан и захлопывает крышку.
– Я готов!
На нем «ливайсы», синяя рубашка, потертый кожаный ремень и тяжеленные сапоги-костоломы. Самая дорогая его вещь (уж я-то знаю, я обыскала эту комнату вдоль и поперек). Желание Карла произвести впечатление одновременно пугает меня и радует.
Он даже не пытается скрыть, что с нетерпением ждал поездки.
Ну да ничего. Я подготовилась.
– В последний день месяца чтобы были здесь как штык, – повторяет миссис Ти и поворачивается к Карлу: – А вы, мистер Фельдман, губу не раскатывайте: свобода вам больше не светит. Считайте, из гостиницы миссис Ти вас отпустила первый и последний раз.
Она провожает нас к выходу. Там уже выстроилась шеренга из бывших преступников: двое мужчин и три женщины. Одна фата, одна бейсболка «Чикаго Кабс», пара пушистых розовых тапочек, один голый торс, одна гавайская рубашка с пальмами. Двое убийц, один поджигатель, один педофил, один насильник. Все психически неуравновешенные или с диагнозом «деменция»: я изучала в Интернете информацию о судебных слушаниях по их делам, звонила социальным работникам, сплетничала после отбоя с поддатой миссис Ти.
Самая приятная из ее подопечных – в розовых тапочках. Она застрелила зятя через пять дней после того, как он жестоко изнасиловал и избил ее дочь. В семьдесят четыре она вышла на свободу, но к тому времени дочь уже лежала в могиле – некому оказалось застрелить ее очередного нерадивого муженька.
Миссис Ти наклоняется и, обдавая меня жарким дыханием, тихонько шепчет на ухо:
– Он будет клянчить у вас фотоаппарат. Вы ведь понимаете, что это плохая идея? В экстренном случае пусть примет таблетку из пузырька с красной крышкой. И передайте от меня привет Флориде.
Она накрепко запирает за нами дверь. Дело сделано.
Бесконечное бирюзовое море. Соль во рту и на коже. Никаких часов.
Вот только планы у меня совсем другие. И Карлу это известно.
Он уже обогнал меня футов на пятьдесят и одобрительно присвистывает, разглядывая наш черный «Бьюик». Я не говорила, что взяла машину в аренду (и что очень скоро мы сдадим ее обратно). Когда все закончится, Карл не сумеет меня выследить ни при каких обстоятельствах. Я стану лишь одним из миллиона перышек в его голове, которые он все ловит, ловит, но никак не может поймать.
Открываю багажник и нагибаюсь за чемоданом. Карл, даже глазом не моргнув, сам поднимает чемодан и закидывает его в багажник. Захлопывает дверцу. Я не удивлена. Он очень сильный и уже стал на пару дюймов выше, чем казался у миссис Ти. Выше и грознее. В отчете о приеме жильца миссис Ти указала его рост: пять футов одиннадцать дюймов. В старых полицейских отчетах стоят цифры 6’3”. И там, и там говорится, что через неделю ему исполнится шестьдесят два.
Карл открывает заднюю дверь и напоследок окидывает взглядом тюрьму миссис Ти – двухэтажный викторианский дом, покрытый, словно чешуей, облупленной серой краской. Соседские дома похожи на вылизанные дочиста рыбьи скелеты.
В одном из окон на втором этаже открывается ставня.
Карл жизнерадостно салютует двумя пальцами.
Паралич левой руки. Признаться, я очень рассчитывала на эти убедительные слова из медицинского заключения. Но Карл только что легко и непринужденно отсалютовал кому-то левой рукой. До сих пор в моем присутствии он все делал правой – и ею же он сейчас придерживает дверь машины.
Я подхожу, захлопываю заднюю дверь и открываю переднюю.
– Назад тебе нельзя, поедешь впереди. Сюда… – чуть не добавила «пап». Сюда, пап. Нормально я вошла в роль.
– Да я просто из вежливости.
Карл садится вперед, опускает стекло, с одобрением отмечает его мягкий и бесшумный ход. Снова поднимает. Опускает. Будто пробует свободу на вкус.
Затем кладет на консоль знакомый желтый листок.
– Это список условий. На случай, если ты забыла.
– Не забыла и не забуду.
Завожу машину. Трогаюсь. Полжизни я готовилась к встрече с Карлом, но теперь меня охватывает ужас: вдруг десяти дней окажется мало?
5
Рейчел врала маме.
– Я же пообещала, мы никуда не пойдем! – Каждое слово туго набито яростью.
Моя сестра вынуждена торчать дома из-за меня. Ее не отпустили к подруге с ночевкой, потому что родителям срочно понадобилось посетить свадьбу близкого (дважды разведенного) друга, а оставлять меня одну нельзя.
И вот, как и следовало ожидать, началась гроза.
Когда родители уезжали, небо было ясным и светлым.
Как только сестра завязала шнурки на побитых жизнью «найках», я поняла, куда она собралась – к огромной подземной трубе рядом с ближайшим ручьем, где она частенько искала «сокровища». Паводки приносили туда всякий мусор. Четырнадцать прыжков по торчащим из ручья валунам – и ты в трубе. Чего мы там только ни находили! Старинную бутылку, серебряное кольцо, даже кошелек с пятьюдесятью размокшими долларами.
Мы уже почти спустились к ручью, когда на воде показались первые круги от дождя – и гнев моментально покинул Рейчел.
– Зря пришли. Идем домой.
Тут мы услышали крик. Внизу, в сотне ярдов от нас, в ржавой подземной трубе стоял и размахивал руками мальчик. Дождь лил стеной, ручей кипел и пенился. Вода в рукотворной пещере поднялась мальчику по колено (обычно там пара дюймов грязи, не больше), и он явно боялся выбираться на берег по камням.
Рейчел властно схватила меня за плечо. Никто не умел так чувствовать мой страх, как она.
– Жди здесь. Ни шагу. Поняла? С тобой ничего не случится, я никогда, никогда этого не допущу.
Не успела я ответить, как она рванула к ручью и в считаные секунды вышла на берег. Я стояла на месте и неотрывно наблюдала за сестрой: та выделывала опасные пируэты, прыгая с камня на камень. Вот только самих камней было не видно, они полностью ушли под воду. Рейчел прыгала по памяти.
Знаю, они с мальчиком перебрались через ручей очень быстро. Но мне казалось, что прошла целая вечность. В какой-то момент мальчик оступился и упал в воду, и остаток пути они прошли вброд. Вода была ему по шейку.
Мы вместе выбрались на дорогу, притихшие и мокрые насквозь. Рейчел шла посередине и держала нас за руки. Мы проводили мальчика домой – он жил неподалеку – и даже не спросили, что он скажет родителям. На прощание он крепко обнял Рейчел и сказал «спасибо». С тех пор я его больше не видела.
Мы с сестрой оставили тот случай в тайне. Домой мы пришли задолго до возвращения родителей, Рейчел сразу же забросила меня в душ, сварила какао, выдала мне одну из своих мягчайших футболок и сунула меня под одеяло.
– Спишь? – спросила я ночью черную пустоту между нашими кроватями.
– Да, – сонно ответила Рейчел. – Что такое?
– Я думала, ты умрешь. Пожалуйста, не умирай. – Я сдавленно всхлипнула.
Рейчел залезла ко мне под одеяло и крепко обняла. По сей день, сворачиваясь в клубок, я ощущаю на спине тепло ее тела.
Наверное, с каждым в детстве случалось что-то подобное. Беда в тот раз прошла мимо. Может, ручей был не такой уж глубокий и бурный, расстояние между камнями не такое уж и большое, и Рейчел ничто не угрожало.
Одно я знаю точно: в тот вечер моя сестра ходила по воде.
6
Я аккуратно разложила фотографии на письменном столе гостиничного номера: по пять в ряд. Широко раскрытые глаза и закрытые. Детские ножки и желтые зубы. Отрезанные головы и бегущие ноги. Некоторые снимки не имеют отношения к делу; я подложила их нарочно, чтобы отфильтровать заведомую ложь. Другие – молчаливые свидетели страшных дел. Один лишь Карл способен развязать им язык.
Это его первое испытание. Проведя пару часов в машине, он нетерпеливо ерзает в кресле перед телевизором – видно, мечтает в кои-то веки посмотреть любимые передачи в спокойной обстановке, не препираясь с другими жильцами.
Всего на столе лежит двадцать фотографий. Никаких художеств, простые снимки без затей. Еще штук пятьдесят ждут своего часа в ярко-зеленом пластиковом контейнере фирмы «Таппервер» в багажнике моей арендованной машины.
Семейные пикники и дни рождения, сочельники и пасхи, выпускные и свадьбы. Когда я вижу счастливые лица на фотографиях, то сразу представляю, как под красивым внешним слоем копошатся черви. Папаши-драчуны, неверные жены, подарки для галочки. Тухлые яйца.
– Вот я. – Показываю Карлу девочку, с наслаждением вдыхающую кукурузный аромат двух щенят, которых папа разрешил нам взять из приюта. Я назвала мальчика Крекером, потому что он был цвета печенья, и Рейчел тут же окрестила девочку Подливкой.
Карл даже бровью не ведет. Я отодвигаю блокнот с рекламной брошюрой мотеля (на которой без тени смущения написано: «Долларовый мотель Уэйко: хоть на минуту, хоть на месяц!») и нарушаю идеальные ряды фотокарточек.
– Это ты в колледже. – Показываю ему фото с пятью парнями в футболках братства «Каппа Альфа» и с бутылками светлого «Будвайзера» в руках. – Ты крайний справа.
Он недоуменно заглядывает мне в глаза. Я нагло вру – понятия не имею, что это за парни.
Беру со стола еще один снимок.
– Это дядя Джим и тетя Луиза во дворе своего дома. – Правда. На обратной стороне карточки кто-то вывел карандашом: Дядя Джим и тетя Луиза.
– Паршивый у них дом, – замечает Карл. – Они умерли? Если нет, то наверняка мечтают поскорее сдохнуть.
Скоро десять вечера – не лучшее время для начала работы над моим «проектом», особенно если у Карла сейчас начнется «закат», как пишут в медицинских учебниках. Бесит это слово! Деменция не имеет ничего общего с красивым закатным небом. Это туманная мгла на берегу океана, бесконечная полуночная пробежка по пляжу и маньяк, который крадется за тобой по песку. Самое меткое слово для обозначения подобных состояний – «стивенкингство».
Но сегодня мне очень хочется разворошить осиное гнездо. Мы уехали от миссис Ти только в шесть вечера и потеряли почти целый день. По пути из Форт-Уэрта, где находился реабилитационный центр, до самых окраин Уэйко Карл спал (или притворялся спящим). Потом он молча умял огромный ужин в «Дейри куин» (только пожаловался, что сладкий чай на вкус напоминает воду из ручья, перемешанную с кленовым сиропом).
А ведь я точно знаю, что он любит стряпню «Дейри куин». Посещение этой закусочной шло под номером 4 в его списке условий. Пока я делала заказ малолетней худышке за стойкой, Карл сидел и пялился на меня. Не просто смотрел, а сверлил ледяным расчетливым взглядом. Оценивал, прикидывал – строил планы, короче.
Он принимается складывать карточки в ровную стопку.
– Не мотель, а дыра.
– Дареному коню в зубы не смотрят! – огрызаюсь я. В учебнике это было под строгим запретом.
Два дня назад я сняла со своего счета четыре тысячи долларов. Тогда эта сумма казалась мне целым состоянием. Две тысячи из них свернуты рулончиками и спрятаны в запаске, еще пятьсот баксов я засунула в запертый на кодовый замок чемодан, в сетчатый карман с нижним бельем. Остальное лежит у меня в бумажнике, рядом с кредитками на мое настоящее имя. Пользоваться ими в этой поездке я не планирую, разве что совсем припрет.
Но я уже волнуюсь. Мысленно считаю расходы. 12,62 доллара мы оставили в «Дейри куин» – за сэндвич с жареным цыпленком, картошку фри и чай со льдом. 100,29 доллара за два почти пустых номера в мотеле с колючими синтетическими простынями и бежевыми пластиковыми вкладышами в ванных. 38,66 доллара за бензин (я взяла себе за правило никогда не садиться за руль, если бензобак не заполнен хотя бы наполовину; полбака – это мой абсолютный минимум).
Еще три тысячи долларов со счета я потратила несколько дней назад в Хьюстоне. Отдала наличные стильному студенту, с которым встретилась на задворках индийского ресторанчика в районе Райс-Виллидж. В жизни он производил совсем другое впечатление: эдакий студент-отличник престижной бизнес-школы или медицинского университета, которого не переплюнуть даже молодым азиаткам (между прочим, это самая настоящая мафия в современных медах).
Нашла я его в даркнете, где тараканы мировой паутины обстряпывают свои темные интернет-делишки. За три минуты я скачала специальный поисковик, открывший мне дверь в подпольное царство и позволивший скакать, подобно школьнице, среди террористов, торговцев оружием, либертарианцев и юных предпринимателей.
Год назад одна парикмахерша по имени Тиффани, у которой были «проблемы с парнем и кредитками», рассказала мне о нелегальном сайте, где она собиралась купить себе новую личность (по имени Лола или Франческа). Мы испытывали новый (иссиня-черный) оттеночный шампунь, так что слушала я вполуха.
В тот салон я больше не ходила, зато благополучно ввела упомянутый парикмахершей пароль («pamperzzz») на сайте mommyzhelper.com. Для такой осмотрительной девушки, как я, это был большой риск – пойти по наводке некой Тиффани. По другую сторону экрана меня мог ждать кто угодно: похититель младенцев или маньяк, которого хлебом не корми – дай подрочить на грязный подгузник. Как я могла быть уверена, что все сигналы, посылаемые в даркнете, действительно скачут от сервера к серверу, будто кузнечики под кайфом, и отследить их нельзя?
Практически в ту же секунду на экране выскочило диалоговое окно: «Привет, я Том – ваш техасский помощник. Поменять вас?» Каламбур со сменой подгузников/личности я поняла только спустя несколько дней, уже после того, как сделала три выстрела в темную паутину. Мне сказали, что забрать товар можно в Хьюстоне.
На встречу я привезла полиэтиленовый пакет из «Сабвея»: внутри были рулончики двадцаток и сэндвич с ветчиной, салатом, майонезом, маслинами, зеленым перцем, халапеньо и швейцарским сыром – по заказу Тома. В обмен на это он дал мне крафтовый конверт с тремя поддельными водительскими правами, тремя карточками «Мастеркард» и тремя новенькими техасскими номерными знаками. Три – мое счастливое число.
– Кинул вам туда «Ларри Джи». На дорожку. – Том показал пальцем на конверт. – Маленький комплимент для любимых клиентов. Если пустите слушок – буду благодарен.
Я не знала, что такое «Ларри Джи» – какой-нибудь комикс для взрослых или CD с заунывной музыкой? У меня и так накопилось к Тому немало вопросов. Как же ты не боишься загреметь в тюрьму? Неужели не понимаешь, что можешь все испортить навсегда? Впрочем, те же самые вопросы я постоянно задаю самой себе.
Не успела я подкинуть парню немного пищи для размышлений, как он тронул меня за плечо и посоветовал:
– Если заметите, что вас заподозрили во вранье, – не паникуйте. – Он вновь показал пальцем на конверт. – Фотка, где вы блондинка, – самая неправдоподобная.
От прилива нежных чувств и благодарности к этому небезразличному человеку у меня тут же вспыхнули щеки. Мимолетная близость – как с врачом, который видит тебя в одноразовом больничном халате и ласково кладет руку тебе на плечо, но при встрече ни за что не узнает. Тепло держалось еще долго, пока Том не скрылся среди стоящих в пробке машин.
Уже спустя несколько часов я благополучно воспользовалась первым набором липовых документов: водительскими правами и кредиткой на одно и то же имя. Арендовала машину у легкомысленной агентши «Ависа» в аэропорту Далласа/Форт-Уэрта. Подозреваю, одурачить полицию будет не так легко. Никогда не превышай скорость – еще одно мое правило в этом путешествии.
Номера я поменяла чуть позже, на парковке «Уолмарта», по пути из аэропорта к миссис Ти. Первую липовую кредитку я разрезала на несколько острых кусков с неровными краями, а потом, с перерывами в тридцать секунд, стала по очереди выбрасывать их в окошко. Да, я параноик, ну и что? Мне еще хочется пожить после того, как все это закончится. Через десять дней – хотя нет, уже через девять.
Нам придется покупать бензин, еду и каждую ночь снимать два гостиничных номера, сколько бы они ни стоили – спать с ним в одной комнате я не буду ни при каких обстоятельствах. Придется включить в список трат несколько вещей, о которых я не подумала заранее. Карлу надо постричься, купить кроссовки, туалетные принадлежности и так далее. В последний момент он добавил в свой список несколько новых условий. Ну, и нельзя забывать про «Разное».
Всякий раз, когда в детстве я составляла какие-нибудь сметы и бюджеты, папа обязательно напоминал про пункт «Разное». Интересно, что это будет на сей раз? Взятки? Дополнительные пули? Повязки? Лопаты? Красные лакричные конфеты и подсолнечные семечки со вкусом маринованных огурчиков, которые он захочет покупать в каждом придорожном киоске «Бакис»?
Фотографии вновь лежат аккуратной стопкой. Карл почти и не смотрел на них, только разложил по размеру – от самой большой до самой маленькой. Наверху оказалась прямоугольная – аккурат с окошечко в бумажнике – школьная фотография мальчика с сонными глазами и неровным пробором. Александр Лакински, сын Николь Лакински. Именно за похищение этой женщины из городского парка Уэйко Карла и судили. Маленький Александр остался один в парке, причем со сломанной рукой. Говорил, что упал с качелей. Свою мать он с тех пор не видел.
Карл встает.
– Можно мне в свою комнату, мэм? – Он уже почти дошел до двери, которая будет разделять наши спальни этой ночью.
– Ты обещал, Карл.
– Что обещал?
– Попытаться. Ты обещал попытаться! Сказал, что не помнишь содеянного, но хочешь вспомнить. Что моя идея тебе по душе… Ладно, забей. Только обязательно прими таблетки, ладно? Я сейчас принесу, они у меня в сумочке.
Он теребит дверную цепочку с моей стороны, ласково водя ее из стороны в сторону. Оценивает. Строит планы.
– Ты должен принять таблетки, Карл. Мы договорились. Не будешь пить лекарства – мигом вернешься к миссис Ти смотреть передачи про насекомых на «Дискавери».
– А ты знала, что комнатные мухи жужжат в тональности фа? – осведомляется он. – Таблеточки приму с удовольствием!
Снизошел. И на том спасибо. Карл отлично знает, что я вру: сдаваться в первый же день поездки не входит в мои планы.
Как-то раз он сказал, что мои серые глаза ему кого-то напоминают. Дым и зеркала – что у одной, что у другой. Хрен прочитаешь ваши мысли. У Рейчел были зеленые глаза с золотинкой.
Я заметила, что Карл умен и совершенно нормален в большинстве случаев: будь то за игрой в шахматы, в закусочной «Дейри куин» или на заднем дворе у миссис Ти за стаканчиком чая со льдом, который напоминал по вкусу «триаминик» (понятия не имею, что это такое).
Раньше Карл был прекрасным актером. Его глаза напоминают мшистое болотце с одной из его собственных фотографий. Полиция неоднократно проводила там раскопки (там и еще в нескольких местах), пытаясь доказать причастность Карла Фельдмана к исчезновениям девушек в штате Техас. Но копы очень быстро сдались.
Карл знает, что я наврала ему об истинной цели нашей поездки. Он ни на йоту не поверил в сказку о неизвестно откуда взявшейся дочке-сыщице, которая мечтает разгадать черные тайны своей наследственности. А когда разгадает – просто уйдет. Ну-ну.
Карл по одной заглатывает таблетки, не запивая, хотя я предложила вскрыть пачку одноразовых стаканчиков с комода и налить воды из-под крана.
В принципе я могла бы рассказать всю правду – о нестерпимом зуде, который вызывает его лицо в моем мозгу. О том, что лишь по вине этого зуда я считаю его убийцей сестры. Рейчел обещала заплести мне французский «колосок», когда вернется. И еще она собиралась стать знаменитой актрисой. Когда-нибудь у меня должна была родиться племянница по имени Софрония.
Не поддавайся чувствам.
Пусть его разум попляшет.
Все-таки Карл – любопытный человек.
И пусть вопрос «почему» будет ниточкой, которая заставляет его разум плясать.
Он уже по ту сторону двери и начинает что-то напевать себе под нос.
7
Я слегка приоткрываю дверь. Из моей комнаты в его комнату, словно хлорка, проливается немного света. Лучик ползет по полу и забирается на полосатое покрывало.
Скоро полночь. Я боюсь, что если открою дверь чуть шире, свет упадет ему на лицо и разбудит его.
В самом ли деле он проглотил розовую таблетку снотворного? Или спрятал ее за щеку, а потом выплюнул? Глупо относиться к нему, как к ребенку… Но именно так мне советовала миссис Ти: Относись к нему, как к ребенку.