Восемнадцать лет назад у молодого перспективного «бригадира» Дергача была добродушная, почти Винни-Пуховская физиономия и прозвище «Везунчик». Бурные шуры-амуры с дочкой лидера группировки закончились жуткой аварией, виноват в которой был Ян. Возлюбленная погибла мгновенно, а полуживой Дергач очутился в пыточном подвале несостоявшегося тестя, имевшего красноречивое прозвище «Инквизитор».
Там Дергач пробыл сутки, потеряв несколько кусков кожи, половину ногтей и зубов, язык, один глаз и чувство страха. Взамен в копилку малочисленных бзиков упал ещё один – непереносимость вида собственной крови. От неё у Дергача отбивало рассудок – ненадолго, но напрочь.
Яна закопали живьём, но он выбрался. Его тайно пригрел и выходил Грибушин, а спустя полгода, когда Дергач восстановил силы, Инквизитор заплатил сполна. Несостоявшийся тесть просто пропал, а Ян обошёлся не то что без спроса, а даже без лишнего интереса со стороны братвы и ментов. К тому времени Инквизитор стал ущемлять слишком много чужих интересов, и его исчезновение устроило всех. А дальновидный Лёня-Мухомор быстро сумел подгрести под себя делянку бывшего конкурента.
После устранения конкурента Грибушин не избавился от Яна, а сделал из него «решающий довод» для устранения особо щекотливых проблем. За которые было лучше не браться, если в перечне твоих чувств напротив «страх» не красуется чёткий и нестираемый прочерк…
Сейчас Дергачу было сорок два, и прозвище у него осталось прежним. Добродушия в его лице сохранилось не больше, чем для вегетарианца и гуманиста – прекрасного на скотобойне. Ян не стал сводить шрамы и обзаводиться искусственным глазом. Навёл порядок только с зубами, оставив прочее в полной неприкосновенности.
Но эти изъяны пугали людей во вторую очередь. Страшнее было то, что кожа Дергача приобрела почти восковую бледность, которую Ян старательно подчёркивал одеждой тёмных тонов, а именно сейчас – чёрным длиннополым регланом. Лицо выглядело мертвее некуда, а уж в сочетании с прочим антуражем… В общем, дать ответ на вопрос: «Кого не пугает твоя внешность?» – Ян вряд ли бы сумел без долгой паузы. Даже в свинцовом взгляде Грибушина, с отличием окончившего школу выживания девяностых, иногда отчётливо маячило что-то такое… Настороженное.
Дергач вошёл без стука, плотно закрыл дверь и встал у окна, боком к Грибушину. Так он делал всегда, и хозяин кабинета закрывал на это глаза, считая причудой, а не неуважением. В узкую щель между бело-золотыми шёлковыми портьерами был виден лишь кусочек малолюдной улицы. Но Ян неотрывно смотрел на него, и Грибушин ни разу не пытался узнать, почему он это делает. Главное, что все полученные здесь распоряжения Дергач выполняет в срок и в точности.
Для Яна же это было своеобразной приметой. Так он, сам уже не помня почему, стоял перед местью Инквизитору, которая прошла безупречно. И перед следующим «поручением» Грибушина. На третий раз он отступил от своего будущего правила, и жертва едва не сумела выскользнуть из ловушки. Дергач с трудом, но исправил промашку. А потом интуитивно уловил связь между удачей и недолгим стоянием возле зашторенного окна – новые дела подтвердили, что так оно и есть. После этого всё пошло по накатанной. Звонок Грибушина, встреча, две-три минуты у окна – и у Леонида Валентиновича навсегда отпадала ещё одна жизненная сложность.
– …хоть на пять минут перевод задержит, я ему больше ни одного заказа не дам, – скучно цедил в трубку хозяин кабинета, и Яну показалось, что вместе со словами через мембрану пролетает ледяное крошево. – Пойдёт секонд-хенд у метро продавать. Всё.
Он аккуратно положил изящную, инкрустированную слоновьей костью трубку на рычаг. Телефон был точной и дорогой копией старинного аппарата, гармонично вписанного в общий стиль кабинета: зеркала, дорогое лакированное дерево, хрусталь, лепнина, позолота, вычурность…
– В общем, тут такое дело… Лаской-смазкой не сдвинуть, да…
Грибушин сделал паузу, словно подыскивая слова. Дергач удивлённо повернул голову, рассматривая одного из самых влиятельных людей города. Такое с похожим на очеловеченного носорога Грибушиным (бритая налысо голова, большой задранный кверху нос, глубоко посаженные колючие глазки, рубленые черты лица, мощный бочкообразный торс и такие же мощные, короткие руки и ноги) на памяти Яна произошло впервые.
Как правило, хозяин кабинета излагал проблему чётко, без запинки и лишних деталей. Вся встреча занимала от силы три минуты, немногим дольше Дергач задерживался лишь дважды.
Грибушин раздосадованно выдохнул сквозь зубы. Дотянулся до фигурной бутылки «Метаксы», наплескал в снифтер грамм сто, выпил залпом. Бросил в рот дольку лимона, прожевал и заговорил снова:
– Короче, я тут под стройку землю приглядел. За городом. Ну, там, элитный посёлок, всё по высшему разряду… Всё уладил, всё в рамках. Там деревушка никакая, Сафроновка, три с половиной двора со старичьём, остальное всё заброшено… Кого-то в квартиры переселил, у кого-то просто выкупил, без обмана. А с одним домом полная беда-чехарда. Бабка шизанутая, ни за что съезжать не хочет. Я сначала по-хорошему думал, два раза Натаныча отправлял с ней лясы точить. Он и дедушку Ленина уболтает своими ногами из Мавзолея выйти, а с бабкой сплошной брак-никак. Упёрлась. Первый раз ещё послушала немного, а на второй сразу выставила… Ну, Натаныч так говорит. А у меня впечатление сложилось, что он второй раз и не катался, в первый она его убедила туда нос не совать. Глаза у Натаныча были как у депутата на плакате – только слепой не поверит, но такое впечатление, что эту честность ему в голову вложили. И он теперь с ней неразлучно будет. Доказухи у меня голь-ноль, но чутьё-то не пропил: семафорит, не отмахнуться…
Он замолчал, опять потянулся к бутылке. Ян смотрел на Грибушина, не моргая, не шевелясь.
– Натанычу я, понятно, седые яйца в тиски пихать не стал, – продолжил рассказчик. – Всё-таки ценный кадр, а промахи у каждого бывают. Если бы он у меня миллион скрысил, я бы его пожурил-укорил жёстко, а старая карга – другое дело… Вместо него послал позавчера Мишу с Камилем. Дом на отшибе, бабка древняя, родни нет. Пожила-побыла, хватит.
Вторая порция коньяка отправилась вслед за первой. Хозяин кабинета заговорил медленнее, словно взвешивая каждое слово, убеждаясь в его необходимости…
– Вернулся только Миша, а в глазах у него дурка при полном параде марширует. Лепечет, что стали они «Молотова» поджигать, а вместо бутылки Камиль полыхнул. Сгорел, как промокашка в мангале – за полминуты угольков не осталось. А за Мишей потом паук размером с телёнка гонялся, а он пауков терпеть не может. Рассказывал, что в пионерлагере пацаны в банку разных наловили и ему полусонному на голову высыпали.
Третью сотку «Метаксы» Грибушин сглотнул как воду и посмотрел на Дергача совершенно трезвым взглядом:
– Меня вообще после молодости никакой чертовщиной не пронять. Жизнь круче заворачивала… Да и про Мишу слышал, что он с недавних пор на какую-то дурь налегает, а с ней не только паука – Кинг-Конга увидишь.
Он сделал паузу, закаменел лицом, словно унимая непонятную Дергачу внутреннюю дрожь, и продолжил:
– Только мне сегодня те приснились… Аркаша Тульский, Руслан с Датико, Костя Вологда, Женя Агроном, братья Крещёновы, Фома Фомич, банкир тот, которого газосваркой честности учили, и остальные… Веришь, нет – все, кого я когда-то… Неважно, сам или по моему слову. Я уже некоторых забывать начал. Вокруг меня сгрудились и просто смотрели, до-о-олго… Прямо глазами жрали. А потом Фома Фомич сказал, чтобы я ту землю не трогал. И голос у него не свой был… Мне…
Он замолчал, будто испугавшись тех слов, которые должны были прозвучать дальше. Отвёл глаза, но Дергач увидел колыхнувшийся в них чёрный фитилёк страха. Крохотный остаток того, что пережил Грибушин минувшей ночью.
Ян смотрел, оставаясь в прежней позе. Хозяин кабинета не то усмехнулся, не то оскалился – криво, через силу:
– Я никогда дела на полпути не бросал и не брошу… Сегодня шестнадцатое, неделя у тебя есть. Но чем быстрее, тем лучше. Если я получу ту землю, ты получишь пять процентов от проекта. Куда ехать – у моей новой возьми, она знает. Всё, делай…
Дергач коротко кивнул и пошёл к выходу, начиная жалеть, что не удержался и подпортил примету. Ладно, как-нибудь выкрутимся… За спиной у него раздался звяк стекла о стекло и бормотание Грибушина – злое, с отчётливыми нотками истерики:
– Твари, Лёню напугать решили, остановить… Вы здесь от Лёни ссались и на том свете будете…
Закрывая дверь, Ян подумал, что желание снять стресс будет у секретарши и хозяина кабинета обоюдным.
Буквы и цифры на голубом фоне приближающегося указателя обрели чёткость, сложились в «Сафроновка – 3,6». Чёрный «Лэнд Ровер» свернул на добротно отсыпанную асфальтовой крошкой грунтовку, надвое разделившую широкий длинный лоскут завоёванного сорняками поля, втиснутого между шоссе и густым высоким сосняком, на который наползала туча. Серая и тяжёлая, как брезентовый мешок, до отказа набитый крупными булыжниками.
Дергач поехал в Сафроновку через два часа после встречи с Грибушиным. Заскочил домой, пообедал, сменил гардероб на более подходящий для лесной прогулки. Смысла откладывать убийство живущей в безлюдном месте бабки, даже памятуя о Мише с Камилем и сне Лёни-Мухомора, не было никакого. Другое дело, если бы Ян вдруг испугался… так ведь – не было страха.
Стоило заехать в бор, и крошка мгновенно канула в небытие, дорога сузилась, стала откровенно паршивой. Ян сбросил скорость, не ощутив никакого раздражения. Последние восемнадцать лет он вообще испытывал мало эмоций. Тогда могильщики отчаянно схалтурили, посчитав его мёртвым и прикопав на скорую руку. Но тех суток в подвале и минут под слоем влажноватой земли хватило, чтобы Ян уверился в одном: очень многое в жизни не стоит даже малейшей траты нервов.
Путь по грунтовке занял минут пять-шесть, а потом справа появился просвет, сосняк начал редеть.
Полторы дюжины дворов Сафроновки, большая часть которых была однотипно-безупречными иллюстрациями на тему «Разруха и запустение», расположились гигантской запятой. Её «хвостик» упирался в грунтовку, а «точка» огибалась довольно шустрой и чистой речушкой. Вроде бы Близянкой… Или Резвянкой. Раз Дергач точно не помнил, значит, это было неважно.
Если отрешиться от гнетущего вида заброшенных домов, то место начинало выглядеть очень живописным, словно сошедшим с картин Шишкина. Ян мысленно согласился с Грибушиным: дорогу нормальную сделать, участок расширить, заводь можно выкопать, всё облагородить – уйдут дома влёт. До городской окраины чуть больше десяти километров, на любых колёсах – пустяки… За один пейзаж к цене можно процентов тридцать накидывать. Если не пятьдесят.
Внедорожник остановился в полусотне метров от первого дома. Ян выключил мотор, прислушался.
Тишина над Сафроновкой стояла абсолютная, изначальная… Мёртвая.
До нужного Яну места предстояло идти пешком. Обитель «шизанутой бабки» располагалась левее Сафроновки, метрах в трёхстах с гаком, в небольшой лесной низине. Туда убегала еле заметная тропинка, резко пропадавшая из виду уже через два десятка шагов, словно уходила под землю во всё том же сосняке.
Дергач вытащил из бардачка тонкие нитяные перчатки, надел. Сильно надавил на боковину пассажирского подголовника основанием ладони и немного сдвинул вправо. В открывшемся тайнике лежали «чистый» «макаров» с запасной обоймой, хищное зелёное яйцо «эргэдэшки» и кастет. В лесной глуши можно было обойтись без предосторожностей, но привычка не оставлять следов во всём, что касалось «работы», сидела у Дергача в подкорке…
Пистолет и граната были подстраховкой, больше всего Ян любил убивать голыми руками. Как ни странно, отсутствие своего страха начало всерьёз тяготить Дергача через год после убийства Инквизитора. Пять лет кое-как спасала работа на Грибушина, Ян физически чувствовал страх жертвы, и ему легчало. Но Лёня-Мухомор забирался всё выше, наращивая свои возможности решать дела без крови. Пугать детей и старушек своей внешностью Дергача не устраивало, в этом было что-то от дурной клоунады – унизительное, ощутимо бьющее по его самолюбию. К тому же это был не страх смерти. А к тому времени Яну надолго и качественно хорошело только от него…
И тогда Дергач начал добывать этот страх сам.
Он прикупил домик в пригороде, переоборудовав его подвал в пыточную мастерскую. Случайно или подсознательно сделав её похожей на ту, в которой побывал сам.
У его жертв не было ничего общего, кроме принадлежности к социальному дну. Местный пьянчуга, придорожные проститутки, ищущие заработка гастарбайтеры и тому подобный «материал».
Понятно, что внешность Яна отпугивала многих. Но, как правило, испуг быстро сглаживался, стоило Дергачу показать несколько тысячных купюр и с деланой неохотой нацарапать в блокноте полдюжины фраз про «давнишнюю аварию, изуродовавшую его самого и унёсшую жизни родителей». Некоторые упорно сторонились жутковатого незнакомца, и Ян никогда не настаивал. Не первый, так второй, третий…
Дергачу было важно только одно – как долго «материал» будет способен отдавать свой страх. Он не убивал до тех пор, пока жертвы не впадали в полное безразличие к происходящему или не сходили с ума.
Ян старался вычерпать их досуха, чтобы «дозы» хватило на подольше. Он не получал кайфа от самих смертей и начинал искать новую жертву, когда желание становилось острым, почти нестерпимым… На сегодняшний день Дергач получил двадцать семь «доз», не считая тех, кто перешёл дорогу его работодателю.
Трупы он расчленял. Сперва растворял куски в кислоте или хоронил в лесу, а потом поставил в подвале морозильную камеру и завёл двух здоровенных беспородных псов – Бармалея и Мясорубку, жравших всё, что дадут. Редкий мертвец проводил в морозилке дольше двух недель…
На лобовое стекло упали первые капли дождя. Ян снял очки, положил их на сиденье, вышел из машины. Послушно отозвалась включившаяся сигнализация.
Еле заметный ветерок дунул в лицо, когда Дергач сделал первый шаг по тропинке. Вроде бы ничего странного, но ему мгновенно стало мниться, что к голове осторожно прикасаются прохладные невидимые ладони. Как будто хотят проникнуть под кожу, погрузиться в память и выведать, кто же он – Ян Дергач? Узнать всё до последней мелочи, подчистую…
Зыбкое наваждение прожило пять-шесть секунд и сгинуло вместе с прохладой. Ухмылка тронула губы Яна короткой приятной судорогой: «Выведали, накошмарились…»
Никаких спусков в преисподнюю, даже никакого намёка на мистику в том месте, где обрывалась тропинка, не было. Имелся широкий, но неглубокий и сухой овраг, за которым начинался пологий спуск в низину.
Дергач шёл размеренно, спокойно. Граната и кастет лежали в разных карманах короткой просторной кожанки, пистолет был заткнут за пояс. Под подошвами берцев то и дело ломались сухие ветки. Играть в диверсанта и заботиться о тишине Ян не считал нужным. Не здесь, не сейчас. Хотя посматривать по сторонам и оглядываться не забывал. Мало ли что…
Но между деревьев не мелькало ни громадного паука, ни рассвирепевшего лешака или какой другой напасти…
Без странного, впрочем, не обошлось. Дергач отмахал уже метров двести с гаком, шагая чётко по тропинке, а ничего похожего на человеческое жилище впереди не просматривалось.
Ещё одной странностью оказалась земля в низине. Наподобие торфа, рыхлая, начавшаяся сразу после оврага. Подошва утопала в ней целиком, но вытаскивалась легко, без усилия. Хотя Дергача озадачило не это.
В земле что-то было. Не сразу под ногой, глубже. Ян прислушался к ощущениям, и сравнение не заставило себя долго ждать. Это было похоже на гигантский дремлющий (а может быть – замерший в ожидании) организм. Или – много небольших.
В то же время это был пирожок с той же полки, что и невидимые ладони. Сочетание без пяти минут уверенности – с зыбким, неявным… Словно кто-то не хотел раскрывать всю подноготную раньше времени, но был не прочь, если бы Ян поверил в её реальность.
«…такое впечатление, что ему эту честность в голову вложили, – всплыли в памяти слова Грибушина. – И теперь он с ней неразлучно будет».
Жилище возникло перед Дергачом неожиданно. Ян был готов поклясться, что до того, как он смахнул ладонью попавшую на лицо паутину, впереди был обычный бор. Сейчас же примерно в тридцати метрах от Дергача появилась изба: мрачная, приземистая, двускатная железная крыша – тёмно-коричневая, скорее всего – от траченного ржавчиной железа. Грязно-серая печная труба, некрашеные, схожего колера рамы небольших окон, три ступеньки покосившегося крыльца…
Входная дверь была открыта нараспашку. Ни собаки, ни собачьей будки не наблюдалось, но в полудюжине шагов от крыльца торчал кособокий параллелепипед наполовину зарешеченного вольера, в котором медленно шевелилось что-то бурое, крупное…
У третьего наваждения не было осязаемых признаков. Оно просто возникло, присосалось и задержалось, не думая исчезать, как предыдущие. Теперь Ян был почти убеждён, что изба – неправильная. Что она скрывает правду. Как отличная маскировочная сеть, как качественный грим…
«Ладони», пытающиеся понять сущность Яна.
Что-то под землёй.
Изба-фальшивка, скрывающая нечто непонятное…
Не исключено, что к этому трио вот-вот добавится четвёртое, пятое… но Дергач не сомневался: его хотят напугать. Не так, как Мишу. Тоньше, изящнее, ещё жутче… Или готовят непонятную игру, в которой ему отведена роль игрушки.
Страха не было. А если с ним и в самом деле пробуют играть…
Дергач почувствовал, как в душе закипает злой, жгучий азарт. Для него, давно и прочно сжившегося с личиной кукловода, это было вызовом.
«Поиграем!»
Пальцы сомкнулись на рукояти «макарова», но тут же разжались. «Не-е-е… Не так быстро».
Ян достал кастет, надел на левую руку. И зашагал вперёд, ожидая чего угодно. Что изба исчезнет, что с неба начнут падать вещмешки, битком набитые дохлыми крысами и змеями, что сосняк превратится в лабиринт из кривых зеркал и у отражения Яна не будет лица…
До вольера Дергач добрался без помех. Тот был заперт, массивный кованый крюк плотно сидел в такой же петле, но Ян невольно задержался возле дурно пахнущей постройки, вполглаза рассматривая обитавшее внутри существо.
Больше всего оно походило на помесь многоножки с пиявкой. Усеянную редкими желтоватыми волосками и частыми коричневатыми язвочками в белёсой кайме гноя. Длиной с руку Дергача и толстая, тварь. Центнер, не меньше…
Вольер был грязным, доски пола не просматривались из-за бурых мазков, очень похожих на высохшее дерьмо. В разных углах красовались две свежие продолговатые лепёшки его же. Появление Дергача не встревожило существо, оно продолжило лениво раскачиваться туда-сюда, словно расчёсывая брюхо об пол.
«А там что?» Ян вгляделся в содержимое некогда красного, сильно облупившегося эмалированного тазика, стоявшего недалеко от дверцы. Судя по всему, служащего твари «блюдечком» для еды.
«Что за…»
Посудина была наполовину заполнена сероватой бурдой с торчащей из неё кистью человеческой руки. И Дергач не сомневался, что знает, чья она.
Миши «Отбоя». Неудачливого поджигателя, которому повезло чуть больше, чем Камилю. Кисть была его, без вариантов… Ян узнал её по двум отсутствующим фалангам мизинца – памятке о борьбе за место под солнцем – и массивному золотому перстню-печатке с изображением розы ветров.
«Хорошая декорация, – хмыкнул Дергач, чувствуя, как растёт азарт. – Что дальше?»
Он чуть помедлил, решая, не стоит ли открыть вольер и размочалить тварь кастетом (при условии, что она не исчезнет, стоит ему прикоснуться к дверце). Но передумал и шагнул к избе.
В тесноватых сенях царил полумрак. Свет из единственного окошка с грязным стеклом выхватывал лишь треть помещения, не достигая противоположной стены с дверью в жилую часть дома.
Ян старательно прочесал затемнённую часть грязноватых сеней лучом загодя включенного в смартфоне фонарика. Пара вёдер, окованный железом сундук в углу, куча ветоши, три полупустых мешка, пучки трав на протянутой из угла в угол бечёвке, россыпь дров и вовсе уж непонятный хлам. Ничего странного или подозрительного, даже досадно…
Запах в сенях стоял… своеобразный. Не такой, как около вольера, более терпимый. Но назвать его приятным было нельзя. Пахло затхлостью с вкраплениями кислятины, свежей гарью и отхожим местом. Последним в этот «букет» вплетался отчётливый и стойкий запашок гнили, разложения…
Не выпуская смартфона из ладони, Ян подцепил указательным пальцем почерневшую ручку обитой войлоком двери.
Потянул на себя.
Дверь открылась легко, без скрипа. Дергач бесшумно перешагнул порог просторной – полсотни «квадратов», не меньше – избы с низким, чуть выше его макушки потолком, освещённой получше сеней.
Замер. Ян разглядел печь у дальней стены, рядом с ней – невысокий стол, пару табуретов, на стенах – полки с кухонной утварью, баночками, мешочками, свёрточками. У противоположной стены громоздился широкий трёхдверный шкаф, к нему приткнулся застеленный серым шерстяным одеялом топчан. Вся мебель выглядела грубой, массивной и некрасивой, будто сделанной неопытным столяром.
На полу лежала медвежья шкура. Расставшийся с ней зверюга был матёрым, здоровенным.
В избе никого не было. Дергач разочарованно поджал губы, и тотчас справа раздались звяканье стекла и невнятное бормотание, шедшие словно из-под земли.
Ян мгновенно повернулся туда. Чёрный провал в полу, грубая деревянная крышка сбоку от него, тусклый блеск петель… Погреб, конечно же!
Дергач легко преодолел соблазн бросить туда гранату и посмотреть, что будет. Сунул смартфон в карман и стал ждать, не теряя лаз из вида.
Звяканье сменилось шорохами, бормотание – старческим покашливанием. Ян стоял, прислонившись спиной к дверному косяку, легонько стискивая стальные кольца кастета, как эспандер. По стеклам застучал дождь.
Скрип прямо под лазом! Дергач подобрался, готовый рвануться туда и нанести удар. Скрипнуло ещё раз – определённо, ступеньки… Давай, вылезай, поиграем!
Из подпола вынырнуло продолговатое жёлтое пятно. Переместилось чуть вперёд, замерло. Дергач невольно колыхнулся к нему, но опять застыл, кривя губы в удивлённой улыбке. Надо же, керосиновая лампа, раритет…
Маленькая кисть отпустила лампу и легла рядом. Ян ждал, что следом высунется голова, но ошибся. Рядом с первой кистью устроилась вторая. Дергач напряжённо сощурился. Смешавшись с азартом, в душе заскреблось смутное предчувствие чего-то…
Обе руки одновременно скользнули вперёд. Дергач увидел голые старушечьи предплечья, они растягивались – на полметра, метр, полтора, не становясь тоньше. А локтей – не было.
Руки змеились всё дальше, дальше. Не к Яну, наоборот. Они не обрастали ни чешуёй, ни шерстью, кожа оставалась той же самой – желтоватой, с хорошо заметными пигментными пятнами. Ян стоял неподвижно, как заворожённый, смотрел не отрываясь. Пальцы ткнулись в стену, чуть помедлили… а потом предплечья изогнулись под прямым углом, поползли вверх.
Дергач стряхнул с себя оцепенение, когда они достигли потолка. Голова из лаза так и не показалась. Он шагнул к чёрному провалу, намереваясь наступить на предплечья ногами, а дальше – по обстоятельствам… Страха не было.
Свет за стеклом лампы вдруг обрёл нестерпимую, запредельную яркость, ослепил. Дергач сбился с шага, качнулся назад. Поднял ладонь к лицу, защищая глаз.
Это продлилось всего секунду, две… Потом свет резко потух, словно раритет задули или накрыли ведром. В наступившей полутьме Ян услышал каркающий старушечий голос:
– Ты, гость незваный, никак удумал чего?
Дергач убрал ладонь, нашёл старуху взглядом. Она спокойно стояла в середине избы, сложив нормальные руки на груди, и рассматривала его тёмными, глубоко запавшими глазами. Она не выглядела ветхой и немощной, отнюдь. Сухопарая, ещё довольно крепкая, лет семидесяти пяти – восьмидесяти. Ростом, правда, похвастать не могла. Чуть выше солнечного сплетения Дергача, метра полтора, не больше. Одежду Ян особо не рассматривал. Что-то непритязательное, мешковатое, цвета пыли…
Седые жёсткие космы, морщинистый лоб, густые сросшиеся брови. Лицо было костистым, неприятным, с массивной нижней челюстью, чуть выпирающей вперёд.
Дергач вспомнил. Именно такой в детстве он представлял себе Бабу-ягу. Безупречная копия, точь-в-точь… И жутко боялся придуманного образа. Но это было давно.
«Баба-яга» вздохнула. Как показалось Дергачу – разочарованно, с затаённой злостью.
– Вот туполобый… Говорила же: не зарься на эту землю, всем боком выйдет. Ну, что ж…
Ян бросился к ней. Внезапно, стремительно.
Шаг, второй, третий…
Летящий в ключицу кастет провалился в пустоту. Старуха раздвоилась, проворно и плавно растеклась в разные стороны. Две «Бабы-яги» замерли в трёх шагах от Дергача. Их единственным отличием было то, что у одной – правая, а у другой – левая сторона лица выглядела неживой, отёкшей… Уродливой линией раздела.
Ян медлил, колебался, делая выбор следующей цели. Игра становилась всё интереснее.
Старуха справа осуждающе покачала головой:
– Экий ты прыткий…
– Тем недотёпам не чета, – кивнула левая.
– Ответь что-нибудь…
– А, ты же убогонький…
– Хочешь, язык подарю?
– Даже два, соколик!
Щёки близняшек задёргались, словно кто-то стремился выбраться изо рта. Тонкие губы левой раздвинуло что-то похожее на чёрную спичку, следом показалась ещё одна.
«Баба-яга» открыла рот, и мясистый тёмно-розовый язык с паучьими ножками вывалился ей на грудь. Зацепился за одежду и шустро начал спускаться на пол. У правой было всё то же самое.
Твари доползли до пола, побежали к Яну. Он отбросил левую носком берца, наступил на правую. Язык оказался упругим, Дергач перенёс вес тела на одну ногу, и под подошвой чавкнуло – вязко, тошнотворно… Страха не было.
Вторая тварь вернулась несколько секунд спустя, чтобы разделить участь первой. Старухи разочарованно посмотрели на Яна:
– Пошто с дарёным-то так? Огорчи-и-ил…
Ян метнулся к левой, апперкот опять пробил пустоту. Старуха ушла в сторону с невероятным проворством, замерла. Громко прокаркала:
– Прыткий, да не очень!
Дергач прыгнул ещё раз.
Ещё.
Промах. Мимо.
Вторая «Баба-яга» хрипло хохотала сзади. Дергач чувствовал, что азарт сменяется бешенством, но не останавливался. Ему хотелось достать старуху руками, хотя бы зацепить, доказать своё превосходство. Неважно, кто она – настоящая или фантом, морок…
Они кружили по избе, чёртова старуха неизменно уходила от его атак, не выказывая никакой усталости. Вторая всё так же хохотала, постоянно оказываясь за спиной, мразь… Но не нападала, словно припасла что-то более жуткое и подлое, выжидая нужного момента.
Наконец Ян остановился рядом с печью, переводя дух. Старая карга безмятежно замерла в трёх шагах, презрительно оттопырила нижнюю губу:
– Притоми-и-ился, соколик? Ну, отдышись… А потом нас ещё постращаешь. Ты же горазд это делать: ишь, сколько людишек из-за этого на тот свет отправил…
Дождь за окном перерос в ливень. Дергач тягуче сплюнул и потянул из-за пояса пистолет. Поиграли, пора завязывать.
– Черныш! – пронзительно взвизгнула старуха, увидев движение Яна.
Полукруглую печную заслонку с силой вышибло в избу, и из печи стремительно вылетело что-то тёмное, гибкое…
На запястье Дергача словно надели браслет из раскалённого металла и резко рванули в сторону. «Макаров» выпорхнул из пальцев, отбил по полу короткую чечётку и сгинул в провале подпола. Там звучно хлюпнуло, как будто пистолет угодил в полужидкие помои, запах гнили стал сильнее.
Ян горлом промычал от боли, отскочил от печи. Выбившее пистолет нечто уже спряталось обратно, но было видно, как в тёмном печном зеве упруго и нетерпеливо по-подрагивает что-то живое…
– Черныш обычно ла-а-асковый, – скрипуче протянули старухи. – Но меня обижать не даёт. Нипочём, не-е-ет…
Они замолчали. Чутьё Дергача подсказывало, что это не простая передышка в игре. Молчание было пронизано особым ожиданием, после него в этом затягивающемся сюрреализме мог наступить перелом… Даже не «мог», должен был произойти.
Чутьё не подвело.
– Ой, соколик… – «Баба-яга» картинно шлёпнула себя по лбу. – Уж совсем-то я запамятовала, головёнка дырявая! С тобой туточки девица красная свидеться хочет… О-о-очень хочет, прям изнемогла вся.
Ян исподлобья следил за ней, потирая ноющее запястье основанием левой ладони, не желая снимать кастет. Страха не было.
Уже знакомый скрип ступенек заставил его замедлить движения. А когда из погреба показалась голова новой гостьи, Дергач напрочь забыл о боли.
Это была Оксана. Дочь Инквизитора и единственная настоящая любовь Яна. Убитая им почти два десятка лет назад – желанием показать, «кто самый крутой на дороге» и двумя стаканами «Абсолюта», выпитыми за полчаса до этого. Круче всех оказался гружённый металлоломом «КамАЗ», кровью подмочивший репутацию новенькой спортивной «японки» и её водителя.
Оксана выбралась из погреба и пошла к Дергачу. Девушка была одета точно так же, как и в тот июньский день. Босоножки, шортики и топик с изображением орхидеи. Тогда Ян не знал, насколько столкновение изуродовало её. Сам он пребывал в затопленном болью полузабытьи, пока не пришёл в себя в подвале несостоявшегося тестя.
Сейчас он увидел.
Лицо Оксаны почти не пострадало, если не считать нескольких мелких ссадин на лбу и левой щеке. А вот на месте правого виска зияла глубокая рваная рана. Некогда белокурые, а теперь мокрые от крови пряди прилипли вокруг неё неровным красным ореолом, чуть дальше оттопыривалось изломанное ушко с содранной до хряща кожей.
Шея справа смотрелась жутким, выстреливающим напористыми алыми струйками месивом. Дергач перевёл взгляд ниже. Он помнил, что шортики Оксаны были светло-бирюзовыми, топик – белым. Сейчас же всё – сплошь, без просвета – было сырым, красным.
– Я-а-анчик…
Оксана остановилась в метре от своего бывшего мужчины. Внутри у Дергача что-то перевернулось: её голос был тем же самым – чувственным, хрипловатым. Не изменившимся.
– Янчик, – повторила она. – Я… Я тебя… Я тебя ненавижу, мразь! Зачем ты поехал пьяным?! Паскуда, дегенерат!
Он вздрогнул. Не от страха – от неожиданности. Оксана презрительно скривила пухлые губки:
– Правильно тебя папа уродом сделал…Тварь безмозглая!
Притихшее бешенство снова получило пищу. Еле сдерживая желание раздробить девушке переносицу, Дергач медленно помотал головой.
«Не говори так».
– Что, не нравится? – зло бросила Оксана. – Не-е-ет, ты у меня сейчас всё выслушаешь, гнида ущербная… Только сначала второй глаз отдашь. Сам.
Страха не было. За словами Оксаны потащился шлейф издевательских старушечьих хохотков: как будто в душу плевали. Ян глухо рыкнул горлом и ударил.
Кастет вмялся девушке в лицо, и она рассыпалась десятка на два маленьких, высотой с литровую банку, совершенно одинаковых Оксан.
– Время маленьких неприятностей! – К старушечьему хохоту добавилось злое писклявое веселье лилипуток. – Глаз отдай! Отда-а-а-а-ай!
Они слаженно и очень шустро бросились к опешившему Дергачу. Ян машинально пнул в середину визжащей своры, сбив два маленьких тельца, но остальные мгновенно окружили его. На джинсах повисли три Оксаны, цепкие ручки ухитрялись прихватывать кожу, словно клешни или щипчики. Боль была терпимой, но на пределе…
Дергач завертелся на месте, дрыгая ногами в нелепом «танце». Стряхнул одну лилипутку, но две другие сноровисто ползли вверх, обе по левой штанине, спереди и сзади. Остальные хлынули в стороны, остерегаясь грохочущих по полу берцев. Но не разбежались, а замерли, взяв Яна в кольцо. На крохотных лицах застыла одинаковая гримаса – смесь нетерпения и злобы.
Та, что карабкалась спереди, достигла пояса. Дергач схватил её, оторвал – с натугой! – словно из застывающего битума выдрал. Отчаянно сжал пальцы, выдавливая жизнь из упругого мокрого тельца. Короткий глухой хруст, и Ян швырнул обмякшую Оксану в окруживших его лилипуток.
Снизу раздалось разъярённое шипение, как будто Яна окружали не маленькие женщины, а кошки. Дергач попытался ухватить вторую, но проворная тварь была уже между лопаток. Он резко качнул корпусом влево, вправо… Безрезультатно.
Лилипутка шустро преодолела остаток пути. Дергач почувствовал жгучее прикосновение к шее слева, потянулся перехватить Оксану, прежде чем она доберётся до глаза. А в следующий миг крохотные челюсти накрепко сомкнулись на правой мочке его уха.
В глазу потемнело от боли, но Ян всё-таки нащупал миниатюрное тельце и скомкал его в кулаке. Он освободил ухо, но лилипутки получили паузу в несколько секунд.
Дергач ещё не успел отбросить мёртвую Оксану, как остальные облепили его. Теперь на джинсах повисли пять или шесть лилипуток. Ещё одна забралась в широкую штанину, Дергач сдавленно хрипнул – к голени словно притронулись вращающимся сверлом бормашины. Ещё раз, ещё…
Ян пересилил боль и потянулся сгрести ближнюю тварь. Он действовал одной рукой, от кастета в левом кулаке теперь не было никакой пользы, он скорее мешался, но в этой паскудной суматохе Дергач не нашёл секунды, чтобы избавиться от него.
Ян схватил лилипутку, но карабкающаяся рядом с ней прыгнула и повисла на рукаве куртки. Извернулась, зацепилась надёжнее, просунулась вперёд…
Тыльную сторону кисти обожгло той же болью, что и голень. На перчатке проступило красное пятно. Оно быстро ширилось – похоже, тварь прокусила вену.
Дергача тряхнуло.
Мир стал кривым зеркалом с красной амальгамой. Таким он неизменно оборачивался после того, как Дергач видел свою кровь. Реальность причудливо искажалась, создавая новую явь, в которой можно абсолютно всё.
Ян поднёс ко рту кисть с вцепившейся в неё Оксаной, перекусил твари шею. Стряхнул с руки обмякшее тельце, выплюнул голову. Сделал то же самое с зажатой в руке лилипуткой и полез в карман, не обращая внимания на облепившую его свору.
Кастет упал под ноги, расколов череп одной из задержавшихся внизу тварей. Дергач вытащил гранату, выдернул кольцо.
Страха не было, не было, не было…
Истошный старушечий крик просочился в искажённую реальность пугливым полушёпотом:
– Тихоня…
Медвежья шкура взметнулась с пола по-заячьи проворно, распласталась в прыжке. Кулак с «эргэдэшкой» исчез в мокрой горячей пасти, а мигом позже звериные клыки сомкнулись на запястье Яна.
Страха не было.
Дергач не сводил взгляда со шкуры, которая стремительно сминалась-сворачивалась, пряча лобастую башку внутрь.
Взрыв!
Шерстяной ком еле заметно разбух от взрывной волны, но сдержал её внутри себя. Наружу не вылетел ни один осколок.
Наступила полная тишина. Висящие на Дергаче твари не двигались, словно взрыв лишил их желания продолжать начатое. Ян перевёл взгляд на брызгающую кровью культю и повалился навзничь, давя лилипуток, выгибаясь телом, как в припадке. Те, кому повезло уцелеть, побежали в сторону погреба. Кривое зеркало стало багровым, принявшись поглощать Дергача целиком… Но сознание не угасло, и он услышал жалостливое бормотание старухи:
– Ой, Тихонюшка, бедолага… Ничего, подлечу-подлатаю, будешь лучше прежнего. А ты…
Она склонилась над Яном. Сквозь багровое марево Дергач разглядел, что лицо у неё снова стало нормальным.
– А ты, прыткий, сходишь – весточку передашь. А потом…
Старуха произнесла несколько фраз, и Дергач понял, что не посмеет сделать иначе. «Баба-яга» довольно кивнула и крикнула:
– Черныш!
Ян почувствовал быстрое, почти безболезненное прикосновение к шее. За ним пришла тьма…
В приёмной с ужасом взвизгнула Жанна. Следом раздался грохот, словно секретарша упала в обморок, своротив со стола что-то из оргтехники, и наступила тишина. Грибушин вздрогнул, схватил со стола «Глок» с полной обоймой, прицелился в дверь.
Изогнутая дверная ручка пошла вниз не медленно и не резко, обычно. Так, как её нажимает человек, привыкший заходить именно в этот кабинет.
А через две секунды Грибушин увидел на пороге знакомую долговязую фигуру. Опустил пистолет, нервно хохотнул:
– А-а, Везунчик… Испугал, чертяка. Всё, решил вопрос?
Он ожидал кивка или что Ян пойдёт на своё привычное место. Но Дергач зашагал к столу, и Грибушин с изумлением рассмотрел у него в левой руке грибное лукошко, с горкой заполненное землёй.
– Ты… Ты чего это? – Хозяин кабинета с трудом оторвал взгляд от чёрных комочков, сыплющихся на узорчатый паркет при каждом шаге Дергача. – Стой… Стой, я сказал!
Дуло «Глока» уставилось Яну в грудь, но он продолжил идти. Грибушин оскалился, чуть сместил прицел и выстрелил.
Пуля попала Дергачу в левое плечо. Ян покачнулся и шагнул дальше. Корзина осталась у него в руке: полное впечатление, что он не испытывает вообще никакой боли…
Второй выстрел. Третий, четвёртый!
Грибушин прострелил Дергачу второе плечо, засадил две пули в живот. Ян приближался.
Следующие шесть пуль превратили грудь Дергача в решето, никак не изменив расклад. Боёк щёлкнул вхолостую, обойма опустела. Дергач сделал последний шаг, и корзина встала на стол, рядом с телефоном.
А потом Ян взял свою голову обеими руками и снял её с плеч, пристроил напротив вжавшегося в кресло Грибушина. Неживой, остекленевший глаз уставился на хозяина кабинета.
– Т-т-ты… – Грибушин не мог справиться с трясущейся нижней челюстью. – П-почему…
Рот Дергача приоткрылся, и Грибушин понял, что частичка ночного кошмара пришла к нему наяву. В каркающем старушечьем голосе отчётливо слышалась издёвка:
– Не угомонишься никак, ай-ай… Земля тебе нужна… Ладно, ешь.
Грибушин мучительно застонал, прогоняя из тела тягостное оцепенение, начал вставать. Обезглавленный Дергач с лёгкостью толкнул на него тяжеленный дубовый стол, припёр к стене.
Окровавленная культя больно упёрлась Грибушину в нижнюю челюсть. Надавила вниз, заставляя открыть рот. Левой рукой Ян дотянулся до корзины, зачерпнул земли и начал заталкивать её Грибушину в горло.
– Больше корзины дать не могу, не обессудь… – каркала голова. – Почитай, как от себя самой оторвала. Землица заговорённая, мы с ней как одно целое…
Дергач зачерпнул вторую пригоршню. Несколько комочков испачкали лакированную столешницу, на телефонной трубке повис длинный сизый червяк.
– В войну в этих краях много всякой нечисти да падали в людском облике рыскало. Полицаи, бандиты, прочее отребье и душегубы… В землю легли, а земля здесь непростая – тёмная: самые лютовавшие до конца не успокоились. Потревожить – вылезут, опять кровушка закапает, оголодали за столько лет-то… Пока я тут – будут лежать. Но тебе этого не понять, тебе чужая кровь – что? Надо – льёшь. Ты ешь, глотай… Досыта.
Третья пригоршня забила рот Грибушина. Он ещё проталкивал жирную землю в желудок, судорожно работая языком и горлом, но вдохнуть удавалось всё реже. Сопротивляться было бесполезно, ледяная пятерня Дергача давила на лицо без всякой пощады.
Четвёртая пригоршня намертво забила горло. Грибушин в последний раз попытался мотнуть головой, сбросить ладонь…
Ян дождался, когда человек в кресле замрёт окончательно. Поставил голову на место и пошёл к выходу. Умершего в Сафроновке Дергача вели обратно последние слова «Бабы-яги»:
«Весточку передашь – и вертайся. Ляжешь с остальными, а я за тобой присматривать буду. Таким, как ты, без присмотра нельзя, не-е-ет…»
Заброшенное кладбище
Плотно прильнувший к промзоне микрорайон «Радужный» (семь разноцветных многоэтажек с малогабаритками) остался позади. Теперь новенький внедорожник с трёхлучевой звездой на капоте уверенно колесил в сущем лабиринте, стиснутый вереницами разномастных ограждений. За коими обосновались как мелочёвка наподобие автосервиса с креативным названием «Жигулексус» и тремя хмурыми слесарюгами в грязных робах, так и вполне солидные конторы, вроде мясокомбината «Объеденьев» и гофропроизводства «КартонМакс».
– Да ты смоли, смоли… – отреагировал Скальцев на движение Глеба, машинально потянувшегося к карману, в котором лежала полупустая пачка «Петра», и отдёрнувшего руку. – Я не против, я всё понимаю. Тоже бы нервничал… И Ромаха в тему врубается, запросто – как два пальца в майонез макнуть. Точно, Роман – но не «Преступление и наказание»?
Он хохотнул собственной шуточке, а расположившийся на заднем сиденье лупоглазый, бритый налысо бодибилдер скупо шевельнул тонкими, жёсткими губами:
– Угу, чё…
– Во-о-от, я же говорю, – хмыкнул Всеволод. – Так что – не стесняйся, лови никотиновый оргазм. Я бы ещё вискариком взбодриться предложил, так ведь откажешься. Да, Глебыч?
Черемин еле заметно кивнул. Подумал и всё-таки достал пачку. Игнорируя протянутую Скальцевым зажигалку в форме невыносимо изящного, хрупкого с виду золотого дракона (очередной эксклюзив – без вариантов), щёлкнул своим «Крикетом», неторопливо затянулся.
Всеволод невозмутимо сунул мифологическую рептилию обратно в карман лёгкого пиджака, завертел руль, поворачивая налево.
«Сучара лощёная… – Глеб не без труда сдержал прущее наружу раздражение. – Яйца у тебя теперь не с платиновым напылением?»
Он не был уверен (всё-таки за двенадцать лет город ощутимо изменился), но скорее всего к их цели можно было добраться и другой дорогой, минуя промзону. Всеволод зарулил сюда с одной-единственной целью – показать ему собственность Владислава Германовича Скальцева. В «Трудолюбовке» (так кликали промзону в народе) отцу Севы принадлежало две трети мало-мальски серьёзных производственных площадок, в том числе и «КартонМакс» с «Объеденьевым».
Глеб выдохнул дым в наполовину опущенное окно, мазнул взглядом по серо-зелёному основному корпусу гофропроизводства, растянувшемуся в длину на семь сотен метров. Решётчатое ограждение вокруг территории «гофры» без проблем позволяло разглядеть три фуры, стоящие на погрузке. По эстакаде вёрткими чёрно-оранжевыми клыкастыми жуками сновали погрузчики, вытаскивающие из склада поддоны с продукцией и без задержек набивающие ими нутро прицепов.
Для Глеба картина была уже знакомая, самому завтра в нехитрый процесс «привези-загрузи» включаться. Испытательный срок благополучно истёк на позапрошлой неделе, оформление на «постоянку» прошло без проблем. Казалось бы – выбери кумиром товарища Стаханова и радуйся, у многих знакомых зарплата на треть, а то и вдвое меньше. Но с недавних пор некоторые обстоятельства не способствуют…
«Давай, друг детства, расскажи, что у тебя в сортире вместо бумаги – пачка евриков лежит… – Глеб краешком глаза зацепил хищный профиль Всеволода. – Козырять – так с размахом! Только шиш тебе, а не Наташку. Пройду я через кладбище, утрёшься… А дальше посмотрим, как ты своё слово ценишь».
Друг детства, баловень судьбы, гнида первостатейная – крутил руль с еле заметной ухмылочкой человека, поймавшего птицу Счастья и заставившего её каждый день нести десяток яиц и небрежно роняющего при каждом удобном случае: «Ничего так яичница, да и вкрутую тоже неплохо варятся». Пожалуй, Глебу было бы легче, если б Сева поминутно указывал на ту или иную папину шарагу и лениво изрекал пояснения. «А здесь, Глебыч-почти-пустое-место – цех по изготовлению стеклопакетов, и девять десятых окон в городе – отсюда. А вот там – спецодежду шьют. И конкурентов, что характерно, не водится, у отца с ними разговор весьма-а-а лаконичный – как два пальца в майонез макнуть…» – и так далее.
Но Скальцев-младший ни словечком не коснулся этой стороны своего бытия. Ему хватало того, что Глеб прекрасно понимает – почему маршрут лёг через промзону, а не по объездной. Издевался, тварь, не без утончённости, делая вид, что ничего такого не происходит, а езда по далеко не идеальным дорогам «Трудолюбовки» затеяна исключительно для сокращения расстояния на пару-тройку кэмэ. Бензин экономить нужно, дорог он нынче, не укупишь бензин-то…
Если начистоту, то Глеб с превеликим удовольствием высадился бы из внедорожника, перед этим попортив Севе профиль, и плевать на стероидного Рому. Пару раз всяко дотянулся бы, со знаком качества. Но опять же – обстоятельства, чтоб их…
Глеб Черемин и Всеволод Скальцев были одногодками, по двадцать восемь лет обоим стукнуло совсем недавно, с разницей в месяц. Учились в одном классе, а после того, как десятилетка разродилась последним звонком, семье Череминых пришлось переехать на полторы тысячи километров от родного города.
Судьба порой расписывает книгу нашего бытия причудливей некуда, и Глебу выпало вернуться сюда четыре месяца назад, неожиданно для себя самого, начав жизнь практически с нуля.
Его отец сошёл с ума внезапно, в одночасье, словно ангел-хранитель сел играть с бесом в карты – и продулся безоглядно, в прах. А следом за этим отца душой и разумом окунуло в тёмное, и ничего нельзя было исправить…
Илья Иванович убил жену, престарелых соседей и намеревался прогуляться со стамеской и молотком в следующую квартиру, но не успел. Жильцам из их подъезда привезли мебель, и два грузчика с водителем скрутили хлебнувшего крови безумца.
Похоронив мать и уверившись в том, что его отец никогда не станет прежним, Глеб решил вернуться туда, откуда уехал около двенадцати лет назад. Здесь его ничего не держало, а в Н-ске жил последний близкий человек – родная и бездетная сестра матери. Которая была на похоронах и уговорила Глеба не оставаться там, где произошла трагедия.
«Квартиру тут продай, а потом что-нибудь подыщем, – сказала она перед отъездом домой. – Пока у нас поживёшь, работу найдёшь, хуже точно не будет. Возвращайся, Глебушка. А то, как вы уехали, у меня сердце тоской изводилось. Как чувствовало, что Илья однажды вот так вот…»
Глеб послушал её. А через месяц после его возвращения в Н-ск вернулась Наташка Зимина: бывшая одноклассница, первая и единственная любовь. Его и – Всеволода Скальцева.
Она пришла в их класс только в седьмом, и Глеб с Севой влюбились в неё одновременно, безоглядно, отчаянно… Тогда Наталья не ответила взаимностью никому, и эта изматывающая друзей неопределённость продолжалась почти два года. Она встречалась с другими, меняя кавалеров часто и беззаботно, порой казалось – что к визиту в парикмахерскую Наташа относилась не в пример серьёзнее.
Симпатия к Глебу, переросшая в нечто большее, появилась у неё за полгода до выпускного. Скальцев так и остался пажом при королеве и однажды – не желая мириться с этой ролью – попытался вскрыть себе вены. Попытка свести счёты с жизнью оказалась неудачной. Тогда Глеб не задумывался – почему вышло именно так, но по прошествии дюжины годков начал подозревать, что это было неслучайно…
У Севы всегда наличествовала тяга обставлять любое мало-мальски значимое событие в жизни эффектно, не без некоторой театральности. А уж если на кону стояла возможность получить ощутимую выгоду, то Скальцев зачастую не обращал внимания на рамки и приличия, с каждым годом всё реже задумываясь о последствиях того или иного «шоу».
На влечение друга детства к бутафории накладывалось почти болезненное самолюбие. Такой человек не будет резать себе вены всерьёз, это могла быть исключительно расчётливая попытка заставить Зимину бросить Глеба и уйти к нему, Всеволоду.
Неудавшийся суицид одноклассника никак не повлиял на отношения Натальи и Глеба. Неизвестно – то ли она уже тогда извечным женским чутьём уловила в той истории фальшь, то ли ещё что… Но вела себя так, словно речь шла о сорвавшемся походе в кино, а не о самоубийстве.
Зимина уехала из города чуть раньше Глеба: неожиданно, без предупреждения. Черемин так и не узнал причины этого. А когда они встретились снова, Наталья просто сказала: «Не задавай вопросов, ответы на которые ничего не вернут и не исправят. Так получилось. Главное, что разлука прошла».
Про свою личную жизнь Зимина обмолвилась скупо. Замужем была, развелась, детей нет. Так получилось. На эту тему вопросы задавать можно, но нужно ли?
Глеб и не задавал, сразу признав её правоту. Ему было важно только одно – что они снова вместе.
Так уж вышло, что за все эти годы ни он, ни Скальцев не связали себя узами брака. У Глеба не сложилось в большей части потому, что в каждой возможной «половинке» он до одури искал Наташкины черты. И не находил… После осознания этого до разрыва с очередной пассией оставались считаные дни. Черемин пытался как-то избавиться от этой зависимости, приглушить её.
Но безуспешно.
И он продолжал искать – день за днём. Ещё не зная, что этот поиск – только заполнение долгой паузы между разлукой и новой встречей с настоящей любовью.
После долгого расставания Скальцев встретил Глеба пусть и не фейерверками с хлебом-солью в начале красной дорожки, ведущей к лучшему ресторану Н-ска, но с явной приязнью. А учитывая то, что за эти годы отец Всеволода превратился из неприметного чиновника средней руки в крупного легального бизнесмена, одного из местных финансовых заправил, такую встречу бывших друзей Черемин счёл проявлением крайнего радушия. К тому же Скальцев-младший подсобил с работой и за считаные дни нашёл отличный вариант с покупкой новой квартиры.
А потом вернулась Наташка… Они столкнулись с Череминым на следующий же день после её возвращения, в компьютерном магазинчике, где Глеб покупал карту памяти для телефона, а Зимина принесла в ремонт поломавшийся ноутбук. Это была судьба…
Снова появившемуся в её жизни Всеволоду, недвусмысленно собравшемуся продолжить «лав стори», Наталья дала понять, что ничего не изменилось и она остаётся с Глебом. А пачка валюты толщиной со спичечный коробок – на ежедневные карманные расходы, – вишнёвый кабриолет, эксклюзивно-экзотические вояжи и прочие элитные блага её не интересуют. Совсем и никак.
Скальцев не угомонился, сделав ещё пару попыток взять реванш. После второй последовал жёсткий разговор с Глебом, который не собирался брать на себя роль безучастно наблюдающей стороны.
А неделю назад Всеволод позвонил Черемину, предложив встретиться и расставить все точки над «ё» раз и навсегда.
Глеб ждал чего угодно: угроз, предложения чемоданчика с пачками евро за разрыв с Натальей, истерической мольбы на коленях, ещё чего-нибудь… Но бывший одноклассник сделал совершенно неожиданный ход.
«– Тут километрах в тридцати – заброшенное кладбище есть. Да не Заречное, на том ещё вовсю хоронят… А это – другое, я о нём в позапрошлом году случайно узнал. Давай так, Глебыч. Ты его из одного конца в другой пройдёшь, хоть днём, хоть ночью, а я про Наташку забываю. Навсегда. Слово даю. Если не пройдёшь, то ты от неё отваливаешь. Всё просто.
– А вдруг не соглашусь?
– А ты согласись. Я тебе по-человечески предлагаю всё разрулить. А ведь мог бы без всего этого благородства – серьёзных проблем подкинуть. Остался бы без работы, без жилья, наша доблестная полиция баул спайсов у твоей тётки под подушкой нашла бы… Задолбался бы, Глебыч, справедливость искать. Ты ж не сомневаешься, что для меня это – как два пальца в майонез макнуть?
– Благородство, говоришь… А почему именно так, а не, скажем, на Заречном ночь на свежей могиле голышом пролежать? Или нашего мэра дохлой кошкой по толстой роже отхреначить?
– Креативно мыслишь, Глебыч, впечатляет… Что касается „почему именно так“ – да потому, что по заброшенному покойнички круглые сутки шастают, жрать ищут. Шучу, шучу… Тебя сейчас не „почему именно так“ волновать должно. Радоваться надо, что альтернатива есть. Всё остальное идёт по разряду „барину так присралось“. Вот от этого и пляши. Минуту тебе на размышление.
– Просто пройти из одного конца кладбища – в другой? Одетым, обутым, на своих двоих, трезвым, днём, не с завязанными глазами и не за короткое время? И слово даёшь, что если пройду – Наташка для тебя больше не существует?
– Да.
– Согласен».
Черемин сделал последнюю затяжку, выкинул окурок в окно. «Мерседес» поравнялся с проходной гофропроизводства, притормозил. Перегородив дорогу, на территорию «КартонМакса» неспешно заезжал «Камаз» с прицепом-шаландой, нагруженным стопками новеньких паллетов.
А следом за ней…
– Оба-на! – невольно охнул Глеб. – Владислав Германович к юбилею готовится, что ли?
Он подался вперёд, чтобы как следует разглядеть карету без упряжи, пристроившуюся за шаландой. Впечатляла «Золушкина тыква», чего уж там…
Старинный экипаж раза в полтора превосходил по величине все виденные Череминым в кино и музеях. Сказать, что он выглядел недешёвым, было бы преуменьшением, от любой детали даже не веяло – агрессивно шибало дороговизной. Глеб не сомневался: карета стоит дороже «мерсака» Скальцева-младшего.
Подвешенный на алых ремнях кузов тёмного лакированного дерева выглядел как-то необычно. Но приглядевшись, Глеб понял, что он сделан в форме бриллианта, грани которого были покрыты позолотой. Посеребренные колёса, затейливая резьба на дверце…
– Готовится… – негромко обронил Всеволод. – Сюрпризов будет много.
– А чё такое? – недоумённо протянул сзади бодибилдер.
– Как – что? – поразился Черемин. – Или ты такие кареты каждый день видишь?
Роман высунулся между передними сиденьями, уставившись на дорогу: