Само собой, я не подготовился. Когда обедаешь с Бернаром Франком, работать противопоказано. Лень входит в меню ресторана «Средиземное море» — очаровательного рыбного ресторанчика на площади Одеон, куда частенько захаживал Орсон Уэллс, когда жил на улице Конде. Заведение, носящее такое название, само по себе взывает к беспечности. Хм! Интересно, я никогда раньше не замечал: ведь где обеспеченность, там и беспечность. В общем, приготовьтесь к отступлениям такого рода на протяжении всей беседы. Обед в обществе крупнейшего во Франции специалиста по двусмысленности не проходит даром: вы заражаетесь.

Эдгар добросовестно выполнил поручение. Побывал на кладбище, заглянул в церковь, затем отправился в дом священников. Матери кормили детей. Он сообщил мужчинам, что намечается погоня за сбежавшей рабыней, если, конечно, Блод вдруг не объявится. Младшие священнослужители начали шнуровать башмаки и шуршать накидками. Эдгар пристально посмотрел на Деорвина, но старик даже не обернулся к нему: похоже, в ночи он ничего не заметил.

Случись это несколько лет назад, мы могли бы встретиться в баре отеля «Королевский мост»[2]: но, увы, вот уже несколько лет, как он закрыт.

Дальше Эдгар заглянул к Толстухе Беббе, чтобы потом сказать Дренгу, что искал Блод везде. Беббе еще спала, юноша не стал ее будить. В конце концов, к «лови-держи» женщин не привлекают, да и Толстуха в любом случае не из тех, кто умеет передвигаться шустро.



Ф. Б. Дорогой Бернар, не кажется ли вам, что нам следует составить петицию, чтобы снова открыли бар «Пон-Руаяль»?

Он пообщался с остальными, то есть с семейными служками, которые трудились в монастыре, занимались приготовлением пищи, уборкой, стиркой и другими хозяйственными делами. Растолкал Сердика, который снабжал постоялый двор дровами из леса, и Хадвина, иначе Хада, приносившего свежий тростник на пол.

Б. Ф. Совершенно с вами согласен, за хорошие вещи надо бороться. Где я должен подписаться?



Когда юноша вернулся в таверну, охотники уже собрались. Дегберт и Дренг намеревались ехать верхом. Заодно согнали псов со всей деревни, животные могли унюхать беглянку, если той вздумается где-нибудь спрятаться. Дегберт предложил, что неплохо бы дать собакам понюхать старую одежду Блод, чтобы они узнали запах, но Дренг ответил, что Блод ушла в своем единственном платье.

Собственно говоря, Бернар Франк всегда был ангажированным писателем. Сартр не ошибся, когда позвал его к себе в журнал «Тан модерн»: Франк взял на мушку «гусаров»[3] после того, как сам же их придумал. Это был более широкий жест, чем выставить его на улицу (руками Жана Ко[4]) за то, что он посмеялся над основоположником экзистенциализма в своем романе «Крысы». Ну да ладно! Это старая история, и поминать о ней как-то не принято. И еще: отправляясь обедать с Бернаром Франком, я дал себе обещание ни словом не упоминать о Жане д’Ормессоне. Это будет весьма непросто.



— Эдгар, прихвати веревку из сундука в доме, свяжем рабыню, коли бузить начнет, — велел Дренг, и Эдгар подчинился.

Ф. Б. Как там Франсуаза Саган[5] после операции на бедре?

На дворе, оглядев охотников, Дренг повысил голос:

Б. Ф. Неплохо. Правда, я не видел ее уже три недели.



— Она угнала паром, с такой лодкой управиться непросто, особенно вверх по течению, так что эта гадина точно поплыла вниз.

Минутная пауза. Издательство «Фламмарион» только что выпустило в одном томе полное собрание сочинений Бернара Франка. Франсуаза Саган удостоилась попасть в серию «Букен» издательства Роббер Лаффон[6] в 1993-м. Представляю себе двух счастливых литераторов в старинном нормандском доме, который Франсуаза выиграла в казино в Трувиле[7]. Франк задиристо дразнится: «У тебя, может, и есть твой Ги Шёллер[8], а меня зато издал Рафаэль Сорен[9]! На-на-на-на!»

Эдгар мысленно восхитился собой: он все-таки пустил Дренга по ложному следу.



Б. Ф. А кстати, кто оплатит счет?

Впрочем, Дегберт был менее легковерным:

Ф. Б. «Фигаро».

— Может, она отвязала лодку и дала ей уплыть, чтобы направить нас в другую сторону, а сама пошла пешком?

Б. Ф. Мм! Отлично.



Дренг презрительно фыркнул:

Он поворачивается и ищет метрдотеля.



— Она не настолько умна!

Б. Ф. Бутылку «Шато терре-гро-кайу» 1994 года, пожалуйста. Даже если это плохой год.



Дегберт не учел еще одно обстоятельство, но Эдгар не осмелился на это указать из опасения привлечь к себе лишнее внимание. Катберт невольно пришел ему на помощь:

Заглядываю в меню: бутылка стоит 225 франков. Не самое дорогое вино, но надо будет как-то потихоньку, уходя, прихватить счет с собой.

За что мы так любим Бернара Франка? За то, что он умеет выбирать вино? За то, что его инициалы совпадают с «Банк де Франс»? Вовсе нет! Просто он «последний из могикан». Этот беззаботный кладезь знаний и культуры всю жизнь был занят тем, что, борясь со скукой, оттачивал фразы. Его книги только кажутся ленивыми: Бернар Франк — это стахановец прессы, трудолюбивый бездельник, вечно занятой лентяй, а заодно величайший из живых французских классиков после смерти Антуана Блондена[10]. Уже одно то, что я сижу с ним за одним столом, гарантирует мне упоминание в его биографии, которая будет написана Пьером Ассулином[11] (и выйдет в 2018-м в издательстве «Плон»), в его дневнике (который выйдет в 2025-м в издательстве «Фламмарион») и в Энциклопедии французской литературы ХХ века Фребура и Неоффа (которая выйдет в 2047-м в издательстве «Альбен Мишель»). Можно даже малость перефразировать декартовскую фразу: я обедаю с Бернаром Франком — значит, я существую.

— Сама по себе лодка далеко не уплывет. Течение прибило бы ее к берегу напротив Острова прокаженных.



Все закивали — именно там собиралось больше всего мусора на реке.

Ф. Б. Предлагаю совершить подвиг: продержаться в течение всего обеда и ни разу не упомянуть Жана д’Ормессона.

Б. Ф. Вы уже нарушили.

— А что насчет лодки, которая у монахинь? — спросил Сердик. — Они нам ее не одолжат?



Ну, он силен! А я — горе-интервьюер. Что на моем месте спросил бы у него Трумен Капоте? Мне выпала удача общаться с культурным человеком ХХ века, а я не решаюсь задать ему самые важные вопросы. Боится ли он смерти? Зачем мир так устроен? Зачем мы живем? Что лучше делать — книги или детей? Читать — это то же самое, что писать? Писать — значит жить? Значит ли это, что читать — значит жить? Читал ли он Жана Эшноза?

— По доброй воле сестра Агата вряд ли нас выручит, — задумчиво сказал Катберт. — Она злится из-за смерти ребенка. Полагаю, она скажет, что Блод надо отпустить.



Сердик пожал плечами:

Б. Ф. Да, читал. Недурно написано.

Ф. Б. А Кристин Анго? Она, как и вы, пишет «автофикшн», то бишь романы от первого лица…

— Можно взять лодку, никого не спрашивая.

Б. Ф. На вручении премии «Декабрь» я голосовал не за нее. Уэльбек — другое дело, но сейчас я не про него. Я читал «Субъект Анго» в карманном издании. Что касается «Инцеста», то мне его прислали накануне вручения премии, заказным пакетом с курьером. Пришлось расписаться, что книга действительно дошла. Потом пришлось ее читать, заметьте, накануне вручения! Должен вам сказать, это совсем даже неплохо. Она гиперчувствительна.

Ф. Б. На мой взгляд, она слишком претенциозна.

— Стоит ли возиться? — возразил Эдгар. — Монастырская лодка крохотная, в ней поместятся от силы двое. Толку-то от нее.

Б. Ф. Претенциозность — это хорошо. Я тоже был с претензией, когда издавал «Всеобщую географию».



Дренг решительно махнул рукой:

Он высасывает из раковин моллюсков, политых белым бургундским. Тарелки сделаны в 1960-м по рисункам Жана Кокто.



Ф. Б. Вы в курсе, что Кокто выходит в «Плеяде»[12]?

— Мне не нужны неприятности с Агатой, и без того хлопот хватает. Все, выдвигаемся. Рабыня-то все дальше с каждым мигом.

Б. Ф. Конечно! Почему бы нет? Этому мастеру на все руки не хватало организованности, так что «Плеяды» как раз для него.



На самом деле, подумалось Эдгару, сейчас она, скорее всего, прячется в лесу где-то на северо-западе отсюда. Одна посреди чащобы, вдалеке от людей, пытается задремать на холодной земле. Большинство лесных обитателей робеют перед человеком и сами не нападают. Даже злобный вепрь или волк сторонятся человека, если только тот не ранен или сам не побуждает зверя к нападению. Куда опаснее для Блод лесные разбойники, тот же Железная Башка; остается лишь надеяться, что эта угроза ее обойдет.

На Бернаре Франке красный галстук в пандан его шерстяному шарфу. Пока мы обедаем, они перепутываются и сливаются воедино. Он заказал глубокие устрицы и пикшу. Сомелье приносит нам «Шато Макайу» 1993 года. Это совсем не то, что мы заказывали: он перепутал «гро-кайу» с «макайу». Что совершенно в духе Франка: идешь в одно место — и вдруг хоп! — приходишь в другое. У Бернара Франка шарфы превращаются в галстуки, а вина меняют этикетки.

Ф. Б. Сартр поссорился с двумя единственно талантливыми писателями, которых знал: с Борисом Вианом и с вами. Впрочем, вы с Вианом сделали Сартра персонажем хороших книг: «Пены дней» и «Крыс».

Б. Ф. Виан был очень близок к Сартру, пусть даже через свою жену… Я ходил слушать его в клуб «Табу». Кстати, это он дал мне телефон Сартра: Дантон 48–52.

Ф. Б. А в качестве героя романа Сартр был хорош?

Б. Ф. Он был не так скучен, как мы все. Ну, разумеется, если заговорить с ним о будущем демократии, он седлал своего конька, и тогда челюсти сводило. Но в жизни он все же был куда забавнее, чем в книгах. Сегодня он хорошо бы смотрелся в экране телевизора. Не забывайте, что в молодости он написал «Ситуации» и стер в порошок французских литературных мастодонтов, таких как Мориак, Жироду и т. д. Это там он выдал свою коронную фразу: «Бог — не художник, господин Мориак тоже».

Ф. Б. Мы переживаем один из ключевых моментов истории: молодой пронырливый журналист встречается с великим и снисходительным писателем.

Б. Ф. Карьерой озабочены не только молодые: когда ты стар и уязвим, ты тоже думаешь о карьере. Шардон[13] говорил: «Жизнь коротка, зато карьера — длинна». Я, к примеру, старый карьерист: я мечу на ваше место в журнале «Вуаси».

Ф. Б. Зато я никак не тяну на молодого снисходительного…

Б. Ф. Еще как тянете: вы мой комментатор. А значит, покровитель.

Ф. Б. В предисловии к вашему последнему сборнику Оливье Фребур пишет, что вы стали писать книги, чтобы не работать. Но ведь писание книг требует много работы. Получается, что вы всю жизнь работали, чтобы не работать.

Б. Ф. Так оно и есть. Более того, чтобы поменьше работать, я старался сразу «ваять нетленку».



Он поглядывает на хорошенькую официантку, которая лавирует между столиками со скользящей грацией парижских официанток.

Ф. Б. Вам семьдесят, а вы по-прежнему посматриваете на хорошеньких женщин.

Б. Ф. Да, вот только они в мою сторону уже не глядят. Зато страсти кипят по-прежнему: глянут на тебя четыре красотки (с непривычки-то, знаете) — и жизнь бьет ключом.

Ф. Б. Четыре! Ну, вы баловень судьбы! У меня, к примеру, только одна!

Б. Ф. Все впереди!



Нас окружают деляги, не отрывающиеся от мобильников. Неожиданно я кидаюсь в бой очертя голову.

Ф. Б. Для чего нужна жизнь? Возможна ли в ней любовь? Отчего люди умирают? Что лучше делать — книги или детей?

Б. Ф. Хорошие книги не отвечают никаким нуждам, но при этом в них заключен ответ. Что касается наших дочерей[14], то будем надеяться, им повезет больше, чем книгам. И проживут авось дольше.

Ф. Б. Вы позволите мне опубликовать это интервью в переиздании моих архивов в 2078 году?

Б. Ф. Разумеется. И с удовольствием его прочту.



Я мог бы добавить к этой беседе блистательное заключение, но для этого пришлось бы работать.


Декабрь 1999 г.


Филипп Соллерс[15]

Нет, мне снится, не может быть, чтобы я обедал с Филиппом Соллерсом! Мужик, что сидит напротив, серьезен, говорит о литературе, его нельзя назвать ни легкомысленным, ни легковесным. Тут, должно быть, какая-то ошибка. Возможно, это ряженый, двойник, печальный клон, загримированный пародист. Тем не менее на пальцах у него перстни, меж пальцев зажат мундштук с сигаретой, волосы пострижены а-ля Эрве Базен, и пьет он «Кровавую Мэри». Может, это Лоран Жерра[16], переодетый Филиппом Соллерсом? Или нас снимают скрытой камерой для «Сюрприз сюр-приз». Вот ведь незадача: я-то готовился просто заглянуть в «Клозери де Лила»[17] и потрепаться о том о сем с балагуром и шутником. А тут — воин во всеоружии, защитник изысканного вкуса.



Ф. С. «Фигаро» ждет, что мы будем валять дурака? Надо сделать наоборот.

Ф. Б. Зачем?

Ф. С. Вы меня удивляете, юноша. Вы что ж, не видите, что всем заправляют те, кто сеет хаос?



Надо пояснить: Париж бурлит, потому что Соллерс опубликовал в «Галлимаре» свой новый роман «Мания страсти». Отзывы исключительно положительные: мол, это лучший его роман после «Женщин». Я заказал себе хамон patanegra на доске и бокал бордо. Субъект по другую сторону стола, выдающий себя за Соллерса, взял только яйцо под майонезом.

Ф. Б. А сколько времени вам понадобилось, чтобы написать последний роман?

Ф. С. Три года. Вы в курсе, что 3 февраля начался год Дракона? Это единственное мифическое существо китайского календаря. А почему китайцы носят нефрит, знаете? Согласно легенде, этот камень — затвердевшая сперма дракона.



Я не вижу никакой связи с моим вопросом, но неожиданно успокаиваюсь. Нет, это всамделишный Соллерс, потому что больше никто в континентальной Европе не станет интересоваться спермой дракона. Теперь, когда мое беспокойство улетучилось, я могу сказать ему все, что думаю о «Мании страсти» (это лучший его роман после «Странного одиночества». — Ф. Б.) — Вы написали авангардистский роман о счастливой любви. Вы описали счастье, и это не скучно.

Ф. С. А счастья не надо стыдиться. Быть счастливым — это уже плыть против течения. Общество хочет, чтобы мы выбирали исключительно между романтической розовой водичкой и блевотиной, а ведь, по сути, это одно и то же, это две стороны одного и того же вращения электронов.



Нет, сомнения прочь: это на все сто Филипп Соллерс, потому что я ни хрена не понял.

Ф. С. Это и философия, и политическая позиция. Я пытаюсь показать, в чем разница между «трахаться» и «заниматься любовью». В наше время нет ничего опаснее того, что может произойти между мужчиной и женщиной. Если между ними случается любовь, то она заменяет собой общество. А обществу это, естественно, не по вкусу.

Ф. Б. Нет ли противоречия в сочетании «Мания страсти», вы ведь последователь Казановы?

Ф. С. Отнюдь! Заглавие — не оксюморон, оно — провокация. Как я уже сказал, система хочет, чтобы страсть являлась синонимом недоразумения, облома, горечи, досады. Ничто так не раздражает, как страсть, которая всегда в зените.

Ф. Б. Вам бы больше понравилось, если бы вы обедали с дамой?

Ф. С. Смотря с какой! И потом, мужчина — это та же женщина.



Я заливаюсь краской. Впервые в жизни Соллерс со мной флиртует. Интересно, можно ли заключить ПАКС[18] между двумя особями мужеского пола с традиционной сексуальной ориентацией? За соседним столиком люди как-то странно на нас смотрят. Пожалуй, лучше сменить тему.

Ф. Б. Критики сравнивают «Манию страсти» с «Женщинами». Я же считаю, что это, скорее, возврат к «Странному одиночеству», вашему первому роману, написанному в 1958-м. В нем есть что-то от флоберовского «Воспитания чувств»…

Ф. С. Не буду спорить. Эпиграфом к «Странному одиночеству» я взял фразу Жозефа Жубера[19]: «Самая прекрасная смелость — это быть счастливым».

Ф. Б. «Странное одиночество» — это своего рода «Здравствуй, грусть». А «Мания страсти» рассказывает историю любви двух представителей буржуазии. У вас с Франсуазой Саган много общего, верно?

Ф. С. Ну, если хотите, общее — это псевдоним и социальное происхождение. Но мне кажется, «Мания страсти» жестче, чем Саган. У меня все начинается с самоубийства. К тому же мои персонажи выламываются из среды богатых. Во всех моих романах любовь перемешивает классы. Разница между «Грустью» и «Одиночеством» в том, что у меня герой заводит отношения с домработницей-испанкой…



К Соллерсу подошел Жан-Клод Зильберстейн, адвокат и издатель, пожал ему руку и шепнул на ухо: «Я работаю над статуей». Соллерс обожает всякие фортели, секреты, заговоры, тайные общества. В «Мании страсти» герой, от чьего имени ведется повествование, — своего рода тайный агент, то же в последних двух романах («Студия» и «Тайна»). Я украдкой хихикаю, представляя себе Соллерса в роли Джеймса Бонда (он же Пирс Броснан): «Меня зовут Соллерс. Филипп Соллерс».

Ф. Б. А зачем у вас в последних романах так много цитат? Ваш закадычный враг Жан-Эдерн Аллье говорил, что это лучшее, что есть в ваших книгах.

Охотники двинулись вниз по правому берегу реки, и Эдгар в очередной раз поздравил себя с тем, что его задумка вроде бы удалась. Остановились у матушкиного хозяйства, и к охотникам присоединились Эрман с Эдбальдом. Затем, поразмыслив, примкнула и Квенбург. Она была почти на четвертом месяце, но внешне это никак не проявлялось, а сил ей было не занимать.

Ф. С. Сей юноша питал ко мне великую привязанность. Я не смог ответить на его чувства.

Ф. Б. А что цитаты?

Лошади оказались помехой. Они ходко шли по травянистому берегу, однако то и дело застревали в густом подлеске, их приходилось вести в поводу через заросли. Это сказывалось на пыле преследователей, да и псы как будто слегка приуныли.

Ф. С. Это не цитаты, это коллажи. Цитата нужна для того, чтобы подкрепить недостаточно убедительное высказывание. Коллаж нужен, чтобы показать; в данном случае показать, что читатель умеет читать. Чтобы хорошо писать, надо хорошо читать, чтобы хорошо читать, надо уметь жить. Таким образом, если ты хочешь много писать, ты должен много читать и много жить.

— А мы уверены, что она пошла этим путем? — неожиданно спросил Дегберт. — Вообще-то ее родина находится в противоположном направлении.

Важная информация. Записываю в блокнот. И вам следует сделать то же.

Эдгар насторожился.

Ф. Б. А как бы вы ответили тем, кто утверждает, что вы все время пишете одну и ту же книгу?

Ф. С. Что книга не всегда одна и та же, но надо смириться с тем, что автор один и тот же!

К счастью, Дренг опять не согласился со своим братом:

Ф. Б. Почему вы проводите столько времени в «Клозери де Лила»? Не для того ли, чтобы на ваш столик после вашей кончины привинтили медную табличку, как на стол Хемингуэя?

— Наверняка она идет в Кум. Думает, что сумеет там затеряться. В большом городе чужаков всегда хватает, это тебе не деревня, где каждый путник вызывает подозрения.

Ф. С. Да нет, просто живу рядом. И потом, это стратегически удобное место, между проспектом Обсерватории и метро «Пор-Руаяль». И до Паскаля рукой подать.

Ф. Б. Вы какого Паскаля имеете в виду? Киньяра?

— Ну, не знаю, — протянул Дегберт.

Ф. С. Нет. Просто Паскаля[20].

Вот и славно, мысленно одобрил Эдгар. До чего же хорошо, что люди готовы верить всему, о чем сами рассуждают и что придумывают.

Ф. Б. А вы в курсе, что как-то раз сюда заявился Альфред Жарри и принялся палить из пистолета?

Ф. С. А! Да святится имя его!

Достигли дома Теодберта Косолапого. Его раб загонял овец с помощью пса. Собака залаяла, и Эдгар узнал этот лай — именно она лаяла среди ночи. Просто замечательно, что собаки не умеют говорить.

Ф. Б. А у вас нет с собой гранатомета? А то мы бы разрядили немного атмосферу.

Теодберт, хромая, вышел из дома, за ним показалась его жена.

Ф. С. Знаете ли, я не агрессивен. Мне вполне хватает любовных преступлений.

Ф. Б. А не подпишете ли вы, как Бернар Франк, мою петицию в пользу открытия бара «Пон-Руаяль»[21]?

— Что за переполох?

Ф. С. Обеими руками.

— Моя рабыня сбежала этой ночью, — поведал Дренг.

Ф. Б. А не поддержите ли вы, как покойный Альфонс Будар[22], движение за открытие публичных домов?

Ф. С. Всеми тремя ногами. Бордели — это университеты республики.

— А, помню ее, — оживился Теодберт. — Видел у тебя в таверне. Девка лет четырнадцати, такая… — Он явно хотел добавить что-то еще, но перехватил взгляд жены и замолчал. Должно быть, подумал Эдгар, он не просто видел Блод, а развлекался с нею тайком от жены.

Ф. Б. Но на вас набросятся сторожевые псы.

— Ты никого тут не встречал?

Ф. С. Не набросятся. Возмутительно, что в проституции эксплуатируются нищие слои населения, на панель выходят девицы, приехавшие с Востока. Лучше все-таки, чтобы все это происходило в изысканной обстановке.

Ф. Б. Вы знаете, что Жан-Мари Руар, наш возлюбленный директор, в 1993-м написал роман «Вкус к несчастью». Я вот подумал, нельзя ли «Манию страсти» озаглавить в том же ключе: «Вкус к счастью».

— Нет, но кто-то ходил вокруг ночью. Собака кого-то облаяла.

Ф. С. Но я уже написал «Войну вкусов». Второй том выйдет на будущий год в «Галлимаре».

— Это точно она! — воскликнул Дренг.

Ф. Б. «На будущий год в „Галлимаре“» звучит лучше, чем «В прошлом году в Мариенбаде»[23]!



Остальные охотники дружно его поддержали, настроение у всех поднялось. Эдгар улыбнулся — пес Теодберта оказал ему неожиданную услугу.

Затем Филипп Соллерс принялся копировать Миттерана и Ширака, пытаясь убедить меня, что он Лоран Жерра, но я на это не повелся. Не слушая моих возражений, он заплатил по счету (631 франк) и убежал, ссылаясь на многочисленные встречи, связанные с выходом его нового романа. Стоя под мелким дождичком у дверей «Клозери де Лила», я чувствовал себя Люком Скайуокером после встречи с Оби-Ваном Кеноби[24]: я ощущал прилив сил. Я был омыт, счастлив, пьян, легок, умиротворен, взбудоражен, восхищен и горд. Главное, горд. Моя жизнь положительно стала интересней с тех пор, как я бросил якшаться со снобами, стал чаще встречаться с писателями и больше времени проводить с людьми, которые живут, чтобы читать, читают, чтобы писать, и пишут, чтобы жить.

— Когда твоя псина лаяла? — уточнил Дренг. — В ночи? Или перед рассветом?


9 марта 2000 г.


— Без понятия.

Жан-Жак Шуль[25] I

Жена Теодберта сказала:

Отель «Георг Пятый», 11 декабря 2000 года, половина десятого вечера. Жан-Жак Шуль и Ингрид Кавен[26] сидят напротив меня за столиком на торжественном ужине по поводу вручения премии «The best», устроенном Массимо Гарджиа. Гонкуровский лауреат двухтысячного года свеж и бодр: он не поехал, как заведено, по городам и весям. Героиня его последнего романа сидит рядом с ним и по справедливости должна быть удостоена особого приза за элегантность. Интересно, не начнется ли у Шуля звездная болезнь от обилия лавров?

— Это было около середины ночи. Я тоже проснулась.



— То бишь она уже может быть далеко отсюда, — прибавил Теодберт.

Ж.-Ж. Ш. Ай, да бросьте вы… Моя книга продается хуже вашей… И вообще смешно: Кристину Девье-Жонкур[27] сегодня фотографировали в три раза больше, чем нас. Как состязаться со «шлюхой Республики»?

Ф. Б. Мы, однако, начали обивать панель не позже, чем она! Вы предполагаете писать продолжение вашего романа, «Ингрид Кавен — 2»?

— Ерунда! — отмахнулся Дренг. — Мы нагоним эту маленькую сучку.

Ингрид Кавен. О нет! Фатит! Скажите он, пусь возьмет другое!

— Я бы рад с вами, да только, боюсь, от меня проку мало будет.

Ж.-Ж. Ш. Вообще-то, я уже начал работать над новой вещью, у меня сорок страниц написано. Идет очень медленно… сплошной секс и насилие… вряд ли это будет кому-нибудь интересно…

Ф. Б. Ошибаетесь: люди обожают это, потому что они целомудренны и незлобивы. Итак, на этом светском рауте мы, похоже, представляем собой столик интеллектуалов?

Дренг хмыкнул, и охотники устремились дальше.

Ж.-Ж. Ш. Я бы даже сказал, высоколобых интеллектуалов. Нет, давайте сформулируем иначе (он исправляет в моей записной книжке): «высокоинтеллектуальных лбов». Надо запатентовать это выражение. Мы — высокоинтеллектуальные лбы!

Вскоре они достигли места, которого Эдгар в темноте не разглядел. В нескольких ярдах от реки располагался огороженный загон с тремя пони. У ворот загона, под грубым навесом, лежал самый крупный мастиф, которого Эдгар когда-либо видел. Длина веревки, которой его привязали, позволяла псу напасть на любого, кто попробует добраться до лошадок. Поодаль виднелся полуразрушенный дом.

— Здесь живут ловцы лошадей, — пояснил Дегберт. — Ульф и Гвен.

В лесу водились дикие пони, робкие, но шустрые, их было трудно заметить, еще труднее поймать, и они почти не поддавались приручению. Но все же находились те, кто занимался этим ремеслом, вел особый образ жизни, такие люди отличались грубостью, с животными обращались жестоко, а других людей старались избегать.

Из дома выглянули двое — невысокий жилистый мужчина и, видимо, его жена, чуть более высокая и полная. Оба в грязной одежде и крепких кожаных сапогах.

— Что вам нужно? — спросил мужчина.

— Вы не видели мою рабыню? Девушка из Уэльса, на вид лет четырнадцать.

— Нет.

— А кто-нибудь проходил здесь ночью? Ваша собака лаяла?

— Ей не положено лаять. Она кусает насмерть.

— Кружки эля у вас не найдется? Мы заплатим.

— У меня нет эля.

Эдгар едва сдержал ухмылку. Надо же, Дренг встретил человека, еще более неприятного в общении, чем он сам.

— Присоединяйся к погоне, помоги нам найти рабыню, — предложил Дренг.

— Без меня.

— Закон велит иное.

— Мы не в твоей сотне.

По всей видимости, прикинул Эдгар, никому не ведомо, к какой сотне принадлежат Ульф и Гвен. Выходит, они не платят ни подати, ни десятины. Имущество у них скудное, судя по всему, так что бесполезно пытаться их прижать.

— Где твой брат? — спросил Дегберт у Гвен. — Я думал, он живет здесь с тобой.

— Бегстан умер, — ответила женщина.

— А где его тело? Вы не хоронили его в церкви.

— Отвезли в Кум.

— Врешь.

— Не вру.

Должно быть, эти двое зарыли Бегстана где-то в лесу, чтобы не тратиться на священника. Впрочем, охотников это не касалось.

Дренг нетерпеливо бросил:

— Вперед!

Вскоре охотники добрались до места, где причалил паром. Эдгар увидел суденышко первым, но не стал ничего говорить, чтобы не навлекать на себя лишние подозрения. Он ждал, пока паром заметит кто-нибудь другой, однако охотники ломились через лес, не глядя по сторонам, и юноша даже забеспокоился — неужели все-таки придется кричать самому?

Выручил брат Эрман:

— Глядите! Разве это не лодка Эдгара на другом берегу реки?

Дренг скривился и поправил:

— Не его лодка, это моя.

— Что она там делает?

— Похоже, девка доплыла сюда, а затем почему-то решила идти дальше пешком, — объяснил Дегберт.

Эдгар мысленно хлопнул себя по плечу: настоятель уже не вспоминает, что изначально звал всех отправиться в другую сторону.

Катберт вспотел и тяжело дышал, погоня изрядно его утомила.

— Как мы переберемся туда? — спросил он. — Лодка-то на другом берегу.

Ф. Б. Мэтр, я хотел бы задать вам очень серьезный вопрос: что вы собираетесь делать, чтобы после такого успеха остаться культовым автором?

— Эдгар пригонит, — откликнулся Дренг. — Он умеет плавать.

Ж.-Ж. Ш. Ничего. Тут уж ничего не поделаешь.

Эдгар не возражал, но сделал вид, что подчиняется неохотно. Медленно снял башмаки и рубаху, нагишом ступил в холодную воду, поскользнулся и нарочито поежился. Потом переплыл реку, взобрался на паром и перегнал тот к нужному берегу.

Ингрид Кавен. Ты надо менять имя, как Ромен Кари[28]…

Ф. Б. Вот именно. Или написать что-то еще более необычное, вроде того, что вы дали в августе в журнал «Текникарт — НРВ».

Все поднялись на борт, пока он одевался. Когда переправились, юноша крепко привязал лодку.

Ж.-Ж. Ш. Нет, достигнув успеха, провалиться — это не «культово». Это пафосно. Мне, как и вам, Бегбед, каюк. Знаменитость — это не культ. Тут сокрыто противоречие.

— Она на этой стороне реки, где-то между здешней глушью и Кумом, — заявил Дегберт.

Ф. Б. Тогда наш столик — это не «высокоинтеллектуальные лбы», а скорее ВВВИП — Very Very Very Important Persons.

Ж.-Ж. Ш. Я бы сказал, ВИИИП (Very Important Important Important Persons). Скажите, Бегбед, как вы смотрите на то, чтобы я сыграл в фильме «99 франков»?

Кум находился в двух днях пути от Дренгс-Ферри. Так далеко погоня забраться не могла.

Ф. Б. Хорошо. Вы хотите быть арт-директором агентства, правильно я вас понял?

Ж.-Ж. Ш. Нет, с меня довольно будет роли бармена… Я бы хотел взбалтывать коктейли и толковать с Мишелем Уэльбеком о конце света.

В полдень остановились в деревеньке Лонгмид, которая обозначала юго-восточный рубеж сотни. Там никто не признался, что видел беглянку-рабыню. Охотники купили эль и хлеб и сели передохнуть.

Ф. Б. Ну что ж, это вполне осуществимо.

Когда поели, Дегберт произнес:



Совершенно уверен: вы думаете, что все это выдумка. Меж тем все это — чистая правда. Достаточно придумать свою жизнь — и вот уже она сбывается. Именно этим и занимаются Жан-Жак Шуль и Ингрид Кавен. С тех пор как они заявили, что их жизнь — роман, они далеки от простых смертных. Стать воплощением собственной мечты не так трудно — а для чего же еще нужна литература?

— От овчарни Теодберта след потерялся.


11 декабря 2000 г.


— Боюсь, мы с нею разминулись, — сказал Катберт.

Гийом Дюстан[29]

«Ты просто устал и хочешь домой», — подумал Эдгар.

В данный момент я веду передачу «Книги и я»[30]. Я абсолютно гол, и рядом со мной — ниспровергающий все устои автор Гийом Дюстан, который тоже гол. Он революционер, он пытается на свой манер переделать мир, так что я взвешиваю каждое слово. Впрочем, он тоже. Гийом Дюстан публикует свой роман «LXiR» в издательстве «Баллан», в серии «Лё Рейон», которую сам же и ведет. Его книга — это политическое эссе, очень серьезное, дерзкое и резкое.

— Она ценная рабыня! — прошипел Дренг. — Другая мне не по доходам, я человек небогатый.



Ф. Б. Гийом Дюстан, оригинальный вопрос: почему ваша книга так называется?

— Уже далеко за полдень, — рассудительно проговорил Дегберт. — Если хотим быть дома до темноты, пора поворачивать обратно.

Г. Д. Э-э-э…

— Можно сесть на паром, — озвучил свою мысль Катберт.

Ф. Б. Это конденсат? Осадок?

Г. Д. Да-да.

— Верно, — подхватил Дренг, — Эдгар нас довезет.

Ф. Б. Я могу спрашивать и сам же отвечать.

— Не выйдет, — ответил обоим Эдгар. — Идти придется против течения. Нужны двое с шестами одновременно, через час они устанут, понадобится их сменить.

Г. Д. Это было бы супер. Я много работал в последние пять лет. И нажил себе немало врагов. Непросто было. А может, будем на «ты»? Я, признаться, не переношу, когда в жизни говорят друг другу «ты», а потом на экране зачем-то выкают. Неправильно как-то. Давай уж будем в открытую…

Ф. Б. Давай. Только как бы нашу «открытую» не приняли за сговор. Вообще-то, на телевидении принято говорить друг другу «вы», чтобы зрители думали, будто те, кто на экране, друг друга не знают.

— Я не участвую, у меня больная спина, — тут же отказался Дренг.

Г. Д. Я считаю, надо иметь максимум информации о журналистах, о всякого рода фильтрах, а для этого надо знать, кто кому говорит «ты», а кто кому «вы».

Дегберт решительно заявил:

Ф. Б. Пусть так. Итак, Гийом Дюстан, ты известен как автор автобиографической трилогии, изданной «P. O. L.»: «У меня в комнате», «Я выхожу сегодня вечером» и «Сильнее меня». Затем в издательстве «Баллан» ты создал крутую, совершенно в твоем духе серию «Лё Рейон», и в этой серии ты опубликовал другую свою трилогию: «Николя Паж», «Божественный гений» и теперь «LXiR». Я ничего не забыл?

— У нас достаточно крепких молодых людей, чтобы мы справились. — Он взглянул на солнце и встал: — Не будем медлить.

Г. Д. Оу, йес! Аврора Лёблан[31] недавно мне заявила, что мой «Эликсир» — крутяк, потому что она с первых строк все в нем поняла. Она работает на радио FG[32], так что хорошо сечет ночную жизнь, наркоту и прочее. Но она еще сказала, что там все понятно даже чайнику. Собственно, именно поэтому я здесь. Если бы это были просто истории про полуночников, это бы мало кого зацепило. Вопрос: почему я здесь? Да потому, что тусовки типа «Сделаем из кюре пюре», иначе говоря, тусы как новый глобальный образ жизни, стали в высшей степени популярны у молодежи до тридцати пяти лет, а уж у двадцатипятилеток и подавно. Это новый тип людей.

Охотники отправились в обратный путь.

Ф. Б. Ты начал с литературы, а потом перешел на эссе, которые скорее даже тянут на памфлеты. В твоем «LXiR’е» ведь нет автобиографических моментов. Это, скорее, материал к размышлению о реформе общества.

Блод сбежала, радостно думал Эдгар. Его уловка сработала. Погоня растратила весь пыл в бесполезных скитаниях. Сейчас рабыня наверняка на полпути к Тренчу.

Г. Д. Ага. Мои первые опусы частично писались для того, чтобы как-то поладить с собой. Но сами по себе все эти псевдобиографии как жанр — это тебе не баран чихнул, это важная штука. Может, кто-то захочет последовать моему примеру.

Ф. Б. Ты окончил ЭНА[33] — и при этом стал символом сексуальной свободы. Как тебе удается совмещать?

Юноша не поднимал головы, пряча торжествующую улыбку, в которую сами собой так и норовили сложиться его губы.

Г. Д. Да я уже в ЭНА был символом сексуальной революции! Ходил в куртке-бомбер, обтягивающих джинсах и в рейнджерах[34] и еще брил голову.

Ф. Б. Но это всего-навсего прикид!

Г. Д. Да, но я хотел неограниченной свободы.