Алена Валентиновна Свиридова
Счастье без правил
© Свиридова А., 2019
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2019
* * *
Предисловие
Друг мой! Если ты читаешь эти строки, значит, все уже случилось. Ты держишь в руках новенькую, в белой твердой обложке книжку и, перелистывая неподатливые тугие страницы, пытаешься понять – стоит или не стоит ее покупать, получишь ли ты удовольствие, когда все в доме уснут, а ты сядешь в свое кресло, включишь торшер и мой голос скажет тебе: «Привет, я очень рада, что ты побудешь со мной хотя бы пару часов. Давай поговорим по душам».
А может быть, ты презрительно хмыкнешь, мол, писателей развелось, как нерезаных собак, плюнуть некуда, и эта туда же, овца! Эй, полегче! Постой, знаешь, почему баранина полезна? Потому что мясо не пропитано адреналином предсмертного ужаса, который испытывают все остальные животные на бойне. Овцы не боятся смерти, принимают ее легко и продолжают спокойно пастись в своем овечьем раю. Все почему-то решили, что овцы просто настолько тупые, что даже не могут осознать, что их убивают. А тебе не приходило в голову, что, возможно, они очень мудрые? Какой смысл бояться смерти? Вот ты боишься смерти, я знаю, не отрицай. И страх жизни тебе тоже знаком. Такой липкий, остро пахнущий потом, противный страх, делающий ноги ватными и полностью парализующий твои возможности что-либо предпринять. Просто представь, что тот, кто тебе дорог, не отвечает на телефонные звонки, а должен был уже давно вернуться. А за окном уже зажглись фонари, нет, лучше уже погасли фонари. Страшно? «Да, – закричишь ты мне, – я знаю, что такое страх!» Ну и как это знание тебе помогло, дружок? Ладно, ладно, я пошутила, не бойся, все хорошо, все на месте. Давай, не сомневайся, бери книжку. Интересно же узнать, о чем думает овца. Ах, да! Ты можешь спросить: а что же, собственно, случилось? Очень важное для меня событие. Я таки ее написала. Эту книжку. Бери же скорее!
Возраст
Сомерсет Моэм – один из моих самых любимых писателей. Совсем недавно взяла с полки читаный-перечитаный «Театр» и провела день, валяясь в гамаке. Удивилась в очередной раз тому, что род человеческий не меняется. Меняются только декорации и костюмы. Мы слишком ничтожны, чтобы измениться за какие-нибудь восемьдесят лет. Есть еще одна книга, которая мне нравится даже больше, чем «Театр». Это сборник-эссе «Подводя итоги», который Моэм написал в пятьдесят лет, а потом дописывал каждое десятилетие, вплоть до самой смерти в 92 года. Очень искренне, безо всякой рисовки, он рассуждает о литературе, театре, писательстве, философии, путешествиях, политике, а в последних главах о смерти и других очень интересных для меня вещах. Я ее перечитываю, когда захочется поговорить с умным человеком. Покивать, дескать, и я того же мнения. Или поспорить – остро заточенным карандашиком на полях. И ничего, что нас разделяет абсолютно все: время, возраст, страна, воспитание, пол, сексуальная ориентация – я чувствую странное родство с этим человеком, и мне очень близок его ироничный взгляд на мир и на самого себя.
По части возраста, придется признаться – я его догнала и даже перегнала. Идеальное время, чтобы все осмыслить и отбросить ненужные, навязанные обществом клише и штампы. Не то чтобы я не думала обо всем раньше, думала, конечно, но в голове прояснилось только сейчас.
Даже себе.
И осознание того, что уже не стану лучше, как бы мне этого ни хотелось, позволяет выдохнуть, расслабиться и наконец-то принять себя.
«Для чего вообще ты пишешь, – спросите вы, – если все уже написано людьми, которые в сто раз умнее?» Во-первых, потому что, когда пишешь, лучше думается. Может, мой взгляд снизу увидит то, что не заметили великие? Мой женский взгляд, более внимательный к мелочам. Ведь жизнь, как известно, состоит из мелочей. А вдруг я сделаю открытие? Это ведь ужасно интересно! И конечно, мне захочется поделиться этими открытиями с кем-нибудь. Эй, где тут свободные уши?
Я больше никому не хочу казаться лучше и умнее, чем есть на самом деле.
Даже себе.
Открытие первое – дети, вопреки ожиданиям, совершенно для этого не подходят. Детям не нужен твой опыт. Он им даже вреден. Они это инстинктивно чувствуют и выстраивают глухую защиту. Но про детей мы поговорим в следующей главе.
Вы не замечали, что люди всегда подсознательно копируют тех, кто им нравится? Видимо, поэтому мне тоже, как и Моэму, захотелось подвести некоторые итоги.
В этом году мне исполнилось 55 лет. Можно было бы, конечно, не обратить внимания на эту дату, кризис принятия больших чисел у меня уже прошел, если бы не одно но. Теперь мне будет начисляться пенсия, внимание на формулировку, «по старости». Государство официально признало меня старушкой. И даже прислало за полгода уведомление, чтобы я об этом случайно не забыла. Почитав формулировку, я сначала улыбнулась, но на душе стало муторно. Вон оно как. Даже захотелось заплакать. Или выпить. Или выпить и заплакать одновременно. Было ощущение, что мне вручили черную метку и моя жизнь теперь исчисляется днями.
Вот же сволочи!
Бросить им эту пенсию в лицо! Пусть подавятся! Аккуратно сложив мерзкую бумагу (все же интересно узнать, сколько денег дают нынче за старушек), я ухватилась за спасительную мысль: «Нет, пусть заплатят мне за унижение! Слава богу, у меня есть директор, он и будет ходить по всем инстанциям!»
Я взяла себя в руки и презрительно рассмеялась.
Меня вычеркнули из списка играющих, и в любой момент я могу уйти туда, откуда нет возврата.
Зеркало Правды
В просторной и светлой ванной комнате висят два зеркала. Одно, центральное, большое и овальное, а второе, слева, маленькое и круглое. Я называю его зеркалом Правды. Поверьте, это самое, что ни на есть, волшебное зеркало, хоть и куплено в обычном магазине немецкой сантехники. Вот сейчас мы все и проверим. Интересно, где это я постарела, и вообще, в чем должна выражаться моя возрастная несостоятельность?
Я включила все светильники, которые было возможно включить, и задумалась: «Что со мной уже стало не так? Чем я хуже себя двадцатилетней, скажи мне, зеркало?»
Я же не спрашиваю, кто на свете всех милее. Понятно, что таких много, и с каждым годом появляются все новые и новые. Еще в подростковом возрасте я прекрасно видела разницу между собой и, скажем, Элизабет Тейлор в фильме «Клеопатра», который мы смотрели с замиранием сердца и предвкушением большой любви. Конкурировать с ней даже не пришло мне в голову. Да и вообще, конкурировать, на мой взгляд, не имеет смысла, места всем хватит, люди просто этого не знают. Поскольку Ричард Бартон, да и вообще взрослые мужчины были не в моем вкусе, я не испытала разочарования от того, что я никогда не буду такой прекрасной, как Элизабет Тейлор. Мне нравились мальчики моего возраста. А я нравилась им. Очень, кстати, мою уверенность в этом факте, а, следовательно, и в себе, поддерживал мой верный одноклассник Рома. Провожал до остановки, а позже и до самого дома. Эта безответная любовь (я ее якобы не замечала, потому что Рома был тоже не в моем вкусе) подарила ему на все оставшиеся школьные годы способность писать музыку, причем достаточно монументальную – оратории, кантаты и симфонии. Толстые пачки исписанной нотной бумаги с посвящением мне (об этом указывали мои инициалы) говорили о том, что необязательно быть такой красивой, как Элизабет Тейлор. Нужно что-то другое.
Я долго не могла понять, что во мне может так сильно действовать на противоположный пол? Чувство юмора? О да, со мной весело. Я – свой парень. Но всегда держу дистанцию, а при попытках ее нарушить могу и навалять хорошенько. Возможно, это чувство собственного достоинства? «Ты не красивая, – уже в студенческие годы сказал мне один очень хороший художник в ответ на мой вопрос. – Ты очень живая и клевая, к тебе тянет. С тобой интересно. Это надежнее красоты».
Ну и прекрасно! Я надула губы и чуть-чуть обиделась. Но потом поразмыслила и пришла к выводу.
Если сумма меня устраивает, какая разница, из каких слагаемых она состоит.
Красоту я оставила другим.
Комплексы обошли меня стороной.
Волшебное зеркало
В ванной очень светло, но зеркало Правды имеет собственную подсветку, как в операционной, чтобы уже наверняка. Произведя анализ, оно выдает информацию безо всяких сантиментов:
– У тебя выросли усы, дорогуша! Не такие, конечно, как у Буденного, но будь бдительна! Видишь маленькие черненькие волоски над губой? Выдери их пинцетом.
– Откуда у меня черненькие, я же блондинка! – не верю я.
– Оттуда, – гнусно ухмыляясь, отвечает оно.
И добавляет:
– В нос тоже загляни! Что там за кусты?
Все просто: увеличение в восемь раз позволяет тебе увидеть в носу не только кусты, но даже мозги, если ты исхитришься так высоко задрать голову.
Я подхожу к этому детектору лжи и решаюсь проанализировать себя, беспристрастно и как бы со стороны. Надо же, старушка, едрена вошь! Вот же падлы какие!
Итак, из изменений, видимых невооруженным глазом, самое очевидное это то, что глаз надо вооружать. То есть разница между обычным зеркалом и зеркалом правды – огромна. В обычном зеркале вообще все прекрасно – такой хороший, слегка замыленный общий план. Ты не увидишь в нем ни предательский волосок, который вырос там, где не надо, ни мелких морщинок, ни закупоренные поры на носу, ни зелени, застрявшей в зубах, ни осыпавшиеся тени в уголках глаз. А это, согласитесь, опасно, как выйти из дому в поехавших колготках. Потеря контроля.
Зеркало Правды висит у меня уже давно, идею я свистнула из хороших гостиниц. Оно отлично подходит для того, чтобы самостоятельно делать чистку лица и другие ювелирные работы. Теперь придется признаться, что даже накраситься прилично без него уже не получится. Словно пограничник, оно не выпустит тебя из страны, не проверив, в порядке ли твои документы. Такое же, только маленькое, лежит в сумочке, на всякий случай.
Смотреть на экран монитора без очков, увы, тоже не получается. Хотя на айфон вполне получается, но с хитрым прищуром. Не сказать, чтобы это произошло вдруг. Вчера. Нет. Первые признаки того, что Зоркий Сокол уже не тот, что прежде, я обнаружила где-то после сорока, когда однажды в полутемном зале ресторана не смогла прочесть, что написано в меню. Я настолько растерялась от этой внезапно возникшей немощи, что запаниковала.
– Слушай, что-то мне здесь не нравится, – сказала своему приятелю, – и темно, как в гробу. Пойдем лучше в другое место.
– Не капризничай, – сказал мне мой друг, достал из сумки футляр, водрузил на нос очки в тоненькой золотой оправе и приступил к изучению меню.
– Ни разу не видела тебя в очках, – удивленно сказала я.
– Это возрастное, – беспечно ответил мой друг. – Для чтения, тебе еще рано. Можно я сам закажу на двоих? Здесь сумасшедшая баранина. Доверься мне!
– Давай! – я с облегчением отложила меню подальше от себя. – Баранина – это круто! И овощи на гриле. Кстати, прикольные очки! – зашла я издалека. – Тебе идут! Дай-ка посмотреть! – и я протянула руку.
Круглые стекла отразили силуэт лампы над головой, тонкая золотая оправа показалась очень солидной – такие очки носят профессора Оксфорда или Кембриджа. Я покрутила их в руках, вспомнив басню Крылова, которую с воодушевлением читала наизусть года в три с половиной. Родители записали мое выступление на магнитофон: «То к темю их плизьмет, то их на хвост нанизет, то их понюхает, то их полизет – оцьки не действуют никак! Тьфу плопасть! Видно, тот дулак, кто слушает людских всех влак!»
Я надела очки. И они подействовали. Резкость сразу навелась, как в оптическом прицеле. Я принялась читать меню. «А тебе идет, – сказал, улыбнувшись, мой приятель. – Такая сексуальная училка!»
На следующий день я пошла в магазин и провела там полдня, в результате заказав две пары стильных очков.
«Многие носят очки с самого детства, а у меня зрение упало после родов», – сказала я себе. Гипотеза эта, честно говоря, была моя собственная, никак не подтвержденная наукой. «Но ведь женщины сплошь и рядом во время беременности и после родов теряют зубы и волосы. Мало того, грудь обвисает, кожа на животе растягивается, вены на ногах выбухают, да мало ли что, – убеждала я себя. – У меня только зрение, ничего страшного!»
Свалив, таким образом, груз возраста на ни в чем не повинного ребенка, я успокоилась и воспряла духом. «Хорошо, что у меня плюс, – я показала своему отражению язык. – Стекла увеличивают глаза. Даже очень красиво! А вот, не дай бог, был бы у меня минус, глаза в очках показались бы совсем маленькими, просто буравчики какие-то были бы». Я полюбовалась своими увеличенными глазами.
Стильные очки меня не портили, да и носила я их только дома, когда читала или работала за компьютером. В ресторанах стала выбирать место у окна.
Следующий конфуз случился не скоро, лет через пять. Меня пригласили в Минск в качестве ведущей национальной премии. Я с радостью согласилась. Выйдя из поезда, я вдохнула прозрачный воздух и в очередной раз обрадовалась чистоте перронов и самого здания вокзала.
Здравствуй, Минск! Яркая зелень, летом так заботливо укрывающая город от пыли и горячего солнца, уже начала светиться осенним золотом и багрянцем всех оттенков. Даже панели новостроек, когда на них падал отраженный от лип и кленов свет, приобретали благородную патину. Здесь почти все осталось, как прежде. Район железнодорожного вокзала занимал в моей минской жизни особое место. Вот конечная остановка, где я, купив в киоске бублик или пирожок с повидлом, садилась на тридцатый автобус и ехала домой на улицу Калиновского. Вот булочная, куда я тайно ходила обедать, игнорируя школьную столовую с котлетами и супом. «Кофе с молоком за шестнадцать копеек и отрежьте мне кекса столичного на десять копеек, пожалуйста!» А вон там, возле скверика, видите старинный красный кирпичный дом? Это моя школа. Одно из немногих дореволюционных зданий, уцелевших в Минске после войны. Бывшая женская гимназия. Когда мы носились по коридорам, Владимир Иванович, наш директор, выходил из кабинета и очень интеллигентно объяснял, что фраза «Чтоб вам провалиться» может иметь буквальное значение – деревянные перекрытия дышали на ладан. А там, по другую сторону сквера, – магазинчик, где я всегда покупала себе любимые белые носки и гольфы Брестской чулочно-носочной, а по-белорусски «панчошна-шкарпэтачнай» фабрики. Фабрика до сих пор функционирует, магазинчик стоит себе, продает носочки. Кафе и рестораны носят те же самые названия. Это умиляет. Не хочу перемен в своих воспоминаниях.
Можно сказать, мне крупно повезло!
Термин «возрастное» был легко вычеркнут из моей жизни.
И вот я в гостинице, открыла сценарий. Текст прислали заранее, несложный, заковыристых фамилий я не нашла, репризы довольно смешные. Свои шутки заранее придумывать не имеет смысла, обычно они приходят в голову на месте. Опыт ведущей у меня есть – несколько раз я уже выступала на телевидении в этой роли. В общем, ничего не предвещало беды. После обеда в магазине известного белорусского дизайнера мне подобрали сногсшибательное длинное платье, расшитое бисером. «Канны плачут по тебе, – подытожил наш выбор владелец марки. – Шарлиз Терон отдыхает!»
Очень довольная, я вошла в гримерку Дворца Республики, бросила вещи на плюшевый диванчик и принялась готовиться – делать дыхательную гимнастику Стрельниковой, распеваться и наводить красоту. Постучался и заглянул молодой белорусский артист, вместе с которым мы и должны были вести церемонию. Мы поболтали, почитали текст, бросая друг другу реплики, повеселились и пошли посмотреть сцену из-за кулис. Словно огромные журавли в зале кивали длинными клювами краны. Это пристреливались операторы – церемонию снимало Белорусское телевидение. Прозвенел первый звонок, публика устремилась в зал.
«Ведущие, на сцену!» – сказал голос режиссера из динамика на стене. Я надела серебряные босоножки на высоченных каблуках, сразу вытянулась, стала огромного роста, ну чем не Шарлиз Терон? Глянув на себя в зеркало, выпрямила спину, взяла в руки шлейф платья и поковыляла на сцену. Красиво идти не получалось – платье было узким, а шлейф норовил попасть под ноги и омерзительно хрустел раздавленными бусинками. Кто придумал такие каблуки? Не иначе женоненавистники.
– Занавес открывается, вы уже стоите с папками в руках ровно посередине сцены, – сказал режиссер. – Где Аленина папка?
Из кулисы выбежала девочка и протянула мне бордовую папку с золотым тиснением. Внутри лежал отпечатанный текст. Взглянув на него, я похолодела. Буквы были мелкие, слова сливались в глазах, превращаясь в пеструю ткань с графическим рисунком. Прочесть этот текст не было никакой возможности.
– А где мониторы? – испуганно спросила я.
– Какие мониторы? – удивился режиссер.
– Суфлеры, откуда читать текст! – я судорожно крутила головой в поисках привычного экрана.
Мой опыт ведущей был непосредственно связан с суфлером, поэтому я даже не подумала, что его может не быть.
– У нас нет суфлера, – сказал молодой режиссер, – читайте так!
Мой напарник спокойно смотрел в свою папку, делая какие-то пометки карандашом. Видел он, судя по всему, прекрасно.
– Мне нужно крупнее буквы, – как бы извиняясь, сказала я. – У меня зрение плохое.
Жгучее чувство стыда за свою несостоятельность не лучшая эмоция, для того чтобы вести церемонию. Хотелось провалиться.
– Ну вот, держите! Теперь годится? Давайте начинать!
Я взяла новый текст, и пол под моими ногами поплыл. Сами буквы были достаточно крупные, чтобы их разобрать, но свет на них не попадал, они были в тени самой папки. Конечно, если прищуриться или отставить ее подальше, то уже можно было что-то разобрать. Но щуриться как раз было нельзя – ни съемка, ни сама сцена этого не предполагали. Отодвигать папку тоже было бы смешно. Я с ненавистью посмотрела на режиссера и чуть не заплакала от бессилия.
Я не могла дальше ничего просить, потому что пришлось бы признать, что это возрастное, а это никак не вязалось с образом Шарлиз Терон.
Как и очки, кстати.
Но в мире все-таки есть гармония. В критических ситуациях у человека проявляются суперспособности. Я прищурилась, приноровилась, прочитала и запомнила первую страницу. Сразу целиком. Закрыла глаза и повторила ее про себя. Да! Все еще могу! Этот трюк не раз проделывался в школе на уроках литературы. Если я не успевала дома выучить стихотворение или отрывок прозы и меня не спросили первой, то пока кто-то другой мямлил у доски, я, предельно сконцентрировавшись, рисовала в голове образы того, что надо было запомнить. Поднимала руку и усердно трясла ею, предлагая учительнице вызвать именно меня. Картинка в голове обратно превращалась в текст, который я с воодушевлением и выдавала. Получив пятерку, садилась на место, начисто забывая то, что только что декламировала.
В каждом блоке, после искрометного диалога ведущих, мы объявляли победителей. Потом следовал музыкальный номер. У меня было три с половиной минуты, чтобы, стоя за кулисами, выучить наизусть все фамилии, звания, регалии, названия, шутки, короче, все, что должно быть в следующем блоке. Мой директор в темноте светил мне фонариком от айфона, а я, скрючившись и прищурившись, мысленно фотографировала страницы в виде картинок. На третьем блоке я выдохнула и расслабилась – все шло прекрасно. Фокус удался. Мой соведущий с папкой удивленно наблюдал, как я совершенно свободно жестикулирую, сыплю фамилиями и названиями, а в руках у меня ничего нет. Папка осталась за кулисами. «Вот ботанша, – наверняка подумал мой коллега, – все вызубрила!»
Открытие второе – если в одном месте убыло, то в другом обязательно прибыло.
Гармония, однако.
Я продолжаю изучать свое отражение в зеркале, но никакого криминала не вижу. С лицом все нормально. Да, есть небольшие синячки под глазами. Правильный здоровый сон с ними пока справляется. А когда не справляется, то светоотражающий консилер делает их незаметными. Гусиные лапки в уголках глаз и складку между бровей убирает «ботокс». Легко! Раз в полгода. Ну подумаешь, укол! Укололи и пошел. Отлично колет мой француз. Ювелир! Больше претензий к лицу у меня нет. То, что раньше мне не нравилось, а именно, что мое лицо слишком худое, теперь оказывается огромным плюсом. С возрастом оно не обвисло, нечему было обвисать, а чуть-чуть округлилось, и это мне идет. Брови на месте, я никогда с ними ничего не делаю, они вполне меня устраивают. Немного подкрасить глаза, и вполне прилично. Я научилась виртуозно наводить красоту.
Покрутившись еще немного перед зеркалом, я воспряла духом. Вот дурачки! Это не пенсия, это стипендия! Несите сюда ваши денежки, мы их с удовольствием потратим!
Я сняла резинку и распустила волосы. Они, кстати, стали даже лучше с возрастом, несмотря на краску. Густые, здоровые и блестящие. Кто там говорил про старушку? Пока я не вижу ничего ужасного. А вот недовольное лицо теперь и вправду выглядит не очень, совсем не так, как у двадцатилетних. У них – милая капризуля, а у меня – индюк с подвисшими щеками. Вот о чем нужно всегда помнить. Ну-ка улыбнись! Грустить вообще не стоит – во взгляде сразу проявляется весь негативный опыт прожитых лет. Так что никаких индюков! Легче! Придется теперь всегда быть счастливой. А что, хорошая мысль! Старость наступит только тогда, когда мы сами это решим. И неважно от чего это произойдет, от страха или от усталости, от скуки или лени. Или не произойдет вовсе. У нас есть возможность решить самим, когда превратиться из куколки в бабочку и решить, сколько этой бабочке суждено жить.
Тело
«У меня наросло тело, пока я спала», – очень смешно поет молодая татарская певица Айгел. Так вот. У меня тоже тело наросло. Плюс три. В одежде не заметно, но дышать в некоторых вещах стало затруднительно. «Ужасная правда, появились бока. Небольшие.
– Muffin top, – сказал мне мой друг Мазай, с присущим ему юмором и знанием предмета. – Аппетитно нависают над поясом джинсов.
А в джинсах-скинни я совсем не скинни. Придется признаться, что я ничего не делала всю осень, зиму и весну. Покаталась после Нового года на горных лыжах, но всего-то неделю, так что не считается.
Естественная физическая нагрузка у меня бывает только летом, когда я живу на даче в Крыму. Это самое прекрасное время в году. Каждое утро до завтрака я проплываю пару километров в ластах, потом оттачиваю мастерство на виндсерфинге, езжу в магазин на велосипеде и два раза в неделю занимаюсь акробатикой на батуте. Все это – не более чем увлекательная игра, которая доставляет огромное удовольствие, и при этом держит тело в тонусе. Я чувствую себя просто амазонкой, индейцем Джо и капитаном Куком в одном лице. Но лето в очередной раз закончилось. Полная решимости вести такой же спортивный образ жизни, я вернулась в Москву, где мой энтузиазм сразу же столкнулся с непреодолимыми препятствиями. Бассейн? О, нет! Плавать по дорожке с пресной хлорированной водой?! Это для тех, кто никогда не испытывал восхитительного чувства силы и свободы, которое дарит море. Или для тех, кто боится открытой воды. Но мое тело, которое живет своей жизнью, на такую замену не соглашается ни в какую. В знак протеста обязательно цепляет в бассейне какую-нибудь заразу. Даже хлорка не помогает. И какое это мерзкое чувство, когда пресная вода попадает тебе в нос! Так что плавание отпадает. Идем дальше. Виндсерфинг в Строгино под моросящим осенним дождем удовольствие тоже сомнительное. Да еще будешь ехать туда полдня. Нет уж, увольте-с. Зато батут недалеко! Или можно бегать через Патриарший мост до парка Горького и обратно. Там для этого все условия. Хорошо, завтра. Нет, завтра не получится, съемка.
В результате на батут я сходила один раз, а бегать не начала вовсе. Все время что-то мешало – то утро было дождливым, то легла поздно, то образовалось много дел. Что поделаешь, Москва.
С телом на самом деле все очень просто. Но поняла я это только сейчас.
Если мне нужны его двигательные функции, то есть бегать, прыгать, подтянуться и куда-нибудь залезть, уплыть, наконец, если я пользуюсь телом по полной, тогда, мне кажется, оно надолго сохранит качества, которые для этого необходимы – гибкость, силу и легкость. А вот если оно простаивает у меня в гараже, то аккумулятор быстро разряжается, резиновые прокладки могут незаметно потрескаться, тормозная жидкость тихой сапой начинает подтекать. И вроде бы на вид ничего не меняется, «Алена, как вы хорошо выглядите», но стоит подняться без лифта по лестнице, как выясняется, что это, оказывается, тяжело и колени как-то необычно болят.
Тело нужно использовать. Тогда оно становится ровно таким, каким мне нужно.
Для этого оно и дается.
Все мои предки, начиная с инфузории-туфельки, или с кого там все началось, участвовали в производстве моего тела, и оно прекрасно подходит для активной жизни, для преодоления опасности и для удовольствия. Вы не обращали внимание, что во взрослом возрасте круг людских удовольствий почему-то сужается и заключается в том, чтобы что-нибудь в это тело засунуть – алкоголь, еду, сигареты, наркотики, член, в конце концов, простите за прямоту. А все остальные функции тела взрослые люди использовать постепенно перестают. Вот они, за ненадобностью, и атрофируются. И однажды, с облегчением расстегнув пояс юбки или брюк, мы с удивлением замечаем живот и бока, которые радостно вывалились на свободу. Самое время бежать в тренажерный зал, чтобы изводить себя штангами и приседаниями.
Но не стоит загонять свое тело как зверя, оно этого не любит.
Особенно если добавляется страшное слово «надо».
От него вообще нет никакого толку, тело не понимает, для чего это тебе надо. Тут я начинаю с ним разговаривать.
– Прости меня, Организм, я виновата, не выгуливала тебя, как нужно, погода была не очень. Но все! Я исправлюсь, клянусь! У нас же лето впереди, будет обидно смотреть, как другие катаются на великах и досках!
Обычно уговоры занимают недели две, если честно. Потом я собираюсь, спускаюсь в студию и сажусь на велосипед. Включаю веселую музыку и сорок минут кручу педали с ненавистью. Но все же рано или поздно наступает тот момент, когда тело начинает отзываться – я чувствую бурное движение крови по всем сосудам, лицо начинает гореть румянцем, который мне очень идет, я вижу свое отражение в зеркале напротив.
На следующий день я ставлю какой-нибудь интересный фильм и представляю, что если не буду крутить педали, то электричество закончится, а я так и не узнаю, что дальше. И это уже совсем другая мотивация! Вот так я обманываю свое тело. Но оно уже само входит во вкус. Ведь все работает только тогда, когда мы получаем от этого удовольствие. Безусловно, когда я долго ничего не делаю, начинать все заново очень мучительно – кажется, что никогда уже не смогу, у меня не получится. И это приводит к тому, что я постоянно откладываю начало действия. Это касается всего: спорта, музыки, написания вот этой книжки. Постоянно хочется соскочить – выпить кофе, поесть, почитать, посмотреть что-нибудь интересное на TED, убрать квартиру. Этот неприятный момент нужно пережить. Он, кстати, достаточно короткий. Я всегда придумываю себе ответ на вопрос «Зачем?». «Для дела, – говорю я себе, – не для красоты». (Тело ведь знает, что красота вещь очень субъективная, поэтому на такую шнягу не ведется.)
По всему телу струится пот, и я чувствую, что вместе с ним выходит моя лень, неуверенность в себе и страхи.
Ура! Заработало!
«А вот если для дела, то пожалуйста, – отвечает мне тело. – Если ты стоишь на доске, держишь парус, каждая мышца будет выполнять эту задачу: управлять ветром и доской, удержаться на ногах, невзирая на волны, брызги и течение, вернуться домой, в конце концов. Тебе нужно, чтобы не сбилось дыхание, когда ты подпрыгиваешь от избытка чувств на сцене, продолжая петь и играть на гитаре? Пожалуйста!» Вот это мотивация и здравый смысл! Человечеству нужно сильное тело для выживания. И да, нам нужен естественный физический труд, привет, граф Лев Николаевич!
И еще один вывод – не заниматься спортом и много есть, как в юности, увы, уже не получится.
Очень жаль, это была хорошая опция.
Маленькие радости моей жизни
Моя память похожа на высотный дом, в котором я с легкостью бегаю с этажа на этаж, заходя в любые комнаты – декорации, на фоне которых проходит моя жизнь. Некоторые двери иногда заперты, я долго ищу ключи, а некоторые всегда нараспашку – запахи и звуки, счастливый смех, родные лица.
Минск, 70-е годы. Воскресенье. Январь. Я сижу за кухонным столом, ем любимую рисовую кашу и смотрю в окно на замерзшую гладь озера, которое в окружении лесного массива располагается сразу же за конечной остановкой автобусов и троллейбусов, делая наш удаленный от центра микрорайон весьма дорогим и престижным. Но это выяснилось гораздо позже, уже в студенческие годы, когда мы притащили ко мне в гости одного британского студента. А сейчас я этого не знаю, но очень радуюсь возможности постоянно торчать в лесу и на озере.
С восьмого этажа все очень хорошо видно – искрящийся белый снег, проплешины прозрачного льда, под которым зимует темная озерная вода, вмерзшие сухие пучки осоки и простор, слегка присыпанный изморозью. Простор на самом деле обманчив – лед не гладкий, как на обычном катке, а будто слоновья кожа весь изрезан складочками и трещинками из-за оттаивающей и вновь замерзающей воды. Можно споткнуться и сильно навернуться. Обычно в воскресенье я ухожу туда сразу после завтрака, часов в девять. Слава богу, с утра меня не заставляют заниматься музыкой – родители жалеют соседей. Я надеваю свитер, шапку с помпоном и короткую юбку, чтобы быть похожей на настоящую фигуристку. Если удастся выскользнуть из дома раньше, чем мама успеет оценить мой прикид, то я выйду в тоненьких, прозрачных колготках. Если нет, то придется надевать шерстяные рейтузы…
Мороз все же вносил коррективы в мое представление об экипировке – ноги в колготках быстро замерзали и через полчаса становились синими. Коленки приобретали кумачовый колор и к тому же нещадно чесались. Поэтому мама и здравый смысл побеждали. Я прибегала, быстро съедала обед и возвращалась обратно на озеро. К тому времени подтягивались любители подольше поспать, и там собиралась большая компания. Мы с воодушевлением гонялись друг за другом, хохотали, неумело флиртовали, и не было ничего прекраснее этого замерзшего озера со всеми его трещинками, неровностями и неожиданными падениями. Когда загорались фонари, я возвращалась домой прямо в коньках, обутых в чехлы, топала, как лошадь, по подъезду, проклиная школу, чертовы уроки и чертову музыку. Было невозможно поверить, что время, отведенное на радость, закончилось так быстро! Впереди маячили пять долгих дней недели и еще целых пять лет школы, чтоб она сгорела!
Понимаете, сейчас я именно та девчонка, которая с таким воодушевлением бежала на каток.
Жаль только, что в компанию подростков-лонгбордистов, которые катаются в парке Горького, меня уже не возьмут.
Сейчас у меня есть все те игрушки, о которых я когда-либо мечтала – в студии находится специальный чуланчик, где они лежат на полках и ждут своего часа. Лонгборд, велосипед, коньки простые и роликовые, горные лыжи, огромный баул с горным снаряжением (я уже покорила Килиманджаро), специальная сумка, с отделением для ласт и маски. Если открыть молнию, то на самом верху лежит новый, черный с бирюзой, очень элегантный гидрокостюм и специальный жилет с регулятором. Я очень люблю нырять в самых интересных местах. А что в этой немного дурацкой сумочке? Краги, ботинки и узкие брюки с замшевой вставкой. Давно я, кстати, не ездила на конюшню. Ну а про студию, где мы репетируем и записываем музыку, я промолчу. Инструментов много не бывает, всегда хочется купить что-нибудь еще. В углу стоит мольберт.
Вам иногда бывает скучно?
Приходите. В моем мире кипит безумно интересная жизнь.
Почему я терпеть не могу опаздывать
Совсем недавно я вычитала, что времени на самом деле не существует. То есть мы его придумали, чтобы легче было жить. Потому что если улететь в космос, то не от чего будет отталкиваться, не будет дня и ночи. И мы не сможем наблюдать цикличность, которая и дает нам ощущение времени. Ну и бешеная скорость, с которой мы будем лететь, замедлит время. Так, может, нам нужно увеличить скорость нашей жизни, тогда время тоже замедлится?
Может, мы с вами заводные игрушки? Нас однажды взяли, завели, и пошел отсчет, пока пружинка не размотается до конца и не остановится с легким щелчком. Или какая-нибудь злая сила не скинет на голову кирпич и повредит механизм. Завод еще остался, но детальку выбило, и пружинка молниеносно распрямилась. Все. Играет марш Шопена.
А животные? Почему у них пружинка короче? Или длиннее, как у черепах и гренландских китов. Сейчас ученые наблюдают за китом, которому исполнилось 211 лет. А одной милой антарктической губке и вовсе – 1500 лет. Хотя, может, ей на самом деле всего лишь пятнадцать, если переводить на наши годы, и впереди у нее большое будущее?
Мой покойный кот Клаус прожил восемнадцать лет. Отрочество он провел неизвестно где, мне уже достался юношей. Жизнь его была долгой и счастливой – умер он глубоким стариком. В последние два года стал седенький и сухонький, легкий, как пушинка. Пережил всех животных в доме. Ушел тихо, с чувством собственного достоинства. Последний из могикан. Больше я не хочу иметь животных. Мы живем в разных измерениях.
Ну ведь тогда действительно времени не существует, если оно для всех разное.
Пресловутое «маньяна» у испанцев.
Завтра или послезавтра, а может, никогда.
Они правы, какая разница?
У немцев все совсем иначе, и с ними я тоже согласна. Когда первый раз попала в Германию, тогда еще Восточную, меня больше всего поразило расписание трамвая. А именно цифра – 8.24. Представляете? Не 25, а 24! Эта минута играла большую роль! Ее ценили. И трамвай приехал в 8.24!
Вроде бы что такое минута? А вы попробуйте задержать дыхание. Попробуйте минуту не дышать, вот я прямо сейчас и попробовала. Минута и десять секунд. Последние десять уже было ощутимо. Что можно сделать за минуту – сорвать страстный поцелуй, написать прощальную записку, выпить чашечку эспрессо, испытать оргазм, рассказать анекдот, да мало ли приятных вещей можно сделать за минуту? Постойте в планке!
Если честно, пунктуальность мне очень импонирует. Я хочу уменьшить состояние мировой энтропии.
Хаос треплет наши умы, и мы бездарно проводим свою жизнь.
Думаем, что пружинка еще долго будет раскручиваться.
Часы – абсолютно волшебная вещь. Особенно большие. На стене или на башне. Они говорят мне: «Ты помнишь? Ты рада, что пружина еще туго натянута? Или прислушайся, не стала ли слабее? Ты хорошо живешь, ты счастлива? Нет? Что ты сделала для того, чтобы что-то изменить? Давай, видишь, уже 8.23! В 8.24 приедет трамвай и отвезет тебя в прошлое. Ты можешь выйти на любой остановке, где напортачила. Вчера, неделю, месяц, пару лет назад. Ведь все можно исправить. Давай! Бегом!»
И становится легче, если на душе было не очень. Или еще веселее. «Такой чудесный выдался денек!»
Вот, кстати, если воспринимать время линейно, то чаще всего жизнь представляется в виде луча. Точка – это рождение, а дальше просто луч, уходящий в неизвестность. Я думаю, такое восприятие и провоцирует вялость и инертность, кажется, мы все успеем, завтра, послезавтра. А что, если все перевернуть? Точка – это буквально точка. В конце романа. Конец фильма. И ты идешь из туманного прошлого к ней, видя ее ясно и отчетливо. И начинаешь очень сильно ценить то, что тебе отпущено.
Все религии как раз об этом. Смерть – переход к новой, вечной жизни. Хорошо, я согласна. Единственное, что меня не устраивает, так это явное пренебрежение к жизни земной, жизни, которую мы проживаем здесь и сейчас. Юдоль скорби. Ее надо просто перетерпеть, как некую болезнь. Правильно лечиться, соблюдая предписания батюшки-врача. И войти в светлые врата. Из предбанника.
Странно, мне кажется, что в больших часах заключено больше времени, нежели в маленьких. Большие часы – добрые, они хранят время для тебя, а маленькие – злые, в них время бежит быстрее, и они как-то противно тебе говорят: «Ты уже опоздала!»
Я, кстати, не опаздываю. Эта привычка выработалась не сразу, а под влиянием старших уважаемых товарищей.
– Как это ты не опаздываешь? В Москве же пробки! – искренне удивляюсь я.
– А я выезжаю за два часа. И хоть пробки, хоть Путин, я всегда успеваю.
– Ну а если раньше приедешь, как дурак?
Нет, нет! Я не согласна!
Здесь так много света, красоты и любви, что иногда хочется плакать от счастья!
– Почитаю, почту посмотрю, на письма отвечу.
Я восхитилась и перестала опаздывать. Приезжаю на все съемки заранее, хотя они никогда не начинаются вовремя. Но это уже не моя проблема. Это просто люди так относятся к своей работе. Следующий трамвай в 8.24. Помните?
Если ты ценишь свою жизнь, ценишь сегодняшний день, хочешь прожить его как можно более полно и интересно, ты распланируешь его. Составишь правильную логистику. Пройдешься пешком. И не опоздаешь.
Несколько лет назад мы с моей новой подружкой прожили в одном номере пару беззаботных недель в Каннах. Оказалось, что нам вместе настолько хорошо и весело, что в Москве просто необходимо встречаться как можно чаще. Решили пойти в театр. Я купила билеты и приехала заранее, предвкушая посиделки в кафе до начала спектакля. В действительности все оказалось иначе – я сорок минут просидела одна в кофейне напротив МХАТа, мне было очень неуютно, казалось, что все пялятся. Потом я пристраивала билеты на входе, потом я волновалась, прошла она или нет, в общем, мы встретились в антракте.
«На мосту была пробка», – сказала она безмятежно. Я была так рада ее видеть, что тут же забыла свои страдания.
Во вторую нашу встречу история повторилась, и незаметно все общение как-то сошло на нет.
Be in time – вопрос расстановки приоритетов. Если задержали дела, значит, они были более важные, чем наша встреча. Пробки в Москве всегда. А дружба, как и любовь, не выносит наплевательского отношения. Безусловно, есть 5 или 10 минут, которые обозначают порог допустимого ожидания, но не более.
Мне просто жаль потраченную на ненужную суету и беспокойство жизнь, которую можно было провести совсем иначе. Жаль всех, кто не в приоритете.
Иногда, правда, так хочется замедлить ход времени и ощутить его янтарную, медовую тягучесть.
Хочется, чтобы поцелуй длился вечно, книжка не заканчивалась, сумерки не сгущались.
Не вставать с постели. Валяться, смотреть фильмы, предвкушая завтрашний день. Иногда это получается, и ты зависаешь в стоп-кадре, наблюдая себя со стороны.
А вы заметили, что годы нас часто очень украшают? Сравните новорожденного младенца и годовалого. Червячка и ангелочка. Время превращает угловатую девочку-подростка в стройную молодую девушку. Потом молодую девушку в зрелую роскошную женщину. Невнятного долговязого курсанта с жидкими усиками в мужественного капитана в белом кителе. И совершенно непонятно, как выглядел Дед Мороз в молодые годы. А в образе дедушки он неземной красоты.
Нас портит не время, а глупость, придавая лицу овечье выражение, зависть, перекашивая его на одну сторону, злость, прорезая глубокие морщины и превращая рот в куриную гузку, лень, позволяющая лицу и телу расплываться, как перестоявшее тесто, недовольство жизнью, которое быстро ссутуливает спину и опускает уголки рта. Время здесь ни при чем.
Старый приятель
Года три назад, на одном очень помпезном мероприятии в зале Чайковского, я вдруг увидела одного моего знакомого. Заметно поседевшего, чуть располневшего, но за счет высокого роста и хорошей осанки не сильно изменившегося со дня нашей последней встречи.
– Володя! – радостно кинулась к нему я.
Он посмотрел на меня с удивлением. В глазах его читался вежливый интерес и вежливое ожидание, дескать, что вам угодно. Мне угодно было радостно обняться, вспомнить вместе, как он водил меня на «Оливера Твиста» в Лондоне, как я пару дней даже жила в его лондонской квартире, потому что об этом попросила мой издатель и подруга Надя Соловьева. Вспомнить, как он заснул на этом «Оливере Твисте», а потом мы ели кресс-салат и мясо в небольшом ресторанчике. И его дурацкий галстук с Микки Маусом, который сводил на нет весь пафос дорогого костюма, показывая, что передо мной наш человек. Поблагодарить за приглашение, по которому мне сделали визу, потом и еще одну, в общем, поблагодарить за Лондон, который с его помощью распахнул мне свои объятия. С тех пор мы не пересекались, потому что он постоянно жил в Лондоне, в Москве бывал крайне редко, постоянно летал по делам, да и моя гастрольная деятельность не давала ездить туда, куда хочется. Я иногда пересекалась с его сыном, Володей-младшим, что как раз стоит с ним рядом и радостно мне улыбается.
– Папа, это Алена, – говорит Володя-младший несколько смущенно.
После этой фразы в глазах у старшего появляется еще большее недоумение. Тут до меня наконец доходит идиотизм ситуации. Никто не собирается заключать меня в объятия, так как не узнает. За эти секунды в моем сердце родилась буря. Вся позитивная энергия, направленная на Володю-старшего, наткнувшись на стену неузнавания, превратилась в негативную.
– Ты – мудак, – сказала я ему и треснула по спине сиреневой шелковой сумочкой «Кристиан Диор».
Такие слова были вполне уместны во времена нашего предыдущего общения. Он испуганно подпрыгнул и бросился бежать вверх по лестнице. Бедный Володя-младший, умоляюще посмотрев на меня, бросился его догонять. Вокруг, что называется, немая сцена.
– Что это было? – невозмутимо спросил меня мой парень.
Я стояла в нежно-сиреневом шелковом платье, в серебряных туфельках, с длинными белокурыми локонами, обрамляющими красное, перекошенное, злое, обиженное лицо.
– Как он мог меня не узнать? Я что, так сильно изменилась? Так постарела? – слезы были уже на подходе.
– Не вздумай реветь. Ты не изменилась, а если даже и так, то только в лучшую сторону.
– Как можно не узнать человека, который жил у тебя дома, которому ты делал визу и с кем ходил в театр?
– А когда это было?
– Когда-когда, в девяносто третьем году! – сказала я, отвернувшись, потому что слезы все же покатились.
– В девяносто третьем? Ты шутишь? Сейчас 2013-й! Прошло двадцать лет!
Я удивленно посмотрела на него сквозь слезы. Мы захохотали! Двадцать лет! Я не заметила, что прошло столько времени. Те воспоминания были для меня настолько яркими, что не потускнели за двадцать лет!
Я ведь действительно тогда была совсем начинающая артистка, никто и звать никак, первый раз увидела Лондон, первый раз была на настоящем мюзикле. Похожая на мальчишку, худая, с короткой стрижкой, восторженная провинциалка. Восторженности, по-видимому, не убавилось, раз я так радостно кинулась ему навстречу.
– У вас что-то было? Нет? Точно?
– Да абсолютно точно! Он не в моем вкусе вообще, – это было правдой.
– Ладно, верю. Он был женат? – мой парень попытался выстроить защиту.
– Нет.
– Тогда представляешь, сколько девиц в то время могло ошиваться в его квартире? И на мюзикле он уснул, потому что ему осточертело их всех туда водить! Ты просто тоже была не в его вкусе, поэтому он тебя не запомнил и не интересовался твоей дальнейшей судьбой.
– Точно! – я вытерла слезы. – А я его сумкой! И мудаком!
– Моральную травму нанесла в общем-то пожилому человеку! Вот ты даешь, старушка! Запамятовала, что прошло двадцать лет!
Мы хохотали, как безумные! Володю я больше не встречала. Мне не досталось роли в фильме его жизни. Ничего страшного. А двадцать лет – всего лишь мгновенье.
Брехня!
В 90-е Джордж Майкл возвестил становление эры супермоделей, выпустив ролик «Freedom». Раньше модели спокойно себе работали в Доме моделей и назывались манекенщицами, потому что Дом моделей подразумевал модели одежды, а не модель как личность или образ жизни. Манекенщицы были красивые, но, по общему мнению, дылды и слишком тощие. Высокий рост для женщины был скорее недостатком – мужчинам не нравилось сравнение не в свою пользу. Поэтому в восьмидесятые к манекенщицам относились с интересом, глянь, какое чудо, но не более. И я не помню, чтобы наши мамы стеснялись своего возраста – на экране актрисы и певицы по нынешним меркам выглядели старше и в целом серьезнее, поэтому взрослость и некая зрелость была основным трендом. Мы все хотели выглядеть старше.
Что же произошло в девяностые? Развалилась огромная страна, рухнули стены и все стереотипы и моральные устои.
Божественная Линда Евангелиста, нереальная Наоми Кемпбелл, Кристи Терлингтон с оленьими глазами, Татьяна Патитц с чувственно припухшими веками, кукла Барби, она же Клаудиа Шиффер, Синди Кроуфорд с родинкой в уголке рта – юные, длинноногие, стройные и прекрасные. Все женщины упали от восхищения и почувствовали себя дурнушками. Маленькими, толстыми таксами. Параметры 90–60—90 стали единственно возможной формой существования. Кто не укладывался – получал кучу комплексов, анорексию и прочие радости. С самого детства я была худой, надо мной вздыхали и безуспешно пытались откормить крымские родственники.
Неожиданно я оказалась в тренде, получила карт-бланш и расправила крылья. Повезло так повезло! Но выскочила другая проблема – модели с каждым годом становились все моложе и моложе. Мне кажется, они даже школу не успевали заканчивать, как уже топали по подиумам Милана, Лондона и Парижа. Та же история наблюдалась в спорте. И в кино.
Глянцевые журналы списали взрослых женщин на склад ненужных вещей.
Между собой соревновались дети.
Мы теперь должны были навсегда остаться юными, чтобы выжить.
Мужчинам повезло больше, видимо, потому, что их количественно меньше. Возраст роли не играл, главное, чтобы был пресс. Желательно, во внутреннем кармане пиджака либо, на худой конец, на животе. Девяностые понеслись прочь от совка, как кобыла, которой попала вожжа под хвост. «Шампанского лошадям, и баб сменить!» – поручик Ржевский как нельзя лучше олицетворял то время. Все приличные мужчины срочно обзавелись моделями. Некоторые возили их в Куршевель целыми пионерскими отрядами. Остальные женщины, начиная лет с двадцати трех, уже считали себя старухами. Глянец тыкал нам в нос юностью с каждой страницы.
Я только приехала в Москву. Мне исполнилось 30. Многовато для начала. И я стала врать. Врать было легко, выглядела я молодо, особенно когда не красилась, с короткой стрижкой меня даже принимали за мальчишку, и только Вася, мой девятилетний сын портил картинку. Помню, мы катались с ним на роликах в парке Горького, школьники общались со мной на равных, и тут Вася громко заорал: «Мама! Я натер ногу, пошли уже домой!» Школьники отпрянули, оскорбленные в лучших чувствах – казачок оказался засланным.
«Вася, не мамкай, – шипела я, – я же тебя просила!» Мне было почему-то стыдно, что я уже такая взрослая. Может, потому, что Вася появился у меня слишком рано, я даже не успела вдохнуть этот воздух свободы, это сладкое чувство, что ты уже можешь делать все, что хочешь, и никто тебе не указ. Но с рождением малыша неожиданно оказалось, что ты обязан делать то, что в первую очередь нужно ребенку. Я проскочила тот этап, который называется юностью, даже не успев почувствовать его на вкус. Из детства прыгнула прямиком во взрослую жизнь. Оказалось, что это сплошные обязанности. Я чувствовала себя обделенной и, живя в Москве одна в съемной квартире, с лихвой наверстывала упущенное.
Вася жил в Минске с моими родителями, я, мать-кукушка, очень скучала по нему. Когда всплывали разговоры о детях, с удовольствием рассказывала, какой он у меня гениальный. Поскольку врала я все-таки нечасто, навык грамотного вранья у меня отсутствовал. Однажды в самолете мое место оказалось рядом с одним приятелем, которого я давно не видела. Весь полет мы оживленно болтали, под конец он похвастался своей маленькой дочкой, какая она талантливая, тут уж я не смогла сдержаться, стала рассказывать про Васю, который уже жил в Москве со мной. Ему к тому времени исполнилось пятнадцать лет, о чем я с гордостью и сообщила. По прилете моего знакомого встречали друзья, он представил меня и первым делом сказал:
– У Алены, оказывается, такой взрослый сын! Пятнадцать лет! Представляете?
– А сколько же вам лет? – удивленно посмотрев на меня, спросили его друзья.
– Двадцать семь! – не успев сообразить, по привычке, брякнула я.
Воцарилось неловкое молчание. Получалось, что либо я родила, будучи школьницей, либо, что гораздо вероятнее, нагло вру.
– Ну, мне пора, – я готова была провалиться сквозь землю от стыда, – меня ждет машина.
«Вот овца, – ругала я себя, быстро выходя из терминала, – не можешь врать, не ври, посчитала бы для начала, идиотище!» Слава богу, что спрашивать женщину о возрасте начало считаться верхом бестактности.
В Википедии почему-то больше. Поскольку Википедия считается авторитетным ресурсом, мне стало неприятно. Мы с Васей, который стал совсем взрослым и уже давно жил в Канаде, исправили ошибку. На следующий день в Википедии я опять стала старше. Эй, мне чужого не надо, своего хватает! Мы исправили снова. Да что ты будешь делать! Какой-то злостный админ с маниакальным упорством исправлял дату моего рождения, аргументируя, что все артистки врут. Надо признаться, аргумент обоснованный, но не в этот раз. Я написала в ЖЖ гневный пост, где рубила правду (опустим то, о чем писала выше) и обвиняла админа в некомпетентности и пристрастном ко мне отношении. «Займись делом, дружок, – заканчивала я пост, – нечего паразитировать на моей жизни». Через пару дней я получила письмо от Википедии, где были извинения и ссылка на указ Президента о получении мной российского гражданства. Там была указана дата моего рождения, совпадающая с той, на которую я претендовала. Этот документ посчитали достаточно основательным. Правда восторжествовала!
Конец моему страданию положил Интернет. В разных источниках он указывал разный год моего рождения, где-то меньше, где-то больше.
На самом деле, я благодарна тому злостному админу. Я, наконец, приняла свой возраст и перестала его стесняться. У меня начался роман с парнем намного моложе меня, и этот факт его вообще смущал. Дети, говорите правду, с ней живется гораздо спокойнее. Когда мне исполнилось пятьдесят, с удовольствием отыграв юбилейный концерт в «Крокусе», я рассказала об этом на телевидении. Моя жизнь наполнилась удивительной гармонией. Все отметили, что я выгляжу лучше, чем раньше. Возможно, так оно и есть, в голове у меня прояснилось, с возрастом я набрала пару, как выясняется, не лишних килограммов и перестала быть угловатой. Сбылось пророчество моих родственников – они всегда были уверены, что если я чуть поправлюсь, то обязательно стану красавицей.
Sexy
Сексуальность – товар, который хорошо продается. Поэтому все, что хотят продать, пропитано сексом. Реклама кофе и колготок, прокладок и машин, лекарств и квартир, кондиционеров и цемента сладострастно шепчет, стонет, извивается и обещает запредельное наслаждение. Разве что не женится. Про популярную музыку я вообще молчу. Очень много секса витает в информационном пространстве.
Я даже перестала на это реагировать. Как в бане. Если в кино попадаются сексуальные сцены, я перематываю – мне скучно. Читать про это в художественной литературе – смешно.
Такое ощущение, что сплошь и рядом все вокруг сексуальные гиганты.
«Ra-Ra Rasputin, Russia’s greatest love mashine». На школьном выпускном вечере я пела песню «Бони М». В кудряшках и нежно-розовом платье. Ничтоже сумняшеся, не понимая слов – печатный текст в то время было не найти. Я его заучила на слух, как попугай. А что, музыка классная, что-то там про Распутина. Вся школа с удовольствием послушала и потанцевала. Учительницы английского языка на выпускном не было, исправить эту абракадабру никто не смог – остальные понимали не больше моего.
А что стоила знаменитая фраза, сказанная советской участницей телемоста Ленинград – Бостон. «В СССР секса нет!» На самом деле мы просто не употребляли это слово. Она была права. Наверное, это было плохо – мы пользовались только ненормативной лексикой, если нужно было говорить на эту тему, ведь секс, конечно, был. Реальный, разный и живой. Но его не было в медиапространстве, даже на эстраде, упаси бог, все было очень пристойно. Секс был дома, на хате у друзей, на даче, в подъезде, где угодно, потому что единственной проблемой было место, где им можно было заняться. Вопрос с жильем стоял остро. Поэтому все женились, это облегчало проблему «Где?». И еще секс был абсолютно естественной вещью, как дышать. Мы не сильно его обсуждали, поэтому и не сравнивали себя с кем-то.
Мы ничего не знали о сексе.
Самиздат Камасутры я читала, уже будучи студенткой, на лекциях из-под стола, домой не давали.
Первой секс-бомбой, разнесшей информационное пространство Советского Союза в клочья, была итальянская певица Сабрина Салерно, или попросту Сабрина. Ее показали в передаче «Утренняя почта». Мне кажется, вся страна испытала шок от того, что такое бывает. Обтрепанные, короткие джинсовые шорты, разрезы на белой короткой футболке, сквозь которые была видна внушительная, колышущаяся в такт танцевальным движениям грудь, тонкая талия, чудесные каштановые волосы, глаза, губы, зубы, просто караул! Так вот как там у них! Мы тоже так хотим! «Она очень Sexy», – сказал кто-то. И это была небольшая, но революция. Мы стали употреблять это слово. Секс. Стали говорить о нем. С каждым годом все больше и больше.
Но мне почему-то кажется, что когда много говорят, то гораздо меньше делают.
Вся энергия уходит в разговоры.
Быть красивой или просто симпатичной теперь оказалось мало. Необходимо быть сексуальной. И началось. Грудь, губы, волосы, ногти, ресницы, брови, зубы – все можно было получить! Все нарастить, заколоть, вставить, наклеить! Мы в одночасье лишились опоры, которой была естественность, и свернули на кривую дорожку новых стандартов красоты и поведения. Когда я первый раз попала в Амстердам (это был мой первый круиз), мы бегом побежали в квартал Красных фонарей и провели там несколько часов. Заходили во все магазины, смотрели всякие глупости, хихикали, делали вид, что мы свободные, и так все знаем. Вечером, вернувшись в каюту, я отчаянно загрустила. Что-то сломалось в моем восприятии. «Как можно так испохабить такое хорошее дело, – думала я, вспоминая то, что видела. – Зачем?»
Секс и Малый Театр
В первый раз эмоций было так много, и они искрили так сильно, что в памяти остались только освещенные этой вспышкой фрагменты тел, распятых на жестком остове родительского дивана. И, слава богу, никто никуда не торопился – мама уехала в командировку.
Желательно, чтобы работали люди опытные. Можно ведь почти сразу открыть золотую жилу, а можно своим неловким кайлом завалить все к чертовой матери так, что даже последующие старатели утомятся откапывать и не найдут того, чего искали. На следующий день плюнут и пойдут дальше.
Лишение девственности суеты не предполагает.
Дело это медленное и обстоятельное, как разработка нового месторождения.
Мне повезло – он был старше, мы были влюблены и собирались пожениться. Первая же мамина командировка послужила спусковым механизмом. Я была абсолютно невинна, даже не знала, что женщины испытывают оргазм. Это не помешало мне испытать его примерно через месяц, я очень удивилась и спросила, что это со мной только что было? Начало развитию моей сексуальности было положено.
Мне кажется, не бывает фригидных женщин, бывают плохие любовники. И желание соответствовать непонятно откуда взятым стандартам. И боязнь объяснить партнеру, чего тебе хочется. И боязнь показать ему, что ты не испытываешь оргазма. Поэтому иногда только и останется, что мягкий кожаный диван у психоаналитика и шлифовка актерской игры – все эти ахи-охи, рассказы подружкам про множественные оргазмы и томное закатывание глаз. Потом, в попытках понять, в чем дело, ты начинаешь смотреть порно, в котором девушки практически никогда не кончают, зато делают акробатические этюды не хуже цирка Дю Солей. Часто мужчины, тоже насмотревшись порно, пытаются показать свою молодецкую удаль и так, и сяк, и наперекосяк, и вдоль и поперек и несколько часов кряду. Либо все заканчивается настолько быстро, что и писать не о чем.
– Вот я вчера девчонку снял, кончала, как пулемет! – гордо заявляет мне мой приятель, сам сильно удивленный своими способностями.
– Видимо, пулеметчик – асс, – ехидно замечаю я. – И что, реально было круто?
– Конечно! Но, если честно, она задала такой бешеный темп и так громко орала, что я даже утомился.
Да, про пулеметы мы слыхали. Из Малого театра. Так ведь бывает. У многих секс превращается в спорт, в постоянное доказательство себе и окружающим, что я – о-го-го! Юные модели, походы в ночные клубы, типа, потанцевать!
Но давайте себе не врать – первый секс с новым партнером редко когда бывает качественным. Поскольку нет особого доверия, оба на стреме – вдруг не получится, вдруг не встанет, вдруг целлюлит заметит, а вдруг поймет, что я не могу расслабиться, а я сегодня пьяный и мне по барабану, и вообще слишком много всяких но, чтобы кончить через 30 секунд, после того как тебе задрали юбку и завалили на кухонный стол, смахнув с него кастрюлю борща, муку и вареники, или что там обычно бывает в кино. Много лишних и бессмысленных движений, которыми прикрывается отсутствие главного. Секс без любви – желание взять. Взять-то надо побыстрее. Взять и свалить. А в любви мы отдаем. Отдаем с удовольствием и без суеты. Так что я – за любовь! А секс – весьма простое и приятное занятие, как петь, например. Согласны?
Флирт, король, юноша и косметолог
Компания у нас большая, шумная и разномастная. Достаточно случайная. То есть каждый с кем-то знаком, но в таком составе собрались в первый раз. По левую руку от меня находится вполне симпатичный тридцатилетний молодой человек, исполняющий обязанности принимающей стороны (я на гастролях), справа – очень красивый, с тонким породистым лицом пожилой (?), но во всяком случае точно не молодой, лет около шестидесяти американец. Интересно, а шестидесятилетние мужчины относят к себе термин «пожилой» или, скорее всего, нет? Может «зрелый»? Хотя, положа руку на сердце, все же «перезрелый». Чуточку. Самую малость. Обидно, но «пере».
Оба этих человека оказывают мне явные знаки внимания. Я вся извертелась, но с удовольствием подбрасываю улыбки и слегка томные взгляды в топку их тщеславия. Напротив нас троица отличных, веселых наших мужиков, тоже находящихся в возрастной категории «слегка пере». Все выпивают, ржут, по бокам находятся командировочные и от этого сильно расслабленные дамы. В воздухе пахнет каким-то осенним, запоздалым флиртом. Мне тоже хочется кокетничать, потому что вечер по-летнему теплый, ну и просто так, для общего развития.
Я поворачиваюсь к американцу и совершенно искренне говорю, что у него очень красивое лицо и ему надо сниматься в кино в роли короля, или Марка Антония, или еще в чем-то породисто-героическом. Он слегка обалдевает, но я ведь артистка, дитя природы, мне можно все. Смущенно улыбается (неслабо я прошлась танком), но заметно оживляется. Я с удовольствием смотрю на его тонкий прямой нос, точеное бледное лицо с высоким мраморным лбом, обрамленное короткими, сильно поредевшими на макушке седыми волосами, на его выразительные карие глаза с лучиками морщинок, на хорошо очерченный подбородок с едва заметной ямочкой. При этом я пытаюсь переводить ему анекдоты, которые травят мужики напротив.
С юношей справа мы тихо смеемся, находя сходство у всех присутствующих с героями мультиков. Сам же юноша высок и строен, у него темно-русые волосы, голубые глаза и девичий, розовый румянец. Сегодня днем мы поднимались наперегонки по высоченной лестнице и сбегали обратно. Это было безумно увлекательно, так как, несмотря на то что я старше, я все равно бегала быстрее и легче.
Мужички напротив раскраснелись, разгорячились, сбросили пиджаки, явив моему взору животы глобусами и густую седую поросль, стремительно рванувшую вверх из-под расстегнутого воротничка рубахи. Раскрасневшиеся командировочные дамы, вцепившись в их бледные руки с обвисшими бицепсами, образовали плотное кольцо.
Американский король, воодушевившись моими комплиментами, встрепенулся как молодой петух и попытался увлечь меня беседой, придвинувшись поближе, так как за столом стало слишком шумно. Вот он рассказывает, а я смотрю на его руки. Они красивой формы, но покрытые какой-то чересчур белой, сухой, будто пергаментной кожей (или это свет такой?). Когда он в какой-то момент накрывает мою руку своей, меня передергивает. Нет, Ваше Величество, держите дистанцию, Вам не к лицу замашки записных ловеласов. И еще у Вас растут волосы в носу. Длинные, седые и жесткие. Вам надо их щипать пинцетом. Это больно, я знаю. Я замечаю желтовато-серые, слегка стершиеся нижние и неестественно белые, ровные, с каким-то металлическим крюком сбоку, верхние зубы. Бледные десны. Слишком густые, длинные брови.
Мне становится дурно. Я, извинившись, отодвигаю стул и выхожу в туалет. Там, вымыв руки и отдышавшись, пристально разглядываю себя в зеркале. Фу-у. Американец старше меня ровно настолько, насколько я старше румяного молодого человека. Я с ужасом пытаюсь найти у себя признаки разрушения. Волосы я давно крашу, поэтому даже не замечаю появляющиеся седые волосы, в носу у меня ничего не растет, задница пока не обвисла, еще бы, я все лето бегала как молодой сайгак. Руки… да, кожа рук чуть суховата, ничего, у меня есть крем в сумочке, сейчас намажем. Втерев изрядное количество крема и промокнув руки бумажным полотенцем, я выхожу обратно в зал.
Пьяная, счастливая, вспотевшая соседская троица с висящими на ней такими же счастливыми командировочными тетками выделывают уморительные па на паркете танцпола, обдавая всех запахом перегара, табака, острой пищи и вот этого всего «пере», что несет в себе их долгая, вполне счастливая, но не очень здоровая жизнь. Хочется на воздух. Американец пытается меня увлечь на танцпол, но я протестую мысленно так, как будто меня волокут в преисподнюю. Вежливо отказавшись, я демонстративно зеваю и прошусь домой. Вырвавшись на волю, мы целый час гуляем с молодым человеком по городу, и когда он берет меня за руку, чтобы перевести через дорогу, его природный румянец становится пунцовым, и я ощущаю удар током. Потом мы бежим по пустой улице, как дураки, и смеемся. И он держит меня за руку. И мне не хочется ее убирать. И пахнет от него умопомрачительно! Свежестью. И тем, от чего хочется целоваться. Ну а что дальше? А ничего. Флирт не должен ничем заканчиваться. Это процесс.
Так сколько еще мне можно флиртовать? «Доколе?» – спросили бояре царя-батюшку. Пока не знаю.
Я все еще хочу заниматься любовью и думать, что у меня куча времени и самое интересное впереди.
Я думаю, что еще в обойме, в играющем составе.
Сколько мне осталось? Кстати, а когда наступает этот перелом? Вот хороший возраст, а вот уже нет. В 30 лет, в 40? в 50? Или в 60?
Однажды я пошла к косметологу. Каюсь, по подарочному сертификату. Косметолог оказался довольно молодым, но совсем невзрачным мужчиной, что уже было подозрительно. Разве мужчина способен понять наши переживания! Тем не менее я села на кушетку, он бросил быстрый взгляд на мое лицо и начал долго рассказывать об услугах, которые они предоставляют, и о том, как моя кожа после этих процедур начнет светиться молодостью.
– В темноте, – мрачно пошутила я. Парень мне не понравился.
– А скажите, пожалуйста, сколько вам лет? – спросила я, лежа на кушетке с японской коллагеновой маской на лице.
– Тридцать два, – ответил доктор. – Мне кажется, вам необходимо сделать обертывание японскими водорослями.
Вот идиот! Необходимо! Разве можно так говорить женщине? То есть все так плохо, что уже необходимо!
– Скажите, пожалуйста, – елейным голосом продолжаю я, – строго между нами, мне просто интересно, а вот вам лично какого возраста женщины нравятся?
– До тридцати, наверное, не больше, – наивно выдал этот осел, обрадовавшись интересом к своей персоне.
И этот человек мне предлагает обертывать задницу водорослями! Чтобы я молодела на глазах. Для чего? Для чего он там работает, если после тридцати мы уже для него не кондиция! Это как в морге – макияж «в последний путь».
– Спасибо большое, от обертывания я, пожалуй, воздержусь, все равно понравиться таким, как вы, у меня нет никаких шансов, – я не смогла удержаться, чтоб не подпустить яду.
– Э, – заблеял доктор, – я не то хотел сказать! Вы очень хорошо выглядите!
– Так, значит, мне не надо делать столько процедур? Или надо? – я веселилась от души.
– Это же все для профилактики!
Доктор запутался в показаниях и не знал, что делать. Я сказала, что у меня, к сожалению, мало времени и мне нужно идти.
Возраст – очень странная штука. Когда тебе двадцать, пятнадцатилетние для тебя не люди. Так, личинки человека. Сорокалетние кажутся стариками, более старшие – стоят одной ногой в могиле. А сорокалетние с удовольствием принимают двадцатилетних за равных. Потому, что чувствуют себя двадцатилетними. Ты всегда будешь для кого-то старым, а для кого-то молодым.
Если ты не перекрыл каналы для связи с Мировым разумом, то у тебя будет нужное количество энергии. Сексуальной, в том числе. Когда она начинает уходить? Когда ты перестаешь ее тратить должным образом. Ну это все высокие слова, пустая болтовня, скажете вы. А что нужно делать, чтобы в сорок выглядеть на двадцать? А в пятьдесят на тридцать? А теперь скажите, для чего вам это нужно? Вы хотите нравиться двадцатилетним? Хорошо, почему бы и нет. Вы им непременно понравитесь и в вашем возрасте, если будете интересными, уверенными в себе и счастливыми. Такие люди нравятся всем, разве нет? А если у вас будет много интересов, то вы вряд ли загубите свое здоровье, вам будет некогда бухать, курить, валяться перед телевизором и заедать тоску по уходящей молодости. Вы будете быстрыми, гибкими и привлекательными.
Мне хочется реабилитировать возраст.
Это не дурная болезнь. Это количество энергии, которая есть в тебе.
Двадцатилетние как раз заняты тем, что метят территорию. Сексуально. В этом проще всего реализоваться. Они хотят всегда и везде. Им с тобой интересно. Ты от них не требуешь в подарок новую сумочку. Они говорят и делают глупости. Как это мило. Они не рассказывают тебе весь вечер, как круто у них налажен бизнес – у них нет еще бизнеса. С ними ты впадаешь в детство и реально лучше выглядишь. На какой-то момент у вас наступает полная гармония. Ты способна испытать сильную страсть. Но страсть на то и страсть, чтобы угаснуть. И уже невозможно смотреть, как они падают в тех местах, где ты уже давно упала, поднялась, сделала выводы и огородила опасное место флажками. Им, наконец, пришла пора утверждаться в жизни по-другому, строить свой бизнес и рассказывать о нем весь вечер, но уже кому-нибудь другому.
У вас с двадцатилетними будут разные интересы. Если только вы не захотите войти в эту реку второй раз. Вам нравится тусить по ночам? Нестись на бешеной скорости на тачке друга? Хотя в этом случае все друзья будут гонять на вашей. Вы хотите с пеной у рта доказывать, что нужно все разрушить, для того чтобы построить все новое и крутое?
Вы хотите, чтобы вся эта веселая компания ввалилась к вам под утро, осталась на пару дней, опустошила холодильник и заблевала балкон?
Вы ведь скучаете по этому?
Или по чему-то другому? Мне кажется, вы скучаете по свободе. По отсутствию ответственности.
Это глупые молодые девушки хотят замуж, детей и ответственности. Они просто не знают, что это такое. А вы знаете. Ответственность – самый тяжелый груз на свете. Теперь, к счастью, ответственность ослабляет свою бульдожью хватку. Дети уже практически выросли, ты с ними дружишь. Тебя по-прежнему называют девушкой, и ты нравишься мужчинам.
Главное богатство возраста – опыт, сын ошибок трудных. Шутка. С нашим опытом мы стали лучше, чем были в двадцать. Спокойнее, увереннее в себе, мягче. Мы учли все сделанные ошибки и решили их больше никогда не повторять. Можно сказать, достигли полного расцвета. И наконец-то мы искренне хотим секса, во всем его многообразии, глубине и философском наполнении. Дозрели, видимо. В юности с секса снимался первый слой, шкурка, которая и казалась всем яблоком.
Секс – не более чем инструмент, не более чем короткая юбка, которую ты надеваешь, чтобы все упали. Ты не так хочешь секса, сколько того, чтобы тебя хотели абсолютно все. Нет, ты, конечно, получаешь удовольствие, но обходишься без него легко и просто. Часто симулируешь. И вдобавок ко всему испытываешь подсознательное девическое отвращение к самому физиологическому процессу, разные там запахи, вкусы, звуки, волосы… Фу. А сейчас? А сейчас тебе это все нравится! И звуки, и запахи! И вся палитра! И все яблоко, до самой сердцевины. С огрызком. Отлично! Мы все можем и уже ничего не боимся. Мужчины чувствуют, что мы понимаем толк в сексе. При условии, что мы позитивны, уверены в себе, здоровы и красивы. Этот набор нам здорово пригодится по жизни.
Самые сильные чувства я испытывала от осознания своей пробудившейся женской власти и от манипулирования противоположным полом.
А как же бывают привлекательны мужчины в возрасте! Но опять же – состоявшиеся, то есть находящиеся в гармонии с окружающим миром, здоровые, что сложнее, не обрюзгшие, полные сил и энергии! Не так-то просто встретить? Факт! Но есть такие люди. Я вот беседовала с Ричардом Гиром, ему уже за шестьдесят, и он был великолепен. В глазах – ядерный реактор. Я млела.
Делаем выводы. Возраст сексуальности не помеха. Ты в игре, пока сильная, здоровая, естественная, полная энергии и, следовательно – красивая. Доколе? А это уж как кому на роду написано. Пока смотришь вперед, пока способна гореть и пока у тебя есть деньги. Нет, не для того, чтобы платить молодым мальчикам, а для того, чтобы чувствовать себя уверенно.
Знаете, как я определяю, что все закончилось? Когда люди начинают с жаром интересоваться политикой и критиковать общественное устройство. Тогда я понимаю, что все, игрок сел на скамейку запасных, вряд ли сыграет в этом сезоне, да и вообще.
Потом все-таки это произойдет. Мы постареем. Очень незаметно для себя.
– Петрович, а помнишь, как мы в молодости за девками бегали?
– Помню, конечно. Только не помню зачем.
Нам нужно вовремя уйти со сцены, но это не так страшно, как кажется.
Мы будем играть в другую игру, не менее увлекательную.