Аманда Рейнольдс

Слишком близко

© Amanda Reynolds, 2017

Школа перевода В. Баканова, 2018

© Издание на русском языке AST Publishers, 2018

* * *

Двадцать один день после падения

Я инстинктивно отворачиваюсь от мужа и сползаю к самому краю кровати – только бы оказаться подальше. Сознание словно парит в невесомости между сном и явью. Поежившись, крепче зажмуриваю глаза. Глубокая ночь окутывает холмы черным покрывалом. Ветер продирается сквозь кроны высоких деревьев у подъездной дорожки, дождь барабанит по черепице и стекает по каменным стенам. Наш дом, перестроенный из амбара, возвышается на холме одинокой глыбой. Я буквально вижу, как вода заливает огромные окна и затапливает сад, постепенно просачиваясь в почву.

Муж размеренно сопит рядом, дом наполнен ночными звуками: тиканьем часов на кухне, тихим жужжанием сушилки для белья. Я закутываюсь в одеяло и отдаюсь во власть подсознания, почти физически уходя от реальности. В памяти всплывают картины прошлого, неяркие и обрывочные. Чем настойчивее я вглядываюсь, тем бесцветней они становятся, как будто дразнят. И тут неожиданно возникает новый образ, непрошеный, но желанный. Как ни хочу я воскресить прошлое, в глубине души мне страшно узнать правду.

Он хватает меня и с силой припечатывает к стене, навалившись всем телом. Его глаза сверкают не то от страсти, не то от гнева. Я тянусь руками к его лицу, ищу его взгляд в надежде, что он одумается. Жарко сопя мне в ухо, он перехватывает мою руку, вонзает ногти в запястье, так что на коже проступают капли крови, и снова резко прижимает меня к стене. Точно помню, что я сопротивлялась – впившись ногтями, сжимала его руку, пока он не вскрикнул от боли.

Я открываю глаза. Теплые рассветные лучи рисуют затейливые узоры на потолке. Грудь мужа медленно поднимается и опускается в такт дыханию. Через мгновение он приоткрывает глаза и улыбается мне невинно и беззаботно, как будто прошлого года и не было.

Глава 1

Падение

Гладкие плиты холодят спину. Прожилки цемента, образующие орнамент на полу, шершавые, как пилочка для ногтей. Я могу пошевелить только левой рукой, но ощущаю себя невесомой.

– Джо, ты меня слышишь? – шепчет Роб, влажно дыша мне в ухо и царапая щеку щетиной. – Джо, ответь, ради бога! Как ты себя чувствуешь? Скажи что-нибудь!

Его голос, многократно усиленный эхом, рассеивает тьму и выталкивает меня в реальность. Я хватаю ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. В двери стучат, настойчиво требуя открыть, но Роб не реагирует, бесконечно допытываясь, что со мной. Я молчу, не в силах произнести ни слова. Наконец он открывает дверь, впуская в дом ледяной ветер. Я слышу женский голос – спокойный и размеренный – и проваливаюсь в блаженное забытье; меня словно окутывает прохладное одеяло, освобождая из стальных объятий боли.

Сознание возвращается, неотвратимо и настойчиво. Сначала сквозь сомкнутые ресницы проникает свет, следом приходят звуки и наконец изображение. Трудно сказать, как давно я тут лежу. Я пытаюсь вспомнить, что произошло, беспокойно шаря пальцами по каменным плитам, как будто ищу успокоения в их прохладе.

Я была на лестничной площадке, Роб гнался за мной по пятам…

– Нет!

– Не волнуйтесь, Джо. Вы снова потеряли сознание. Сейчас мы окажем вам помощь, – говорит женщина. От нее исходит резкий вяжущий запах, теплое дыхание щекочет лицо. – Пожалуйста, лежите спокойно.

Я дрожу всем телом на ледяном сквозняке, проникающем во все уголки огромного дома. Пятнадцать лет назад я еще надеялась, что мы сможем укротить стихии и обжить эту пустошь, но ветер оказался сильнее. Суровые вихри выдергивают тонкие побеги из нежной почвы, расшвыривают саженцы, срывают ворота с петель, выхватывают из рук двери машин, ломая ногти и оставляя синяки на голенях.

– Джо, ты помнишь, что случилось? – спрашивает Роб. – Ты упала. Оступилась и упала с лестницы. Я шел следом. Я пытался тебя спасти, Джо! Пытался спасти! – настойчиво повторяет он, как будто это воскресит мою память.

В палец впивается иголка, плечо обхватывает манжета тонометра, тело облепляют датчики. Я силюсь приподняться, но Роб велит лежать спокойно и, взяв меня под мышки, сажает к себе на костлявые колени. Я безвольно повисаю в его объятиях, таких тесных, что трудно дышать.

– Джо, можете ответить на несколько вопросов? – говорит спокойный голос.

– Она только очнулась! – кричит Роб, и я вздрагиваю от боли в висках. – Что за срочность?

– Роб, помолчите, дайте Джо ответить, – твердо говорит голос.

Я открываю глаза. В лицо бьет яркий свет, при виде уходящих вверх ступеней кружится голова.

– Он мне мешает, – говорю я. Горячие пальцы Роба гладят мне шею и сжимают плечи. – Попросите его отпустить меня! – Я вырываюсь и вскрикиваю от боли.

– Роб, отодвиньтесь, пожалуйста, и позвольте нам делать свою работу. – Женщина склоняется надо мной, и я стараюсь ответить на ее бесконечные вопросы: где болит, как я себя чувствую. – Джо, вы помните, что делали, прежде чем упали?

Я смотрю на дверь в комнату Фина.

– Переживала. Из-за Фина.

– Фина? – участливо переспрашивает она.

– Это наш сын, – подсказывает Роб, стискивая мою руку.

Запястье пронзает боль. Разжав пальцы, Роб просит прощения, повторяя снова и снова, что он не нарочно. Мне хочется одного – чтобы он убрался подальше.

– Роб, пожалуйста, не мешайте. – Женщина берет меня за второе запястье. – Джо, я сейчас дам вам обезболивающее.

– Уберите его от меня! Пусть он уйдет! – Голова словно наполняется кипятком, который вот-вот прожжет череп. Веки сами собой опускаются; голоса затихают где-то вдали.

Когда я открываю глаза, свет еще ярче прежнего. Меня встряхивает: машина «Скорой» спускается по холму. Провода от каких-то аппаратов, бесконечные вопросы… Роб снова рядом, и от него не спастись: я крепко пристегнута к кровати ремнями. Не знаю, почему он мне так неприятен, но от его прикосновений меня передергивает.

– Сколько лет вашей жене? – спрашивает незнакомка. Наконец удается разглядеть ее лицо – она моложе, чем я думала.

– Пятьдесят пять. – Судя по голосу, Роба душат слезы. Странно, он ведь никогда не плачет.

– Нет, – еле слышно шепчу я. – Еще не исполнилось.

– Что ты говоришь, Джо? – Роб склоняется надо мной.

Отвернувшись, я прикрываю глаза и пытаюсь заснуть, но тут же подскакиваю.

– А дети знают?

– Я им позвоню, когда приедем в больницу.

Не нужно их беспокоить, прошу я. Особенно Фина, у него и так полно забот в первый день учебы.

– В первый день? – изумляется Роб. – Джо, ты о чем?

Отвечать нет сил, и я снова закрываю глаза. Череп, словно гироскоп, реагирует на все ухабы и неровности на дороге. Я представляю, как мозг плавает в жидкости, как плод в матке. Боль не дает провалиться в сон, а язык, несмотря на ясность сознания, не слушается. Почему Роб сказал, что мне пятьдесят пять, он же обычно такой педант? До моего дня рождения еще два месяца.

Машина резко поворачивает за угол, и Роб снова повторяет, что я упала, затем склоняется надо мной и, едва не касаясь губами моего рта, шепчет:

– Джо, все будет хорошо, я обещаю.

– Довольно с меня твоих обещаний, негодяй! – шепчу я.

Глава 2

Один день после падения

– Если ты захочешь меня убить, то каким способом? – спрашиваю я, протягивая к Робу руки в темноте. – Я-то уже все решила: зарежу тебя кухонным ножом. – Я смеюсь и придвигаюсь ближе, гладя его обнаженную грудь.

– А я еще не думал. – Он подносит мою руку к губам и осыпает ладонь поцелуями. Я взвизгиваю от удовольствия, а он прижимает меня к себе. В его объятиях так надежно и тепло…



– Да уж, натерпелись вы страху! – Зычный голос медсестры выдергивает меня из глубокого сна. Она отодвигает шторы, и я невольно моргаю, прикрываясь от дневного света левой ладонью. Правой рукой больно шевелить. Фокусирую взгляд на медсестре. Из тугого узла за затылке выбиваются светлые локоны. Движения порывистые и энергичные, под стать бодрому тону разговора.

– Обход уже начался, так что давайте сядем. – Она вынимает пульт от телевизора из моих слабых пальцев, второй рукой распутывая провода, и нажимает кнопку, поднимающую изголовье кровати.

– Не знаете, муж принес мой телефон? – Я улыбаюсь, но голову пронзает резкая боль между висками, как выстрел навылет. – Я без него как без рук.

– Ох уж эти дамочки со своими телефонами! – смеется медсестра, расправляя одеяло. – Пока нет, думаю, он в пути. Он так волновался о вас вчера – все твердил, что вы упали, как будто не мог поверить… Бедняга, такое потрясение! – Должно быть, я морщусь, потому что она торопливо спрашивает: – Плохо, да, Джо? Что болит?

– Голова. – Глаза наполняются слезами, и я зажмуриваюсь в надежде унять мучительную пульсацию в висках. Не выходит. – Я ничего не помню. Все только повторяют, что я упала, но сама я ничего не знаю. Может, вы знаете?

Она снова раскрывает бежевую папку.

– Давайте-ка почитаем.

Я опускаю глаза и разглядываю больничную рубашку и предплечья, лежащие поверх одеяла. Из-под тугой повязки, идущей от пальцев до локтя правой руки, расплывается огромный синяк. Два ногтя сломаны под корень, как будто я в отчаянии пыталась уцепиться за что-то твердое.

– Тут написано, в восемнадцать ноль две приехала «Скорая», – будничным тоном сообщает медсестра. – Вы свалились с лестницы, дорогая. Не помните?

Я качаю головой, и виски сжимает новый жестокий спазм.

– Помню, что лежала внизу лестницы, а потом, наверное, потеряла сознание. Не знаете, в котором часу вчера вернулся Роб? – Я начинаю плакать: доброта медсестры располагает к доверию. – И я толком не помню, что было в больнице. Когда муж ушел домой?

– Джо, не мучайте себя. Я попрошу врача дать вам обезболивающее посильнее. А пока полежите. – Она придвигает стационарный аппарат для измерения давления ближе к кровати и надевает мне манжету на предплечье. – У вас дети есть?

– Двое. Саша и Фин. Фин только что уехал в университет.

Она улыбается.

– Представляю, как вы гордитесь ими. А дочь тоже будет поступать?

– Она уже закончила учебу, нашла работу и живет отдельно.

Медсестра громко смеется.

– Да ладно! Вы же совсем молодая!

В дверь стучат, и медсестра бросается открывать. Манжета наполняется воздухом – кажется, «липучка» сейчас расстегнется – и плавно сдувается. В палату заходит молодой мужчина с темно-карими глазами.

– А вы сегодня лучше выглядите, миссис Хардинг, – произносит он с сильным акцентом. Затем интересуется у медсестры моим давлением – судя по всему, вчера вечером оно было нестабильно.

– Отличные новости – давление уже в норме. – Она бросает на меня взгляд, строго приподнимая брови, как будто я наконец взялась за ум.

Я улыбаюсь в ответ и прошу ее посидеть со мной еще немного. Ну вы и выдумщица, смеется она, однако я настаиваю: боюсь оказаться с Робом наедине. Стоит мне подумать о нем, как перед глазами встает его перекошенное лицо там, на лестнице, хотя подробностей я не помню. Мы ссорились? И поэтому я упала? Пыталась убежать от него?

– Так-так. – Врач изучает записи в папке и удовлетворенно кивает. – Очень хорошо. А как головная боль, Джо?

– Не проходит, – отвечает за меня медсестра. – Мы даже немного поплакали.

– Тогда я выпишу обезболивающее. Вас тошнит? Голова кружится?

– Вроде нет.

Его темные глаза просвечивают меня, словно рентгеновский луч.

– Вы успешно прошли все наши цветовые тесты[1]. Если хотите, можете ехать домой. – Я медлю, но он продолжает: – Вот и хорошо. Я выпишу вам обезболивающие. И вам выдадут информационные проспекты, помните, мы о них говорили?

– Я не… – Открывшаяся дверь прерывает меня на полуслове.

– Дорогая, ты выглядишь немного лучше. – Роб появляется на пороге с дорожной сумкой в руках, и посторонившись, пропускает медсестру в коридор. Он ставит сумку на пол и наклоняется меня поцеловать, но я отворачиваюсь. Нахмурившись, он спрашивает, как я себя чувствую.

– Мистер Хардинг. – Врач протягивает небольшую ладонь мужу. – Я мистер Агравал, мы с вами коротко поговорили вчера вечером. Судя по всему, ваша жена идет на поправку. У нее неприятное растяжение сухожилия на правой руке, синяки и ушибы, но больше всего нас беспокоит травма головы. Она сильно ударилась и, как я понимаю, несколько минут провела без сознания.

– Правда? – Я вспоминаю рассерженное лицо Роба, холодный пол в холле… Между этими эпизодами – пустота. Меня везли на «Скорой», потом мы целую вечность ждали рентгена и узи, а потом еще не сразу нашли свободную койку; Роб настаивал на частной палате, и это привело к новой задержке. Мне до смерти хотелось спать, даже о детях я забыла. Сейчас эта мысль приводит меня в ужас. – Как дела у Саши и Фина? – спрашиваю я, прерывая диалог Роба с врачом.

– Она была без сознания минуту-две, точно не помню. – Роб садится на стул у койки и кладет кулак на голубое вафельное покрывало. – У детей все хорошо. Конечно, оба за тебя волнуются, но в остальном все отлично.

Ничего, скоро увидитесь, заверяет врач – наверное думает, что дети еще школьники и живут с нами.

– Домой? – Роб встает на ноги. – Прямо сейчас?

Врач сообщает, что в ближайшие сутки-двое меня нельзя оставлять одну, однако в целом я готова к выписке. Роб протестует: по его мнению, мне нужен больничный уход. Врач уверяет, что под присмотром я вполне могу находиться дома. Это невозможно, взвивается Роб. Ему нужно подготовиться, у него работа и прочие дела. В последний момент вспомнив о моем присутствии, он добавляет, что все решаемо, только нужно сделать несколько звонков. Между прочим, мог бы с этого начать! На его фальшивую улыбку противно смотреть, и я отвожу глаза.

– Вот и хорошо. – Врач делает какие-то записи. – Конечно, меня беспокоит потеря памяти. Амнезия часто сопровождает такие травмы, но в данном случае поражает ее масштаб. Я только что напомнил вашей жене о…

– Не поняла. – Я перевожу взгляд с врача на мужа. – О чем это он?

Роб снова опускается на стул у кровати.

– Вчера вечером, после падения, врач со «Скорой» попросила тебя описать самое последнее событие, которое ты помнишь. Знаешь, что ты ответила?

Что же было вчера? «Скорая», бесконечные обследования, мутный сон после снотворного…

– Помню, как ехала в «Скорой», потом…

– Нет, до того. – Он косится на врача. – Ты что-то сказала про Фина, что тебе грустно, а потом уже по дороге в больницу…

– Джо, расскажите о своем самом недавнем воспоминании, – вмешивается врач.

Я знаю, что очнулась на полу, на холодных каменных плитах. Дверь была распахнута, и в холле бушевал ветер. Я пытаюсь вспомнить, что было до этого, но связная картина не складывается.

– Кажется, мы с тобой стояли на лестничной площадке, – говорю я Робу. – Что между нами происходило?

– Мы спускались, но тут ты оступилась. Не помнишь?

– Не торопите свою жену, мистер Хардинг. – Врач придвигается ближе. – Пусть она сама расскажет.

– Извините. – Роб отходит к окну и поворачивается к спиной.

– Самого падения не помню, – говорю я. – Помню только, что очнулась внизу.

– А что было перед этим, Джо? Хоть что-нибудь можете назвать?

Я медлю, пытаясь в этот раз воскресить в памяти хоть какую-то мелочь. Еще и головная боль мешает сосредоточиться. Не могу утверждать, что мы с Робом ссорились, но события того дня представляю себе вполне ясно.

– Мы только что вернулись: отвозили сына в университет, – говорю я. Роб оборачивается ко мне, прикрыв рукой рот. – Я не хочу испортить Фину начало учебы. Скажи ему, чтобы не волновался и не приезжал.

– Господи, Джо! Это правда последнее, что ты помнишь? – Роб снова опускается в кресло у кровати. – Вчера вечером ты была немного не в себе, однако я думал, что к утру…

– Что к утру? – Я пытаюсь подняться, правое запястье пронзает боль.

– Я знаю, что ты не помнишь падения, но… – Он отводит взгляд, косясь на врача.

– Что случилось? Что-то с детьми? Роб, не молчи!

– Я уже сказал, у Саши и Фина все хорошо. – Он со вздохом берет мою здоровую руку и, глядя на наши переплетенные пальцы, медлит. Почему-то его прикосновение кажется чужим. – Это было не вчера, Джо, – наконец говорит он. – А год назад.

– Ты что-то путаешь. – Я отдергиваю руку.

– Нет, Джо. Фин пошел в университет в сентябре прошлого года.

Врач пускается в рассуждения об эпизодической и семантической памяти. Вероятнее всего, я помню свою повседневную жизнь, несмотря на то что события последних двенадцати месяцев мне в данный момент недоступны… Да нет, исключено! Я ясно помню: мы отвезли Фина в университет и вернулись в пустой дом. Помню, как пахла его постель, когда я собирала ее для стирки. По ощущениям, это все было вчера. Не могла же я потерять целый год из-за того, что приложилась головой к каменной плите. Я жива и относительно здорова, если не считать пары синяков и шишек. Тут какая-то ошибка. И все же, даже отметая пугающие факты, я чувствую, что они правдивы. Возможно, для меня Фин пошел учиться вчера, но где-то в глубине души я знаю, что между двумя эпизодами – в пустой комнате сына и внизу лестницы – огромная дыра, колоссальный провал в сознании.

– Роб? – шепчу я. Он принимается расхаживать по палате; высокая фигура заполняет почти все пространство. – Роб, я ничего не понимаю. Ты меня пугаешь! Что я пропустила?!

Роб не отвечает; нависая над врачом, он на повышенных тонах требует точного прогноза, что я смогу вспомнить, а что нет.

– Как я уже пытался объяснить вашей жене вчера, события, непосредственно предшествующие падению, могут не восстановиться. Не исключено, что мозг не успел их обработать перед травмой. Все остальное, скорее всего, со временем вспомнится. Существует специальная терапия, группы поддержки. Кроме того, Джо останется и под моим наблюдением. Ей желательно прийти на прием через несколько дней. По крайней мере, радует, что рентген и томография показали отсутствие необратимых повреждений.

– И это все, что вы можете предложить?! – взрывается Роб. – Забрать ее домой и надеяться на лучшее? Разве я за это плачу чертову кучу денег?!

– Пожалуйста, успокойтесь, мистер Хардинг.

– Роб, прошу тебя, объясни, что происходит, – говорю я.

Роб снова садится рядом со мной и аккуратно кладет руки на кровать, не касаясь меня, как будто опасается что-то сломать. Все образуется, уверяет он.

– Помочь жене – в ваших силах, мистер Хардинг, – говорит врач. – Вы можете стать ей опорой в это трудное время, главное – набраться терпения. Вам тоже, Джо. – Он поворачивается ко мне. – Разумеется, если потребуется помощь, мы окажем ее в полном объеме. А сейчас вам лучше всего отдохнуть дома, в привычной обстановке.

– Вы по-прежнему считаете, что потеря памяти временная? – спрашивает Роб.

Рыдания душат меня и не дают сказать ни слова. Что за бред? Слова врача звучат нереалистично, как будто они с Робом обсуждают кого-то постороннего. На восстановление нужно время, объясняет он, и когда я начну вспоминать, детали будут складываться, как кусочки пазла. Уходя, врач напоминает, чтобы я попросила у медсестры листовки с телефонами групп поддержки и другими полезными контактами.

– Если вам что-нибудь понадобится, обратитесь к моему секретарю.

Дождавшись, когда дверь захлопнется, Роб дает волю возмущению.

– И это все? У тебя черепно-мозговая травма, а они советуют нам справляться своими силами?

– Не кричи, пожалуйста. – Я утираю слезы ладонью. – У меня голова трещит.

Мне хочется одного: чтобы все вернулось на свои места. Чтобы вчерашний день стал вчерашним днем, а Роб – мужем, которого я помню. Но почему-то мне не по себе в его присутствии. Я нащупываю на голове большую мягкую шишку и отдергиваю руку: пока еще больно.

Роб отворачивается и подходит к окну, откуда открывается довольно унылый вид на больничную стоянку. Как я могла забыть целый год? Что произошло за это время? В панике я начинаю всхлипывать. Роб тут же бросается утешать: нет-нет, у детей все хорошо, у нас тоже, и я не пропустила ничего важного, просто нужно отдохнуть и прийти в себя. Он будет ухаживать за мной. Мы вместе – он и я. Честное слово, все образуется.

Тишина медленно поглощает минуты. Я пытаюсь восстановить цепочку событий. Вроде бы меня привезли в эту палату рано утром. Правда, время стало словно резиновым, и, казалось, ночь никогда не закончится. Меня посадили в коляску, и молодой ассистент шутил, что сейчас доставит меня в «Ритц». «Мы так прозвали крыло с частными палатами». Почему-то мне стало неловко за свой достаток. И только сейчас, когда в памяти всплывают обрывки наших с Робом разговоров – вероятно, как раз из того «потерянного» года, – я начинаю понимать первопричину этой неловкости. Но вчера я быстро потеряла нить: все перекрыло безумное желание спать. Аналогичное чувство ассоциируется у меня с отпуском, который мы собирались провести вдвоем – подобное смущение я испытывала и тогда. Вновь звучат слова Роба: «Им нужны наши деньги. Без нас их экономика развалится». Я поднимаю глаза: он по-прежнему стоит у окна. Плечи приподняты, руки в карманах брюк.

– Мы собирались в отпуск вдвоем, – торжествующе говорю я, в надежде, что еще немного, и воспоминания хлынут лавиной, заполняя белые пятна.

Роб с интересом оборачивается.

– Ты что-то вспомнила?

– По-моему, да. Мы действительно куда-то ездили?

– На Карибы, в октябре.

– Что я еще пропустила?

– Особо ничего. Когда приедем домой, я все расскажу, но, честное слово, тебе не о чем волноваться. Постарайся отдохнуть.

Я кладу голову на подушку и закрываю глаза, не в силах спорить от боли и усталости.



– Ты спала почти час, – сообщает сидящий рядом Роб, когда я открываю глаза. От него пахнет одеколоном и стиральным порошком. – Как самочувствие?

– Все хорошо. – Я смотрю на дверь. – Как ты думаешь, долго еще? Может, мне пора одеваться?

– Поверь, я хочу, чтобы ты поехала домой. – Роб наклоняется ближе, улыбается и шумно вздыхает мне в щеку. Интересно, он сидел и таращился на меня все время, пока я спала? – Но потеря памяти… Джо, совершенно непонятно, что происходит. Может, тебе следует остаться на ночь или две…

В палату вбегает медсестра, оттарабанивает инструкцию, как принимать таблетки, вручает пачку листовок и на прощание велит мне готовиться к выписке. Роб открывает принесенную с собой сумку и помогает мне сесть, а затем и встать с кровати. Из-за головокружения я двигаюсь очень медленно. К тому же мне почему-то неуютно касаться Роба. Он снова улыбается, помогая мне надеть выбранную им одежду. Я с трудом втискиваюсь в узкие джинсы, превозмогая пульсирующую боль в висках, ворчу на Роба за неудачный выбор. К моему удивлению, он соглашается и даже просит прощения. Я устала от навязчивой заботы и бесконечных вопросов и не стесняюсь об этом заявить, снова ожидая отпора: обычно я не позволяю себе резкостей в его адрес. Он и сейчас сдерживается, укладывает в сумку не нужную теперь пижаму и открывает дверь медсестре. Рядом с ней стоит ассистент с коляской.

– Готовы прокатиться? – спрашивает молодой человек. Не помню, тот же, что и вчера, или другой. В любом случае его шутливый настрой как нельзя более кстати.

– Я вполне могу обойтись без коляски, – заявляю я, хотя ноги подкашиваются от слабости.

– Правила больницы, – сообщает медсестра, помогая мне усесться. – Я провожу вас до дверей, а вы, мистер Хардинг, подгоните машину. Только не едьте по маршруту «Скорых», хорошо?

Мы ждем у раздвижных дверей в вестибюле больницы. «Скорые» приезжают и уезжают, постоянно прибывают новые пациенты – кто на носилках, кто на своих ногах. У некоторых серьезные травмы; последний вообще не шевелится. Неужели умер, а в этой суете никто не обратил внимания?.. Его быстро увозят на каталке. Тем временем медсестра щебечет, какой у меня заботливый и красивый муж.

– Давно вы женаты? – интересуется она.

– Двадцать три года. – Я тут же спохватываюсь, что на год ошиблась, но вслух ничего не говорю. Какая, собственно, разница?

Подъезжает Роб. Я медлю, окончательно осознавая, что не хочу ехать домой. Заметив мою внезапную бледность, медсестра встревоженно спрашивает, все ли в порядке. Роб усаживает меня в машину и пристегивает ремень.

Медсестра машет рукой на прощание и, тряхнув светлыми кудрями, направляется к двери. Мне хочется окликнуть ее и упросить остаться со мной. Я опираюсь здоровой рукой на окно и даю волю слезам. Роб пытается меня обнять, но я отворачиваюсь.



Сентябрь прошлого года

– Он это не всерьез, – говорит Роб. – Заедет раньше, я уверен.

– Да, разумеется, не всерьез. – Я прибавляю скорость, стараясь немного обогнать Роба. Правда, шансов у меня все равно нет – на каждые мои два шага у него приходится один.

«Увидимся на Рождество». Думаю, Фин старался подбодрить меня на прощание, но от этих слов у меня до сих пор ком в горле. Мы возвращаемся к машине, которую пришлось оставить на другом конце студгородка. Узнав, сколько оттуда тащиться пешком, Роб, который уже и так был на взводе, вскипел и принялся спорить с парковщиком, демонстрируя забитый до отказа багажник. Только когда Фин тихо попросил: «Папа, не надо», он беспрекословно заехал на тесную стоянку.

– Джо, ты чего? Не плачь! – Роб нагоняет меня и хватает за руку. – Я думал, хоть сегодня ты так не расстроишься. Все-таки уже не в первый раз!

Он прав, не в первый раз, но когда представляешь возвращение в пустой дом, прощаться куда тяжелее. Роб улыбается и сжимает мою руку. У него все так просто: эмоции подчиняются рассудку и логике. Мне хочется отползти в уголок и зализывать раны, а не слушать аргументацию.

– У тебя по-прежнему есть я. – Смеясь, Роб стискивает мои ладони. Я сквозь слезы улыбаюсь в ответ. – Подумай, Джо! Мы теперь наедине друг с другом! Это же здорово!

Я опускаю солнцезащитные очки со лба на глаза. Мы идем дальше, мимо бесконечных бетонных блоков шестидесятых годов, как две капли воды похожих на тот, где мы оставили Фина: прямоугольные коробки с квадратными окнами, сквозь которые можно мельком заглянуть в студенческую жизнь. Пустые пивные бутылки и коробки от пиццы, горы учебников, плакаты фильмов и групп, о которых я в жизни не слышала. Отпустив руки, мы протискиваемся вдоль стены на стоянке, где другие семьи выгружают из багажников бесконечные чемоданы. Все та же сцена: вчерашние школьники расстаются с родителями, готовясь проститься с детством. Я улыбаюсь женщине, которая, как и я недавно, проигрывает борьбу с подступающими слезами и судорожно прижимает к себе очередную коробку. Она понимающе кивает в ответ.

Дорога домой кажется бесконечной. Каждая миля увеличивает пропасть между мной и Фином. Он ведь еще совсем ребенок. Я видела это по его глазам, когда мы уходили, по его нарочито небрежной прощальной фразе, по тому, как он разрешил мне себя обнять и как робко пожал руку отцу. Я в очередной раз проверяю телефон, сдерживаюсь, чтобы не отправить Фину следующее сообщение. На первое он не ответил.

– Ты как? – Роб хлопает меня по колену, переключая передачу.

Я смотрю в окно на грузовик, который мы обгоняем, затем на бесконечную зеленую лужайку вдоль дороги.

– Все хорошо, – отвечаю я. – Просто устала.

– Поспи, если хочешь. – Роб делает радио тише.

– Как по-твоему, он справится? – Я смотрю на резкий профиль Роба в ранних сумерках. – После всего, что было в школе. Он толком так и не освоился…

– Это было сто лет назад. – Роб снова хлопает меня по колену. – Как раз пройдет неплохую закалку. Уверен, ему понравится.

Я закрываю глаза. Несмотря на усталость, мозг работает с необыкновенной четкостью. Перед глазами стоит Фин в своей студенческой комнате. Условия там довольно спартанские, хотя мы вместе обклеили ему стену плакатами любимых групп, а постельное белье я специально выбрала яркой расцветки.

– Ты уверен, что справишься? – спросила я, обнимая Фина на прощание. Он давно меня перерос.

– Да, мама, уверен. Не волнуйся за меня. – Резко мотнув головой, отбросил назад челку. Не демонстративно – это не в духе Фина, – а скорее нервно. Он всегда так делает, когда сильно переживает. Мы попрощались, и, уходя, я обернулась в последний раз. Фин стоял в дверях, такой одинокий и несчастный. Вся напускная бодрость мигом испарилась, стоило нам шагнуть за порог.

– Спишь? – спрашивает Роб.

Я качаю головой и зажмуриваюсь сильнее, проваливаясь в дремоту под жужжание мотора.



Дом как будто увеличился в размерах и наполнился звенящей тишиной. Пока Роб переносит из машины пустые коробки и чемоданы, я иду наверх переодеться и замираю перед дверью в комнату Фина. Идеальный порядок производит гнетущее впечатление. «Он не умер, – заявила Саша, когда я позвонила ей из машины, – просто уехал учиться». Я вынимаю одеяло из пододеяльника, снимаю простыни и наволочки, но не отношу в корзину для белья, а сажусь на пустую кровать и, зарывшись лицом в скомканную постель, вдыхаю родной запах.

В комнату заходит Роб с пустым чемоданом к в руках. Еще несколько часов назад он был набит выглаженными рубашками и джинсами.

– Фин не умер, Джо.

– Ты прямо как Саша. – Я выпрямляюсь на кровати. – Яблоко от яблони…

Роб кладет мне руку на плечо, упираясь пальцами в ключицу. Я встаю и приникаю к нему; он обвивает меня длинными руками и кладет голову мне на макушку.

– Ладно тебе, – говорит он. – Мы оба устали.

Мы занимаемся любовью. За окном постепенно сгущаются сумерки. Потом Роб сразу перекатывается на свою сторону кровати. Я знаю, что он сейчас уснет, и пихаю его в спину. Подскочив, он оборачивается. Его лицо не различить: свет в спальне выключен, только цифры на электронном будильнике светятся зеленым. Уже почти полночь.

– Что?

– Помнишь нашу глупую словесную игру? Мы играли в нее еще до рождения детей.

– Какую? – сонным голосом спрашивает он.

– Какие сверхъестественные способности ты бы выбрал? Или если бы ты собирался меня убить, то как бы это сделал?

– А ты сама уже решила?

Через уголки закрытых жалюзи сочится лунный свет, и видно, как Роб щурит глаза, улыбаясь.

Я говорю, что хотела бы путешествовать во времени, а он отвечает, что не знает, какие способности выбрал бы. Игра его явно забавляет.

– А ты уже решила, как от меня избавишься? – с любопытством в голосе спрашивает он.

– Зарежу. – Я кладу руку на его обнаженную грудь. – Кухонным ножом.

– Неплохо, неплохо. – Он, смеясь, перехватывает мою ладонь. – Надеюсь, смерть будет мгновенной. К тому же в кухне у нас целая подставка с ножами – всегда под рукой.

– А как бы ты меня убил? – Я приподнимаюсь на локте в ожидании ответа.

Помедлив, Роб говорит:

– Думаю, я бы задушил тебя голыми руками.

Он хватает меня и притягивает к себе, и мы оба смеемся.

Глава 3

Один день после падения

Первое, что бросается в глаза, стоит мне переступить порог дома – округлая вмятина у подножья лестницы. В штукатурке справа от ступени, которая приняла на себя удар, виднеется отпечаток черепа. Проследив мой взгляд, Роб тянется меня обнять, но я уклоняюсь, инстинктивно прикрывая руками шишку на голове. Я рассматриваю лестницу, представляя падение. Должно быть, я пролетела восемь-девять ступеней, когда оступилась. Если я в самом деле оступилась. Я замираю, пораженная догадкой, и бросаю взгляд на Роба, ковыряющего штукатурку носком ботинка.

– Придется перекрашивать лестницу. И штукатурку…

Я прошу его не спешить; суета и шум мне сейчас совсем некстати.

– Конечно, это подождет. – Он снимает с моих плеч свой пиджак, который набросил, когда я выбиралась из машины, вешает его на перила и говорит, чтобы я шла наверх, а он поставит чайник.

Я медленно поднимаюсь по ступенькам, разглядывая фотографии на стене – из школы и из нашего отпуска на двоих. Боюсь встретить незнакомый кадр и с облегчением ни одного не нахожу. Саша всегда была натуральной блондинкой; ее пышные волосы контрастируют с оливковой кожей. Она легко загорает, как и отец. Он тоже блондин, только уже поседевший. Зато у Саши мои волосы – такие же блестящие и гладкие. Фин – вылитый дедушка, в честь которого его назвали и которого он толком не помнит: черные волосы и тонкие черты лица. Тут мои виски простреливает резкая боль; я хватаюсь пострадавшей рукой за голову и бессильно опускаюсь на ступеньку, закрыв глаза. Приступ оживляет картину из прошлого, немного размытую, но явственную, и, борясь с мучительной пульсацией, я вглядываюсь внимательнее. Я вижу двоих – Роба и себя. Мы стоим наверху лестницы и ожесточенно спорим, но, кроме того, Роб держит меня за руки. Я открываю глаза. Он бежит ко мне по лестнице.

– Джо, что с тобой?!

Боль нарастает, как будто черепную коробку проткнули кинжалом. Хочу спросить, что произошло до падения, однако в последний момент сдерживаюсь. Роб стоит двумя ступенями ниже и встревоженно смотрит на меня.

– Давай помогу. – Он протягивает ладонь.

– Я сама. – Я встаю и поднимаюсь по ступеням, затем прохожу мимо трех пустых комнат в нашу спальню.

Кровать не застелена, на полу ванной валяется влажное полотенце. Роб с извинениями бросается его поднять, затем, откинув одеяло, расправляет простыни и жестом приглашает меня лечь. Пока я забираюсь в постель, он поддерживает ладонью мой затылок, мягко подталкивая голову к подушкам.

– Как ощущения?

Он нависает надо мной, закрывая собой всю комнату.

– Лучше. – Я приподнимаюсь и сажусь, опираясь спиной на подушки.

– Ну и отлично. – Он приносит больничную сумку и ставит рядом со мной. – Пойду сделаю чаю.

Слышно, как он спускается по лестнице и идет на кухню. Я роюсь в сумке в поисках обезболивающих и кричу Робу вслед, чтобы принес еще стакан воды. Рецепт куда-то запропастился. Обнаружив в боковом кармане только паспорт, швыряю его на кровать, но он соскальзывает и летит на пол. Встаю и ковыляю в ванную. Умываюсь, стоя перед зеркалом, изучаю синяки на лице, затем снимаю одежду и разглядываю травмы на теле. Правая рука в компрессионной повязке, запястье распухло, а из-под бинтов расплывается пугающее темно-красное пятно. А еще я замечаю нечто, чего не увидела в больнице. Кожа на внутренней стороне запястья испещрена мелкими порезами полукруглой формы – уже заживающими, и на вид более давними, чем остальные синяки. Я снова перевожу взгляд на лицо в зеркале, провожу пальцами по оплывшему овалу, рассматриваю синяки под глазами, особенно под левым. Я придирчиво изучаю свое обнаженное тело – кажется, лишний год на нем никак особенно не отразился, если не считать разноцветных синяков на бедрах и коленях. Разве что я чуть похудела.

Роб стучит в дверь.

– Как ты там? Я принес чай.

Я снимаю с крючка халат и открываю замок.

– Оцениваю масштаб повреждений. – Он старательно смотрит в сторону, пока я набрасываю халат. – Однако мне досталось.

Я возвращаюсь в постель. Чай стоит на тумбочке, рядом флакон с таблетками: по словам Роба, мы оставили его в машине.

– Ты забыл воду. И мою сумочку. – Я пытаюсь устроиться так, чтобы не болела правая рука.

Роб поднимает с пола мой паспорт.

– Откуда он тут?

Пожав плечами, я отвечаю, что паспорт был в больничной сумке, которую он сейчас разбирает. На его лице отражается сомнение, как будто что-то не сходится.

– А, наверное, ты брала его с собой в октябре.

Он спрашивает, много ли я помню о поездке. Интересно, сколько раз он еще будет допытываться, помню ли я то и это, и сколько раз мне придется отвечать «нет, не помню».

Я прошу принести мою сумочку, надеюсь найти там телефон. Роб бежит вниз и возвращается, перепрыгивая через ступеньку. Сумку, которую он принес, я не узнаю – она новая, из мягкой кожи, с лейблом моего любимого дизайнера. По словам Роба, подарок на последний день рождения. Я шарю внутри левой рукой, затем, потеряв терпение, вываливаю содержимое на постель. Телефона нет. Роб спрашивает, что я ищу. Телефон? Детям писать необязательно, он уже с ними поговорил, и они зайдут позже.

– Фин едет из университета? – спрашиваю я.

– Я же сказал, он скоро тебя проведает. – Роб отворачивается. – Постарайся отдохнуть. Не надо…

– Не в этом дело! – кричу я, прижимая висок, как будто пытаюсь унять пульсацию внутри. Роб теряется от моего напора, но молчит.

– Роб, мне нужен мой телефон! – Я плачу – не от огорчения, а от злости.

Сев на кровать, Роб просит меня успокоиться и начинает складывать содержимое обратно в сумочку. Как он смеет игнорировать мои вопросы, когда я так слаба и уязвима?

– Где мой телефон?!

Он вздыхает.

– Джо, я тебе уже говорил.

– Что говорил?

– О боже! Ты выронила телефон из кармана, когда падала, и он разбился о ступени. Я сегодня же закажу тебе новый.

Память подводит: я совершенно не помню этого разговора. Еще и голова раскалывается. Неожиданно агрессивно – и для себя, и для Роба – я требую точно сказать мне, где телефон. И эсэмэски детям тут ни при чем. Телефон – это шанс нащупать связь с прежней жизнью, с прежней собой.

– Если сегодня заказать, завтра уже привезут. Ну максимум в понедельник. – Он морщит лоб, складывая мою чистую пижаму в комод. – Ты, наверное, хочешь ту же модель?

– Да я не про новый! – кричу я. Каждый произнесенный слог отзывается новой волной боли. – Где тот, что разбился?

Роб делает глубокий вдох, как будто готовится разговаривать с неразумным ребенком, и отвечает, что телефон в мусорном ведре, которое он сегодня вынес. Пока мы были в больнице, мусор вывезли. Роб снова садится на кровать и пытается уложить меня на подушки, но я сопротивляюсь. Если он вынул сим-карту, я могу вставить ее в старый аппарат, настаиваю я.

Нет, не вынул – ему было не до того.

– Зато ты нашел время вынести мусорное ведро! – не сдаюсь я.

– Я наводил порядок. Что с тобой, Джо? Ты не в себе. Хочешь, я поговорю с врачом?

– Я хочу свой телефон! – Я откидываюсь на подушки. – Почему ты его спрятал?

Роб вздыхает и выходит из спальни. Вскоре снизу доносится мелодия включаемого ноутбука, затем тихое бульканье загружаемых писем и стук пальцев по клавишам. Знакомые звуки действуют умиротворяюще, как будто жизнь течет своим чередом: Роб работает за кухонным островком, я хлопочу по дому, Фин сидит за компьютером или играет на гитаре. Вот уже год, как он уехал учиться в университете и наверняка адаптировался к новой жизни. Но сейчас меня волнует не отсутствие Фина. Я не мыслю себя без телефона. Он всегда был при мне, служил пуповиной, связывающей меня с детьми, окном во внешний мир, в жизнь за пределами каменных стен бывшего амбара, открытого всем стихиям на вершине холма, где до ближайших соседей несколько миль.

Я успокаиваю себя мыслью, что скоро сяду за ноутбук и проверю почту. Может, тогда удастся что-нибудь вспомнить. Усталость берет верх; я закрываю глаза и проваливаюсь в сон, приносящий новые образы из прошлого, обрывочные и бесформенные. Картины мелькают, сменяя друг друга – то четкие, то не очень. Я нервно ворочаюсь, сбрасываю одеяло; меня бросает то в жар, то в холодный пот.

Его лицо скрыто в темноте. Я пытаюсь его коснуться, но он кажется таким далеким и недоступным. Меня тянет к нему, как магнитом, однако перед глазами встает лицо Роба и я отчаянно кричу: «Отпусти!»

Когда я просыпаюсь, солнце уже зашло. Одеяло аккуратно подоткнуто – наверняка Роб позаботился. За окном непроглядная тьма. Мне вспоминается наш первый вечер в этом доме. Фин потребовал ночник, а Саша сделала вид, что задремала за книгой, чтобы не выключать лампу на тумбочке. Когда дети наконец уснули, мы с Робом взяли по бокалу вина и вышли во двор. Перед нами немой громадиной возвышался дом; на чернильно-черном небе сверкали звезды. «Фантастическая картина, – сказал Роб. – Первозданная чистота. И только мы с ней наедине!» Я не сразу согласилась с его идеей поселиться на отшибе, да и дети тоже. Фина в конце концов удалось подкупить обещанием телескопа, а Саша так толком и не освоилась в бывшем амбаре.

Я подхожу к окну и смотрю на темные холмы в отдалении, затем на посыпанную гравием подъездную аллею и уходящую дальше дорогу. На изгороди виднеется отблеск фар. Вскоре появляется и сама машина – я сразу узнаю ее по округлому силуэту. Резко повернув направо, она подъезжает к дому и останавливается рядом с моей «Мини». Дверь с пассажирской стороны распахивается, и окрестности оглашает громкая музыка. Выходит Фин, с другой стороны выскакивает Саша, хлопнув водительской дверью. Дети смотрят в мою сторону. Я машу рукой, но они не видят меня в темном окне спальни и идут к дому.

Я набрасываю поверх халата кардиган – в тонком шелке без одеяла довольно зябко, и начинаю осторожно спускаться по ступенькам, держась за перила левой рукой. Из кухни доносятся голоса: сначала Фина, потом Роба и Саши. Как только я появляюсь на пороге, Роб шикает на детей, и все немедленно умолкают.

– Обо мне говорите? – спрашиваю я.

– Само собой, – отвечает Роб. – Как ты себя чувствуешь?

– Голова болит, но в целом чуть лучше.

– Ну, ты нас и напугала! – Саша бросается ко мне с объятиями. Я потрясенно застываю, не в состоянии узнать собственную дочь. Ультракороткая стрижка вместо роскошной гривы, яркий макияж, бесформенная неженственная одежда. Все ли со мной в порядке, интересуется она. Не говоря ни слова, я обнимаю ее как можно ласковее. – Я чуть с ума не сошла, когда папа позвонил и сказал, что ты упала. – Отойдя назад, она окидывает меня внимательным взглядом. – Ну и вид! Прямо жертва домашнего насилия!

– А ты очень изменилась, – отвечаю я. – Мне придется привыкать к твоему новому образу.

– Тебе много к чему придется привыкать. – Саша косится на отца.

– Ты рассказал им о потере памяти? – спрашиваю я Роба.

Тот кивает.

Я до последнего пыталась держать себя в руках ради детей, но слезы предательски прорываются наружу. Саша бросается искать платок, Фин жмется к кухонной двери, как будто стыдится своего присутствия. Роб заботливо приобнимает меня. Я подавляю порыв сбросить его руку – не хочется сцен при детях – и уговариваю себя, что это просто защитная реакция тела – отгородиться от всех, чтобы избежать новой боли. Правда, мне самой трудно поверить в эту версию. Скорее…

– Джо! – Я вздрагиваю от резкого окрика Роба. – Я говорю, давай перейдем в гостиную!

Он ведет меня по коридору и усаживает на диван. Саша садится рядом и гладит меня по руке. Ее пальцы увешаны массивными кольцами с черепами и змеями. Толстые ободки врезаются в нежную кожу, и мне страшно стискивать ее кисть. Я смотрю ей в лицо, пытаясь разглядеть знакомое выражение глаз под толстым слоем теней.

– Хорошо выглядишь, – говорю я. – Давно постриглась?

– Несколько месяцев назад. – Она проводит рукой по обнаженной шее и, наклонив голову, теребит толстую прядь. – По-моему, тебе и тогда не понравилось. Так странно, что у тебя эта амнезия… Ты в самом деле ничего не вспомнила с тех пор, как Фин уехал учиться? – Она косится на Роба и Фина. – Мой день рождения или ваш отпуск? Рождество?

Роб хмурится, и она умолкает.

– А уж мне как странно, – отвечаю я. – Как будто я проспала весь этот год.

Роб и Фин сидят на другом диване, вытянув длинные ноги и не глядя друг на друга.

– А как прошло Рождество? – спрашиваю я у сына.

– Ты поставила три елки, – улыбается он.

– О, это на меня похоже, – улыбаюсь я в ответ. – Честное слово, я рада вас всех видеть, но не стоило бросать ради этого все дела. Я в полном порядке.

Фин снова улыбается. Он особо не изменился, разве что немного похудел. Прошедший год явно дался ему непросто: узкие плечи поникли, глаза бегают, словно ему одинаково невыносимо встречаться со мной взглядом и отворачиваться.