– Ах ты, боже мой, растерялась она! Вот я уверена, он тебе понравится!

– Может, лучше на моей поедем?

– Ну понравится, и что? Вся жизнь пойдет кувырком. Ирка бросит театр, переедет к нему, Сашку заберет…

– А если бы она забрала его в Испанию, было бы лучше?

Она критически оглядела «Вегу».

– В Испанию он не поехал бы…

– Густя, ты вообще себя слышишь?

– Почему бы и нет? Все равно бензину мало. Бросьте это на переднее сиденье. – Я положил книги, и Очоа опять заперла машину. – Только я сама плачу.

– А что?

– У твоей единственной дочки может удачно сложиться ее дальнейшая жизнь, а ты просто капризничаешь! Большое дело, до Москвы доехать… Ты вот жаловалась, что у тебя уже нет сил одной заниматься хозяйством, это я вполне понимаю, но если Ирка уедет с Сашкой, то себя-то ты легко обслужишь, а может, вообще в Москву переберешься…

Мы вышли с территории школы. Я подвел ее к «Севилю». Когда она увидела его, брови ее полезли вверх.

– Да разве можно?

– А почему же нет?

– А вы, похоже, удачливый инвестор!

– Человек, глубоко травмированный одной тещей, вторую уже априори невзлюбит.

– Занятно, хотя в корне неверно.

– Везет иногда.

– Почему?

– В таком случае ты тоже травмирована зятем.

Она утонула на кожаном сиденье и выдохнула. Я забрался за руль и завел мотор.

– Ерунда, мне Виктор всегда нравился, красивый, даже очень, отлично воспитанный, я всегда находила с ним общий язык…

– А то, что он бросил Ирку и Сашку, это ничто в сравнении с его красотой, да?

– Я передумала, – объявила Очоа. – Вы платите.

– Наверное, ты права… Но что-то у меня душа не лежит к этому мужлану.

– Ладно, Густя, давай-ка сменим тему, а то, не приведи господь, поссоримся. Я тебе Свиридова в обиду не дам!

– Знаешь, я когда-то обожала петь романсы Свиридова на стихи Блока, это такая прелесть…

Ела она методично, нарезав свой стейк на маленькие кусочки, накалывая на вилку строго по одному и вытирая губы салфеткой после каждого третьего куска. Я готов был поспорить, что в классе у нее не забалуешь.

Елизавета Марковна изумленно глянула на старую подругу и вдруг залилась хохотом.

– Да, Густя, узнаю прежнюю Августу Суворину. Неподражаемое антраша! Так перескочила на другую тему… Блеск!

– Илена была моей лучшей подругой, – сказала она, откладывая вилку и подхватывая стакан с водой. – Мы выросли вместе в Восточном Лос-Анджелесе. Рафаэль и Эдни – ее братья – играли вместе с Мигуэлем.

Августа Филипповна смущенно улыбнулась.



– Феденька, любимый, мне пора в театр!

При упоминании погибшего брата глаза ее увлажнились, но потом опять стали твердыми, как черное вулканическое стекло. Очоа отодвинула тарелку. Съела она от силы четверть того, что там было.

– Это грустно, так неохота с тобой расставаться.

– И мне, но что поделаешь!

– Когда мы переехали в Эхо-Парк, Гутиэресы перебрались туда вслед за нами. Мальчики вечно ввязывались в неприятности – мелкое хулиганство, драки… Мы с Иленой были хорошими девочками. Вообще-то просто паиньками. Монашки нас обожали. – Улыбнулась. – Мы были близки, как сестры. И как и все сестры, постоянно между собой соревновались. Она всегда была красивее.

– Ну да, да…

Он проводил ее до такси и, как всегда, сразу заплатил. Ираиду это каждый раз трогало. С такими мужчинами ей еще не доводилось иметь дело. Из машины она позвонила матери.

Она прочитала у меня на лице сомнение.

– Мама, пожалуйста, не говори пока Сашке про завтрашний обед, я сама с ним поговорю.

– Мне уже Лиза сказала то же самое! По-вашему я бестактная идиотка?

– Правда. В детстве я была довольно страшненькая, кожа да кости. Довольно поздно развилась. А Илена – пухленькая, мягонькая. Мальчики бегали за ней, высунув языки. Даже еще когда ей было одиннадцать-двенадцать. Вот. – Очоа полезла в сумочку и вытащила оттуда маленькую фотографию. Вот и еще один сторонник хранить прошлое на фотобумаге. – Это мы Иленой. В старших классах.

– Мама, не начинай! Просто ты еще не знакома с Федором Федоровичем, только и всего, и ты предубеждена против него.

– Я горю желанием увидеть наконец этого героя, а то Лизка уже мне все уши прожужжала!

– Поцелуй ее от меня! – обрадовалась Ираида.

Две девочки стояли, прислонившись к разрисованной граффити стене. Обе в форме католической школы – белые блузки с коротким рукавом, серые юбки, белые носки и двухцветные туфельки. Одна миниатюрная, худенькая и темненькая. У другой, на голову выше, школьная форма не могла скрыть чисто женских округлостей, а цвет лица и волосы оказались на удивление светлыми.

– Так она была блондинкой?

– Тоже удивились? Наверняка какой-то немец-насильник в роду отметился, в старинные времена. Потом она еще сильнее осветлилась, чтобы окончательно походить на американку. Набралась опыта, сменила имя на Илену, тратила кучу денег на шмотки, на машину… – Только тут до Очоа дошло, что она критикует того, кого уже нет в живых, и Ракель быстро сменила тон: – Но под всей этой наружной шелухой она была настоящим человеком, не какой-то там пустышкой. Действительно одаренной учительницей, а таких очень немного. Она работала с ОО, знаете ли.

Ограниченно обучаемые[50] – это не умственно отсталые, как принято считать, но такая категория детей все равно испытывает серьезные проблемы с усвоением знаний. В нее входят все – от одаренных детей с отдельными проблемами восприятия до тех, чьи эмоциональные конфликты встают на пути обучения даже чтению и письму. Учить таких – очень сложное и выматывающее дело. Это может стать либо источником постоянной болезненной неудовлетворенности, либо стимулирующим вызовом – в зависимости от мотивации, энергии и таланта учителя.

– У Илены был настоящий дар заставить их проявиться – детишек, с которыми больше никто не мог работать. Просто бездна терпения. Вы этого никогда не подумали бы, увидев ее. Она была… яркая. Всегда сильно накрашивалась, наряжалась, чтобы показать себя. Иногда выглядела просто как девушка легкого поведения. Но никогда не гнушалась сесть на пол вместе с детишками, и плевать ей было, что она запачкается. Буквально влезала им в головы – посвящала себя им полностью, без остатка. Дети ее просто обожали. Вот взгляните.

Еще одна фотка. Илена Гутиэрес в окружении улыбающихся детишек. Она стояла на полу на коленях, а они лазали по ней, дергали за подол блузки, клали ей головы на колени. Высокая, хорошо сложенная молодая женщина – скорее просто симпатичная, чем красавица, с совершенно земным, открытым взглядом; овальное личико обрамляет копна желтоватых уложенных волос, выступающих разительным контрастом к латиноамериканским чертам лица. За исключением этих черт – классическая молодая калифорнийка. Того типа, что лежат лицом вниз на песке Малибу, расстегнув лифчик купальника и подставив солнцу гладкую бронзовую спину. Девушка с рекламы «Кока-Колы» и шоу «прокачанных тачек», что заезжает в супермаркет в крошечном топике и шортах и выходит оттуда с шестибаночной упаковкой прохладительного в руках. Она не должна была закончить свой жизненный путь в виде избитого безжизненного куска мяса, засунутого в выдвижной ящик морозильника городского морга.

Ракель Очоа взяла фотографию у меня из рук, и мне показалось, что на лице у нее промелькнула зависть.

– Илена мертва, – сказала она, укладывая снимок обратно в сумочку и хмурясь, словно я только что совершил какое-то святотатство.

– Похоже, они ее просто обожали, – заметил я.

– И вправду обожали. А теперь они достались одной старой кошёлке, которой насрать и на них, и на свою работу. Теперь, когда Илену… когда ее больше нет.

– Непременно!



Очоа расплакалась, прикрывая лицо платком от моих глаз. Ее худенькие плечи тряслись. Она съехала на сиденье кабинки пониже, будто пытаясь спрятаться, и тихо всхлипывала.

Первый, кого она увидела в коридоре, был пресловутый Карякин, один из дирижеров театра.

– Ирочка, вы изумительно выглядите сегодня! Глаза так сияют, просто нестерпимо! Вы влюбились?

Я встал, обошел столик и обнял ее за плечи. Под рукой она казалась непрочной и невесомой, как паутина.

– Представьте себе, Юлиан Васильевич.

– Как жаль, что не в меня!

– Не-не. Всё со мной в порядке. – Но она тут же придвинулась ближе, зарывшись в полы моей крутки, как в нору в ожидании долгой холодной зимы.

– Увы! – засмеялась Ираида и побежала переодеваться.

Держа ее в руках, я вдруг осознал, что ее близость мне приятна. И пахла она приятно. В руках у меня оказалось что-то на удивление мягкое, женское. Я вообразил, как подхватываю ее на руки, легкую, как перышко, и хрупкую, и несу в постель, где ее мучительный плач вскоре смолкает под влиянием самого действенного в виде лекарства – оргазма. Дурацкая фантазия, потому что требовалось нечто большее, чем банальный трах и обнимашки, чтобы разрешить ее проблемы. Дурацкая, потому что вовсе не для этого затевалась встреча. Чисто плотское возбуждение подняло свою уродливую голову в самый неподходящий для этого момент. И все же я не отпускал ее до тех пор, пока всхлипывания не замедлились, а дыхание не стало размеренным. Подумав о Робин, я в конце концов отпустил ее и передвинулся на свое место.

– Ир, что? – схватила ее за рукав Лиля.

Избегая моего взгляда, Ракель достала пудру и быстро исправила нанесенные макияжу повреждения.

– Он сделал мне предложение и завтра будет знакомиться с моими.

– Ох, как ты сияешь, ослепнуть можно!

– Ну я и дура.

– Карякин уже ослеп!

– Да пошел он, кобелина!

– Нет, дело не в этом. Панегирики для этого и предназначены.

Но вскоре прозвенел первый звонок.

– …Мама, Сашка уже спит? – буквально с порога спросила Ира.

Она на миг задумалась, после чего ухитрилась улыбнуться.

– Лег. А мы тут с Лизой… Ты голодная или сыта любовью?

– Мама, к чему эта ирония? Я голодная, но сперва загляну к Сашке.

– Да, наверное, вы правы. – Потянулась через стол и положила свою маленькую руку поверх моей. – Спасибо вам. Мне так ее не хватает.

– Не спишь, Сашок?

Она подошла, поправила одеяло, поцеловала в лоб.

– Понимаю.

– Мама, ты мне хочешь что-то сказать?

– Как ты догадался? Да, хочу, подвинься чуть-чуть. – Она села на краешек кровати. – Сашок, завтра мы все, и бабушка, и тетя Лиза, приглашены на обед…

– Да ну? – Очоа отдернула руку, внезапно рассердившись.

– К этому твоему москвичу с желтой собакой?

– Да! – счастливо улыбнулась Ира. – Надеюсь, ты пойдешь?

– Нет, пожалуй, что нет. Я никогда еще не терял того, с кем был по-настоящему близок. Вы готовы принять мои самые искренние соболезнования?

– Пойду! Охота на него посмотреть!

– А вот хочешь взглянуть на его собаку? – Ира протянула ему свой телефон.

– Простите. Я вела себя грубо – с того самого момента, как вы вошли. Это так тяжело… Все эти чувства – печаль, пустота и злость на то чудовище, которое это сделало… Такое ведь только чудовище могло сделать, так ведь?

– Ой, мама, какой красивый, ошизеть! И он беспородный?

– Да. Его зовут Апельсиныч.

– Да.

– Вообще-то дурацкое имя… Но ему подходит… Мам, а его… ну, этого Федора Федоровича не покажешь?

– Покажу, конечно, вот, смотри!

– Вы его поймаете? Тот большой детектив его поймает?

– Суровый чел!

– Да нет, он добрый, даже очень… И я уверена, вы с ним подружитесь…

– Он очень способный парень, Ракель. По-своему тоже довольно одаренный. Но ему практически не с чего начать.

– А он в технике петрит?

– Ну, вообще-то он доктор технических наук! – с гордостью проговорила Ира.

– Да. Полагаю, мне следует вам помочь, так ведь?

– Круто! Ладно, поглядим завтра на этого чела. А бабушка согласилась пойти в ресторан?

– Представь себе!

– Это было бы замечательно.

– Это хорошо, а то…

– И тетя Лиза тоже пойдет, они, оказывается, друзья с Федором Федоровичем.

Она нашла в сумочке сигарету и прикурила ее дрожащими руками. Глубоко затянулась, медленно выдохнула дым.

– И случайно оказались одновременно в Питере?

– Ну уж этого я не знаю. Ладно, Сашок, спи давай!

– Что вы хотите знать?

– Мам, а ты сегодня к нему убежала, да? Я сразу допер…

– Ты у меня самый умный мальчишка во всем Санкт-Петербурге, я всегда это говорю! Все! Спи!



– Для начала, совершенно стандартный вопрос: у нее были враги?

…А Федор Федорович пребывал в несвойственном ему блаженно-восторженном состоянии духа. Он был уже влюблен по уши и ни секунды не сомневался, что найдет общий язык с ее сынишкой. Что касается потенциальной тещи, он тоже особо не беспокоился. В конце концов с тещей достаточно держать нейтралитет. Но о такой жене можно только мечтать. С ней уютно… Красивый и уютный номер в «Гельвеции» казался в ее присутствии еще красивее. А как она смеется, как сияют ее глаза, как смешно и очаровательно она словно съезжает с чрезмерно высокой для нее кровати… И вообще, это лучшая женщина в моей жизни, мне кажется, с ней я наверстаю то, что упустил в жизни. И, может быть, она родит мне… неважно, мальчика или девочку… Сердце сладко замирало…

– Совершенно стандартный ответ: нет. Она была популярна, ее все любили. А потом, тот, кто с ней все это сделал, явно не из ее знакомых – мы никогда не общались с такого рода людьми.

Глава шестнадцатая

Очоа содрогнулась, осознав собственную уязвимость.

Погода с утра была ужасная. Мокрый снег, ледяной ветер… Федор Федорович решил, что сам на такси заедет за дамами и мальчиком, и позвонил в десять часов Елизавете Марковне, предупредить.

– Спасибо, голубчик, погода и впрямь не сахар. Это очень мило с вашей стороны.

– У нее было много мужчин?

А Августа Филипповна спросила у дочери за завтраком:

– Все те же вопросы… – Она вздохнула. – Перед тем как Илена познакомилась с ним, она не слишком-то часто встречалась с парнями. А после только он и был.

– Ирка, а чем обусловлен выбор ресторана?

– Это я выбрала! Там хорошо готовят мясо. Я предлагала ему позвать вас в ресторан гостиницы, там их два и оба отличные, но он счел это неудобным… – Ираида вдруг зарделась.

– Когда она начала с ним встречаться?

– О, узнаю Федора Федоровича, – воскликнула Елизавета Марковна. – Сама деликатность.

– Ладно, поглядим на этого героя.

– Как пациентка – почти год назад. Трудно понять, когда Илена начала с ним спать. Она мне про такие вещи особо не рассказывала.

– Я сама приеду в ресторан, – сказала Ираида, убегая в театр.



Я вполне сознавал, что для двух лучших подружек сексуальность вполне могла быть запретной темой. При их воспитании это благоприятная почва для разного рода психологических конфликтов. А с учетом того, что я видел в Ракель и слышал об Илене, можно было не сомневаться, что пошли они в разрешении этих конфликтов разными путями: одна – незакомплексованная и общительная девушка-хохотушка, женщина для мужчины; другая, пусть даже и внешне привлекательная, полна мрачной решимости встречать весь мир в штыки. Я смотрел через стол на темное, серьезное лицо и понимал, что ее постель может быть устлана терниями.

Федор Федорович заказал машину представительского класса, чтобы пожилым дамам и мальчику было удобно и просторно. Он здорово волновался и долго думал, не надеть ли рубашку с галстуком, но потом вспомнил, что даже не взял с собой ни галстука, ни соответствующей рубашки. Ему стало смешно. Вот до чего дожил, надо же…



– И она так и не призналась вам, что у них интрижка?

Он подъехал к дому, которого еще не видел, позвонил Елизавете Марковне сообщить, что уже внизу. И стал ждать, в сильном волнении прохаживаясь возле подъезда. Первым оттуда выскочил мальчик, страшно похожий на Ираиду. Красивый, аккуратненький…

– Ты Саша?

– Да. Здрасьте. Какой вы…

– Интрижка? Звучит как-то уж больно легкомысленно. Он нарушил правила профессиональной этики, а она на это запала. – Очоа пыхнула сигаретой. – Где-то с неделю отделывалась хиханьками да хаханьками, а потом не выдержала и сказала мне, какой он классный мужик. Я умножила два на два. Через месяц он забрал ее из нашей квартиры. Тут уж все было в открытую.

– Какой? – улыбнулся Федор Федорович.

– Здоровенный! – определил Сашка.

– Как он вам показался?

– Ну уж какой есть! Давай знакомиться. – Он протянул мальчонке руку.

Тот мгновение помедлил, а потом протянул свою. Федор Федорович осторожно пожал протянутую ладошку.

– Как вы уже и сами сказали – подонок. Слишком хорошо одет – бархатные пиджаки, шитые на заказ брюки, искусственный загар, рубашка расстегнута, чтобы было видно волосы на груди – вьющиеся такие, седые… Расточал улыбки, фамильярничал… Пожимал мне руку и слишком долго не отпускал… Полез целоваться на прощание… Но ни к чему не подкопаешься.

Но тут из подъезда вышли дамы.

– Августа, позволь тебе представить, Федор Федорович Свиридов!

Почти один в один слова Роя Лонгстрета.

Будущая теща до такой степени отличалась от бывшей, что Федор Федорович радостно улыбнулся и поцеловал ей руку.

– Очень приятно, – ответила Августа Филипповна, – экий вы богатырь…

– Скользкий?

Он обезоруживающе улыбнулся. Кажется, я понимаю свою дочь, невольно подумала Августа Филипповна.

Он усадил дам в машину. Сашка с любопытством смотрел на бабушку. Ему этот дядька понравился. Очень хотелось расспросить его про Апельсиныча, но он пока стеснялся. Лучше будет при маме, решил он.

– Вот именно. Не ухватишь. Ей такие типы и раньше нравились. Я этого не понимаю – она такой хороший человек, такой настоящий… Я решила, что это как-то связано с тем, что она потеряла отца совсем маленькой. У нее не было хорошей мужской ролевой модели. Похоже на правду?

О чем говорят малознакомые люди в неловкой ситуации? Разумеется, о погоде. Вот и Федор Федорович тоже заговорил о ней.

– Сегодня как-то очень промозгло. И ветер… Я утром вышел на Невский, так с Невы дуло ужасно, я даже не ожидал, вышел без шарфа… Пришлось вернуться…

– Вполне.

– А я смотрю, вы и сейчас без шапки, – заметила Августа Филипповна.

– А я шапку надеваю только в лютый мороз. Не люблю. Да у меня здесь и нет шапки.

Жизнь далеко не столь проста, как в учебниках по психологии, но людям нравится находить в них готовые решения.

Боже, что за пытка мне предстоит, подумал Федор Федорович. Пока не появится Ира… Но тут на помощь пришла Елизавета Марковна, которая заговорила о какой-то петербургской балерине, которую она видела по телевизору. Поддержать этот разговор Федор Федорович не мог при всем желании, а Августа Филипповна, тоже ощущавшая неловкость, с восторгом поддержала.

Наконец машина остановилась. Федор Федорович выскочил, помог дамам выбраться. Протянул руку Сашке.

– Он дурно на нее влиял. Когда Илена начала крутить с ним, то высветлила волосы, изменила имя, затарилась всеми этими шмотками… Даже пошла и купила новую машину – «Датсун Зет», на минуточку, турбо.

– Я сам!

– Прости, брат, я по инерции, – сказал Федор Федорович.

– И на какие же шиши?

– …Мы ждем еще одну даму, – сообщил Федор Федорович подбежавшему официанту. – Дамы, может, пока по чашке кофе или чаю?

Такая тачка стоила больше, чем большинство учителей получают в год.

– Да нет, лучше просто воды, без газа, – попросила Августа Филипповна. От волнения у нее пересохло в горле. Вопреки ожиданиям, этот мужлан даже нравился ей. Несомненное обаяние, вынесла она вердикт. Про себя, разумеется. Но столь обаятельные мужчины бывают весьма ненадежны, пыталась она противостоять первому впечатлению. Но тут появилась Ираида. Она так сияла, что мать даже испугалась.

– Если вы думаете, что это он ей купил, то забудьте. В кредит влезла. У Илены была еще одна характерная черта: она не имела ни малейшего представления о деньгах. Типа и пусть себе утекают сквозь пальцы. Всегда шутила, что надо бы выйти замуж за богатенького, чтобы удовлетворить все свои вкусы.

– Вы уже здесь! А я думала, я первая буду.

– А как часто они виделись?

Федор Федорович поднялся ей навстречу и тоже просиял.

– Поначалу раз или два в неделю. Под конец Илена практически у него прописалась. Я редко с ней виделась. Иногда она заскакивала за какими-нибудь своими вещичками, приглашала меня куда-нибудь сходить с ними.

– Да по ним все ясно, даже невооруженным взглядом видно, это любовь, – шепнула Елизавета Марковна подруге.

– А вы?

– Как Саша похож на маму, такие же удивительные глаза, – чуть хриплым голосом проговорил Федор Федорович.

Вопрос ее явно удивил.

Ираида поцеловала его в щеку, а он поцеловал ей руку.

«И манеры хорошие, черт бы его побрал!» – подумала Августа Филипповна.

– Шутите? Да я его на дух не выносила! И потом, у меня своя личная жизнь. Не желаю быть пятым колесом в телеге.

Наконец все занялись меню.

– А можно мне колу? – тихонько спросил Сашка.

Ее личная жизнь, как я сильно подозревал, представляла собой простановку отметок в тетрадях до десяти вечера, а потом уединение в застегнутой до горла ночной рубашке с готическим романом и чашкой горячего какао.

– Это надо спросить у мамы, – осторожно ответил Федор Федорович.

– Ладно, так и быть, – кивнула Августа Филипповна. – Ради такого случая – можно.

– А у них были друзья – какие-то другие пары, с которыми они общались?

– А какой у нас случай? Хотелось бы знать, когда человеку можно пить колу?

Все засмеялись смущенно, а Федор Федорович вдруг обрадовался.

– Не имею ни малейшего представления. Да как вы не поймете – я держалась от всего этого подальше!

– Сегодня, Саша, такой случай… Боюсь, в ближайшем обозримом будущем такой не представится. Я сегодня прошу у тебя и у бабушки руки твоей мамы.

– Я согласен! – сразу заявил Сашка. – И я… как это… благословляю вас!

– Итак, началось все с того, что Илена попала к нему в пациентки. А вы не в курсе, зачем она вообще обратилась к психиатру?

Ираида зарделась и обняла сына.

– Сашка, ты такой молодец! – шепнула она ему.

– Говорила, что у нее депрессия.

– Бабуль, а ты что скажешь?

– А что я могу сказать в такой ситуации… – пожала плечами Августа Филипповна. – Главные действующие лица, похоже, согласны, что мне остается… – слегка обиженным тоном произнесла будущая теща. – Но у меня, как у бабушки и матери, есть два условия, надеюсь, они всем покажутся вполне разумными.

– Но вы так не считаете?

Ираида испугалась. А Федор Федорович ни капельки. Согласие Сашки было для него самым главным.

– Какие условия, мама?

– С некоторыми людьми трудно определить. Когда лично у меня депрессия, то всем вокруг об этом сразу же известно. Я самоустраняюсь, ничего не хочу делать, ни с кем не хочу общаться. Словно съеживаюсь, влезаю в себя. А с Иленой… Кто знает? Не похоже, чтобы у нее пропадал аппетит или сон. Она могла просто немного притихнуть.

– Сашка до конца учебного года с места не тронется, а ты должна доработать сезон в оркестре, тем более, что вам предстоят гастроли в Италии.

– Должен заметить, условия совершенно разумные и здравые, тем более, что я пока живу на ведомственной квартире, но собираюсь купить свою и постараюсь найти квартиру, в которую можно будет сразу вселиться, но, конечно, Ирочка должна эту квартиру одобрить. Так что условия принимаются, Августа Филипповна. Правда, что касается Ирочкиной работы, то тут она должна решить сама, вы уж не обессудьте!

– Но она говорила, что у нее депрессия?

Клевый дядька, подумал Сашка.

– Боже мой, сколько в Петербурге китайцев! – воскликнула вдруг Елизавета Марковна. – И в поезде их было полно, и тут…

– Только после того, как призналась, что ходит к Хэндлеру, – после того, как я спросила зачем. Сказала, что все из рук валится, что работа вконец достала… Я пыталась помочь, но она сказала, что ей нужно нечто большее. Я никогда не была в восторге от психиатров и психологов. – Очоа сконфуженно улыбнулась. – Если у вас есть друзья и семья, вы всегда справитесь.

– О, это ты еще не видела, что тут делается летом! – обрадовалась новой теме Августа Филипповна. – Иной раз кажется, что тут не Россия, а Китай!

– В Москве их тоже полно, – заметил Федор Федорович. – Но по-моему, пусть ездят!

– Если б этого хватало, было бы здорово. Но иногда это так, как она сказала, Ракель. Нужно нечто большее.

– Скажите, а вы коренной москвич?

– Нет, я вообще-то деревенский, в Москве только институт закончил, потом периодически жил, ну, когда диссертации писал, а когда женился, купил в Москве квартиру, которую потом оставил жене. Вот как-то так…

Она отложила сигарету.

Ираида сидела, млея от счастья. Она видела, что матери ее жених глянулся, но она борется с собой, просто из принципа. Ее условия показались Ире весьма скромными и разумными. Не срывать же Сашку до конца учебного года… И надо подыскать в Москве хорошую школу, да и вообще… А главное, Сашке он явно понравился!

– Федор Федорович, – вдруг обратился к нему Сашка, – а можно мне спросить?

– Ну, я полагаю, вам повезло, что многие люди с этим согласны.

– Конечно, можно, отныне всегда можно, только, знаешь, зови меня дядя Федя, хотя нет, лучше просто Федя, и, по возможности, на ты.

– Ух ты, здорово! – просиял Сашка. – Скажи, Федя, а твоя собака… она общительная?

– Пожалуй, что да.

– В принципе да, общительная. Но очень ревнивая. Но, я думаю, вы подружитесь.

– А почему у нее такое имя странное – Апельсиныч?

Наступило неловкое молчание. Я нарушил его.

– Понимаешь, брат, это не я его так назвал. У него были другие хозяева, но они погибли… И потом, мне нравится имя Апельсиныч. Ему идет, он, знаешь ли, такого апельсинового цвета. А ты любишь собак?

– Он выписывал ей какие-то лекарства?

– Обожаю!

– Вот и славно!

– Да вроде нет. Просто беседовал с ней. Она ходила к нему раз в неделю, а потом два раза в неделю, когда один из ее учеников погиб. Тогда уж у нее точно была депрессия – целыми днями только и плакала.

– Когда это случилось?

– Скажи, Федя, а у тебя дети есть?

– Дайте подумать… Довольно скоро после того, как Илена начала посещать Хэндлера – может, сразу после того, как они начали встречаться, не знаю… Месяцев восемь назад.

– Да, есть, дочка, помладше тебя, и тоже Александра.

– А как это произошло?

– А с ней мы подружимся?

– Вот тут, брат, я не уверен.

– ДТП. Наезд, водитель удрал. Мальчишка шел по темной дороге поздно вечером, и его сбила машина. Это ее подкосило. Она работала с ним многие месяцы. Он был одним из ее чудес. Все думали, что он немой. А Илена заставила его заговорить. – Очоа покачала головой. – Чудо. И потом получить такое – все псу под хвост… Так бессмысленно…

– Почему?

– Родители, наверное, были совершенно разбиты.

– Как бы тебе объяснить, – почесал в затылке Федор Федорович…

– Она из враждебного лагеря, да?

– Нет. У него не было родителей. Он был сирота. Поступил из Ла-Каса.

– Сашок, что ты говоришь! – воскликнула Ираида.

– Да все правильно он говорит, только я все же надеюсь…

– Ла-Каса-де-лос-Ниньос? Который в Малибу?

– Что она переметнется на сторону противника?

Федор Федорович захохотал и поцеловал Сашку в затылок.

– Ай молодец, как загнул!

– Точно. А почему такое удивление? У нас с ними договор на специальное обучение некоторых из их воспитанников. Как и еще с несколькими местными школами. Это часть бюджетно финансируемого проекта или что-то такое. По возвращению в общество детей, оставшихся без родителей.

Сашка вдруг тоже захохотал.

– Федя, ты так смешно смеешься! Так нос морщишь! Правда, мам?

– Да какое там удивление? – соврал я. – Просто очень печально, что такие вещи происходят с сиротами.

– Саша, нельзя смеяться над взрослыми! – одернула внука Августа Филипповна.

– Ну, в принципе, да, но это над чужими, – заметил Федор Федорович, – а мы почти уже свои… И потом, Августа Филипповна, он же не насмехается, а просто смеется, это, на мой взгляд, можно.

– Да. Жизнь – вообще несправедливая штука.

Да, кажется, с этим мужиком не пропадешь, подумал Сашка. Не то что с тем, из Испании, хоть и говорят, что он родной… Никакой он не родной, а с этим можно породниться. В момент, когда Федор Федорович разливал коньяк, дамы пили именно коньяк, Сашка толкнул локтем в бок Ираиду. И показал ей большой палец. Мама обняла его и шепнула:

Это заявление, похоже, ее удовлетворило. Она бросила взгляд на часики.

– Сашок, ты у меня самый лучший!

А Августа Филипповна тем временем выговаривала официанту:

– Что-нибудь еще? Мне пора возвращаться.

– Передайте вашему повару, что бефстроганов нельзя готовить с грибами! Это в корне неверно, грибы тут ни при чем! Это лишнее!

– Да? – заинтересовался официант. Эта старая петербургская дама внушала доверие. – Но вообще-то бефстроганов у нас пользуется большим спросом…

– Только один момент. Не припомните, как звали мальчишку, который погиб?

– Потому что эти люди попросту не знают, как нужно… Эту моду взяли, когда не было хорошего мяса в достатке, тем самым пытаясь улучшить вкус, только и всего!

– Хорошо, мадам, я скажу повару…

– Немет. Гэри или Гори. Как-то так.

– Вот-вот, скажите.