Алан Брэдли

В могиле не опасен суд молвы

Посвящается Ширли, моей музе
В могиле не опасен суд молвы,Но там не обнимаются, увы![1]Эндрю Марвелл «К стыдливой возлюбленной», 1681 г.
Alan Bradley

THE GRAVE\'S A FINE AND PRIVATE PLACE



Впервые опубликовано Delacorte Press, New York, NY под названием «The Grave\'s а Fine and Private Place».



Печатается с разрешения автора при содействии литературных агентств The Bukowski Agency Ltd., Toronto и The Van Lear Agency LLC.



Перевод с английского Елены Измайловой

Перевод стихотворений Михаила Савченко



Copyright © 2018 by Alan Bradley

© Измайлова Е.Г., перевод, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2019

Глава 1

Я возлежу на смертном одре.

Снова.

Я сделала все возможное, лишь бы выжить, но этого оказалось недостаточно. Есть пределы человеческим возможностям.

Охваченная горькими воспоминаниями, я отвернулась лицом к стене.

На Рождество неожиданно умер отец, и мы быстро поняли, что оставшуюся после него пустоту ничем нельзя заполнить. Он был клеем, который держал всех нас вместе, и когда он умер, сестры и я, даже в лучшие времена не бывшие друзьями, превратились в смертельных врагов. Каждая из нас, отчаянно стремясь захватить власть, получить хоть какой-то контроль над распадающейся жизнью, все время конфликтовала с остальными. С одинаковой легкостью мы бросались словами и посудой. И неважно, кто пострадает.

Когда наша семья оказалась на грани развала, из Лондона приехала тетушка Фелисити, дабы примирить нас.

По крайней мере, она так объявила.

На случай если мы забыли, нам быстро напомнили тот факт, что наша дражайшая тетушка, как милостиво гласит Книга общих молитв, является женщиной, следующей стремлениям и порывам своего сердца.

Иными словами, это упрямая старуха, деспот и тиран.

Тетушка Фелисити заявила, что Букшоу следует немедленно продать, несмотря на то, что он принадлежит мне и я могу распоряжаться им по своему усмотрению. Фели должна как можно скорее выйти замуж за Дитера Шранца, как только закончится траур. Даффи нужно отправить в Оксфорд изучать английскую филологию.

– Кто знает, может, когда-нибудь ты станешь одаренной преподавательницей, – заметила тетушка Фелисити, после чего Даффи швырнула в камин чашку и блюдце и вылетела из гостиной.

«Злиться бессмысленно, – ледяным голосом объявила тетушка Фелисити. – Приступы гнева только создают новые проблемы и не решают имеющиеся».

Что касается меня, я вместе с кузиной Ундиной должна поехать в Лондон к тетушке Фелисити, пока она не решит, что с нами делать. Я уверена, что меня захотят отослать в очередное место, где я должна буду продолжить учебу, прерванную, когда меня исключили из женской академии мисс Бодикот в Канаде.

Но как же Доггер и миссис Мюллет? Что с ними будет?

– Их уволят и назначат им небольшую пенсию в зависимости от выслуги лет, – объявила тетушка Фелисити. – Уверена, они оба будут очень благодарны.

От Доггера просто отмахнутся, назначив пенсию? Немыслимо. Доггер отдал нам почти всю жизнь: сначала отцу, потом матери, сестрам и мне.

Я представила, как он в поношенном пиджаке сидит на деревянной скамейке где-то у реки и просит милостыню у проходящих мимо туристов, время от времени фотографирующих его, чтобы показывать потом своим придурковатым родственникам.

Доггер заслуживает лучшего.

А миссис Мюллет?

Ей придется готовить незнакомцам, она зачахнет и умрет, и виноваты будем мы.

Наши жизненные перспективы выглядели крайне мрачно.

Потом, в начале февраля, все стало еще хуже. Умер король Георг VI, приятный человек, который когда-то приветливо болтал со мной у нас в гостиной, как будто я его дочь; и с его смертью весь народ, все жители стран Содружества, а может быть, и весь мир, погрузились в уныние вместе с нами.

А я? Как же Флавия де Люс?

Погибну, решила я.

Лучше свести счеты с жизнью, чем гнить в Лондоне, на кишащей голубями площади, в унылом доме тетушки, которая дорожит «Юнион Джеком» больше, чем своей собственной плотью и кровью.

Опытный эксперт в ядах, я точно знала, что надо сделать.

Никакого цианида, нет уж, увольте!

Я слишком хорошо знаю симптомы: головокружение, слабость, жжение в горле и желудке, потом паралич блуждающего нерва, затрудненное дыхание, холодный пот, слабеющий пульс, паралич всего тела, давящая боль в сердце, слюнотечение…

Мне кажется, именно слюнотечение заставило меня отказаться от цианида. Какая уважающая себя юная леди захочет, чтобы ее труп был обнаружен в луже слюны?

Есть более легкие способы воспарить в кущи небесные.

Так что вот, лежу я на смертном одре, мне тепло и хорошо, я полуприкрыла глаза и напоследок рассматриваю отвратительные обои – горчичные с красными пятнами.

Скоро я усну, и все они никогда в жизни не поймут, отчего я умерла. Как я хорошо все продумала!

«Они пожалеют, – подумала я. – Они пожалеют».

Но нет! Я не должна почить вот так. Это неподходящее выражение лица, слишком простое. С такими лицами умирают заурядные молочницы и продавщицы спичек.

Смерть Флавии де Люс требует чего-то более возвышенного: переступая порог смерти, я должна думать о чем-то великом и благородном.

Но о чем?

Религия – слишком обыденно.

Возможно, я могла бы, например, погрузиться в размышления об особенных электронных связях диборана (B₂H₆) или о еще не установленных валентностях моногидрата трихлороэтиленплатината (II) калия.

Да, именно!

Рай распахнет передо мной двери.

Когда я ступлю на порог, огромные хрустальные ангелы, поблескивающие морозными всполохами, скажут: «Хорошая работа, де Люс».

Я обхватила себя руками и свернулась в клубок.

Как приятно умирать, когда все сделано как надо.

– Мисс Флавия, – Доггер нарушил мои приятные мысли. Он перестал грести и указывал мне на что-то.

Вмиг меня вырвали из сладких грез. Если бы это был кто-то другой, а не Доггер, он бы жестоко поплатился.

– Это Воулсторп, – сказал он. – Слева от самого высокого вяза – Святая Милдред.

Он знал, что я не хотела бы пропустить это зрелище: церковь Святой Милдред-на-болоте, где каноник Уайбред, пресловутый Каноник-Отравитель, два года назад лишил жизни нескольких прихожанок, добавив в святое причастие цианид.

Разумеется, он сделал это во имя любви. Яд и страсть, как я уже обнаружила, соединены так же тесно, как горошек и морковка.

– Выглядит безобидно, – заметила я. – Этот пейзаж словно сошел со страниц «Живописной Англии».

– Да, – согласился Доггер. – Так обычно и бывает. Ужасные преступления часто происходят в мирных местах.

Он уставился на другой берег и умолк. Я знала, что он вспоминает японский лагерь военнопленных, где он и мой отец подвергались жутким мучениям.

Как я уже говорила, причиной раздора в нашей семье стала смерть отца шесть месяцев назад. Офелию, Дафну и меня тянуло в разные стороны.

Ундина, как было решено, уже уехала в Лондон с тетушкой Фелисити.

Сейчас Фели лениво раскинулась на полосатых подушках на носу лодки, намазав лицо репеллентом и рассматривая свое отражение в воде. С тех пор как мы отплыли, она не сказала и слова. Ее пальцы отстукивали на планшире мелодию – я угадала в ней «Песню без слов» Мендельсона, – но лицо ничего не выражало.

Даффи, сидевшая на скамье, сгорбилась над книгой – «Анатомией меланхолии» Роберта Бертона – и не обращала совершенно никакого внимания на прекрасные английские пейзажи, медленно проплывавшие мимо нее.

Неожиданная смерть отца погрузила нашу семью в апатию, и, я думаю, дело в том, что мы, де Люсы, по природе своей неспособны на выражение печали.

Только Доггер сломался и поначалу выл в ночи, как собака, но в последующие дни, длинные и полные страданий, и он стал молчаливым и бесстрастным.

Какая жалость.

Похороны прошли ужасно. Денвин Ричардсон, викарий и старый друг отца, разрыдался и не смог продолжать службу. Пришлось искать другого священника. В конце концов пригласили старого каноника Уолпола из городка по соседству, и он закончил то, что начал его коллега. Его речь напоминала собачий лай над трупом.

Сущий кошмар.

Вынужденная взять ответственность на себя, тетушка Фелисити примчалась из Лондона (как я уже говорила). Смерть единственного – и младшего – брата повергла ее в состояние неистовства, в результате чего она начала обращаться с нами как со слабоумными рабами на галерах, швыряясь приказами вроде:

– Сложи журналы по порядку, Флавия. Сначала по алфавиту, а потом хронологически. Передней обложкой вверх. Это гостиная, а не воронье гнездо. Офелия, принеси метлу и смахни паутину. Это место напоминает могилу.

Потом, осознав, что она ляпнула, тетушка аж покрылась рябью от подавленного стыда и понесла еще большую чушь, которую я не стану здесь пересказывать, опасаясь, что когда-нибудь она прочитает и жестоко мне отомстит.

Я слишком драматизирую? Отнюдь.

– Вы напоминаете мне кучку слизней, – объявила тетушка Фелисити. – Надо что-то сделать, чтобы стряхнуть с вас тину.

Поэтому было решено – хотя я до сих пор не пойму, кем именно, – что нам всем нужен отдых: автобусные экскурсии, полосатые шезлонги у моря или хотя бы свежий воздух.

Мне кажется, прогулку по реке предложил Доггер: ленивые дни у воды, лимонад и имбирный эль от «Фортнем и Мейсон», череда сельских отелей с их пуховыми матрасами ночью и горячими ростбифами днем.

– Вспомните «Гекльберри Финна», – сказала Даффи. – Кто знает, Флавия? Вдруг тебе повезет и ты найдешь труп на корабле.

Маловероятно – но все что угодно лучше, чем оставаться в Букшоу, где траур, похоже, воцарился до конца времен.

Я никогда раньше этого не замечала, но дом захватили пыль и влага. Воздух стал затхлым, как будто останки нескольких поколений де Люсов вытряхнули из пылесоса и разрешили им располагаться, где они пожелают. Это заметила Даффи.

– Наш дом напоминает заросшую плесенью часовню в парке из «Холодного дома», – вздрогнув, сказала она и закуталась в кардиган.

Даффи процитировала книгу, которую маниакально перечитывает с тех пор, как еще лежала в коляске. Стоит ей дочитать до последней страницы, как она снова открывает первую. «Чувствуешь такой запах, такой привкус во рту, словно входишь в склеп дедлоковских предков[2]. Кар!»

«Кар!» – это из репертуара Даффи, не из Диккенса.

Свадьба Дитера и Фели, назначенная на июнь, была отложена из уважения к памяти отца. Имели место сцены с битьем посуды, сдиранием обоев, разрезанием обивки и тому подобное, но все тщетно.

– После смерти родителя назначается период глубокого траура продолжительностью шесть месяцев, – объявила тетушка Фелисити, выдавая свою приверженность армейским порядкам, хотя она должна храниться в глубокой тайне. – И ни днем меньше. Кричи сколько хочешь, ты не заставишь меня передумать.

И все тут.

То, что должно было стать периодом блаженства, превратилось в кошмар, когда нервозность, страх и гнев Фели победили здравый смысл, не оставив от него ни капли. Результатом стала серия ссор и примирений с Дитером, за которыми следовали приступы злобы, силе которых позавидовал бы Чингисхан.

Дитер выносил все это с непоколебимым спокойствием, но рано или поздно даже герои вынуждены отступить, чтобы зализать раны.

Так что мы в суматохе собрали чемоданы – все, кроме Доггера, который всегда готов ко всему, – и отправились в путешествие, которое должно исцелить нас.

Но все пошло наперекосяк.

К тому времени как мы смогли уехать из Букшоу, отец был мертв уже почти шесть месяцев. Казалось, особенно в начале, что Доггер потерял самую важную часть своей души. Но шли дни, и становилось все более очевидно – во всяком случае, мне, – что он обрел что-то более важное.

В последние несколько недель Доггер словно начал светиться. Это трудно описать, но я постараюсь.

Это выглядело не так, будто он только что побрился и намазался гвоздичным лосьоном, ибо Доггер выше подобных трюков.

Нет, у него словно начал отрастать нимб: бледное свечение, как на картинах средневековых святых, – вокруг них рисуют золотой ореол, словно на головы вышеупомянутым святым надели перевернутый чайник.

В Библии на самом деле нет никаких нимбов – равно как там нет кошек и баянов. Если вам нужны нимбы, придется поискать их в «Энциклопедии Британнике», они там находятся между нильтреугольной матрицей и нимоником. Как всем известно, настоящие нимбы, вроде тех, что можно наблюдать вокруг луны или солнца, являются результатом отражения и преломления света в ледяных кристаллах, находящихся в атмосфере. Но объяснения нимбам святых нет, хотя их можно легко представить в своем воображении. По крайней мере, я могу.

В случае с Доггером это было свечение, лучезарное сияние, которое снисходило на него очень постепенно. Я взяла на заметку, что надо каждое утро заходить на кухню и внимательно наблюдать за Доггером, только делать это осторожно.

У него порозовели щеки, и сначала я боялась, что это отравление дурманом или чума. Но поскольку Доггер прекрасно знает, как надо обращаться с Datura stramonium, растущим в горшке у меня в лаборатории, а Черную Смерть последний раз диагностировали в Англии в 1918 году, когда она унесла жизнь миссис Багг из Испвича, я решила, что происходящее с Доггером – исключительно к добру.

Таким образом, тем июньским утром Доггер, сидевший ровно по центру нашей лодки и решительно вонзавший весла в теплую мутную воду реки, был красив и здоров как никогда: просто как кинозвезда. Если бы это был фильм, а не реальная жизнь, Доггера играл бы Джон Миллз[3] с его понимающим прищуром и легкой улыбкой на фоне солнечного утра, как будто он уже знает, что ждет нас за поворотом. Может, так оно и есть.

– Ты уже бывал здесь, Доггер? – спросила я. – Имею в виду, в этой части реки?

– Много лет назад, мисс Флавия, – ответил он, – но это было в прошлой жизни.

Я поняла, что надо оставить эту тему.

Я рассматривала огромные убаюкивающие тени, отбрасываемые на воду церковным кладбищем.

Большинство людей никогда не задумываются, почему места последнего упокоения всегда изобилуют зеленью. Но если бы они задумались, их лица, может быть, приобрели бы такой же оттенок, как эта трава, потому что под живописным мхом и лишайником, под обветренными камнями, под землей медленно побулькивает кипящий химический котел, в котором, благодаря химии, наши предки и соседи возвращаются к своему Создателю.

«Из праха мы созданы, в прах и обратимся», – гласит Библия.

«Прах к праху, пыль к пыли», – говорит Книга общих молитв.

Но обе эти книги, написанные с неплохим вкусом, не упоминают ни о вонючем желе, ни о жидкой или газообразной стадиях, которые мы проходим, перед тем как оказаться в великом ничто.

Обычное кладбище – это первоклассная мясорубка.

Шокирующая правда, да?

В старом выпуске «Иллюстрированных лондонских новостей», который я нашла под диваном в гостиной, рассказывали, что в качестве средства для размягчения мяса теперь рекламируют сок папайи.

«Какая колоссальная трата продукта! – подумала я. – Можно сделать куда более мощное и эффективное средство, просто разлив по бутылкам…»

Сейчас мы дрейфовали в нескольких футах от берега, на котором находится кладбище. Над нами вздымалась Святая Милдред-на-болоте, и ее квадратная башня закрывала солнце. Вдруг похолодало, и причиной был не только внезапно поднявшийся легкий ветерок, означавший перемену погоды.

– Это здесь, рядом со старым причалом, каноник Уайтбред бросил отравленный потир[4] в реку, да, Доггер?

Я знала, что так оно и было. Я долго изучала фотографии во «Всемирных новостях», запоминая все подробности: тропинку, причал, покатый берег, камыши… Везде были стрелочки и подписи для удобства жаждущего крови читателя.

Каноник бросил сосуд в реку в надежде, что тот утонет и останется на илистом дне до конца света. Однако он не принял во внимание коварство одного из своих предшественников, который подменил старинную серебряную чашу копией из металлического сплава, покрытой лишь тонким слоем благородного металла. К несчастью, она всплыла и застряла в камышах, где ее и нашел мальчик, сын фермера.

– Не надо было выбрасывать ее в безлунную ночь, – заметила я.

– Именно, мисс Флавия, – подтвердил Доггер, читавший мои мысли. – Может, тогда бы он заметил, что она не утонула.

– Хотя она могла и утонуть, – взволнованно сказала я. – Может, ее случайно зацепили тяжелым веслом или багром, вот она и всплыла.

– Возможно, – ответил Доггер, – но маловероятно. Полагаю, полиция отвергла эту теорию как необоснованную. Таким предметом можно было бы поднять менее качественную копию, но это не тот случай.

– Странно, – задумалась я. – Каноник Уайтбред так и не заметил, что сосуд слишком легкий.

– Если только он не сам подменил его, – предположил Доггер.

Я возбужденно шлепнула по воде, приходя в восторг при мысли о том, что они здесь, что в этот самый миг вода уносит следы цианистого калия и стрихнина. Может быть, одинокие молекулы еще тут – конечно, в очень разбавленном виде, но если верить гомеопатическим теориям Сэмюэла Ханнемана, сохраняющие смертоносную силу.

– Флавия! – заорала Даффи. – Дубина! Ты забрызгала мою книгу!

Когда Даффи в ярости, она вечно забывает слова из своего обширного вокабуляра.

Она захлопнула томик и швырнула его в корзину для пикника.

Над рекой повисло благословенное, хоть и несколько напряженное молчание. Мы плыли под арками из ивовых веток. Там и сям водная гладь нарушалась плеском рыбы. (Я лениво задумалась, испускают рыбы газы или нет).

Мы находились неподалеку от одного из великих университетов. Наверняка кто-то там должен знать, кто-то ученый, а конкретно – ихтиолог. Молодой энергичный ихтиолог с квадратной челюстью, светлыми кудрявыми волосами, голубыми глазами и трубкой. Я бы могла заскочить к нему и проконсультироваться по какому-нибудь головоломному химическому вопросу… который сразу даст ему понять, что я не рядовой любитель… Рассеивание цианистого калия и стрихнина в речной фауне. Да. Точно!

Роджер, так его будут звать. Роджер де как-то-там – имя под стать моему собственному… Из древней норманской семьи, на гербе которой столько оружия, хохолков, знамен, девизов и лозунгов, что и не снилось ни одному рынку подержанных автомобилей.

«Роджер…» – начну я…

Нет, постойте! Роджер – это слишком банально. Так можно назвать собаку. Его будут звать Ллевеллин, и произносить его имя надо будет на уэльский манер.

Точно, Ллевеллин.

«Ллевеллин, – скажу я, – если вам когда-нибудь потребуется содействие в расследовании дела об отравлении в бассейне, я с радостью помогу».

Или это слишком прямолинейный подход?

Я никогда не проводила вскрытие рыбы, но вряд ли оно сильно отличается от разрезания сельди за завтраком.

Я с удовольствием вздохнула и лениво свесила руку вниз.

Что-то коснулось меня. Что-то задело мои пальцы, и я инстинктивно сжала ладонь.

Рыба? Я что, поймала рыбу рукой?

Может, какой-то тупой голавль или глупая щука приняли мои пальцы за что-то съедобное?

Не желая упустить возможность войти в историю под именем Флавия Рыболовный Крючок, я изо всех сил вцепилась в что-то жесткое и ребристое. Уперлась большим пальцем. Добыча не уйдет.

– Подожди, Доггер, – попросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. Эта история будет передаваться из поколения в поколение, и я должна позаботиться о том, чтобы мое хладнокровие вошло в легенду. – Кажется, я что-то поймала.

Доггер перестал грести, лодка закачалась на воде. Я чувствовала что-то очень тяжелое. Должно быть, это одна из тех рыб-гигантов, знаменитостей местного фольклора, столетиями живущих на дне водоема. Старушка Молди или что-то в этом духе, обычно деревенские их так называют. Они, наверное, придут в ярость из-за того, что я поймала их чудовище голыми руками?

Эта мысль заставила меня улыбнуться.

Что бы это ни было, оно не сопротивлялось.

Хотя Даффи и Фели делали вид, что происходящее их не интересует, обе повернулись ко мне.

Изо всех сил удерживая равновесие и стараясь не упустить добычу, я сделала резкий рывок.

Я видела в журналах фотографии американского писателя Эрнеста Хемингуэя с багром в руке и огромной акулой. Готова поспорить, даже он никогда не ловил подобную рыбу голыми руками.

«Флавия, – подумала я, – ты прославишься».

Когда лодка перестала качаться и волны стихли, под поверхностью проявилась тень, превратившаяся в белесое пятно. Брюхо рыбы?

Я потащила ее вверх, чтобы рассмотреть получше.

Хотя этот предмет был перевернут, узнать его было легко.

Это была человеческая голова, а под ней обнаружилось человеческое тело.

Мои пальцы глубоко вошли в рот и зацепились за верхние зубы трупа.

– Давай-ка к причалу, Доггер, – сказала я.

Глава 2

Причалить к берегу у церкви оказалось не такой легкой задачей, как можно было предположить.

Во-первых, Даффи, перегнувшись через планшир, методично избавлялась от всего, что съела за последние две недели. Если вы когда-нибудь видели в кино, как траулер опустошает сети, вы примерно представляете, что я имею в виду. Сказать, что она просто извергла съеденное, – невероятное преуменьшение. Скорее, она выплюнула все свои внутренности. Ужасающее зрелище, по правде говоря.

Если бы не серьезность ситуации, я бы даже посмеялась.

Доггер – надо отдать ему должное – не произнес ни слова. С одного взгляда он все понял и начал действовать соответственно. Медленно, но неуклонно мы двигались к берегу в тишине – конечно, если не считать звуков рвоты.

Лодочники, которые были неподалеку, наверное, решили, что юной леди стало плохо. Чем-то отравилась или морская болезнь. Пялиться нехорошо, так что они не смотрели. Разумеется, никто из них не заметил, что я тащу за открытый рот.

Когда лодка стукнула о деревянный причал, Доггер протянул мне клетчатый плед, который собирался расстелить на земле во время нашего пикника. Я сразу поняла, чего он хочет.

Не привлекая внимания, я взяла плед левой рукой, развернула и небрежно накинула на плававший труп. Пришвартовав лодку, Доггер вышел на мелководье, бережно поднял прикрытое пледом тело и побрел к заросшему зеленой травой берегу. Положил труп на землю на краю церковного кладбища.

Я заметила синяк на шее сзади – как будто человек оступился, ударился головой и упал в воду. «Но у мертвецов не бывает синяков», – вспомнила я.

– Искусственное дыхание? – предложила я, стараясь думать логически.

Однажды Доггер рассказал мне, что изучал джиу-джитсу и систему Кано, согласно которой утопленника можно реанимировать резким ударом по ступням.

– Боюсь, нет, мисс, – ответил Доггер, приподняв край пледа. – Слишком поздно. Этот бедняга уже стал поживой рыб.

Он прав, уши и нос были объедены.

Судя по тому, что осталось от лица, этот мужчина был довольно красив. Длинные рыжие пряди, пропитавшиеся водой, должно быть, когда-то вились кудрями над кружевным воротником его шелковой рубашки.

Я не сочиняю, она действительно шелковая, и его голубые брюки тоже, застегнутые на пуговицы и подвязанные шелковыми лентами под коленями.

У меня было впечатление, будто я смотрю на выходца из восемнадцатого столетия, путешественника во времени, который весело нырнул в воду во времена короля Георга III и наконец решил выплыть.

В следующий миг я предположила: может быть, кто-то пропал с маскарада? Или со съемок фильма?

Наверняка об этом трубили бы на всех углах, но тем не менее – вот здоровый молодой человек (если не считать того, что он мертв) лежит, словно выловленная форель.

Он был почти чересчур красив: как мальчик в голубом со знаменитой картины Гейнсборо, только более бледный.

Но погодите-ка! Он действительно напомнил мне картину, но не Гейнсборо. Нет, это работа куда менее известного художника по имени Генри Уоллис.

«Смерть Чаттертона» – вот как она называлась, и на ней изображено тело печального молодого поэта, который в возрасте семнадцати лет отравился, когда разоблачили его литературные мистификации[5].

Как я сразу не догадалась, ведь огромная репродукция этой картины много лет висит в моей спальне на почетном месте.

Признаюсь, это одно из моих любимых произведений искусства.

На этой картине Чаттертон, бледностью лица напоминающий рыбье брюхо, раскинулся на убогом диване в съемной мансарде, левой рукой обнажив грудь, в которой совсем недавно билось сердце.

Правая рука свисает к полу, рядом валяется пустой флакончик из-под мышьяка.

Все искусство должно так завораживать.

– Пожалуйста, оставайтесь на местах, мисс Офелия, мисс Дафна, – слова Доггера вырвали меня из размышлений. – Внимательно следите за рекой вверх и вниз.

«Какой умный человек», – подумала я. Он нашел, чем их занять, чтобы они не впали в истерику, и помешал затоптать улики.

Удивительное дело, но людям, которые решительно раздают приказы на месте трагедии, всегда повинуются.

– Мисс Флавия, если вы соблаговолите побыть здесь, я схожу за полицией, – обратился он ко мне.

Я коротко кивнула, и он ушел в сторону церкви. Влажные манжеты его брюк шлепались о щиколотки, но это не мешало ему сохранять полный достоинства вид.

Как только он скрылся из виду, я приподняла край пледа.

На меня удивленно взглянули полузакрытые голубые глаза с расширенными зрачками – как будто я сдернула одеяло со спящего человека. Радужки были такого же цвета, как его губы и шелковые ленты на коленях.

Я понюхала губы, вернее, ткнулась в них кончиком носа, но ничего не уловила, кроме солоноватого запаха воды. Наклонилась к его глазам и втянула ноздрями воздух.

Так я и знала: яблоки. Цианистый калий, насколько я помню, запаха не имеет, но когда он смешивается с водой, растворяясь и образуя щелочной раствор, выделяется синильная кислота, которая в соединении с воздухом начинает пахнуть яблоками.

Глазная ткань, самая тонкая и нежная в теле, не только впитывает химические запахи лучше, чем остальные органы, но и сохраняет их дольше. Если не верите, понюхайте свои слезы через час, после того как поели лук.

Кроме того, глаза, полуприкрытые веками, были лучше защищены от вымывающего действия воды, чем нос и губы.

Его лицо было… ладно, скажем, интересным. Хотя оно несколько опухло, но синюшность практически отсутствовала. Верный знак, что либо тело находилось в воде недолго, либо, наоборот, долго было погружено в холодную глубину. Но тот факт, что сейчас оно всплыло на поверхность, означал, что в нем идут процессы газообразования. Есть и другие варианты, но этот самый правдоподобный.

«Можно найти и другие признаки, но, чтобы их изучить, придется раздевать тело, а это, – подумала я, – неприлично». Кроме того, нет времени, в любой момент может вернуться Доггер с полицией.

Когда дело касается утопления, самыми важными иногда оказываются внутренние приметы. Разумеется, я не могу провести вскрытие на берегу. Придется удовлетвориться другими приемами.

Положив ладони крест-накрест на грудь мертвеца, я навалилась на него всем своим весом.

Мои усилия были немедленно вознаграждены: из его посиневших губ хлынула удивительно сильная струя пенящейся жижи, сменившаяся водой.

Потянувшись за носовым платком, я собрала жижу, свернула ткань в комок, чтобы не подцепить заразу, и спрятала в карман.

Быстрый взгляд по сторонам подтвердил, что я осталась незамеченной.

Продолжив изучение трупа, я пощупала ладони мертвеца в поисках эффекта перчатки – дряблости кожи, которая дала бы понять, что труп долго находился в воде. Но его руки были на удивление упругими.

Почти не задумываясь, я поднесла свои пальцы к носу.

Поразительно, насколько мы игнорируем наше обоняние. Мы реагируем на крайности – аромат или вонь, розы или разложение. Человеческий нос научился не обращать внимание на то, что не имеет значения.

Я обнюхала пальцы.

Ага! Я не ожидала ничего необычного, но мой нос безошибочно уловил запах.

Паральдегид, клянусь всеми святыми! Старый добрый дружок (СН₂СНО)₃ – дурно пахнущая и отвратительная на вкус бесцветная жидкость, которую можно получить, если подвергнуть альдегид воздействию серной или соляной кислоты. Это вещество было впервые синтезировано в 1829 году и когда-то вместе с ванильным экстрактом, земляничным сиропом и хлороформом входило в состав средства от бессонницы. Также, в сочетании с равными частями вишнево-лавровой воды, его использовали для подкожных инъекций душевнобольным.

Но сто лет назад от использования паральдегида отказались, потому что он вызывал плохой запах изо рта у пациента. Хотя мне доводилось слышать, что есть люди, особенно среди аристократии, которые пристрастились к этому веществу.

Я еще раз понюхала кончики пальцев, освежая память.

Если я правильно помню, отравление паральдегидом сужает зрачки, а у этого бедолаги они расширены. Что-то не сходится. Части головоломки не встают на место.

Придется подождать. Сейчас нет времени.

Я обратила внимание на нижнюю часть тела трупа. Одна ступня, немного высовывающаяся из-под пледа, была обута в нечто вроде красной балетной туфли. Вторая была босой. Невысокий, насколько я могу судить, примерно пять с половиной футов ростом, даже чуть ниже, хотя трудно определить на глаз, поскольку он лежит под пледом.

Да! Вот оно. Это балетный танцор, вот почему он так одет.

Горжусь собой. Должно быть, он пришел на берег реки вечером, потренировать пируэты вдали от завистливых глаз. Может, из «Лебединого озера».

Должно быть, какое зрелище! Под плакучими ивами, у сонной реки – но потом он поскользнулся или подвернул ногу и упал в темные воды.

Или его столкнули.

Мог ли он запутаться в водорослях или ряске? Я отогнула край пледа. Следов растений нет.

Может, что-то найдется в складках одежды. Надо обыскать его.

Вы когда-нибудь засовывали руки в карманы брюк трупа? Вряд ли. Я сама делала это лишь пару раз, и должна сказать, что это не самое приятное занятие.

Кто знает, что может там таиться? Обыскивая утопленника, вы рискуете наткнуться на угрей, водяных змей, крабов и кого угодно, и я начала вспоминать, какие особи могли подняться по реке со стороны Темзы. Китайский мохнорукий краб? Когда дело касается крабов, любые средства предосторожности хороши.

Не стоило беспокоиться. За исключением клочка мокрой марли и сложенного листка бумаги в синюю линейку, карманы были пусты. Я зажала листок большим и указательным пальцами, подумав, что надо будет потом как следует оттереть руки от слизи.

Стараясь не повредить, я медленно развернула листок. Там было кое-что написано карандашом. Несколько цифр.





Может, это дата? 1954 год, а 6, 7, 8 и 9 – это месяцы июнь, июль, август и сентябрь? Если так, то это будущее, потому что сейчас июнь 1952 года.

Люди обычно не назначают встречи настолько заранее.

Или это код от сейфа? Маловероятно, потому что аккуратно набрать серию из четырех цифр в строгой последовательности очень сложно. И Доггер во время одного из уроков по вскрытию замков объяснил мне, что обычно такие комбинации содержат не менее двух непоследовательных цифр.

Или это телефонный номер? Не уверена, к какому коммутатору относятся первые две цифры, но всегда можно позвонить и узнать, кто поднимет трубку.

Варианты бесконечны, и это весьма занимательно, потому что возможности намного интереснее несомненных фактов – таково мое мнение.

Я уже собиралась вернуть мятый листок обратно в карман, когда солнце заслонила внезапная тень, упавшая на труп. Меня словно пронзило электрическим током.

Я повернулась и подняла руку, закрываясь от солнца, но увидела только черный силуэт, нависающий надо мной.

– Что ты сделала с Орландо? – раздался голос, и я чуть не выскочила из кожи вон.

В старинном плетеном кресле на колесиках восседала незнакомая женщина. Она подкатилась ко мне так тихо, что я ничего не услышала.

– Ты опять? Что это за игры? Опять твои проказы? Немедленно встань, Орландо, ты пачкаешь шелк.

– Прошу прощения, – сказала я, поднимаясь на ноги. – Боюсь…

– И правильно делаешь, бесстыжая девчонка. Что ты наделала? Отвечай немедленно!

С первого взгляда мне показалось, что нос этой женщины торчит, как у военного корабля, такой же крупный и мощный, чтобы легко пронзать бурные волны Атлантики.

Седые волосы, стянутые в тяжелый узел на затылке, придавали ее лицу вид нагноившегося прыща, который вот-вот лопнет.

Из-под дорожного пледа высовывался носок жокейского сапога, объемистую грудь в свободной куртке украшал трепещущий на ветру старый школьный галстук. Женщина выглядела очень странно.

– На что ты уставилась? – спросила она. – Разве родители не учили тебя, что глазеть неприлично?

Это была последняя капля. Мои родители – почившие, да покоятся с миром их души, – учили меня, что важнее всего продемонстрировать стойкость перед лицом угрозы.

Я знала, что должна излиться фонтаном утешений, явиться скалой сочувствия посреди океана печали, но эта женщина переступила черту. Я не могла заставить себя прикоснуться к ней, не то что обнять.

– Орландо мертв, – сообщила я. – Утонул. Мы обнаружили тело.

Я сразу поняла, что она меня не слушает.

– Орландо, вставай немедленно, – скомандовала она. – Через час приезжают Готорн-Уэсты, и ты знаешь, как Порция не любит ждать.

И без того бледное лицо Орландо на фоне травы приобрело жутковатый зеленоватый отлив, и я заметила, что одуванчики рядом с его ушами отбрасывают на щеки желтоватые тени, похожие на синяки или капли прогорклого масла.

– Довольно, Орландо, – продолжила женщина, высунув ногу из-под пледа и толкнув труп в плечо. – Вставай и идем.

Я схватила ее за руку.

– Не трогайте его, – сказала я. – Он умер. Мы вызвали полицию.

Женщина взглянула на меня, потом перевела взгляд на труп и снова на меня. Глаза расширились, полная верхняя губа с усиками искривилась, и воздух разрезал ужасающий вопль, то усиливающийся, то ослабевающий, как сигнал воздушной тревоги.

В ответ на этот жуткий крик Даффи и Фели повернули головы в нашу сторону, но только на секунду, а потом снова уставились на реку, как велел Доггер.

«Ничего не слышу, ничего не вижу» – это их девиз, и в глубине души я не могу винить их за это. Возиться с трупами не так просто, как некоторые думают.

Отвести глаза просто, но чтобы смотреть в лицо смерти, нужен крепкий желудок.

Я увидела, что Доггер возвращается в сопровождении двух человек – судя по одежде, деревенского констебля и викария.

«Слава небесам, – подумала я. – Мне больше не придется иметь дело с этой вопящей гарпией в одиночестве».

– Отойдите, пожалуйста, – предсказуемо попросил констебль.

Я с радостью послушалась и отодвинулась в сторону, откуда могла незаметно наблюдать за происходящим. Великие сыщики имеют в запасе много ловких трюков вроде этого.

Знаю, звучит как похвальба, но это правда.

Мы с Доггером наблюдали, как констебль осторожно заглядывает под плед. Убедившись, что юноша мертв, он одернул китель, поправил галстук, повернулся к нам и произнес:

– Ну что ж… – он ткнул большим пальцем в сторону церкви и главной улицы. – Буду признателен, если вы отправитесь в «Дуб и фазан». Хозяин как раз подает ветчину и сыр, если желаете перекусить. Я скоро приду.

Если желаем? Полагаю, он хотел проявить внимание. Или это такое чувство юмора? За кого нас принимает этот деревенский дурачок?

Я уже собиралась сказать ему, что с удовольствием пожую ломтик мяса, рассматривая особенно сочный труп, но поймала взгляд Доггера.

– Какая забота с вашей стороны, констебль, – сказала я. – Мне кажется, аппетитные запахи доносятся даже сюда, – как ожидалось от девочки моего возраста, я улыбнулась ему коротко, хотя несколько натянуто.

– Мы достаточно увидели? – произнесла я краешком рта, когда мы с Доггером шли забрать Фели и Даффи из лодки.

– О да, мисс Флавия, – ответил он. – Более чем.

Глава 3

– Как омерзительно! – ныла Даффи, сидя за столом в пабе «Дуб и фазан».

Я понятия не имела, что она имеет в виду: паб, труп или скулящую женщину в кресле, которую мы оставили в нежных руках констебля.