Данил Корецкий
Усмешка Люцифера
Часть первая
Научный сотрудник Трофимов
Глава 1
Пропавший перстень
Ленинград, 1961 год
Сторож Сергеич, убитый точным ударом колющего предмета в область сердца, теперь взирал на мир из траурной рамки на специальном столике в вестибюле отдела Западноевропейского прикладного искусства и оружия Государственного Эрмитажа. На расплывчатой карточке, переснятой с его паспортной фотографии, Сергеич был как стекло трезв, непривычно строг, чисто выбрит и выглядел гораздо моложе, чем его запомнили сотрудники отдела. Но и в тогдашних его глазах таилась тоска, будто знал наперед Сергеич, что суждено стоять ему в почетном карауле по случаю собственной кончины.
Семь дней простояла в вестибюле фотография в компании двух пыльных искусственных гвоздик и таблички с надписью «Митрохин Виктор Сергеевич, 1898–1961 гг., погиб при защите социалистической собственности». Сотрудники проходили мимо по своим делам, нет-нет да спотыкаясь иногда взглядами о покойного Сергеича.
— Митрохин, хм… Оказывается, и фамилия была у человека, и имя…
— Был бы жив, так и не узнали бы… А он героизм проявил…
— И все-таки ужасная смерть… С открытыми глазами умер, и не просто открытыми, а будто увидел что-то такое, ужасное… Говорят, такой силы и точности был удар, как профессиональный хирург сработал…
— Хирург с заточкой, ага, конечно… Может, черт с вилами?
— А кто сказал, что заточка? Не факт. Узкий колющий предмет, а это все что угодно может быть. Может, каким-нибудь старинным стилетом и укокошили, не удивлюсь… Он же все болтал про каких-то призраков в Рыцарском зале. Вот и доболтался…
— Пил человек как лошадь, это каждому известно. В белой горячке чего только не привидится. Только ведь из оружия на том стенде ничего не пропало, перстень один и унесли…
— Так вот в нем-то все и дело. Нехороший это перстень, все так говорят. Киндяеву нашему вон руку едва не прожег. А одной сотруднице в 38-м чуть палец отпиливать не пришлось, когда она его надела…
— Нечего было надевать музейный экспонат, за то и поплатилась…
— А завотделом тогдашняя, она за что? У нее мужа арестовали сразу после того, как этот перстень у нас появился. А потом и ее саму сослали в степи, и где она теперь — неизвестно. Получается, кто к нему ни прикоснется, всем так или иначе платить приходится…
— Как же тогда Трофимов, эмэнэс наш молодой? Он этим перстнем занимался в последнее время, к Сомову за заключением бегал, он его и в экспозицию протолкнул — и ничего, жив-здоров…
— Все это до поры до времени, попомни мое слово. Трофимов тоже в последнее время какой-то стукнутый ходит…
Разговоры, разговорчики, перешептывания, сплетни, слухи поползли, побежали по отделу, как тараканы. Сергеича в конце концов похоронили, фото вместе со столиком из вестибюля убрали, нового сторожа наняли (язвенник, непьющий, это был принципиальный момент). Сигнализацию заменили на какой-то усовершенствованный вариант. Витрину, где находился злосчастный перстень, отремонтировали, вставили новое, бронированное стекло, а место пропавшего экспоната заняла французская золотая вошеловка второй четверти XVI века с соответствующей подписью.
Но болезненное мельтешение в умах не прекратилось. Казалось, уже весь Эрмитаж, не только Западноевропейский отдел, вдруг заговорил об этом злосчастном перстне и связанном с ним убийстве — первом, кстати, в этих стенах за всю их более чем 100-летнюю историю. Образованные интеллигентные люди шепотом, вполголоса и строго между своими начали нести всякую мистическую дичь. Про эманации, трансцендентное, инферно и астрал. Слухи быстро выплеснулись в город и поползли по улицам, гостиным и кухням Ленинграда в уже упрощенном, понятном для народных масс виде. Кто-то из посетителей, оказывается, тоже наблюдал некие призрачные фигуры в Рыцарском зале и тоже, кстати, едва не был убит; кто-то потерял сознание у витрины с перстнем, кто-то потерял зрение, кто-то вообще сошел с ума… И свет там якобы отключался сам собой, и двери сами собой захлопывались, и так далее. В конце концов появились сведения, будто бы уже бродит по залу призрак самого сторожа Сергеича с торчащим из груди обломком древнего кинжала и сшибает у посетителей мелочь на опохмел. В Рыцарский хлынули любопытные посетители, как будто там выставили новый редкий экспонат, что само по себе было неплохо, если бы не множество глупых вопросов, на которые приходилось отвечать смотрительницам зала.
Завотделом Наталья Ивановна Силуанова по прозвищу Железная Ната была вынуждена провести специальное собрание, где потребовала от сотрудников пресекать любые слухи, связанные с перстнем и вообще последними трагическими событиями, а также пригрозила самыми суровыми карами любому, кто будет уличен в обсуждении данной темы. При этом она пристально смотрела в сторону младшего научного сотрудника Трофимова, которого, видимо, считала главным источником неприятностей.
И зря. Трофимов, конечно, в последнее время уделял перстню много внимания, это был, что называется, «его» экспонат — выстраданный, выделенный им из множества других, его стараниями определенный в постоянную экспозицию. Пропажа перстня здорово огорчила Трофимова, оглушила, осиротила даже. Несколько дней он ходил будто с похмелья — руки дрожали, голова болела, еда в горло не лезла. Пока однажды кондуктор в автобусе, отрывая ему талончик, не произнесла вдруг густым мужским басом:
— Да хватит так убиваться, Ваня. Натешишься еще колечком своим… И оно тобой натешится. Всему свое время. Не горюй — и готовься!
С тех пор как перстень вошел в его жизнь, такие случаи «непроизвольного чревовещания» Трофимов наблюдал уже неоднократно. Однажды про перстень заговорила старушка, продававшая семечки, потом алкаш в парке завел сложный философский разговор… Потом они как будто выходили из гипнотического транса и не помнили, что говорили только что. Поэтому он не стал гадать, послышалось ему или не послышалось, а прямо спросил:
— Что значит — готовься?
Вместо ответа кондуктор вдруг встряхнула головой, заморгала часто, испуганно, и пропищала, почти проголосила тонким голоском:
— Кто не оплатил, граждане, а-апла-а-ачиваем!
Об этих случаях Иван никому не рассказывал. Как не рассказывал и о других необычных свойствах пропавшего перстня, о которых знал не с чьих-то слов, а из собственного опыта. Можно сказать, в этом смысле он был самым сдержанным и дисциплинированным сотрудником Эрмитажа, что бы там ни думала его начальница Наталья Ивановна.
* * *
«Не горюй и готовься». И в самом деле, ему ведь просто некогда горевать — он ведь кандидатскую диссертацию собирался писать об этом перстне! Профессор Сомов тему придумал: «Артефакты мировой религии — мифы и реальность», обещал даже научного руководителя подыскать! Кто за него, Ивана, будет заниматься этой работой?
Следующие несколько вечеров младший научный сотрудник Иван Трофимов провел в архиве Эрмитажа, где в конце концов нашел то, что искал, — сопроводительную записку к экспонату «Перстень базилевса» под инвентарным номером 6254875-ВТ. Записка гласила: «Кольцо, изъятое у врага народа Визжалова А. С. (уголовное дело № такой-то) и, предположительно, имеющее историко-культурную ценность, направляется в Наркомпрос с целью его дальнейшего изучения. Особый Отдел ГУГБ НКВД, г. Москва, 12 августа 1937 г.». Ниже стояла написанная от руки резолюция: «В Госэрмитаж, на доп. исследования!» — и необычайно размашистая, в пол-листа подпись, которая, как решил Трофимов, могла принадлежать только наркому просвещения.
Кто такой Визжалов А. С.? Как у него оказался перстень? Может, это какой-нибудь известный человек? Князь, белый генерал? Английский шпион? Трофимов расспрашивал родителей, теток и дядьев — никому эта фамилия ни о чем не говорила. Поделился как-то за обедом с Киндяевым.
— Понятия не имею, что за шиш такой. Зачем он тебе? — спросил Киндяев.
— У этого Визжалова наш перстень изъяли, как у врага народа, в тридцать седьмом. Я в нашем архиве сопроводительную читал…
— Я с врагами народа не ручкался, — буркнул тот. — А ты все никак не успокоишься с этим чертовым перстнем?
Киндяев невольно скосил взгляд на свою правую ладонь, где до сих пор красовался след от ожога.
— Своровали его, Ваня, тю-тю, до свиданья. Теперь пусть тот, кому он достался, и ломает голову, откуда он, и зачем, и какой враг его нам подкинул…
— Я решил кандидатскую писать по этому перстню.
Киндяев чуть не подавился котлетой.
— Та-ак… А ты представляешь, какого штыка тебе забьет наша Железная Ната?
— Не важно. Профессор Сомов меня поддержит, если что, он мне сам эту тему и посоветовал. Вы скажите, как с этим Визжаловым дальше быть? Куда идти, с кем разговаривать? Вы ведь сами кандидатскую когда-то защищали, проходили через все это, а?
— Через что? Я, Ванечка, по истории хазар больше специализировался, а не по врагам народа и всяким криминальным артефактам. — Киндяев проглотил котлету, запил компотом, отставил тарелку. — Но если по уму, то в архив НКВД тебе надо, писать запрос на допуск к уголовному делу. Там все и прояснится. Если, конечно, допуск дадут. А чтобы дали, надо будет доказать, что ты не просто Ваня Трофимов, у которого случился острый приступ любопытства, а молодой перспективный ученый, работающий над серьезной научной проблемой. Здесь без Сомова твоего тебе не обойтись, и без Железной Наты, кстати, тоже. Потому что Ната — это Госэрмитаж, солидное государственное учреждение, для которого ты как бы и стараешься…
— Я не как бы, я в самом деле стараюсь! — вставил Иван.
— Вот и старайся, — буркнул Киндяев. — Хотя мой тебе совет: плюнь ты на этот перстень. Не потому, что чертовщина всякая и прочее… Пустое это, вот и все. Не наука, а дрянь какая-то. Даже сам не знаю…
Он сердито посмотрел на свою пустую тарелку с остатками горчицы.
— Вот представь, нашли какую-то рукопись на неизвестном языке. Как будто бы. Нашли и стали ломать голову, что там написано. Лучшие умы бились, бились над этой загадкой, сто лет бились, двести, триста. Наконец кто-то, светлая голова, сумел подобрать шифр… И оказалось, что там какие-то похабные анекдоты записаны. Причем не смешные, а именно что похабные. Можешь себе такое представить?
Иван подумал, покрутил головой.
— Нет, Николай Петрович, не могу. Если есть загадка, так надо ее решать, так уж человек устроен. Что будет в ответе, наперед никто ведь не знает. А пока не узнает, так и покоя не будет.
— Да какой ответ, Ваня? Вот тебе ответ, любуйся.
Киндяев протянул ему свою правую ладонь, чуть ли не под самый нос ткнул. В середине ладони алел круглый шрам от ожога. Никому его Киндяев раньше не показывал, да и что там смотреть — шрам и шрам. Но сейчас Иван сразу понял, в чем дело: на коже из красных линий и точек проступала оскаленная львиная морда, точный отпечаток перстня.
— Похабно и не смешно, Ваня. Только что с этим ответом делать, решай сам, — сказал Киндяев, убирая руку.
* * *
Оформление всех необходимых бумаг заняло месяца полтора. За это время Иван Трофимов из рядового сотрудника Эрмитажа превратился в соискателя ученой степени кандидата исторических наук, молодого ученого, работающего над серьезной, перспективной и крайне важной для диалектического познания мира темой. Профессор Сомов, как и обещал, подобрал ему научного руководителя — завкафедрой истории Ленинградского университета Михаила Юрьевича Живицкого, специалиста союзного уровня по раннехристианской культуре Ближнего Востока. Полный, пропахший душистым трубочным табаком и похожий на веселого медведя, Михаил Юрьевич благословил Ивана в его научных изысканиях, утвердил план работы на ближайшее время, пообещал всяческое содействие…
И — о чудо из чудес! — Железная Ната, суровая пуленепробиваемая начальница Трофимова, неожиданно благосклонно отреагировала на его решение заняться судьбой перстня. Даже загорелась, вспыхнула, можно сказать.
— «Мифы и реальность» — вот что важно, Трофимов! Вот! — горячо заявила она, нацелив куда-то в окно ручку-самописку. — Это вы с Сомовым правильно уловили! Потому что объективная реальность не оставляет от мифов камня на камне, проходя по ним диалектическим бульдозером! Вот и займись этим, и чем скорее, тем лучше! Надоели уже эти кликуши с их призраками и ритуальными убийствами музейных сторожей! Скоро про Эрмитаж фельетоны писать начнут, как о главном музее мракобесия!.. Давай, Трофимов, вперед!
Ивану даже почудились в ее голосе знакомые басовитые нотки, как в случае с кондуктором. Но в свете все той же объективной реальности следовало признать, что голос Натальи Ивановны и раньше не отличался женственностью.
…В положенный срок пришел ответ из Учетно-архивного отдела КГБ, где Трофимову предлагалось явиться по адресу Москва, Измайлово, Серебряный остров, д. 1, стр.1 для ознакомления с интересующими его материалами.
Ясным октябрьским утром он прибыл в столицу — холщовый чемоданчик, плащ через руку, пятнадцать рублей командировочных в кармане. С ним приехал и Киндяев: он находился в отпуске и хотел проведать свою альма-матер — исторический факультет МГУ, да навестить сестру, с которой изредка переписывался, но не встречался уже несколько лет.
Первое, что они увидели, выйдя из здания вокзала на Комсомольскую площадь, была афишная тумба с изображением львиной морды с широко открытой пастью. Сразу трое элегантных молодых людей с прическами в стиле «бомонд» и жизнерадостными улыбками на лицах просунули свои головы в эту пасть, причем там легко поместилась бы еще и четвертая голова. «Московский цирк на Цветном бульваре! Сегодня и ежедневно! Берберские львы братьев Хатежных!» — гласил текст афиши.
И от этого на душе у Трофимова почему-то стало легко и приятно. Словно увидел, как отсюда и до немыслимой дали и выси, где сияет-переливается его готовая, в коленкоровом переплете, оформленная по всем правилам, с отзывами, заверенными необходимыми подписями и печатями, кандидатская работа, кто-то заботливо расстелил красную ковровую дорожку: иди, мол, не бойся! Как ни странно, но на Киндяева афиша тоже подействовала: он остановился, завороженно открыв рот, и радостно выдохнул:
— Поеду посмотрю представление — сто лет в цирке не был!
Это было настолько не похоже на аскетично-сдержанного старшего научного сотрудника, который никогда не говорил ни о чем, кроме работы, ни к чему, кроме нее, не проявлял интереса и откровенно чурался развлечений, что Трофимов только головой покрутил.
— Конечно, развлекитесь, Николай Петрович, это московский воздух на вас хорошо действует! До встречи в Эрмитаже!
Архив НКВД находился в бывшей церкви на окруженном водой острове на окраине Москвы, к нему вела единственная дорога со шлагбаумом и КПП. Пропуск уже был готов. Трофимова проводили в кабинет к дежурному по отделу, который, не отрывая взгляда от бумаг на своем столе, расспросил, что именно его интересует в деле Визжалова. А через десять минут Иван сидел за столом в маленькой подвальной комнате — наверное, бывшей монашеской келье, — разделенной надвое стеклянной перегородкой, по другую сторону которой находился какой-то рыжеволосый тип в штатском. Положив голову на согнутую в локте руку, он молча смотрел на Трофимова. Может, спал с открытыми глазами, кто его знает.
Перед Иваном лежала тоненькая папка с несколькими пожелтевшими от времени листками с машинописным текстом. Он прочел все от корки до корки. Ничего не понял. Прочел еще раз. Вдруг резко разболелась голова. Тяжелый сводчатый потолок над головой стал давить и, казалось, вот-вот обрушится на него. Захотелось в туалет — так сильно и внезапно, будто он не то что застудил, а отморозил себе мочевой. Трофимов поднял голову, чтобы спросить рыжеволосого, где тут уборная… И увидел, что тот целится в него из пистолета. Прищурив один глаз и приоткрыв рот в пренебрежительном, брезгливом оскале, он водил вверх-вниз вороненым стволом, выбирая, очевидно, какую часть головы Трофимова разнести на куски…
— Что случилось, гражданин?
Иван моргнул. Все прошло так же внезапно, как и началось. Ни оскала, ни ствола. Рыжеволосый сидел как сидел, уронив голову на руку, и с ленивым любопытством разглядывал его.
— Хотели что-то спросить?
— Я…
И в туалет тоже расхотелось. И голова прошла. Только в горле пересохло.
— Здесь попить где-нибудь можно? — охрипшим голосом спросил Иван.
— На выходе попьете, — безразлично бросил рыжеволосый.
Ладно. На выходе, так на выходе. Иван перечитал текст третий раз. Это был протокол допроса. Комиссар госбезопасности третьего ранга Визжалов Аристарх Сидорович (в скобках сверху почему-то написано «Выезжалов» и зачеркнуто) обвинялся в госизмене, подрывной деятельности и создании преступной религиозно-террористической организации под названием «Черная гвардия», главным магистром которой являлся сам нарком внутренних дел Ягода Генрих Григорьевич…
«…В 1925 году я служил старшим сотрудником по особым поручениям оперативного отдела ОГПУ г. Ростова-на-Дону. Моя девушка, Котик Татьяна, журналист местной газеты, однажды познакомила меня с Петром Дороховым по кличке Седой…
…да, я знал, что Дорохов был бандитом и налетчиком, а также что гражданка Котик была его любовницей, но это меня не смущало…
…неоднократно помогал Дорохову скрываться от справедливого возмездия, используя свое служебное положение. За это он делился со мной деньгами, нажитыми грабежами и убийствами…
…говорили, что этот «львиный» перстень с черным камнем, который он всегда носил на пальце, обладает сверхъестественной силой, благодаря чему Дорохову всегда и во всем сопутствует удача…
…решил завладеть перстнем и деньгами Дорохова. Для этого я сдал его органам ОГПУ и организовал его задержание, в ходе которого застрелил Дорохова. Перстень я сразу забрал себе. Вскоре я женился на его бывшей любовнице Котик Татьяне…
…перевели в Москву, и там я начал быстрое продвижение по службе, что подтверждало мысль о сверхъестественных свойствах перстня. Во время кадровой аттестации я познакомился с Генрихом Ягодой, который в то время возглавлял НКВД. Он проявил интерес к этому перстню, высказал несколько суждений о том, что все мы на самом деле служим не партии и народу, а Люциферу и что давно пора это признать…
…каждую пятницу. Кровь потом смывали. Как правило, в жертву приносили людей рабоче-крестьянского происхождения, морально устойчивых и идеологически подкованных, т. к., по циничному утверждению Ягоды, наш хозяин предпочитает мясо «с легким марксистско-ленинским душком»…
…на которых мы с врагом народа Ягодой Г. Г. и другими членами «Черной гвардии» планировали убийство товарищей Сталина и Ежова, введение на территорию СССР интервентских сил и захват власти. Заседания обычно заканчивались оргиями, в которых участвовали как законные супруги членов организации, так и женщины легкого поведения, которых специально доставляли на дачу Ягоды Г.Г…»
«Вот это дичь! Фантастическая дичь!» — едва не произнес Трофимов вслух. Нарком Ягода — главный магистр ордена дьяволопоклонников? Взрослые советские люди, комиссары госбезопасности, на полном серьезе проводили «черные мессы», совершали обряд жертвоприношения? Бр-р, просто не укладывалось в голове. Может, это какой-то идиотский розыгрыш и ему вместо выдержек из уголовного дела подсунули фрагмент антисоветской пьесы?
Иван посмотрел на своего рыжеволосого визави. Нет, такие люди шутить не станут.
Да и справка, завершающая дело, не располагала к шуткам: «Приговор приведен в исполнение 17 августа 1937 года в 22 часа 55 минут»…
Трофимов вздохнул и сделал пометку в блокноте: «Петр Дорохов, бандит-налетчик, г. Ростов-на-Дону, 1925 г.».
* * *
Его поезд уходил в 23.40. Иван успел побывать в ГУМе, на Красной площади, больше часа отстоял в очереди в Мавзолей, пока в голове вдруг не всплыл образ врага народа Ягоды в черной мантии, с гитлеровскими усиками и улыбочкой на выпачканном кровью лице. Идти в Мавзолей почему-то расхотелось. Он отправился бродить по городу, думая о своем, пока опять не увидел афишную тумбу со львом и футбольным мячом. А в самом деле, почему бы ему не сходить в цирк? Заодно расскажет Николаю Петровичу про дикий бред, официально задокументированный органами и положенный в основу расстрельного приговора! Спустился в метро, через четверть часа был на месте.
До начала вечернего представления оставалось еще много времени, поэтому Иван удивился, обнаружив толпу возле знакомого ему по открыткам и почтовым маркам здания с круглым куполом. Неужели все пришли за лишним билетиком?..
Потом заметил карету скорой помощи с включенным синим маяком. И два милицейских «козлика». Еще одна «скорая», ревя сиреной и сигналя, вдруг выскочила из ворот цирка и на бешеной скорости умчалась в сторону Садового кольца. Иван подошел поближе, и до него вдруг дошло, что люди здесь какие-то не такие, не похожи они на ту празднично разодетую толпу, что ломится вечером в цирк. Хмурые, встревоженные лица.
— Что случилось? — он тронул за плечо какого-то парня.
— Зрителя порвали на дневном представлении, — ответил тот с легким грузинским акцентом. — Схватил за голову, та как орех лопнула…
Иван остолбенел.
— Кто порвал? Кто схватил?
— Лев, как кто. Люди так говорят. Ограду плохо установили, он выскочил и напал на какого-то музейщика… Тот только сегодня приехал из Ленинграда, представляешь?!
Парень вдруг всплеснул руками, воздел их вверх, сложив пальцы в щепоти в типично восточном жесте.
— Это ж лев, понимать надо! Это ж не овца! А берберский лев — самый злой из всех, настоящий дьявол!.. Разве можно так ограду свинчивать?! И я мог на месте этого бедняги оказаться, и ты…
У Трофимова закружилась голова. На негнущихся ногах он подошел к милицейскому оцеплению и спросил у худощавого лейтенанта:
— Можно мне пройти? Я ищу своего коллегу, мы в Эрмитаже работаем, утром вместе из Ленинграда приехали…
Лейтенант оживился и, обернувшись, крикнул кому-то:
— Васильев, тут свидетель объявился! Он потерпевшего знает!
Потом сказал Трофимову:
— Хорошо, что вы с ним не пошли… Проходите, следователь с вас показания снимет! — и добавил: — И зачем вы в цирк ломитесь? Разве вам Эрмитажа мало?
Вынырнувший из дверей молодой человек в штатском взял оцепеневшего Ивана за рукав и провел в кабинет дирекции, где он под протокол подробно рассказал, как и зачем они приехали в Москву и как Киндяеву внезапно пришла мысль посетить цирковое представление. Про перстень с головой льва, в котором покойный Николай Петрович видел сатану, он не упоминал, чтобы не попасть в психиатрический стационар.
А в вестибюле Эрмитажа выставили в траурной рамке портрет старшего научного сотрудника Николая Петровича Киндяева. Его смерть широко не обсуждалась, но по углам сотрудники шептались:
— Сначала Сергеич, теперь Петрович…
— Двое, один за другим, это неспроста…
— И совпадение странное: лев с перстня его обжег, и лев же разорвал…
— Там полный зал народу, а зверь именно его выбрал…
Железная Ната не могла пресечь эти разговоры, но постепенно они сами собой сошли на нет, хотя ни один человек не забыл этих трагических совпадений, а несколько молодых сотрудников срочно уволились без объяснения причин.
* * *
— Это, конечно, трагический случай, но случай, — сказал профессор Сомов. — Лев может вырваться из клетки и загрызть зрителя, но при чем здесь перстень? Не впадай в мистику — советский ученый должен на все смотреть с позиций материалистической диалектики! Лучше расскажи, что ты раскопал в архивах.
— Да там просто бред какой-то! — Трофимов, то и дело заглядывая в свои записи, но все равно торопясь и сбиваясь, принялся пересказывать изученные документы.
Сомов слушал, сосредоточенно массируя подбородок узловатыми пальцами в старческих пигментных пятнах. Глаза за толстыми линзами смотрели спокойно и отрешенно, словно молодой человек зачитывал скучный доклад по архивоведению.
— Что ж, понятно, — негромко сказал он, когда Иван закончил. — Люди и не такое говорили под пытками… Или чтобы избежать пыток. Так что самые цветистые пассажи из этой истории можешь спокойно забыть.
— Вы хотите сказать, что его пытали? Наши, советские люди, чекисты?
Сомов наклонился вперед, посмотрел на него поверх очков.
— Ты уже большой мальчик, Трофимов. Наверняка читал материалы XX съезда партии, знаешь о перегибах и прочем. Но нас ведь интересует не это, верно?.. — Профессор подождал, словно давая возможность Ивану оспорить его точку зрения. Но спорить здесь было не о чем. — Ты занимаешься научной работой по конкретному артефакту, проводишь историческое исследование, а не анализируешь методы работы судебных «троек» или, скажем, природу психических фантомов. Улавливаешь разницу?
— Конечно, Порфирий Степанович.
— Поэтому отправляйся в архивы, Иван, в обычные наши скучные исторические архивы, где никто никого не пытает и не рассказывает побасенок. Копай, ищи там следы этого перстня, тереби специалистов в области предметов религиозного культа, расспрашивай, читай, общайся с коллегами. В общем, занимайся наукой. Фактами. А дешевыми сенсациями пусть занимаются журналисты.
— Но мне интересно узнать про этого Дорохова, Порфирий Степанович! Как у него оказался этот перстень, откуда и что это означает — «ему всегда сопутствовала удача»? Ведь посмотрите, в самом деле — Визжалов заполучил перстень и за десять лет из провинциального оперативника дослужился до заместителя начальника всей Государственной безопасности страны! Это ведь факт, согласны? Может, у Дорохова была похожая история?
— У твоего Дорохова по определению не может быть ничего похожего, Иван. Потому что он умер обычным бандитом, подонком общества. А не генералом, не знаменитым оперным тенором и не ученым с мировым именем…
И все-таки этот обычный бандит и подонок общества очень заинтересовал Трофимова. Он знал, что в Публичной библиотеке есть читальный зал региональной периодики, куда поступают газеты со всего Союза чуть ли не с 17-го года. Заказал подшивку ростовских газет за 1925 год, но оказалось, что библиотечный фонд сильно пострадал во время войны и за данный период у них ничего нет. Можно было, конечно, съездить самому в Ростов, что-то попробовать разузнать… Можно, в конце концов, написать еще один запрос — в архив Ростовского управления КГБ… Хотя вряд ли без специальной протекции его туда пустят.
И тут Ивана осенило. Он подошел к окошечку с надписью «Услуги абонентам».
— Скажите, вы делаете тематические подборки по периодике?
— Это платная услуга, молодой человек, — ответила девушка-библиотекарь.
— Понимаете, мне нужно найти сведения об одном человеке, он жил в Ростове-на-Дону. Я знаю только фамилию и имя. Мне нужны любые упоминания о нем, все, что угодно. Хотя бы по парочке ростовских газет пройтись, а?
— Вам за какой период?
— Я не знаю. Мне сказали, что довоенных ростовских газет у вас нет… Наверное, с 45-го… Ну и по сегодняшний день. Это будет сложно?
— Скажем так, это будет не скоро.
Девушка протянула ему бланк.
— В строчке «Тема» напишите интересующую вас фамилию. И телефон оставьте, вам позвонят, когда что-то найдется.
Позвонили через две недели. Единственное упоминание о Петре Дорохове содержалось в главной партийной газете Ростова-на-Дону «Серп» в статье под бодрым заголовком «Помнить героев!». Очень неожиданное упоминание. И опубликована статья недавно: воспоминания некой Светланы Дороховой о создании первой партийной ячейки в станице Нижне-Гниловская. В основном все события вертелись вокруг фигуры Архипа Кузьмича Терехова, занимающего в данный момент пост третьего секретаря обкома. В декабре 1917 года вместе с тремя односельчанами он вступил в перестрелку с белогвардейцами, засевшими в местной бане. Офицеры были уничтожены, а сражавшиеся с ними станичники составили костяк будущего ревкома. Одним из них был отец Светланы Дороховой, который позже создавал в Нижне-Гниловской колхоз и боролся с кулаками. Но упоминается также и брат Светланы — Петр Дорохов.
«…Батя Петра на учебу в Ростов отправил. Денег на дорогу дал и перстень, который он у беляка отнял. С мордой такой страшной. А Петро быстро в гору пошел. Он нам деньги из города передавать стал. Как-то приезжал на пролетке… Помню, рассказывал, что буржуев наказывает. А уж как именно, про то не знаю. Скорее всего, в органах работал. А через несколько лет погиб от руки бандитов…»
Перстень. С мордой страшной. Ну конечно, тот самый! Откуда следует, что якобы работавший «в органах» Петр Дорохов на самом деле был налетчиком по кличке Седой.
И еще, пожалуй, главное: среди прочих трофеев у белогвардейцев была изъята планшетка с рукописью о «каком-то мистическом перстне», которая сейчас находится в Ростовском музее краеведения.
«Никакой мистики нет! — уверяла Светлана Дорохова, сестра ростовского налетчика. — Есть исторический материализм, который еще в то нелегкое время предсказал неотвратимое наступление коммунизма!» Впрочем, эти правильные слова, скорей всего, вписал редактор, чтобы выдержать идеологическую линию.
Иван поднял голову от газеты, посмотрел на окошко услуг. Вместо девушки, которая оформляла заказ, сегодня там сидела пожилая женщина в косынке. А жаль. Он бы ее расцеловал, наверное.
Теперь стало совершенно ясно, где надо продолжать дальнейший поиск!
Глава 2
Поездка в Ростов
— Опять командировка, Трофимов? Ах, Ростов-на-Дону? А почему сразу не Сочи, не Ялта?
Железная Ната взирала на него с этакой брюзгливой помещицкой миной: ох уж мне эти крепостные, так и норовят свалить куда-нибудь, только бы барщину не отрабатывать!
— А знаете, Наталья Ивановна, я бы и в Сочи скатался с удовольствием! Да хоть на Золотые Пески, ха-ха! Но там, к сожалению, ничего нет по моей диссертационной теме!
У Трофимова даже дух захватило, настолько нахально, панибратски прозвучал его голос. Честное слово, он понятия не имел, откуда взялся этот тон, эта улыбочка, которая наползла на лицо, как упавший с люстры паук, растянула его, сделала каким-то чужим, неприятным самому себе.
— Да, очень жаль, очень жаль, Трофимов… Золотые Пески, хм, в самом деле… А как же непосредственные обязанности?
— Именно что непосредственные, Наталья Ивановна! Вы же сами сказали: диалектическим бульдозером — по мифам и слухам! И чем скорее, тем лучше! Я себе в блокнот так и записал! Вот и тороплюсь, стараюсь, воплощаю, так сказать!.. А донского рыбца, кстати, никогда не пробовали?
Она смотрела на улыбающийся рот Трофимова, на отполированные с утра мятным порошком зубы, и с лицом ее тоже что-то делалось. Оно теплело, расплывалось вширь. И, кажется, глупело.
— Кого, кого?
— Рыбца донского, Наталья Ивановна! Рыба такая! Говорят, умопомрачительная вещь! Обязательно привезу! Вручу лично!
— Ой, это лишнее, не стоит… Впрочем…
Она вдруг словно что-то вспомнила, коснулась рукой лба, застыла на минуту. Затем взяла ручку, поставила подпись под заявлением о командировке, передала ему.
— Это в бухгалтерию. Задурил ты мне совсем голову, Трофимов. Езжай в свой Ростов, копай… Бульдозерист ты наш диалектический…
Она улыбалась. Она шутила. Она даже не поинтересовалась, за каким таким ценным материалом ему понадобилось ехать за тысячи километров. Между тем всего несколько минут назад — Трофимов это знал точно — Железная Ната даже мысли не допускала ни о какой командировке, потому что из Калининграда прибыл контейнер с экспонатами по Пруссии эпохи герцога Альберта, нуждающимися в срочной паспортизации. Да и сам он еще сегодня утром не собирался никуда ехать, понимая безнадежность затеи и… тем более что на место Киндяева взяли новичка, которого надо было вводить в курс дела. И вдруг — словно молния сверкнула — решился, набрался наглости. А Железная Ната тоже вдруг взяла и подмахнула его командировку, практически не глядя… Чудеса, чудеса. Вот только улыбочка эта дурацкая (в коридоре Трофимов пальцами потрогал щеки, проверяя, сползла ли она, отклеилась ли)… Откуда?.. И вел он себя похабно, будто прохиндей из водевиля…
«Ладно. Чего не сделаешь ради науки, — сказал он себе. — Надо будет, и соловьем запоешь, и козлом поскачешь…»
И тут же неожиданно, экспромтом: «…А возьму-ка я себе купе люкс! Научный эксперимент: убьет меня Ната или не убьет?»
* * *
Ровно через двое суток диссертанта Трофимова — бодрого, свежего, отлично выспавшегося в комфортабельном люксе — встречал на перроне вокзала сам Синицын, директор Ростовского музея краеведения. Иван даже не удивился, чего-то такого и ожидал. Открывая перед гостем дверцу своей старенькой «эмки», Синицын извиняющимся тоном пробормотал:
— Была бы в нашем хозяйстве соответствующая машина, кхе-кхе, сами понимаете, обязательно бы… Для такого гостя… Кхе-кхе.
— Не стоит беспокоиться, Семен Лукич! — Трофимов благосклонно кивнул.
— Ну, как же не беспокоиться… Не каждый ведь день к нам из самого Эрмитажа ученые приезжают!..
Музей располагался в центре, в глубине зеленого двора. Знакомство с сотрудниками, чай с бутербродами, помесь рабочего завтрака с торжественным приемом. Такая почтительная сдержанность. Иван обратил внимание, что с подчиненными Синицын далеко не так любезен, как с ним. Через десять минут он громко скомандовал: «Хватит рассиживаться! Всем за работу!», хлопнул в ладоши — и все эти музейные матроны и сребровласые старушки, побросав недопитый чай, живо рассыпались по местам.
Небольшая экскурсия по музею. Вот сокровища Донских курганов, две тысячи единиц: сплошь золото и серебро. Вот клады боспорские. Вот каменные бабы половецкие. Чучело белуги, самой крупной в мире. Шарманки авторские. Сабли и шашки казачьи…
— Погодите, а где же стенд героев Донской революции? — спросил Трофимов. — Собственно, из-за него я сюда и приехал.
— Вот как?
Синицын растерялся.
— Мне очень жаль, Иван Родионович… Этот стенд, его, простите, разобрали… — На круглом, как блин, лице директора музея нарисовалось нешуточное страдание. Он отвел глаза в сторону и стал глотать фразы. — Там такая история неприятная… Терехов, секретарь обкома, который на стенде… Он на охоте погиб, вместе с подчиненным… Сейчас проверка, следствие, а пока все не выяснится, это, вот… Разобрать велели стенд, до дальнейших, как говорится, кхе-кхе…
— Вот тебе раз! Терехов погиб?
Ивану отчего-то вдруг представился дикий берберский лев, раздирающий на части упитанное тело в сером двубортном костюме с депутатским значком на лацкане.
— Его лев, что ли задрал?.. Тьфу, то есть медведь?
— Какой медведь, Иван Родионович? Эх, если бы медведь, не было бы никаких… — Синицын осекся. — Простите, я хотел сказать — застрелили Архипа Кузьмича, по случайности застрелили. И Бузякина, зама его, тоже… Очень неприятная история вышла, кхе-кхе…
— А где экспонаты со стенда? Не выбросили же их?
— Зачем же выбрасывать? Указаний таких не было… Вот, кое-что в этнографическую коллекцию перенесли…
Синицын показал на стеклянную витрину.
— Фуражка эта, Дорохов ее носил… А вот шашка Ивана Кротова… Рукоятка у нее резная, типичный донской мотив… Мы тут никаких имен не подписывали пока, сами понимаете…
— Там еще планшетка с рукописью была. Где она?
Синицын молча проводил его к военной экспозиции. Открытая планшетка лежала под стеклом рядом с оружием времен Гражданской войны. Она была пуста.
— А рукопись ту я чуть было не того… Ни в одну экспозицию тематически не лезет: не народное творчество, не литературный, так сказать, шедевр, вообще не пойми что… Перстень там какой-то описывается… Причем ладно бы скифской работы или половецкой… Да и расплывчато все как-то, не по-научному… Мистика сплошная, убийства…
— Где рукопись? — спросил Иван чуть резче, чем хотел.
— Да в столе она у меня, ничего с ней не стало! — поспешно заверил его Синицын, даже пальцами что-то такое изобразил, словно дирижер при исполнении бравурного марша.
Закончив осмотр музея, приземлились в директорском кабинете. Синицын надел резиновые медицинские перчатки и достал из ящика стола пухлый пакет желтой бумаги — замызганный, мятый, в бурых пятнах и отпечатках грязных пальцев.
— Привычка, кхе-кхе, старого музейщика, — он помахал рукой в перчатке. — Вам тоже могу одолжить пару…
— Спасибо, зачем? Это ведь не экспонат из чумного могильника, — сказал Трофимов.
— Ну… Как скажете.
Иван осторожно извлек из пачки исписанные листки, жадно впился в них глазами.
«Размышления и наблюдения о некоторых удивительных явлениях, а также событиях, связанных с так называемым «иудиным перстнем», записанные дипломированным каллиграфом Георгием Карловичем Рутке в осень 1859 г…»
Так начиналась рукопись. Если бы это оказался чудом уцелевший папирус из Александрийской библиотеки, или неизвестный автограф Пушкина, или даже заверенное печатью небесной канцелярии подробное изложение его, Ивана, собственной дальнейшей судьбы — вряд ли интерес оказался бы сильнее. Сильнее было просто некуда. Он принялся глотать текст, забыв обо всем на свете, не обращая внимания на Синицына, который бесшумной тенью перемещался по кабинету, уходил куда-то, возвращался и опять исчезал.
— Иван Родионович, простите покорно…
— А?
Трофимов поднял голову. На улице за окнами кабинета уже горели фонари, и дождь тихонько барабанил по карнизам. Поперек директорского стола лежал белоснежный рушник, на нем графин с прозрачной жидкостью, две рюмки и блюдо с какими-то разносолами.
— Что ж вы, Иван Родионович? — Синицын впервые оставил свой извиняющийся тон, он упрекал и даже немного сердился. — Вечер уже, смотрите-ка, а вы с утра на одной, простите, бумаге… Это не в донских привычках, чтобы гость вот так впроголодь сидел! Ну-ка, прошу к столу, немедленно!
Трофимов потер уставшие глаза и вдруг почувствовал острый, дразнящий запах. В животе сразу заворочалось, заурчало.
— А с рукописью что? — спросил он. — Я и трети пока не одолел, как быть?
Взмах руки Синицына был по-казацки, по донски решительным.
— Под расписку отдам! От нашего фонда, так сказать, вашему фонду! Мне, поверите ли, даже спокойнее станет…
Балык, черная икра, холодные щучьи котлеты с хреном, мягкая, невероятно вкусная водка («На домашнем укропе! Сам, кхе-кхе, настаиваю!») в простых граненых стограммовиках. И все так ладно, так хорошо складывается одно к одному, и собой Трофимов чрезвычайно доволен. Ведь не зря же он выбил эту командировку, ох не зря! Через месяц-другой, глядишь, списали бы рукопись, перечеркнули крест-накрест шпагатом — и на макулатуру! Все концы бы оборвались, страшно подумать!
— Я вас отлично понимаю, Иван Родионович! — энергично клюет носом Синицын. — Хуже нет, чем вот оно, почти в руках держишь, и вдруг щелк по носу, и нету! И все же, все же, кхе-кхе… — Он сморщил лицо, остро взглянул из-под бровей. — Я ведь перчатки эти надевал, как бы вам сказать… не только чтобы рукопись сохранить. Да плевать я на нее хотел, простите. Противно мне, Иван Родионович, гадко от этой бумаги. Будто зараза там липкая, тысячелетняя! Поймите только правильно… Я ведь и на курганах поработать успел, с трухлявых скелетов пылинки сдувал, в гробницах ночевать доводилось… Эх, всяко повидал… Не брезгливый я человек, вот чего нет, того нет. А тут словно, кхе-кхе… Не хочу за столом, простите.
— Странно, очень странно! Мне, наоборот…
— Еще бы не странно, Иван Родионыч! — перебил его охмелевший Синицын. — Два раза собирался… не в архив, нет, не во вторсырье — на помойку хотел выбросить! В кучу с листьями во дворике — сжечь! Уж простите великодушно… И — не смог! Испугался! Каждый раз как решусь, храбрости наберусь… выдвину этот ящик, а вместо пакета там — черный маузер! Знаете, как тот, из которого Терехов застрелился… Ну, настоящий маузер, десятизарядный, все как полагается… насечки на рукоятке, ствол лоснится, я даже запах слышал, перегаром пороховым тянет оттуда! И трезвый ведь был, и чувствовал себя нормально…
— Постойте, как это Терехов застрелился? — уставился на него Трофимов. — Его же на охоте убили, вы сами мне говорили!
Еще один отчаянный казацкий взмах, от которого едва не падает бутылка.
— Какая охота, Иван Родионович, дорогой вы мой!!. — Лицо директора сморщилось, вдавилось внутрь, как резиновая груша. — Не было никакой охоты!.. Сняли Терехова с должности, со скандалом сняли… Так он после этого вызвал к себе Бузякина… Эх!.. Не знаю уж, что там меж ними произошло… Спор какой-то был, говорят, кричал сильно. А потом за маузер схватился, он у него в сейфе лежал, и порешил — сперва его, потом себя!..
Синицын резко, с грохотом, выдернул ящик стола, где лежала рукопись Рутке, словно хотел поймать там притаившуюся мышь. Заглянул внутрь, хмыкнул довольно.
— Нет ничего! Пусто! — приподнял ящик над головой, зачем-то демонстрируя Трофимову. Оттуда посыпались какие-то крошки, обрывки бумаг, Синицын не обращал на них внимания. — А вы копайте там у себя, в Эрмитаже, изучайте, коли вам нравится!
Он больше не лебезил, не суетился, на Трофимова смотрел в упор, тяжело, не прячась. И хоть был пьян, держаться стал прямее. Совсем другой человек сидел сейчас перед Трофимовым.
— Дикая какая-то история вышла, — сказал Иван, чувствуя себя неловко. — Секретарь обкома, маузер, убийство…
— Вот-вот. А тут вы приезжаете, Иван Родионович… С чего бы это? — Не отрывая от собеседника взгляда, Синицын наклонился, поддел вилкой ломтик балыка, снова откинулся на спинку стула. — Столько лет валялось все это добро по чердакам станичным, никому не нужное, никто его не трогал, не вспоминал… И вдруг все как с цепи сорвались: то оформлять этот стенд срочно, то снимать, то сам Эрмитаж интерес к нам проявил…
— Это тема моей кандидатской, только и всего. «Артефакты мировой религии — мифы и реальность». Ничего загадочного… А перстень у нас в постоянной экспозиции выставлялся…
— Пока не украли, — веско вставил Синицын.
— Да. Вы слышали об этом?
— Музейщики — одна большая семья, — криво усмехнулся Синицын. — И у вас тоже без убийств не обошлось. Знаю, знаю… Так, значит, вы, Иван Родионович, у нас будущий кандидат. Будущий, — повторил он со значением.
Плеснул в рюмки, выпил сразу, выдохнул громко.
— А пока что вы обычный эмэнэс… Мелкий, то есть простите — младший научный сотрудник… Н-да…
Теперь опьяневший Синицын смотрел на гостя уже с явной издевкой. Если не злобой.
— Хоть убей, не понимаю, чего я так испугался-то… — проговорил он медленно, сквозь зубы, словно сам с собой. — Если бы ты с Лубянки был, так не прятался бы, сразу удостоверением в морду ткнул… А чего я тогда на вокзал поперся, лебезил, ляжками тут перед тобой дрыгал? А? Не знаешь?
Трофимов понял, что надо сворачиваться.
— Никто ни перед кем не лебезил, вы ошибаетесь, Семен Лукич. Спасибо вам большое за прием, за помощь. Мне пора.
Он поднялся из-за стола, затолкал пакет с рукописью в саквояж.
— А я тебе скажу чего, — Синицын его будто не услышал. — Из-за бумажек этих чертовых… Не зря я перчатки надевал-то. И сердце тряслось как студень все эти дни, и гнусь всякая мерещилась. Давило, давило…
Он расстегнул пиджак, потер рукой грудь через рубашку.
— А все чтоб я, значит, костерок вдруг не разложил во дворике музейном…
— Ну при чем тут костерок, Семен Лукич? — Трофимов уже стоял возле двери, обернулся. — Это уже, простите, из области мифов. Так вы все тезисы моей кандидатской на корню загубите! — Он выдавил смешок. — Наш девиз: никакой мистики нет!
Синицын застегнул пиджак, поправил галстук, выпрямился на стуле.
— Может, и так, Иван Родионович. Пусть будут мифы, я согласен, — пробормотал он устало. — Только мне от этих твоих мифов гадко и тяжело, а тебе, Трофимов, я вижу — сладко… Вижу, вижу, не отпирайся. Про бездну у Ницше слыхал? Он хоть и вражеской идеологии был человек, а сказал не в бровь, а в глаз: «Если долго всматриваться в бездну, бездна начинает всматриваться в тебя». Вот так-то, Трофимов.
Обратно в Ленинград Иван тоже ехал в люксе. Попутчиков не было, всю дорогу читал рукопись, даже спать не хотелось. На работе первым делом отправился в бухгалтерию, вручил командировочное, чеки за питание и билеты на поезд. Главбух ознакомилась, даже не пикнула. И Железная Ната тоже. Так что научный эксперимент, можно сказать, удался.
А донского рыбца он, кстати, все-таки привез, на вокзале купил. Вручил начальнице в нарядном бумажном пакете — была довольна, зарделась даже.
Глава 3
Путь перстня Иуды
СССР, г. Ленинград, 12 июля 1963 г.
Уважаемый г-н Таубер!
Меня зовут Иван Трофимов, я — молодой ученый, сотрудник ленинградского музея «Эрмитаж». Занимаюсь научно-исследовательской работой, посвященной артефактам мировой религии. Как мне стало известно, Вы являетесь единственным потомком семейства фон Браун, его «потсдамской» ветви. Ваша бабушка, Ева Таубер, урожденная фон Браун, была дочерью основателя концерна ДФА — «Дойче Флюгцайг унд Аутоверк» Фридриха фон Брауна. Поэтому считаю своим долгом сообщить Вам, что в ходе моих исследований были обнаружены некоторые свидетельства о кончине Вашего двоюродного дедушки Германа фон Брауна, погибшего в декабре 1917 г. на территории России.
Как следует из документов, которые оказались в моем распоряжении, он был военным летчиком, считался одним из лучших на Восточном фронте. Во время разведывательного полета в районе г. Двинска мотор его аэроплана внезапно отказал, и Герман фон Браун произвел вынужденную посадку, которая закончилась для него трагически. Его тело обнаружили русские солдаты и похоронили на месте катастрофы. К сожалению, точное место захоронения мне неизвестно.
На пальце Германа фон Брауна в момент гибели был перстень из серебристого металла с черным камнем овальной формы. Некоторое время перстень хранился у офицера русской армии Латышева, который рассчитывал вернуть его родственникам г-на фон Брауна после окончания военных действий. Но Латышев погиб, не успев осуществить задуманное. Перстень сменил еще несколько хозяев, после чего след его потерялся.
Как Вы, наверное, догадались, г-н Таубер, моя научная работа непосредственно связана с перстнем Германа фон Брауна, который имеет отношение к религиозному культу и, следовательно, к интересующей меня проблеме. Буду очень признателен, если Вы сообщите мне, как он попал к представителям Вашего семейства и какую роль сыграл в жизни Вашей бабушки и ее родственников. Меня интересуют любые, пусть даже малозначительные подробности.
Заранее Вам признателен. С уважением,
Трофимов И. Р.
Рано или поздно подступаешь к этой черте. Прочитанное, впитанное, освобожденное из скорлупы тайны, вспышки озарений, ночные раздумья, еще черт-те что — весь этот великолепный хаос должен упорядочиться, найти свое место в отбитых на старенькой печатной машинке строчках. Грамотных, внятных, идеологически и стилистически выверенных, с правильно расставленными знаками препинания.
Оттягиваешь этот момент, придумываешь какие-то отговорки, погружаешься в материал, прячешься в нем. Страшно. Такая глыба перед тобой тысячетонная. Но уже теребит научный руководитель профессор Живицкий: «Когда думаешь заканчивать? Не страдай аспирантской болезнью — делать из диссертации конфетку! Написал — и защищай! Потом исследуй дальше, пиши докторскую, но это уже будет вторая серия!»
Конечно, легко так говорить, когда являешься признанным авторитетом в научном мире, корифеем, каждое слово которого — истина в последней инстанции… Ну, или в предпоследней…
Железная Ната жаловалась: отдел опять не выполняет план по публикациям. «Трофимов, где там твой знаменитый труд про перстень? Выдерни оттуда страниц десять и тисни в «Музейных ведомостях»! Мы же тебя в командировки посылали, в архив органов письма писали, поддерживали во всем. Да тебе самому лишняя статья не помешает!»
Хорошо хоть про купе люкс не вспомнила.
Трубы трубят, колокола звонят — пришла пора садиться и писать. Выстраивать.
Начать решил с малого: написал Карлу Тауберу в Ганновер. Отыскать единственного живого отпрыска клана фон Браунов ему помог Живицкий, у которого есть связи в научных кругах ФРГ. В общем-то, это было нетрудно.
Гораздо сложнее оказалось с самим письмом. Трофимов решил отправить его на официальном бланке, сказал Железной Нате — та пришла в ужас. Младший научный сотрудник Эрмитажа пишет послание представителю капиталистической державы, наследнику одиозной фамилии, в течение десятилетий угнетавшей немецких пролетариев, запятнавшей себя сотрудничеством с фашистами… Или не запятнавшей? Подожди, Трофимов, здесь надо семь раз отмерить, десять раз отмерить… Все-таки заграница есть заграница!
Она несколько раз правила его текст, так что русский офицер Латышев стал у нее сперва «белогвардейским», потом «вражеским», на каком-то этапе появился даже эпитет «бесчеловечный». Сам Трофимов перестал быть просто молодым ученым, превратившись в «советского комсомольца, антифашиста, приверженца марксистско-ленинской идеологии»…
— Пока не забыла, Трофимов: надо еще добавить, что ты осуждаешь политику НАТО! — сказала она как-то за обедом в столовой.
— Решительно осуждаю! — поддакнул ей Трофимов.
Письмо он втихую отправил в первоначальном виде, без всяких правок. Ничего страшного не случилось, его не арестовали, даже не вызвали на допрос. Железную Нату, правда, с тех пор стали называть Железной НАТО, но исключительно за глаза, да и на слух это изменение было почти неуловимо — знали и посмеивались только свои.
Спустя полтора месяца пришел ответ от Таубера. Он работает простым электриком на частном предприятии, любит спортивные передачи, особенно футбол.
«…О бабушке Еве почти ничего не знаю, т. к. ее отдали в психическую больницу, я ее там не навещал, а потом она умерла. Говорить о фон Браунах в нашей семье вообще не принято, мать всегда твердила, что это «проклятое отродье» и «дурная кровь». Может, оно и так. О судьбе дедушки Генриха и дедушки Вильгельма я узнал из старых газетных сообщений, которые нашел в шкатулке покойной бабки. Дедушка Герман считался пропавшим без вести, о нем ходили нехорошие слухи, будто он сотрудничал с красными и помогал им делать революцию, убивая женщин и младенцев. Но теперь ясно, что хотя бы один из этих Браунов умер приличной смертью. Это хорошо, спасибо за известие. А насчет кольца я думал, что это просто семейная сказка такая. Если найдете, можете оставить его себе, а стоимость просьба перевести на счет такой-то в «Дойчефолькебанк» в марках или долларах, только не в советских рублях. А за какую футбольную команду болеете вы, г-н Трофимов?..»
К письму прилагалось несколько превосходно откопированных на неведомом Ивану импортном аппарате газетных вырезок:
Ноябрь 1915 г. «Авиационный завод Браунов получил правительственный заказ на 22 миллиона марок»…
Март 1916 г. «Концерн ДФА поглотил автопромышленные предприятия Хамельна и Нинбурга»…
Июль 1916 г. «Знаменитый летчик-ас Герман фон Браун появился на благотворительном светском рауте в перстне, о котором ходит множество слухов»…
Январь 1917 г. «Тайны и загадки одного из самых влиятельных семейств Германии. Могло ли кольцо Браунов принадлежать когда-то библейскому Иуде?»…
Ноябрь 1917 г. «Глава концерна ДФА Генрих фон Браун: «Секрет нашего успеха — в каждодневной напряженной работе на благо Германии. А так называемый «перстень Браунов» — это просто семейная реликвия, наш талисман»…
Июль 1918 г. «Черный месяц Рейха. Крах промышленной империи ДФА совпал по времени с поражением германской армии в битве при Марне»…
Апрель 1920 г. «Разорившийся миллионер вскрыл себе вены в номере отеля»…
Август 1922 г. «Наследница империи Браунов помещена в психиатрическую клинику после попытки суицида»…
Октябрь 1922 г. «Автокатастрофа под Нюрнбергом: в сгоревшем авто марки «ДФА-Рокет» находилось семейство Вильгельма фон Брауна, производившего эти автомобили в 1916–1918 годах. Выживших в катастрофе нет»…
* * *
И как-то само собой все закрутилось, понеслось. С утра — работа, вечером — архив или библиотека. Все уверенней и звонче стучала в спальне Трофимова старенькая «Москва» в облупленной краске, доводя до белого каления соседей. Жаловались ли они в ЖЭК, молились ли они на спрятанные в кладовой бабушкины иконы, стучали ли неистово по батареям — о том неизвестно, но было им, соседям, небольшое послабление. В жизни Трофимова появилась та самая девушка из окошка услуг в Публичной библиотеке, что помогла ему когда-то с поиском ростовских газет. Звали ее Ирина, найти ее оказалось куда проще, чем благодарно расцеловать, как изначально мечталось Трофимову. Так что пришлось поводить сперва в кино и кафе, давая отдых себе и соседским нервам.