Андрей Константинов

Коррумпированный Петербург

(документальные очерки).

ПРЕДИСЛОВИЕ

«Взятка уничтожает преграды и сокращает расстояния, она делает сердце чиновника доступным для обывательских невзгод». М.Е. Салтыков-Щедрин
Идея этой книги, которую вы, уважаемый читатель, держите в своих руках, поначалу была встречена с сомнением даже некоторыми нашими коллегами. «Коррумпированный Петербург? – переспрашивали они. – А заслуживает ли наш город столь категоричного и жесткого поименования? Патриотично ли, – говорили нам, – выставлять его в таком свете в ту пору, когда все мы просто обязаны быть заинтересованными в благоприятном имидже северной столицы, способном привлечь к ней то внимание влиятельных деловых кругов, что поможет Петербургу возродиться в качестве ведущего экономического и культурного центра России?»

«Несвоевременная это книга, – подсказывали нам те, интересы которых непосредственно задевают опубликованные в ней истории. – Нельзя делать обобщающие выводы из разрозненных фактов злоупотреблений, взяточничества и продажности отдельных политиков, отдельных чиновников, отдельных представителей всех четырех ветвей власти города – законодателей, исполнителей, сотрудников силовых ведомств и средств массовой информации. Эти факты – еще не доказательство тотальной коррумпированности нашего города».

«Коррупция, – наставляли нас, – это нечто широкомасштабное и всеобъемлющее, чего в России, а следовательно и в Петербурге, нет и в помине. Этого понятия нет даже ни в одном нормативном акте. И уже поэтому сам ярлык „коррумпированный“ будет звучать более чем некорректно применительно к нашему родному городу».

Попробуем разобраться. Что такое коррупция в нашей стране? Миф, придуманный журналистами? Или повседневная реальность, уже развратившая все общество сверху донизу?

Ежегодно обновляемое международное ранжирование по степени развития коррупции, которое проводят признанные и авторитетные эксперты в этой области (в частности, исследователи Геттингенского университета), выдвинуло Россию в 1996 году в десятку самых коррумпированных стран мира. В ранжировании, как обычно, оценивалась та степень, в которой государственные чиновники и политики втянуты в коррупцию. Под коррупцией во всем мире понимаются следующие вещи: «злоупотребление наделенной государством властью для личного обогащения, подкуп государственных чиновников, получение „благодарности“ за предоставление контрактов на осуществление самых разных проектов и сделок».

Выявленной коррупции в России раза в четыре меньше, чем в первенствующей в этом списке Нигерии. Чуть поменьше, чем в Китае. Но, увы, даже Индия – страна, хронически сотрясаемая громкими скандалами вокруг мздоимства политиков и чиновников – идет в этом списке вслед за Россией. Как и страны Латинской Америки, считающиеся классическими примерами коррумпированных режимов. У России – восьмое место в десятке самых отпетых…

Стал ли Петербург белой вороной, островком чистоты и непорочности в нашей тотально коррумпированной, если доверять этой оценке международных экспертов, стране? Выказали ли его политики и чиновники стойкое сопротивление стародавним российским традициям злоупотребления властью и мздоимства? Или, напротив, питерцы вывели эти традиции на новые высоты, добавив богатый опыт внешнего мира? Ответы на эти вопросы наш читатель и найдет в этой книге – сборнике непридуманных историй, повергнувших, как мы знаем, в уныние многих и многих петербуржцев, некогда вручавших мандат доверия своим новым демократическим кумирам.

Фраза о том, что «никто не нанес такой урон зарождающейся в России демократии, как сами демократы – Господа Реформаторы», стала уже крылатой. Урон этот заключается не только в разочаровании общества, с понятным скептицизмом относящимся теперь к возможностям демократии. Дело в том, что коррумпированные политики и чиновники немало потрудились над тем, чтобы свести на нет роль таких существенных для демократического общества институтов, как пресса и судебная система. Ведь одна лишь простая огласка совершенного могла бы быть неплохим средством борьбы с коррупцией – даже в таком обществе, этика которого вполне терпима к злоупотреблениям власть предержащих. Что уж говорить об эффективно работающей судебной системе, которая была бы способна сделать неотвратимым наказание за злоупотребление властью!

Надеемся, теперь наш читатель и сам сможет дать ответ на вопрос: зачем нам понадобилась эта книга? Сегодня гласность – едва ли не единственный способ борьбы с коррумпированностью, поскольку иных карантинных шлагбаумов на пути расползания этой тяжелой болезни, кажется, практически не существует.

Еще весной 1992 года здравствующий и полный сил президент России подписал указ «О борьбе с коррупцией в системе государственной службы». Намерения были заявлены. И что же? Реальная борьба со злоупотреблениями так и не началась. Более того, попытки следовать букве этого указа как встречались, так и встречаются в штыки даже членами самой президентской команды. Свежий пример уже наших дней – та реакция, которая последовала на сенсационное обнародование состояния банковских счетов руководителя администрации президента, правой руки тяжело больного лидера государства, петербуржца Анатолия Чубайса.

Огласка фантастических сумм на банковских счетах этого чиновника, предпринятая в начале 1997 года, повлекла за собой вроде бы аргументированные возражения преданной президенту прессы – о вторжении в тайну банковских вкладов, о сыске и беспределе, от которого не может защититься даже правая рука президента… Между тем, господа, как будто бы и был забыт тот пункт президентского указа о борьбе с коррупцией, в соответствии с которым всякого госслужащего обязывали добровольно предоставлять сведения о своих доходах, банковских счетах, движимом и недвижимом имуществе.

Да, личность должна быть защищена от бесцеремонного вторжения. Но все-таки надо чувствовать разницу между личностью так называемого «частного человека» и личностью «общественной персоны», у которой, в принципе, не может быть никаких секретов от общества, от избирателей. Выбирающий стезю политика или чиновника человек обязан принимать это как аксиому. Чего, опять же, в нашем обществе – и в петербургском в том числе – не наблюдается. «Считаю унизительным для себя оправдываться», – такой ответ всегда бросал бывший мэр Петербурга на вопросы об очевидном превращении его положения в источник пополнения благосостояния и благополучия всего многочисленного семейства городского главы. Мэр (кстати, профессор юриспруденции) отлично знал, что никто не может назвать его ни взяточником, ни прочим преступником до приговора суда.

Это так. Но разве общество, избиратели мэра, не вправе выносить свои моральные оценки? И не стал ли такой оценкой провал «демократического» мэра на губернаторских выборах 1996 года? Как бы ни были разочарованы избиратели в нашей специфической российской демократии, но именно она дала им возможность не только вынести свою оценку, но и реализовать ее, весьма эффективно наказав мэра, минуя робкую судебную систему, – лишив его власти как источника личного обогащения…

Не будем роптать на демократию, уважаемый читатель. Именно она дала нам возможность свободно выносить наши моральные и этические оценки, которые мы, после некоторых споров, решили допустить и в этой книге.

Итак, перед вами – бесславная история питерских коррупционеров, от времен основания Петербурга и до наших дней. Увы, последняя страница нашей книги не станет завершающей в этой долгой истории. У книги – открытый финал, и наша работа над всеобщей историей коррумпированного Петербурга, несомненно, будет продолжена.

Часть I. КАВАЛЕРЫ «ОРДЕНА МЕНШИКОВА»

В начале 1996 года несколько питерских журналистов, составивших позже костяк Службы журналистских расследований, провели неофициальный доверительный опрос в достаточно широком кругу бизнесменов и политиков. Вопросы касались весьма щекотливой темы – уровня коррумпированности двух российских столиц. Результат получился довольно неожиданным – большинство опрошенных считали, что, конечно, в Москве оперируют суммами на порядок круче, чем в Питере, но при этом по степени распространения самого явления в чиновнично-бюрократической среде, по «коэффициенту безнаказанности», по наглости и «простоте решения вопросов» северная столица явно лидирует. То есть, грубо говоря, если в Москве воруют «глубже», но в Питере – «шире и веселее», с большей выдумкой и фантазией…

Можно конечно, раздирая на себе тельняшку, заявить, что это, мол, «демократы проклятые» во всем виноваты – дескать, не было раньше в северной Венеции ничего подобного, Петербург жил всегда исключительно культурной и духовной жизнью… Ой ли? О демократах – особый разговор, к ним мы вернемся чуть позже, а вот в Питере казнокрадство, взяточничество, протекционизм и лоббирование на самых высших уровнях интересов различных финансово-политических групп началось, строго говоря, уже тогда, когда новая столица России еще только строилась.

…А строился Петербург, как всем известно, тяжело и трудно. На земляные работы сгоняли десятки тысяч крестьян, каторжников и военнопленных. Всю эту огромную армию строителей нужно было как-то обустраивать и кормить, соответственно, возникала необходимость в подрядах – то есть своеобразных госзаказах того времени. Ясное дело, на этих подрядах не наживались лишь те из ближайшего окружения Петра I, кто был либо ленив, либо глуп, либо труслив не в меру… Мотивация у птенцов гнезда Петрова была проста – мы, мол, большое дело делаем, так сказать «Россию на дыбы поднимаем», сил не жалеем, стало быть – имеем моральное право немного и о себе подумать, облегчить свой быт – исключительно для того, чтобы не сгореть до срока на работе и дольше прослужить Отечеству и Государю. Дескать, «…кто воевал – имеет право у тихой речки отдохнуть!» А работный люд – это всего-навсего расходный материал, который на Руси никогда никто не берег, не считал и не учитывал… Помрут от недоедания и холода десятком тысяч больше – не беда, бабы русские еще нарожают…

И ведь какие интересные исторические параллели возникают – Петру I для осуществления его фантастических замыслов хронически не хватало средств, казна постоянно была пустой и именно в это же самое время ближайшие сподвижники и единомышленники царя становятся очень богатыми людьми. За примерами далеко ходить не надо – взять хотя бы дело знаменитого прибыльщика Курбатова – в нем очень характерно отразилось отношение типичного (и не самого, заметим, плохого и бездарного) русского чиновника к тем морально-нравственным принципам, которые стали базой для развития русской коррупции.

Алексей Александрович Курбатов был крепостным графа Шереметева, служил дворецким и часто выезжал с хозяином за границу. Курбатов был человеком грамотным и умным, а самое главное – умел, как сейчас говорят, чувствовать конъюнктуру момента. В 1699 году он написал Петру «подметное письмо», в котором изложил проект введения гербовой бумаги и некоторые свои соображения об увеличении казенных прибылей. Царь, естественно, заинтересовался, сделал Алексея Курбатова «прибыльщиком» с правом немедленного доклада «Первому» обо всех вновь открываемых источниках государственного дохода.

Чуть позже Курбатов назначается дьяком оружейной палаты, а в 1705 году занимает место инспектора Ратуши, становясь тем самым во главе управления финансами тогдашней России. Вполне возможно, что поначалу Алексей Александрович был беспорочен и чист, аки голубь белый. По крайней мере в том же 1705 году он весьма энергично писал Петру I: «В городах от бургомистров премногие явились кражи вашей казны. Да повелит мне Ваше Величество в страх прочим о самых воровству производителях учинить указ, до воспримут смерть, без страха же исправить трудно». Царь, надо сказать, буквально зверел от одного только слова «казнокрадство» – оно и понятно, сытый голодному не товарищ, Петру, которому принадлежала вся Россия, видимо, трудно было понять своих соратников, вынужденных собственными головами думать о наполнении карманов. Император, чудак, считал, что воровать у государства – это очень плохо. Говорят, что слушая однажды дело о казнокрадстве, Петр пригрозил издать указ, согласно которому всякий, кто украдет у казны сумму, на которую хотя бы можно было бы купить веревку, будет повешен. На это генерал-прокурор Ягужинский раздраженно заметил государю: «Неужели вы хотите остаться императором без служителей и подданных? Мы все воруем, с тем только различием, что один больше и приметнее, чем другой».

Увы, в категорию «мы все» попал и достойнейший господин Курбатов – в 1714 году он был отрешен от должности Архангельского вице-губернатора и предан суду.

Справедливости ради заметим, что «залетел» Курбатов после стычки в 1711 году в Архангельске с агентом Меншикова Дмитрием Соловьевым, который, вопреки царскому Указу, запрещавшему вывоз хлеба за границу, гнал зерно в Голландию. Курбатов настрочил на Соловьева донос – ну, у Меншикова вырос на прибыльщика огромнейший зуб… Надо полагать, бывшие друзья Меншиков и Курбатов разругались из-за того, что не смогли по-людски деньги зерновые поделить, раньше-то светлейший и прибыльщик были просто не разлей вода. Кстати, во все времена коррупционеры сгорали по большей части из-за собственной жадности и нежелания делиться. От этого и все их беды произрастали. А ведь казалось бы – чего сложного-то. Как сказал в конце 1996 года министр финансов России Александр Лившиц: «Делиться надо… и все будет хорошо». Меншиков с Курбатовым до такой гениальной простоты не додумались, в результате – пострадали оба. Впрочем, о светлейшем разговор особый – чуть позже.

К следствию по делу Соловьева, как это часто бывает, привлекли и заявителя. Все фигуранты-коррупционеры ужасно перепугались. И такое начали друг про друга рассказывать… Из этих рассказов перед Петром встала непригляднейшая картина взяточничества, казнокрадства и протекционизма среди его ближайших и более отдаленных сподвижников. Закручинившийся царь с тоски даже издал Указ от 24 декабря 1714 года, в котором, в частности, говорилось: «понеже многие лихоимства умножились… и дабы впредь плутам невозможно было отговорки сыскать… запрещается всем чинам, которые у дел приставлены… никаких посулов казенных с народа не брать, кроме жалованья». На попытку Петра ввести госслужащим твердые оклады и запретить поборы с населения окружение царяреформатора отреагировало весьма своеобразно. Горный инженер и историк Василий Татищев, например, писал Государю: «Я беру, но этим ни перед Богом, ни перед Вашим Величеством не погрешаю. Почему упрекать судью, когда дела решал честно и как следует?» Петр ему отвечал, что «позволить этого нельзя потому что бессовестные судьи под видом доброхотных подарков станут вымогать насильно». Однако мягкие увещевания царя ничего не дали: коррупционеры XVIII в молчаливо «положили с прибором» на царский Указ – точно также, в конце века двадцатого отреагировали чиновники на указ президента Ельцина «Об усилении борьбы с коррупцией» от 4 апреля 1992 года.

Однако вернемся к Курбатову – он в первые годы работы следственной комиссии пытался убедить всех и вся в своей невиновности и безгрешности. Однако, по мере подтверждения следствием одного обвинения за другим тон прибыльщика менялся: «А что до самих нужд моих и прокормления и брал сверх жалованье небольшое, а то не тайно, но с расписками, которой долг и доныне на мне явен есть». Обращался Алексей Александрович и к царю батюшке, напоминая о своих заслугах, как он «без тягости народа» принес казне «многосотные тысячи рублев». То есть Курбатов рассуждал просто и незатейливо. Раз он действительно способствовал существенному увеличению казенных доходов, то ничего преступного в том, что лично для себя «укрысятивал долю малую», не было. В те времена обвиняемый вообще, если не располагал убедительными доводами для своей реабилитации, прибегал к одной из трех формул: прегрешение свершилось либо «с простоты», либо «в беспамятстве», либо «с пьяна». Например, признавая полученную от хлебных подрядчиков взятку в полторы тысячи рублей, Курбатов тут же выдумал оригинальнейшее объяснение: «А те деньги приняты под таким видом, чтобы дослать о том царскому величеству, а в уверении того писал о пресечении дорогих подрядов». Получив от жителей Кевроля и Мезени «в почесть» триста рублей, Алексей Александрович «…запамятовал их отослать в канцелярию на содержание школ и шпиталей»… Следственная комиссия подсчитала, что только за три года Курбатов получил от городского населения управляемой им губернии «харчевых и почесных подносов» на сумму до 4 тысяч рублей. Сам Курбатов сознался в том, что с 1705 года присвоил 9994 рубля казенных денег. Расследованные дела не были закончены – лишь 12 дел были рассмотрены, а к 15-ти комиссия даже не успела приступить, поскольку в разгар следствия Курбатов умер. Следственная комиссия успела лишь подсчитать, что прибыльщик хапнул 16422 рубля. В результате следствие даже не смогло решить, по какому разряду хоронить достойнейшего господина Курбатова – как честного человека или как преступника…

Естественно, Курбатов был не единственным «радетелем за благо Государево», пойманным на взятках и, грубо говоря, «татьбе». Еще в августе 1711 года Петр учредил для выявления злодеев государственную фискальную службу, которую возглавил некто «старик Зотов». Позже его сменил знаменитый обер-фискал Алексей Нестеров, прославившийся раскрытием и преследованием злоупотреблений. Однако господин Нестеров и сам не уберегся от соблазнов по старому российскому принципу «что охраняем, то и имеем». Попался обер-фискал на деле провинциал-фискала Саввы Попцова – на него еще в 1718 году подал челобитную в сенат Ярославский-Посадский человек Иван Сутягин. Челобитную пытались замылить, гоняя по инстанциям из Юстиц-коллегии в Ярославский надворный суд, но ярославский посадский человек, оправдывая свою фамилию, не угомонился и снова пожаловался в сенат, а в 1722 году дошел аж до государя, обвиняя провинциал-фискала в том, что тот укрывал бедных солдат и недорослей дворянских, что через родича своего Лихарева собирал в уезде с крестьянских дворов по гривне серебра без указу, что отпускал из рекрутов за взятки и просто воровал из казны. За Савву Попцова взялись всерьез и в делах его скорбных обнаружили полнейший, как теперь говорят, беспредел – помимо прочего разного, провинциал-фискал имел съезжий двор, где держал колодников, а также лихо налагал штрафы не только на подчиненных, но и на всех подряд – на бургомистров, на соляных голов, на крестьян… Штрафы Попцов, естественно, присваивал. Когда все вскрылось, провинциала-фискала казнили, но перед смертью он успел дать показания и на непосредственного шефа. Выяснилось, что обер-фискал Алексей Нестеров был в курсе шалостей подчиненного, но покрывал его за взятки – за часы серебряные, ценою в 120 рублей, за одеяло на лисьем меху, за триста рублей «налом»… А еще были подношения рожью, скотиной, парчами и лошадьми.

Нестерова сунули в застенок и начали пытать. Любопытно, что решение об этом принял не кто иной, как генерал-прокурор Павел Ягужинский, который, если вы помните, уважаемый читатель, сам признавался Петру в том, что «…мы все воруем…». Дескать, воруем-то мы все, а вот кто попадается на воровстве – тут уж у кого какая планида.

Кстати говоря, несколькими годами ранее Нестеров разоблачил сибирского губернатора князя Матвея Гагарина, который получал взятки за отдачу на откуп винной и пивной продажи. Сенат приговорил князя к смертной казни, при этом взяточник свою вину признал и посылая Петру просьбу о помиловании, писал: «…И я раб Ваш, приношу вину пред Вашим Величеством, яко пред самим Богом, что правил Сибирскую губернию и делал многие дела просто, непорядочно и не приказным поведением, також многие подносы и подарки в почесть и от дел принимал и раздачи иные чинил, что и не подлежало, и погрешил перед Вашим Величеством…» Гагарин был повешен 16 марта 1721 года в присутствии двора и всех своих родственников, а уже в январе 1724 года казнили самого Алексея Нестерова – казнь обер-фискала была обставлена как настоящий спектакль: сам царь наблюдал за действием из окна Ревизион-коллегии. Сначала были отрублены головы трех фискалов – подчиненных Нестерова, а затем самому Алексею Нестерову поочередно раздробили конечности и поволокли по помосту к тому месту, где были отрублены головы его помощников. Обер-фискала бросили лицом в их кровь и палач отсек ему голову. Затем головы всех четырех казненных водрузили на четыре высоких шеста. (Надо сказать, что 1724 год вообще выдался достаточно кровавым для тогдашних питерских взяточников и коррупционеров – видать, кампания такая пошла, так сказать, «чистые руки» того времени. В ноябре 1724 года Петр приказал арестовать камергера Виллема Монса и его сестру статс-даму Матрену Балк. Монса обвинили в том, что он «явился во многих взятках и вступал за оные в дела не принадлежащие ему», камергеру отрубили голову на Троицкой площади с последующим водружением ее на высокий шест. У обезглавленного тела брата выслушала свой приговор и перепуганная Матрена Балк, ей достались пять ударов кнутом и ссылка в Сибирь. В день казни на столбах у эшафота были прибиты «росписи взяткам», судя по всему, это были одни из первых гласных российских документов, изобличающих коррупционеров. В росписи Матрены Балк значилось 23 позиции, и среди тех, кто давал взятки, фигурировали князья Меншиковы, Долгорукие, Голицыны, Черкасские, отметились там и граф Головкин, и Волынский и другие более или менее важные персоны того времени. Дело в том, что перед фаворитом императрицы и его сестрой заискивал чуть ли не весь двор, ища их протекции в разных вопросах).

Однако несмотря на чудовищные показательные казни, взяточничество и коррупция в Петербурге и по всей России продолжают цвести пышным махровым цветом. Посетивший Петербург в царствование Петра немец Вебер писал: «На чиновников здесь смотрят как на хищных птиц, они думают, что со вступлением их на должность им предоставлено право высасывать народ до костей и на разрушении его благосостояния основывать свое счастье».

И вот что особенно любопытно – даже в те «укромные» времена, все титулованные коррупционеры понимали, что красть и брать взятки – это, мягко говоря, нехорошо. Совсем нехорошо. Более того, уже тогда обвинения в коррумпированности делаются эффективнейшим оружием в святом и многотрудном деле внутриполитической борьбы и в интригах между многочисленными дворцовыми группировками и кланами. Руцкой со своими «компроматными чемоданами» в апреле 1993 года в Верховном Совете России был, увы, далеко не оригинален. Еще в петровском сенате государственные мужи пытались решать «кадровые вопросы» обвинениями в коррумпированности – шумные были скандалы, когда сенаторы выясняли, кто из них ворует больше и кто у какого коррупционера «на связи состоит». А предметов разбирательств хватало – в Санкт-Петербурге с горькой иронией горожане говорили: «Сенат и Синод подарками живет». Не затихавшее никогда противостояние между «старой» знатью и «новой» выливалось в разоблачения в этом самом Сенате.

В 1717 году в Сенате начались слушания по, так называемому, «почепскому делу» – и касалось оно, прежде всего, светлейшего князя Меншикова, которому еще в 1709 году Петр подарил город Почеп, ранее принадлежавший Мазепе, – подарок этот был сделан Александру Даниловичу за участие в полтавской баталии. Меншиков из года в год приумножал свои почепские владения самовольными захватами прилегающих земель. Казаки, которых он пытался обращать в крепостных, принялись жаловаться в Сенат… Сенаторы Голицын и Долгорукий, представители старой знати, пытались использовать «почепское дело» для нанесения ударов по «выскочкам», при этом действовали они тонко и не напрямую, а руками «худородного» сенатора Петра Павловича Шафирова. (Барон Шафиров, кстати, был не просто худородным, а все из тех же «петровских выдвиженцев», как свидетельствовал обер-прокурор Сената Скорняков-Писарев: «…Шафиров не иноземец, но жидовской породы, холопа боярского, прозванием Шаюшкин сын, а отец Шаюшкин был в Орше у школьника шафором. Отец Шафирова служил в доме боярина Богдана Хитрова, а по смерти его сидел в шелковом ряду, в лавке, и о том многие московские жители помнят»).

Петр Павлович – человек, несомненно, образованный, историк и вице-канцлер, – бесстрашно обличал князя Меншикова и стоявших за ним сенаторов. Того же Скорнякова-Писарева он даже пытался шпагой ткнуть, во время пьянки в доме Ягужинского, по случаю вступления русских войск в Дербент в 1722 году Шафиров и письменно разоблачал «сенатских коррупционеров» в доносах Петру, особо отмечая при этом свои заслуги: «…Не захотел я допустить противного Указа вашим», хотя и пытались его, бескомпромиссного, «…склонить… на свою сторону сначала наговорами, потом криком,… гневом князя Меншикова…». Однако пионер хорошего дела борьбы с коррупцией на вершинах российской власти Шафиров не учел одного обстоятельства – того самого, на котором впоследствии спотыкались многие его последователи: если уж берешься кого-то разоблачать, то желательно самому быть чистым и незапятнанным, а иначе и тебя разоблачить смогут… Выяснилось, что сенатор Шафиров употребил свое влияние для того, чтобы брату его Михаилу выдали лишнее жалование при переходе из одной службы в другую – мелочь казалось бы, но ведь это как посмотреть… А 31 октября 1722 года в Сенате начали слушать дело о почте, которой как раз барон Шафиров и управлял. Так вот, Петр Павлович, не имевший по закону права присутствовать на обсуждении, устроил безобразную сцену, не желая покидать заседания. После шумных выкриков, взаимооскорблений и взаиморазоблачений князь Меншиков высказался в том духе, что Шафиров то, однако, – нарушает, и не что-нибудь, а Закон – а стало быть его от сената надобно отрешить… (Не правда ли, уважаемый читатель, все это до боли похоже на некоторые нынешние заседания Думы и Совета Федерации).

В результате, «делом Шафирова» начал заниматься сам Петр, и его суд был назван «Вышним». Царь на решение был скор – суд приговорил барона Шафирова к смертной казни, потому что помимо его недисциплинированного поведения в Сенате и способствования выдачи лишнего жалования брату, вскрылись еще и незаконные траты из госсредств во время поездки Петра Павловича во Францию, а также выяснилось, что Шафиров взял у полковника Воронцовского в заклад деревню под видом займа, но денег полковнику не заплатил…

15 февраля 1723 года сенатору и вице-канцлеру Петру Шафирову должны были принародно отрубить голову, но, когда топор палача уже взмыл в воздух, секретарь тайного кабинета Михайлов провозгласил, что император решил из уважения к заслугам Шафирова заменить казнь заточением в Сибирь. Топор ударил по плахе…

Причины, по которым борец с коррупцией был наказан так строго, Петр объяснил позже, в указе от 5 февраля 1724 года: «Понеже, видя другого неправдою богатящегося и ничего за то наказания не имущего, редкий кто не прельстится, а тако по малу все бесстрашие придут, людей в государстве разорят, Божит гнев подвигнут…»

Однако главная причина осуждения Шафирова, конечно же, заключалась в другом – вице-канцлер осмелился «наехать» на главного коррупционера петровской эпохи, на любимца царя, на светлейшего Александра Даниловича Меншикова…

В жестоком приговоре Шафирову проявился, идущий от царя и господствовавший в те времена по всей России, двойной стандарт, когда одним прощалось то, за что безжалостно карали других. Впрочем, этот двойной стандарт сохранился и доныне… Кстати говоря, Петр, так энергично искоренявший взяточничество и насаждавший «коммерческую честность», так беспощадно каравший мздоимцев – тот же самый Петр широко практиковал обесценивание монет, пуская в оборот деньги «низкопробного достоинства», тогда, когда у него возникала нужда в средствах – при этом сохраняя на монетах прежние обозначения. Деньги обесценивались настолько, что правительство на операциях этих наживало 150 процентов прибыли. Этой порочной практике конец положили лишь объективные экономические законы, проявлявшиеся при перечеканке полноценных монет в неполноценные. Русский рубль XVI в. равнялся примерно ста рублям конца XIX в. – в XVIII в. упал до 9 рублей конца XIX в. Это обесценивание монеты, представлявшее попытку обойти законы экономические и, собственно, государственные, развращающе действовало на все российское общество. При этом глубоко и прочно укоренялась идея, что политической властью можно пользоваться для собственного незаконного обогащения…

Самым ярким адептом этой идеи стал, как Вы уже, наверное, догадываетесь, уважаемый читатель, светлейший князь Александр Данилович Меншиков… Какой был человек, как масштабно мыслил! Как аферы умудрялся прокручивать под самым носом у Петра! Его бы в наши времена – все «новые русские» просто отдыхали бы… Меншиков воровал с таким размахом, так элегантно запускал руку в казну и настолько трогательно употреблял свой политический авторитет для обеспечения своей же коммерческой выгоды, что было бы оправданно и даже целесообразно учредить специальный «Орден Меншикова» (с детальной разработкой в администрации Президента положения о нем) и награждать им особо выдающихся современных последователей Светлейшего.

Итак, Меншиков… В самом начале его головокружительной карьеры все «богатство» Александра Даниловича состояло из кузова с пирогами – но правду, видать, говорят в народе – была бы голова, а деньги появятся… Знакомство Петра с Меншиковым произошло через Лефорта, который взял Алексашку к себе в услужение. Петру понравился разбитной пройдоха, он забрал Меншикова к себе в денщики, а затем зачислил его в только что учрежденный Преображенский полк. Вскоре между Петром и безродным простолюдином Меншиковым завязываются очень тесные отношения, переросшие в дружбу, если, конечно, императорам вообще свойственно дружить с кем-то… Дружба ведь предполагает некоторое равенство, а о каком равенстве в данном конкретном случае можно было говорить? Алексашка, скорее, стал наперсником «затей Петровых»…

Первую, более менее значимую государственную должность он получил в 1702 году после взятия города Нотебурга – Меншикова назначили комендантом этой крепости, а потом и губернатором всех завоеванных областей. Александр Данилович поимел возможность контролирования многих канатов государственного дохода. И – понеслось… Подряды, взятки, «подношения», спекуляции, незаконные захваты земель, вымогательства, просто кражи, подлоги – чего только не было в бурной жизни Меншикова. До наших дней дошли лишь отдельные эпизоды из богатой событиями чисто уголовной практики светлейшего. Жаль, что о большинстве его афер и комбинаций мы уже, судя по всему, не узнаем никогда… Впрочем и по тому, что история все-таки донесла до нас, можно оценить масштабы деятельности Александра Даниловича.

Он, наверное, приворовывал всегда, да за руку не ловили. Петр впервые узнал о его, мягко говоря, злоупотреблениях, в 1711 году – тогда дело касалось подряда на поставку хлеба в Петербург, который Меншиков взял на себя в 1710 году. Сумма подряда составляла 40 тысяч рублей, а себестоимость поставленных 20 тысяч четвертей хлеба – 34 тысячи 600 рублей. Таким образом, прибыль была сравнительно невелика – всего 3 тысячи 400 рублей или 15,6 процента – вполне «цивилизованный процент»… Ходили, правда, слухи, что такой маленький процент «профита» получился исключительно из-за того, что значительная часть хлеба подмокла и испортилась при перевозке. Но – слухи, как известно, к делу не подошьешь…

На первый раз царь его ни в чем не обвинил, сочтя «бизнес» Алексашки честным. И светлейший пошел вразнос – кстати, не один, а в компании с другими вельможами – «тема» с подрядами была очень сладкой и сановные вельможи вовсю кинулись в «бизнес», а чтобы замаскировать свою причастность к контрактам, дельцы из знати действовали через подставных лиц. В «коммерцию» ударились и адмирал Апраксин, и канцлер Головкин, и князь Волконский, и весьма близкий царю Александр Кикин… В 1712 году Меншиков поняв, что подряды – это настоящее «золотая жила», решил придать делу свойственный своей личности масштаб: он заключает уже два контракта – по первому обязался поставить в Казанскую губернию 30834 четвертей хлеба, по второму – поставить в Московскую губернию 30 тысяч четвертей. Проценты прибыли уже существенно выросли – в первом случае они составили 60,3 процента, а во втором 63,7 процента. Всего светлейший заработал на этих двух подрядах 48343 рубля.

В 1714 году по результатам работы особой следственной комиссии царь обязал Меншикова выплатить штраф в размере полтины с рубля прибыли, у Апраксина и Головкина прибыль просто конфисковали, без дополнительных штрафов… Замешанных в аферах двух сенаторов – Волконского и Опухтина высекли в Сенате кнутом.

Подрядные аферы вельмож вынудили Петра издать два указа. Один из них под страхом смерти запрещал должностным лицам заключать контракты на поставку в казну различных изделий и продовольствия. Второй указ регламентировал размер прибыли подрядчика – она не должна была превышать десять процентов. Сановные коррупционеры выслушали царевы инициативы с почтительным вниманием, но про себя решили твердо: «воровали – и воровать будем»… Что же касается непосредственно Меншикова, то он уже не вылезал из следствий и дознаний – не успел затихнуть скандал с подрядами, как канцелярия, которой руководил недруг Меншикова князь Долгорукий, предъявила светлейшему обвинение в расходовании государственных средств на собственные нужды – в частности, Александра Даниловича попросили отчитаться в трате более миллиона рублей казенных денег…

Меншиков, однако, не сдавался, он сознательно затягивал следствие, выдвигал контрпретензии – словом, держался молодцом. В конечном-то итоге он добился своего – деятельность следственной комиссии по его делам продолжалась более десяти лет. 28 января 1725 года Петр умер, работа канцелярии была приостановлена, и с князя сняли все начеты. Потом, правда, все снова перевернулось, но об этом чуть позже…

Богатство светлейшего складывалось не только от «коммерческих предприятий» – особняком стояла, например, так называемая «трофейная тема» – очень трудно было проверить, сколько Меншиков награбил в военных походах. В его собственных показаниях комиссии Долгорукова значится, например, что после Полтавской битвы Александр Данилович взял из Шведского обоза 20939 ефимков, но только ли? В некоторых походах князь занимался самым натуральным рэкетирством – например, в Померании и Голштинии в его карман упали несколько тысяч за «…то, что будучи в маршу не разорили земли…» За удержание войска от грабежа в Мекленбургах и Шверине ему поднесли 12 тысяч курант талеров, за «добрый порядок», в Гданьске – 20 тысяч курант талеров. С Гамбурга и Любека он снял соответственно десять и 5 тысяч червонных. Кроме того, светлейший держал лапу на такой деликатной статье госрасходов, как издержки на подкуп должностных лиц при иностранных дворах и на содержание «шпигов», выполнявших разведзадание на театрах военных действий. Отследить же расходование «агентурных фондов» во все времена было делом крайне непростым… Например, из Жолквы к дуку Мальбруку был якобы послан портрет Петра, обрамленный алмазами и другими драгоценными каменьями – ценой в десять тысяч рублей – по словам Меншикова… А что на самом деле получил герцог Мальборо, от которого Петр добивался «объективного» посредничества в мирных переговорах со Швецией, сказать трудно, также как и не проверить уже – сколько на самом деле стоил перстень с алмазом, посланный датскому генералу Платтору, во что обошлись шпага и трость с алмазами, предназначенные другому датскому генералу – Шультену…

В 1715 году у царя родился сын Петр. В честь «преславной радости» Меншиков подкатился к императору с просьбой прикрыть следствие и простить все долги и начеты. Как ни радовался царь – но светлейшему скостил лишь половину долгов, следствие же велел продолжать… Четыре года спустя Александр Данилович повторил свою просьбу – никакой резолюции не последовало, видимо Петр посчитал, что единственное средство как-то умерить стяжательский пыл князя – это держать его в «подвешенном состоянии»…

Самое любопытное заключалось в том, что даже находясь под следствием, светлейший продолжал окунаться в сомнительной чистоты волны тогдашнего «бизнеса» – будучи одним из крупнейших помещиков своего времени, Меншиков чуть ли не первым создает в своих вотчинах промышленные предприятия по переработке сельхозсырья и полезных ископаемых. Поняв, что выгоднее продавать не хлеб, а изготовленное из него вино, Александр Данилович открывает винокуренные промыслы и поставляет водку в царские кабаки. Уяснив, что для строительства Петербурга необходимо огромное количество стройматериалов, он организовывает в окрестностях города кирпичное производство и лесопилки. В Ямбургском уезде ему принадлежал хрустальный завод, в Тюмени – соляные промыслы, на Волге и в Приморье – рыбные промыслы… От его глаз не ускользает ничего, что может дать хоть какой-то доход, в Москве он скупает лавки, харчевни, погреба, торговые места – с тем, чтобы потом сдавать это в оброк мелким торговцам…

8 мая 1718 года на светлейшего поступил очередной донос с обвинением в хищении более 100 тысяч рублей казенных денег – а в это время уже полным ходом шло упоминавшееся выше Почепское дело… По столице поползли слухи, что князь впал в немилость. Сенат отправил на Украину сначала межевщика Лосева, а потом полковника Скорнякова-Писарева (он уже упоминался в связи с делом Шафирова). И Лосев, и Скорняков-Писарев, надо полагать – не безвозмездно подтвердили правильность межевания в окрестностях города Почепа, подаренного в свое время Меншикову. Дескать, князь никаких земель самовольно не захватывал, никаких вольных казаков не закрепощал… Однако на защиту обиженных поднялся гетман Украины Скоропадский – в Почеп отправляют третьего межевщика, а первых двух арестовывают для дознания. Лосев тут же подтвердил, что межевал несправедливо и покрывал захваты светлейшего. За Александра Даниловича, по старой памяти, взялась было ходатайствовать Екатерина, однако Петр ответил ей: «Ей, Меншиков в беззаконии зачат, и во гресях родила его мати его, а в плутовстве скончает живот свой. И если, Катенька, он не исправится, то быть ему без головы».

По Петербургу пошел слух об очень скором падении всесильного князя. От него все отворачивались – на именинах супруги светлейшего даже демонстративно отсутствовали все вельможи… Александр Данилович употребил все средства и выстоял на этот раз. Правда, «почепское дело» обошлось ему серьезным подрывом «кредита доверия» у царя, повелевшего вернуть все несправедливо захваченное. Кроме того, Меншиков был смещен с поста президента Военной коллегии… И все? Странно, не правда ли, уважаемый читатель? Других-то взяточников и казнокрадов Петр карал не в пример жестче, к тому же вице-губернатору Петербурга Корсакову (а он был всего лишь орудием Меншикова) – публично жгли язык, а потом безжалостно законопатили в ссылку… Чем объяснялась снисходительность Петра? Только ли сентиментальными воспоминаниями о юности, о походах и совместных ратных трудах?

Екатерина, конечно, заступалась за Александра Даниловича, но с тех пор, как Петр поймал ее на супружеской неверности, слово императрицы значило не так уж и много… В народе, правда, ходил слушок, что Петр все прощает фавориту за то, что находится с ним в противоестественной связи. Слух этот, кстати говоря, получил косвенное документальное подтверждение – сохранилось, так называемое, «дело каптенармуса Преображенского полка Владимира Бояркинского». Этот каптенармус в 1702 году проезжал как-то мимо дома Меншикова со своим родственником, который спросил его: отчего это Александр Данилович так богат и за что царь к нему так милостив. Бояркинский, усмехнувшись, ответил: «За то, что царь живет с Александром Даниловичем блядно». Вскоре родственники поссорились и, как в России часто бывает, на каптенармуса поступил донос – от того самого родственника. Доноситель, кстати говоря, под пытками свой донос подтвердил и благополучно помер в тюрьме, а Бояркинского сослали с женой и детьми в Азов, разжаловав в солдаты. Это было очень странно, потому что по практике того времени за хулу на государя наказывали много круче – либо смертной казнью, либо отрезанием языка. А Бояркинского просто сослали… Странно…

Как бы там ни было, а до смерти Петра 28 января 1725 года светлейший дотянул. После смерти Петра на престол взошла Екатерина 1, и это событие стало пиком в карьере неугомонного князя фактически вся власть в стране попадает в его руки – те самые, которые хорошо помнила Екатерина, которую когда-то Меншиков взял, как военный трофей, а позже уступил Петру… Историк Ключевский так писал о том периоде: «когда в лице Екатерины I на престол явился фетиш власти, они („Птенцы гнезда Петрова“. – А. К.) почувствовали себя самими собой и трезво взглянули на свои взаимные отношения, как и на свое положение в управляемой стране: они возненавидели друг друга, как старые друзья, и принялись торговать Россией, как своей добычей. Никакого важного дела нельзя было сделать, не дав им взятки; всем им установилась точная расценка, с условием, чтобы никто из них не знал, сколько перепадало другому. Это были истые дети воспитавшего их фискально-полицейского государства с его произволом, с его презрением законности и человеческой личности, с преступлением нравственного чувства».

Деятельность светлейшего в последовавшие за смертью полтора с небольшим года прекрасно иллюстрировала народная поговорка: «Отчего ж не воровать, если некому унять». В 1724-1727 годах Военная Коллегия, которую возглавлял генералиссимус Александр свет Данилович, получила с крестьян 17 миллионов рублей, а на военные нужды было израсходовано лишь 10 миллионов. Куда делись остальные семь, да еще поступившие за прошлые годы недоимки – тайна, мраком покрытая…

Богатства Меншикова были огромны… В этот период он отсылает в Москву часть драгоценностей и денег – для их перевозки потребовались шесть (!!!) сундуков… Вотчины князя по площадям не уступали территориям некоторых государств, таких, например, как Германия…

Все, однако, имеет свой конец – а светлейшего, похоже, уверовавшего в полную свою безнаказанность и неуязвимость, как говорится, занесло – он решил породниться с царской семьей и добился у Екатерины согласия на обручение малолетнего Петра Алексеевича со своей дочерью Марией… Это было началом его конца: старые роды не могли стерпеть от выскочки еще и такое… Клан Долгоруких настроил Петра II против Меншикова, и 8 сентября 1727 года Александра Даниловича арестовали и сослали в Ранненбург. Неисчислимые его богатства были конфискованы, а после того, как в столице всплыло подметное письмо в пользу светлейшего (написанное неизвестно кем) – князя вместе с семьей сослали в Березов, где он и умер 12 ноября 1729 года. Говорят, он хорошо держался перед смертью – не раскис и не сломался, только в последние дни жизни все время угрюмо думал о чем-то, уходя мыслями в прошлое… Может быть, он спрашивал себя – зачем всю жизнь воровал и собирал сокровища? Кто знает…

Занятно, что Долгорукие, главные разоблачители светлейшего, тут же завладели многим из того, что накопил Александр Данилович – например, его бриллиантами. Другое дело, что и Долгоруким долго радоваться своей победе не пришлось – во времена Анны Иоанновны князь Василий Долгорукий разоблачен как человек, «…не имеющий ни чести, ни совести и способный на все по корыстолюбию» – его сослали на пустынный остров Белого моря…

Что же касается наследства светлейшего князя Меншикова – то у него было конфисковано 90 тысяч крестьян, города: Ораниенбаум, Копорье, Ранненбург, Ямбург, Почеп, Батурин, 13 миллионов рублей, 200 пудов золотой и серебряной посуды, бриллианты, недвижимость и многое-многое другое. Заметим, что в то время работный человек средней квалификации получал в год около 18 рублей. И такая зарплата считалась неплохими деньгами. Занятно, что 9 миллионов светлейший успел перебросить в банки Амстердама, так что еще одна традиция питерской коррупции, а именно: тенденция прятать деньги за рубежом – пошла все с того же Александра Даниловича… А ведь, кстати говоря, Меншиков, помимо всего прочего, был еще фактически и первым начальником полиции Санкт-Петербурга (город находился на территории Ингерманладской провинции, которой управлял светлейший, и первоначально вся полицейская власть сосредоточилась именно в его руках). Официально же первый генерал-полицмейстером новой столицы был позже назначен зять Александра Даниловича, Антон Девиер.

Парадоксально, но «папа питерской коррупции» Меншиков не был проклят в памяти народной – в фольклоре и анекдотах он остался не как вор и мздоимец, а как этакий симпатичный плут, как своеобразный герой своего времени. Возможно, произошло это потому, что светлейший воплотил в жизнь мечту многих простых людей подняться «из грязи в князи», но скорее всего, дело не только в этом. Вор Меншиков свершил немало славных, без всяких кавычек, дел. Он помогал Петру переобустраивать Россию, проявил несомненную храбрость в сражениях, а тем начальникам, которые «воруют, но дело разумеют» – русский народ всегда прощал очень многое… Именно этого не хотели понять многие последователи светлейшего – новые вельможи России – воровали они не хуже Меншикова, а вот с «разумением дела» здесь пошли сплошные проблемы у большинства из них… Впрочем, об этом еще речь впереди.

Страшное падение Меншикова не могло остановить идущих по его стопам новых российских взяточников и мздоимцев. Во времена Анны Иоанновны на небосклоне питерской коррупции загорается новая звезда – Бирон, фаворит императрицы, прибывший в Россию конюхом… Он был страстным лошадником, этот Бирон, и взятки и подношения любил брать не только монетой, но и лошадьми. В 1735 году генерал Лев Измайлов писал фавориту: «Отважился я послать до Вашего Высокографского сиятельства лошадь верховую карею не для того, что я Вашему Высокографскому сиятельству какой презент через то чинил, но токмо для показания охоты моей ко услужению Вашему Высокографскому сиятельству…» Стоит ли говорить, что после этого генерал был «одолжен милостью и протекцией». В скором времени бывший конюх, ставший всемогущим временщиком, нажил миллионы. После смерти Анны Иоанновны за Бирона взялись дремавшие до поры «органы», быстро установившие, что «…нынешнее его богатство всему свету явно…» Фаворита обвинили в «…получении не по достоинству своему несметного богатства, тогда как в Россию он прибыл в мизерном состоянии».

Анну на престоле сменила Елизавета, оставившая после себя любопытнейшие свидетельства о судьях того времени: «Ненасытная алчба корысти дошла до того, что некоторые места, учреждаемые для правосудия, сделались торжищем, лихоимство и пристрастие – предводительством судей, а потворство и опущение – одобрением беззаконникам». Впрочем, «дщерь Петрова» Елизавета сама фактически поощряла коррумпированность собственных чиновников, потому что, когда у нее просили денег на государственные нужды, она отвечала с милой улыбкой: «Ищите денег, где хотите, а отложенные – наши». Стоит ли говорить, что стало происходить в государстве при таком подходе? Канцлер империи граф Бестужев-Рюмин при госокладе в 7 тысяч рублей в год, умудрялся получать «пенсион» от британского правительства в 12 тысяч рублей годовых. При этом еще требовал от англичан прибавки. А граф Лесток в то же самое время получал ежегодное пособие в размере 15 тысяч ливров от французов – извечных соперников англичан. Ну и на кого работали эти чиновники? Скорее всего на тех, кто платил больше…

Воцарившейся после Елизаветы Петровны Екатерине Великой досталось тяжкое наследство в виде практически полностью коррумпированного двора. Когда французский посланник, граф Сегюр, указал ей на казнокрадство дворцовых чиновников, императрица вздохнула и ответила: «Вы отчасти правы, отчасти нет, любезный граф, что меня обкрадывают, как и других, с этим я согласна. Я в этом уверилась сама, собственными глазами, потому что раз утром рано видела из моего окна, как потихоньку выносили из дворца огромные корзины и, разумеется, не пустые».

Надо сказать, что первоначально Екатерина Великая пыталась, «входя подробно во все вредности», искоренить зло и найти «справедливейшее и ближайшее средство» для борьбы с коррупцией. Средство это, как казалось императрице, должно было заключаться в заполнении вакантных должностей «достойными в знании и честными людьми» и в назначении им «к безбедному пропитанию по мере каждого довольного жалованья», а «если бы же кто… отважился коснуться лихоимству, взяткам и подаркам… такой нечестивый и неблагодарный и яко заразительный член обществу, ни только из числа честных, но всякого роду чиновничьего истреблен будет…» Увы… Действенных результатов «справедливейшее средство» не дало и вскоре Екатерина вынуждена была констатировать: «Но к чрезмерному нашему сожалению открылось, что и теперь нашлись такие, которые мздоимствовали в утеснение многих и в повреждение нашего интереса, а что паче всего, будучи сами начальствующие и одолженные собою представлять образ хранения законов подчиненным своим, те самые преступниками учинилися и их в то же зло завели»…

Екатерина II была дамой достаточно циничной, чтобы «рвать сердце» на том, что изменить не получалось. Очень быстро она уже смирилась с практикой коррупции и казнокрадства, подведя даже под свое бессилие в борьбе с пороком любопытную философскую базу. Императрица, например, предпочитала не менять генерал-губернаторов, полагая, что тот, кто долго сидит на своем месте, уже наворовал и набрал взяток, а всякий вновь назначенный начнет все сначала. (Точно такие же рассуждения приходилось слышать от петербуржцев в предвыборный сезон 1996 года: «Эти-то, которые у власти – они наворовались уже, а ежели не дай Бог, новые придут – голодные, да злые… они еще круче красть и грабить станут»). Одному из своих придворных Екатерина Великая даже подарила вязаный кошелек, чтобы он туда мог складывать взятки.

Известен замечательный исторический анекдот времен Екатерины о неподкупности начальника Тайной экспедиции Шишковского. Когда автору «Путешествия из Петербурга в Москву» Александру Радищеву при аресте сказали, что делом его занимается сам Шишковский, он упал в обморок. Потому что начальник Тайной экспедиции был известен своей набожностью и жестокостью. Однако будущая жена Радищева Екатерина Рубановская не растерялась: она попросту собрала все имевшиеся в доме драгоценности, на лодке переправилась через разбушевавшуюся Неву в Петропавловскую крепость, приватно переговорила с Шишковским и в результате Радищев был избавлен от пыток…

Изменившееся отношение Екатерины к проблеме коррупции не случайно. Для того, чтобы искоренять зло, нужно все-таки самому придерживаться соответствующих принципов, в противном случае вступает в действие известная восточная мудрость: «Кто живет в стеклянном доме – не должен кидаться камнями». Всем хорошо известно, что Екатерина, едва утвердившись на троне, пошла в разнос по части мужского пола. Да и ладно бы она просто имела амурные отношения со своими фаворитами – дело, как говорится, житейское – так она еще и одаривала почти каждого из них крестьянами, землями, деньгами… Орловы При ней получили 45 тысяч крестьян, Зубову достались два уезда, князю Вяземскому она пожаловала 23 тысячи душ. А блистательный Потемкин, творец «потемкинских деревень»? Этот князь, происходивший из бедной шляхты, за два года пика своего фавора успел выпросить у Екатерины 37 тысяч душ и 9 миллионов рублей. В 1776 году Потемкину был подарен знаменитый Аничков дворец – князь продает этот царский подарок богатому откупщику Шемякину. Казна выкупает дворец у Шемякина, а через некоторое время великолепное здание снова преподносится в подарок Потемкину… По свидетельству графа Растопчина, князь Безбородко, известный своим маниакальным пристрастием к женщинам, «…исходатательствовал имение в 850 душ и орден Святой Екатерины своей любовнице,… которая проститутка!»

Всего же в царствование Екатерины Великой было роздано частным лицам 800 тысяч крестьянских душ. Где уж тут было борьбой с коррупцией заниматься…

Впрочем, и сын Екатерины Павел, относившийся к своей матери крайне неприязненно и заявлявший неоднократно, что он-де пресечет многие практиковавшиеся в ее царствование безобразия, и он отошел от «яблоньки» недалеко: камердинер Павла, например, получил в награду за верную службу 24 тысячи 606 десятин земли в Моршанском уезде, 36 тысяч десятин в Курляндии, 5 тысяч в Тамбовской губернии и рыбные промыслы на Волге, приносившие 500 тысяч рублей годового дохода.

Вот таким путем и закладывалась традиция, привычка к взяточничеству и казнокрадству. Высшие слои, сановные вельможи, те самые, которые «жадною толпой» стояли у трона, привыкали эксплуатировать свое привилегированное политическое положение с конкретной целью «экономического» обогащения. А за тонким слоем придворных вельмож стояли более широкие ряды чиновников и дворян, которые уже не имели непосредственного контакта с высшей властью, но аппетиты у которых были вполне сановными… Глядя на небожителей-царедворцев, обогащавшихся через прислуживание и выпрашивание, более мелкий служивый люд наживался путем вымогательства и угроз по отношению к подчиненным, просителям и вообще всем, кто стоял ниже на иерархической лестнице.

После того, как в Михайловском замке заговорщики убили Павла 1, царем стал его сын Александр – кстати, знавший о заговоре. Этот достойный человек, о котором современник писал, что он сам «…фальшив, как пена морская», пожаловался однажды: «Непостижимо что происходит, все грабят, почти не встречаешь честного человека». Молодой царь издает даже специальный указ «Об искоренении лихоимцев», где засвидетельствовал, что «пагубное лихоимство или взятки не только существуют, но даже распространяются между теми самыми, которые ими должны внушаться и пресекать…» Александр продекларировал желание «оное истребить в самом корне», однако успехов на этом поприще не добился…

Александра 1, который «всю жизнь провел в дороге и умер в Таганроге», сменил Николай – царь чрезвычайно жесткий, палач декабристов и прочее и прочее… По свидетельствам современников, правление Николая было достаточно мрачным и жутковатым, наступила эпоха «безвременья», ужесточился сыск, резко возросла практика взаимодоносов, когда друг на друга стучали приятели, родственники, компаньоны… С «Николаем Палкиным» шутки были плохи и питерские казнокрады и коррупционеры, казалось, чуть поутихли – но это только казалось. На самом деле воровать и использовать служебное положение в личных целях кавалеры не учрежденного «Ордена Меншикова» продолжали, но действовали с большей оглядкой. Да и то не всегда. Заправлявшие всем в то время бюрократы знали главное – «не пойман – не вор, а ежели поймали – прячь концы в воду». Занятная история случилась в сороковые годы, когда в московском Департаменте Сената 15 секретарей вели крутейшее дело об одном откупщике, разросшееся до многих сотен тысяч листов. Когда пришло распоряжение все документы послать в Петербург, несколько десятков подвод с бумагами двинулись в столицу. А в пути обоз исчез – исчез полностью, бесследно, как в Бермудском треугольнике растворились подводы, бумаги и извозчики…

Одним из самых скандальных и шумных «коррупционных» дел в период правления Николая I, безусловно, стало дело «петербургского МонтеКристо» – так называли в обществе тайного советника Политковского, сумевшего похитить из казны более одного миллиона рублей. Господин Политковский безусловно заслуживает того, чтобы имя его крупными буквами было начертано на скрижалях истории петербургской коррупции – его дело уникально не только тем, сколько похитил «главный фигурант», но и тем, что он умудрился избегнуть всякой ответственности – если, конечно, не считать того, что по одной из версий камергер двора Его Императорского Величества покончил с собой…

Александр Гаврилович Политковский происходил из дворян и воспитывался в благородном пансионе при Московском университете. По окончании учебы в 1821 году он поступил на службу – и не куда-нибудь, а в цензурный комитет Министерства внутренних дел. В 1828 году – был пожалован в камер-юнкеры, в 1829 году его назначили состоять при бывшем главном штабе по военному поселению. В 1831 году Александр Гаврилович становится начальником первого отделения канцелярии «Комитета 18 августа 1814 года». Этот комитет был по существу инвалидным фондом. В России издавна существовали инвалидные дома для покалеченных воинов – солдату, после долгого срока службы ведь зачастую даже некуда было возвращаться, если, скажем, все родственники поумирали. Инвалидов нужно было кормить, одевать, обувать, обихаживать… Для финансового обеспечения инвалидов и был создан «Комитет 18 августа 1814 года». В июне 1835 года Политковский занимает поет правителя канцелярии этого комитета – с этого момента он ведает всем «инвалидным капиталом» в России. Его Императорское Величество был доволен службой Александра Гавриловича – в 1836 году Политковского жалуют камергером, получает он и знаки отличия за радения на службе: Святой Анны первой степени, Святого Станислава первой степени, Святого Владимира третьей степени… В конце концов Политковский награждается и особым знаком отличия за тридцатилетнюю беспорочную службу. Все ревизии в инвалидном фонде проходят на ура, при том, что Александр Гаврилович живет, мягко говоря, на широкую ногу. Он закатывает шикарные балы, кутит с миллионером Саввой Яковлевым, содержит балерину Волкову, словом, отдыхает душой и телом. На какие деньги, собственно? Легенда была простой и убедительной: – дескать, средства на кутежи и кучерявую жизнь добыты картами, Александр Гаврилович якобы крупно выигрывал у того же Саввы Яковлева… Удачливый игрок, что и говорить! Кстати, сиживал (и частенько) Политковский за одним карточным столом и с самим генералом Дубельтом, правой рукой знаменитого Бенкендорфа, руководившего охранкой. Причем, по слухам, Дубельт очень любил играть с хранителем инвалидного капитала, потому что постоянно выигрывал у дальновидного Александра Гавриловича… Однако в 1847 году Савва Яковлев застрелился.

Легенда дала трещину, но Политковский тут же начинает распространять слухи, что ему должен брат Саввы, Иван. Этой наглой «туфтой» тайный советник пичкает даже своих подчиненных – казначея фонда Рыбкина, начальника счетного отделения Тараканова и старшего бухгалтера Путвинского – а уж они-то знали, что их начальник по-простому (как он говорил, «взаимообразно») запускает лапу в казенные денежки. Остановиться и не красть Политковскому было уже никак невозможно – привык человек к деньгам, понимать же надо! Интересно, что казначей Рыбкин вел даже особую тетрадь, куда с 1835 (!!!) года заносил суммы, выдаваемые Политковскому. 28 декабря 1852 года общий долг Александра Гавриловича по черной бухгалтерии Рыбкина составил 1 миллион 120 тысяч рублей серебром – так позже заявил сам Рыбкин на допросе. Впрочем, проверить его слова было крайне затруднительно, потому что перед самым арестом казначей свою тетрадь сжег. Вообще, во всей этой истории с инвалидными деньгами очень много непонятного – в разных источниках, например, фигурируют разные суммы похищенного – и 930 тысяч, и 952 тысячи 500 рублей, и 1 миллион 108 тысяч 546 рублей, и 1 миллион 120 тысяч рублей, и 1 миллион 200 тысяч рублей… Сколько на самом деле украл Политковский и засылал ли он долю малую наверх, для отмазки – сказать трудно. Не до конца выяснены обстоятельства его смерти: то ли он отравился, поняв во время очередной ревизии, что все вскроется, то ли умер от «тяжелой и продолжительной болезни». А кто знает – может и помогли Александру Гавриловичу уйти в лучший мир – деньги-то на покойнике большие повисли…

Факт тот, что 1 февраля 1853 года Александр Политковский умер. Тело его еще не было предано земле, как вдова покойного и его племянник принялись прятать особо ценные вещи по знакомым и отдавать их в заклад. Не иначе – догадывались о скорой конфискации… Когда следователь позже спросил госпожу Политковскую, зачем она пыталась заложить вещи в ссудную кассу и в «компанию для хранения и залога громоздких недвижимостей», вдова на голубом глазу бодро отрапортовала, что, дескать, ей предстояло везти тело покойного мужа для свершения похоронного обряда в Ярославскую губернию, страшно было ценности оставлять в квартире на наемную прислугу…

3 февраля 1853 года коллежский советник Тараканов, начальник счетного отделения, явился на квартиру генерал-адъютанта Павла Николаевича Ушакова (председателя «инвалидного комитета») и рассказал о возникших проблемах. 4 февраля Ушаков поставил в известность Николая 1, который, говорят, был настолько шокирован чудовищным цинизмом Политковского, что даже сказал: «Конечно, Рылеев и его компания никогда бы так со мной не поступили»… Царь в тот же день повелел провести «строжайшее расследование о весьма важных беспорядках и злоупотреблениях…» А чего там расследовать-то было? Политковский, словно желая облегчить труд следователей, оставил Рыбкину конверт на имя Тараканова, в котором лежала записка: «Сим свидетельствую, что в разное время взято мною взаимообразно от И.Ф.Рыбкина 900 тысяч рублей серебром. 8 июля 1851 года». Дальнейшее было, как говорится, делом техники – пошли допросы, вскрылись фальшивые ведомости… Бывшего казначея, надворного советника Рыбкина подвергли «гражданской смерти» – с лишением орденов, чинов, знаков отличия, всех прав состояния и сослали в Сибирь. Коллежского советника Тараканова и титулярного советника Путвинского разжаловали «в рядовые без выслуги с определением на службу по распоряжению инспекторского департамента». Все имущество у семей великолепной четверки конфисковали. В общем, справедливость вроде бы восторжествовала, но Политковский лично – убежал от наказания на тот свет.

Александр Гаврилович стал в истории питерской коррупции фигурой одиозной, эталоном безнравственнейшего, омерзительнейшего чиновника, который не стеснялся красть деньги не у кого-нибудь, а у инвалидов! Много позже у Политковского найдется изрядное количество последователей – в конце XX в. в Ленинграде-Петербурге наступит настоящая вакханалия в расхищении так называемой гуманитарной помощи с Запада. Очень многие питерские чиновники сделают себе стартовый капитал для последующего бизнеса именно на обкрадывании пенсионеров, инвалидов и сирот, которые этой гуманитарной помощи так и не дождутся. И появятся должным образом зарегистрированные мошеннические фирмы в невероятных количествах, и «кидально-отмывочные» банки, и липовые инвестиционные фонды… Чиновники, которые будут регистрировать все эти организации, создаваемые специально для обмана и обворовывания населения – позже только разведут руками. Кто же, дескать, знал, что бизнесмены окажутся либо мошенниками, либо «запрограммированными» банкротами. Вот только личное материальное благосостояние армии питерских чиновников конца XX века почему-то вырастет до неправдоподобных сказочных масштабов…

Но об этом – речь впереди, а что касается «дела Политковского»… Летом 1853 года в Петербурге наступило лихое времечко: по всем департаментам и канцеляриям пошли беспощадные ревизии, следы казнокрадства искали повсюду, бухгалтеры и казначеи сходили с ума от страха, а сиятельные коррупционеры, тайные кавалеры «Ордена Меншикова» затаились, как крысы в норах. Им нужно было переждать очередную кампанию «борьбы с коррупцией» – и они ее пережили. Осенью 1853 года началась крымская война, доведшая Россию до полного кризиса… Николай 1, по одной из версий, отравился, не выдержав позора поражения – поражения, во многом предопределенного размахом российской коррупции, и, прежде всего, конечно, коррупции столичной, питерской…

Унаследовавший от Николая 1 трон Александр II был царем либеральным, царем-освободителем. Этот несчастный человек, за которым с упорством параноиков гонялись террористы-народовольцы, сделал многое для России – отменил крепостное право, инициировал военную, административно-полицейскую, судебную реформы… В обществе повеяло демократией и гуманизацией и, как непременное следствие либерализации – подняла голову коррупция. Это, к сожалению, вечная проблема: многие неглупые люди считают, что расцвет оргпреступности и коррупции является своего рода платой, которую демократическое общество вынуждено платить за удаление от монстра тоталитаризма. Мысль спорная, безусловно…

Не успев толком еще позабыть железную руку Николая, сиятельные коррупционеры вылезали из нор и оглядывались, а оглядевшись – понимали: можно, наконец-то можно…

У Александра II был личный друг, граф Адлерберг, а у графа была любовница Мина Буркова – эта дама широко пользовалась своим положением и без зазрения совести торговала чинами и наградами. Например, князь Оболенский купил через Буркову себе чин гофмейстера. По всем подрядам, которые заключались министерством двора, подрядчики обязаны были делиться с министром, графом Адлербергом. Княгиня Юрьевская, морганатическая супруга Александра II, устраивала по сходной цене карьеры многим чиновникам, она же помогала крупным коммерсантам добиваться концессий на строительство железных дорог. Брат Александра II, великий князь Николай Николаевич за хлопоты по предоставлению концессии «своему» человеку, получил на лапу 200 тысяч рублей. Да и сам царь… Говорят, он отдал крупный заказ через министра путей сообщения заводам капиталиста Мальцева с одним условием – чтобы фабрикант выплачивал ежегодно крупную сумму своей бывшей супруге, которая, кстати, была приятельницей императрицы. Любопытно, что после того, как бомбисты взорвали-таки царя-освободителя и на месте его гибели было решено воздвигнуть храм Спаса-на-крови, сынок покойного императора Владимир Александрович использовал строительство собора для своего личного обогащения, и его «курирование» проекта обошлось государственной казне втрое дороже против первоначально представленной сметы.

Ну, а мышки, как известно, смотрят на кошку. И если на верхах творились такие веселые дела, то более мелким чиновникам просто грешно бы было не воровать. В 1864 году скандал грянул не гденибудь, а в святейшем Синоде. До марта 1864 года при этом заведении существовали два управления – духовно-учебное и духовно-хозяйственное, каждое из которых имело особую кассу. 7 марта 1864 года кассы решено было слить в одну, чтобы ими было легче управлять. При ревизии документов духовноучебного управления контролер хозяйственного управления Виноградов с удивлением натолкнулся на некоторые странные статьи расходов – например от 28 марта: там значились десять отдельных статей, на которые было потрачены 75 тысяч 931 рубль. Деньги предназначались на строительство различных учебных заведений духовного ведомства. Однако никаких донесений из тех мест, куда были посланы деньги, не поступило. Хозяйственное управление навело справки и оказалось, что никто никуда никаких денег не посылал, а расписка приемщика почтового ведомства – грубая фальшивка, ордера, за подписью директора – фиктивны…

Казначей Яковлев раскололся на первом же допросе. Из его показаний вытекало, что директор Иван Гаевский начал брать деньги из казначейства сразу же после своего вступления в должность директора в 1857 году. И в результате «назанимал» 46 тысяч рублей, при этом выдавая всякий раз расписку Яковлеву в получении денег. Сам же Яковлев взял всего 30 тысяч, которые отдал купцу Борову «чтобы пустить в оборот, приобрести значительную сумму и покрыть недостачу». Интересно, что подельники скрывали недостаток денег в кассе с трогательной простотой – господин Гаевский (между прочим, тайный советник) каждый раз при ежемесячных ревизиях брал себе для счета именно ту пачку, в которой денег недоставало – а он входил в ревизорскую группу. Позже, понимая, что казнокрадство может вскрыться, Гаевский придумал, на что списать украденные деньги. Именно господин тайный советник дал Яковлеву распоряжение отправить фиктивные предписания в разные епархии. При этом директор отобрал у казначея свои старые расписки, но предусмотрительный Яковлев, опасаясь, что исчезнут все доказательства участия Гаевского в подлогах и кражах, сохранил бумагу, на которой рука директора оставила автограф, а именно, семь предписаний для перевода денег. Эту бумагу в запечатанном конверте достойный казначей отдал для хранения своему брату. Любопытно, что допрошенные на судебном разбирательстве 26 свидетелей все как один охарактеризовали господина Яковлева как честнейшего, очень религиозного человека, достойного всяческого уважения. Такой репутацией Яковлев пользовался у всех начальников, у которых служил.

Суд присяжных признал виновным и одного, и другого. Гаевского приговорили к ссылке в не столь отдаленные места Сибири для поселения, с лишением всех прав состояния, а статского советника Яковлева постановили сослать на житье в Иркутскую губернию с лишением его всех присвоенных прав и преимуществ. Правда, либеральный Государь Император облегчил участь обоим казнокрадам – Гаевского он повелел сослать на житье в Иркутскую губернию с запрещением любой отлучки из места, назначенного на жительство, в течение трех лет, а Яковлева распорядился выслать в одну из отдаленных губерний, кроме сибирских, с воспрещением отлучки в течение двух лет.

Что и говорить – эта история авторитета Синоду не прибавила.

После трагической гибели Александра II на престол взошел Александр III, человек, страдавший извечной русской болезнью, которую Виссарион Григорьевич Белинский (чей папа был жуткий пьяница), определил как «русскую болезнь непонятого одиночества». Как и большинство не столь высокопоставленных алкоголиков, Александр III был человеком добрым, с понятием, а потому проблемам коррупции в государстве уделял не очень большое внимание.

Более того, именно при Александре III, отличавшемся русофильством, начала формироваться любопытная установка: сам русский чиновник-де не так уж плох – просто его губит доверчивость к разным «финансовым воротилам», которые, как правило, были инородцами. Подтверждение этого тезиса легко увидеть в ряде шумных «банковских процессов», потрясших Петербург в 80-е годы прошлого столетия. Первой ласточкой стал скандал вокруг кронштадтского коммерческого банка, основанного в 1872 году. Сначала дела в нем шли неплохо, но с конца 1874 года, когда в банке сменилось правление, начались весьма характерные неупотребления, продолжавшиеся вплоть до закрытия учреждения в феврале 1879 года. Члены правления банка пустились в такие спекуляции и аферы, которые требовали выпуска заведомо подложных вкладных банковских билетов. Таких фиктивных билетов было выдано на сумму более семи миллионов рублей.

А дело заключалось в следующем: ловкие дельцы стремились получать концессии или подряды, не имея капиталов, поэтому они вступали в сговор с членами правления банка, которые выдавали фиктивные справки о том, что у концессионеров и подрядчиков есть деньги, находящиеся в этом самом коммерческом кронштадтском банке. Так, например, некоему господину Суздальцеву, получившему концессию на постройку железной дороги, банк выдал вкладными билетами под ничего не стоившие векселя более четырехсот тысяч рублей. Дальше – больше. Князь Оболенский взял подряд на поставку сухарей в войска, для этого требовались большие деньги, которые «нашлись» благодаря члену правления банка некому Шеньяну, а в результате Шеньян и Оболенский получили на руки банковские билеты безо всякого обеспечения на сумму в 6 миллионов рублей. Без обеспечения получал ссуды и знаменитый господин Путилов, который умер в 1880 году, не вернув ссуду в 200 тысяч рублей. Чтобы скрыть истинное состояние дел в банке, правление составляло фальшивые отчеты, публиковало заведомо ложные балансы в газетах, ну и, конечно, платило огромные взятки – «наверх». 25 апреля 1883 года в Петербургском окружном суде начался громкий и очень долгий процесс о злоупотреблениях в Коммерческом Кронштадтском банке. Любопытно, что наказание понесли в результате лишь три бывших директора – Шеньян, Синебрюхов и Ландгваген. Первого сослали в Тобольскую губернию, второго в Архангельскую, а Ландвагена заключили в работный дом на два с половиной года. Стоит ли говорить, что вся эта троица, безусловно виновная в злоупотреблениях и воровстве, была лишь своеобразной «прокладкой», от которой нити тянулись гораздо выше. Но следствие наверх не пошло.

Традицию «кидальных» банков продолжил российский торговый и комиссионный банк, устав которого был утвержден 22 августа 1887 года. Уже 26 июня 1893 года банк был объявлен несостоятельным должником, с убытками в 3 миллиона 70 тысяч рублей. Интересно, что среди преданных суду десяти сотрудников банка был и подданный Великобритании Эдуард Рейн, состоявший в должности заведующего иностранным отделением. Следствие установило, что он под видом комиссионных операций использовал часть капиталов банка для развития собственного «хлебного бизнеса», а также участвовал в незаконных биржевых сделках и попросту брал из банковской кассы наличку. Все подсудимые, за исключением Рейна, были приговорены к различным срокам ссылки, подданного же Великобритании отдали в исправительно-арестантское отделение на 1 год и 4 месяца.

Следующим крупным банковским скандалом стала эпопея торгового дома «Рафаловича и К». В 1891 году дела этого одного из самых крупных торговых домов России существенно пошатнулись и на выручку ему кинулся целый синдикат банков с государственным во главе. Господин Рафалович, пользуясь полной доверенностью со стороны крупного землевладельца Дуранте, предоставил Госбанку липовые закладные на имение этого Дуранте, причем любопытно, что закладные подписывал не землевладелец, а сам Рафадович, использовавший полную доверчивость, оправдывавшего свою фамилию Дуранте. В результате сложных махинаций огромные имения землевладельца остались за банком, а особенно трогательным во всей этой истории было то, что весь «кидок» проходил при содействии высших должностных лиц государства и, в частности, министра финансов Витте и члена государственного совета Абазы. Дело в том, что Витте был личным другом семьи Рафаловичей и неоднократно ходатайствовал о предоставлении этому семейству ссуды. Более того, именно при Витте в Петербурге в Европейской гостинице в номере Александра Рафаловича переписывались заново бухгалтерские книги, составлялись балансы и т.д.

Вообще, практически все коррупционные дела в Петербурге конца XIX – начала XX в. имели интересную традицию обрываться, как только у следователей появлялась информация о нитях, идущих наверх. Уже после того, как на троне появился последний российский император Николай II, при котором коррупция и мошенничество в высших эшелонах стали делом обыденным и даже немножко скучным – в Петербурге была выявлена и предана суду так называемая «черная банда», возглавлявшаяся неким Виктором Иосифовичем Дубецким, сыном предводителя дворянства, воспитанником кадетского корпуса, бывшим чиновником особых поручений губернатора, бывшим судебным следователем. Собственно говоря, ничего такого особенного в деятельности «черной банды», занимавшейся в основном карточными мошенничествами в отношении богатых дураков, не было. Если бы не одно обстоятельство. Дубецкий был когда-то судебным следователем и сохранил очень хорошие контакты в правоохранительной системе, чем и пользовался всякий раз, угрожая своим жертвам репрессиями со стороны полиции. И ведь были основания посмотреть повнимательнее на связи Дубецкого – ан нет, никто этого делать не стал.

Высокопоставленных полицейских и судей хватали за руку при совершении нехороших дел крайне редко. Однако ставшие все-таки достоянием гласности дела подполковника Шафрова, Кронштадтского полицмейстера, и дело Санкт-Петербургского мирового судьи Паталеева свидетельствуют о том, что правоохранительная система того времени была поражена болезнью коррупции в той же степени, как и все остальное чиновничество.

Кронштадтский полицмейстер, подполковник Шафров начинал свою службу еще в Москве 1887 года, будучи сначала помощником участкового пристава, а потом приставом. Интересно, что московский начальник Шафрова, полковник Власовский однажды сказал командиру петербургского жандармского дивизиона, полковнику Модему, что Шафрова надо бы уволить, как чемпиона среди приставов по взяткам. Тем не менее, в 1896 году Шафров назначается кронштадтским полицмейстером. Медем выразил Власовскому свое удивление по этому поводу, на что получил сногсшибательный по логике, ответ – дескать, ему, Власовскому, неудобно выдать Шафрову «волчий паспорт», но точные сведения о новоиспеченном полицмейстере московский обер-полицмейстер предоставить может.

В Петербург Шафрова перевели еще в 1892 году, где он начал служить старшим помощником пристава второго участка Нарвской части, откуда его затем вышибли в январе 1894 года – по причине доказанного случая лихоимства. Однако уже в апреле 1896 года господин Шафров восстанавливается на службе, получает назначение на должность кронштадтского полицмейстера и начинает жить на широкую ногу – участвовать в кутежах, крупно играть в карты и тратить денег столько, сколько у него просто не должно было быть, если бы он жил на одно казенное жалованье. Простая логика подсказывает, что ни восстановиться на службе, ни получить неплохое назначение без засыпания взяток наверх Шафров просто не мог… В должности кронштадтского полицмейстера достойный господин Шафров, помимо неинтересных обязанностей, предусмотренных должностной инструкцией, занимался еще и гораздо более важными делами, а именно: присвоением денег, поступавших на наряды полицейских чинов, кражей наградных денег у нижних чинов, злоупотреблениями суммами, отпускаемыми на обмундирование и содержание полиции и пожарной команды, а также поборами с содержательниц притонов. В результате, количество притонов в Кронштадте резко возросло, и в этот маленький город стали даже стекаться «мадамы из Петербурга». Господин Шафров заботился о содержательницах, как отец о детях. Когда в одном из притонов некоему офицеру проломили голову, полицмейстер, как ему было и положено, закрыл заведение, но после получения взятки в тысячу рублей открыл его снова. Кроме того, господин Шафров решил обложить своих приставов данью (например, с пристава Великопольского он требовал тысячу рублей), а также торговал вновь открывавшимися вакансиями. Пикантно, что военный губернатор Кронштадта, вице-адмирал Макаров заявил позже, когда дело полицмейстера все-таки дошло до суда, что, по его мнению, господин Шафров был весьма распорядительным полицмейстером, при котором значительно улучшилось санитарное состояние города. Суд, состоявшийся в 1900 году, заслушал 169 свидетелей (вызывавшиеся содержательницы притонов все, как одна, отказавшись от того, что давали Шафрову взятки). Суд признал полицмейстера виновным, его приговорили к лишению всех особых прав и преимуществ, к исключению из военного ведомства и отдали в исправительно-арестантское отделение, сроком на два года. Любопытно, что в своем последнем слове подсудимый Шафров сказал: «У меня была только одна привилегия… эта привилегия – моя спокойная совесть».

Очевидно, такая же «спокойная совесть» двигала и Санкт-Петербургским столичным мировым судьей надворным советником Паталеевым, который «залетел» в 1900 году на совершенно пустяковом уголовном деле по обвинению крестьянина Ильи Трушина в присвоении денег у ремесленника Александра Дмитриева. Паталеев, ведя процесс, начал угрожать Дмитриеву арестантскими ротами за якобы совершенный подлог и потребовал у бедного ремесленника триста рублей за непреследование. Если бы у Дмитриева были эти деньги, то он скорее всего бы их заплатил судье восьмого участка, но ремесленник был бедным, а что беднякам остается – только идти жаловаться. В результате Паталеев был сначала отстранен от должности, а потом по решению суда лишен всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, прав и преимуществ, и заключен в тюрьму, сроком на один год…

Впрочем, справедливости ради нужно отметить, что все-таки однажды к суду было привлечено по делу о коррупции и лицо, относящееся к самым верхам правоохранительной системы России того времени. Это знаменитое дело товарища, то есть помощника, министра внутренних дел, камергера, действительного статского советника Владимира Иосифовича Гурко…

А все дело упиралось опять-таки в подряды, причем в подряды хлебные – то есть как раз в то, с чего начинал праотец питерской коррупции светлейший князь Меншиков.

В начале XX в. в Петербурге жил да был шведско-подданный купец Эрик Леонардо Иванович Лидваль. Личностью он был крайне интересной. В 1903 году Эрик Леонардо Иванович учредил в Санкт-Петербурге товарищество – торговый дом «Лидваль и К» для содержания конторы, занимавшейся продажей американских товаров, с уставным капиталом в полторы тысячи рублей. Сам шведско-подданный занимался мелким бизнесом и имел маленький счет в банкирском доме Вавельберга. Никакого недвижимого имущества в Санкт-Петербурге у него не было, более того, в 1905-1906 годах ему вменялись множество исков и взысканий. Эрик Леонардо был неисправным должником и контрагентом, его товары и домашняя обстановка неоднократно описывалась по судебным решениям. Кроме того, его имя фигурировало в нескольких делах, касавшихся организации в разных местах карточных игр (и не только коммерческих)…

Но была у Лидваля хорошая знакомая – содержательница женского хора в театре и саду «Аквариум», госпожа Сытова. А к этой самой госпоже Сытовой в «Аквариум» любил заезжать товарищ министра внутренних дел камергер Гурко, который частенько сиживал в 1906 году в особом кабинете «Аквариума» с самой Сытовой и с одной из ее певиц Диной Духовской. Чем занимался камергер в особом кабинете с содержательницей хора и певицей, следствие позже не установило – видимо, они там пели… Как-то раз заглянул в «Аквариум», где находился чиновник МВД, и шведско-подданный Лидваль (интересно, что в свое время певице Духовской Сытова представляла Лидваля как «американца Никитина»). Состоялось приятное знакомство, а надо сказать, что во многих российских губерниях в ту пору случился неурожай и на министерство внутренних дел были возложены обязанности поиска путей закупки продовольствия для голодавшего населения… В конце августа 1996 года товарищ министра Гурко получил письменное предложение о поставке десяти миллионов пудов ржи от шведского купца Эрика Леонардо Ивановича Лидваля, (кстати говоря, позже, на суде камергер Гурко заявит, что раньше, то есть до этого предложения, он никогда не знал и не видел Леонардо Ивановича). Шведскоподданный настолько очаровал Гурко, произвел на него такое хорошее впечатление, что контракт (который, кстати, по инструкции должен был бы рассматриваться на особом совещании в МВД), был заключен – Лидваль-то заверял, что 5 миллионов пудов ржи у него на руках и более того, он, Эрик Леонардо, не какой-нибудь шаромыжник, а работает в доле с самим владельцем мельницы в станице Урюпино. Судя по всему, именно упоминание урюпинского мельника и заставило Гурко полностью поверить Лидвалю… Ну, а если серьезно – то в этой истории товарищ министра внутренних дел предстает либо полным идиотом, либо, что все-таки, видимо, более вероятно, он что-то имел с подряда, данного Лидвалю. Когда подошла осень 1906 года (а Лидваль уже получил от МВД аванс в 800 тысяч рублей), выяснилось, что поставки ржи в голодающие губернии фактически не идут, а ведь Гурко 7 сентября распорядятся выслать телеграммы десяти губернаторам о приостановлении всяких покупок ржи на местах. Когда стало ясно, что со шведско-подданного хлеба не получишь, губернаторам полетели новые телеграммы – чтобы они все-таки закупали хлеб, но при этом цены на закупки в губерниях были уже существенно выше.

Поскольку деятельность Гурко и Лидваля вызвала существенные сокращения пайков голодающего населения, дело это не могло не дойти до суда, к которому было приковано внимание всего высшего света. Лидваль на суде говорил, что поставкам ржи воспрепятствовал бардак на российских железных дорогах, Гурко и вовсе нес какую-то околесицу, заявляя, что промашка вышла исключительно из-за того, что он, Гурко, всю жизнь боролся против «трясины формализма». В защиту Гурко выступил даже могущественный министр внутренних дел Столыпин – но и это не помогло. Хорошие слова сказал на суде обер-прокурор: «Чем выше должностное лицо, тем больше вреда оно приносит, совершая незаконные проступки. Нельзя при этом забывать, что все эти поступки были совершены господином Гурко в годину бедствия нашего народа, переживавшего ужасы неурожая, изнемогавшая от голода родина вправе была ожидать от товарища министра внутренних дел помощи, при высочайшей осторожности и полном напряжении сил». (Ах, как хорошо было бы, чтобы слова эти да были услышаны теми чиновниками, которые оказались у больших и маленьких кормил нашего отечества в нынешнее время, которое очень походит на «годину бедствий»).

Правительственный сенат, где рассматривалось дело камергера Гурко, посчитал однако, что действия помощника министра имели важные, а не особо важные, как настаивал прокурор, последствия… (То есть, когда народ голодает по милости чиновника, заключившего весьма дурно пахнущий подряд – это важно, но не особо). В результате Владимир Иосифович Гурко был отрешен от должности – и только…

Но если кто-то полагает, что после показательного отстранения от должности помощника министра внутренних дел подрядные аферы прекратились – он жестоко ошибается. Несмотря на попытки честных чиновников правоохранительной системы (не нужно считать, что таковых в России не было), развернуть в 1908 году кампанию по разоблачению взяточничества – почти все их усилия завязали в бездонной трясине круговой поруки. Брат премьера Столыпина писал тогда на страницах «Нового времени»: «Бесплодные попытки хоть как-нибудь сокрушить разбойничьи гнезда, хоть как-нибудь распутаться в море хищничества, заставляют предполагать, наводят на мысль об очень сильной и непобедимой организации. По-видимому, воровство имеет союзников везде, имеет сильную руку в таких местах, что громы отводятся в сторону и негодующие крики застывают на устах» (сильно сказано, не правда ли, уважаемый читатель, хоть сейчас в любой газете печатай, никто и не подумает, что написаны эти слова были в начале века).

По мере погружения России в социально-экономические кризисы коррупция крепчала, мутировала и все лучше и лучше училась защищаться от преследования. Те же подряды, государственные заказы выдавались уже разным сомнительным лицам под «политическими соусами», то есть от принципа политической и идеологической целесообразности. 12 января 1910 года в органе Союза Русского Народа газете «Русское знамя» появилась интереснейшая статья доктора черносотенной магии господина Дубровина. В этой статье маэстро Дубровин без тени смущения заявляет о том, что власти сочувственно относятся к предоставлению интендантских заказов патриотическому Союзу Русского Народа: «Было бы крайне желательно, чтобы отделы Союза повсеместно приступили к предварительной подготовке взятия на себя интендантских подрядов… насколько нам известно, главный интендант генерал Шувалов, крайне благосклонно относится к подобным начинаниям… Было бы полезным присылать в редакцию „Русского знамени“ сообщения о ходе дел по принятию на себя исполнения подрядов и о тех препятствиях, которые встречаются… на пути этого благого начинания, вполне отвечающего желаниям правительства, дабы со своевременными сношениями помочь преодолеть преграды». Прелесть, да и только! За громкое черносотенное поведение, за лубочный и ломовой «патриотизм» огромные подряды отдавались горлопанам, которые, если и зарекомендовали себя чем-то, кроме погромов, то уж, конечно, не подвигами на поприще экономической деятельности…

Ржавчина коррупции подтачивала институт российской монархии со всех сторон. И во многом предопределила ее падение. Чудовищная фигура старца Распутина, занимавшегося при дворе не только шаманством и блудом, но и корыстным устроением нужных людей на нужные должности – окончательно дискредитировала самодержавие и унизила все более-менее здоровые силы в российском обществе. У тех, кто еще пытался хоть что-то сделать, хоть как-то остановить наступление коррупции и взяточничества – опускались руки. Во время Первой мировой войны шеф всей русской артиллерии Великий князь Сергей Михайлович с помощью балерины Матильды Кшесинской, которая была любовницей некоторых заметных членов царской семьи, за баснословные взятки раздавал заказы на поставку снарядов для действующей армии на фронте. Но это еще полбеды – лично императрица прилагала все усилия для освобождения изпод стражи банкира Дмитрия Рубинштейна – а его обвиняли не в чем-нибудь, а в шпионаже. Но – Рубинштейн пользовался покровительством Распутина. И что же? В своих мемуарах секретарь Распутина господин Симонович не стесняясь пишет, что он вместе с женой Рубинштейна отправился к министру юстиции Добровольскому и положил ему на лапу сто тысяч рублей. Добровольский деньги взял, но освободить Рубинштейна-таки не решился, а всего лишь постановил перевести его из тюрьмы в санаторий строгого режима… Интересно, что сам Арон Симонович был все-таки арестован, но уже во время февральской революции. Собственное освобождение обошлось советнику Распутина уже в 200 тысяч рублей, которые упали в карман министра Переверзева. Единственное условие, которое поставили Симоновичу, немедленно выехать из Питера. Отмена этого условия обошлась взяточнику еще в 40 тысяч рублей…

Общество бредило революцией, поскольку вся государственная система просто прогнила насквозь. И многим в том страшном для России 1917 году казалось, что накатывавшаяся на страну революция принесет избавление от многих социальных болезней – в том числе уж, конечно, и от коррупции, казнокрадства и мздоимства. Увы, ожиданиям этим не суждено было сбыться…

Часть II. Товарищи в законе

«Взяточники должны трепетать, если они наворовали сколько нужно для них самих. Когда они награбши достаточно для того, чтобы поделиться с другими, им нечего бояться». Цицерон
События 1917 года круто изменили весь общественный уклад жизни российского общества. В прошлое, казалось, навсегда должны были кануть мздоимцы и лихоимцы, герои едкой сатиры Гоголя и Салтыкова-Щедрина, «родимые пятна» царского режима, на которые достаточно справедливо указывали многие, а не только теоретики революции, чья деятельность обязательным и непременным элементом включала в себя гневное обличение продажности властей.

Советский период истории лихоимства в городе на Неве начался уже в сам исторический момент штурма Зимнего. В шестидесятые годы в ленинградских скупках появились различные драгоценности, бронзовая утварь, хозяева которой прямо признавались продавцам, что вещицы достались им по наследству от дедов, штурмовавших оплот Временного правительства.

Сразу же после Октябрьского переворота лихоимство в Петрограде приняло такие размеры, что Ленин видел выход лишь в массовом крестовом походе «для вооруженного уничтожения спекуляции, взяточничества и неряшливости». Уже в 1918 году был издан декрет «О взяточничестве», который во всех бедах нового аппарата винил буржуазные элементы. Однако вскоре было признано, что на путь мздоимства встала и часть малосознательных трудящихся.

Председатель Всероссийской чрезвычайной комиссии Дзержинский прямо заявил, что если советская власть не справится со взяткой, то взятка доконает советскую власть. Присмотримся к главному чекисту повнимательнее. Бессребренничество, как оказалось, в числе его достоинств не отмечалось. Получив в наследство после смерти матушки тысячу рублей (что по тем временам – немалая сумма), Феликс Эдмундович не счел для себя нужным даже поприсутствовать на ее похоронах. Зная силу денег, он не раз использовал экспроприированные на нужды революции средства для откупа от преследующих его жандармов. Войдя во власть, Дзержинский, согласно партийной легенде, так и норовил отдать свою скудную пайку постовому или многодетной мамаше. На самом же деле он перестал отказывать себе в чем бы то ни было. Его рабочий день начинался с хвойной ванны, которую готовила специальная работница. В обеденное меню Железного Феликса непременно входили следующие блюда – консоме из дичи, лососина, котлеты телячьи, осетрина, цыпленок маренго, суп из спаржи… Скромность меню имела свои причины: врачи рекомендовали Феликсу Эдмундовичу белое мясо, фрукты, мучные изделия. Утомленный борьбой с контрреволюцией, Феликс Эдмундович любил со вкусом отдохнуть, например, в Швейцарии. Одновременно он выполнял и важные партийные поручения – вывозил награбленное добро из России и размещал его на счетах революционеров в Швейцарских банках, о чем упоминают многие источники. На его счету лежали 80 миллионов швейцарских франков. На счету Ильича – 75 миллионов швейцарских франков, у Зиновьева – 80 миллионов швейцарских франков, у Троцкого – 90 миллионов швейцарских франков и 1 миллион долларов США. На фотографиях, сделанных в Швейцарии, Дзержинский выглядит респектабельным отцом семейства в своем дорогом костюме. Длиннополую шинель и прочие реквизиты революционных будней Феликс Эдмундович оставлял на родине.

Современников, впрочем, не особенно удивляли нравы новых властителей России. Вот что писал Князев в своей «Записной книжке русского интеллигента»: «Удивляются, что кругом воровство, а сами, когда были господами, как крали, какие бесстыдные дела делались во время войны, сколько миллионов народных денег было украдено под самыми различными предлогами, стыдно и страшно вспомнить, как богатели все, кто умел и имел возможность красть. И те, кто крали сами, как клеймят тех, кто крадут теперь». И дело даже не в личностях, ибо: «Если народ в корне своем подгнил, то никакие идеи не смогли бы его спасти. Большевики же ничего не стесняются, ничем „не брезгуют“, им все позволено… В стране настоящая тирания и полнейший кризис, чудовищные злоупотребления и преступления. Не миллионы, а миллиарды расхищаются, никто не гарантирует, что вот сейчас не придут к нему, не отнимут все и самого не засадят в тюрьму…» Но и здесь большевикам удалось переплюнуть мздоимцев и лихоимцев царских времен – новгородские чиновники, например, усадили в тюрьму прибывшего из Петрограда ревизора Кангера, что гоголевскому городничему и в голову бы не пришло.

И еще одна цитата из записной книжки Князева: «Власть окончательно развратила большевиков. Ничего идейного у них не осталось. Наглость некоторых дошла до полного бесстыдства. Все эти господа Крыленки, Курские и Каменевы давно забыли и думать о коммунизме. Они держатся за власть, и все их силы направлены к тому, чтобы удержаться у власти. Некоторые из них нисколько не стесняются своей личной жизнью – и пьют, и развратничают. Мы во власти обнаглевших хулиганов. Большевики будут существовать до тех пор, пока будет что грабить. Бриллиантовый фонд еще цел. Вот когда его не будет, тогда и большевиков не будет».

В те времена был популярен такой анекдот. В чем разница между Чичериным и Ллойд-Джорджем? Оба безукоризненно одеты, великолепно держатся, оба прекрасно говорят и во время речи вынимают золотой портсигар. В чем отличие? Только в надписи на портсигаре. У Ллойд-Джорджа выгравировано: «Ллойд-Джорджу – Георг II», у Чичерина: «Савве Морозову от служащих».

В период военного коммунизма, когда жизнь человеческая ценилась ниже понюшки табаку, покупать себе какие-либо другие блага за деньги никакого смысла не имело. (Да и сами деньги стоили дешевле той бумаги, на которой их печатали.) Однако представители новой власти – вчерашние люмпены – частенько покупали друг у друг различные услуги. Разменной монетой этой купли-продажи служили ценности, награбленные у бывших «мздоимцев» и «лихоимцев». Горстью ювелирных побрякушек можно было искупить любые преступления, вплоть до невыполнения приказов революционного командования, и тем самым избегнуть «справедливого пролетарского гнева».

Верхушка, воспитанная на принципе «грабь награбленное», оказалась вполне готова воспринять старорежимную традицию получения дополнительных материальных благ за счет взяток или собственного служебного положения. Новорожденную номенклатуру еще не успел охватить страх за свою жизнь. Кроме того, сохранялась возможность бегства за кордон, где можно было беспечно проживать награбленное и скорбеть об антагонизме загнивающего классового общества. Например, после гибели Якова Свердлова в его служебном сейфе, набитом бриллиантами и золотыми монетами, нашли и загранпаспорта на всех членов семейства видного революционера.

На связь коррупции с общественным строем указывал еще Аристотель, назвав тиранию коррумпированной, то есть «неправильной, испорченной». Коррупция является верным и неизбежным спутником государственного беззакония и лжи.

Жестокие приказы Ленина о борьбе с разложившимися коммунистами выполнялись далеко не всегда. Наказание зарвавшихся коллег было отнюдь не главным для террористов, пришедших к власти на одной шестой части суши. Тем не менее, первый советский Уголовный кодекс предусматривал за дачу или получение взяток смертную казнь. В 1924 году в Верховном суде в Ленинграде слушалось дело о взяточничестве самих судебных работников. На скамье подсудимых оказались 42 человека – судьи и следователи губернского суда и окружного военного трибунала, адвокаты и нэпманы. Семнадцать из них были приговорены к расстрелу.

В период НЭПа в Ленинграде прошло довольно много судебных процессов о взяточничестве. Это дела работников Торгового порта, хлебного отдела Госбанка, группы ответственных работников Народного комиссариата путей сообщения, московского представительства Среднеазиатских железных дорог. Все – с расстрельными приговорами.

Непрерывные экспроприации окончательно приучили номенклатуру к тому, что часть изъятого обязательно должна была оседать в их карманах. Можно ли было избежать репрессий, добровольно сдав ценности в карман оперуполномоченного? Да, можно, но только отсрочить, скажем, на сутки. Таким образом оперуполномоченный достигал двойной выгоды: и сам поживился, и враг народа своей участи не избежал.

Так потихоньку вызревал один из самых важных принципов жизни советского общества – выполнение или невыполнение своих служебных обязанностей должностными лицами ставилось в прямую зависимость от материальных благ, получаемых от просителей. Противоречие этого принципа официально провозглашенным целям игнорировалось. Тех же, кого оно начинало сильно возмущать – ретивых следователей, честных милиционеров, сознательных пролетариев и мало-мальски порядочных людей, – государство жаловало особой честью освоения бесконечных просторов Крайнего Севера и других островов архипелага ГУЛАГ.

К счастью, существовали факторы, препятствующие распространению коррупции в чиновничьих массах. Это прежде всего всеобщее доносительство и страх за свою жизнь, а также жизнь близких. Да и пропаганда, надо отдать ей должное, делала свое дело – на подсознательном уровне люди (в большинстве своем) впитывали настойчиво вдалбливаемые им моральные парадигмы. Форма (о благообразности которой так заботились власти) все же влияла на содержание.

Однако основной принцип тоталитарного государства – держать в страхе и нищете подданных, подвергая их ежечасному грабежу, – оставался неизменным. Проблема выживания в этих условиях и вызывала постоянно к жизни определенную систему отношений между любыми представителями власти и остальной частью населения.

Ограбление народа всегда сопровождалось и соблазном кое-что из награбленного оставить себе, а улучшить собственное благополучие за счет казенного кармана – это вообще было святым делом.

В послевоенные годы, стоило только ослабеть железной хватке «отца народов» и его подручных, народ (и чиновники, в том числе) вовсе пустился во все тяжкие. Свое служебное положение использовали все, и даже одиозные сантехники, не желавшие без трешки менять прокладку в кране. Поезда еще ходили по расписанию, тротуары регулярно убирались от мусора, и казалось, железный порядок в стране незыблем, но великое дело мздоимства и лихоимства уже нашло продолжателей в новом поколении советских начальников самого разного уровня, подтачивая изнутри самые основы государственности.

Послевоенный период истории коррупции в городе на Неве открывается делом 1949 года, по которому Ленинградский городской суд осудил за получение взяток членов приемной комиссии Юридического института: четвертую часть абитуриентов (около 60 человек) они приняли на учебу за мзду.

Тем временем нравы тоталитарного государства смягчались. Полуофициально было признано, что народные беды могут зависеть и от пороков знати. У людей появился интерес к личной жизни, но рос и спрос за нее. Особое положение заняла партийно-хозяйственная номенклатура, в распоряжении которой имелись все блага: спецраспределители и «Кремлевка», особые дачи и санатории, барская охота и банные застолья в тесном партийном кругу. Правоохранительным органам было запрещено вести оперативную разработку лиц, занимающих номенклатурные должности. Для привлечения к уголовной ответственности члена партии требовалось согласие райкома, ну, а если речь шла об ответственном работнике, то санкцию мог дать только первый секретарь горкома или обкома. Однако именно при Хрущеве, в 1962 году, была вновь введена смертная казнь за получение взятки.

Пятидесятые и шестидесятые годы, как не составит труда вспомнить нашим читателям, были временами тотального дефицита на все и вся. Вокруг этого дефицита и разворачивались основные сюжеты, связанные с коррумпированностью представителей власти. Опять же не надо уточнять, какой именно. Поскольку власть принадлежала исключительно партийным органам, то и задействованы в этих преступлениях были работники районных и городских структур КПСС, причем выступали они как простыми сообщниками, так и организаторами самых различных махинаций и афер.

Ветераны правоохранительных органов припоминают следующую, довольно типичную для того времени историю. Как-то сотрудники уголовного розыска задержали одного известного им квартирного вора, которого тогда как раз подозревали в совершении квартирной кражи и сбыте краденого на территории вещевого рынка.

У этого рынка, расположенного на набережной Обводного канала, была дурная репутация места сбыта краденых либо похищенных вещей, а также вещей темного происхождения. Оперативные сотрудники правоохранительных органов длительное время наблюдали за завсегдатаями рынка и периодически задерживали интересующие их преступные элементы. Этот, задержанный ими вор, нес под мышкой нечто, завернутое в простыни. Однако, к удивлению оперативников, в свертке оказались совершенно новые вещи, никоим образом не напоминавшие им те, что значились в списках краденного. Из объяснений воришки стало ясно, что эти вещи ему передала знакомая для продажи на этом рынке. Преступник и ранее выполнял подобные поручения этой дамочки.

Через этого воришку оперативники и вышли на целую преступную группу, руководство которой осуществлял некий Квятковский. Группа была хорошо организована. В ней были и перекупщики, и сбытчики, и наблюдатели, и водители. На группу были завязаны торговые работники – кладовщики, продавцы, заведующие отделами магазинов и даже заместитель директора одного из крупнейших универмагов города, «Фрунзенского». Группа действовала по хорошо отлаженной схеме: привезенные в магазин дефицитные товары поступали в продажу в столь малых количествах, что раскупались в течение одного дня. Остальная же часть товаров передавалась перекупщикам. Они свозили товары на некую базу, находившуюся в пригороде Ленинграда. Именно оттуда товары перебрасывались сбытчикам на рынок. Цена на товары, естественно, была завышенной, вещи продавались втридорога.

Накопленный оперативниками материал позволил сделать вывод о том, что главным действующим лицом этой преступной группы был не Квятковский, а некий заместитель директора универмага «Фрунзенский». Однако предпринимать какиелибо решительные действия сотрудники БХСС, которым было поручено расследование этого дела, не спешили. У членов группировки и, в частности, у ее руководителя явно был какой-то высокопоставленный покровитель из партийной номенклатуры. На протяжении всего следствия практически каждый шаг оперативников сопровождался вызовами в райком партии либо к одному из инструкторов, либо к самому первому секретарю Фрунзенского райкома партии Цветкову. Цветков неоднократно интересовался в угрозыске и в БХСС причинами задержания тех или иных деятелей торговли. После ареста заместителя директора универмага «Фрунзенский» Цветков позвонил начальнику отдела БХСС и в крепких выражениях пояснил, что они задержали человека из номенклатуры. В те времена как возбуждение уголовного дела, так и проведение оперативных и следственных мероприятий что в отношении номенклатурных работников, что просто членов КПСС могли проводиться только с личного разрешения и после тщательного изучения оперативных материалов самим первым секретарем райкома.

Неоднократно в пикетах милиции, куда доставлялись задержанные «мафиози», словно по мановению волшебной палочки возникали инструкторы Фрунзенского РК КПСС, пытавшиеся выяснить мотивы задержания преступников. Оперативники понимали, что они на верном пути, и продолжали выполнять свой долг, задерживая все новых и новых членов группы. При обысках на их квартирах обнаруживались те самые дефицитные товары, приобретение которых для простых смертных в те времена было огромной проблемой. На квартире одного высокопоставленного торгового работника, за которого так хлопотал Цветков, было обнаружено большое количество денег, ювелирных изделий, украшений из золота, ковров, антикварных вещей. Оперативники начали подозревать, что интерес Цветкова вызван не столько желанием соблюсти законность на этапе оперативных разработок, сколько его личной заинтересованностью и причастностью к деятельности группы.

Всего за время следствия были задержаны и арестованы около 30 человек, участвовавших в операциях так называемой «группы Квятковского». Но никто из арестованных не оказался на скамье подсудимых. Цветкова все-таки сняли, а с 1983 по 1992 годы он, по иронии судьбы, работал директором Ленинградского музея милиции.

Как полагают занимавшиеся этим расследованием сотрудники, из-за того, что в деле фигурировали крупные суммы, а среди обвиняемых были представители номенклатуры, дело перекинули из милиции в КГБ, где оно и кануло в небытие. Кто именно распорядился прекратить дело, оперативникам оставалось только догадываться.

Широкую известность среди осведомленных людей, а затем и среди прочих горожан, приобрело дело 1961 года о взятках в Ленминводторге, которое и по сей день остается, по всей видимости, самым крупным за всю историю Питера. На скамье подсудимых оказались более 50 взяткодателей и взяткополучателей. Среди них – директора магазинов, работники городской торговой инспекции, милицейские чины, члены руководства городской торговли и даже ответственный секретарь комсомольской газеты «Смена». За взятки руководители разных уровней покрывали нечестных работников прилавка, обманывавших и обвешивавших покупателей. О размерах мзды можно судить по множеству бидончиков с золотом, бриллиантами и валютой, изъятых только у одного из подсудимых – начальника областной торговой базы Зуйкова. Прятал свои сокровища он, кстати, в могиле родной дочери на Охтинском кладбище. Взятками было повязано множество сотрудников ОБХСС, от рядового опера до начальника отдела. Тянулись ниточки и в Ленгорисполком. В материалах дела имелись показания подследственных, изобличавшие в получении взяток самого председателя исполкома Ленсовета Николая Смирнова. К ответственности его привлечь не удалось – еще во время следствия Смирнов разбился на машине, управляя ею в нетрезвом состоянии. Таким образом, разоблачения не коснулись его имени, которым впоследствии было названо Ланское шоссе.

Это был настоящий урок и для взяточников, и для правоохранительных органов, а, главное, для властей. В последующие десятилетия о применении данных статей УК никто и не помышлял, вплоть до кампании, начатой Андроповым. Следователи же поняли, что не стоит всерьез воспринимать партийную риторику о «моральном кодексе строителя коммунизма». Некоторые из них, особо непонятливые, постигали диалектику житейских реалий в глубинке, не надеясь на возвращение в город трех революций. Высокопоставленные же взяточники, с одной стороны, увидели свою неуязвимость, а с другой – осознали необходимость вовлечения в свои ряды как можно больше тех, кто в случае непредвиденных обстоятельств смог бы им помочь.

Свою лепту в историю лихоимства внесли и доблестные ленинградские милиционеры. Известно дело начальника уголовного розыска Куйбышевского района майора Никульцева и его заместителя Чубарова, еще на заре 1960-х сколотивших настоящую банду из шести агентов утро, судимых ранее за кражи. Сам Никульцев и давал своим «орлам» наводки на богатые квартиры, продавал эти наводки и другим грабителям. В банду были вовлечены еще 18 человек. Награбленное делили поровну. Излишне говорить, что подручным Никульцева и Чубарова милицейская погоня не грозила, а вот процент раскрываемости на их участке был высочайшим. За что оборотни и поощрялись неоднократно государством. Возможно, это – первый пример сращивания сотрудников милиции и уголовников, а результаты этого процесса мы и наблюдаем сегодня.

Дело майора Никульцева и его подручных по времени следует за делом Ленминводторга. Однако связь между ними не ограничивается только хронологической близостью. Очевидцы событий утверждают, что руководству города были необходимы в тот момент громкие и шумные дела, разоблачающие расхитителей и взяточников, в том числе в милицейских погонах. Вероятно, яркие и запоминающиеся примеры успешной борьбы со злоупотреблениями требовались для того, чтобы продемонстрировать их общественности и отрапортовать о проделанной работе в Москву.

По делу Ленминводторга были осуждены более 50 человек, а по делу Никульцева – 26. Пресса не скупилась на похвалы в адрес бдительной и расторопной прокуратуры. А вот об обратном процессе – возвращении из мест заключения невинно осужденных по этим делам и их реабилитации, – газеты не сообщали. В своих прежних должностях были восстановлены опера ОБХСС, в вину которым ранее вменялись обеды в ресторанах. Следствие полагало, что этими обедами расплачивались с милиционерами за их услуги работники Ленминводторга. Сами же услуги документально не подтверждались.

По делу же начальника УТРО Куйбышевского района был реабилитирован Василий Храбров, успевший, впрочем, отсидеть свыше трех лет. Его восстановили в прежней должности начальника уголовного розыска Дзержинского района, с которой позже Василий Андреевич и ушел на пенсию. В материалах обвинительного заключения по делу Храброва фигурировал всего лишь один эпизод – ужин в ресторане непонятно за чей счет, о котором в прокуратуру сообщил… Никульцев. Следователь требовал от него все новых имен взяточников в погонах и грозил суровым приговором, вплоть до смертной казни.

Причины, по которым Никульцев выбрал для оговора именно Храброва, по-человечески вполне объяснимы. Занимая равноценные должности, они поддерживали между собою дружеские контакты и помогали друг другу по службе. Например, обменивались оперативной информацией в отношении интересовавших их объектов, совместно занимались расследованием совершаемых на подведомственных им соседних участках преступлений. По-видимому, Никульцев, оказавшись в следственном изоляторе по обвинению в преступлениях, за совершение которых ему грозил расстрел, просто позавидовал своему честному коллеге.

Падение начальника УГРО Куйбышевского района не было внезапным. Сам будучи хорошим спортсменом, членом спортивного общества «Динамо», он принимал активное участие в расследовании преступлений, совершаемых динамовцами. Среди этих спортсменов, кроме безобидных пьяниц, были и фарцовщики, и карманники. Кому-то из них Никульцев помог избежать ответственности (за согласие работать на органы), кто-то в благодарность пригласил его в ресторан… Каждый оперативник подвергается риску не устоять перед соблазнами (а иногда и угрозами) среды, в которой он работает, и майору Никульцеву эта задача оказалась не по плечу.

По признанию работников прокуратуры, все уголовные дела с участием более или менее значимых должностных лиц удавалось доводить до их логического конца (приговора суда) лишь потому, что сами обвиняемые по каким-либо причинам становились неугодными своим начальникам. В этом отношении характерен пример с квартирой дочери тогдашнего министра культуры Екатерины Фурцевой – ставшую неугодной министершу «протащили» по всем возможным комиссиям и заставили заплатить смехотворные суммы за ремонт квартиры, сделанный за казенный счет. Скандал положил конец карьере Фурцевой.

Секретарь Ленинградской партийной организации Фрол Козлов, имевший неосторожность нагрубить Хрущеву по телефону, вскоре был скомпрометирован «вовремя» подвернувшимся делом о золото-валютных махинациях ленинградских мошенников (следы этих махинаций терялись на подступах к обкому партии). Зарвавшихся, или позабывших поделиться номенклатурщиков не жаловали. Надзор же за деятельностью не в меру честных и ретивых работников прокуратуры и милиции, как впрочем, и всех остальных, осуществлял Отдел административных органов обкома КПСС. Жалобы с мест стекались в канцелярию Суслова, бессменного «серого кардинала» тогдашнего Политбюро, владевшего компроматом на тысячи партийцев. В крайнем случае, если дело не удавалось спустить на тормозах, следователя заставляли переквалифицировать состав преступления. Если же он не соглашался, дело передавалось более сговорчивому. Так что формально взяточников в Стране Советов не было. Попытки возбуждать дела по коррупционным статьям пресекались странным, по нынешним временам, вопросом: «Вы что, хотите сказать, что у нас есть взяточники?»

Возглавлявший в 1970-е годы Ленинградский обком КПСС Григорий Васильевич Романов сам частенько давал сотрудникам отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности указания о проведении расследования в отношении того или иного чиновника.

Как-то раз Романов позвонил начальнику отдела БХСС ГУВД Ленинграда и попросил обратить внимание на деятельность одного из крупнейших предприятий Ленинграда. Необходимо было проверить сведения из анонимки, касающиеся совершаемых руководителями предприятия хищений.

В течение нескольких дней оперативники наблюдали за автомашинами, вывозившими продукцию предприятия, а затем и проверили одну из них. Внешне и по документам все было, вроде бы, в полном порядке. Однако внимательный осмотр позволил выявить пересортицу. Вместо указанных в документах товаров третьего сорта, в кузове автомашины находились и товары первого сорта.

Следующий этап расследования был поручен молодому сотруднику, которого на этом предприятии никто не знал. Именно поэтому ему удалось совершенно спокойно взять со стола директора его ежедневник с подробной информацией обо всех махинациях. В результате оперативных мероприятий были выявлены все участники преступной цепочки: организаторы, сбытчики, а также те, кто опекал и прикрывал деятельность преступников – партийные деятели районного звена. Вместе с оперативниками во всех следственных действиях участвовал и специально присланный Романовым инструктор обкома.

Несмотря на собранные доказательства, в том числе личные признания подследственных, никто из подозреваемых к уголовной ответственности привлечен не был. Во время передачи дела в суд вновь позвонил Романов и приказал прекратить дело, а материалы следствия направить в обком. Что с ними стало в дальнейшем – неизвестно.

Милиционеры полагали, что Романов использовал материалы расследования для шантажа партийцев из районных организаций. Прекратились ли хищения на предприятии – сотрудникам УБХСС установить уже не позволили.

Как же вообще тогда возникали уголовные дела по коррупции и взяточничеству? Известно, что их возбуждали по заявлениям отдельных граждан. Однако о том, как это происходило в действительности, следователи, работавшие в те годы, предпочитают умалчивать. Дело не в том, что они все еще кого-то боятся. Страха уже нет. Вопрос в том, что получить заявление от гражданина удавалось лишь после многочасовых бесед в прокуратуре, перемежавшихся намеками и на гражданский долг советского человека, и на возможные «хорошие и нехорошие» последствия, и прочими вариациями кнута и пряника. На многих подобная тактика оказывала свое воздействие, но гораздо больше было тех, кто по-настоящему опасался мести начальственных лихоимцев. В любом случае такой подход, по мнению самих следователей, не вполне был в ладах как с законом, так и с моралью. Увы, все, кто знаком с процессуальными нормами, знают, что представляет собой выбивание признания (заявления) от будущих свидетелей или обвиняемых. Интересно другое – данную тактику работы советских следователей, берущую свое начало в 1917 году, взяли на вооружение и безусловно честные люди ради достижения единственной цели – усадить взяточника за решетку.

А фактов коррупции становилось все больше. Общество развитого социализма поставило все на свои места – чего стоила одна только выплата государству небольшой суммы, после которой советский еврей мог спокойно отъехать на свою историческую родину! Трудно квалифицировать это иначе, нежели завуалированную форму вымогательства взятки за выполнение целым государством общепринятых правовых норм. В 1972 году в одном из районных судов Ленинграда слушалось дело сотрудника Пулковской таможни. Сметливый таможенник ловко использовал сложное положение отъезжавших на историческую родину советских евреев. Чтобы беспрепятственно вывезти честно нажитое с собой, им приходилось делиться с таможенником частью добра. Страж государственных интересов даже не утруждал себя внешним осмотром вывозимого багажа. Просто брал свою десятину. Поборы на границе завершились для него лагерным сроком и вынужденным отъездом в Сибирь.

По городу ползли слухи и об иных злоупотреблениях. В брежневские времена широкое распространение получила система торговли на сертификаты. Эти заветные бумажки (а на самом деле – просто настоящие деньги, действительно обеспеченные необходимой товарной массой) позволяли их счастливым обладателям вне очереди приобрести кооперативную квартиру, обзавестись импортным магнитофоном и модной одеждой. Столь неуклюжим образом (однако весьма выгодным для государства) отчасти решалась проблема тотального дефицита товаров и услуг – купить сертификаты, конечно, с рук, мог каждый, а к оплате их принимали не только в вожделенных для обывателей «Березках», но и во многих других магазинах города Ленинграда.

Одеждой на сертификаты торговали в ДЛТ, а модные тогда румынские гарнитуры можно было приобрести в Доме мебели на проспекте Маршала Говорова. Безусловно, этой исключительно выгодной ситуацией не могли не воспользоваться люди, через руки которых ежедневно проходили дефицитная мебель и сертификаты. В 1969 году с поличным взяли директрису Дома мебели, весьма импозантную даму с крайней степенью уверенности в себе. За деньги она прокручивала определенные манипуляции с сертификатами, часть которых шла мимо государственного кармана прямиком в карманы к желающим эти сертификаты приобрести. Во время обыска у нее дома, сразу же после задержания, работники прокуратуры и понятые были поражены обилием ценностей, львиную долю которых составляли золото и бриллианты.

На первом же допросе (все в тот же злополучный для дамы день – умели же работать правоохранительные органы!) директриса, то ли ошеломленная крахом своего беспечного житья и потерей несметных сокровищ, то ли под воздействием проникновенной беседы со следователем, призналась во всех грехах и подписала свои показания. Расчувствовался и следователь – дело почти готово! – и на радостях отпустил бедную женщину домой к больному ребенку до утра следующего дня, несмотря на имевшееся у него постановление об аресте, подписанное прокурором Кировского района. Как и следовало ожидать, коварная дама утром в прокуратуру не явилась. Зато ее муж отправился в горпрокуратуру с заявлением, что путем шантажа и угроз следователь вынудил его жену признаться Бог знает в чем. Благодаря этому трюку эпизоды почти состоявшегося дела уже не могли являться предметом судебного разбирательства деяний ловкой работницы прилавка. Следствию пришлось все начинать заново. Ситуация повторилась спустя всего несколько месяцев, но следователи уже были готовы к возможным проявлениям коварства со стороны ушлой дамочки. На этот раз ее задержание прошло без сучка и задоринки.

К моменту передачи дела в суд подозреваемая нашла общий язык со следователями и даже принесла свои извинения за прошлый инцидент. Директрису приговорили к внушительному сроку и запретили занимать в дальнейшем материально-ответственные должности в системе торговли. По оглашении приговора дама благополучно отбыла в один из вологодских лагерей и вернулась оттуда спустя пять лет. Но и ранее ошеломленные работники правоохранительных органов сталкивались с ней на ленинградских проспектах – властью начальника лагеря ей предоставлялись отпуска, скажем, чтобы навестить вновь захворавшего сына… То ли в лагере она стала «агнцем Божьим», то ли не все сокровища подверглись конфискации, то ли еще по какой причине, но этой поблажкой она пользовалась достаточно регулярно. Так или иначе, в ее карьере директора торгового предприятия была поставлена жирная точка.

В конце шестидесятых годов сотрудники ленинградского УБХСС занимались еще одним делом, связанным с предметами дефицита. Из агентурных источников поступила информация о том, что в Ленинграде действует организованная группа, занимающаяся хищениями «фондов» в особо крупных размерах. Фонды представляли собой определенные количества дефицитных материалов, направляемых по строго определенным адресам.

Группа занималась вывозом выделенных в фонды материалов из Ленинграда в Краснодарский край. Руководил группой бывший сотрудник Комитета государственной безопасности. Не являясь работником партаппарата или руководителем какого-либо предприятия, он пользовался своими связями и наладил поставки остродефицитных запчастей и стройматериалов в районные центры и станицы Краснодарского края. Желающих получить фондируемые изделия было так много, что в специальном поиске покупателей не было необходимости. Руководители районных и областных центров платили крупные суммы денег только за то, что «фонды» поступали именно к ним, одновременно, впрочем, оплачивая и сами товары по завышенным ценам.

Оперативники выявили участников группы, действовавших в Ленинграде, и их связи в Краснодарском крае. Вставала задача получения документов, подтверждающих известные следствию факты хищений. Это можно было сделать только в тех районных центрах и станицах, куда поступали дефицитные товары. Двое бывалых оперов выехали в Краснодарский край. Из показаний основного подозреваемого (чиновника, распоряжавшегося «фондами») им было известно о хорошо организованном прикрытии деятельности преступников со стороны не только партийных органов, но и местных теневых деятелей и воровских элементов. Однако обэхаэсэсовцы тогда еще не осознавали всей опасности предстоящей поездки.

Направившихся в Краснодарский край милиционеров там уже ждали. Нужные люди были заранее оповещены о приезде оперов из Ленинграда, хотя информация об этой поездке хранилась в глубокой тайне. Преступники полагали, что смогут договориться с ленинградской милицией полюбовно, и поэтому не предприняли никаких мер по сокрытию следов своих преступлений. Операм удалось изъять необходимые документы и вывезти их в надежное место. На встречу с ценным для следствия свидетелем они выехали в одну из станиц. Для возвращения в город им пришлось воспользоваться «Волгой» одного из районных руководителей. В машине же находились преступники, предполагавшие, что изъятые документы опера возят с собой. Только чудом милиционерам удалось добраться до города и вылететь затем в Ленинград. Подследственные удивлялись тому, что оперативники сумели выбраться из Краснодарского края живыми, с документами и показаниями свидетелей.

Собранные материалы были переданы руководству БХСС, которое готовилось отчитаться по результатам расследования. Обратно в отдел дело уже не вернулось. Оперативники, занимавшиеся этим делом, припоминают, что никто из подследственных не был привлечен к уголовной ответственности. Вероятно, проявило заинтересованность к личности руководителя преступной группы то ведомство, в котором до этого он работал.

Сами милиционеры высказывали такое мнение об этом деле. Без налаженных преступниками поставок фондируемых материалов из Ленинграда в колхозы и совхозы Краснодарского края могли возникнуть серьезные проблемы со сбором урожая и, тем самым, пострадали бы государственные интересы. Получателями «фондов» руководило не стремление к личной выгоде, а своеобразно понимаемый долг перед государством и обществом.

Основой для следующего дела эпохи развитого социализма (1970-е годы) вновь послужили деяния ленинградских стражей порядка. В очередной раз «органы оказались не правы». На скамью подсудимых попали три представителя славной ленинградской милиции. Возглавлял группу майор, секретарь парторганизации 7-го отделения милиции. Вместе с ним по делу проходили старший оперуполномоченный и просто оперуполномоченный из того же отделения. Уже позже, когда настоящая эпопея борьбы следователя прокуратуры со всесильными тогда органами закончилась отъездом группы в места весьма отдаленные, выяснилось, что и причины-то настоящей для этого нашумевшего тогда дела никакой не было. Завязка была проста. Некий гражданин, возвращаясь с работы, слегка расслабился с приятелями, а придя домой, завалился спать. Поутру в состоянии горького похмелья он подвергся жесткому допросу своей супруги по поводу вчерашних событий. Не в его пользу говорил факт утраты перчаток, судьба которых так взволновала жену. Чтобы отвязаться от назойливой женщины, а может быть, и вызвать ее сочувствие, гражданин поведал ей тут же сочиненную жуткую историю о страшных ночных грабителях, отобравших у него перчатки. Конечно, он вел себя героически, и добычей негодяев стали только жалкие перчатки, а не пальто или тем паче кошелек. Жена, возбужденная мужественным поведением супруга и стремясь, вероятно, к торжеству справедливости, немедленно поволокла его в 7-е отделение милиции, где ему ничего не оставалось, кроме как написать заявление о якобы имевшем место грабеже. К счастью, угрызения совести заставили его позже забрать свое заявление. Но дело уже приняло крутой оборот, ибо в тот же день доблестные стражи порядка задержали троих чем-то вызвавших их раздражение подростков. Путем длившихся несколько часов избиений, сопровождаемых угрозами и шантажом, парторг 7-го отделения выбил у мальчишек признание в ограблении гражданина. Томиться бы несчастным подросткам в колонии для малолеток, да, на счастье, одному из них удалось сообщить о произволе в прокуратуру. Там к сигналу отнеслись серьезно.

В ту пору ленинградской прокуратурой руководил Сергей Ефимович Соловьев. Коллеги-современники вспоминают его по-разному. Одни – как честнейшего человека, умницу, который, насколько мог, противостоял постоянному давлению партийных органов, другие – как верного слугу партноменклатуры. В 1975 году он был бесславно отправлен на пенсию.

Вернемся к делу. Оскандалившиеся стражи правопорядка запираться не стали и дали показания на самих себя, тем самым разрушая образ героического советского милиционера, десятилетиями пестуемый партийной пропагандой. В Москве возникла легкая паника, и в Ленинград срочно выехал сам министр внутренних дел Щелоков.

Необходимо упомянуть, что Щелоков издавна любил наш город, и не простой любовью. Богатые коллекции питерских музеев вполне могли удовлетворить его страсть к собирательству антикварных «безделушек» (произведений живописи и ювелирного искусства). Ходили слухи (и до сих пор ходят), что директор одного известного на весь мир ленинградского музея на пару со Щелоковым опустошал богатейшие запасники государственных хранилищ. (Свидетели тесных контактов Щелокова с директором музея становились, как поговаривали, жертвами несчастных случаев со смертельными исходами.) Именно страсть к накопительству и сгубила министра – после серии неудачных попыток завладеть чужими коллекциями деятельностью министра заинтересовался КГБ во главе со своим председателем Юрием Андроповым. Щелоков при странных обстоятельствах застрелился. Документально доказано, что глава МВД похитил у государства девять квартир (одну – для парикмахера своей дочери) и три дачи.

Но в тот раз Щелоков прибыл в Ленинград по казенной надобности, и весьма неприятной. Особенно неприятной потому, что начальником ленинградского ГУВД был его лучший друг (соответственно, и назначенец) – Соколов, который даже имел кличку (!) Череп, совсем как его подшефные уголовники. Попытки Соколова и Щелокова напрямую договориться с прокурором города Соловьевым о закрытии дела оказались безуспешными. Тогда горпрокурора вызвали на ковер к Романову. Первый секретарь в категоричной форме потребовал прекращения дела. Соловьев ответил, что сделать это уже невозможно, с чем и убыл. Единственное, чего удалось добиться тогда Романову, так это освобождения милиционеров из-под стражи до суда.

Уже в период судебных слушаний, затянувшихся на целых два месяца (для того времени это было нетипично), не выдержал переживаний за судьбу своих подчиненных и скоропостижно скончался начальник ГУВД Соколов. По меркам сегодняшнего дня, вменялась милиционерам в вину сущая безделица – превышение власти и служебных полномочий, да и получили они всего-то по два года общего режима каждый. Однако общественный резонанс этот процесс имел громадный, а материалы уголовного дела стали настоящим пособием для начинающих следователей, ибо если бы тогда следователь ошибся хоть на йоту, вместо милиционеров на скамью подсудимых сел бы он сам. Тем более, что милиция проявила коварство и смекалку. Среди ментовской агентуры отыскали человека, как две капли воды похожего на следователя прокуратуры, ведшего дело. Двойник посещал свидетелей и нес несусветную чушь. Вслед за ним в квартиры ничего не понимавших свидетелей вваливался милицейский наряд и подробно записывал в протокол только что состоявшиеся беседы со «следователем». Настоящего следователя спасло лишь то, что именно в дни походов его двойника к свидетелям он сам в городе отсутствовал. К счастью, он смог также представить подтверждающие этот факт документы.

Это новое «Ленинградское дело», возникшее из пустяка, дает полную картину жизни, бурлившей в то время на просторах необъятной державы. Здесь и несчастный мужчина, боявшийся признаться своей супруге в потере перчаток по пьянке, и жесткие методы оперов из отделения милиции (вот они – проценты раскрываемости!), и мощный прессинг партийных органов в отношении прокуратуры, и коварство системы, готовой на все ради сохранения чести уже изрядно запятнанного мундира. С другой стороны, мы видим здесь и пример настоящего мужества следователя и судьи, перед которыми стоял непростой выбор.

Показательно и другое, совсем незначительное дело заведующего лесоторговой базой в Лигово, имевшее место в начале все тех же 1970-х. Бизнес преуспевающего взяточника шел прекрасно – за энную сумму у него можно было прикупить разнообразные стройматериалы. Помнится, любое приобретение гражданина в те славные годы сразу же вызывало заинтересованный вопрос – где взял? – друзей, родственников и коллег по работе. Этим же вопросом задавались и работники правоохранительных органов. В данном конкретном случае цепочка ответов на этот сакраментальный вопрос и привела следователей к дверям кабинета заведующего складом. По заявлениям семерых клиентов, пользовавшихся его услугами, и было возбуждено уголовное дело по статьям о хищении социалистической собственности, злоупотреблении служебным положением и взяточничестве. Прокуратура следствие победоносно завершила и передала материалы дела в суд. Там-то и вышла неувязочка…

Знакомясь с делом, судья удивился тому обстоятельству, что в показаниях обвиняемого упоминается гораздо больше взяткодателей (около пятидесяти человек – только тех, кого смог вспомнить на допросах проворовавшийся заведующий), нежели имелось самих заявлений. Всех их следовало привлечь к ответственности как взяткодателей, на что и указал бдительный судья. Выезд следственной бригады к местам жительства большинства из этих «злоумышленников» многое прояснил. Нищие постройки, кое-как подправленные с помощью приобретенных у взяточника столь дефицитных стройматериалов, произвели на даже видавших всякое работников прокуратуры тягостное впечатление. Следователи – люди неглупые – задали себе вопрос: не воспользуйся хозяева построек сребролюбием заведующего складом и не купи они у него фанеру, доски или шифер, где бы они еще могли это все достать? Ответа не было. И где бы они тогда жили? Под открытым небом?

Ответы на эти вопросы никак не вязались с профессиональной юридической позицией следователей, и, казалось бы, для дальнейшего развития дела они не должны были иметь абсолютно никакого значения. Но со времен революционных потрясений нравы сильно смягчились – следователи, и сами измордованные всеобщим дефицитом и невозможностью купить самое необходимое, пришли к выводу, что нет никакого смысла в привлечении к уголовной ответственности людей, вынужденных «доставать» (любимое словечко тех времен) за взятки столь необходимые им строительные материалы для ремонта собственных жилищ. Тем более, сама центральная фигура процесса, лихоимец и взяточник – уже сидел.

Судья прислушался к мнению коллег из прокуратуры, и в данном случае здравый смысл восторжествовал… Тем самым косвенно было признано, что вопрос, ежедневно решаемый миллионами советских людей: «Давать или не давать?», из сферы морально-нравственной перешел в плоскость элементарного выживания и стал синонимом вопроса: «Жить или не жить?». Это было уже серьезно. Жизнь в стране после многочисленных потрясений прошлых лет потихоньку стабилизировалась, но попрежнему заставляла граждан постоянно давать взятки… Должно быть, именно об этом парадоксе социалистического бытия и повествует следующий анекдот тех лет.

К Леониду Ильичу Брежневу обратился один из его помощников с просьбой поднять зарплату населению, аргументируя это тем, что на нее уже невозможно прожить.

«А кто у нас живет на одну зарплату?» – искренне удивился Ильич Второй.

У Леонида Ильича имелись все причины для благодушного настроения, когда и пошутить не грех. По любому поводу страна щедро вознаграждала своего пятикратного героя за его «непосильные» труды. Не отставало от шефа и его ближайшее окружение, собиравшее подношения со всей страны и окончательно погрязшее в роскоши. Ходил такой анекдот о кремлевских нравах. Обедая однажды у себя на даче, Брежнев заметил одному из своих клевретов, суповой ложкой трескавшему черную икру из хрустальной бадьи, что это все-таки икра, а не гречневая каша. На что тот, нимало не смутясь, ответил: «Надо же, а я и не заметны».

Была в этом некоторая преемственность времен. Еще Троцкий в одном из своих писем с восторгом вспоминал «икорные ужины» в большевистском Кремле, столь любимые им и Ильичем Первым. На первое, второе и третье там подавалась исключительно черная икра, имевшая особый вкус в период творящегося вокруг по вине Троцкого и прочих товарищей хаоса…

Со всех концов необъятной страны стекались в Москву могучие потоки дани. И кое-что об образовании конкретных ручейков известно достоверно. В 1980 году в Ленинграде был осужден на два года условно секретарь партийной организации Ленрыбфлота. Судили его, впрочем, не за взятки, а за расхищение партийной собственности.

Внимание прокуратуры привлекли мероприятия, проводимые партийной организацией Ленрыбфлота. Слишком много было на них гостей, цветов, икры и шампанского. Почему сей факт заинтересовал в тот момент прокуратуру, ныне сказать затруднительно. Бойкого парторга пригласили побеседовать со следователем.

День клонился к вечеру, и на столе опытного следователя уже лежали и «чистосердечные признания», и детальное описание механизма хищения партвзносов. Зарабатывавши ленинградские рыбаки неплохо, и сумма их взносов в партийную казну была немалой. Техника же хищений не отличалась замысловатостью – у парторга имелись отлично сработанные двойные ведомости, изъятые из его сейфа при обыске. Наконец настало время последнего вопроса: куда же шло украденное «золото партии»? И здесь красноречие парторга неожиданно иссякло. Лишь убедившись, что кабинет следователя не прослушивается, парторг, по-своему честный человек, поддался на просьбы следователя и продолжил рассказ, правда, без протокола. А вопрос был непрост: то, что парторг не присваивал деньги себе, стало ясно во время обыска – квартира его роскошью не блистала, тайников в ней не имелось. Кое-что из украденных взносов действительно шло на представительские расходы. Но львиная доля похищаемого уходила в вышестоящие партийные инстанции, в том числе и в обком. На скользкую стезю воровства из партийной кассы парторга заставили вступить прозрачные намеки вышестоящих товарищей на желательность скромных презентов. Это свое признание парторг попросил следователя устно передать руководству прокуратуры.

На следующий же день прокурор Кировского района после беседы с партийными бонзами города приказал следователю спустить дело на тормозах, проще говоря, закрыть и забыть. Выполнял это распоряжение уже другой следователь…

Избежать лишения свободы парторгу помогли те самые вышестоящие товарищи по партии. И скандал замяли, и основополагающий принцип – партийцы по тюрьмам не сидят – не нарушили.

Признаемся, что мало кто из рядовых коммунистов задавался тогда вопросом, на какие деньги покупались гвоздики в вазочку на стол председателя партсобрания, подарки соратникам, деликатесы для праздничных банкетов. Партфункционеры всегда любили жить красиво, а рядовой парторг Ленрыбфлота был просто стрелочником. К партийцам же мы еще вернемся.

1980 год сложатся для ленинградских моряков не слишком удачно. За скандалом в Ленрыбфлоте разразятся скандал в Балтийском морском пароходстве, Доходной статьей для пароходства был ремонт судов в доках крупнейших европейских портов. Четыре представителя БМП в Европе, обязанностью которых было наблюдение за выполнением контрактов по ремонту, на самом деле ежедневно бегали по магазинам в поисках очередных подарков для руководства пароходства. Разумеется, на государственные деньги, что и было вменено им в вину. Сложности подбора подходящих кандидатов на эти должности, а также специнструктаж счастливчиков, убывающих за рубеж, остались за рамками судебных слушаний. Сухими из воды вышли и руководители БМП, привыкшие регулярно получать из-за кордона аудио– и видеоаппаратуру, модную одежду, хорошие виски и бренди. Они якобы и не подозревали, что все эти презенты приобретались на украденные у родного государства деньги. Суд даже не вынес в адрес руководства пароходства частного определения.

Следующий скандал в БМП грянул в 1992 году, его отголоски слышны до сих пор. Трудно предположить, что десятилетие между двумя скандалами моряки прожили беспорочно, но информацией о злоупотреблениях руководителей пароходства в этот период архивы городских суда и прокуратуры не располагают.

Вернемся к нравам партийцев тех времен. Героем еще одного судебного разбирательства в 1983 году стал инструктор Ленинградского обкома партии. Его криминальные интересы оказались столь разносторонними, что попадали под действие целого ряда статей из различных разделов Уголовного кодекса. За деньги он брался за разрешение любого вопроса – квартирного или гаражного, схватить или отпустить, казнить или помиловать, ширпотреб налево – ширпотреб направо. Масштабы его деяний были столь велики, а клиенты – столь многочисленны, что предприимчивый инструктор (должно быть, из славной плеяды будущих бизнесменов) вменил в обязанность двум своим подчиненным обслуживать только эту сферу своей деятельности. Они должны были следить за выполнением условий сделок и подыскивать новых клиентов. За это и имели определенный процент со всех операций своего шефа. Во время судебных заседаний председательствующий вдруг обнаружил отсутствие в материалах следствия служебной характеристики партфункционера. Посланный им в Смольный судебный исполнитель – молоденькая девушка – вернулась ни с чем. Ее не пустили и за ворота Штаба революции. «Идите, девушка, не мешайте работать. Нечего вам здесь делать», – напутствовали ее лощеные прапорщики из КГБ у входа. Вид судебных постановлений с печатями нисколько их не смутил – велик же был авторитет партии!

Истины ради следует заметить, что некоторые работники городских суда и прокуратуры того времени этого дела никак не припоминают. Другие же идентифицируют криминального инструктора с личностью небезызвестного Юрия Титовича Шутова (бывшего помощника Собчака), действительно работавшего в те годы в обкоме, а ныне – «писателя и патриота». Смеем предположить, что Шутов и предприимчивый инструктор – все же разные люди. Подробности судебной хроники тех лет по делам о взятках еще ждут своего тщательного исследования. Пока же мы пожинаем плоды весьма продуманной политики партии, направленной на сокрытие информации от народа.

Не получило широкой огласки (этого просто не могло случиться) и дело, имевшее место в 1985 году, когда еще не успели подуть сквозняки перестроечных перемен. Вновь проштрафилась доблестная ленинградская милиция – группа из трех человек во главе с майором, сотрудники Городского управления внутренних дел на транспорте. Начиналось все банально и просто. Как-то раз вышеупомянутый майор у себя на участке задержал проводника одного из поездов дальнего следования, привезшего в Ленинград десятки литров коньячного спирта в канистрах. Проводник был откровенен: он и не думал настаивать на том, что изъятый напиток предназначался для личного потребления – ясно, что он привез его на продажу. Проводник даже предложил попробовать коньячку майору и двоим его подчиненным. Те не устояли перед соблазном. Затем они попросили проводника привезти коньяка еще и как можно больше. В случае отказа пригрозили уголовным преследованием. Проводнику же это было только на руку, ибо самый опасный момент его бизнеса – перемещение коньяка с запасных путей в машины клиентов и расчет с ними – становился самым безопасным. Теперь у проводника имелась солидная милицейская «крыша».

Дальше – больше. К бизнесу были подключены другие проводники (и не всегда по их доброму согласию). Рос объем перевозок, от клиентов не было отбоя. «Крыша» жестко контролировала отпуск товара клиентам. Даже теперь поражает уровень сервиса – коньяк можно было приобрести в любом количестве и в любое время суток. Прибыльный бизнес настолько увлек предприимчивых милиционеров, что они потеряли всякий страх и перестали соблюдать даже элементарные правила конспирации. У покупателей уже не интересовались, кто они и откуда – платили бы деньги. Соответственно, группу взяли с поличным. Майор настолько увлекся напитком и зарабатыванием легких денег, что практически перестал появляться дома. Его коллеги и железнодорожники уже забыли, когда видели майора последний раз трезвым. Любопытно, что в период коммерческой деятельности группы на ее участке по-прежнему задерживались мелкие правонарушители, бомжи и воришки, составлялись протоколы. На вопрос удивленного следователя, как параллельно сочеталась правоохранительная деятельность с нарушениями закона, наконец-то протрезвевший в камере майор с пылом отвечал: «А зачем же государство меня там поставило? Чтобы преступников ловить! Вот я их и ловил». Своей вины майор, впрочем, не отрицал и различных статей УК в его деле хватало.

Этот майор, чьи деяния в 1985 году еще могли поразить общественность, не привыкшую к громким разоблачениям, стал предтечей сотен и тысяч нынешних стражей порядка, преступления которых сегодня уже никого не удивляют.

В пятилетку чехарды на Кремлевском Олимпе ленинградская прокуратура начала раскручивать дела, знаменующие собой новую эпоху – эпоху вовлечения в сферу коррупции все большего количества больших и мелких начальников. В 1981 году под следствием очутились два начальника райжилуправления Дзержинского района города. Затем на скамью подсудимых с ними сели и заместитель начальника отдела по учету жилплощади жилотдела исполкома Дзержинского района, а также работники райжилобмена. Эти чиновники за деньги решали любые жилищные проблемы горожан.

Взяточниками велась «черная» книга, в которой фиксировалась вся информация о клиентах. Она хранилась в сейфе заместителя начальника отдела учета, которому и удалось (по протекции обкома) избежать тюремного заключения. Деятельность этой группы мздоимцев подпадала под действие не одной статьи Уголовного кодекса, в том числе и статьи о «валютных махинациях» – у взяточников изъяли немалое количество золота и бриллиантов, приравниваемых в СССР к валюте. Зарвавшиеся чиновники получили большие сроки – до десяти лет лишения свободы – и вышли на волю уже при Горбачеве.

В работе над этим делом следователи столкнулись с тем, что заявлений от граждан было немало, а их авторы так или иначе соглашались помогать следствию. Свидетелями по делу проходили посредники, подыскивавшие клиентов и передававшие деньги. Кто-то из посредников, не ограничившись рассказом о своих связях с квартирными чиновниками, случайно сболтнул об имеющейся у него возможности устроить поступление в престижный вуз за взятку.

Раскручивание этой истории заняло четыре года (с 1981 по 1985) и изобиловало драматическими эпизодами. Главными ее героями являлись ректор Военно-механического института Савельев и ректор Ленинградского института точной механики и оптики Фролов. Главным посредником в передаче продажным ректорам денег стал заведующий одного из отделов Ленгорисполкома. Он и рассказал оперативникам, что деньги могут открыть двери любого вуза города на Неве. На своих коллег кивали и Савельев с Фроловым. Для проверки показаний подследственных прокуратура провела проверку в большинстве вузов Ленинграда. В ходе нее удалось установить, что, например, все (!) студенты из Грузии, обучавшиеся в то время в Ленинграде, поступили в институты за взятки. К моменту окончания дела обвиняемые почувствовали, что им светят немалые сроки. Весной 1985 года в прокуратуру Дзержинского района (дело вела она) поступило жесткое указание из обкома – прекратить следствие и все замаять. Технически это исполнялось просто – сначала дело разбивали на отдельные Части по различным эпизодам, тем самым выделяя их в отдельное производство и, соответственно, разрушая связи между ними. Затем эпизоды просто-напросто не находили подтверждения, и дела автоматически прекращались. Прокуратура приказ обкома выполнила, но Фролову и исполкомовскому чиновнику выкрутиться не удалось – оба отправились за решетку.

Савельеву повезло больше. Он отделался легким испугом. У следователя, по крупицам собиравшего три года доказательства вины ректора, были основания полагать, что обком за Савельева вступился по указке из Москвы. Звонок следователя, пытавшегося довести дело до конца, в ЦК КПСС не привел ни к чему – холодный голос в трубке сообщил, что в Ленинградском обкоме работают честнейшие люди, которые во всем разберутся и помогут. «Уже помогли», – подумал следователь и бессильно опустил трубку на рычаг.

С тех пор серьезных попыток навести порядок в системе зачисления абитуриентов питерскими вузами не предпринималось. А с началом эпохи платного высшего образования вопрос и вовсе утратил свою актуальность. Нынешние абитуриенты могут попытаться попасть и в число «бесплатных студентов», но во что им это обойдется? Так что об актуальности вопроса судите сами.

В эпоху застоя в общественном сознании крепко укоренилось мнение, что за деньги возможно все. Как мы видим, объективная оценка подлинных размеров коррупции того времени крайне сложна из-за отсутствия достоверной и полной информации. В открытой печати статистические данные о взяточничестве публиковались последний раз аж в 1928 году. О масштабах взяточничества при развитом социализме мы можем судить лишь по жестоким и суровым методам, которые пытался применить Андропов в эпоху своего недолгого правления. В 1983 году по указанию Андропова было создано управление \"В\", основной деятельностью которого являлось выявление связей коррумпированных работников милиции. Ведь именно милиция порождает наибольшее число коррумпированных связей с системой оргпреступности. Происходит это по двум причинам. Во-первых, милиция борется с преступностью, и, естественно, преступные группировки пытаются ее нейтрализовать. Вовторых, милицейский аппарат – наиболее многочислен в сравнении с числом госчиновников, входящих в круг интересов преступных сообществ.

Нельзя не остановиться и на психологических особенностях лиц, замешанных в коррупции. Прежде всего, их корыстные потребности недостаточно сдерживаются социальными потребностями соблюдения нравственных законов общества. Хотя сами корыстные устремления, как правило, начинали складываться от нужды, а затем входили в обыденную норму поведения. Одна из особенностей взяточника – двуличность, способность приспособиться к меняющейся обстановке. Своим развитием коррупция обязана и назначениям на государственные должности по блату или протекции, когда не брались в расчет нравственные и деловые качества кандидатов.

Взяточничество переплеталось с другими злоупотреблениями и прочими напастями, которые как бы в одночасье захлестнули страну с весны 1985 года. Изменились и условия работы следователей. Теперь их уже не просто отстраняли от ведения «скользких» дел, а привлекали к ответственности за «попытку возведения напраслины на честных людей».

Успокаивает, к счастью, то, что честных людей все-таки больше, как говорит известная пословица. Увы, народная мудрость не поясняет, что этото честное большинство и ставят в положение, когда не дать взятку попросту невозможно.

К 1987 году положение настолько обострилось, что ГУВД Ленинграда по собственной инициативе собрало и обобщило всю оперативную информацию о лицах, так или иначе замешанных во взяточничестве. Даже беглого взгляда на скупые строки цифр хватало, чтобы сделать неутешительный вывод – процесс коррупции принял лавинообразный характер. И далее нарастал как снежный ком, вовлекая в свою орбиту все большее число чиновной братии. Тот же 1987 год положил конец карьере тогдашнего члена Политбюро, бывшего первого секретаря Ленинградской партийной организации Г.В.Романова. По некоторым сведениям, ему вменялись в вину два эпизода. Это свадьба дочери, на которую он якобы затребовал из Эрмитажа сервизы, поднесенные в дар Екатерине Великой немецкими мастерами. Говорили, что разгулявшиеся гости побили бесценный фарфор, а известие об этом вызвало у директора Эрмитажа Б.Пиотровского сердечный приступ. И наконец – морская прогулка на яхте с шампанским и женщинами вблизи нейтральных вод, пресеченная бдительными пограничниками. Впрочем, последний эпизод народная молва приписывала также и Толстикову – председателю горисполкома. Так или иначе, но подобных «чудачеств» зарвавшимся чиновникам в 1987 году уже не прощали.

Всего же в тот год к ответственности было привлечено не более одного процента всех лиц, заподозренных во взяточничестве. Среди тогдашних мздоимцев лидировали, конечно же, те, кто имел доступ к неким благам – дефицитным товарам ширпотреба, продуктам питания, услугам. По данным УБХСС, незаконные денежные суммы за свои услуги получали до 95 процентов всех работников торговли, от продавщиц и официанток, до начальников баз и различных торгов. За деньги покупались любые товары, услуги и должности. От работников торговли несколько отставали врачи (наверное, мешала клятва Гиппократа). Но и среди них были свои лидеры, шедшие вровень с торгашами. Это онкологи, опередившие дантистов и гинекологов. До половины всех медицинских работников брали подарки. Следом шли работники культуры и сферы услуг.

Увы, впечатляющие ряды страшных цифр не могут дать всей полноты картины всеобщей круговой поруки. Конечно, должность официантки весьма ограничивает рамки, в которых она может злоупотребить служебным положением, а, скажем, возможности начальника торгово-закупочной базы – намного шире. Но сколько в городе – официанток? А сколько – начальников баз? Однако показатели их участия в процессе злоупотреблений по данным статистики одинаковы. Выходит, что каждый торговый начальник трижды-четырежды мздоимец и взяточник. Не хочется бросать тень на всех работников прилавка, наверняка среди них были и есть честные люди. Но что такое честность отдельно взятого индивидуума в ситуации повального взяточничества? Мало найдется тех, кто откровенно признается даже себе: «Да, я – взяточник». Они – где-то там, в других кабинетах, магазинах, парикмахерских… «А я просто не смог отказать хорошему человеку и принял его подарок». Не в этом ли двойном стандарте сознания кроются корни сегодняшнего беспредела коррупции?

Тогда, в 1987 году, ГУВД предлагало свои обычные рецепты – обеспечить органы правопорядка транспортом, повысить профессиональный уровень работников, снизить текучесть кадров повышением зарплат, предоставлением жилья и других льгот. Государство и общество, по возможности, удовлетворяли растущие запросы правоохранительных органов. Но, увы, чисто формальные меры по усилению и укреплению органов охраны правопорядка не смогли приостановить развитие коррупционных процессов. Официальный документ ленинградского ГУВД десятилетней давности характеризовал сложившуюся ситуацию следующим образом: в стране действует система преступного перераспределения национального продукта, у граждан сформировалось устойчиво-негативное отношение к властям, крайняя степень недоверия к любым их заявлениям и попыткам действий.

Диагноз – верен, лечение до сих пор – неособенно успешно. Раз так, то каждый россиянин решает этот вопрос для себя сам: брать или не брать, давать или не давать. Как это делают большие и малые должностные лица – видно на каждом шагу. И речь об этом – в следующем разделе.

Часть III. Господа реформаторы

«Хороших и честных людей – большинство. Но если уровень нравственности падает до определенного предела, то государство разваливается и прекращает свое существование». Лев Дуров
К началу восьмидесятых годов само существование «реального социализма» лишь для одного класса – партийно-хозяйственного аппарата и примкнувших к нему немногочисленных представителей элитных и «нужных» профессий – не только вошло в явное противоречие с официальным мифом о социальном равенстве, но и стало вызывать уже открытое общественное негодование. Смерть Брежнева и приход к власти Андропова были встречены с серьезными надеждами на то, что в стране будет положен конец беспределу коррупированного партийного аппарата и местных клязьков-партсекретарей. Однако настоящие перемены начались, конечно только после избрания Генеральным секреторем ЦК. КПСС Михаила Сергеевича Горбачева.

Жители нашего города, конечно, помнят о том, какой фурор произвел весной 1985 года его прилет в Ленинград, Открытость Горбачева была шокирующей и для простых горожан, и для работников аппарата. Из уст в уста передавались свидетельства очевидцев визита: о том, как на Кировском заводе Горбачев отказался от ценного подарка, как в Смольном не присоединился к традиционному застолью – ограничился лишь стаканом чая в буфете… Именно в Ленинграде тогда был дан старт прославленной горбачевской кампании гласности. Задуманная как традиционная кампания (каждый новый властитель у нас всегда начинал с уничтожения славы прежнего) по борьбе со злоупотреблениями государственной бюрократии, эта кампания, внезапно и для отцов-основателей перестройки, включила в себя критическую переоценку не только мрачного прошлого, но и самой существующей системы. Многочисленные льготы и привилегии, присвоенные себе номенклатурой, были названы порождением этой системы и приравнены к коррупции.

Пафос обличений коррумпированной номенклатуры составлял основную суть реформаторских речей тех политиков новой, митинговой волны, которых горожане вскоре победоносно избрали депутатами Съезда народных депутатов СССР. Казалось, что с новыми, демократически настроенными лидерами у нас установятся демократия и социальная справедливость, а злоупотребления власти канут в темное советское прошлое.

Но, увы, те демократы, на которых горожане еще недавно смотрели с таким благоговением, заняли удобные руководящие и депутатские кресла и в считанные месяцы были адаптированы той старой, вороватой чиновничьей системой, которая была, есть (и будет!) едина для всея Руси всех времен, как бы не называлась эта страна на том или ином этапе своей истории. Ленинград стал СанктПетербургом, обком партии был переименован в мэрию, Смольный из штаба революции и национализации превратился в штаб приватизации, однако ничего не менялось: как было, так и оставалось четкое разделение общества на «мы» и «они» – народ и в упор не замечающую его власть.

Воистину: никто не нанес российской демократии вреда больше, чем демократы еще того, горбачевского призыва. Вот и в Петербурге они вскоре стали думать не столько о муниципальных делах, сколько решать собственные проблемы: захватывать у города квартиры, строить коттеджи, отправлять детей на учебу в зарубежные вузы за счет фирмдоброхотов, покупать дорогие иномарки. Не в пример аристократам былых времен и даже партийцам ленинской школы, выставлявшим напоказ только скромность и аскетизм – все-таки понимали они, что не стоит дразнить голодный люд, – новые демократы бросили вызов всем условностям и стали вести подчеркнуто роскошный образ жизни. Выдвинутые в политику на волне жаждавшего справедливости общественного мнения, эти люди вскоре начали отличаться потрясающе хладнокровным игнорированием этого мнения.

Так, уже к середине 1990-х годов произошла колоссальная подвижка в морали и этике российского общества: воровать стало не стыдно. Один за другим следовали вяло встречаемые общественностью скандалы о коррупции в высших эшелонах власти. Будуары Смольного не отставали в этом плане от коридоров Кремля. Прокуратура хранила скорбное бесчувствие… Об этом – настоящая глава, к сожалению, не закрывающая тему коррупции в новом Петербурге. Пока мы, уважаемый читатель, составляли этот труд, жизнь подбрасывала нам все новые и новые факты и сюжеты.

ГЛАВА 1. В коридорах власти

Петербургские квартиры

Дело «Ренессанса»

«Ни для кого не секрет, что если кто-нибудь хочет что-либо получить в этом городе, то за это приходится платить», – констатирует генеральный директор фирмы «Ренессанс» Дмитрий Мурзинов. Он знает о чем говорит: «Ренессанс», получив на реконструкцию с последующей передачей в собственность два дома в центре Петербурга, заплатил за это сполна.

Эта история беспрецедентна среди прочих дел – как по количеству фигурирующих в ней персон класса VIP, так и по объему материалов, собранных следствием. Эта история стоила потери по крайней мере несколько процентов голосов Анатолию Собчаку на губернаторских выборах 1996 года. Возможно, эта история не будет иметь продолжения, потому что слишком много высокопоставленных персон не заинтересованы в том, чтобы она стала предметом судебного разбирательства. Но дело «Ренессанса» позволяет сделать печальное предположение о масштабах пресловутой коррупции, поразившей властные органы.

В сентябре 1990 года Ленгорисполком разрешил реконструкцию дома по улице Рылеева, 3, концерну «Апракон». Месяц спустя счастливый обладатель подряда передал соответствующие права АО «Ренессанс». «Апракон» владел пятью процентами акций своего преемника. Остальная доля принадлежала другому учредителю – фирме «Альянс», учредителями которой, в свою очередь, являлись Анна Анатольевна Евглевская, ее дочь и сестра. И хотя до марта 1993 года роль директора «Ренессанса» исполнял некий г-н Шалагин, он, видимо, лишь «отбывал номер». Именно Анне Анатольевне – мозговому центру и главной движущей силе маленькой фирмы – было суждено стать одним из главных героев последующих событий.

Скандальный дом на Рылеева, 3, состоит из пятиэтажного лицевого и аналогичного дворового флигеля. Условия реконструкции предполагали размещение в здании наряду с жилыми квартирами детского комбината на 360 мест и сооружение бассейна для детей. Детсад и бассейн стали тяжким бременем для «Ренессанса». Избавлению от обузы усердно способствовали отцы города. Многие из них впоследствии получили квартиры в доме, который как-то сам-собой превратился в «дворянское гнездо», или другие ценные призы от Анны Евглевской. В итоге деятельностью «Ренессанса» заинтересовались правоохранительные органы.

Уже 27 ноября 1991 года председатель Комитета по градостроительству и архитектуре подписал распоряжение о выводе детского сада из лицевого флигеля здания.

12 марта 1993 года Дзержинская районная администрация и «Ренессанс» заключили договор на реконструкцию. Полгода спустя Анатолий Собчак подтвердил давнее решение Ленгорисполкома и дал зеленый свет строительству. Отметим, что распоряжение мэра еще подразумевало размещение детского сада хотя бы во второй очереди дома (дворцовом флигеле) и устройство бассейна. Но их судьба к этому времени была уже предрешена.

30 марта 1994 года главный архитектор города Олег Харченко согласовал строительство подземного гаража во дворе дома N3 вместо предполагавшегося бассейна.

12 апреля глава Дзержинской администрации Сергей Тарасович подписал акт сдачи-приемки первой очереди дома на Рылеева. Помимо 22 квартир там оказались офисы самого «Ренессанса» и филиала «Петроагропромбанка».

Наконец, 4 августа Анатолий Собчак узаконил сложившееся на тот момент положение вещей, внеся изменение в свое прежнее распоряжение. «В связи с отсутствием на данный момент технической и технологической возможности размещения детского сада в доме N3 по улице Рылеева, а также учитывая значительное удорожание стоимости проводимых строительных работ», мэр разрешил разместить во дворе доме подземный гараж и распорядился передать в установленном порядке здание фирме «Ренессанс». Впрочем, еще почти два месяца тому назад, 10 июня, Жилищный комитет выдал фирме свидетельство о собственности на жилой дом.

Незаконными являлись не только изменения в проекте, разрешающие вынос детского комбината и бассейна, но и санкционирование строительства гаража, запрещенное СЭС и Управлением государственной противопожарной службы. Мало того, АО «Ренессанс» не имело право заниматься строительством, а лицензия на право осуществления строительных работ была получена Евглевской на основании не совсем достоверных сведений. Вопреки заявлениям о своем экономическом образовании, Анна Анатольевна закончила техникум общественного питания и долгое время работала по специальности в учреждениях Дзержинского района. Очевидно, та работа дала ей знакомства со многими нужными людьми, пригодившимися впоследствии, хотя и талант бизнесмена не обошел ее стороной.

Соседи

Заинтересованность чиновников в стройке Евглевской будет понятна после знакомства с некоторыми жильцами элитного дома, получившими квартиры в первой очереди.

Отдав «Ренессансу» свою трехкомнатную квартиру в новостройках, в двухуровневую квартиру общей площадью 218 метров без всякой доплаты перебрался Олег Андреевич Харченко.

Трехкомнатную квартиру общей площадью 106 метров получила за 1,2 миллиона рублей Виктория Зибарова, близкая знакомая Сергея Тарасовича, ныне возглавляющего Петербургское отделение миграционной службы России.

Аналогичная квартира досталась сыну начальника отдела капитального ремонта ТПО Департамента жилищного хозяйства мэрии Галины Филипповой.

В четырехкомнатную стасемидесятипятиметровую квартиру предполагал въехать отец руководителя аппарата мэра Петербурга Виктора Кручинина.

Наиболее пикантная подробность – квартира, предназначавшаяся в этом же доме для племянницы Собчака Марины Кутиной, оформленной на работу в «Ренессанс»… уборщицей.

Этому дала, этому дала…

17 мая 1995 года 2-й отдел (по борьбе с коррупцией) Управления по борьбе с экономической преступностью возбудил уголовное дело, усмотрев в деятельности Евглевской дачу взяток должностным лицам мэрии Петербурга.

По версии следователя массовая раздача квартир чиновникам стала платой за их посильную помощь в реконструкции.

Квартира рыночной стоимостью около 200 тысяч долларов получена Олегом Харченко за незаконное согласование вывода из дома детского сада и гаража. Главный архитектор подмахнул титульный лист несуществующего проекта подземного гаража. Это согласование легло в основу последующего аналогичного распоряжения мэра.

Акт приемки дома также незаконно подписал глава администрации Дзержинского района Сергей Тарасович. Он же содействовал передаче здания в собственность «Ренессансу». (Вспомним квартиру, оформленную на гражданку Зибареву.) Господин Тарасевич также поправлял пошатнувшееся на стройке здоровье в Италии – за счет фирмы.

Услуги Галины Филипповой выразились в неосуществлении технадзора за строительством по измененному проекту и подписании акта госприемки дома. Помимо квартиры рыночной стоимостью около 100 тысяч долларов, Галина Алексеевна на протяжении трех лет получала зарплату и другие выплаты в «Ренессансе». При этом, надо полагать, заработок по основному месту работы казался ей сущим издевательством.

Виктор Кручинин принимал непосредственное участие в продвижении и подготовке распоряжений мэра в пользу «Ренессанса». Но ему очень не повезло – на квартиру, предназначенную для передачи его отцу, решением суда был наложен арест. Единственное, чем довольствовался г-н Кручинин – ремонтом своей дачи на сумму около 4 миллионов рублей, выполненным сотрудниками «Ренессанса» за счет фирмы.

Отдельного рассказа заслуживает появление в доме племянницы Анатолия Собчака.

Святое семейство

Оказавшись на посту мэра города, Анатолий Александрович, отдадим ему должное, не зазнался и не забыл о своих многочисленных родственниках.

В конце 1991 года из Ташкента в город на Неве перебрался родной брат Собчака, а в 1992 году воссоединилась с отцом родная племянница градоначальника Марина Кутина. На первых порах обустройством родни мэра занялся глава администрации Выборгского района Анатолий Коган. По словам Анатолия Яковлевича, на излете 1991 года его пригласили в Смольный и попросили приютить близких Собчака из солнечного Узбекистана. Господин Коган якобы ответил, что единственный легальный путь – принять высокопоставленную родню на работу в жилищное хозяйство с предоставлением служебной жилплощади. (В те далекие времена чиновники еще пытались придать хотя бы видимость законности своим сомнительным манипуляциям.) Вскоре брат мэра, его дочь и зять Александр Кутин, как крайне необходимые городу бойцы коммунального фронта, поселились в служебной квартире N227 дома 28 по проспекту Просвещения, а в феврале 1992 года начальник Выборгского ПРЭО Гуслин принял на работу в РЭУ-8 г-на Кутина.

Неблагодарные квартиранты – Александр Кутин и некто Владимир Литвинов – некоторое время спустя приватизировали служебную жилплощадь (вероятно, Выборгская администрация никогда бы и не вспомнила о пропавшей квартире, не проиграй Анатолий Собчак на губернаторских выборах). В сентябре 1996 года Анатолий Коган неожиданно подал иск в Федеральный суд Выборгского района Петербурга о признании недействительной этой:лки и «выселении ответчиков на ранее занимаемую площадь», то есть в Ташкент.

Наверное, успехи Марины Кутиной (Собчак) на поприще жилищного хозяйства были столь впечатляющи, что в 1994 году ее приняли уборщицей на работу в «Ренессанс», заключив договор дарения однокомнатной квартиры площадью 39,2 метра и рыночной стоимостью не менее 25 тысяч долларов. Как следует из протокола собрания фирмы, подписанного Евглевской, зарплата «ценному работнику» уборщице Кутиной должна была начисляться в счет погашения задолженности за квартиру. Правда, на тот момент в «Ренессансе» ул. трудились две штатных уборщицы, так ни разу и неувидевших на работе профессорскую племянницу, тем более с ведром и тряпкой.

Столь удачным трудоустройством Марина Кутина, видимо, обязана помощнице мэра Петербурга по жилищным вопросам Ларисе Харченко, которую справедливее было бы назвать помощницей Собчака по улучшению его собственного жилищного положения. Госпожа Харченко сама рассчитывала поселиться на Рылеева, но Анна Евглевскзя; уже ставшая опасаться растущего аппетита чиновников отделалась от нее шмотками на 30 миллионов рублей и путевкой в Испанию для дочери.

Но отделавшись от квартирных притязаний помощницы мэра, Анна Анатольевна не смогла ей отказать в еще одной маленькой просьбе.

54 тысячи долларов, переданных Евглесской по предложению Харченко директору одной фирмы, позволили существенно удушить жилищные условия самого Анатолия Собчака. Эта сумма, по данным следствия, пошла на расселение коммунальной квартиры 17 в доме 31 по набережной реки Мойки, смежной с квартирой Собчаков. После расселения обе квартиры были объединены, и жилплощадь высокопоставленного семейства достигла 300 метров, не считая приватизированного ранее г-жой Нарусовой мансардного этажа этого же дома. Правда, в ходе этой операции не удалось избежать некоторого шума. Не все прежние жильцы квартиры 17 смирились с территориальными притязаниями соседей и не соглашались добровольно расстаться с прежним жильем. Для удобства бесед с некоторыми из жильцов пришлось прибегать к помощи сотрудников милиции.

Часть квартир для «расселяемых» жильцов взяли из обменного фонда города, часть купили на деньги, любезно предоставленные г-жой Евглевской – следствие все это определило просто: «Расселение частично произведено за счет средств, полученных противоправным путем, частично – за счет государства в ущерб интересам города».

Людмила Борисовна и Анатолий Александрович не стали «светиться» при получении новой квартиры – она была оформлена на подставное лицо – Виктора Сергеева, шофера близкой знакомой супруги мэра Нины Кирилловой, руководительницы фирмы «Матеп». Насколько нам известно, он подтвердил тот факт, что квартира предназначалась семейству г-на Собчака и показывал выданную от его имени генеральную доверенность на имя мэра, а потом рассказал о сильном давлении, которое оказывалось на него в связи с участием в решении «квартирного вопроса» мэра. Справедливости ради надо заметить, что оформление квартиры через подставных лиц было серьезной ошибкой: теперь г-жа Нарусова очень хочет узаконить факт обладания квартирой 17, которая уже давно объединена с ее собственной квартирой, да не может: на спорную квартиру наложен арест и любые сделки с ней пока невозможны.

Правда, у Анатолия Александровича есть другая версия истории со спорной квартирой. По словам экс-мэра, его супруга имела неосторожность приобрести смежную жилплощадь и сделать там дорогостоящий ремонт. Неужели Собчак пребывал в счастливом неведении, что квартира, которую он считал собственностью своей семьи, оформлена на постороннего человека? Анатолий Собчак считает себя далеко не бедным (гонорары за лекции, книги и т.д.). Почему же обеспеченному градоначальнику понадобилось прибегать к услугам Анны Евглевской? Или мэр, опять же по неведению, полагал, что получил соседнюю квартиру за красивые глаза и свои демократические убеждения?

«Обложили меня, обложили…»

Анна Анатольевна Евглевская, которую мы застали в офисе «Ренессанса» на Рылеева, оказалась весьма привлекательной, миниатюрной дамой без присущих новым русским излишеств. Воображение рисует «Ренессанс» мощной фирмой, но за могучей вывеской, по сути, стоят три человека – сама А., бухгалтер и инженер по строительству (на время общения со следственными органами и вынужденных командировок по СИЗО Евглевскую заменил на посту директора зять – Дмитрий Мурзинов, но, надо полагать, именно на ней остается львиная доля дел по семейному предприятию). Согласитесь, эти детали заставляют несколько иначе взглянуть на человека, умудрившегося провернуть столь колоссальную работу. По крайней мере Анне Евглевской не откажешь в недюжинной энергии.

В «Ренессансе» придерживаются несколько иной, чем изложенная выше, версии отношений с петербургскими чиновниками. Оказывается, Анна Анатольевна одаривала власть имущих по личной инициативе, руководствуясь не интересами своего бизнеса, а чисто альтруистическими соображениями.

Например, Олег Харченко «не подписал нам ни одного документа по первой очереди – в этом не было необходимости», но получил квартиру на Рылеева «потому, что главный архитектор города не должен жить в трехкомнатной квартире на четырнадцатом этаже на Ржевке», – говорит Мурзинов.

Андрей Филиппов поменял свою жилплощадь на более престижную лишь потому, что Галина Алексеевна Филиппова и Анна Анатольевна Евглевская – старинные подруги.

Марине Кутиной после того, как разразился скандал, пришлось отказаться от подарка и сейчас, по словам Мурзинова, предназначавшаяся ей квартира принадлежит фирме, так как племянница Собчака не выполнила договорные условия (не следила за чистотой в «Ренессансе»).

Заявляя об отсутствии даже малейшей заинтересованности чиновников в ее услугах, Евглевская, тем не менее, признает, что передала 54 тысячи долларов директору некой фирмы по предложению Ларисы Харченко. Этот факт она подтвердила и на очной ставке в Лефортово. «Нам тогда пришлось за копейки продавать все, что было, и даже влезть в долги. Деньги было предложено сдать в течение трех дней, иначе нам обещали большие неприятности», – вспоминает Мурзинов. Эти события произошли незадолго до подписания мэром распоряжения, санкционировавшего строительство подземного гаража на Рылеева, 3, и, фактически, узаконившего вынос из дома детсада.

Между прочим, от строительства гаража «Ренессансу» впоследствии пришлось отказаться – при ближайшем рассмотрении этот проект оказался слишком накладным.

Вместо сгинувшего в небытие детского сада администрация Центрального (бывшего Дзержинского) района еще в июле 1994 года предложила фирме соорудить пристройку к школе на Миллионной улице или перечислить в бюджет района 800 миллионов рублей. Деньги, как утверждает Мурзинов, собирались перевести 30 июня 1995 года, но как раз накануне – 29-го – Анна Евглевская была задержана и оказалась в изоляторе ГУВД на Захарьевской. На январь 1997 года сумма задолженности «Ренессанса» перед районом с учетом пени составила 3,5 миллиарда рублей…

К декабрю 1995 года концессионеры намеревались завершить реконструкцию второй очереди, однако на сегодняшний день на объекте выполнено чуть более половины необходимых работ. Между тем, именно вторая очередь, по замыслу Евглевской, должна спасти ее предприятие от финансового краха. По окончании строительства там будут расположены 35 коммерческих квартир и 600 метров офисных помещений. У многих из этих квартир уже есть хозяева, в том числе, опять же, чиновники Смольного, заключившие с «Ренессансом» валютные договоры на приобретение жилплощади. Среди тех, кто рассчитывает поселиться в этом доме – Эльга Порецкнна, ведающая в городской администрации делами религии.

За счет продажи квартир в дворовом флигеле Евглевская предполагает возвратить кредит «Петроагропромбанку», профинансировавшему строительство. Но пока что на здание на Рылеева, 3, и еще примерно на два десятка квартир, фигурирующих в материалах уголовного дела, наложен арест. В одной из таких квартир в элитном доме по Невскому, 96, проживала и сама Анна Анатольевна. Переехав в свой дом, она оставила квартиру семье дочери.

«С нами до сих пор ничего не случилось, потому что наши партнеры оказались порядочными людьми», – считает Дмитрий Мурзинов. Но все же ему приходилось на несколько месяцев увозить из города семью, опасаясь за своих близких: \"Нам очень настойчиво предлагали оставить эту стройку, но всякий раз я «забивал стрелку» на Литейном, 4. Все были удивлены, что мы работаем без «крыши».

Насчет «крыши» у следствия есть особое мнение. Еще одним квартирантом «Ренессанса» стал бывший заместитель по оперативной работе Дзержинского РУВД (впоследствии – начальник Василеостровского РУВД) Владимир Дряхлов, обеспечивавший, по версии следствия, «прикрытие деятельности фирмы от правоохранительных и контрольных органов». При его же участии члены одной из преступных группировок «работали» с теми подрядчиками «Ренессанса», которые добивались оплаты за выполненные работы. В результате партнеры Евглевской не досчитались около 2 миллиардов рублей.

Имя Евглевской фигурирует в следственных материалах не только в связи с грандиозной стройкой. Сыщики утверждают, что в марте-апреле 1995 года Анна Анатольевна передала 10 тысяч долларов одному из руководителей Комитета экономики и финансов Петербурга. Чиновник способствовал незаконному подписанию документов, по которым бывший глава администрации Адмиралтейского района Владимир Меттус (ныне первый заместитель губернатора Петербурга) и председатель Департамента по содержанию жилищного фонда мэрии Борис Тарбаев получили 500 миллионов рублей, якобы предназначавшиеся для финансирования ремонта теплотрассы, но ушедшие совсем на другие цели.