– Представления не имею.

То ли дело Свалка с ее ржавыми остовами и громоздящимися до неба кучами. Или какой-нибудь Агропром… Один беглый взгляд на разрушенные здания со зловеще играющими всеми оттенками тьмы оконными проемами без стекол – и у чувствительных туристочек уже бежит по ногам газировка, а у туристиков седеют волосы на висках. Потому что ясно: тут живет Заяц Пц.

– Вы бы узнали его?

А вот в Рыжем Лесу все время кажется, что ты внутри передачи «Мир кинопутешествий». И находишься в экзотическом, но абсолютно безопасном месте. Что из-за кустов вот-вот выйдет на тропу как следует обросший к зиме шерстью красавец-вепрь. Он посмотрит на тебя своим равнодушным ореховым глазом, хрюкнет, взроет копытом землю и понесется к своим деткам и женушке, которые как раз дружно лопают желуди под ближайшим дубом…

– Не думаю. Он ведь в маске был. Мужчина. Наверное, молодой.

Корреспондент переменил тему:

Все это было бы именно так, если бы Рыжий Лес находился за пределами Зоны.

– А вы знаете, что теперь в вашем убийстве обвиняют вашу жену, Ксению Колеванову?

А он – внутри.

Зона же портит не только людей, но и флору с фауной.

– Да, знаю.

– Что вы думаете по этому поводу?

Из-за ржаво-коричневого дуба на тебя выйдет свирепый припятский кабан разновидности «вульгарис», облысевший, с выцветшими глазами. С его желтых клыков будет капать чья-то свежая кровь. Завидев тебя, дитя природы разбежится как следует и попробует сбить тебя с ног, чтобы потом, когда ты распластаешься на земле, распороть твой живот и попировать твоими бурыми кишочками. И хорошо, если в твоих руках будет снятый с предохранителя «калашников» или хотя бы граната…

– Что это глупость. Несусветная.

По части аномалий в Рыжем Лесу тоже все в порядке. В смысле, некий злой гений насовал их туда щедрою рукой в числе немереном.

– Считаете, она никак не замешана?

Что ни шаг – жарка. Что ни овражек – карусель. Что ни поваленное дерево – трамплин…

– Уверен.

В общем, срань, а не уровень. Адреналин один.

– Что вы можете сказать в ее оправдание?

Неудивительно, что Рыжий Лес я лично всегда обминаю десятой дорогой. Но в тот раз у нас с Тополем альтернатив Рыжему Лесу не было – не через Радар же идти. А попытка обойти Радар с юга стоила бы нам лишних суток.

– Мы любили друг друга. У нас сын. Ей незачем было меня убивать.

В общем, мы решили, пусть будет Рыжий Лес.



– Вы знаете, что ее также обвиняют в убийстве ваших родителей и бабушки? И уверяют, что мотивом стало то, что она теперь – опекун многомиллионного состояния, которое отойдет вашему несовершеннолетнему сыну?



– Да, я знаю. Но говорить об этом подло. И обвинения высосаны из пальца.

– Вы не замечали – незадолго до вашей смерти, может быть, поведение вашей супруги изменилось? Она с кем-то встречалась? Сговаривалась?

Не успели мы как следует углубиться в Рыжий Лес, как на тропу перед нами выступили два сталкера из группировки «Свобода», звезданутые анархисты, много возомнившие о себе и Зоне.

– Нет, ничего подобного не было.

Первого звали Баранов – косая сажень в плечах, короткая шея, дегенеративный узкий лоб с длинным шрамом, выраженные надбровные дуги и свернутый набок нос. Красавчик!

Журналист поблагодарил убиенного за правдивые ответы. Связь оборвалась, и тут корреспондент сказал в микрофон, под занавес, гнусность (с точки зрения Остужева):

У второго была кличка Молоток. К слову, что за молоток имелся в виду, было неясно – не то синоним к слову «молодец», не то хозяйственный инструмент.

– Что ж, и все-таки, быть может, не случайна поговорка, что мужья узнают обо всем самыми последними. – И продолжил тему: – А теперь на прямой связи с нами – Ирина Колеванова, мама убиенного Вадима Колеванова, который только что был в нашем эфире. После рекламной паузы – оставайтесь с нами!

Молоток был отмороженным сукиным сыном. А еще – дальним родственником предателя Михая – не то двоюродным братом, не то сводным. Многие Молотка презирали и не думали скрывать свое презрение.

Затем он взялся мучить своими вопросами мать. И она, а в дальнейшем отец Колеванов показывали примерно то же: убийца был один, молодой мужчина, лица не видели, был в маске. Невестку они оба не подозревали.

Что, впрочем, не мешало торговцам брать у Молотка хабар за нормальную цену, а хабара он таскал много. А что еще надо сталкеру? Да больше ничего. Зона – то еще место для выковывания нравственной оси индивида.

А вот бабушка, Регина Дмитриевна, придерживалась иного мнения.

Баранов был не лучше. Его лоб, как уже говорилось, рассекал шрам.

– Им нужен был код нашего сейфа. Они пытали меня, – говорила она мрачно.

Поговаривали, что шрамы эти нанесли Баранову его же коллеги «свободовцы» на так называемой «правилке», где мерзавца воспитывали коллективно.

– Они – это кто?

Воспитывали за воровство – сталкеры жаловались, что во время совместных ночевок Баранов таскает у них из контейнеров артефакты.

– Я видела два силуэта. Один – да, мужчина в маске. И еще один.

Еще говорили, что на самом деле фамилия Баранова по паспорту Берзоев и что он находится в розыске Республики Чечня. Уголовник, в общем. Ну, так или нет, я не знаю.

Вот таких граждан встретили мы с Тополем на тропе, ведущей к заброшенной овощебазе.

– Он был рядом с мужчиной?

– Нет, просто мелькнул.

Сворачивать было поздно. Да и некуда. Датчик аномалий показывал: справа изрядная мясорубка, слева жарка. Лучше не рисковать.

– Мелькнул – где?

Мы с Тополем переглянулись. Без слов было ясно, что общение с Молотком и Барановым надо свести к минимуму. Если, конечно, получится. Я взглядом показал Тополю, что переговоры беру на себя – как более языкатый и менее вспыльчивый.

– За открытыми дверями.

– Здорово, мужики! – сказал я миролюбиво. – Как дела?

– И это была ваша невестка?

– Еще не родила, – с презрительной миной сказал Молоток, пристально оглядывая с ног до головы сначала меня, а затем и Тополя. Рука его, и это я заметил сразу, лежала на кобуре.

– На сто процентов судить не могу. Мне было не до нее. Но, кажется, она.

– Далеко намылились?

«Она врет?» – черкнул корреспондент на листке бумаги и протянул Остужеву. Тот яростно помотал головой и написал ниже: «Призраки никогда не лгут!»

– Да в Мертвый город, – сказал я, не видя смысла врать. – А вы-то сами куда?

А Регина Дмитриевна Колеванова продолжала:

– На Кудыкину гору, воровать помидоры, – скривился Молоток.

– И еще она, эта женщина, вроде бы спросила мужчину: «Скоро?» Но я не уверена, потому что мне было очень больно, и я мечтала, чтобы все как можно скорее кончилось.

– Ну, не хочешь говорить, не говори. Это же такое дело. – Я улыбнулся. – Добровольное!

– Побазарить бы надо, – сказал Молоток.

Даже столь беспардонный человек, как журналист канала «Три икса-плюс», не решился мучить бабушку дальнейшими расспросами и свернул эфир.

– О чем это еще? – как можно спокойнее поинтересовался я.

Когда продюсер скомандовал, что съемка закончена, Макс Острый приступил к Остужеву и начал убеждать, что с делом все обстоит совершенно неоднозначно, и ему позарез надобно встретиться, под камеру, с его источником из Следственного комитета – следователем Склянским.

– Мне тут братва написала, – с этими словами Молоток постучал ногтем заскорузлого указательного пальца по своему наручному ПДА, – что ты, дескать, с фраерком одним знаешься. Из очень плохой организации!

Так как корреспонденты канала были товарищами цепкими и липучими, да и помог ему Возницын-Острый немало, когда они раскручивали дело об убийстве Линочки, профессор обещал, что следаку позвонит и постарается уговориться о записи прямо на завтра.

– Что еще за фраер? – о Рыбине я в тот момент не думал ни секунды. Поэтому мое удивление получилось весьма натуральным. Думаю, Баранов, который внимательно следил за моими реакциями, это оценил.

* * *

– Да Рыбин его фамилия. Сука порядочная! Четверых наших положил! – сказал Молоток.

Что и сделал из своего дома, с утра.

На удивление – в последнее время Склянский вообще был подозрительно покладистым и добрым – тот согласился встретиться перед объективами и даже ради этого лично прибыть на канал. Может, ему понравилось красоваться перед камерами? Или он какую другую цель преследовал?

– Ну так положите вы его – и вся недолга! – предложил я. К слову, я очень старался, чтобы в моих словах не звенел ледяной сарказм.

Остужев немедленно – за утренним кофе – позвонил корреспонденту Возницыну-Острому и сообщил радостную весть.

– Ты не понимаеш-ш-шь… – змеей прошипел Молоток и его глаза злобно сузились. – Ты не понимаешь, какие силы стоят за этой сукой!

– Отлично! – хищно промолвил тот. – Мы его разделаем.

– Я действительно не понимаю, тут ты прав, брат. Я вообще лицо частное. И интересы у меня сам знаешь какие – бабос, бухло и художественная гребля.

* * *

Молоток и Баранов осклабились, обнажая желтые кариесные зубы, – очевидно, им понравилось про «художественную греблю».

– Да мы знаем, что ты по этому делу спец, – с улыбкой детдомовского старосты сказал Молоток. – Попа-рот, все дела…

В тот же день, в обеденное время, следователь прибыл в офис «Икс-икс-икс-плюс». Был он в прекрасном расположении духа и слегка снисходителен: я, мол, настоящим делом по жизни занимаюсь, а вы тут, со своими мертвяками да телешоу, в бирюльки играете.

– Так что я этих ваших терок не понимаю – долг, свобода, честь… А Тополь вон, – я указал на своего друга, который тем временем закурил, имитируя непринужденность, – вообще четыре класса только окончил. Читает и то с трудом! У него вообще никаких идеалов нет. Мы на вас, на пацанов из «Свободы», смотрим как на небожителей. Потому что сами-то мы не выше скотины. А у вас цели есть в жизни, идеалы… Короче, респекты, уважуха и удачи всяческой!

Они заняли одну из студий – разумеется, не связанную со спецаппаратной и артистами, потому что никакого контакта с загробным миром в данном случае устанавливать не собирались. Но в остальном все шло по-серьезному: на Склянского надели петличку, то есть микрофон, девушка-гример его припудрила, два оператора заняли позиции за камерами, режиссер устроился у монитора, корреспондент – напротив своей жертвы. В углу, вдали от света софитов, засел никому не видный, не слышный Остужев. Он по-прежнему продолжал считать тему убийства Колевановых своей, кровной.

– Что-то уж больно складно заливаешь, – с недоверием процедил Молоток, критически глядя на Тополя.

Журналист начал с места в карьер:

– Почему вы содержите под стражей молодую женщину, маму малолетнего ребенка Ксению Колеванову?

– Зуб даю! – Я сделал характерный прикусывающий жест.

Но Склянского подобным напором было не испугать.

«Тот, кто не боится показаться дураком, одурачит кого угодно», – помнил я наставления одного из моих учителей, великого, и тут без всяких преувеличений, сталкера по кличке Дед Иван, с которым познакомил меня мой наставник Дайвер, ныне, увы, покойный.

Вдруг ветер в голове у Молотка резко переменился. И он, забыв о благодушном презрении, с которым смотрел на меня секунду назад, вновь начал наезжать.

– Потому что у Следственного комитета имеются все основания полагать, что гражданка Колеванова является соучастницей группового, совершенного с особой жестокостью убийства своего мужа и других родственников.

– Она в этом призналась?

– Хорош трындеть, Комбат. Говори, что у тебя с этим чуваком? Вас в «Лейке» видели. И зафотали.

– Нет, пока нет.

– Да чего-чего… – задумчиво пробормотал я. – Хабара ему, как обычно, надо. И не простого, а золотого! «Чипсов» просил, да таких особых, кварцитовых, если знаешь. – Я посмотрел на Молотка взглядом рассеянного полудурка.

– Почему вы тогда так считаете?

– Слышал, не пальцем деланный. Еще что?

В этот раз следователь не стал, в противовес вчерашней личной беседе с Остужевым, толковать о женской психологии, согласно которой Ксения должна была, дескать, сначала разбудить мужа, а не выбираться из спальни, чтобы углядеть, кто ходит вокруг особняка. Нет, Склянский сказал совсем о другом:

– «Свинцовый иней» ему нужен. Причем в количествах немереных. Такое ощущение, что он его планирует автогеном растапливать и в бензобак заливать..

– Но это все дешевка. А на самом деле что ему нужно? – проявил проницательность Баранов.

– Мы изучили биллинг мобильного телефона гражданки Колевановой, а также ее электронную почту за месяц, предшествовавший убийству. И я должен заявить следующее: практически каждый день она в рабочее время, когда ее супруг Вадим Колеванов не находился с нею рядом, связывалась с одним и тем же телефонным номером.

– Кому он принадлежал? – хищно выпалил журналист.

– А на самом деле ему нужна «звезда Полынь»! – выпалил Тополь, будто бы «взятый на понт».

– Ч-чего? – спросил Баранов, тараща глаза.

– Минуточку терпения. Кроме того, с электронного адреса, принадлежащего Ксении Колевановой, а также с ее мессенджеров практически каждый день отправлялись послания одному и тому же адресату. Эти сообщения в мессенджерах, а также эсэмэски отправителем, то есть гражданкой Колевановой, впоследствии уничтожались, однако нам удалось восстановить их, и мы выяснили, что практически все они носят весьма интимный характер. Далее: нами было установлено, что адресатом этих писем, месседжей, эсэмэс-сообщений и звонков являлось одно лицо, а именно – бывший сожитель Ксении Игорь Варенников. Кто он такой? Наркоман. Задерживался за хранение наркотиков. Неоднократно проходил соответствующее лечение, в том числе за рубежом.

– П-полынь? – Брови Молотка взлетели на лоб.

– Хорошо, – перебил Возницын (Острый). – Охотно допускаю: вы, возможно, установили факт супружеской неверности Ксении Колевановой и даже то, что ее возлюбленный некогда злоупотреблял наркотиками. Но это ведь не значит, что она совершила убийство, не так ли?

– Да. «Полынь». Нужна этому козлу. Как его фамилия…

Склянский выглядел и держался совершенно хладнокровно.

– Типа я помню! – Я скроил презрительную гримасу.

– Пойдем дальше. Мы сочли, что имеются достаточные основания, чтобы задержать Варенникова. Изъяли его телефон. Проверили биллинг. Установили, что они неоднократно встречались с Ксенией в дневное время – чаще всего в отеле с почасовой оплатой «Эйфория».

– Рыбин, – напомнил Молоток.

– Обычный адюльтер, за это не сажают.

– Да. Рыбину!

– Погодите. Согласно тому же биллингу, Варенников три раза за последний месяц бывал в окрестностях загородного дома Колевановых, того самого, в котором произошли убийства. Вы скажете, случайность? Или, может, гражданин Варенников присматривался к будущему месту совершения преступления?

– И вы за ней идете? За «звездой»?

– Это еще не доказательство.

– Ну вроде. Если получится.

– Ладно. До «звезды» вашей мне дела нет. Добывайте, если знаете где. – Молоток издал гнусный смешок. – Но вы оба запомните хорошенько. Если отдадите «звезду» этому Рыбину, мало вам не покажется. Найду и на вот это дерево ваши кишки намотаю. Сначала твои, Комбат… А потом и твои, Тополь… Хорошо слышали, мясо радиоактивное?

– Согласен, доказательство косвенное. Но имеются и прямые. Девятого июля сего года, в ночь убийства, автомобиль, принадлежащий на правах собственности гражданину Варенникову, был зафиксирован видеокамерой, находящейся в трех километрах от места преступления. Зафиксирован дважды. В два часа тридцать четыре минуты ночи, когда он ехал по направлению к загородному дому Колевановых, и в четыре двадцать восемь, когда следовал оттуда. Как заключили судмедэксперты и показала сама Колеванова, в промежутке между тремя часами пятнадцатью минутами и тремя сорока пятью были совершены убийства.

– И вообще вашему клану трындец придет. Быстрый и мокрый, – пообещал Баранов, и его восточные глаза устрашающе сузились. – Это понятно?

Макс Острый в ходе интервью волей-неволей становился стороной оправдывающейся. Он парировал:

Мы с Тополем для приличия помолчали. Посопели в тряпочку. Не борзели. Изображали крайний испуг.

– Это тоже не прямая улика. Мало ли, зачем и куда ездит автомобиль! Да и был ли Варенников в своей машине? На камерах ГИБДД обычно не видно, кто конкретно управляет.

Потом я проблеял:

– И все-таки, исходя из вышеизложенных улик, судья избрал меру пресечения в отношении гражданина Варенникова в виде содержания под стражей. И в ходе первого же допроса Варенников стал давать признательные показания.

– Да чего уж тут непонятного? Если этот тип… как его?

– Человек мог оговорить себя под давлением.

– Рыбин, – подсказал Баранов.

Остужев знал, что Возницын-Острый – парень хваткий. Корреспондент не защищал Варенникова – тот ему, как, впрочем, и остальные фигуранты дела, был до лампочки. Просто специально задавал вопросы поперек собеседнику, поддерживая в телеинтервью градус напряжения.

– Да… Рыбин… Если он сунется, сказать, чтобы шел к монахам. И «звезду» ему не отдавать.

– Оговорить – мог, но! Он не оговаривал. Очень у него все показания убедительными и складными получаются. Да вы приходите на суд, сами услышите.

– Так мы и не отдадим! – поддержал меня Тополь. – Мало, что ли, покупателей на местности?

– И вообще. Держитесь от этой ихней Организации подальше. А то разведут вам педали – не мы, так кто-нибудь еще.

– Если только Варенников в итоге не откажется от своих слов – как часто бывало после того, как обвиняемый побывает в лапах полиции или Следственного комитета.

– Не вопрос, пацаны! Нет так нет! Но вы хоть скажите, откуда он, этот ваш… Раков. Из какой организации?

– Не откажется. Потому что, помимо мотивов и планирования группового убийства, гражданин Варенников раскрыл, куда он дел орудие преступления – нож. А именно: выбросил в реку Синичку. Для поисков орудия мы уже задействовали водолазов. Одежду, в которой он совершал убийства, Варенников сжег, однако мы изъяли его автомобиль, и с ним сейчас работают криминалисты. Нож с кровью и ДНК жертв, а также следы крови и ДНК убитых в автомобиле заподозренного гражданина – это, согласитесь, прямые и непосредственные улики.

– Рыбин, – поправил Баранов.

– Но они ведь пока не найдены?

– А этого тебе, Комбат, знать не положено. Не тот у тебя, братан, уровень, – развел руками Молоток.

– Это вопрос времени. Вдобавок обвиняемый показал, где расположен тайник, в котором он спрятал похищенные из дома Колевановых деньги и драгоценности. В ближайшее время мы изымем награбленное.

– Пригласите на операцию нашу съемочную группу, – подсуетился журналист.

«У тебя только, мля, настоящий уровень. До первой жарки», – подумал я, но, конечно, сдержался. Я это умею, когда надо.

– Что ж, можно устроить, – вальяжно откликнулся Склянский.

– Мы поняли, братва, – заверил их Тополь. – Можно мы пойдем? А то спешим сильно…

– А что показывает Варенников по части мотивов убийства?

– Свободны.

И мы с Тополем, втянув головы в плечи, пошли своей дорогой, шурша ржавой листвой Рыжего Леса.

– Они состояли с Ксенией Кординой в интимной связи с две тысячи восьмого года, и длилась она с перерывами четыре года. Затем их отношения прервались, и Кордина вышла замуж за одну из будущих жертв – Вадима Колеванова. У них родился сын. Однако впоследствии, полтора года назад, в январе две тысячи восемнадцатого, подозреваемая снова встретилась с Варенниковым. Как он уверяет, первая встреча произошла по ее инициативе. Интимные отношения между ними возобновились. Ксения, со слов обвиняемого, жаловалась, что муж ее не любит, не понимает. Она мечтала уйти от него и связать свою судьбу с Варенниковым. Он соглашался – останавливал их только финансовый вопрос. И тогда в голову Колевановой пришла мысль о преступлении. У преступников имелось две цели: во-первых, сейф, где семейство Колевановых-старших хранило деньги и драгоценности. А во-вторых, после смерти всех взрослых представителей семьи единственным наследником их немаленького состояния действительно становился несовершеннолетний сын Колевановых, а Ксения делалась его опекуншей. В итоге она стала сообщницей и наводчицей, а совершить убийства планировал Варенников. Чтобы задуманное удалось, убийцам потребовалось собрать всю семью мужа под одной крышей и затем, разом, расправиться с ними. Удобный случай подвернулся девятого июля. Ксения заранее рассказала своему сожителю, как проникнуть в дом. Он изучил подъезды к поселку и разработал подходы к месту преступления. В дальнейшем все происходило так: гражданка Колеванова спряталась в бойлерной, а Варенников последовательно убил всех ее родственников. У бабушки, Регины Дмитриевны, он выпытал код от домашнего сейфа и похитил оттуда драгоценности и деньги.

– Что-то вы больно сговорчивые сегодня, – бросил нам в спину Молоток, обернувшись через плечо.

– А Ксения – она призналась в содеянном?

Мы с Тополем не ответили. Согласно сценарию, мы были ужас как напуганы! Напуганы до чертиков! Встретили таких олдовых старшаков – самого Молотка и самого Баранова!

– Пока нет, но мы ведем с ней работу.

На самом деле крутизна Молотка и Баранова существовала в основном у них в головах (и некролог на Баранова, свалившийся нам с Тополем на ПДА спустя три дня, был тому лучшим подтверждением; впрочем, я сейчас явно забегаю вперед).

После интервью Склянский выглядел победителем – да он и в самом деле был победителем.

Тогда, если Молотков и Баранов не столь уж круты, какого же черта сталкеры Тополь и Комбат, которые топчут Зону не один год, которые видели все возможные виды аномалий, которые добывали почти все известные науке артефакты, а также несколько науке совсем не известных, отчего же они, эти Тополь с Комбатом, уступили первым встречным понтярщикам?

Групповое резонансное убийство раскрыл – раз.

А потому что понтярщики эти принадлежали к группировке «Свобода». То есть были анархистами. Идейными. Воинственными и лихими сорвиголовами. Иначе говоря, пацанами с наглухо сорванными башнями. И ладно бы они сами – весь клан у них был безбашенный. Мстительный, злобный, никогда не думающий о завтрашнем дне, о безопасности своих членов. Иногда казалось, они вообще ни о чем не думали! Поэтому-то и вели бесконечную войну против всех. Они чехлились и с военными, и со штатскими, и с другими кланами, и между собой…

Подковыристого журналиста отбрил – два.

Жизнь у среднего «свободовца» была куда насыщеннее, чем жизнь, к примеру, среднего сталкера из клана «Чистое небо». Но в то же время она была значительно короче.

В самом выгодном свете себя и свое учреждение представил – три.

В общем, если кто не понял, мы не стали ссориться с Молотком и Барановым – хотя могли бы, очень даже могли зарезать их, как двух свиней, – лишь потому, что не захотели связываться с их шибанутым в голову кланом. И не хотели, чтобы наш клан сталкивался лбами с их кланом. Мы не хотели вообще ничего, что связывало бы нас или наших с неуправляемыми детьми «Свободы». Вот поэтому-то нам и пришлось вести себя как двум обоссанным енотам.

Но корреспондент, Макс Острый, он же Максим Возницын, оказался не в обиде – аж приплясывал на месте, чувствовал, какая сенсационная история на него свалилась. Скороговоркой поблагодарил Склянского и немедленно умчался – монтировать передачу в эфир.

В то же время я знал, я был совершенно уверен – Зона не любит таких, как Молоток и Баранов.

Следователю после своего очевидного успеха под внимательным прицелом телекамер хотелось поговорить. И он обратился к единственному знакомому здесь человеку – Остужеву.

Она не любит трусов, потому что трусы ей отвратительны.

– Помню, помню о вашей новой идее, – величественно пророкотал он. – Что вашу супругу убил, дескать, наемный киллер.

Но и крутых, уже оставивших страх позади, обретших некую ясность и этой ясностью полностью ослепленных, она не любит тоже.

Эту ясность тоже надо забыть, как и страх. Ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов. Всему надо удивляться. И оказывать респекты, хотя бы внутренне.

– Это не моя идея, об этом мне сама Линочка сказала.

Вот правильное поведение в Зоне. Этому учил меня мой наставник. И если у меня когда-либо будут ученики, я тоже научу их тому, что страх – первый враг сталкера, а ясность и крутизна, которая в этой ясности коренится, – второй.

– Да-да, будем работать в этом направлении.

Как-то так, да.

И в очередной раз Петр Николаевич особенно остро понял, что все это – только отговорки, и ничего, ничегошеньки не сделает Склянский ради того, чтобы раскрыть убийство его жены, – кроме разве что нескольких ленивых формальных тело-движений. Успеха, во всяком случае, он вряд ли добьется.



И в данной ситуации, как и во многих других в нашей стране, спасение утопающих становилось, как говорится, делом рук самих утопающих. Так что никто, кроме него самого, Остужева, в том, чтобы добиться истины, не заинтересован. Никто к ней не стремится, и никто ее не алчет.



…Но той же ночью профессору удалось выйти на связь непосредственно с убийцей его жены.



До западной опушки Рыжего Леса оставался какой-то разнесчастный километр. Мы с Тополем повеселели, ослабили бдительность и даже начали вести ни к чему не обязывающие разговоры.

Прошло две с половиной недели

– А кто такой этот Рыбин? – спросил меня Тополь.



– Так это же мужик, который хотел у нас «звезду» купить! – сказал я, намекая на то, как он ловко подыграл мне при Молотке и Баранове.

Как-то незаметно подступила осень. Темнеть стало рано, а ночное небо перестало подсвечиваться белым, и когда профессор среди ночи, в самой что ни на есть ее середине, около трех-четырех утра, возвращался домой, чернота теперь царила – глаз коли. Жара сменилась прохладой, и постоянно припускались дожди, которые были еще по-летнему шумными и быстрыми, а не долгими-моросящими.

– Нет, ну а если серьезно?

– А если серьезно, это тип один, который просил, если я в Зоне одну штуку увижу, эту штуку ему принести. Мол, ехали цыгане, кошку потеряли, кошка сдохла, хвост облез, кто найдет ее тушку, тот получит лавэ.

Начались занятия в университете, где Петр Николаевич преподавал и вел дипломников, и два-три дня в неделю он стал проводить на кафедре – впрочем, всегда к полуночи заезжал на канал, чтобы не пропустить вживую ни одного сеанса связи с потусторонним миром.

– А что за кошка? Ну или… что за тушка?

На канале, в обстановке строжайшей секретности, готовились к эфиру губернатора Шалашовина с одним из самых подлых подонков в истории человечества. Ну, или с эффективным менеджером и преобразователем нищей России – по версии других. По требованию главного столичного руководителя эфир должен быть только прямым – и неважно, что начаться он может никак не раньше полуночи. Ночь, полночь – не имело значения. Надвигалась такая сенсация, которую вряд ли кто из зрителей мог пропустить. Ее потихоньку стали подогревать. Передачи на «XXX-плюс» по три раза в час прерывались анонсом, где победительный голос напористо проговаривал: «Самые необычные гости в истории телевидения! Такого вы еще не видели!» И только три-четыре человека, включая Остужева, ведали, что грядет грандиозный фейк – или, иными, русскими словами, гигантское вранье и подстава.

– Да чемодан один… Бронированный. Аквамаринового цвета.

Профессор задавался вопросом: знает ли о фальшивке сам Шалашовин? Сговорился ли с ним заранее Чуткевич или градоначальника, наряду с телезрителями, решили использовать втемную? Скорее в традициях византийского протокола мэр-губернатор сказал медиамагнату: действуй, только я ничего не знаю. Чтобы, если вдруг случится разоблачение, вице-канцлер мог бодро от всего откреститься: мол, и меня, как почтенную публику, обманывали.

– А что внутри?

Подготовкой к тому эфиру Остужев, впрочем, не занимался. Чуткевич сдержал свое слово, оставил его в покое. Профессор слыхал только мимолетом, что особо доверенный редактор по десять раз согласовывал с пресс-службой губернатора и с ним лично формулировку каждого вопроса и их последовательность.

– Да кто же мне скажет… – пожал плечами я.

Внешне жизнь профессора оставалась прежней.

– С пониманием относимся, – кивнул Тополь. Что за сволочь средний клиент с его подозрительностью, враньем и в лучшем случае недоговорками, он сам знал не понаслышке. – А где ты планируешь этот чемодан искать?

Возвращение домой на машине, ведомой Виктором, – в три-четыре часа ночи. Короткий сон до девяти. В одиннадцать – отъезд из дома в университет или на канал. Работа, работа, работа – вплоть до двух-трех утра.

– Да где-где… Если сам найдется по дороге – хорошо. А не найдется, так и хрен с ним…

На деле же его существование впервые после смерти жены преисполнилось глубоким, но тайным смыслом. И каждое новое событие было сцеплено с предыдущим и имело особенное значение.

– А что ты думаешь, этот твой Рыбин – он еще кого-нибудь за чемоданом посылал?

Например, однажды ученый проснулся часов в шесть утра (притом, что лег, как обычно, в четыре) от того, что кто-то бился-колотил в ворота, ведущие на участок. Неизвестный с улицы стучался, грохотал, выкрикивал невнятные угрозы и ругательства.

Вопрос Тополя был не праздным. Потому что так обычно и поступали клиенты из различных «организаций», подобных рыбинской – делали заказ сразу нескольким сталкерам. Так сказать, бросали сочный кусок на собачью драку. Кто первый нашел (вариант: отобрал у других) – тому и приз. В общем, вовлечение в дело других сталкеров, особенно же сталкеров из конкурирующих кланов, означало резкое усиление геморройности данного дела.

– Думаю, да.

Поняв спросонья, что происходящее имеет отношение непосредственно к нему и дальше никак не удастся отгородиться от него высокими стенами и сном, Петр Николаевич, чертыхаясь, слез с кровати, подошел к окну, растворил его и, набравшись мужества, прокричал:

– Вы кто? И что вам надо?

– И что тогда?

– Да что… Как всегда. По принципу «мы делили апельсин, много наших полегло»…

В ответ с улицы понесся еще более невнятный поток ругательств с азиатским акцентом. Русские слова мешались с узбекскими и матерными. Возможности понять из гневного монолога хоть что-то совершенно не было: то ли хотели устроиться к профессору на работу, то ли, наоборот, требовали доплатить за работу выполненную.

– Я сейчас полицию вызову! – стараясь быть внушительным, крикнул из окна Остужев.

Развить свой прогноз я не успел. Потому что кусты впереди зашевелились, и на тропинку выскочил… бюрер.

– А что мне твоя полиция-шмалиция, выйди сюда, говорить будем!

Точнее, это я чуть позже понял, что бюрер. А в ту секунду я подумал: «Что за мелкая сволочь?» Ну а Тополь, вместо того чтобы думать, вскинул «Грозу» к плечу и, шустро прицелившись, выстрелил одиночным.

– Я вас не знаю, и перестаньте хулиганить!

И самое удивительное, что ведь попал!

– Ты деньги мне должен!

Существо хрипло вскрикнуло и упало.

– Ничего я у вас не брал и вас не знаю. Пожалуйста, оставьте меня в покое!

Затем оно как-то неуклюже извернулось и посмотрело на нас исподлобья.

В подобном духе перебранка продолжалась еще несколько минут, а затем вдруг все стихло, и незваный докучливый гость неожиданно, слава Создателю, исчез – словно и не было его.

В следующее мгновение мой автомат (он висел на плече) рванула вниз неодолимая сила. Оружие брякнулось на землю. Та же участь постигла и «Грозу» Тополя.

Но часы показывали уже полседьмого, сон отогнался, сердце в груди колотилось. Ложиться не хотелось, да и не имело никакого смысла, и профессор потащился умываться, а потом завтракать.

Телекинез!

Когда водитель Гамбизонов приехал за ним – как обычно в одиннадцать, Петр Николаевич, в довольно юмористических тонах поведал ему о случившемся.

Тут-то я и опознал наконец в раненом существе бюрера.

– Напрасно ментам не позвонили, – нахмурился шофер.

Вот уж кого не ожидал я здесь!..

– А что менты? Приехали бы, когда его и след простыл. Потом с ними пол-утра объясняйся.

Бюрер, завсегдатай мрачных подземелий, подвалов, канализационных сетей, был редким гостем в Рыжем Лесу. Я боялся даже строить предположения, какая напасть выгнала скрытного бюрера из его естественных мест обитания в эти звонкие рощи, где…

К глубочайшему сожалению ученого, на следующую ночь ситуация повторилась – только в более неприятном ракурсе. Удары и крики раздались на час позже, около семи, когда Остужева одолевал самый сладкий сон перед пробуждением. Зато доносились они не от ворот, а непосредственно со двора профессора. Видимо, нарушитель спокойствия, кем бы он ни был, перелез через забор и начал колотить прямо в двери дома. Ученый выглянул со второго этажа. Гость был то ли пьян, то ли невменяем. Он бился о дверь и выкрикивал матерные тирады. Было страшновато: что придет ему в голову? Рядом с входной дверью располагалось окно, разбить которое ничего не стоило.

Но не успел я додумать эту глубокую мысль до конца, как все извилины моего мозга запылали от сильного пси-удара.

Оставалось и впрямь вызвать полицию, однако Петр Николаевич относился к служителям закона со свойственными русскому интеллигенту опаской и недоверием. Поэтому он избрал иной путь – гораздо более извилистый и рискованный.

Мой язык онемел.

Словно огненным бичом хлестнуло по лобным долям.

Остужев спустился из кабинета, где ночевал, на первый этаж, схватил каминную кочергу и распахнул парадную дверь. Пришелец даже обомлел, его увидев. Рука, колотившая в притолоку, застыла в воздухе. Мужик представлял собой чернявого, но не субтильного, а достаточно амбалистого господина. Одет он был, как свойственно гастарбайтерам-южанам, в заношенную майку, очевидно, подаренную очередным работодателем – с видами Парижа.

Глаза на несколько секунд ослепли…

Пользуясь коротким замешательством незваного гостя, ученый гаркнул:

– А ну-ка, пошел вон, чтобы духа твоего не было!

Слава Богу, я не рухнул наземь, смог удержаться на ногах. Но передо мной все плыло, я находился в состоянии, которое боксеры называют грогги…

Однако пришел я в себя сравнительно быстро. И все это потому, что мой дорогой Тополь выдержал удар куда лучше меня и не терял времени даром.

Петр Николаевич человеком был сугубо мирным и никакого опыта непосредственных боестолкновений не имел. Дрался он в последний раз в классе, наверное, в пятом. В армии не служил, в институте успел застать военную кафедру, на которой ему присвоили звание лейтенанта запаса. На военных сборах над ним беззлобно подсмеивались все подряд, но он худо-бедно научился застилать койку в казарме, заматывать портянки, ходить строем и даже стрелять из пистолета. В дальнейшем развал Союза избавил его от возможного призыва и прочих проявлений мужественности. Что он будет делать, если пришелец вдруг не послушается и попрет на него, Остужев не продумывал и даже себе не представлял. Но ему повезло. Странный южанин, убоявшись то ли кочерги, то ли решительного блеска в глазах ученого, проворчал что-то по-прежнему матерное, но более миролюбивое, развернулся и потрусил назад, к калитке. И бесследно исчез.

Поняв, что пистолет или автомат – слишком легкие предметы, которые бюрер, даже раненный, без проблем выбьет у него из рук телекинетическим ударом, – он в несколько прыжков сблизился с мутантом и принялся что было дури молотить его ногами.

В то утро, в машине, следуя не на телеканал, а в университет, профессор снова поведал о случившемся Гамбизонову. Потом подумал пару минут и вдруг спросил:

Пребывая в прострации, я все же выделил две секунды на то, чтобы насладиться техникой Тополя. Приходилось признать, что мой напарник, в прошлом профессиональный боксер-фристайлер, в прекрасной физической форме! А почему бы и не в прекрасной? Ведь они там, на Речном Кордоне, дрючили тренажеры каждый день, поедали здоровое питание и витамины, а по вечерам играли в шары – французскую игру, полезную для нервной системы…

– Ты мне можешь достать пистолет?

– Пи-сто-лет? – недоверчиво переспросил водитель. – Боевой?

Бюрер, конечно же, пытался угостить Тополя своим особенно зловредным ударом обеими руками одновременно, но пока что ему это не удавалось – он лишь молотил в воздухе конечностями, издавая маловнятные, хотя и яростные звуки. Точно так же не удавалось ему и сконцентрироваться, чтобы поразить обидчика телекинезом или пси-воздействием.

– А то.

Я достал свой «хай пауэр» и принялся ловить на мушку голову бюрера.

– Да вы стрелять-то умеете?

Какой мерзкий толстяк! Оплывшие черты лица… Гнилые зубы… На теле изношенный комбез… Боже мой, это форма заправщика бензоколонки с потертой, но все же читабельной эмблемой «Лукойл» на груди…

– Умею. На военных сборах учили. И в тире из мелкашки. Да ты мне и напомнишь, как действовать.

Хм, а ведь бюрер – не зомби. Но, как принято считать, результат военных экспериментов. Как прикажете понимать увиденное? Наш бюрер убил заправщика бензоколонки и снял с него форму? Где, когда?

– Да зачем вам оружие, товарищ профессор? Опасно.

Увы, нажать на спусковой крючок я не успел.

– Ты посмотри, какая ерунда со мной стала происходить! Прикинь, если бы этот узбек (или кто он там) на меня попер. А так я бы выстрелил в воздух и напугал. А в крайнем случае, в ногу.

Телекинетический удар невиданной силы повалил на нас с Тополем молодой дубок, росший в шаге от тропинки, а последовавший за этим пси-удар отозвался жгучей болью в основании черепа.

– Не могу вас представить, Петр Николаевич, с пистолетом в руке.

Я ничего не мог с собой поделать.

– А пистолет – как военная форма, он всем идет. Ну, достанешь?

Я сел на задницу… и… заплакал!

После минутного раздумья шофер проговорил:

Сейчас я не могу вспомнить, о чем именно я плакал в ту минуту – о том, что жизнь несправедлива, или об отсутствии мира во всем мире, но слезы по моим щекам катились размером с виноградину, и они были натуральными, эти слезы.

– Это денег будет стоить.

Вот чего я не мог бы сделать, так это выстрелить. Единственное, что мне в тот миг казалось важным, – это моя печаль.

– Разумеется. За ценой не постою.

Оказывается, бюреры бывают не только сильными телекинетиками, но и сильными пси-агрессорами! Они способны наводить на сталкерские мозги деконструирующие эти самые мозги эмоции! Ну или это называется не пси-агрес–сор?.. В общем, пси-мастером тот бюрер был сильным, да.

Вся надежда была на психически устойчивого Тополя.