Анна и Сергей Литвиновы
Убийство похоже на шампанское. Ударяет в голову, пенится пузырьками страха. А глаза жертвы – умоляющие, растерянные, жалкие – это закуска. Будто серебряная вазочка с черной икрой. Дополняет вкус дорогого напитка. Перехватываешь последний осмысленный взгляд человека – и в желудке сразу разливается приятное тепло.
Ну, и завершающий штрих – это последние слова умирающей девицы. Они заменяют сигару – ведь так естественно закурить после бокала изысканного шампанского…
– За меня отомстят…
Боже, как скучно.
И вот уже дрожит в последней судороге рот, а крашенные алым ногти в отчаянном броске скребут по кафельному полу.
Браться за пульс не надо – очевидно и так: девчонка мертва.
Красавица, идеал, юные дурочки подражают, мужчины вожделеют… Видели бы поклонники ее сейчас. С перекошенным в смертной гримасе лицом, в некрасиво задранной юбке, со слетевшей с ноги бархатной туфелькой.
Убивать оказалось куда вкуснее самой элитной выпивки.
И особенно сладко осознавать, что несносная красавица наконец уничтожена. Растоптана. Усмирена. Утихла навсегда.
Глава 1
Ей было чем гордиться.
94—61—90. Вот это параметры! Как в любовных романах, как в самых красивых голливудских фильмах. Девчонки завидуют, папики дежурят с розами, а молодые парни – посвящают стихи.
94 – это грудь. Самое то, что надо, – и пышность на уровне, и размер не такой уж большой, чтобы отвисала.
61, на один сантиметр больше, чем положено по канону, – талия. Впрочем, если совсем-совсем не есть ни мороженого, ни конфет – то можно и от проклятого сантиметра избавиться. Но Лера не избавлялась. Повторяла присказку: «Может же у меня быть хотя бы один недостаток?» Да и представить трудно, как обходиться совсем без сладенького.
Ну, а последние 90 – это бедра. Крутые, соблазнительные. И, спасибо тренажерам и массажистке, крепкие, без единой, как сама Лера говорила, вялостинки. («Ребенок ты еще, – вздыхала мама. – До сих пор слова придумываешь, как от двух до пяти…»)
Официально Лера и считалась ребенком – училась в десятом классе.
Но титулов на конкурсах красоты уже собрала немало. Пусть не «Мисс Россия» и даже не «Мисс Москва» – но четыре призовых места и один даже Гран-при, пусть и не в самых престижных конкурсах, тоже чего-то стоят. Тем более когда тебе только шестнадцать. Многим ли девчонкам ее возраста уже надевали короны и дарили корзины, полные орхидей?
Правда, Лерин менеджер, Марат, говорил так: «Объемы и мордаха – вот и все, что у тебя есть. Но без мозгов – красота ничто, а с серым веществом у тебя, детка, беда, вся сила в сиськи ушла…»
Лера послушно соглашалась – с Маратом так проще. Пусть мнит себя хоть кронпринцем, хоть Эйнштейном – а она и на роль овцы согласна. Потому что какой с парнокопытного спрос? Никто и не сомневается, что овца – животное послушное и команды выполняет безропотно. А насчет мозгов… Менеджер хоть и мнит себя умным, а еще не понял, что сила красивой женщины – в ее умении прикинуться глупой.
Так что пусть Марат командует – до поры до времени. Пока она не выйдет на такой уровень, что сможет сама выбирать себе менеджера. А до тех пор – остается лишь безмятежно улыбаться в ответ на бесконечные Маратовы приказы и придирки.
Хотя в чем-то менеджер, конечно, прав. Грудь, талия и бедра – действительно ее главное богатство. А еще – глаза («цвета осеннего моря», это Марат придумал так во всех анкетах писать). Волосы – черные, как ночь на юге. Точеный нос. Роскошная улыбка. В общем, пока ни одного мужчины не встречалось, чтобы пасть не разинул, как ее увидит. Вот и пусть разевают – лишь бы руками не трогали.
Даже мама – а она к дочери относилась еще строже, чем даже деспот Марат, – и то, бывало, расчувствуется:
– И в кого ты у меня такая красивая?..
И действительно – в кого? У папы на всех фотокарточках – нос картошкой и глазки-щелочки. Да и в маме – обаяние-то, конечно, есть, а вот красоты – ни на грамм.
«Вдруг меня из детдома взяли?» – иногда фантазировала Лера. И представляла себе: роскошный особняк со спуском к воде, вышколенных слуг, дорогие лимузины – и себя, маленькую девочку, как часть шикарного интерьера… Может, и правда – у нее происхождение особое, благородное? А потом – с ее настоящими родителями что-то случилось? Что-то красивое, например, взрыв на яхте или катастрофа частного самолета – и сказочная Лерина жизнь закончилась… Хотя, с другой стороны, если ее кровные родители были такие богачи – как она могла оказаться в русском детдоме, откуда ее обыкновенные советские мама и папа удочерили?
Так что, наверно, нужно школьной биологичке поверить, которая говорит, что генетика – наука непредсказуемая. И самые примитивные хромосомы вдруг перемешались так, что на свет явилась она – будущая, как втайне надеялась Лера, Мисс Вселенная.
Но пока до этого титула далеко. «Набирайся опыта», – велит Марат. «Сначала школу закончи», – занудствует мама.
Ох, школа, школа, кому она нужна?! Давно пора принять закон: учеба есть личное дело каждого. Вон, толстой Нинке с ее физией только и остается, что в библиотеке сидеть, – так пусть и сидит. А Мишка Тюкин обожает с колбами возиться, все руки в ожогах, и ему это нравится – и вперед, кто бы возражал. Но зачем других-то заставлять? Заучивать кучу невнятных формул, из которых почему-то следует странный вывод, что гипотенуза короче двух катетов. Или читать Достоевского с его заморочками – то какой-то «Мертвый дом», то этот Раскольников сумасшедший, вот уж действительно: тварь дрожащая…
Но только от школы, увы, никуда не деться. Тут уж и мамочка, и Марат слились в едином порыве. Бывает даже, что после вечерних показов – посипуй-ка по подиуму с восьми до полуночи на высоченных шпильках! – и то заставляют наутро в школу идти. И никакими жалобами их не проймешь – а ведь давно доказано, что, если регулярно не высыпаешься, морщины могут пойти…
– Рано тебе пока о морщинах думать, – отмахивается маман.
– Получи аттестат, а дальше – свободна, как птица в полете, – клянется Марат. – Только, может, на актерское мастерство тебя устрою…
Актерское мастерство – это ладно. Наверняка поинтересней, чем химия. Научат небось, как улыбнуться позагадочней да ногу на ногу перекинуть поэлегантней.
Хотя манеры у нее и без того, как говорит мама, врожденные. И почему-то добавляет: «Наша порода!» Хотя какая там у них порода? По маминой линии – сплошь парикмахеры, причем не очень хорошие: по крайней мере, Марат категорически запретил, чтобы кто-то из родственников ей волосы подравнивал, – сам возит в дорогие салоны. Ну а папина семья – как в старом советском фильме, рабочая династия. О таких, наверно, поэт Некрасов писал: «До смерти работает, до полусмерти пьет». Отец от них давно ушел, и Лера с ним не видится – но почему-то не сомневается: папаша по-прежнему заливает глаза, буянит, швыряет о стену тарелки с чашками, и очень хорошо, что теперь это происходит уже не на их крошечной кухне.
– А у тебя, Лерочка, впереди большая и интересная жизнь, – вздыхает иногда мама.
Интересная – это можно. А вот большая, до старости, морщин и пигментных пятен, – совсем не обязательно. Какой интерес ходить на сохлых ножках и пить таблетки от радикулита? По большому счету, жизнь – она только до тридцати. А потом – все заканчивается. Только и останется, как Клавке Шиффер, родить бэбика и погрязнуть в пеленках. Смертная скучища.
Главное – все до тридцатника успеть. В будущем году – попасть в финал конкурса красоты журнала «Космополитэн», еще через год – в «Мисс Москву», а потом – можно и на заграничный уровень выходить. А пока – доводить себя до совершенства, в чем Лера пощады себе не знает: спортивный клуб, каждый вечер – маска, то для лица, то для волос, то для тела, а еще – тренировать перед зеркалом чарующие улыбки и поклоны перед воображаемыми зрителями. В общем, расслабляться некогда. Жить надо торопиться, как говорил писатель Лермонтов. А то оглянуться не успеешь – и красота увяла, глаза потухли, менеджеры разбежались… И что тогда? Ни показов тебе, ни кастингов, ни восхитительных перепалок, как недавно они с Сонькой Перепелицыной друг на дружку орали из-за того, кому первой вечернее платье от «Живанши» примерять.
И пусть Марат тогда обозвал их «глупыми коровами» и платье вообще отобрал, отдал задаваке Ленке, – а все равно польза: после ссоры, настоящей, с криками и пощечинами, и глаза горят ярче, и щеки безо всяких румян пунцовеют, им тогда даже сам главный спонсор, надутый, словно бутыль с минералкой, аплодировал.
А скоро в жизни и вовсе сплошные приятности начнутся – ведь в следующем месяце их с Сонькой обеих в Италию посылают. В школе, правда, учебный год на излете и полно всяких итоговых контрольных – но моделям их уровня позволено жить по особому графику.
Контракт на десять показов в Милане, для известного дома моды, тоже пробил Марат. Долго ругался, что обошлось ему это дорого. Пришлось якобы и ОВИР подмазывать – чтоб паспорта побыстрей справили, и поручительство итальянцам писать – будто бы лично он гарантирует, что Лера с Сонькой там, в Милане, на панель не пойдут, и даже вроде вносить какой-то депозит как гарантию их нравственности.
– Я за вас поручился, козы, – хмуро предупредил менеджер. – Так что посмейте только загулять. Из своих гонораров штрафы платить будете.
– Да врет он все! И… еще… третирует нас, вот! – шепотом просвещала Леру Сонька. – Наоборот: это итальяшки отвалили ему за нас кучу бабок! И гулять в Милане никто нам не запретит. Там знаешь мужики какие, не чета нашим. В кроссовках сроду никто не ходит. Все, как один, – мафия, в «Гуччи» с «Армани», и волосы гелем укладывают!
Сонька Перепелицына – девчонка ушлая, о чем ни спроси – все знает. И параметры у нее – почти не хуже, чем у самой Леры. Нос только подкачал, с горбинкой, и Марат каждый месяц с ее заработков по сто долларов вычитает – говорит, что откладывает на пластическую операцию и вроде бы в конце лета, когда показов мало, запрет Соньку в клинику, чтоб ей там шнобель подкорректировали.
Сонька из-за носа стесняется и, даже когда они с Лерой кофе пьют, пытается его рукой прикрыть. Но на подругин шнобель Лере плевать – ее другое раздражает: что вокруг Соньки вечно мужики вьются, все, как на подбор, уродские: с брюшком, залысинами и золотыми перстнями. И подруга не только сама их привечает, но еще и пытается «лишних» Лере подсунуть. Так что приходится разгонять. Не потому, конечно, что мужик – это плохо. Просто уровень Сонька выбирает не тот. Уж учит ее Лера, учит: «Потерпи, Сонька, не трать силы на этих уродов! Мы ж скоро совсем другую планку возьмем!» Но разве подругу уговоришь? Она сегодняшним днем живет. Или не верит, что будущее их обеих ждет самое восхитительное…
Лера поклонение сильного пола, конечно, тоже принимала с удовольствием. Но только – поклонение, ну, или, может быть, скромный поцелуй. Застыла, как смеялась Сонька, на «школьном варианте» – когда посвящают поэмы и пишут на стене противоположного дома о том, что она – самая красивая девушка в мире. Хоть все и считают ее овцой – глупышкой, она-то понимает: чистый продукт ценится куда выше, чем с брачком. Это как в банке: если у тебя кредитная история идеальная, то и ссуду дадут, и любые гарантии. И купят в свое время за огромные деньги. А если про тебя, как про Соньку, всем известно, про миллион твоих убогих золотоперстных папиков, то кому ты нужна, кроме очередного старого да лысого?
И пусть Лере пока не дарили ни шуб, ни золотых колечек, пусть не возили на «Мерседесах» – она не жалела. Скучно, конечно, вечерами с мамашкой перед теликом сидеть, но есть в ее воздержании и плюсы. Во-первых, никто тобой не командует. А во-вторых – бояться нечего. Ни того, что мужик твой с левой ноги встанет и фингал накануне важного показа организует, ни даже более прозаических вещей. Вон, перед поездкой в Италию надо медосмотр пройти – так Сонька вся извелась. Трясется, что заставят кровь сдавать и врачи в ее анализах найдут какую-нибудь дрянь, из тех, что мужики перетаскивают. А Лере – бояться нечего. Максимум, что доктора обнаружат, – повышенный гемоглобин, потому что она для цвета лица много гранатов ест.
– Скучная ты, Лерка, – морщится Соня.
Может, и скучная. Зато она готова к тому, что ее жизнь будет идти только по восходящей. И что приятных и волнующих событий в ней с каждым днем станет происходить все больше и больше.
Пирожки в редакционном буфете – высший класс. На всю Москву лучше только в историко-архивной библиотеке, где Надька Митрофанова работает. Он набрал целую гору: и с грибами, и с капустой, и с курагой, и с маком. Поставил тарелку на стол, а сам за кофе пошел. Кипяток в заведении посетители наливали собственноручно, из пятиведерного самовара, причем в граненые стаканы. Буфет редакции «Молодежных вестей» являл собой чудом сохранившийся заповедник советскости – однако советскости не нарочитой (как в «Петровиче» или петербургской «Пропаганде»), а самой что ни на есть натуральной.
– Я тему придумал, – сказал Полуянов, подсаживаясь к столику. – Могу подарить.
– Н-ну? – кокетливо пропела юная Кирочка, которую Дима сегодня выманил на обед.
– Составить рейтинг московских пирожков.
Кирочка немедленно задумалась, долго морщила лобик и, наконец, изрекла:
– Пи-ирожки-и?.. Интересно, конечно, но это не по нашему отделу. Я ведь все-таки не ресторанами занима-аюсь, а светской жизнью.
– Как это не по вашему?! – с горячностью возразил Дима. И начал на ходу фантазировать: – Шире, Кирочка, надо мыслить. Можно знаешь какую кампанию именно про светскую жизнь забабахать? Допустим, сегодня ты идешь в гости к Маше Мироновой. Она угощает тебя собственноручными пирожками, попутно дает тебе интервью, а под конец вызывает на кулинарное состязание еще одну светскую героиню. Ну, например, Ольгу Понизову. Назавтра ты идешь к Понизовой, та тоже тебя кормит – а потом передает «пирожковую» эстафету Мордюковой… И – полетели! Все выше и выше, до самой Пугачевой, а то и до жены Путина. А?! Каково?
Кирочка насупилась. Кажется, она всерьез обдумывала сделанное в порядке бреда полуяновское предложение. Наконец сказала:
– Да наши звезды все равно никаких пирожков не пекут. Им домработницы готовят.
– Ну, как хочешь, – легко согласился Дима. Он уже сжевал пару пирогов, а Кирочка только булочку с маком общипала. – Да ты ешь, давай, ешь! А то сил на светскую жизнь не останется.
– Что ж, могу. Проблемы с фигурой мне пока не грозят, – с важностью проговорила юная корреспондентша и откусила добрый кусок от булочки.
Полуянов, прищурясь, поглядел на нее через стол. Ведь дура дурой, даже странно, что такую толоконную деваху в известную газету взяли, и далеко не красавица, и одевается никак – а все равно при взгляде на нее Дима ощущал приятное щекотание внизу живота. Хотелось ему эту Кирочку немедленно завести куда-нибудь в темный угол, и… Магнетизм какой-то.
– Давай, Кирюшка, мы с тобой куда-нибудь сегодня сходим? А то что мы все в буфете да в буфете, – послал пробный шар Дима. – Попьем пивка, я тебе других разных тем напридумываю. Поучу секретам журналистского мастерства…
Последнее предложение прозвучало сугубо двусмысленно.
Кирочка изучающе посмотрела на Полуянова. Загадочно улыбнулась. Соблазнительно облизнула с губ крошки. Но все-таки сказала:
– Сегодня я не могу. Меня редактор на премьеру «Авантюристки» гонит.
Странно, но когда Кирочка «ушла в кусты», Полуянов испытал не разочарование, а облегчение. «Ну, и слава богу. Проблем меньше. Так, на самом деле, уже надоело – сначала нужно распустить перья, затем напаивание объекта, уговаривание, потом – при наиболее благоприятном раскладе – возня в постели. И непосредственно после секса, а особенно наутро – разочарование и оттенок стыда, той или иной густоты…»
«Что это со мной? – спохватился Дима. – Старею, что ли?»
– Эх, жаль, что ты занята, – вздохнул он вслух. – А то ведь могла доброе дело сделать. Человека спасти.
Он послал Кирочке загадочный взгляд и закончил:
– Я ведь, к сожалению, тяжко болен.
– Чем?! – испугалась девушка.
– У меня, видишь ли, мидл-лайф-крайзис.
– Как?
– Не волнуйся, это, конечно, болезнь – да не совсем. Ни воздушно-капельным, ни даже половым путем не передается. У меня – душевное страдание. Называется «кризис середины жизни». Мне ведь скоро тридцать, знаешь ли…
– Ну и что, что тридцать? Не семьдесят же!
– Как – ну и что? Как – ну и что? Все самое интересное уже позади, и старость не за горами…
– Старость у всех не за горами, – вздохнула двадцатилетняя Кирочка. – И у меня тоже.
– Ну, я, во-первых, старше тебя на целое поколение, ты еще в детский сад ходила, когда я уже Сартра читал, – начал разливаться Полуянов. – А во-вторых, земную жизнь пройдя до половины и осмысляя пройденный путь, начинаешь задумываться.
– О чем?
– О тщетности жизни вообще и собственных усилий в частности.
– Ой, Дим, о чем ты говоришь! Это у тебя-то – тщетность?! Ты ведь такая звезда! Сенсации одну за одной выдаешь. У тебя даже книги выходили!
– А что толку, – вздохнул Дима.
«Байроновский тон иногда удивительно воздействует на девушек. И многие из них обожают протягивать руку помощи, спасать, вдохновлять на подвиги. Иначе как объяснить, что девицы в таких безразмерных количествах сохнут по разным алкашам, наркошам и психам? Может, и Кирочка из породы жалостливых? Из «спасательниц»?»
– Сегодня – сенсация, – чайльдгарольдовски изрек Дима, – завтра – «гвоздь», а жизнь-то проходит…
Хоть и не всерьез произносил он свои сентенции, а чтоб на девушку впечатление произвести, все равно мысли, которыми он сейчас, в полушутейном разговоре, делился с Кирочкой, ему невольно в голову закрадывались – и с каждым днем все чаще. Особенно по ночам.
Дима вспомнил, как он сделал свой «гвоздь» – когда они с Татьяной Садовниковой в переделку на рейсе двадцать три – пятнадцать попали[1]. Тогда родная газета его репортаж из номера в номер печатала, с продолжением, телевизионщики интервью брали, денег появилось море – и казалось, что дальше его ждет новая, особенная, необыкновенная жизнь: вся такая лучезарная, в блицах, софитах и смокингах. Ан нет. Ничегошеньки тебе подобного. Эхо от сенсации улеглось, да гораздо быстрей, чем думал Дима, другие герои пришли ему на смену, иное стало забавлять публику – а он? Что оставалось ему? Опять, изо дня в день, ходить на работу, терзать клавиатуру, заниматься унылой поденщиной.
Затем, спустя пару лет, история повторилась – когда благодаря его стараниям кандидата в премьер-министры не только со всех постов сняли, но даже посадили[2]. Полуянов опять пожинал славу: заголовки, фото, интервью. Все дни были расписаны: в час – интервью у него берет «Евроньюс», в три – Си-эн-эн, в четыре – программа «Время». А многим еще и отказывать приходилось! И что же: та его слава продолжалась еще меньше. Неделю, и все. Потом случились новые сенсации, катастрофы, светские сплетни, и о Полуянове опять забыли – прочно и, казалось, навсегда.
– Только и остается, – вздохнул он вслух, рисуясь перед Кирочкой, – тащить свой воз, тянуть лямку, выдавать положенные тысячи строк…
– И все равно ты необыкновенный, – возразила Кирочка, и внутри Димы от ее комплимента все аж всколыхнулось. Но потом девушка вздохнула и печально добавила: – Не то что я.
Вот дурында! Она, похоже, вовсе не собирается его утешать, а сама на утешение и жалость напрашивается. Но уж этого Кирка от него шиш дождется. Да и вообще, трезво подумал Полуянов, нужна ли ему эта девица? Стоит ли продолжать с ней игры? На самом деле таких журналисточек он знал как облупленных. Слишком уж они предсказуемые – эгоцентричные, самовлюбленные, «все такие порывистые»…
– Будут у тебя, Кирюшка, еще, как американцы говорят, твои «пятнадцать минут славы».
– Ты уверен?
– Сто пудов, – буркнул Дима, закругляя разговор и откусывая целых полпирога с курагой, чтобы забитый рот не дал возможности продолжать дискуссию.
Обед несостоявшиеся любовники завершили в молчании и, холодно распрощавшись, разошлись по своим кабинетам.
Оставшись один, Дима пропел недурным баритоном: «Была без радости любовь, разлука будет без печали…» А потом с тоской подумал: теперь перед ним во весь рост встал вопрос – чем занять вечер? Тупо, в одиночку, торчать у телевизора с DVD-плеером? Накачаться пивом в мужской компании? Созвать друзей, опять же, мужеска пола, на преферанс? Но ни первое, ни второе, ни третье не прикалывало – а дежурной цыпочки у него в данный момент не было. А цыпочка потенциальная, Кирка, – жестоко обломала… Что оставалось делать?
«Позвоню-ка я Надюхе, – вдруг решил он. – А что? Это мысль. Старый боевой товарищ, умная баба. И никакого намека на секс. Да и черт с ним, с сексом. Просто посидим, потреплемся, расскажем друг другу новости… Да и совестно, право. Тыщу лет ей уже не звонил, а еще другом детства называюсь…»
Жизнь шла наперекосяк, и почему так не везло – непонятно.
Она ведь совсем не крокодилина. Не фотомодель, конечно, но внешность приятная, и фигура нормальная – приятной полноты, это сейчас стало модно. И уж тем более не дура: институтские преподаватели когда-то все уши пропели – и о потенциале говорили, и о грядущей удачной карьере. Но только никудышные из учителей вышли пророки – великого будущего Надя Митрофанова так и не дождалась. И от этого было ужасно горько.
Ей двадцать семь. Возраст, когда ученые – защищают кандидатские диссертации, менеджеры – получают в свое распоряжение первых подчиненных, а талантливые актрисы – начинают сами выбирать, в каких им фильмах сниматься. Ну и, конечно, все девушки к двадцати семи уже давно отыграли свадьбы, а то и принесли из роддома по хнычущему свертку. А она, Надя, до сих пор на бобах. Работает – на бросовой должности в библиотеке, живет – одна. (Любимая таксочка, Родион, будни, конечно, скрашивает, но на настоящую родственную душу все же не тянет.) И, главное, нет ни малейших перспектив, что ее жизнь хоть когда-то изменится. Ну, допустим, назначат ее заведующей залом – и что? Станут чаще «на ковер» вызывать да обязанностей навалят два воза. А прибавка в пятьсот рублей в месяц при современной жизни большой роли не играет.
С личной жизнью – тоже полный застой. О том, что надо бы замуж, Надя начала задумываться лет с двадцати, но только в ЗАГС ни с кем так и не сходила. Все что-то нос воротила, выбирала, придиралась: тот не такой, этот не сякой, вдруг завтра кто получше на горизонте появится? Последний пример – Сашка. Вроде бы всем хорош. И при должности, и при внешности, но скучный – до старческой мигрени. А уж предсказуемый какой! Надя, например, всегда знала, какие цветы он подарит (весной, ясное дело, мимозы, а розы – только летом, когда на них цены падают). И куда позовет – если в кино, то именно на тот фильм, о котором в «Молодежных вестях» давеча положительная рецензия была.
– Ничего ты не понимаешь: такие зануды для семьи – самое оно, – консультировали Надю коллеги из библиотеки. – Из них отцы хорошие получаются.
Но только стоило представить семью с мужем-Сашкой, у Митрофановой от тоски сразу начинало зубы ломить. И Саше она отказала. Решила еще подождать. Все надеялась, что женихов в ее жизни встретится немало. Однако под глазами уже первые морщинки стали появляться – а замуж она так и не вышла…
Надя старательно изображала, будто все у нее в шоколаде. Говорила, что в современной жизни семейные ценности уже не котируются и что лучше быть одной, чем рядом с кем попало. И никому никогда не признавалась, до чего же ей надоело: каждый вечер ехать из утихшей библиотеки в вечно тихую квартиру.
– Ты, Надька, пластифицировалась, – как-то пошутил ее приятель Дима Полуянов.
– Ты имеешь в виду, остановилась в развитии? – холодно уточнила она.
– Нет-нет, ни боже мой, – испугался Димочка (он хоть и охальник, а краснеть еще не разучился). – Я не хотел тебя обидеть. Просто жизнь твоя уж по такой накатанной колее идет… Как тебе только не скучно: библиотека – дом, дом – библиотека?.. А всех развлечений – Родиона к ветеринару возить! Ты в ночные клубы, например, ходишь? Хоть иногда?
– Угу, – кивнула Надя. – Пять раз в неделю.
– Да ладно, – не поверил Димка.
– А оставшиеся две ночи – провожу в казино, – грустно усмехнулась она.
– А, так ты шутишь… – снисходительно хмыкнул Димочка.
…Дима Полуянов был сыном маминой коллеги. Начинали с того, что Дима (старше Нади на пару лет) помогал ей лепить куличики из песка. Потом произошла парочка поездок на отечественные курорты – мамы щебетали на лежаках, Надя с Димой – болтали или дрались у кромки моря. Дальше последовали школы – разумеется, разные, потому что в Москве такого сроду не бывает, чтобы коллеги по работе еще и жили друг от друга поблизости.
Поэтому встречи становились все реже, тон Димы – он уже превращался в подростка – все снисходительнее. А когда поступили в институты – пути и вовсе разошлись: Димка попал на блестящий и богемный журфак, Надя – поступила в скромный библиотечный.
Пару лет назад их дороги все же пересекались[3], и Надя очень радовалась, что они с Димой, как и в детстве, понимают друг друга с полуслова. И даже, дура, надеялась, что это их понимание перерастет во что-то большее, – но, увы, совместные дела кончились, и Дима снова исчез. И теперь, как ясно солнышко, появлялся на ее горизонте раз в несколько месяцев, выводил в бар, покупал дорогой коктейль, хвастался своими успехами… А потом подвозил ее до дома – и снова исчезал в своей интересной, насыщенной жизни.
…Их предыдущая встреча состоялась, Надя для интереса подсчитывала, девяносто три дня назад. Тогда, помнится, Димка хвастал командировкой в горячую точку и премией «Золотое перо», а она – радовалась за него и всячески нахваливала.
…А сегодня Полуянов опять позвонил и вытащил ее в очередной второсортный бар, и снова начал хвастаться. Весь вечер разливался соловьем, что поехал отдохнуть в Японию, и – надо же, как повезло! – подоспело шикарное цунами, и он не только лично спас чуть не сотню человек, но и написал о своих подвигах клевейшую статью, которую уж точно наградят званием «Репортаж века».
– Ну, а что у тебя, Надюшка? – поинтересовался Полуянов, когда запас его собственного красноречия иссяк.
– Да все как обычно, – слабо улыбнулась она. – Работаю.
– Перспективы? – потребовал Дима.
– Может, скоро заведующей залом назначат.
– Круто, – небрежно похвалил Полуянов. – Будешь тогда мне книжки редкие на дом давать. Под честное слово.
– Боюсь, не выйдет, – вздохнула Надя. – Я ведь не всей библиотекой стану заведовать, а только залом. А редкие книжки – они не в зале, а в фондах хранятся.
– Ну, и какой тогда смысл столь блистательной карьеры? – сразу скис Полуянов.
– Зарплату прибавят, – пожала плечами Надя.
– На сто рублей? – фыркнул журналист.
– На пятьсот, – поправила Надя.
– Н-да, озолотишься, – продолжал насмехаться Дмитрий.
Надя начала злиться. В конце концов, какой ты ни будь друг детства, хамить-то зачем?
– А ты что, можешь предложить что-то лучше? – поинтересовалась она.
– Я? Тебе?!
Он так опешил, будто она у него тысячу долларов в долг попросила. Впрочем, взглянул в ее обиженные глаза – и действительно призадумался:
– Н-ну… хочешь, я правда поговорю… Может, нам в редакцию секретарша нужна?
– Спасибо, Дим, но секретаршей я работать не хочу, – холодно отказалась Надя.
– Тогда, может, замуж тебя позвать? – небрежно спросил Полуянов.
Увидел, как окаменело Надино лицо, и тут же поправился:
– Шучу, шучу… Ладно, что мы все о грустном. Как Родион? Все жиреет?
Вот, в этом Полуянов весь. О замужестве (а вот за него бы, что уж скрывать, она пошла бы!) – говорит в шутку, а про здоровье таксы – спрашивает на полном серьезе. Главное только – не показать, как это ее задевает.
– Жиреет, Дим. Еще полкило прибавил. По лестнице вообще не может ходить – только на лифте.
– Да уж, такого жирдоса еще поискать, – кивнул Дима. – Мой кот, царство ему небесное, – и то куда меньше лопал.
(Нет бы ее похвалить – она ведь с прошлой встречи целых три килограмма сбросила.)
– А ты, Надюшка, что-то чахленькая стала, – вдруг заявил журналист. – Прямо тростинка.
– Заметно, что похудела? – вырвалось у Нади.
– М-м… да, видно, конечно, – слегка растерялся Полуянов. (Ничего, значит, паразит, не заметил!) – Стройна стала, как лань. Но главное – бледненькая какая-то. Ты хорошо себя чувствуешь?
Наде показалось, что в Димином голосе звучит искренняя забота.
– Да знаешь – действительно неважно, – призналась она. – Голова часто кружится, слабость какая-то. Настроение плохое…
Странное недомогание у Нади началось с месяц назад. Вроде бы все терпимо, ничего особо не болит, но вялость – как у древней старушки. Как бабушка из старого анекдота жаловалась: «Сяду – и сижу, сижу, сижу…»
Впрочем, договорить ей Дима не дал, перебил:
– Ну, тогда все с тобой ясно. Диагноз готов: депрессия. Или меланхолия. В общем, тоска. Знаешь, как лечить?
«Подожди, я ж еще недосказала», – хотела произнести Надя. Но тут заметила, как журналист украдкой взглядывает на часы, и поняла: Диме совсем неинтересно слушать об ее недомоганиях. В его жизни принято, что у девушек всегда все «о’кей».
– Ну, и как же, ты говоришь, лечить? – как можно беспечнее улыбнулась она.
– Записывай, – принялся балагурить Полуянов. – Первое. Утром, едва проснувшись, – бокал шампанского. Но только хорошего, «Моёт у Шандон», это как минимум. Второе. На завтрак – кофе с добрым коньяком, а потом – обязательно сигару. Лучше кубинскую…
Он снова взглянул на часы.
– Спасибо, Дима, я поняла, – перебила его Надя. – Завтра куплю все необходимые лекарства. И коньяк, и шампанское, и сигары. Но все-таки – у тебя ведь мама врачом была? Не осталось каких-нибудь знакомых – ну, в смысле, докторов? А то ведь в районную поликлинику идти, сам знаешь, бесполезно… Может, есть на примете хороший терапевт, но только чтобы не очень дорого?
– Ох, Надька, так это ж мама врачом была, а не я! – поморщился Полуянов. – А я от медицины – за сто миль держусь, не выношу этих микстурщиков-клистирщиков. Так что извиняй, подруга… Лечись лучше коньяком – здоровее будешь.
– Ладно, Дим, тогда я так и сделаю, – слабо улыбнулась Надя. – Ну, что – пойдем?
– Пошли, – не стал возражать Полуянов.
И они разошлись – чтобы опять не видеться как минимум три месяца.
А вечером, когда Надя пила на одинокой кухне зеленый чай, она вдруг почувствовала себя совсем нехорошо. В голове зашумело, в ушах – будто по стае комаров поселилось, перед глазами – странные красные всполохи… А с чего такая беда – непонятно. Выпила-то всего-то один коктейль, и выспалась, и обедала нормально…
Надя прошла в коридор, где в одном из шкафчиков хранилась аптечка (брела и с опаской смотрела на стены – они почему-то слегка покачивались). Извлекла градусник и тонометр, вернулась на кухню, принялась за диагностику. Но температура оказалось нормальной, давление – тоже вполне космонавтским. А с чего ей так плохо – так и не выяснилось. Хотя даже Родион почувствовал, что хозяйка расхворалась не на шутку, – тут же принялся «лечить»: пыхтя, взгромоздился сначала на маленький стульчик, а с него – перелез ей на колени, уткнулся мокрым носом в руку, словом, врачует изо всех сил, только что не мурлычет…
– И что со мной за ерунда, а, Родь? – спросила Надя собаку.
Родион поднял морду, грустно взглянул ей в глаза, тряхнул башкой: не знаю, мол.
– Может, вирус какой-нибудь? – предположила Надя.
Родя – вот ведь умный пес! – вдруг вытянул переднюю лапу, возложил ее на стол и коснулся градусника.
– Имеешь в виду, что температура нормальная? Значит, не вирус? – обрадовалась Надя.
И тут же, хоть свидетелей их разговора и не было, вдруг застыдилась: ну, что за ерунда – на полном серьезе с собакой беседовать?
– Ладно, Родя. Иди. Иди. – Она аккуратно сняла пса с колен, поставила на пол и даже легкое ускорение носком тапка придала.
Родион обиженно пошлепал прочь, а Надя решила так: чего зря ломать голову? Нужно просто сходить к врачу. Вот и все. Чего, спрашивается, она к Полуянову пристала – кроме знакомых его мамы, других докторов в Москве, что ли, нет? Вон, и по телику реклама постоянно идет, и в газетах полно объявлений. И медицинские центры, и целители, и все, что угодно. Конечно, придется за консультацию заплатить, и анализы, может быть, какие-то назначат – тоже не бесплатно. Но, в конце концов, не такая уж она и нищая. Даже с библиотечной зарплаты – и то удается понемногу откладывать, да и мамочкина, царствие ей небесное, сберкнижка до сих в неприкосновенности…
Надя прошла в бывшую мамину комнату, ныне превращенную в гостиную. Как всегда, на секунду задержалась перед портретом – мамуля в веселом, россыпь ромашек, платье и с застенчивой улыбкой.
– Одобряешь идею, мамуль? – тихонько спросила Надя.
И тут же снова себя одернула – что ж она, как психопатка какая-то, то с таксой, то с фотографией разговаривает?
Надя открыла ящик секретера, пересчитала свою заначку – на консультацию врача точно хватит, даже в самом разнаидорогущем медцентре. Снова вернулась в кухню, где на подоконнике всегда валялись бесплатные газеты с рекламой. Открыла, проглядела… Поликлиника «Парацельс»… «Добрый Доктор»… «Айболит 777»… ООО «Альтернативная больница»… Несерьезные какие-то названия. А вот это что? Солидное, в толстой рамке, объявление: «Клиника доктора Блохиной. Весь спектр медицинских услуг. Консультация врача по телефону – круглосуточно, бесплатно. Первичный прием – строго по записи, бесплатно. Телефон…»
Исчерпывающе, строго, по делу.
– Вот сюда и пойду, – обрадовалась Надя.
И тут же потянулась к телефонной трубке.
Родион – он так и не ушел в комнату, крутился подле ее ног в кухне – вдруг занервничал, заскулил. Но Надя не обратила на пса никакого внимания – она уже набирала телефонный номер.
Андрей Борисович Черкашин заказал машину на одиннадцать вечера – нужно было забрать юную подругу, Соню Перепелицыну, с очередного показа.
Время ужасно неудачное, можно сказать, самый разгар рабочего дня – в двадцать три тридцать в его казино проводилась лотерея, а на полночь были заявлены «Пенки» – модная девчачья группешка. Оба мероприятия, безусловно, требовали самого тщательного контроля – и Андрей Борисович очень надеялся, что успеет обернуться быстро и застанет хотя бы лотерейный хвостик. Впрочем, надеяться на юную подругу – дело гиблое. Как и встречать ее после модных показов. Сколько раз бывало – он приезжает точно в оговоренное время, а Соня еще не переодета, шляется в спонсорском платье, с полным сценическим макияжем. И глазами удивленно хлопает: «Ой, папочка, а ты уже здесь?»
Он набрал Сонькин номер – сплошь длинные гудки. Эту манеру девчонка недавно взяла – когда в модных местах оказывается, на его звонки не отвечает. Отговаривается тем, что трубка у нее, видишь ли, кондовая, с такой рассекать – только позориться. Намекает, ясное дело, что пора ей мобильник дарить, – хоть и совсем юное создание, а лапки уже цепкие.
«Ладно. Если сегодня хорошо послужит – справлю ей новый сотовый», – решил Черкашин, раздраженно слушая бесконечные гудки.
С Сонькой его свел девушкин менеджер, Марат, – с самыми лестными аттестациями: «Свежа. Умела. Дрессировке поддается», и Черкашин новым кадром был в целом доволен. Мозгов, конечно, у модельки совсем негусто, и характер дурной, взбалмошный, зато ножки, как полагается, от ушей, да и попка – выше всяких похвал. И энергетика молодая – а в его возрасте это важно, Мао Цзэдун потому так долго и коптил, что у него целый гарем с юными кисочками имелся.
«Хотя я бы с гаремом таких, как Сонька, не справился, – усмешливо подумал Черкашин. – И от одной-то сколько шума и треска…»
Да, положа руку на сердце, – и проблем тоже. Один Сонькин менеджер, Марат, чего стоит! Прежде чем заполучить девушку в пользование, Черкашин имел с ним непродолжительную, но емкую беседу, из которой вынес следующее: Сонька – это товар. Качественный, свежий и потому дорогой. Пользоваться товаром можно, но, упаси бог, нанести ему ущерб (варианты ущерба Марат определил такие: во-первых, синяки, подбитые глаза и прочие телесные, во-вторых – беременность, в-третьих – зараза, из тех, что через секс передаются).
Надменный тон, в котором с ним беседовал Марат, Черкашина возмутил – но условия использования товара показались вполне разумными. Впрочем, совсем не факт, что фингалами (как, впрочем, и залетом, и заразой) Соньку не украсит кто-то другой: девка-то наглая, нет бы сидеть при Черкашине смирненько – глазами по сторонам так и зыркает. Сколько учил ее – от посторонних даже цветочков не принимать – не слушает. Говорит капризно: «Я что-о ж, па-апочка, ду-ура? Как я цветов не возьму – мне ж их от души, за искусство, дарят?!»
Как же, за искусство – нашлась балерина. В этом их модельном мире от души ничего не бывает – все с дальним прицелом. Вот и приходится подбирать непутевую сразу после показов – чтоб не сбежала с очередным «букетчиком». А букетчиков при ветреной Соньке имелось изрядно, и особенно Черкашина некий Илюша бесил. Он этого Илюшу невзлюбил с первого взгляда. Молодой, прыщавистый – натуральный слизняк. Давно бы пора прижать к стенке и поговорить начистоту, да Илюша – видать, хитер и осторожен, никак не удается его припереть. За кулисами не появляется, после показов у служебного выхода не ждет. Приходит со своими букетиками погаными прямо в зал, дождется, пока Сонька по «языку» бедрами провихляет, – и тут же бросается к ней с цветочками. Сонька, ясное дело, сияет и улыбки Илюше дарит самые ослепительные – а тот приложится к ручке и сразу тикать. Вроде и действительно придраться не к чему – может, потому Черкашина этот сопляк так и раздражал. И Соньке об этом он говорил не единожды. Но та, дурында, только радовалась – ее икрой не корми, дай мужиков стравить. Виснет, заглядывает в глаза:
– Па-апуля! А когда вы с Илюшкой за меня дра-аться будете?!
Тьфу, морковина.
Черкашин вздохнул. Иногда, честное слово, про жену – пусть давно увядшую и тусклую, зато преданную – начинаешь думать почти с любовью.
Пропищал интерком.
– Андрей Борисович, машина у подъезда, – пропела секретарша.
Он взглянул на часы – без одной минуты одиннадцать – и еще раз набрал Сонькин номер. Снова длинные, безнадежные гудки. Нет, не хочет Сонька по своей «кондовой» трубке отвечать. Не хочет доставать устаревший мобильник из сумочки от «Прады» за пятьсот евро, его недавнего подарка.
Черкашин вышел из кабинета и велел секретарше:
– Марина, узнай – есть ли салоны связи, которые ночью работают.
– Должны быть, – кивнула та. – А что нужно?
– Нужно, чтобы сюда, в казино, прямо сейчас трубу подвезли.
– Какой фирмы, Андрей Борисович? – навострила карандашик секретарша.
– Не знаю я какой, – раздраженно ответил он. – Выбери сама, какие там у вас, у девчонок, сейчас в моде.
Да, тяжело с юными красавицами.
…Пока водитель быстро и умело пробирался сквозь ночную Москву, Андрей Борисович еще пару раз набрал Сонин номер. Наглых, длинных гудков наслушался вдоволь – и вдруг почувствовал: его начала охватывать ярость. И еще – не самое типичное для его возраста чувство – дикая ревность. Почему она так и не отвечает? Только ли из-за того, что немодного телефона стыдится? А вдруг девчонка опять с другим?! С очередным наглым «спонсором»? Или с этим хмыренком, Ильей, воркует, в потоке его комплиментов плавает?!
«Что ж, сам виноват. Сам так себя поставил, что она считает меня безобидным и смешным. Этаким добрым дедушкой. Рохлей. Безответным папиком, – накручивал себя Черкашин. – Но, может, уже пора? Не пришло ли время показать крошке, насколько она ошибается?»
«Добрый дедушка».
Этот имидж Андрей Борисович ковал годами и теперь тщательно оберегал. Его устраивало, что и Соня воспринимает его таким – но ровно до тех пор, пока девчонка не начала, как сегодня, его раздражать.
…А когда Черкашин добрался наконец до ресторана, где проходил показ, и нашел за кулисами Соньку, и она бросилась ему на шею (а в руках – очередной шикарный букет, и губы – припухли, явно от поцелуев), он убедился окончательно: с имиджем «мирного папика» явно пора заканчивать.
Глава 2
Все-таки деспот этот Марат: вот приспичило ему, чтобы они с Сонькой медицинские справки получили, – и хоть убейся.
Как Лера ни ворчала, что по врачам ей расхаживать некогда и вообще – она здорова, как конь, – Марат сказал жестко:
– Не хочешь – не ходи. Но тогда и в Италию не поедешь. Сто раз уже говорил: итальянцам нужно убедиться, что с тобой все в порядке. А иначе – приглашение не пришлют.
Так что пришлось тащиться.
Прием Лере и Соне назначили на вторник, к трем. (Нет бы с утра, чтобы школу прогулять!) Марат взялся подхватить их у Пушкина и лично, как съехидничала Сонька, «доставить на бойню».
Лера оделась скромно – к врачам же идут, не на дискотеку. А доктора, по своему занудству, видно, все одинаковые – что платные, что бесплатные. В районной поликлинике, например, подростковая врачиха «шалашовками» ругается, если юбка хоть на сантиметр выше колена.
Соньке же мозгов, как всегда, не хватило: вырядилась, как на свиданку с очередным «папиком», – мини, шпильки, чулки в сеточку и кофта в обтяжку. И раскрасилась, словно индеец, – будто не видит, что когда веки ярко-фиолетовые, то ее нос проблемный еще огромнее кажется. Даже Марат – всегда-то поощрял, когда девушки и в обычной жизни на высоких каблуках ходили, говорил, что тренировка никогда не помешает, – и то на Соньку цыкнул:
– Чего расфуфырилась?
– А вра-ачи? Кра-асавцы, очарова-ашки? – игриво пропела Сонька.
– Тьфу, дура, – фыркнул Марат. – Какие тебе красавцы?! Ты ж в гинекологию идешь, а там одни бабы работают.
– Неправда! – тут же заспорила Сонька. – У нас в районке гинеколог – дядька. Старый, правда…
– Ну, то ж в районке, – снисходительно пожал плечами менеджер. – За их три рубля спасибо, что хоть какого пердуна нашли.
Лера очень любила, когда Марат сбавлял свой вечно раздраженный, командирский тон и начинал разговаривать с ними «по-человечески». И тут же взялась поддерживать светскую беседу.
– Я знаете что недавно в «Молодежных вестях» прочитала? – поделилась она. – В какой-то станице в районные гинекологи вообще бывший зэк пошел. Подделал диплом и устроился.
Мама, кстати, сказала про статью, что это явная «утка». Но Марат – тот заинтересовался, поглядел с любопытством:
– И что?
Как раз подошли к машине; менеджер (явно перед прохожими рисуется) галантно распахнул перед симпатичными спутницами заднюю дверь.
– Полный абзац! – Лера постаралась, чтобы ухмылка получилась циничной. – Зэк этот, гинеколог, ласковый был, заботливый. Полюбила станица у него лечиться. Все доярки в город зачастили, за красивым бельем. А на прием – с шести утра очередь занимали.
– Многих осеменил? – с видом знатока поинтересовалась Сонька.
Тут уж даже Марат – а он к любым словечкам привычный – и то поморщился:
– Да придержи ты, Сонька, язык свой поганый!
Сел за руль, газанул. И снова к Лере обращается:
– Ну, и чем дело кончилось?
– Разоблачили, – вздохнула она. – Комиссия, что ли, приезжала… В общем, уволили зэка. А тетки местные чуть ли не на демонстрацию выходили, когда его выгнали. Пусть, говорят, и без диплома – а врач хороший, помогало его лечение. Хотя пользовал он только травками. Ромашку там прописывал или шалфей…
– Да уж, доброе слово и кошке приятно, – с философским видом заключил Марат. – Мне, что ли, тоже в гинекологи пойти? Вас, овец, у меня много – вот и буду всех осматривать…
Лера с Сонькой дружно фыркнули.
– Хотя на что там у вас смотреть – одни кости, – вздохнул менеджер.
До клиники оказалось два квартала, всего-то от Пушкина до Спиридоновки, чего было зря машину гонять – только что для понтов.
Вот уже и на парковку въехали, и Марат мгновенно посуровел – то бишь заговорил с девушками в своем обычном тоне:
– Все, козы, прибыли. Имейте в виду: место солидное, чтоб тихо мне, не орать, не галдеть.
– Это синонимы, – вдруг вырвалось у Леры.
– Что ты сказала? – прищурился менеджер.
– Синонимы, говорю: «орать» и «галдеть».
– Ладно, не умничай, – буркнул Марат. И посмотрел на нее, пожалуй, даже с уважением – или показалось?
Клиника Леру впечатлила – раньше-то она, как и Сонька, только в районку ходила. С чего это Марат расщедрился – в такие неслабенькие местечки их водить? Ступеньки на входе – мраморные, а входишь внутрь – и вовсе встаешь на зеркальный пол, хоть глядись в него и макияж подправляй. Стены белейшие, а по углам расставлены цветы – ухоженные, будто не в поликлинике растут, а в каком-нибудь миллионерском особняке.
Соньке интерьер, похоже, тоже глянулся – восторженно глазеет по сторонам, теребит Леру за рукав и шепчет:
– Во, блин! Прям музей…
Один Марат не растерялся. Широким шагом двинул к стойке, оттуда им уже улыбалась медсестра – тоже симпатяжка, такая и сама в модели может сгодиться, если съемки не для «Космо», а для какого-нибудь простецкого «Гламура».
– Валерия Летягина, Софья Перепелицына, – сообщил медсестре Марат. И зачем-то добавил: – Модельное агентство «Стиль и статус».
– Да-да, мы вас ждем, – кивнула медсестричка. И сладко, словно кошка на курятину, замурлыкала: – Девушек примет лично Ирэна Валентиновна, она освободится буквально через десять минут. Проходите, пожалуйста, пока в холл ожидания. Там телевизор, видео, журналы. Госпожа Летягина, госпожа Перепелицына – чай или кофе хотите?
Лера с Сонькой слушали медсестру во все уши: они, видишь ли, у нее не «девушки» и не «девчонки» – а госпожами стали, подумать только!
– Я выпью кофе, – с достоинством заявила Сонька. – Эспрессо, только чтоб не помои, а крепкий. Сахара два куска.
Лера перехватила надменный подругин взгляд, обращенный к медсестричке, и едва не фыркнула: «Попробовала бы ты так в районке поговорить. С бабками из регистратуры». И вежливо попросила девушку:
– И мне тоже эспрессо. – Потом не удержалась – не просто, как говорил писатель Чехов, «выдавить из себя раба»! – и прибавила: – Если, конечно, можно.
– Разумеется, можно, – улыбнулась медсестра.
Вдавила какую-то кнопочку и проворковала:
– В холл ожидания, два эспрессо.
– Как долго девушки будут заняты? – потребовал Марат. – Мне их ждать или как?
– Минуточку. – Медсестричка крутанулась на вертящемся стульчике, оборачиваясь к компьютеру: – Так… Первичный прием, ультразвуковое исследование, блок стандартных анализов… Полагаю, они освободятся часа через два.
– Ни фига себе! – возмутилась Сонька. – Почему так долго?! У меня в четыре сви… – Впрочем, быстро опомнилась – при Марате говорить о свиданиях было опасно. И жалобно взглянула на медсестру – спеси во взгляде как не бывало: – А нельзя как-нибудь ускорить? Пожалуйста…
– Сожалею, но быстрее, наверно, не получится, – виновато (хотя она-то здесь при чем?) произнесла медсестра.
А Марат оборотился к Соньке и хмуро буркнул:
– Ну-ка, ша тут! Будешь сидеть, сколько надо.
– Да ладно, я ничего, – тут же дала задний ход его подопечная. – Я просто спросила…
– Тогда мы пошли? – обратилась к Марату Лера.
– Валите, – милостиво разрешил менеджер. – Ждать вас не буду, поеду. Сами в агентство доберетесь. Чтобы к семи – как штык были. Опоздаете – штраф вкачу.
– Они успеют, – пообещала Марату медсестра.
А Сонька подождала, покуда менеджер обернется к выходу, и состроила ему в спину страшнейшую рожу. Медсестра – молодец, девчонка, соображает, что к чему – понимающе улыбнулась и пригласила:
– Пожалуйста, проходите в холл.
Под благожелательным взглядом регистраторши Лера с Сонькой продефилировали в «холл ожидания». Тут оказалось еще красивее, чем в приемной – стены обиты деревянными панелями, на полу, совсем по-домашнему, – ковер, по стеночкам – успокаивающие, глубокие кресла.