Затем принесли ножницы, веревочку, колечко, и молодежь принялась играть. Дух веселья и карнавала разлился по гостиной. Даже слуги, переменявшие блюда, задерживались в дверях и с улыбкой, отчасти снисходительной, наблюдали за господами.

* * *

Но все же Тиму было безумно интересно узнать – что стало бы с героем, не будь у него подарков в виде тех кораблей? Выжил бы он? Сумел бы наладить быт? Остался бы человеком или одичал?

И только отставной адмирал сидел в одиночестве за столом над своим бокалом. Он наблюдал за танцующей, играющей молодежью — и по лицу его была разлита зависть к чужой безмятежной юности и грусть по почти минувшей жизни… Впрочем, светлая печаль его была все ж таки отчасти приправлена ревностью. Своими дальнозоркими глазами, со стариковской проницательностью, он безошибочно подмечал, кто чем занят в гостиной, кто с кем говорит и какие на кого взоры бросает.



Слава богу, его Машенька казалась абсолютно холодной и к Лагранжу, и, самое главное, к Николаю. Она, конечно, была приветлива с ними обоими и даже кокетлива, как требовал того карнавал, — но в меру, как со старыми добрыми друзьями. «Да! Там если и было что — давно поросло быльем!» — уверился адмирал, утишая собственную ревность.

Олдвин проснулся от сильной головной боли. С тихим стоном ученый бритунец уселся и открыл глаза. Солнце тотчас больно ударило его лучами по зрачкам, так что Олдвин поскорее зажмурился опять. Он посидел так некоторое время, а затем все-таки повторил попытку взглянуть на мир.

Тем паче учитель, к примеру, не выказывал к его юной супруге никакого интереса. Он оказывал явные знаки внимания ее старшим сестрам, Елене и Ольге, — причем, с французской галантностью, сразу обеим. Графу даже пришла было мысль, что одна из сестер может составить Лагранжу партию. Конечно, брак с французом-учителем станет явным мезальянсом, но, что называется, за неимением гербовой… А он ведь собирается дать за сестер жены (Машенька упросила) хоть небольшое, но приданое. При экономном хозяйствовании на скромное существование Лагранжу с супругой хватит… Нет, нет! Замужество с учителем-иностранцем — вещь невозможная, оборвал свои размышления граф. Что скажут и о нем самом, и о его супруге в обществе? Только одно: так спешили сбыть с рук засидевшуюся девицу, что отдали ее первому встречному, человеку без роду, без племени, без состояния! Нет, решительно сказал себе Павел Иванович, о браке с Лагранжем нечего и думать.

На сей раз он лишь слегка приподнял веки и посмотрел сквозь ресницы.

В то время Николай, его сестры — Соня и Наталья, а также милая Машенька и кривоногий гусар составили другой кружок. В нем беспрерывно раздавались взрывы хохота, причем царил среди молодежи бравый полковник — в сущности, ненамного их старше. Павел Иванович снова с удовольствием отметил, что его юная супруга не выказывает ни смущения, ни волнения, находясь рядом с предметом своей девичьей страсти. Да, она поглядывала на Николая и смеялась его шуткам, но гораздо большее внимание уделяла гусару Л-скому. Вдруг заметив, что граф сидит в одиночестве, Машенька совершила то, что наполнило его душу тихой радостью. Она подбежала к нему и, низко склонившись над ухом, прошептала: «А ты знаешь, я ведь люблю тебя, мой Пашенька…»

И эти сладкие слова, обращенные к нему, стали последними, которые слышал адмирал в своей жизни… Он еще переживал это короткое объяснение в любви — любви спокойной, зрелой, уверенной; еще радовался тому короткому признанию, которое не променял бы на все вздохи страсти и горячечные клятвы… Как бы желая полнее прочувствовать объяснение, граф отпил из своего стакана… И вдруг схватился за горло, захрипел, а потом и повалился без чувств прямо на навощенный паркет…

Он находился под открытым навесом рядом с какой-то глинобитной стеной. Очевидно, это был тот самый кабак, где они вчера втроем выпивали. Кое-какие подробности начали всплывать в уме Олдвина.

Произошло всеобщее замешательство, которое сменилось судорожным движением всех присутствующих. К лежавшему на полу графу бросилась Машенька. Она рухнула на колени и приподняла голову супруга, обхватив ее руками. «Пашенька! Пашенька!» — шептала она, однако старый адмирал оставался без чувств. Лишь хрип доносился из его горла, а на губах запузырилась пена.

Кажется, все началось, едва только на улицах стемнело, В Аренджуне начинались дни большого рынка, так что город был полон народу. Приезжий люд заполнял площади и улицы, повсюду расхаживали вьючные лошади и верблюды, везде кричали грузчики с тюками на головах и переметными сумами через плечо. Сараи были забиты товаром, на постоялых дворах не оставалось места.

— Пустите, Марья Николаевна. — Лагранж решительно отстранил графиню и сам склонился над умирающим. Судорога прошла по телу графа. Голова его со стуком ударилась о пол. Пена на губах выступила еще обильней, сменилась рвотой — а через секунду Павел Иванович перестал дышать.

— Он умер, господа, — молвил учитель, распрямляясь.

Дни большого рынка всегда сопровождались выступлениями бродячих артистов, музыкантов, танцовщиков, так что эта публика также хлынула в город в надежде неплохо заработать на любопытстве здешних и приезжих ротозеев.

Крик «Не-ет!» раздался в гостиной. То кричала Машенька. Она снова пала перед супругом на колени, обливаясь слезами.

В дверях показалась перепуганная дворня. Общество в волнении и растерянности сгрудилось поодаль распростертого на полу тела графа и плачущей рядом с ним графини.

«Хлебным» было это время и для продажных женщин. Эти «богини любви», нарядившись в свои самые лучшие одежды и обвешавшись украшениями, расхаживали взад-вперед, раскачивая бедрами, или усаживались на ступеньках кабачков и харчевен, а то приходили к стенам сараев и там выискивали клиентов. В голодных до ласки мужчинах недостатка не было: караванщики, уставшие после долгого перехода, охотно покупали ночь, а то и нанимали женщин на весь срок ярмарки.

И тут Лагранж тихо проговорил — по-французски, чтобы не поняли слуги:

— Знаете, что, господа? Граф — отравлен.

Олдвин не помнил, чтобы они нанимали кого-то из проституток. Кажется, одна или две увивались возле киммерийца, гладили его крепкие плечи и грудь, но Конан решительно отверг все их поползновения.



ПРОШЛО ТРИ МЕСЯЦА. 21 МАРТА 1840 ГОДА.

Он никогда не отказывался от женской любви, пусть даже мимолетной, случайной, но не признавал «любви» продажной. И едва одна из красавиц прошептала ему на ушко свою цену, как Конан взял ее под локти и, подняв, как ребенка или куклу, вынес за порог таверны.

Из письма Пьера Лагранжа,

домашнего учителя

Она, помнится, страшно обиделась и довольно долго после выдворения стояла на пороге, размахивала кулаками, трясла волосами и кричала какие-то обидные слова. Но варвар лишь засмеялся и опрокинул в свою необъятную глотку здоровенную кружку вина.

семьи К-ных, своему другу и коллеге в Москву

(писано по-французски):

Олдвин не вполне одобрял подобный образ действий. У ученого бритунца, разумеется, имелась на родине любовница. И, если подумать, то не одна, если служанка, с которой он завел бурный роман еще в подростковые годы, тоже может считаться «любовницей». В общем, он не мог бы сказать, что совершенно чуждается женщин.

…невзирая на то, что все ryajenye , присутствовавшие в тот момент в гостиной, не сомневались, что бедный граф стал жертвой отравления, нами решено было сохранить сей факт в тайне, дабы не бросать тень на почтенные семейства, представители коих оказались замешаны в столь отвратительные обстоятельства. Домашний врач К-ных, ничтожный пьяница, констатировал смерть О-ского от апоплексического удара. Разумеется, никакого вскрытия и исследования мертвого тела не проводилось. Старый адмирал был отпет в домовой церкви и похоронен на Никольском кладбище. Прекрасная юная вдова соблюла на тризне все правила приличия: была бледна и непрерывно плакала. Ее сердечный друг гусар Николя, обоюдная страсть которого с графиней ни для кого не являлась тайной, благоразумно держался от нее на приличном расстоянии и лишь изредка бросал на свою Мари пламенные взоры.

Вскоре огласили завещание графа. Как и следовало ожидать, все огромное состояние Павел О-ский оставлял своей супруге. В одночасье вдова становилась одной из богатейших женщин Русской империи! Воистину! Одно мановение руки! Потребовалось лишь взять с полки склянку с ядом и влить его в бокал бедной жертве, доверчивому мужу, — и она обеспечила всю свою будущность! Миг — и графиня стала свободной и богатой — а следственно, счастливой.

Изгнание шлюх Конаном показалось Олдвину мерой в некоторой степени преждевременной. Возможно, кому-то из спутников варвара и хотелось бы воспользоваться любезным предложением дамы. Предположим, ради изучения. Невозможно ведь написать книгу о простонародных развлечениях, если пренебрегать такой важной составляющей частью этих развлечений, как отношения с продажными женщинами.

Только Чарли мог ответить на этот вопрос. Обуреваемый мрачными мыслями, Стенли Паркер доехал до бульвара Жискара д\'Эстена. Он старался припомнить места, где бывал Чарли.

Ты спросишь меня: отчего я уверен, что коварной преступницей явилась именно Мари, а не кто-то иной, находившийся в тот вечер в зале? Я много размышлял о сем предмете — и теперь уверен в своем выводе. Мне помогли две великие науки, логика и психология, а также истории интриг и отравлений, начиная с древних Афин и семейства Борджиа, и методы знаменитого нашего сыщика мсье Видока, и книга мсье Офила «Яды и общая токсикология». Все это поспособствовало найти разгадку преступления, невольным свидетелем которого я оказался.

Но киммерийцу, понятное дело, безразличны научные задачи, стоящие перед бритунским академиком.

* * *

Мне (и последующее завещание сие доказало) было очевидно, что единственным человеком, кому выгодна смерть старого графа, является его супруга. У нее имелся мотив — наследство и устранение старика-мужа. Ей было доступно орудие преступления. Буфет, в коем хранились различные яды, привезенные графом из его странствий, запирался на ключ, а его легко мог получить любой из проживающих в доме. Добавим, что именно графиня, вдова и наследница, последней подходила к бедному графу. Ничто не мешало ей в тот момент тайком влить в стакан супруга смертельное зелье.

— Я никогда не платил за любовь, — кратко сказал ему Конан. — И вам не советую этого делать, дружище. Если женщина берет деньги за ночь, проведенную с ней в постели, значит, все, что она говорит и делает, — ложь. Вы никогда не узнаете правды ни о ней, ни о себе, ни о чем на свете, если будете давать ей деньги за любовь.

Кроме того, напомню тебе, что на протяжении многих лет я являлся учителем Мари. Должен сказать, что меня всегда восхищала изощренность и изворотливость ее ума, даже в девичьем возрасте острого, как бритва. Ей хорошо давались естественные науки. Она увлекалась изучением природы и даже, как мне живо припомнилось после злодейского преступления, горячо интересовалась у меня всевозможными ядами и способами их воздействий.

Смертельно устав, умирая от жажды, Стенли Паркер огибал Плато[2], чтобы вернуться в Кокоди. Многочисленные лагуны, перерезающие кварталы Абиджана, и редкие мосты через них превращали каждое перемещение по городу в настоящую экспедицию.

— Но меня интересует их обычай, — пытался возражать Олдвин, красный, как вареный рак. Конану каким-то образом постоянно удавалось смущать его. — Я изучаю манеры и легенды…

Но зачем, спросишь ты меня, убийца пошла на преступление не в тишине усадьбы, наедине со своим несчастным супругом, а, напротив, во время нечаянного праздника, когда гостями их дома стали мы пятеро? Полагаю, именно в том и заключался ее дьявольский план. Смерть в тишине всегда вызывает подозрения. Когда свидетелем кончины человека — пусть старого, но физически крепкого — является одна лишь жена да, быть может, ее родные сестры, кривотолков не избежать. А тут гибель произошла, как говорят русские, na miru, pri vsem chestnom narode . Только благодаря своей наблюдательности и учености один я заметил расширившиеся зрачки умиравшего графа, судороги в его мышцах, обратил внимание на пену и рвотные массы, шедшие из его горла… Иначе русские, невысоко образованные, особенно в естественнонаучном смысле, и не заподозрили бы отравления. Баре солидарно, убеждая друг дружку, заключили бы, что гибель графа произошла от самых естественных причин.

Потеряв терпение, Стенли повернул к отелю «Ивуар» и ринулся к бару. От ледяного пива перехватило горло. Он был без сил, и все впустую. Чего только ему не предлагали, пока он носился по городу: шлюх, чучела ящериц, краденую слоновую кость, еле живого детеныша кобры. Все, кроме Чарли. Где-то в Трейшвиле Стенли лишился зеркала от своей машины. Мальчишка с невинными глазами, дьявольски ловко орудуя отверткой, буквально на глазах у него спер зеркало, но, как говорят африканцы: «Украсть у белого не значит украсть». Утолив жажду, Стенли Паркер поднял голову, и перед его глазами предстала внушительная фигура женщины из племени бамбара. Кусок желтой материи, или, как говорят в Африке, пань, доходивший до щиколоток, плотно обтягивал ее роскошные бедра! Африканка томно, как это умеют делать лишь женщины тропиков, покачивала ими всего в нескольких метрах от Стенли Паркера. Однако эта картина не рассеяла его тревоги.

— Она наврет вам с три короба, — засмеялся Конан, — и чем больше вы ей заплатите, тем необъятнее будет ее фантазия.

До встречи в Трейшвиле оставалось четыре долгих часа.

Кроме того, Мари, пошедшая на преступление в присутствии стольких свидетелей, имела, полагаю, одновременно и другую цель. Ведь если бы обстоятельства сложились для нее несчастливо и началось-таки расследование об отравлении мужа — что, конечно, маловероятно в столь дикой стране! — она сумела бы приписать собственное злодейство кому-то из нас — тех, кто делил с покойным графом его последнюю трапезу. Помимо того, у графини-убийцы нашлись бы и заступники, и благоприятные для нее свидетели. Елена и Ольга, присутствовавшие в зале, — ее родные сестры. Конечно, они, если бы потребовалось, дали бы обеляющие злодейку показания. В часы карнавала Мари, надо полагать, не без умысла, успела очаровать полковника Л-ского. Вряд ли он, дамский угодник, также не встал бы на защиту столь очаровательной особы. Соня и Наташа К-ны — подруги Мари с детства. А Николя… Что ж, Николя — ее возлюбленный, не смевший жениться на бесприданнице лишь по причине ее ничтожного материального состояния. Теперь же, после столь счастливого (для него) устранения старого графа, он единым махом получит и его жену, и его деньги! Естественно, если бы подозрение вдруг пало на возлюбленную Николая, он, как настоящий шевалье, не просто защищал бы даму сердца. Он мог быть настолько благороден, что взял бы преступление на себя… Сей вариант, полагаю, также держала в уме преступница…

Что произошло с Чарли?

Олдвин вздохнул.

Ты спросишь меня: а почему я не допускаю, что убийство мог совершить Николай? Ведь ему, при условии будущей женитьбы на Мари, тоже выгодна смерть графа… Однако за время, пока Николай был моим учеником, я сумел составить о нем полное впечатление. Юный князь К-н бесхитростен. Он настоящий офицер — прямой и честный. Думаю, его привела бы в ужас одна лишь мысль о коварном преступлении. Кроме того, Николай пробыл в полку более трех лет. В усадьбе несчастного графа он (как, впрочем, и я) ранее никогда не бывал. А ведь для убийства требовалось заранее прознать, где хранятся яды, и раздобыть ключи от шкапа, в котором они помещались… Нет, Николя решительно не убийца…

Чарли выполнял роль главной пружины в операции под кодовым названием «Руфи». Операцией руководил заместитель директора оперативного отдела, секретного подразделения ЦРУ.

— Ваша взяла, — сказал он. — Ума не приложу, почему вам всегда удается побивать меня в спорах. В конце концов, это ведь я — действительный член бритунской Академии, а не вы!

Кто ж еще мог бы претендовать на сию роль? Смехотворно записывать в убийцы пугливых, словно овцы, сестер-бесприданниц Елену и Ольгу. Слишком уж они трепетали пред графом, своим благодетелем. Кроме того, его смерть была им невыгодна: ведь Павел Иванович собирался составить их счастье — вывезти в Москву, выдать замуж и даже обещал пусть небольшое, но приданое.

За месяц до этого НСА[3] получило радиоперехваты, из которых следовало, что секретные службы Ирана готовили террористический акт против США на территории Сьерра-Леоне. Естественно, ЦРУ сосредоточило все свое внимание на этой маленькой стране, зажатой между Гвинеей и Либерией, в тысяче километров на северо-запад от Берега Слоновой Кости. Разведцентр ЦРУ в Фритауне, столице Сьерра-Леоне, не располагал материальными средствами для расследования. Операция была поручена абиджанскому центру.

Может быть, отравительницей стала одна из сестер К-ных? Сложно поверить… Ни у Сони, ни у Натали не имелось ни малейшей причины ненавидеть О-ского, ни малейшей заинтересованности в его гибели.

Стенли Паркер принял решение использовать возможность, появившуюся несколько месяцев назад, и послать на задание Чарли.

— Ну, бритунская Академия — это еще не весь свет! — заявил Конан. — Лично я одно время преподавал философию в Кхитае.

Может — рассмотрим совсем уж невероятную версию, — убил кто-то из слуг? Тоже исключено. Русские krepostnie — столь забитые и невежественные существа, что одна мысль поднять руку на «доброго барина» привела бы их в ужас…

Допив пиво, американец положил на стол тысячефранковую банкноту и вышел. Ему так хотелось сейчас скорее постареть на несколько часов.

У Олдвина вытянулось лицо, а киммериец безжалостно захохотал и потребовал у служанки еще один кувшин вина.

Итак, пользуясь методом исключения, заключаем еще раз: убийца — Марья Николаевна!

* * *

Стенли Паркер остановил свою «505-ю» на пересечении авеню 7 ровно в 9.00. В этой части Трейшвиля стояли в ряд квадраты жалких лачуг, до отказа набитые бедным людом, съехавшимся сюда со всех концов Африки в надежде на лучшую жизнь в этой относительно преуспевающей стране.

Что являет собой смерть графа, так сказать, с медицинской точки зрения? Я попытался, исходя из симптомов отравления бедного Павла Ивановича (а я воочию наблюдал их), определить, какой из ядов дала ему коварная отравительница. Вряд ли то был мышьяк — гибель от него, как описывают, более продолжительна и мучительна. Скорее всего причиной смерти стал яд органического происхождения. Возможно, один из недавно открытых химиками алкалоидов: морфий, или же атропин, или стрихнин. Впрочем, не сомневаюсь, что на планете существует и множество других, не известных пока современной науке ядов, и они также могли входить в коллекцию адмирала, которую он собрал в своих многочисленных странствиях. К примеру, есть свидетельства путешественников, что туземцы Южной Америки добывают из желез обитающих там лягушек-древолазов сильнейший яд — он способен, даже в самых ничтожных дозах, привести к мгновенной смерти… Ну, это к слову…

… Пробудившись после пирушки, Олдвин постепенно вспомнил все эти разговоры. Ощущение неловкости притупилось, а вот чувство досады — наоборот, стало острее. Кто он такой, этот Конан, чтобы решать за Олдвина, стоит ему нанять шлюху или не стоит?

Отель «Бабийя» был погружен в темноту, перед подъездом — никого. Американец насторожился. Обычно в это время здесь царило оживление. Его хозяин, тощий, как жердь, мавританец, гомосексуалист, принимал гостей в большой палатке на внутреннем дворике, попасть в который можно было, пройдя длинный грязный коридор. Стенли Паркер вышел из машины и только тогда заметил над названием отеля прибитую гвоздиками дощечку с надписью: «Закрыто по причине отпуска».



— Черт побери!

Олдвин повернулся в ту сторону, откуда вдруг донесся громкий храп, и обнаружил того, о ком только что думал, спящим. Конан лежал на охапке соломы, беспечно разметавшись во сне. Одна его рука выглядывала из-под навеса. Олдвин невольно позавидовал своему спутнику. Казалось, у киммерийца никогда не бывает ни головных болей, ни угрызений совести. Трудно представить себе нечто, способное лишить его сна.

Кроме того, против Марьи Николаевны имеется косвенная улика: уже после похорон несчастного графа мне довелось бывать в доме О-ских. И что же? Злосчастный шкап в гостиной был на месте, диковинные штуки за стеклом — тоже, однако ядов среди них не оказалось! Мне сказывали, что графиня велела заложить их в свинцовый ящик и закопать в тайном месте в саду. Возможно, конечно, то была простая предосторожность, дабы более никто не воспользовался, случайно или намеренно, заморской отравой. Однако скорее, я думаю, сей жест стал попыткой избавиться от веревки, служащей новоявленной леди Макбет напоминанием о повешенном.

Или, что вероятнее, желание скрыть любые связанные со злодеянием улики.

Должно быть, мавританец попал в тюрьму или умер от СПИДа. Паркер огляделся. Вокруг него на темном тротуаре кипела жизнь. Лампы-молнии освещали сидящих на корточках уличных торговцев, какие-то люди безмятежно спали прямо на асфальте, бесшумно двигались силуэты подозрительных типов. Трое молодых негров, сидя на краю тротуара, неподвижно уставились, словно кошка на канарейку, на его «505-ю». Хулиганье, готовое броситься на любую, самую ничтожную добычу, если будет уверено, что не получит отпора. Паркер внимательно вглядывался в темноту. Где же Чарли? Может, он пришел раньше и уехал, увидев, что ресторан закрыт? Стенли Паркер сел в машину, машинально проверил пистолет, спрятанный под рубашкой, несмотря на запрет местного центра ЦРУ. За исключением отдельных случаев, «case officers»[4] не имели права носить оружие... Однако лучше уж, чтобы постыдно изгнали, чем увезли на родину в цинковом гробу... Он включил фары. Трое хулиганов исчезли.

А вот третьего их товарища, Эана, нигде не было видно. Одвин даже нашел в себе силы встать на ноги и обойти трактир со всех сторон. Факелы, пылавшие ночью возле входа, зазывая посетителей, сейчас уже погасли и выглядели просто обугленными головешками. Они как будто тоже утомились после вчерашнего.

Нет, нет! Никаких сомнений! Мари было ради чего стараться. Три года назад из нищей барышни, живущей благодеяниями деспотичных дальних родственников, она превратилась в графиню О-скую. Теперь, злодейски отравив мужа, она явилась свету богатой и свободной гранд-дамой. И, я не сомневаюсь, она скоро обретет полное счастье со своим возлюбленным Николя — или другим юным и смазливым охотником за приданым!..

Девять часов пять минут. Если Чарли приходил, он еще вернется. Стенли закрыл окна, закурил и включил магнитофон. Проклиная Боба ван Хезена, Стенли думал, что из-за его рассеянности он сидит здесь и портит себе кровь.

Дверь стояла открытой настежь, в дверной проем видно было, как босоногий слуга в одной набедренной повязке прибирается после вчерашней пирушки. Вид у слуги был кислый.

ПРОШЕЛ ГОД. 2 ЯНВАРЯ 1841 ГОДА.

* * *

— Эй, приятель! — окликнул его Олдвин.

Из письма вдовы, графини Марии Николаевны

Половина десятого.

О-ской, другу своей юности Николаю К-ну,

Слуга поднял голову и устремил на посетителя недовольный взгляд.

Стенли Паркер кипел от бешенства. Строил все возможные гипотезы. Худшее, что могло случиться: те, кто гнался за Чарли, уже поймали его. Но он мог прийти на встречу раньше, не зная о том, что ресторан закрыт, и не захотел ждать один в этом месте, пользующемся дурной славой. Тогда он должен вернуться.

адресовано из Москвы в полк:

Внезапно американец вспомнил о троих неграх, которых он заметил раньше. Может, они связаны с теми, кто гнался за Чарли? Если да, то Чарли, увидев их, смылся. А может, он просто запаздывает? Африканцы не имеют понятия о времени. Но, как показалось ван Хезену, Чарли чего-то боялся. Он знал, что Стенли — его лучшая защита. Очень мало шансов, что он просто задерживается... Американец нервно курил, напрасно вглядываясь в темноту. Негры могли спрятаться в любом темном углу и оттуда тоже следить за ним.

— Скажи-ка, ты видел вчера меня? — продолжал Олдвин.

Итак, минул ровно год со дня ужасной смерти моего Пашеньки. Так же, как тогда, сегодня морозно, солнечно, весело. Тройки с ряжеными носятся по улицам Москвы, всюду смех и восклицания… Вот и закончен мой формальный траур, однако душа моя не перестает скорбеть… Я обещала дать ответ тебе ровно через год после гибели Павла Ивановича. Я постараюсь быть честной пред тобой.

В десять часов Стенли потерял терпение и включил двигатель. Он очень медленно ехал по направлению к бульвару Деляфос. Чарли знал его машину. Если он укрылся где-нибудь в темном углу, то даст о себе знать... Так Стенли доехал до большого бульвара, но никого не обнаружил — ни Чарли, ни троих черных хулиганов.

Слуга молча выпрямился. Он уставился на Олдвина как на умалишенного.

Ты умоляешь меня выйти за тебя замуж. Милый Николенька! Четыре года тому назад, когда я была почти ребенком, твоя любовь была для меня отрадой. Когда ты на коленях просил моей руки — один Бог знает, как мечтала я тогда быть с тобой! Как хотелось мне воскликнуть «да!» и какое напряжение душевных сил потребовалось, чтобы отказать тебе!.. Отказать — лишь во имя твоей семьи и той безграничной благодарности, которую я испытывала (и испытываю) ко всем вам — маменьке, сестрам, бабуленьке, покойному князю. Чувство долга оказалось тогда сильнее — но, боже мой, как же я страдала!..

Фары его автомобиля вырывали из темноты глинобитные стены домов, зелено-желтый неон зияющих витрин, язычки ламп-молний возле сидящих на корточках около своих лотков уличных торговцев. Их упорство преодолевало любую конкуренцию.

— Ну-ка припомни, — настаивал Олдвин. — Со мной был здоровенный верзила-варвар.

Но где же Чарли, черт возьми? Для очистки совести Стенли проехал еще раз перед отелем «Бабийя». Опять никого. Не выключая мотор, Стенли выключил фары, постоял какое-то время. Может, Чарли ждал его в одном из мест, где они обычно встречались раньше?

Однако время проходит, и меняет мир, и меняет нас. Замужество с графом, от которого я сперва не ждала ничего для себя хорошего, лишь отвращения и покорности, было, как видится мне сейчас, самой счастливой порой моей жизни. Бесконечная ласковость и приязнь покойного Павла Ивановича, его достоинство, живой ум и доброе расположение духа поначалу внушили мне уважение, вскоре его сменила любовь. Мне нравились часы и дни, которые мы проводили вместе, когда он уезжал по делам, я хандрила, когда раздавался вдалеке колокольчик его тройки, я радовалась и бежала к нему навстречу… И если прибегнуть к поэтическому сравнению, мое давнее чувство к тебе я бы уподобила жаркому факелу, который на короткий миг осветил мое тягостное существование. Однако он, увы, померк в моих глазах в свете яркого, ровного и ясного солнца, которое осветило всю мою жизнь с графом.

Слуга сказал:

Поразмыслив, Стенли Паркер признался себе, что те трое африканцев беспокоили его. Что они делали у закрытого отеля?

Прости, Николенька! Прости! И сейчас я — опять! — не могу ответить тебе согласием. Ты скажешь: но ведь граф мертв — а жизнь продолжается. Да, мой Пашенька ушел от меня. Но я до сих пор помню его. Каждое утро я встречаю мыслью о нем. Каждый вечер я провожу в молитвах о его душе…

— Да кого здесь только вчера не было, господин!

Он поднялся вверх по авеню Королевы Поку, по обеим сторонам которого располагались бордели, куда проститутки привозились из Гвинеи, Того, Камеруна, небольшие ресторанчики — «маки» — и дискотеки. Толпа зазывал выбивалась из сил, стараясь затащить в свое заведение редких клиентов. Стенли Паркер по-прежнему ехал очень медленно в надежде, что Чарли, если он был где-то здесь, заметит его машину.

Но не только память о покойном графе мешает мне отдаться тебе. Я знаю: мое замужество, особенно с тобой, станет в глазах общественного мнения еще одним свидетельством моей вины. Да и ты будешь немедленно зачислен людской молвой в злодеи.

Возле дискотеки «2001» высокая женщина из племени бамбара с умопомрачительным задом подвалила, пританцовывая, к его машине и с многообещающей улыбкой предложила:

А ведь существование мое и без того ужасно. Слухи о том, что граф был отравлен и именно я подала ему смертельное снадобье, широко распространились в обществе. Не в силах долее оставаться в месте, где произошла трагедия, я переехала в Москву. Однако и сюда доползла ядовитая молва о преступнице, отравительнице Мари О-ской! Ко мне не делают визитов. Мною манкируют на балах. Многие в свете открыто отказываются принимать меня. Говорят, что по Москве даже распространяются подметные письма, в которых меня называют злодейкой. Дело дошло до того, что даже дворовые уже шепчутся за моею спиной и отказываются мне служить!

— Меня ты, положим, не запомнил, но уж на киммерийца ты всяко не мог не обратить внимания! — заявил Олдвин. — Огромного роста, с черными волосами. Он выдворил из кабака женщину. Вынес ее на руках за порог и запретил входить внутрь.

— Иди, патрон. Совсем недорого, правда.

Ты вряд ли поймешь всю глубину моих страданий. Лишившаяся самого дорогого мне человека, оклеветанная, я нахожу спасение лишь в чтении Евангелия и молитвах. Ты пишешь, что сумеешь своей заботой и любовью исцелить мои раны. Нет! Я знаю: меня не сможет утешить ни один человек, ни один мужчина. Даже ты, Николенька.

Несомненно, вице-мисс СПИД-87.

Лицо слуги прояснилось.

Поэтому я приняла решение: удалиться от мирской жизни. Завтра, да, завтра я еду в Д*** пустынь. Мир был жесток и несправедлив ко мне — но я не держу на него зла. Испытания, обрушившиеся на меня, были необходимы. Они понадобились, чтобы я совершила правильный выбор. И я — выбрала. Выбрала не суету света, а свет души. И я буду молиться за этот мир, за всех вас — и за тебя, Николенька, конечно, тоже, как за одного из самых дорогих мне людей.

Все заведения, словно соревнуясь, изрыгали нескончаемую музыку: Касса, Туре Кунда; улица тонула в зажигательных ритмах, возбуждая даже проституток, переминающихся с ноги на ногу на тротуарах. Миновав последнего лотошника-мавританца. Стенли погрузился внезапно в полную темноту. Улица удовольствий кончилась. Люди спали прямо на тротуаре, в глиняных лачугах, крытых гофрированным железом. Издали их можно было принять за трупы.

— О, — проговорил он почтительно, — этот твой спутник, должно быть, великий воин.

Свое имение и дома я распорядилась продать, средства, полученные от них, и состояние, доставшееся от графа и теперь нимало мне не нужное, велела разделить на три части. Первая и вторая отойдут, поровну, моим сестрам Елене и Ольге. Третью же часть я завещала передать твоей маменьке, княгине К-ной, в память о ее благосклонности и доброте. Надеюсь, эти деньги помогут вашей семье наладить расстроенные дела, а впоследствии устроить счастье моим названым сестрам Наташе и Соне — да и тебе, Николенька.

Стенли Паркер в нерешительности снял ногу с педали. Куда теперь? Он вспомнил внезапно о небольшом заведении возле рынка Трейшель, куда иногда наведывался Чарли.

Прощай же! Прости за все.

— Ну вот, хвала богам, ты его запомнил! — обрадовался Олдвин. — Разумеется, он великий воин, и разорвет тебя на кусочки, если ты мне не поможешь.

Никакой вывески там, где, как думал Стенли, должна быть дискотека. Он вернулся на темные улицы, надеясь отыскать то, что искал. Подъехало такси, высадило пассажира и остановилось поблизости.

 Твоя Мари.

— Эй, шеф! Где «Бунти»?

Слуга медленно покачал головой.



Шофер не ответил. Американец вышел из своей «505-й», подошел к машине. Таксист так рванул с места, что Стенли едва успел отскочить в сторону, чтобы не быть раздавленным.

…Минуло более чем полтора века. Давно истлели в могилах косточки всех участников той давней святочной истории. Как же сложилась их судьба? Об этом мы можем судить по крупицам: из обрывочных слухов, темных преданий, дошедших к нам из позапрошлого века, и кратких записей в архивах.

Наверное, таксист принял его за ливанца, который хотел с ним расправиться...

— Великий воин никогда не разорвет меня на кусочки, потому что великий воин не снизойдет до такого ничтожества, как я. И я не налью тебе бесплатно выпивки, пока не проснется мой хозяин, а он будет отдыхать до полудня. Так что прощай.

Мария Николаевна О-ская постриглась в монахини под именем Марфа. Она провела свою жизнь в трудах и молитве, снискала уважение и любовь сестер и тихо угасла, с улыбкой на устах, на восемьдесят пятом году жизни, успев увидеть зарю столь несчастливого для России двадцатого века.

«Бунти» больше не существовало. Стенли снова направился на бульвар Деляфос; перед входом в Трейшвиль, возле ресторана «Ля Креоль» затормозил. Негр двухметрового роста услужливо открыл дверцу.

Князь Николай К-н в лето, последовавшее за своим вторым неудачным сватовством к Марии Николаевне, в августе 1841 года был убит в перестрелке с черкесами близ селения Ведено.

— Мне вовсе не нужна выпивка! — оскорбился Олдвин. — Благодарение Белу, я умею пить так, чтобы наутро не было никаких последствий… — В этот миг головная боль решила отомстить за себя и яростно стиснула виски бритунца своими железными пальцами, так что лицо его поневоле исказилось жуткой гримасой. — Насчет меня можешь не беспокоиться.

— Я поставлю машину, патрон.

Обе его сестры, Соня и Наташа, вышли замуж и прожили, каждая, долгую и счастливую жизнь. Они обзавелись многочисленным потомством. Известно, например, что Соня скончалась в городе Харькове в 1891 году, в окружении четверых детей, одиннадцати внуков и одной правнучки. (Именно она, та самая правнучка Сони, стала, в свою очередь, нашей прабабушкой — через которую эта история дошла, почти через два века, до нас.)

Хозяйка ресторана, креолка весом в сто двадцать килограммов, буквально раздавила Стенли в своих объятиях, дохнув на него пачулями, и зашептала в ухо:

— Я совершенно не беспокоюсь, господин, — заверил Олдвина слуга.

Евгений Л-ской, полковой командир Николая, вскоре после гибели своего молодого друга вышел в отставку, женился на прехорошенькой вдовушке, осел в ее имении в Псковской губернии, хандрил, пытался писать мемуары, стрелял вальдшнепов и отдавал должное настойке, в приготовлении которой его супруга достигла истинного совершенства, — от нее и помер, в 1856-м, на сорок четвертом году жизни.

— У меня новая официанточка из Бенина. Грудь, я тебе скажу...

— Слушай меня, умник! — зашипел Олдвин. — Со мной и киммерийцем был еще третий. Паренек помладше тебя. Ну, молодой мужчина, можно сказать. Лет двадцати, словом. Помнишь такого?

Елена, старшая сестра Марии Николаевны, получив от ушедшей в монастырь сестры гигантское состояние, неожиданно для всех вышла замуж за француза-учителя Лагранжа. Не успело шокированное общество осмыслить сие скандальное известие, как молодые уехали в Париж. С ними отбыла и сестра новобрачной Ольга.

Ресторан полон. Белые и черные дегустируют блюда якобы креольской кухни, звучит рояль, и певец поет надтреснутым голосом. Стены сплошь увешаны бесхитростными картинами. Между столиками, томно покачивая бедрами, снуют хорошенькие официантки с головокружительными декольте, одаривая посетителей дежурной улыбкой.

Жизнь их во Франции сложилась, как сказывали, несчастливо. Лагранж пристрастился к игре и дурным женщинам. Он промотал большую часть состояния обеих сестер и через три года, преследуемый полицией, сбежал в Южную Америку, прихватив все драгоценности жены. Елена в расстройстве заболела горячкой. Доктора объявили, что надежды нет.

— Видела сегодня вечером Чарли? — спросил Стенли Паркер.

Слуга моргал, и лицо у него было очень скучное. Было совершенно очевидно, что расспросы приезжего нагоняют на него тоску.

— Не видела. Будешь ужинать?

Елена на смертном одре причастилась. В последней своей исповеди она покаялась батюшке в самом тайном грехе своей жизни. Говорят, она написала покаянные письма и Софье, и Наташе К-ным. (Инокиня Марфа в своей обители в переписку не вступала.) Однако письма к сестрам до наших дней не дошли, и мы излагаем содержание последней исповеди Елены Лагранж своими словами, как передала нам его прабабушка.

— Да не помню я, господин, никакого паренька, — уныло протянул он.

— Нет, позже. Если Чарли появится, скажешь, чтобы подождал меня. Я вернусь.



Креолка заговорщически подмигнула ему:

— Я к тому, что может быть ты видел, куда он ушел, — продолжал Олдвин.

…Я была влюблена в него как кошка. Давно и взаимно. Еще с тех пор, когда жила с сестрами в семействе К-ных, а Лагранж был нашим учителем.

— Ладно, негодник...

Мы встречались с ним тайно. Никто не знал о нашей связи.

Стенли Паркер снова окунулся в зловонные горячие испарения, поднимающиеся от земли. Казалось, что сезону дождей не будет конца. Тревога росла в груди. Куда теперь? Он направился к бару, куда иногда заглядывал Чарли.

Слуга не ответил и вернулся к своей работе. Олдвин в бессильной ярости посмотрел на него. Но слуга слишком хорошо знал, что приезжий ничего не в состоянии с ним поделать. Кабачок закрыт, слуга занят своей работой, а Олдвин, коль скоро он ни за что не платит, не является клиентом, — следовательно, и нахамить ему можно безнаказанно.

Потом — какой удар по нашей любви! — мы оказались с ним разлучены. Мария вышла замуж за графа О-ского. Нам, вслед за нею, пришлось переехать в дом адмирала.

Его там не было. Проститутка-тоголезка схватила Стенли за руку и держала с такой силой, предлагая свое тело, что чуть было не оторвала рукав его рубашки. Стенли посмотрел на часы. Десять. Он уже начал терять всякую надежду. Оставалось заглянуть в «Сахарный тростник». Дискотека находилась в Трейшвиле, ее вывеска сверкала огнями совсем рядом. Портье — лысый атлет — радушно поприветствовал Стенли, и тот стал подниматься по узкой лестнице в надежде найти здесь Чарли. А вдруг?

Олдвин вернулся под навес в смутной надежде, что Эан уже появился там с рассказом о своих ночных похождениях наготове. Но Эана не было.

Однако моя страсть к Лагранжу не угасала. Встречи наши, после того как мы с сестрами переместились в Никольское, стали редки. У Пьера не было повода делать нам визиты. Мне нечасто удавалось вырваться из дома. И тем сильнее крепло мое чувство. Я не владела собой…

* * *

— Конан! — Олдвин потряс киммерийца за плечо.

Пьер говорил, что наша любовь обречена. Мы никогда не сможем быть вместе. Если только… Если только я не стану хозяйкой своей собственной судьбы. Лагранж исподволь внушал мне, сколь счастливо может перемениться наша жизнь, когда бы… Когда бы старый граф умер. «Твоя сестра никогда не забудет тебя и даст позволение на наш брак. И мы обеспечим свое счастье и вместе уедем», — говорил он мне.

Раздутый, словно реклама покрышек Мишелин, «qroto»[5], в национальной одежде мао почти такого же коричневого цвета, как его кожа, с маленькими, заплывшими жиром глазками, медленно и прилежно двигался по краю танцевальной площадки. Его толстые пальцы почти впились в бедра его партнерши с прической, похожей на спутник.

Однако Павел Иванович был здоров и крепок. Его естественной кончины нам пришлось бы дожидаться долгие годы. И тогда Лагранж — клянусь, я была как в тумане! — стал убеждать меня отравить старого графа. Благо заморские яды имелись в избытке в шкапу Павла Иваныча в гостиной, а ключ к нему был легко доступен. Я отказывалась наотрез.

Ответом ему было яростное горловое рычание. Можно было подумать, что на соломе спит не человек, а какой-то дикий зверь в обличье человека.

В зале играл ганский оркестр. Музыка громыхала так, что тряслись стены. Разговаривать было невозможно. Две певицы и трубач старались изо всех сил, можно было опасаться, что их легкие выскочат наружу. Оркестр считался лучшим в Абиджане...

Но потом… Старый адмирал повелел нам всем после Крещения отправиться в Москву — с тем чтобы выдать нас с Ольгой замуж. Это означало неминуемую разлуку с любимым — навсегда. Сердце мое разрывалось от мысли, что мы расстанемся.

Танцующие вошли в раж и не отлипали от танцплощадки. Кого здесь только не было: проститутки, студенты, белая молодежь, несколько негров, бизнесмены. Сидели тесно на диванчиках и на табуретах. Стенли Паркер заглянул во все углы, наконец подошел к бармену, с которым был знаком.

— Конан! — Олдвин не отступал.

И тогда я согласилась действовать. Я была как в дурмане. Правда, я наотрез отказалась своей рукой влить в питие графа отраву. Я лишь пообещала Лагранжу добыть один из заветных пузырьков.

— Чарли не видел?

Киммериец открыл глаза и вдруг улыбнулся.

Чтобы предварительно проверить действие ядов, француз однажды тайно, покуда Павел Иванович вместе с Машей и Ольгой были на прогулке, проник в наш дом. Я сказалась больной, мы остались с ним наедине, и я передала возлюбленному несколько снадобий.

Бармен отрицательно покачал головой.

Впоследствии он испытал их и указал мне, какое из зелий даст немедленный, безболезненный результат, и смерть адмирала покажется всем естественной.

— Сегодня вечером не видел, патрон. Убойный пунш?

— Мне снился великолепный сон! — сообщил он. — Будто я сражаюсь с одним великаном, и вот, когда я перерубил ему голень, он… — Тут он увидел Олдвина, помятого после вчерашних возлияний и встревоженного утренним открытием, и сразу омрачился. — Что-то случилось?

Именно Лагранж в тот святочный вечер убедил молодых К-ных и полковника отправиться, в виде ряженых, в наш дом.

— О\'кей.

Когда веселье было в разгаре, мой возлюбленный незаметно влил снадобье в стакан графу. Павел Иванович упал замертво. Это было ужасно!

— Возможно, ничего, — Олдвин пожал плечами. — Когда я проснулся, Эана рядом не оказалось.

Из темноты выплыл силуэт в бубу, смело потерся о спину американца.

Однако нас никто не заподозрил…

— А мне не предложишь стаканчик?

— Эан — взрослый человек, — сказал Конан. — И довольно симпатичный в глазах женщин. Так что в его отсутствий нет ничего удивительного.

А Лагранж умело, подметными письмами, шепотками и наветами, убеждал общественное мнение, что виною смерти графа стала вдова, моя сестра Маша. Я тысячу раз готова была ей открыться. Однако меня удерживала любовь к Лагранжу — ведь в случае моего признания неминуемо пострадал бы и он.

Вышколенный понятливый бармен нес уже два стакана. Девица уселась на табурет рядом со Стенли. Бубу цвета зеленых яблок прелестно облегало ее, подчеркивая груди, похожие на два маленьких снаряда, и необыкновенной формы высокие бедра. У девушки из племени бамилеке было круглое лицо, невероятно полные губы и деланно надменный вид. Выпив пунш, Стенли несколько расслабился — алкоголь подействовал.

В итоге Пьер с помощью интриг добился своей цели. Не в силах вынести позора, Мари удалилась в монастырь. Треть огромного состояния она оставила мне.

Оркестр заиграл медленный чувственный танец.

— Да, но… — Олдвин замялся.

Наконец-то моя мечта сбылась! Мы с Лагранжем обвенчались и уехали в Париж…

— Потанцуем, — бамилеке наклонилась к Стенли.

— Что? — Конан выглядел удивленным. — Что-то не так?

Однако деньги и любовь, добытые ценою убийства и позора, не принесли мне счастья…

Она прижалась всем телом к партнеру, обвила его шею руками, томно покачивая тазом. Однако Стенли оставался равнодушен к ее уловкам. Голова его была занята совсем иным. Он еще и еще раз перебирал в уме все варианты, стараясь угадать, где мог быть Чарли. Девица прижималась к Стенли Паркеру все теснее. Если бы он предложил ей три пунша, отвез домой, подарил тройку бубу, она полюбила бы его на всю оставшуюся жизнь. Музыка умолкла, и девица решительно повела его к диванчику в глубине зала, где в полной темноте любовные утехи, вечные как мир, расцветали пышным цветом. Чарли знал, что «Сахарный тростник» — это одно из тех мест, где он может найти Стенли. Значит, стоило немного подождать, внимательно следя за входной дверью. Стенли Паркер расслабился. Здесь было не так шумно. Девица в зеленом бубу, пользуясь темнотой, исподтишка положила руку между ног своего соседа. Все с тем же высокомерным видом ловко заработала пальцами, и очень скоро плоть Стенли Паркера отреагировала. Бамилеке тут же бросила на него косой взгляд.

Ах, Маша, простит ли она меня?.. Умолите за меня сестру о прощении… Простите и вы, бедный Павел Иванович… Скоро, совсем скоро и я отправлюсь туда, где пребывает ваша душа…

— Эан такой беззащитный… Он почти двести лет не жил среди обыкновенных людей. Он мог позабыть о том, как это опасно.

— Я тебе нравлюсь?

Господи, прости и помилуй мя, грешницу…

Если бы не СПИД. Стенли, не раздумывая, овладел бы этим великолепным телом.



— Эан двести лет жил среди чудовищ и сам был чудовищем, — резко возразил Конан. — Полагаю, это тоже довольно опасно, не так ли?

— Да, — вежливо ответил он, — но у меня нет времени.

Он положил на столик две тысячефранковые бумажки и встал. Девица последовала за ним. Он уже был у своей машины, когда она снова ухватила его за рукав:

— Да, — согласился Олдвин и тут же строптиво добавил: — Однако вряд ли так же опасно, как иметь дело с обычными людьми.

— Ты меня не берешь?

Конан засмеялся.

Стенли обернулся, раздраженный ее настойчивостью. Девица воспользовалась моментом, тут же прильнула к нему и стала тереться о его все еще возбужденную плоть. Он и глазом не успел моргнуть, как девица расстегнула молнию на его брюках, обхватила его плоть всей пятерней и принялась решительно раскачивать.

Двое негров, проходившие мимо, смотрели на пару горящими глазами.

— Сразу видно, что вы академик! Вас, кажется, не переспоришь.

Взбесившись, Стенли Паркер грубо оттолкнул ее.

— Меня этому учили, — скромно признал Олдвин. И тут же добавил: — В любом случае, меня тревожит его отсутствие. Может быть, нам следует поискать его?

— Я же тебе сказал, что спешу. Пошла вон!

— Ты же мне сказал, чтобы я пришла, патрон, — в голосе девицы появилась злоба.

— Позже, — зевнул Конан. — Сперва подождем. Возможно, он скоро вернется и расскажет нам, что влюбился. Или мы увидим его возле позорного столба на городской площади с надписью «Вор» на груди.

Она повернулась к двум неграм, призывая их в свидетели на своем диалекте. Они тут же приблизились с угрожающим видом. В доли секунды Стенли Паркер оценил обстановку.

С этим он вновь растянулся на соломе.

Ничего не стоило получить удар ножом в живот. Он вынул тысячефранковую бумажку и вложил ее девице в руку.

— Вот, иди.

Олдвину удалось растолкать Конана только к полудню. Тревога бритунца росла. От Эана по-прежнему не поступало никаких известий. Кабачок уже открылся, но после утреннего разговора с грубым слугой Олдвин решительно не желал заходить туда.

— Это все, что ты мне даешь? — жалобно заныла она.

— Я ни глотка больше в этом месте не выпью! — объявил он.

В руке одного из негров сверкнул нож.

— Патрон, дай, что должен, она хорошая девушка.

— Нам и не придется, — успокоил его Конан. — В честь праздника, полагаю, на всех перекрестках будет даровая выпивка.

Ни слова не говоря, американец взял левую руку негра и положил на то место, где под рубашкой была рукоятка пистолета.

Негр понял и отскочил, словно его укусил скорпион, вытаращив от страха глаза.

— Даровая выпивка, как правило, очень дрянного качества, — нахмурился бритунец.

— Холодный металл, холодный металл!

— Возможно, в Бритунии так оно и обстоит, — засмеялся Конан, — но мы в Заморе, здесь любое вино недурно, даже самое дешевое. Что, от Эана нет вестей? По-моему, он всерьез влюбился.

И оба растворились в ночной темноте. В Трейшвиле убивали друг друга легко. Каждое утро мусорщики находили трупы воров. Их убивали палками ночные сторожа. Ни те ни другие не уступали друг другу в жестокости. Девица в зеленом направилась к «Сахарному тростнику», зажав в кулаке свою тысячу. Стенли Паркер выругался сквозь зубы.

Проклятая страна, проклятая профессия!

— В проститутку нельзя влюбиться, — нахмурился Олдвин.

Чужая тайна фаворита

Садясь в свою «пятьсот пятую», Стенли увидел прямо напротив, на соседней улице, мигающий голубой свет. «У Зорбы».

Даже у гения бывают ошибки. И у президента. И у благотворителя. Давно известно: богачи раздают свои миллионы с единственной целью — замолить грехи.

Конан подтолкнул его кулаком в бок, так что бритунец потерял равновесие и едва не упал.

Хозяин заведения, Зорба, подонок неопределенной национальности, импортировал проституток изо всех стран, даже из Колумбии. Но он знал все, что творится в Трейшвиле.

Паркер пересек улицу и вошел в бар. Что-либо увидеть было невозможно.

Конечно, ошибки бывали и у меня — не гения, не правителя, не мецената. Обычного человека. Я не стану оправдываться. Просто задам вам вопрос. А вы сами были молодыми? И неужели никогда не теряли голову — от любви ли, от ненависти или потому, что элементарно перебрали со спиртным? И вас никогда не охватывало желание перевернуть этот мир, взорвать его скучные, мещанские устои? А возможно, вас предали, и вы мстили. Или, не выбирая средств, завоевывали чью-то любовь. Еще ведь бывают роковые случайности. Когда, допустим, вы за рулем, за окном темный вечер, и дождь со снегом, и на дороге слякоть, а вы устали и, конечно, даже не подумали протереть перед поездкой фары… И, скорее всего, вам повезет. А если нет? Если на ваше небрежение наложится еще одна случайность, роковая — какой-нибудь шустрый ребенок, которому лень дойти до пешеходного перехода? И все, готово. Да что рассказывать! Прокатитесь, ради интереса, до ближайшей к вашему дому колонии и увидите сами, сколько там обычных людей. Которым просто не повезло. Неудачливых водителей. Или врачей, кто поставил — не со зла! — неправильный диагноз. Или, скажем, бухгалтеров, чья единственная ошибка лишь в том, что они слишком доверяли начальникам…

— Не стоит говорить о том, чего не знаете, — сказал варвар. — Но вы правы, дружище, Эану уже следовало бы появиться здесь. Пойдемте-ка побродим по городу. Может быть, мы его встретим. Должно быть, он угодил в какой-нибудь разбойничий притон, где у него отобрали всю одежду, и теперь он, голый, скрывается от людских глаз.

Мужчина и женщина топтались на месте, они прилипли друг к другу, словно две собаки во время спаривания. Пьяницы всех цветов кожи сидели и стояли у стойки бара. Проститутки скучали на диванчиках в ожидании клиентов. Патрон вышел навстречу Стенли и пожал ему руку.

Да и живем мы с вами отнюдь не в тихой, респектабельной Европе. Это у западников все незыблемо и стабильно. Люди по тридцать лет честно выплачивают кредит за дом и традиционно заканчивают жизнь в чистеньких, пахнущих розами приютах. В тех же самых, где когда-то доживали свой век их собственные родители. А у нас — то коммунизм, то перестройка. То путч, то кризис. И боги меняются кардинально: только что был Ленин, и все равны. А потом вдруг сразу: золотой телец, и если ты без денег, то подыхай, никого не волнует.

Однако сколько они ни бродили по Аренджуну, сколько ни заглядывали в кабачки и ни расспрашивали всех встречных, — никто не видел Эана и никто не имел даже малейшего предположения о том, что могло бы с ним случиться.

— Выпьете стаканчик?

Случись сейчас Страшный суд, безгрешным не признают никого. Причем те, кто отбывает наказание по закону, окажутся не самыми страшными преступниками. В тюрьме сидят неудачники. Или глупцы. А грешившие расчетливо и обдуманно как раз преуспевают. И более всего успешны те, кто шел к своим целям напролом. Кто не оставлял свидетелей и не брал пленных.

— Возможно. Я ищу Чарли. Не видели его?

Потому и я не собираюсь всю жизнь каяться из-за своего единственного, по глупости случившегося, проступка. Да, получилось подло. Да, пострадали люди. Но что наша жизнь, как не череда ошибок?..



Выражение лица Зорбы изменилось едва заметно.

* * *

* * *

— Нет. Сегодня вечером не видел.

Я предан своему хозяину безусловно.

Стенли Паркер сразу же понял, что он говорит неправду. К горлу подкатил комок. Все это ему не нравилось Плохо, очень плохо. Он отступил и вышел. Одна из девиц вскочила со своего места, догнала его уже на тротуаре.

Я принимаю, что шеф жесток, часто груб. Может вскипеть, накричать. Даже убить. Имеет право. Невозможно иначе — коли управляешь огромной империей, то в ней, как в любом государстве, достаточно и врагов, и вредителей, и просто лентяев.



— Шеф, Стен!

Но даже у столь сильного, неординарного человека есть своя ахиллесова пята. Его сынок. Матвей. Вот уж кто полная противоположность отцу! Нерешительный, трусливый, подленький. Даже и выглядит, будто неродной: хлипкий, сутулый, близорукий. Только если шеф, несмотря на всю свою занятость, два раза в неделю обязательно качает мышцы в спортзале, то Матвейке подобного и в голову не приходит. Зачем? И без того вокруг вьется полно девчонок — из тех, кто наслышан о папочкиных богатствах и только и мечтает наложить на них свои цепкие лапки.

Он остановился. Протитутка из Чада, по имени Арлет работает у Зорбы. Очень красивая девушка из племени тубу. Светлокожая, с печальными глазами лани. Говорили, что она ВИЧ-инфицирована, но ее клиенты об этом не знали. Американец улыбнулся ей.

Когда Эан очнулся, он обнаружил, что ему трудно пошевелиться. Сперва он решил было, что все дело в лишней выпивке и что это от избытка спиртного у него окоченело все тело. Но затем негромкий звон подсказал ему иной ответ. Эан вздрогнул всем телом от ужаса. В первое мгновение ему почудилось, что все это — лишь страшный сон, что сейчас он очнется и увидит правду: он спит на соломенной подстилке под навесом из листьев, на задах дешевого кабачка, где они с Конаном и Олдвином куролесили всю ночь.

— Я спешу, Арлет.

Я не вправе осуждать своего начальника, хотя, возможно, ему и следовало в свое время уделять сыну больше внимания. Заниматься с ребенком, пока тот рос, читать ему книжки, брать на футбол. Но когда твой день расписан по минутам с семи утра и вплоть до полуночи, трудно возиться еще и с ребенком. Да и Матвея, я думаю, никакие занятия с папой не спасли бы. Он порочный от самого рождения. Природная отбраковка, генетический сбой. Я начал вытаскивать его из разных передряг уже в школе. Прогулы, драки, мелкие кражи… А со старших классов — еще и выпивка, «травка», проблемы с девчонками… С ними у Матвейки никогда не получалось. Постоянно откупался от каких-то беременностей, менял номера мобильников, прятался по друзьям. А иногда и вовсе просил, чтобы его очередную соплюшку выгнал я. Начальник охраны отца…

Но звон и непонятная тяжесть в руках и ногах сопутствовали каждому его движению. В конце концов Эан открыл глаза и увидел железную решетку.

— Я не за этим. Мне надо кое-что тебе передать. Я видела твоего приятеля Чарли.

Шеф, умный человек, конечно, понимал, что за ничтожество на самом деле его сын. Но никогда не отступался от Матвея. Даже когда тот, залив глаза, сбил на отцовской машине пешехода. Или, тоже спьяну, перебил витрины в роскошном бутике. Скольких моему боссу это стоило нервов, и седых волос, и денег, конечно… Но что поделаешь: голос крови. Родной сын. Не наплюешь, на зону не сбагришь.

Стенли Паркер остановился, как вкопанный.

Он находился в клетке. И это было еще не все. Его руки и ноги были закованы в цепь, свободный конец которой крепился к полу клетки.

И даже последним — самым последним! — желанием шефа было не сохранить и приумножить империю, но отомстить за сына. За никчемного, не сделавшего за всю свою жизнь ни единого доброго дела Матвейку.

— Он здесь был очень рано. — Как все африканцы, она имела смутное представление о точном времени. — Чарли был чем-то очень обеспокоен. Он тебя искал и сказал, что едет снова на авеню Королевы Поку.

А воля шефа, даже если я с ней не согласен, для меня закон.