Клэр Норт

Прикосновение

Claire North

TOUCH



© Claire North, 2015

© Перевод. И. Моничев, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2017

Глава 1

Жозефина Цебула умирала, хотя умереть должна была я. Она получила две пули в грудь, одну в ногу. Казалось бы, на этом все должно было закончиться, однако стрелок перешагнул через ее готовое испустить дух тело и продолжал искать меня.

Меня.

Я съежилась внутри какой-то женщины с опухшими лодыжками и мягкими вялыми запястьями, наблюдая, как умирает Жозефина. У нее посинели губы, кожа побледнела, кровь вытекала из раны, будто нефть из скважины. При каждом выдохе, по мере того как кровь наполняла ее легкие, изо рта у нее появлялась розовая пена. Убийца уже двигался дальше, приподняв пистолет, высматривая подмену, прыжок, контакт, кожу, но публика на станции сейчас напоминала огромный косяк сардин, бросившихся в разные стороны при появлении акулы. Я побежала вместе с толпой, споткнулась в непрактичной обуви, не удержала равновесия и упала. Мои пальцы коснулись ноги бородатого мужчины, седого, в коричневых брюках, который, вероятно, совсем недавно весело качал на коленях своих избалованных внуков. Но сейчас с искаженным от страха лицом он бежал, расталкивая незнакомых ему людей локтями и кулаками, хотя был, несомненно, очень добрым человеком.

В такие моменты используешь все, что можешь, и все сгодится. Я плотнее стиснула его голень и прыгнула, беззвучно проникнув ему под кожу.

На мгновение я почувствовала себя неуверенно. Я только что была женщиной и вдруг стала мужчиной. Старым и испуганным. Но у меня теперь были крепкие ноги и полные воздуха легкие. Усомнись я в этом, не сделала бы ни движения. Позади меня женщина с опухшими лодыжками издала вскрик. Стрелок повернулся, оружие на изготовку.

Что он видит? Женщина упала на лестнице, а добрый старик пытается ей помочь. На мне белая шапочка хаджи. Я думаю о любви к своей семье, и доброту в уголках моих глаз не способен стереть никакой ужас. Рывком я подняла женщину на ноги, потащила ее к выходу, а потому убийца разглядел только мое новое тело, но не меня саму, и отвернулся.

Женщина, которой я была всего секунду назад, немного пришла в себя и всмотрелась в мое незнакомое лицо. Кто я такой? Почему решил помочь ей? Ответа она не находила. Ею владел только лишь страх. С воем испуганной волчицы она оттолкнула меня, оцарапав мне подбородок, и, вырвавшись из моих рук, побежала. Вверх, к квадрату света у начала лестницы – к полиции, к солнцу, к спасению. А позади нее был мужчина с пистолетом, с темно-русыми волосами и в пиджаке из синтетической ткани. Он не бежал, не стрелял, он только искал, искал кожу.

На ступенях растекалась кровь Жозефины. Кровь в ее горле издавала звук лопавшейся сладкой жареной кукурузы, едва слышный посреди шума станции.

Мое тело тоже было готово броситься бежать, тонкие стенки изношенного сердца часто ударялись о ребра впалой груди. Жозефина встретилась со мной взглядом, но она не узнала меня.

Я повернула назад. Подошла к ней. Встала на колени рядом, сжала ее руку у раны, что находилась ближе к сердцу, и прошептала:

– Ты выживешь. С тобой все будет хорошо.

В туннеле показался приближавшийся поезд. Я удивилась, что никто пока не догадался остановить движение. Впрочем, первый выстрел прозвучал всего тридцать секунд назад, и требовалось гораздо больше времени, чтобы все понять. Значительно больше, чем пережить эти полминуты.

– С тобой все будет хорошо, – солгала я Жозефине, шепча по-немецки прямо ей в ухо. – Я люблю тебя.

Вероятно, машинист прибывшего поезда не видел крови на ступенях, не разглядел матерей, прижимавших к себе детей, прятавшихся за серыми колоннами или ярко подсвеченными торговыми автоматами. Хотя он мог все заметить, но, уподобившись ежу, впервые увидевшему на дороге огромный цементовоз, настолько оцепенел, что оказался не способен на самостоятельное решение. В конце концов выучка взяла верх над непредвиденными обстоятельствами, и он начал торможение.

Слыша полицейские сирены наверху и видя поезд внизу, стрелок еще раз оглядел станцию, не нашел то, что искал, развернулся и побежал.

Двери поезда открылись, и он впрыгнул в вагон.

Жозефина Цебула умерла.

Я села в поезд вслед за убийцей.

Глава 2

За три с половиной месяца до своей смерти, когда пальцы незнакомого человека сжимали ее руку, Жозефина Цебула сказала:

– Это будет вам стоить пятьдесят евро в час.

Я сидела на краю гостиничной кровати, вспоминая, почему мне не нравился Франкфурт. Несколько красивых улиц были тщательно восстановлены после войны мэром, испытывавшим несокрушимую гордость за свой город, но время бежало чересчур быстро, город нуждался слишком во многом, а потому пришлось спешно возрождать четверть мили типичного немецкого китча, ознаменовавшего когда-то безвозвратно потерянную культуру, утраченный сказочный исторический архитектурный облик. Остальное тоже представляло собой монотонно скучные прямоугольные постройки в стиле 50-х годов, возведенные людьми, слишком занятыми другими заботами, чтобы придумать нечто более замысловатое и интересное.

И теперь серые железобетонные менеджеры компаний сидели среди серых железобетонных стен и обсуждали, скорее всего, тоже железобетон, поскольку о чем еще можно с энтузиазмом совещаться во Франкфурте? Они пили едва ли не самое плохое пиво, какое только можно найти во всей Германии, в самых скучных барах Западной Европы, ездили на автобусах, ходивших точно по расписанию, платили тройной тариф за поездку в такси до аэропорта, чувствовали себя вымотанными уже по прибытии сюда и радовались, улетая домой.

И здесь же находилась Жозефина Цебула, сказавшая:

– Пятьдесят евро. Цена не обсуждается.

– Сколько тебе лет? – спросила я.

– Девятнадцать.

– Сколько тебе лет на самом деле?

– А сколько вам будет угодно?

Я рассмотрела ее платье, выглядевшее достаточно дорогим: тонкая ткань была местами намеренно надорвана, что являлось последним писком моды. Застежка-молния располагалась сбоку, упираясь ей в ребра и обрисовывая выпуклость небольшого животика. Сапоги туго стягивали икры, причиняя очевидное неудобство, поскольку плоть под коленями буквально вываливалась из них округлыми кольцами. Каблуки тоже казались высоковатыми для ходьбы и мешали даже нормально сидеть. Мысленно я сняла с нее всю эту безвкусицу, заставила поднять подбородок чуть выше, смыла дешевую краску с ее волос и пришла к выводу, что, вообще говоря, она была красива.

– Откуда ты родом? – спросила я.

– А что?

– У тебя не чисто немецкий выговор. Полька?

– К чему столько вопросов?

– Ответь на них и получишь триста евро прямо сейчас.

– Сначала покажите деньги.

Я выложила деньги – одну за другой несколько новеньких бумажек достоинством в пятьдесят евро – на пол между нами.

– Мне достанется только сорок процентов.

– У тебя плохой сутенер. Это грабеж.

– А вы не из полиции?

– Нет.

– Священник?

– Ничего подобного.

Ей хотелось смотреть на деньги, гадая, сколько еще осталось в моем кошельке, но она не сводила с меня глаз.

– Тогда кто же вы?

Я задумалась.

– Пожалуй, путешественник, – ответила я после паузы. – Хочу сменить обстановку. У тебя на руках пятна. Колешься?

– Нет. Кровь сдавала.

Это была ложь, причем такая, что не стоило даже вступать в дебаты по этому поводу, – откровенно слабое вранье и по задумке, и по исполнению.

– Могу я взглянуть?

Ее взгляд метнулся в сторону купюр на полу. Она протянула мне обе руки. Я рассмотрела синяк у сгиба локтя, прощупала кожу, такую тонкую, что даже удивилась, когда мое прикосновение не оставило следов, и убедилась в отсутствии признаков серьезной зависимости.

– Я чистая, – пробормотала она, снова не сводя глаз с меня. – Совершенно чистая.

Я отпустила ее руки. Она обхватила себя за плечи.

– Но только я не занимаюсь всякими глупостями.

– Какими глупостями?

– Типа – не сижу и не веду пустых разговоров о жизни. Вы здесь по делу, и я здесь по делу. Так давайте уже переходить к нему.

– Хорошо. Мне нужно твое тело.

Она пожала плечами: тоже мне новость!

– За три сотни могу остаться на всю ночь, но только должна предупредить охрану.

– Нет. Не на одну ночь.

– Так на сколько? Я не ввязываюсь в длительные отношения.

– На три месяца.

Жозефина делано рассмеялась; она явно забыла, как смеются по-настоящему.

– Вы рехнулись?

– На три месяца, – повторила я. – Десять тысяч евро по завершении нашего контракта, новый паспорт, новая личность и новая жизнь в любом городе по твоему выбору.

– А что вы хотите взамен?

– Я же сказала: твое тело.

Она отвернулась, чтобы я не заметила выражения страха на ее лице. Какое-то время она обдумывала ситуацию: деньги у ног, незнакомец, сидящий на краю ее постели. Потом произнесла:

– Расскажите подробнее. Мне нужно знать больше, прежде чем принять решение.

Я протянула к ней руку ладонью вверх:

– Возьмись за меня. Сейчас все покажу.

Глава 3

Это произошло три с половиной месяца назад.

Теперь Жозефина была мертва.



Станция «Таксим» ничем не примечательна, чтобы советовать посетить ее. По утрам сонные пассажиры толкаются, проезжая под Босфором в мокрых от духоты рубашках в переполненных поездах, связывающих Йеникой и Левент[1]. Затем студенты в футболках с изображениями панк-рок-групп, в мини-юбках и ярких головных платках едут на метро в сторону холма Галата, к кофейням Бейоглу, к магазинам, торгующим айфонами, и на грязноватую улицу Сираселвилер, где никогда не закрываются двери и не гаснут огни витрин модных бутиков. По вечерам матери забирают детей из яслей, усаживая по два в одну прогулочную коляску, их мужья шагают с работы, помахивая портфелями, и, конечно же, кругом толпятся туристы, которым совершенно не приходит в голову, что это рабочий город. Их неизменно интересует фуникулер, в кабину которого они набиваются до отказа, а потом чуть не теряют сознание от запаха пота.

Таков ритм жизни оживленного мегаполиса, а потому присутствие в поезде убийцы с пистолетом, скрытым под черной бейсбольной курткой, чуть наклонившего голову, но державшегося уверенно и спокойно, не привлекает внимания, когда поезд метро покидает станцию «Таксим».



Я – добродушный старик в белой шапочке. У меня аккуратно подстриженная борода. Мои брюки лишь самую малость испачкались в крови, когда я привставала на колени рядом с женщиной, которая теперь была мертва. Никто бы не догадался, что всего шестьдесят секунд назад я бежала по станции «Таксим», спасая свою жизнь, – лишь вены слегка взбухли на шее и липко блестит лицо.

А всего в нескольких метрах от меня, то есть достаточно далеко, если считать количество разделявших нас тел, стоял мужчина с пистолетом под курткой, и ничто не указывало, что он только что хладнокровно расстрелял женщину. Бейсболка с натянутым на глаза козырьком говорила о том, что он болельщик «Гюнгоренспора» – местной футбольной команды, никогда не выигрывавшей и лишь неизменно подававшей надежды. Кожа у него светлая. Совсем недавно она была опалена жарким южным солнцем, но загар почти сошел. Между нами располагалось примерно тридцать других пассажиров, которых болтало из стороны в сторону на каждом повороте. Через несколько минут полиция перекроет движение на линии до Санайи. Через несколько минут кто-нибудь заметит кровь на моей одежде и красные следы, которые я оставляла, делая каждый шаг. Еще не поздно бежать. Я же наблюдаю за мужчиной в бейсболке.

Он тоже спасался бегством, но другим способом. Его целью было смешаться с толпой, и в самом деле – в глубоко надвинутой кепке, с ссутуленными плечами он выглядел обычным пассажиром, вовсе непохожим на убийцу.

Я двинулась по вагону, осторожно ступая, стараясь не задеть других людей, словно играла в твистер в чужой молчаливой компании, где все избегают встречаться взглядом друг с другом.

На станции «Османбей» вагон не только не опустел, но, наоборот, в него втиснулась новая толпа пассажиров. Убийца смотрел в окно на темный туннель, одной рукой ухватившись за металлический поручень сверху, а вторую держа под курткой. Палец его, вполне вероятно, все еще лежал на курке. У него был сломан, а потом восстановлен нос, но случилось это уже давно. Имея высокий рост, он тем не менее не казался гигантом. Опущенная голова и поникшие плечи помогали добиться такого впечатления. Худой, но не тощий, солидный, но не массивный, напряженный, как тигр, хотя с виду ленивый, как домашняя кошка. Юноша с теннисной ракеткой под мышкой случайно толкнул его, и киллер вскинул голову, а рука под курткой сжалась. Но молодой человек уже смотрел в другую сторону.

Я протиснулась мимо женщины-врача, возвращавшейся домой с работы, больничный пропуск болтался у нее на груди, с фотографии смотрело хмурое лицо пессимистки, всегда готовой сообщить вам самое худшее. Мужчина в бейсболке стоял теперь всего в трех футах от меня. Плоский затылок, линия волос срезана точно над верхним позвонком.

Поезд начал торможение, и мужчина снова поднял голову, осматривая вагон. Его взгляд уперся в меня.

Вот он, момент. Сначала каменное ничто – просто встреча незнакомцев в поезде, лишенная какой-либо взаимной заинтересованности. Потом вежливая улыбка, потому что я все-таки был милым стариком и моя жизненная история была написана на моем лице. После этой улыбки он рассчитывал на мое исчезновение. Контакт состоялся, мгновение миновало и забылось. Наконец его взгляд поймал мои руки, которые уже поднимались к его голове, и его улыбка померкла, когда он заметил кровь Жозефины Цебулы, запекшуюся коричневыми полосами на моих пальцах. Он успел лишь открыть рот, начав доставать пистолет из переброшенной через плечо кобуры, но я уже протянула руку, мои пальцы сомкнулись у него на шее, и я совершила переход.



Секундное замешательство. Бородатый старик с окровавленными руками, стоявший передо мной, потерял равновесие, покачнулся, тяжело оперся на юношу с теннисной ракеткой, ухватился за поручень вагона, вгляделся в меня и, когда поезд остановился на станции «Сисли Месидийекой», с удивительной при таких обстоятельствах отвагой выпрямился, ткнул пальцем в мое лицо и выкрикнул:

– Убийца! Убийца!

Я снова вежливо улыбнулась, уже полностью затолкав пистолет в кобуру, и, как только двери у меня за спиной открылись, выскочила в толпу на станционной платформе.

Глава 4

Сисли Месидийекой – это район, принесенный в жертву богам глобального однообразия. От белых торговых галерей, где продавали дешевое виски и дивиди о жизни пророка Магомета, до многоэтажек для семей, у которых достаточно денег, чтобы считаться обеспеченными, но слишком мало для приобретения эксклюзивного жилья, Сисли был районом яркого света, бетона и монотонности. Одинаковая усредненная состоятельность, одинаковые амбиции, одинаковая коммерция, одинаковые галстуки и одинаковая плата за парковку.

Если бы меня попросили найти место, где бы можно было спрятать убийцу, я бы едва ли рекомендовала это. Но что поделаешь…

«Убийца! Убийца!» – голос из поезда продолжал звенеть у меня за спиной.

В окружавшей меня толпе сбитые с толку люди уже начали обращать внимание на шум и пытались понять, насколько серьезные последствия это могло иметь для каждого из них. На моих ногах оказалась пара удобной обуви. Я побежала.



Торговый центр «Севахир» – привлекательный, как известняк, романтичный, как герпес, – мог бы находиться в любой точке мира. Выложенный белой плиткой пол и стеклянные потолки, правильные геометрические формы балконов и этажей, покрытые фальшивым золотом колонны. Среди названий магазинов и кафе преобладали «Адидас» и «Селфриджес», «Мазеркэйр» и «Дебенхамс», «Старбакс» и «Макдоналдс». Единственная уступка местной культуре – кофте-бургеры и мороженое с яблоками и корицей в пластмассовых стаканчиках. Видеокамеры внутреннего наблюдения вдоль стен медленно поворачивались, отслеживая группы подозрительного вида подростков в мешковатых брюках, мамочек на высоких каблуках, толкавших перед собой прогулочные коляски, заполненные сумками с покупками (дети были заранее оставлены на попечение нянюшек), и посетителей косметических салонов. Во всем этом ощущалось столько же мусульманского, как в тушеных свиных ножках под сливочным соусом, хотя появлялись и матери семейств в традиционных черных хиджабах, держа детей затянутыми в перчатки руками. Они приехали сюда отведать халяльной пиццы в «Пицца-хат» или присмотреть новую насадку для душа.

Но где-то позади уже завывали полицейские сирены, а потому я натянула бейсболку поглубже, расправила плечи и снова нырнула в толпу.

Глава 5

Мое тело.

Его владелец, кем бы он ни был, считал, вероятно, естественным, когда кожа на лопатках туго натянута. Других ощущений он попросту не знал и не имел опыта для сравнения. Его ровесники, если бы их спросили, каковы ощущения в плечах, ответили бы наверняка одинаково: нормальные.

Вот и я чувствую себя нормально. Я остаюсь собой.

Появись у меня возможность поговорить с убийцей, в теле которого я находилась, пришлось бы информировать его об ошибке в самоощущении.

Я направилась в сторону туалетов и по привычке зашла сначала в женский. Первые несколько минут всегда самые трудные.

* * *

Я сидела за закрытой дверью кабинки мужского туалета и осматривала карманы убийцы. Обнаружилось четыре предмета. Выключенный мобильный телефон, пистолет в наплечной кобуре, пятьсот турецких лир и ключ от взятой напрокат машины. Больше ничего – ни даже обертки от шоколадного батончика.

Улик немного, но что можно сказать о молодом мужчине, который носит при себе пистолет, не имея даже обыкновенного бумажника? Главный вывод, приходивший в голову, сводился к следующему: он, скорее всего, наемный убийца. То есть это я – наемный убийца. Подосланный кем-то, несомненно, чтобы разделаться со мной. Но все же умерла не я, а Жозефина.

Я сидела и прикидывала способы, как убить это тело. Использовать яд оказалось бы в данном случае легче, чем нож. Обычная передозировка чего-то крайне токсичного, и еще до того, как накатил бы первый приступ боли, меня бы уже не было. Я превратилась бы в совершенно постороннего человека, наблюдающего за убийцей, дожидающегося его смерти.

Я включила мобильный телефон. Никаких номеров в списке контактов. Трубка казалась дешевой, купленной с мелкого лотка. Я уже хотела снова выключить телефон, когда пришло сообщение. Всего одно слово: Цирцея.

Я на секунду задумалась, но все же нажала на кнопку отключения, вынула из телефона батарейку и положила все это в карман.

Пятьсот лир и ключ от взятой напрокат машины. Я сжала его в кулаке, чувствуя, как он впился в кожу, наслаждаясь мыслью, что может даже пойти кровь. Сдернула с головы бейсболку, сняла куртку, затем показавшуюся под ней кобуру с пистолетом, сунула все это в кулек для ненужных мне больше вещей, свернутый из куртки, и бросила в корзину для мусора. Оставшись в белой футболке и джинсах, я вышла из туалета и направилась в ближайший магазин одежды, где улыбнулась охраннику на входе. Там я купила себе новую куртку, коричневую с двумя молниями спереди, из которых одна выполняла не совсем понятную функцию. Еще я присмотрела серый шарф и в тон к нему шерстяную шапочку. Оба новых приобретения почти скрывали лицо.

Трое полицейских стояли у высоких стеклянных дверей, которые вели прямо из торгового центра на станцию метро.

Я – наемный убийца. Я – турист. Я – ничем не примечательная личность. Проходя мимо, я сделала вид, что даже не заметила их.



Метро закрыли. Обозленная толпа собралась вокруг затравленного чиновника. Это неслыханно, это безобразие! Вы хоть понимаете, что с нами делаете? Да, там мертвая женщина, но почему из-за этого должны рушиться все наши планы на сегодняшний день?

Я взяла такси. Севахир – одно из немногих мест в Стамбуле, где поймать машину легко. Таксисты любят этот район. Пассажиры здесь рассуждают примерно так: «Потратив такую уйму денег на покупки, не стоит скупиться на транспорт». А потому дают водителям щедрые чаевые.

Мой водитель, оглядев меня в зеркале заднего вида, когда машина влилась в общий поток, наверняка отметил, что ему повезло вдвойне. Попался не просто покупатель, а еще и иностранец. Он спросил, куда ехать, и его душа запела, когда он услышал, что мне нужно на Перу – холм, застроенный дорогими отелями, где можно рассчитывать на особо крупные чаевые от наивных туристов, зачарованных видом берегов Босфора.

– Турист, да? – спросил он на ломаном английском.

– Нет, путешественник, – ответила я на чистейшем турецком.

При звуках родного языка на его лице выразилось удивление:

– Американец?

– А вам-то какая разница?

Моя вялая реакция не убавила его энтузиазма.

– Я люблю американцев, – объяснил он, пока мы тащились по забитой транспортом улице. – Многие их ненавидят – крикливых, толстых, глупых, – а вот я их люблю. Они приносят много зла лишь потому, что их лидеры такие грешники. Но хорошо то, что они стараются оставаться добрыми людьми.

– Неужели?

– О да! Я встречал много американцев, и они всегда щедрые, действительно щедрые. Хотят с тобой дружить.

Шофер продолжал трепать языком. Такса – дополнительная лира за каждые четыре сотни приветливых слов. Я дала ему возможность говорить без помех, наблюдая за работой сухожилий своих новых пальцев, ощущая волоски на руках, покатую длинную шею, под острым углом переходившую в челюсть. Мой кадык поднимался и опадал при каждом глотке. Непривычно и занятно после того, что ощущало мое прежнее горло. То есть горло Жозефины.

– Я знаю отличный ресторан здесь рядом, – сказал шофер, когда мы уже крутились по узким улочкам Перы. – Лучшая рыба. Скажите им, что я послал вас, скажите, что я считаю вас хорошим парнем, и вам дадут скидку. Без вопросов. Да, владелец мой двоюродный брат, но это не важно. Все равно здесь лучшая еда по эту сторону Рога.

Я дала ему на чай, когда он высадил меня недалеко от гостиницы. Не хотелось выделяться на общем фоне.



Во всем Стамбуле есть только два популярных названия, образованных от имен бывших правителей. В честь Сулеймана названы ресторан, отель и концертный зал. В честь Ататюрка – аэропорт, вокзал и торговый центр. А фото вышеупомянутого Ататюрка украшает стену за каждой кассой в магазине и над каждым банкоматом в городе, и даже отель «Султан Сулейман», перед которым рядом с турецким флагом вывесили флаг Европейского сообщества, не стал исключением. Огромный каменный монстр во французском колониальном стиле, где коктейли стоили безумно дорого, простыни крахмалили до жесткости фанеры, а каждая ванна была размером с бассейн. Мне доводилось останавливаться здесь прежде. Под одной личиной или под другой.

А теперь в запертом сейфе номера 418 лежал паспорт занимавшей его Жозефины Кожел, гражданки Турции, владелицы пяти платьев, трех юбок, восьми блузок, четырех пижам, трех пар обуви, одной расчески, одной зубной щетки и десяти тысяч евро наличными, аккуратной пачкой лежавших в вакуумной упаковке. Повезет тому мастеру, которого вызовут, чтобы вскрыть этот сейф. Он получит нежданную награду, которая теперь уже никогда не станет гонораром для Жозефины Цебулы, покоящейся в безымянной могиле на местном кладбище.

Я не убивала Жозефину.

Ее убило это тело.

Изуродовать его в отместку будет легко. Полиция в отель пока не заявилась. При Жозефине не было никаких документов, но рано или поздно они обнаружат, к какой двери подходит единственный имевшийся при ней ключ с тяжелым деревянным брелоком, упакуют в полиэтиленовые мешки и чехлы все те красивые вещи, так подходившие к каждому изгибу моего, то есть ее тела, дорогие прощальные подарки, подготовленные к нашему с ней расставанию.

Но пока в моем распоряжении оставалось еще достаточно времени.

Я обдумала возможность вернуться в номер и забрать деньги – моих пятисот лир хватит ненадолго, – но здравый смысл противился такому решению. Где, например, мне оставить свое нынешнее тело, пока я одолжу другое, – у менеджера?

Я спустилась по железобетонной рампе на автостоянку, выглядевшую даже более скучной, чем интерьер «Старбакса» в Севахире. Достав из кармана ключ от машины, я шла по подземному этажу отеля, всматриваясь в наклейки на лобовых стеклах и в номера, разыскивая нужную мне машину, нажимая на кнопку «открыть» всякий раз, когда возникала надежда, что попался тот самый автомобиль. Мне могло и не повезти. Но мой убийца оказался достаточно ленив.

Он проследил за мной до отеля и воспользовался-таки его стоянкой. На третьем подземном этаже парковки мне приветливо мигнули желтые фары серебристо-серого «Ниссана», приглашая быть как дома.

Глава 6

Вот она – машина, взятая напрокат человеком, пытавшимся меня убить. Я открыла багажник ключом из его, то есть теперь моего кармана и осмотрела содержимое.

Две черные спортивные сумки – одна больше, другая поменьше. В меньшей лежали белая рубашка, пара черных брюк, дешевый пластиковый дождевик, чистые трусы, две пары серых носков и дорожный несессер. Под его легко снимаемой подкладкой обнаружились две тысячи евро, тысяча турецких лир, тысяча долларов США и четыре паспорта: немецкий, британский, канадский и турецкий. Фото, при всем различии имен и фамилий, было одно и то же – с него смотрело мое нынешнее лицо.

Вторая сумка, гораздо более объемистая, вмещала в себя арсенал убийцы. Тщательно уложенные в футляры ножи и другие разного рода боевые лезвия, моток веревки, лента для маскировки лица, жесткие хлопчатобумажные тампоны и бинты, две пары наручников, девятимиллиметровая «беретта» с тремя запасными обоймами и зеленая медицинская коробка с обширным набором химических препаратов – от ядовитых веществ до сильнодействующих успокоительных. Каково было предназначение черного комбинезона из лайкры, толстых резиновых перчаток и антирадиационного защитного шлема типа «хазмат», я понятия не имела.

При этом я чуть не упустила из виду плотно набитую папку для бумаг, засунутую во внутренний боковой карман: ее край застрял в застежке-молнии, выделяясь светло-коричневым цветом на черном фоне подкладки сумки. Я открыла папку, но почти сразу захлопнула ее. Содержимое требовало более внимательного изучения, чем я могла позволить себе в данный момент.

Я закрыла багажник, села в машину, передвинула сиденье поудобнее, отрегулировала весь набор зеркал, порылась в «бардачке», но не нашла там ничего интересного, кроме карты автодорог Северной Турции, и завела двигатель.



Я являю собой полную противоположность тому, что можно ожидать от человека моего возраста, – нисколько не старомодна. Потому что живу в молодых, здоровых, красивых и полных энергии телах. Я захожу на их форумы в Интернете, танцую с их друзьями, слушаю их музыку, ношу их одежду и поедаю все, что нахожу у них в холодильниках.

Моя жизнь – это их жизнь. И если девушка с чистейшим лицом, в которой я поселилась, употребляла энергетические коктейли и средства от прыщей, то и я продолжала делать то же самое. В конце концов, она дольше и лучше знала особенности собственной кожи, ей было виднее, что носить, а что нет, и так далее. Надо идти в ногу со временем. Но ничто не могло подготовить меня к вождению машины в Турции.

Нет, турки не плохие водители. Наоборот, их можно считать первоклассными водителями, потому что только необычайная скорость реакции, умение разойтись со встречным автомобилем в считаных дюймах и непреодолимое желание выйти победителем в любой гонке помогает им оставаться в живых, мчась во весь опор по автомагистрали О-3 в сторону Эдирне. И не сказать, чтобы здешние водители не были знакомы с элементарной концепцией рядности движения, но, по всей видимости, как только большой город остается позади и дорога начинает петлять среди невысоких приморских холмов, сам по себе воздух свободы провоцирует в них какие-то животные инстинкты, педаль акселератора сама вдавливается в пол, окна открываются настежь, чтобы впустить яростный поток встречного ветра, и в голове пульсирует только одна мысль: вперед, вперед, вперед! Как можно быстрее!

Я вожу машину намного сдержаннее. Но опять-таки не из-за возраста или закоснелости. А просто потому, что даже среди полного одиночества, на самой темной из дорог у меня в машине всегда присутствует незримый пассажир.

Глава 7

Самая ужасающая поездка на машине в моей жизни? Это случилось в 1958 году. Она представилась как Павлин, а потом прошептала мне на ухо:

– Не хочешь отправиться в какое-нибудь тихое местечко вдвоем?

Я сказала, что, конечно, хочу. Это было бы просто чудесно. Ровно через пять с половиной минут она сидела за рулем кабриолета «Линкольн Бейби» с опущенной крышей, и мы летели между холмами Сакраменто с воем и свистом ветра, обдувавшего нас с силой торнадо. Я вцепилась обеими руками в приборную панель и с ужасом смотрела, как с визгом покрышек мы вписываемся в виражи на самом краю разверзавшейся под нами пропасти. А она орала:

– Как же я люблю этот город, мать его!

И если бы во мне оставалась хотя бы капля какого-то другого чувства, кроме слепого страха, я бы, наверное, сумела бросить в ответ нечто остроумное.

– Как же я, мать их, люблю этих людей! – визжала она, выскочив на левую полосу, и шоферу «Шевроле», ехавшему нам в лоб, пришлось изо всех сил надавить и на тормоз, и на клаксон, чтобы мы успели проскочить в узкую щелку, устремившись к уже видневшимся впереди огням туннеля.

– Они такие милые, эти придурки! – кричала она, и заколки выпадали из ее курчавых светлых волос. – Они говорят: «Ты такая милашка!» И я таю. Отвечаю: «Вы тоже такие милые!» – «Но мы не можем дать тебе роль в нашем фильме, потому что, милашка, ты уж слишком милая». А я им тогда: «НУ И ПОШЛИ ВЫ ВСЕ К ЧЕРТУ!» – Она просто зашлась от удовольствия, прокричав последнюю фразу, и, когда желтое сияние вырубленного в скале туннеля поглотило нас, обдав волной тепла, еще сильнее нажала на педаль газа. – Пошли вы все! – продолжала визжать она, а мотор ревел, как голодный медведь. – Где у вас совесть? Где ваша честь? Мужики вы или бабы, мать вашу? Недоноски!

Впереди показалась пара фар, и я поняла, что мы снова едем по встречной полосе.

– Пошли вы все! – вопила она. – Пошли к дьяволу!

Фары ушли в сторону, но и она сместилась туда же, словно разгонялась для столкновения, как разъяренный рыцарь с копьем наперевес. Огни второй машины снова сдвинулись, освобождая нам путь, но она совершила такой же маневр, подавшись головой вперед, опустив взгляд, не собираясь уклоняться. И хотя мне очень нравилось тело, в котором я тогда находилась (мужчина, двадцать два года, отличные зубы), в мои намерения никак не входило в нем и погибнуть. А потому, поняв, что катастрофа неизбежна, я потянулась к ней, ухватилась за голую руку у локтя и переключилась.

С жутким скрежетом металла о металл сработали тормоза, зазвенели пружины амортизаторов, зашипела пневматика. Задние колеса заклинило, машину бросило в занос и тащило, пока боковина с неизбежностью столкновения «Титаника» с айсбергом не ударилась о стену туннеля и, выпустив густой сноп желто-белых искр, наш автомобиль не остановился.

Меня швырнуло вперед, я врезалась лбом в жесткое рулевое колесо. И словно кто-то начал вязать узлы между всеми нейронами моего мозга, создавая неразборчивый шум там, где положено было возникать мыслям. Я подняла голову, заметила на руле пятна крови, прижала синюю перчатку к челюсти и ощутила во рту солоноватый вкус. Красивое молодое тело, в котором я только что находилась, зашевелилось на сиденье рядом со мной, открыло глаза, затряслось подобно котенку, но постепенно начало что-то соображать.

Ошеломление превратилось в тревогу, тревога переросла в панику, а из паники есть только два выхода – гнев и испуг. Мое бывшее тело избрало второе и в ужасе запричитало:

– О боже! О боже! О боже, кто вы такая? Кто вы, мать вашу, такая? Где я? Как я здесь оказался? О боже милостивый! – Ну и все в таком роде.

Другая машина, которой предназначалось стать орудием нашей смерти, смяв нас в кровавую лепешку, остановилась в двадцати ярдах позади нас. Из нее начал выбираться мужчина с багровым, перекошенным от злости лицом. Кое-как стерев кровь с глаз, я заметила, что этот джентльмен, хотя и был одет в простую белую рубашку с черными брюками, держал в одной руке сверкавший сталью револьвер, а другой уже доставал из кармана жетон полицейского. Он тоже кричал, но из его рта вырывался лишь нечленораздельный рык, как у человека, разучившегося нормально говорить. Однако вскоре стали понятны отдельные слова, в очень грязном смысле поминавшие меня, мою матушку, а заодно и машину. Прозвучало имя комиссара полиции, который засадит меня за решетку, поскольку я – мразь и должна сидеть…

Убедившись, что мне нечего сказать в ответ, он махнул револьвером в мою сторону и рявкнул молодому человеку рядом со мной, чтобы тот кинул ему мою сумочку. Как и все, что теперь было связано со мной, она, отделанная зелеными и черными блестками, тоже отливала павлиньим синим цветом. Сумочка кувыркалась в воздухе, посверкивая, как только что сброшенная змеиная кожа. Мужчина с кривой усмешкой неловко поймал ее, открыл, заглянул внутрь и тут же выронил с невольно вырвавшимся возгласом.

Больше никто не кричал. Только потрескивал остывавший в духоте туннеля перегретый двигатель машины. Я наклонилась вперед, чтобы посмотреть, какая часть содержимого сумочки могла вызвать столь приятную сейчас передышку от разрывавшего голову на части крика.

Вещи из моей сумочки рассыпались по асфальту. Согласно водительскому удостоверению, меня в самом деле звали Павлиной – проклятье, наложенное, должно быть, родителями с идиотским пристрастием к орнитологии. Тюбик губной помады, гигиенические салфетки, набор ключей на кольце, кошелек. Небольшой полиэтиленовый пакетик с неизвестного назначения желтым порошком. Человеческий палец, все еще розовый и окровавленный, с рваными краями там, где его отпилили от чьей-то руки, завернутый в белый носовой платок.

Я подняла взгляд и увидела, что мужчина с револьвером вытаращил на меня полные неподдельного страха глаза.

– Проклятье! – скрипучим голосом сказала я, сдергивая с рук одну за другой потемневшие от крови шелковые перчатки и вытягивая вперед кисти, чтобы на них надели наручники. – Думаю, вам лучше немедленно меня арестовать.

Проблема с внезапным перемещением в новое тело состоит в том, что никогда не знаешь, в каких переделках это тело успело побывать.

Глава 8

Когда горячие лучи заката окрасили покрытие дороги передо мной в розово-красные тона, я посчитала, что нахожусь где-то на полпути к Эдрине. Стоило ненадолго закрыть окно, как стойкие запахи взятой напрокат машины – ароматы освежителя воздуха и средства для чистки салона – снова ударяли в нос. По радио передавали документальную передачу об экономических последствиях «Арабской весны»[2], затем из динамиков полились песни о потерянной и обретенной любви, о сердцах, разбитых или соединившихся вновь. У встречных машин, двигавшихся с запада, были включены фары, и еще до того, как солнце скрылось за горизонтом, все вокруг поглотили черные облака.

Когда начали меркнуть последние краски дня, я остановилась у заправочной станции, расположенной на залитой галогеновым светом площадке, помимо бензина, в заведении был пункт быстрого питания, игровые автоматы и прочие развлечения. Я заказала кофе, турецкую лепешку пиде и шоколадный батончик, в котором насчитала ровно три изюминки, села у окна и стала смотреть в него. Мне не нравилось собственное лицо, которое я видела в отражении. Оно казалось лицом человека, не чувствующего угрызений совести.

Автомагистраль О-3 всегда загружена, и хотя первым пунктом в западном направлении на указателях значился Эдрине, следуя по ней дальше, можно было попасть и в Белград, и в Будапешт, и в Вену. Это шоссе было полно скучающих водителей-дальнобойщиков, для которых великолепный мост, соединяющий Азию с Европой высоко над проливом, являл собой всего лишь досадное сужение дороги, а при взгляде на Айя-Софию на берегу бухты Золотой Рог в голову приходила одна мысль: «Еще десять часов, и я дома…»

В магазин при заправке ворвалась семья – шесть человек из пятиместного автомобиля. Они напоминали заключенных, которых ненадолго выпустили из камер. Родители и достойная сострадания бабушка, настоявшая, чтобы ее взяли с собой, громко ссорились, в то время как дети охали, открыв для себя, что в их жизни не хватало именно такого водяного пистолета и восхитительного бинокля с двукратным увеличением.

Мне нужно было избавиться от своей машины, и чем скорее, тем лучше.

Интересно, подумала я, когда человек, чье лицо я видела отраженным в стекле, принял это решение? Возможно, примерно в тот момент, когда предпочел не принимать медленно действовавший, но смертоносный яд.

Или же в то мгновение, когда на молчавший до того телефон пришло сообщение: «Цирцея».

Но, как только я поняла это, я уже оказалась не одна. Подошедший мужчина спросил, который час. Я не знала. Направлялся ли я в Эдрине? Нет, не направлялся. Все ли со мной в порядке? Я выгляжу… словно сам не свой. Со мной все было прекрасно. Просто я обдумывал глубоко личную проблему.

Никто не станет мешать, если ему скажут, что обдумывают нечто личное. Он оставил меня в покое.

На полутемной стоянке громко ссорилась влюбленная пара: их столь прекрасному прежде роману нанесла глубокую травму необходимость в темноте рассмотреть карту. Я снова села за руль, включила радио погромче, опустила все стекла, чтобы впустить побольше прохладного воздуха, и поехала на север в сторону Эдрине.

Глава 9

Эдрине мне всегда нравился. Когда-то любимое место отдыха султанов и высшей знати, в последнее время оно пришло в полнейшее запустение, но выглядело как обедневший старик, умевший не стыдиться своей дырявой одежды, а носить ее с достоинством. Зимой наледь покрывала серой коркой поля по обе стороны от прямого и широкого, в четыре полосы, шоссе. Зато летом юноши и мужчины собирались здесь на ежегодные соревнования по борьбе. Сверкали натертые специальным маслом торсы и даже ягодицы, руки в прочном захвате смыкались вокруг выгнутых спин соперников, когда они падали и начинали кататься по песку. У меня никогда не возникало соблазна принять в этом участие, даже если я находилась в мощном теле атлета. Разумеется, городок не мог похвастаться таким же обилием туристических приманок, как Стамбул, если не считать мечети с серебряным куполом, построенной еще одним Селим-султаном, которому так нравился мрамор, и приятного на вид старинного здания больницы, основанной Баязидом, любившим не только побеждать, но и исцелять. Во всем здесь ощущалось единство цели и планировки для ее достижения, и это напоминало приезжему, что Эдрине не нуждался в пышности, чтобы оставаться великим.



Я припарковала машину у фонтана, украшенного гигантскими металлическими подсолнухами. Достала из багажника сумку, вложила сто лир в один из паспортов и сунула в боковой карман, нацепила браслет от наручников на правое запястье, убрала ключ от них во внутренний карман куртки, опустила рукав как можно ниже, чтобы скрыть стальной блеск, повесила сумки на плечи и пошла вдоль тихой вечерней улицы.

Современные натриевые лампы светили со стен, на которых когда-то горели факелы. Кое-где даже еще виднелись ржавые железные крюки. Жилой комплекс «Магнолия» окружали нарядно украшенные резьбой особняки XIX века, ныне тоже разбитые на квартиры для больших семей – за балконными дверями мерцали серо-синие отсветы телевизионных экранов. Кошка зашипела на меня, прячась где-то за вывешенным для просушки бельем. Мчавшийся на большой скорости автобус гудком клаксона предупредил о своем приближении чересчур расслабленного мотоциклиста. Владелец ресторана прощался со своими дорогими гостями, которые неспешно направились через затемненный город по домам.

Я шла в сторону подсвеченной белым прожектором мечети Селима, поскольку именно там, где стоят монументы, увековечившие расточительность правителей, следует в первую очередь искать отели.



Клерк службы размещения дремал перед телевизором, по которому шел полный драматизма старый сериал о двух неотличимых друг от друга братьях-близнецах – их играл один актер. В финальной сцене они стояли рядом на вершине холма и пожимали друг другу руки. Причем в левой части экрана погода была пасмурная, даже предгрозовая, а в правой – прохладная, но ясная. В том месте, где руки соприкасались, отчетливо виднелась вертикальная линия, разделявшая и небо, и землю. Побежали титры, и клерк заерзал в кресле. Я положила на стойку канадский паспорт и спросила:

– Есть номер для меня?

Клерк прочитал имя и фамилию в паспорте очень тщательно, стараясь правильно произнести каждый слог.

– Натан Койл?

– Да, это я.

Канадцев все любят.

Отель был трехэтажным. Прежде деревянное здание позже перестроили, частично используя кирпич. Всего в нем насчитывалось двенадцать номеров, девять из которых пустовали. В коридорах стояла полная тишина.

Девушка с глазами навыкате, с прямыми черными волосами, спускавшимися ниже поясницы, и с чуть выпяченным подбородком проводила меня до номера. Почти все его пространство с покатым потолком занимала двуспальная кровать. За открытым окном располагался балкончик в два дюйма шириной. Под деревянной консолью для маленького телевизора протянулся радиатор отопления. В ванной, до всех четырех стен которой я смогла бы дотронуться, встав посередине, несмотря на использование лимонного освежителя, неприятно пахло мочой. Девушка задержалась в дверях и спросила на скверном английском:

– Все карошо?

– Просто отлично, – ответила я. – Только покажите, как пользоваться этим. – Я указала на пульт дистанционного управления от телевизора.

Ее глаза, казалось, от удивления выпучились еще больше.

Я же улыбнулась ей белозубой улыбкой тупого североамериканца. Она потянулась, чтобы взять пульт, и в этот момент я приковала второй браслет своих наручников к радиатору у стены. Звук заставил девушку поднять взгляд, а я прижала свою левую руку к ее руке, обхватив пальцами пульт и нажав кнопку включения телевизора.



Мои пальцы дернулись. Экран телевизора ожил. Ведущий выпуска новостей смеялся над пропущенной мною шуткой, уже улетевшей по волнам эфира. У него за спиной появилась карта прогноза погоды. И, словно пытаясь убедить зрителей, что нет ничего смешнее, чем обсуждение погоды, ведущий снова рассмеялся, хотя видел на заставке лишь серое небо и полосы дождя.

Передо мной же теперь был мужчина, который, если верить паспортам, на одну четверть являлся гражданином Канады и притом совершенно безобидным. Он пошатнулся. Одно его колено подломилось. Он попытался выпрямиться во весь рост, но наручники звякнули о радиатор и лишь натянулись, сверкнув металлом, но удержали его на месте.

Я наблюдала за ним. Его частое дыхание сбитого с толку и застигнутого врасплох человека, постепенно стало замедляться. Ноздри раздувались, и я насчитала два или три глубоких вдоха. Закончив это упражнение, он вновь обрел контроль над собой: тело его напряглось, голова дернулась вверх, дыхание нормализовалось.

– Привет, – сказала я.

Он поджал губы и уставился на меня. Причем, как мне показалось, он увидел не ту, в кого я превратилась в отеле, а меня, такую, какой я была когда-то в реальности, и мне самой стало трудно дышать.

Он смотрел, не говоря ни слова, присев на корточки, и его правая рука, сейчас невидимая за спиной, с усилием натянула цепочку наручников. Я встала за пределами досягаемости и произнесла:

– Ты примешь яд.

Молчание.

– У меня осталось два вопроса. Первый: на кого ты работаешь и будут ли они продолжать появляться? Я исхожу из того, что будут. Такие люди, как ты, всегда упорны. Второй: зачем ты убил Жозефину Цебулу?

Он смотрел на меня, как побитый кот, и ничего не говорил.

Мое новое тело слишком долго провело на ногах, во рту ощущался сильный привкус выкуренных сигарет, тяжесть целого дня работы давила на позвоночник. На мне был неудобный бюстгальтер, слишком сильно стянутый сзади, а в только что сделанный пирсинг на левом ухе попала инфекция, от которой оно воспаленно пульсировало.

– Ты примешь яд, – повторила я, не глядя на него. – Но мне нужны ответы. – Он по-прежнему молчал. – Что ж, это все осложнит для нас обоих. Левый внутренний карман.

У него чуть заметно приподнялись брови. Его свободная рука инстинктивно потянулась к левому карману и замерла в нерешительности, но, прежде чем он успел что-то обдумать, я дотянулась до него и ухватила за пальцы. Переход состоялся.

Девушка в тесном бюстгальтере пошатнулась. Я сунула руку в карман куртки, вытащила из него маленький ключ, открыла наручники и, когда она начала валиться вперед, успела встать и подхватить ее на руки.

– Вы здоровы, мисс? Кажется, вы потеряли сознание. – Невероятно, с какой охотой человеческое сознание воспринимает все, что его не пугает. – Наверное, вам лучше присесть.

Глава 10

Мой первый переход.

Мне тогда было тридцать три года.

Ему, возможно, еще не перевалило за тридцать, но его тело казалось гораздо старше. Когда он чесал голову, с нее густо сыпалась перхоть – целое облако сухих частичек кожи, которые еще и забивались под длинные, потрескавшиеся, пожелтевшие ногти. Его грязные волосы уже местами поседели, а борода неровно кустилась на рассеченном старым шрамом подбородке. И когда он забил меня до смерти, он сделал это лишь для того, чтобы раздобыть денег для своего брюха, а его брюхо было совершенно пусто, что я и обнаружила после переключения.

Я не хотела прикасаться к нему, поскольку он только что убил меня. Но я не желала и умирать одна, а потому, когда мое зрение окрасилось в цвета красного вина в бокале, протянула руку, ухватилась за его плечо и, пока он срывал с моего пояса сумку-кошелек, переселилась в его тело как раз вовремя, чтобы увидеть собственную смерть.

Глава 11

Бодрствую в номере отеля. Три часа ночи.

Свет все еще горит.

По телевизору уже ничего не показывают.

Это тело нуждается в сне.

Мне нужно поспать.

Но сон не приходит.

Сознание не перестает работать, мысли крутятся в голове беспрерывно.

В 9.40 утра женщина, которую звали Жозефина Цебула, покинула отель в Стамбуле и направилась к набережной. Три дня назад она приобрела двух новых друзей. Они сказали: пожалуйста, присоединяйся к нам, и мы научим тебя ловить рыбу с моста Галата.

«Я слишком хороша собой и нарядно одета, чтобы рыбачить» – такая мысль посетила ту, что поселилась в теле Жозефины Цебулы. Вы уверены, что мне не следует найти более подходящие для подобного занятия вещи?

«Рыбалка – это замечательно, – произнесли мои свежие алые губы. – Всегда хотела научиться ловить рыбу».

Но к полудню я кое-кого заметила краем глаза, а в 12.20 уже бежала со всех ног к толпе на станции «Таксим», ища легкого пути исчезнуть, радуясь, что на мне туфли на плоской подошве, причем мои пальцы то и дело касались кожи разных людей в поисках выхода. Когда же я натолкнулась на женщину с опухшими лодыжками и запахом кокоса изо рта, убийца у меня за спиной выстрелил. Я почувствовала, как пуля пронзила мою ногу, как кусок плоти вырвался наружу, как полопались кровеносные сосуды, увидела собственную кровь, разбрызганную по бетонному полу передо мной. И, зажмурив глаза от боли, открыв рот, чтобы закричать, ухватилась пальцами за руку незнакомки. Так мне удалось сбежать, оставив раненую Жозефину.

А потом по необъяснимым причинам он ее убил. Она упала, я исчезла, но он всадил две пули ей в грудь, и она умерла, хотя ему нужна была я. Зачем ему это понадобилось?

В три часа утра я сидела в номере отеля. У меня болела левая нога, хотя на ней не было ни царапины и никакой причины для боли не существовало.



Папка для бумаг из смертоносной дорожной сумки Натана Койла. Я лишь мельком заглянула в нее, когда угоняла машину, а сейчас, пока ночь медленно тянулась к рассвету, разложила ее содержимое на постели и рассмотрела внимательнее. Перед мной предстали лица, которые я имела на протяжении жизни.

На обложке одного из досье была написана только фамилия: Кеплер. Что ж, как мне показалось, нормальная фамилия. Не хуже и не лучше других.

Глава 12

Из отеля в Эдрине я выехала в семь утра. Позавтракала в кафе за углом, где подавали теплые круассаны, вишневый джем и лучший кофе, какой я вливала в это тело. С сумками на плечах, натянув шапочку пониже, я отправилась на поиски автобуса до Капикуле[3], чтобы покинуть эту страну. Находясь в теле наемного убийцы, я не видела смысла здесь задерживаться.

Это было необычное ощущение. Ни в чем не повинная, я тем не менее находилась в теле, на которое, вероятно, велась охота.

Эта мысль заставила меня улыбнуться, и так, с улыбкой на губах, я и подошла к билетной кассе автовокзала.



За время краткой поездки в Капикуле я насчитала в салоне одиннадцать пассажиров – вполне достаточно, если учесть, что транспортное средство было всего лишь микроавтобусом с бумажным объявлением, прилепленным к лобовому стеклу: КАПИКУЛЕ. ПРИНИМАЕМ ЛЕВЫ И ЛИРЫ. ПРОСЬБА ПЛАТИТЬ БЕЗ СДАЧИ.

Пожилой мужчина и его совсем старая мать, занимавшие сдвоенное сиденье у меня за спиной, непрерывно препирались.

– Но я не хочу, – заявила она.

– Мама… – сказал он.

– Я не хочу, и точка! – повторила старуха.

– Но тебе придется, мама, – возразил мужчина. – Тебе придется. Мы уже все обсудили, и от этого зависит не только твое будущее, но и мое. А потому мы поедем туда. Другого выхода нет, и точка.

Она стояла на своем почти со слезами в голосе:

– Но я не хочу!

Их спор продолжался в том же духе до самой станции, а скорее всего, и потом тоже.

Капикуле был дыра дырой, на самом краю света. Еще недавно я бы постаралась избежать этого местечка, сев на поезд уже в Эдрине. Но времена сейчас настали трудные. Поезда то и дело отменяли из-за нехватки пассажиров, а последних из-за роста безработицы становилось все меньше и меньше.

Двухэтажное здание вокзала, не обладавшее ни малейшими архитектурными достоинствами, изнутри заливало сияние ламп дневного света. В какой-нибудь другой стране его могли бы попытаться превратить в торговый центр, заполненный обреченными на разорение магазинчиками, или же купили бы спекулянты недвижимостью, в надежде затем продать крупной торговой сети типа «Мегамарт». Но здесь не происходило ничего подобного.

Когда я подошла к окошку, кассир сидел, упершись подбородком в ладонь. Козырек его фуражки был глубоко надвинут на лицо, но, увидев на стальной стойке перед собой деньги, он вскинул голову, и я с любопытством подметила, что встретила, должно быть, последнего мужчину в мире, считавшего усики в стиле Гитлера – Чаплина наилучшим украшением на лице.

Я подвинула ближе к нему наличные и свой турецкий паспорт. Он посмотрел на них, как врач смотрит на ампутированную ногу, дожидаясь, не станет ли она снова частью тела.

– Куда? – спросил он.

– В Белград, – ответила я.

Кассир с глубоким вздохом взял деньги, не обратив никакого внимания на паспорт, и этот вздох означал, что он, грубо говоря, понимает свое подчиненное положение. Вы требуете от него чего-то, и он вынужден выполнять требование, хотя, черт побери, более добрый человек отошел бы в сторону, не досаждая ему требованием продать эти треклятые билеты.