Мишель Моран

Нефертари. Царица египетская

Моей матери, Кэрол Моран. Без тебя ничего этого не было бы


От автора

Во времена Восемнадцатой династии был период, когда Египтом правила семья царицы Нефертити. Царица и муж ее, фараон Эхнатон, отвергли древних египетских богов и стали поклоняться таинственному богу солнца Атону[2]. Нефертити посмертно осудили как еретичку, однако Египтом продолжала править ее дочь Анхесенамон вместе со своим сводным братом Тутанхамоном. В возрасте приблизительно девятнадцати лет Тутанхамон умер от болезни, и престол захватил отец Нефертити — визирь[3] Эйе, который властвовал всего год. После его смерти из царской семьи осталась в живых только младшая сестра Нефертити — Мутноджмет.

Полководец Хоремхеб, понимая, что Мутноджмет сама не сможет заполучить египетский престол, желал узаконить собственные на него притязания и принудил ее выйти за него замуж. Мутноджмет скончалась в родах; так завершилась эта эпоха в истории страны. Хоремхеб положил начало Девятнадцатой династии, передав трон военачальнику Рамсесу. Но Рамсес Первый был уже немолод; вскоре он умер, и корона перешла к его сыну, фараону Сети.

И в 1283 году до нашей эры род Нефертити представляла только дочь Мутноджмет — Нефертари, сирота, живущая при дворе фараона Сети Первого.

Пролог

Мне кажется, что если посидеть в тишине, подальше от дворца, от придворной суеты, то я смогу припомнить себя в самом раннем детстве. Смутно видятся гладкие плиты пола, приземистые столики с ножками в виде львиных лап. Помню запахи кедра и акации от ларцов, в которых няня хранила мои любимые игрушки. Если посидеть денек под сикоморами, где ничто, кроме ветра, не отвлекает моих мыслей, то вспоминаются звуки систров[4], звеневших во внутреннем дворе, где курились благовония. Но картины эти выглядят очень туманно, словно смотришь сквозь толстое полотно, а первое мое явственное воспоминание — Рамсес, рыдающий в темном храме Амона[5].

То ли я упросила, чтобы мне позволили пойти с ним, то ли няня, которая хлопотала у ложа больной царевны Пили, не заметила моего ухода. Мы шли по темным залам храма, и лицо Рамсеса сделалось в точности как у нарисованной на фреске женщины, молившей о милости богиню Исиду. Мне было шесть лет, и болтать я могла непрерывно, но понимала уже достаточно многое, а потому в тот вечер рта не раскрыла.

В дрожащем свете нашего факела мимо проплывали изображения богов. Мы достигли внутреннего святилища, и Рамсес произнес:

— Жди здесь.

Я подчинилась и спряталась подальше в тень, а он подошел к огромной статуе Амона, освещенной расположенными по кругу светильниками. Рамсес опустился на колени перед творцом всего живого. У меня в висках стучала кровь, заглушая и без того еле слышный шепот, но последние слова Рамсес выкрикнул:

— Помоги ей, Амон! Ей только шесть лет. Прошу, не позволяй Анубису[6] забрать ее. Она совсем дитя!

У противоположной двери святилища что-то шевельнулось; шорох сандалий по каменному полу дал Рамсесу понять, что он не один. Рамсес поднялся, вытирая слезы, а я затаила дыхание. Словно леопард, из тьмы возник человек. На плечах у него, как у всех жрецов, лежала пятнистая шкура, левый глаз зловеще багровел, словно озеро крови.

— Где фараон? — сурово спросил верховный жрец Рахотеп.

Девятилетний Рамсес, собрав всю свою храбрость, вышел в освещенный круг и сказал:

— Фараон во дворце, господин. Он не может оставить мою сестру.

— Тогда где твоя мать?

— Она… тоже там. Лекари говорят, моя сестра умрет!

— И твой отец послал детей, чтобы обратиться к богам?

Только теперь я поняла, для чего мы сюда пришли.

— Я поклялся отдать Амону все, что он только захочет! — воскликнул Рамсес. — Все, что у меня когда-нибудь будет!

— Твой отец даже не захотел позвать меня?

— Он хотел! Он просил тебя прийти во дворец. — У Рамсеса дрогнул голос. — Как ты думаешь, Амон ее исцелит?

Верховный жрец двинулся по каменным плитам.

— Кто знает?

— Я встал на колени и пообещал ему все, что он захочет. Я все сделал, как полагается.

— Ты-то, может, и сделал, — бросил верховный жрец. — А вот сам фараон в мой храм не пришел.

Рамсес взял меня за руку, и мы пошли во внутренний двор, глядя на колышущийся впереди подол верховного жреца. Тишину ночи пронзил голос трубы. Во дворе появились жрецы в белых одеяниях, с неразличимыми в темноте лицами, и я вспомнила про мумию бога Осириса[7]. Верховный жрец скомандовал:

— Во дворец, в Малькату!

Предшествуемые факелами, мы двинулись во тьму. Наши колесницы летели сквозь прохладную ночь к Нилу. Вскоре мы переправились через реку и приблизились к дворцу. Стража сопроводила нас в зал.

— Где семья фараона? — спросил верховный жрец.

— В спальне царевны, господин.

Верховный жрец стал подниматься по ступеням.

— Она жива?

Стражники не отвечали; Рамсес пустился бегом, а я поспешила следом, боясь оставаться в темном зале.

— Пили! — крикнул он. — Пили, подожди!

Рамсес перескакивал через две ступеньки; перед ним расступились вооруженные стражи у входа в покои Пили. Рамсес толкнул тяжелые деревянные двери и замер. Я вгляделась в полумрак. Воздух был тяжел от благовоний, царица в скорбной позе склонилась над ложем. Фараон стоял в тени, вдалеке от единственной горевшей в комнате лампы.

— Пили… — прошептал Рамсес и закричал: — Пили!

Его не заботило, что царевичу плакать не пристало. Он подбежал к кровати и схватил руку сестры. Глаза у нее были закрыты, худенькая грудь больше не сотрясалась от холода. Царица Египта зарыдала.

— Рамсес, прикажи, чтобы звонили в колокола.

Рамсес посмотрел на отца так, словно царь Египта мог победить саму смерть.

Фараон Сети кивнул сыну:

— Иди.

— Я так старался! — воскликнул Рамсес. — Я умолял Амона.

Сети прошел через комнату и обнял сына за плечи.

— Знаю. А теперь прикажи звонить в колокола. Пили забрал Анубис.

Я видела, что Рамсес не в силах уйти от сестры. Она всегда боялась темноты, как и я, и ей будет страшно оттого, что все вокруг плачут. Рамсес медлил, но голос отца звучал твердо:

— Иди.

Рамсес посмотрел на меня, и я поняла: нужно пойти с ним.

Во дворе под корявыми ветками акации сидела старая жрица, держа в морщинистых руках бронзовый колокол.

— Рано или поздно Анубис всех забирает, — сказала она.

От ее дыхания в холодном воздухе заклубился пар.

— Но не в шесть лет! — воскликнул Рамсес. — И ведь я молил Амона оставить ее в живых.

Старая жрица хрипло засмеялась.

— Боги детей не слушают! Что такого великого ты совершил, чтобы Амон выполнял твои просьбы? Выиграл войну? Воздвиг памятники?

Я спряталась за Рамсеса, и оба мы замерли.

— Как же Амону узнать твое имя, как отличить тебя среди многих тысяч, возносящих к нему мольбы?

— Никак, — прошептал Рамсес.

Жрица уверенно кивнула.

— А если боги не могут распознать твое имя среди прочих, они и молитвы твоей не услышат.

Глава первая

ЦАРЬ ВЕРХНЕГО ЕГИПТА

Фивы, 1283 год до н. э.



— Стой спокойно! — строго велел Пасер.

Пасер только обучал меня грамоте и не мог указывать царевне, как себя вести, но если его не послушаться, он заставит меня переписывать на несколько строк больше. В расшитом бисером наряде я покорно замерла рядом с детьми из гарема Сети. В тринадцать лет мне не хватало терпения. К тому же все, что мне было видно, — позолоченный пояс стоявшей передо мной женщины. Из-под парика ей на шею тек пот, оставляя пятна на белом льняном платье. Когда пройдет царская процессия, придворные вслед за фараоном укроются от зноя в прохладном храме. Но процессия двигалась невыносимо медленно. Я посмотрела на Пасера, который пытался отыскать в толпе проход.

— А Рамсес — ведь он теперь стал соправителем — бросит учиться в эддубе? — спросила я.

— Да, — рассеянно ответил Пасер. Он взял меня за руку и повел сквозь море людских тел. — Дорогу царевне Нефертари! Дорогу!

Женщины и дети расступались, и вот мы вышли к самой Аллее сфинксов.

Вдоль всей аллеи дымили высокие сосуды с благовониями, наполняя воздух священным ароматом кифи — дабы боги благоприятствовали сегодняшнему дню. Аллею огласили медные звуки труб. Пасер подтолкнул меня вперед.

— Вот идет царевич!

— Я его и так каждый день вижу, — мрачно сказала я.

Рамсесу, единственному сыну фараона Сети, исполнилось семнадцать, и детство его кончилось. Нам больше не учиться вместе в эддубе, не охотиться по вечерам. От его коронации я не испытывала никакой радости, но при виде самого Рамсеса у меня перехватило дыхание. Царевича покрывали драгоценные каменья — от лазуритового ожерелья на шее до золотых браслетов на щиколотках и запястьях. Рыжие волосы сверкали на солнце, словно медь, на поясе висел тяжелый меч. Тысячи человек подались вперед, стараясь его разглядеть, а когда Рамсес приблизился ко мне, я потянулась и дернула его за волосы. Пасер резко выдохнул, а фараон Сети рассмеялся, и вся процессия остановилась.

— Здравствуй, малышка Нефертари!

Фараон погладил меня по голове.

— Малышка? — Я расправила плечи. — Я не малышка.

Мне уже давно исполнилось тринадцать; до четырнадцати оставался всего месяц.

Фараон усмехнулся моей дерзости.

— Значит, мала только ростом, — сказал он. — А где же твоя преданная няня?

— Мерит? Во дворце, занята приготовлениями к празднеству.

— Тогда скажи ей, что я желаю видеть ее сегодня в Большом зале. Нужно научить ее улыбаться так же славно, как ты.

Он ущипнул меня за щеку, и процессия двинулась под прохладные своды храма.

— Держись ко мне поближе, — велел Пасер.

— Зачем? Раньше ты не следил, куда я хожу.

Вместе с остальными придворными мы втянулись в храм, и дневной зной остался наконец-то позади. Жрецы Амона в длинных белых одеяниях быстро повели нас по тускло освещенным коридорам. Я приложила ладонь к каменной плите с изображениями богов. На их лицах застыло выражение удовольствия, словно они радовались нашему приходу.

— Осторожнее с рисунками, — резко сказал Пасер.

— А куда мы идем?

— Во внутреннее святилище.

Коридор расширился, переходя в сводчатую комнату, и по толпе пробежал удивленный ропот. Гранитные колонны поднимались в темноту; выложенный синими плитками и инкрустированный серебром потолок казался звездным небом. На крашеном помосте ждали жрецы Амона, и я с тоской подумала, что теперь, когда Рамсес стал фараоном-соправителем, пришел конец нашей охоте на болотах. Но сюда, конечно, пришли и другие дети из эддубы, и я стала высматривать в толпе знакомых.

— Аша! — крикнула я, и Аша, увидев меня рядом с учителем, пробрался к нам.

Его черные волосы были, как обычно, аккуратно заплетены в косу, конец которой всегда, когда мы охотились, болтался сзади, словно хлыст. И хотя обычно именно его стрела первой поражала быка, сам Аша никогда не приближался к добыче первым, за что фараон и прозвал его Ашой Осторожным. Насколько Аша отличался осторожностью, настолько же Рамсес — поспешностью. На охоте он мчался вперед сломя голову, и отец прозвал его Рамсесом Безрассудным. Конечно, это было семейное прозвище, и так называл Рамсеса только сам Сети.

Я улыбнулась Аше, но Пасер одарил его взглядом далеко не приветливым.

— Почему ты не стоишь на помосте вместе с царевичем?

— Церемония начнется только по сигналу труб, — объяснил Аша.

Пасер вздохнул.

— Ты что, не рада? — обратился ко мне Аша.

— Чему радоваться? — ответила я. — Рамсес теперь будет все время сидеть в тронном зале, а не пройдет и года, и ты отправишься в войско.

Аша встрепенулся.

— Вообще-то, — заметил он, поправляя кожаный нагрудник, — если я хочу стать полководцем, то начинать обучение нужно до конца месяца.

Взревели трубы. Я хотела возразить, но Аша повернулся к помосту.

— Пора.

Длинная коса исчезла в толпе.

В храме воцарилась полная тишина, а я смотрела на Па-сера, который отводил взгляд.

— А эта тут зачем? — прошипели сзади. Даже не видя, я поняла, что женщина говорит обо мне. — Она в такой день принесет несчастье.

Пасер взглянул на меня; жрецы затянули гимн Амону, и я притворилась, будто ничего не слышала. Из темноты появился верховный жрец Рахотеп. С его плеча свисала шкура леопарда. Он медленно поднялся на помост. Стоявшие рядом со мной дети старались не смотреть на него: неподвижное лицо, словно застывшая в вечном оскале маска; левый глаз по-прежнему красен, как сердолик. Внутреннее святилище наполняли облака дыма от благовоний, но Рахотеп этого, видимо, и не замечал. Он поднял корону хеджет[8] и, не моргая, возложил ее на золотое чело Рамсеса.

— Да примет великий бог Амон Рамсеса Второго, ибо отныне он — царь Верхнего Египта!

Толпа разразилась ликующими криками, а у меня упало сердце. Я отмахивалась от резкого запаха духов из-под мышек у женщин. Дети разом загремели трещотками из слоновой кости, наполняя шумом святилище. Сети, который оставался правителем только Нижнего Египта, широко улыбался. Сотни перетянутых поясами тел пришли в движение, грозя меня затолкать.

— Пойдем. Пора во дворец! — прокричал Пасер.

Я оглянулась.

— А как же Аша?

— Отыщет тебя попозже.



Сановники всех держав мира прибыли в Малькату, дабы отпраздновать восхождение Рамсеса на престол. Я стояла у входа в Большой зал, в котором каждый вечер происходили обеды двора, и любовалась сиянием тысяч масляных светильников, бросавших свет на отполированный пол. Зал наполняли мужчины и женщины в нарядных, расшитых бисером одеждах.

— Ты когда-нибудь видела сразу столько народу?

Я обернулась.

— Аша! Где ты пропадал?

— Отец велел, чтобы я шел на конюшни, готовиться…

— К военной службе?

Я скрестила на груди руки. Аша увидел, как я расстроилась, и обезоруживающе улыбнулся.

— Но сейчас-то я здесь, с тобой. — Он взял меня за руку и повел в зал. — Видела посланников? Ты можешь с любым поговорить на его языке.

— Я не знаю языка шазу[9], — упрямо сказала я.

— Зато знаешь все прочие. Не родись ты девчонкой, стала бы советником фараона. — Аша обвел глазами зал. — Смотри!

Я проследила за его взглядом и увидела фараона Сети и царицу Туйю на царском помосте. Царица никуда не ходила без своего песика Аджо, и сейчас черно-белый ивив сидел, положив голову ей на колени. Хотя породу эту вывели, чтобы охотиться на зайцев среди болот, Аджо бегал только от своей набитой перьями подстилки до миски с едой.

Теперь, когда Рамсес стал правителем Верхнего Египта, на помосте рядом с троном его матери поставили третий трон.

— Значит, Рамсес отныне будет сидеть с родителями, — угрюмо проговорила я.

Раньше он всегда обедал рядом с помостом, за большим столом, вместе с придворными. А теперь даже его кресло убрали, а мое поставили рядом с креслом Уосерит, верховной жрицы богини Хатор. Аша тоже это заметил и покачал головой.

— Как плохо, что ты не сможешь сесть со мной. О чем тебе говорить с Уосерит?

— Боюсь, что не о чем.

— Зато напротив тебя сидит Хенуттауи. Как думаешь, она теперь будет с тобой разговаривать?

Все Фивы пребывали под чарами Хенуттауи, не потому, что она была одной из младших сестер фараона, а потому, что никто в Египте не мог сравниться с ней красотой. Она красила губы под цвет красного одеяния Исиды — одежду красного цвета дозволялось носить только жрицам богини.

В семилетнем возрасте я не могла отвести глаз от ее подола, летящего над сандалиями, — словно вода, вихрящаяся под кормой ладьи. Тогда я считала Хенуттауи самой красивой и сегодня убедилась, что она по-прежнему прекрасна. Хотя мы много лет обедали за одним столом, не припомню ни единого случая, чтобы она со мной заговорила.

Я вздохнула.

— Сомневаюсь.

— Не переживай, Неферт. — Аша по-братски похлопал меня по плечу. — Ты обязательно с кем-нибудь подружишься.

Он пересек зал и подошел поздороваться с отцом — тот сидел за столом с другими военачальниками. «Скоро, — подумалось мне, — Аша станет одним из них. Будет завязывать волосы в небольшой узелок на шее, будет везде ходить с мечом».

Аша сказал что-то забавное, и его отец рассмеялся, а я вспомнила свою мать, царицу Мутноджмет. Если бы она не умерла, сейчас это был бы ее двор, дворец, наполненный ее друзьями и ее придворными, бурлящий весельем. И женщины не смели бы обо мне судачить, ведь я была бы не царевной-сиротой, а царской дочерью.

Я выбрала место рядом с Уосерит, и мне улыбнулся царевич из страны хеттов, сидевший напротив; по спине у него вились три косы — так волосы заплетают только хетты. Как почетного гостя, его усадили рядом с Хенуттауи, только вот никто не вспомнил о хеттском обычае предлагать хлеб в первую очередь самому важному гостю. Я взяла блюдо и протянула царевичу.

Он уже хотел меня поблагодарить, но Хенуттауи положила изящную ладонь ему на руку и произнесла:

— Для египетского двора большая честь принимать на коронации моего племянника такого гостя, как царевич хеттов.

Все за столом подняли чаши; царевич ответил Хенуттауи на своем языке, и она рассмеялась. Однако ничего смешного он не сказал и теперь растерянно обводил взглядом соседей. Никто не пришел ему на помощь, и царевич посмотрел на меня. Я перевела:

— Царевич говорит, что сегодня радостный день, и желает фараону Сети прожить еще много лет и править Нижним Египтом.

Хенуттауи побледнела. И зачем я только вмешалась!

— Умное дитя, — сказал царевич на нашем языке с сильным акцентом.

Хенуттауи прищурилась.

— Умное? Повторять слова умеет даже попугай.

— Нефертари и вправду умна, — возразил советник Анемро. — Только она и догадалась подать царевичу хлеб.

— Конечно, догадалась, — резко ответила Хенуттауи. — Наверное, берет пример со своей тетки. Царица-еретичка, помнится, так сильно любила хеттов, что пригласила их в Амарну и они принесли нам чуму.

Уосерит нахмурилась.

— Это было давно. Нефертари не в ответе за поступки родных. — Она повернулась ко мне и ласково добавила: — Все это пустяки.

— Вот как? — злорадно заметила Хенуттауи. — Почему тогда, интересно, Рамсес женится на Исет, а не на нашей царевне? Даже не представляю, куда денется Нефертари, если не станет женой Рамсеса. Разве что ты, Уосерит, заберешь ее к себе. — Хенуттауи посмотрела на свою младшую сестру, верховную жрицу Хатор, богини-коровы. — Я слышала, в твоем храме нужны молоденькие телочки. Удивляюсь, как мой брат позволяет Нефертари садиться с нами за стол.

За нашим столом послышались смешки, а Хенуттауи уставилась на меня, точно удав на кролика.

— Ничего удивительного, — кашлянув, заметила Уосерит. — Сети, наш брат, и тебя терпит…

Вместо ответа Хенуттауи протянула руку хеттскому царевичу, оба встали и отправились танцевать. Заиграла музыка, и Уосерит наклонилась ко мне.

— Остерегайся моей сестры. У Хенуттауи много влиятельных друзей во дворце, и если она пожелает, то легко тебя уничтожит.

— Из-за того, что я перевела слова царевича?

— Из-за того, что она хочет видеть Исет главной женой Рамсеса, а прошел слух, будто Рамсес не против предложить эту роль тебе. Учитывая твое происхождение, такое вряд ли случится, но моя сестра предпочла бы, чтобы ты исчезла. Если хочешь и дальше жить во дворце, реши, где твое место. Детство Рамсеса сегодня кончилось, твой друг Аша скоро отправится на военную службу… А чем займешься ты? Ты родилась царевной, а твоя мать была царицей. Но когда ее не стало, не стало и тебе места при дворе. Воспитывать тебя некому, вот ты и носишься взад-вперед, бегаешь с мальчишками на охоту и дергаешь Рамсеса за волосы.

Я покраснела. Мне-то казалось, Уосерит на моей стороне.

— Фараон Сети считает, что это мило, — признала она. — Ты и вправду мила. Однако через пару лет такое поведение забавным не покажется. Что ты будешь делать, когда тебе исполнится двадцать? А тридцать? Когда кончится все золото, которое ты унаследовала от матери, — кто тебя поддержит? Разве Пасер ни разу об этом не упоминал?

— Нет. — Я прикусила губу.

Уосерит подняла брови.

— А другие наставники?

Я покачала головой.

— Значит, тебе еще многому нужно учиться, пусть ты и знаешь язык хеттов.



В тот вечер, когда я раздевалась перед сном, няня заметила мою необычайную молчаливость.

— Что такое? И в языках не упражняешься?

Мерит налила из кувшина в таз воды и протянула мне полотенце.

— Какой смысл упражняться? Где я буду говорить? Языки нужно учить визирям, а не царевнам-сиротам. Раз девушка не может сделаться визирем…

Мерит со скрипом придвинула скамью и села рядом со мной. Она изучала мое лицо в бронзовом зеркале. Наверное, ни одна няня настолько не отличалась от своей подопечной. Кости у Мерит широкие, а у меня тонкие; Рамсес часто говорил, что когда Мерит сердится, то складки у нее на шее раздуваются, как мешок пеликана. Большая часть телес у нее приходится на бедра и грудь, а я не могу похвалиться ни тем ни другим. Няня растила меня с того самого дня, как мать умерла родами, и я любила Мерит, словно родную мауат[10]. Сейчас Мерит поняла мою беду, и взгляд ее подобрел.

— Ах… все оттого, что Рамсес женится на Исет.

Я посмотрела на нее в зеркало.

— Значит, это правда?

Няня пожала плечами.

— Ходят слухи во дворце. — Мерит нетерпеливо переступила с ноги на ногу, на щиколотках у нее негромко стукнули фаянсовые[11] браслеты. — Я-то, конечно, надеялась, что он женится на тебе.

— На мне? — Я вспомнила слова Уосерит. — С какой стати?

Мерит взяла у меня полотенце.

— Ты ведь царская дочь, хоть и родственница Еретика и его жены.

Мерит имела в виду Нефертити и ее мужа Эхнатона, который запретил подданным поклоняться всем египетским богам, кроме Атона, и тем разгневал бога Амона. Имена Эхнатона и Нефертити в Фивах никогда не произносили. Их называли просто еретиками, и, даже еще не зная значения слова, я уже понимала, что это что-то плохое. Мне представилось, как Рамсес смотрит на меня большими голубыми глазами и просит стать его женой, и по телу у меня прошла теплая волна.

Мерит продолжала:

— Твоя мать наверняка выдала бы тебя замуж за царя.

— А если я не выйду замуж? В конце концов, Рамсес, быть может, не чувствует ко мне ничего такого… что я чувствую.

— Тогда ты станешь жрицей. Но ведь ты каждый день ходишь в храм Амона и знаешь, как они живут. — Мерит встала. — Никаких тебе быстрых скакунов, никаких колесниц.

Я подняла руки, и Мерит сняла с меня расшитое бисером платье.

— Даже если я стану верховной жрицей? — спросила я.

Мерит рассмеялась.

— Ждешь смерти Хенуттауи?

Я покраснела.

— И не думаю.

— Тебе уже тринадцать лет. Почти четырнадцать. Пора решить, где твое место.

— Почему сегодня все так говорят?

— Потому что после коронации Рамсеса все изменится.

Я натянула ночную тунику и забралась в постель. Мерит глянула на меня сверху вниз.

— Глаза у тебя, как у Тефера, — ласково сказала она. — Так и светятся.

Пятнистый миу[12] свернулся рядом со мной клубочком. Мерит с улыбкой посмотрела на нас.

— Мои зеленоглазые красавчики!

— Исет все равно красивее.

Мерит присела на край постели.

— Ты не хуже любой девушки во дворце!

Я закатила глаза и отвернулась.

— Не выдумывай. Мне до нее далеко.

— Исет старше тебя на три года. Через годик-другой ты станешь взрослой, войдешь в тело.

— Аша говорит, что я никогда не вырасту, буду коротышкой, как придворные карлики, даже когда мне стукнет двадцать.

Мерит опустила подбородок, и пеликаний мешок у нее на шее сердито заколыхался.

— Много твой Аша понимает! Когда-нибудь ты станешь высокой и красивой, словно сама Исида[13]! Ну, если не такой же высокой, то уж красивой точно, — на всякий случай оговорилась няня. — У кого еще во дворце такие глаза? Они у тебя как у матери. А улыбка, как у твоей тетки.

— Нет у меня ничего, как у тетки, — сердито ответила я.

Впрочем, Мерит выросла при дворе Нефертити и Эхнатона, и кому, как не ей, знать, так ли это. Отец ее был могущественный визирь, и Мерит нянчила детей самой Нефертити. Когда в Амарну пришла чума, погибла вся семья Мерит и две дочери Нефертити. Мне няня о них не рассказывала, и я понимала: она не хочет вспоминать о беде двадцатилетней давности. Еще я знала от Пасера, что верховный жрец Рахотеп служил некогда моей тетке, но спрашивать об этом у Мерит я боялась. Таково было для меня собственное прошлое — прищуренные глаза, шепот, неизвестность.

Я покачала головой и пробормотала:

— Ничего у меня нет общего с теткой.

Мерит подняла брови.

— Может, Нефертити и была еретичкой, но она — первая в Египте красавица на все времена.

— Красивее, чем Хенуттауи? — не поверила я.

— Хенуттауи рядом с ней, как бронза рядом с золотом.

Я попыталась представить лицо красивее, чем у Хенуттуи, но не смогла. В душе я даже пожалела, что в Фивах не осталось изображений Нефертити.

— Думаешь, Рамсес выберет Исет, потому что я в родстве с Отступницей?

Мерит укрыла меня одеялом, и Тефер протестующе мяукнул.

— Думаю, Рамсес выберет ее потому, что тебе тринадцать, а ему — семнадцать. Но скоро, моя госпожа, ты станешь взрослой и будешь готова принять судьбу, которую себе изберешь.

Глава вторая

ТРИ СТРОЧКИ КЛИНОПИСЬЮ[14]

Последние семь лет я каждое утро отправлялась из своих покоев в маленький храм Амона неподалеку от царского дворца. Там, под известняковыми колоннами, мы, ученики эддубы, сидели и хихикали, дожидаясь, пока к нам, шаркая, приблизится наставник Оба. На ходу он, словно мечом, разил посохом каждого, кто не уступал дороги. В храме жрецы окуривали наши одежды священным благовонием кифи, и от нас пахло благословением Амона. Мы с Рамсесом и Ашой обычно наперегонки неслись к белому зданию эддубы, но после вчерашней коронации все стало иначе. Рамсес больше не придет, а Аша без него бегать постесняется. Будет говорить, что он уже взрослый. А потом тоже меня покинет.

Мерит вошла в спальню, и я хмуро последовала за ней в туалетную комнату. Я подняла руки, и она застегнула на мне полотняный пояс.

— Чем тебя сегодня умастить — миртом или шамбалой?

Я пожала плечами.

— Какая разница?

Мерит нахмурилась, откупорила фиал и стала натирать мне щеки густой миртовой мазью.

— Не делай такое лицо! — потребовала она.

— Какое?

— Как у Беса[15].

Я спрятала улыбку. Бес — бог-карлик, покровитель деторождения; своими гримасами он отпугивает от новорожденных Анубиса, чтобы тот не забрал младенцев в царство мертвых.

— Не пойму, чего ты дуешься, — сказала Мерит. — Одна ты не останешься — в эддубе полно учеников.

— Они хорошо со мной обращались только из-за Рамсеса. По-настоящему со мной дружат только Аша и Рамсес. Никто из девочек не охотится и не плавает.

— Тогда тебе повезло, что Аша еще ходит в эддубу.

— Скоро перестанет.

Я нехотя взяла мешочек с принадлежностями для письма. Мерит проводила меня до дверей и крикнула вслед:

— Будешь корчиться, как Бес, Аша еще скорее от тебя убежит!

Мне было не до шуток. Я пошла к эддубе самой длинной дорогой: через восточный выход, что вел в тенистый двор позади дворца, потом мимо выстроившихся дугой храмов и казарм, отделявших Малькату от холмов. Дворец этот часто сравнивают с жемчужиной, спрятанной в крепкой раковине. С одной стороны — холмы из песчаника, с другой — озеро, выкопанное по приказу моего акху[16], чтобы лодки могли причаливать прямо к ступеням тронного зала. Малькату выстроил Аменхотеп Третий для своей супруги царицы Тии. Когда его зодчие сказали, что построить такое невозможно, он создал проект сам. И вот, глядя на его творение, я медленно обошла вокруг арены, мимо казарм, окруженных пыльными площадками, потом прошла мимо домов для прислуги и повернула на запад. Подойдя к озеру, я решила посмотреть на свое отражение в воде.

Вовсе я не похожа на Беса. Прежде всего, у него нос куда больше. Я скорчила лицо, какое обычно бывает у статуй Беса, и позади меня кто-то рассмеялся.

— Любуешься своими зубами? — спросил Аша. — А что это за гримасы?

Я уставилась на него.

— Няня говорит, я похожа на Беса.

Аша отступил на шаг и стал меня разглядывать.

— Да, некоторое сходство имеется: щеки толстые… и ростом ты не вышла.

— Хватит!

— Я, что ли, тут кривлялся?

Мы пошли к храму.

— Значит, твоя няня сообщила тебе новости? — спросил Аша. — Рамсес, наверное, женится на Исет.

Я молчала, глядя в сторону. Стоял жаркий месяц тот; солнце рассыпало над озером лучи, и вода казалась покрытой золотой сетью.

— Если Рамсес собрался жениться, — заговорила я наконец, — почему он нам даже не сказал?

— Наверное, сам точно не знал. В конце концов, решает фараон Сети.

— Но она же совсем не подходит Рамсесу! Она ни плавать не умеет, ни охотиться, ни в сенет[17] играть. Она даже языка хеттов не знает!

Наставник Оба смотрел, как мы приближаемся, и Аша, затаив дыхание, прошептал:

— Сейчас начнется.

— Вот спасибо, что изволили явиться! — воскликнул Оба.

Двести учеников повернули к нам лица; наставник замахнулся на Ашу посохом.

— Встать в ряд! — Он вытянул Ашу палкой по икрам, и мы метнулись на свои места — По-вашему, Ра[18] выплывает в лодке, когда ему заблагорассудится? Нет! Он всегда появляется вовремя. Всегда успевает к восходу!

Вслед за наставником мы отправились в святилище. Аша оглянулся на меня.

На полу для нас были расстелены циновки. Мы уселись по местам и стали ждать жрецов. Я шепнула:

— Спорим, Рамсес сидит в тронном зале и мечтает попасть к нам.

— Не знаю. Так ему хоть не приходится иметь дело с наставником Оба.

Я подавила смешок: в комнату, распространяя запах ладана, вошли жрецы и начали исполнять гимн Амону.

«Слава тебе, Амон-Ра, повелитель царей земных, ты старше всего сущего, ты древнее небес, ты опора всего сущего. Повелитель богов, царь истины, создатель всего, что наверху и внизу, слава тебе!»

Комнату наполнял запах благовоний; один из учеников закашлялся. Наставник Оба свирепо обернулся к нему, и я, толкнув Ашу локтем, сжала губы в тонкую злобную линию и изобразила, как ворчит Оба. Кто-то рассмеялся, и Оба быстро обернулся.

— Аша и царевна Нефертари!

Аша вытаращился на меня. Я не выдержала и хихикнула.

Когда мы все вышли из храма, я не стала предлагать Аше добежать до эддубы наперегонки.

— Не пойму, отчего жрецы нас не выставили, — сказал он.

Я ухмыльнулась.

— Потому что мы из царской семьи.

— Ты-то из царской семьи, — возразил Аша. — А мой отец — воин.