Лора Липпман

Ворон и Голландка

Laura Lippman
In Big Trouble
© 1999 by Laura Lippman
© Агеев А. И, перевод на русский язык, 2014
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Э», 2017


Пролог

Рядом с колыбелью техасской свободы висит знак, напоминающий посетителям о том, что скрытое ношение огнестрельного оружия здесь запрещено.

Она останавливается и рассматривает его, как какую-то новинку, хотя этому знаку уже несколько лет. «Не бери пушку в Аламо»[1], – напевает она, чтобы услышать, как это звучит вслух, и смеется, пугая мальчишку («Мама, эта тетя разговаривает сама с собой!»). «Не бери пушку в Аламо». Красивая фраза; впрочем, есть и получше. Она не станет записывать ее в один из своих блокнотов, куда попадают заголовки, обрывки стихов, всевозможные названия. Названия для групп, для песен. Имена детей, которых у нее никогда не будет. Названия мемуаров, которые она никогда не напишет, – хотя ее истории могут шокировать даже в нынешние искушенные времена. Опре[2] понадобилась бы по меньшей мере неделя, чтобы во всем этом разобраться.

Под ясным лазурным небом теснятся высокие строения, зрительно уменьшающие испанскую миссию[3]. Она прогуливается по саду, обращая внимание на каждое растение, каждую веточку, каждый знак. Здесь не нужно ничего менять. Она поднимает банку из-под сока и выбрасывает ее в мусор, аккуратно, как хранительница Аламо, одна из «Дочерей Республики Техас»[4]. Это место священно, и не только для Техаса. Это место священно для нее, для них. Она каждый раз приносит сюда один и тот же завтрак – два тако[5], кофе, «слоновье ухо»[6] и воскресную газету. Выпечка достается ей, а тако – ему, ее личному святому духу.

Именно он впервые привел ее сюда, хотя позднее стало понятно, что она вовсе не первая. Значительная разница. Как выяснилось, не стала она и последней. «Ты когда-нибудь завтракала в Аламо?» – спросил он ее тогда, в первое утро, когда они наконец оторвались друг от друга, расслабленные, с сияющими глазами; дешевые перламутровые бусинки порвавшегося ожерелья закатились под нее и вдавились в тело, усыпав его, как усыпали давнишнее белое платье. Когда все закончилось, она была изгнана из его жизни ни с чем, но с ней оставались слова: «завтрак в Аламо». Она знала, что они будут сводить с ума других, как когда-то свели с ума ее.

Она стала думать, как использовать приемы бывшего любовника и применить их против него.

Их одновременное появление здесь в один из воскресных дней было лишь вопросом времени. Она поймала его взгляд во внутреннем дворике и выдержала его. Молодая девушка, пришедшая с ним, пыталась понять, куда он смотрит, но он взял ее за руку и увел оттуда. Он до ужаса боялся публичных скандалов.

Зато она не боится. В этом ее преимущество. Он больше не осмеливался показываться здесь снова, и «Завтрак в Аламо» стал ее эксклюзивной собственностью. Ее почерком, ее профессиональным приемом. Повернуться к теплому телу, лежащему с ней воскресным утром, не открывая глаз, не открывая рта. «Эй, милый, ты когда-нибудь завтракал в Аламо?»

«Завтрак в Аламо». Отличное название для чего угодно – группы, книги, измены. Она включила его во все свои списки. Мир полон поэзии. Взять хотя бы меню: «Строганина горкой». Это может стать названием тома ее ненаписанных мемуаров. Ей когда-то нравился знак, висевший у «Тоннеля любви» в старом парке «Страна развлечений»: «Не дрейфь, жалкий трус!» Конечно, нужно было быть достаточно высоким, не ниже отметки на мерном шесте, на которую указывал ухмыляющийся эльф, стоявший у входа. Когда она доросла до отметки, «Страны развлечений» уже давно не было, а все имущество парка выставили на публичный аукцион. Прощай, жалкий трус. И прощай, эльф, самодовольный сукин сын с мерным шестом, насмехающийся над теми, кто не дотянул до пяти футов.

Она находила вдохновение в заголовках на газетных стендах еще в то время, когда дешевый король таблоидов только выкупил одно из местных изданий. «МАЛЬЧИКА ИЗ КАНАЛИЗАЦИИ ДО СИХ ПОР НЕ НАШЛИ». «РАНЕНАЯ БЕРЕМЕННАЯ КОШКА БОРЕТСЯ ЗА ЖИЗНЬ». «С ПСОМ-ТОКСИКОМАНОМ ВСЕ ХОРОШО». «МАЛЕНЬКАЯ ДЕВОЧКА В БОЛЬШОЙ БЕДЕ». «СЛОВА ШКОЛЬНОГО ХУЛИГАНА: “ДАВАЙТЕ ИЗНАСИЛУЕМ МАМУ КРИСТИ”». «10000 НОГТЕЙ С НОГ ПОМОГАЮТ В БОРЬБЕ С РАКОМ». Все это тоже попало в ее блокнот.

Они составляли списки и вместе, это был ее ответный дар. Неожиданная мысль: а вдруг он тоже украл что-то, как она украла «Завтрак в Аламо»? Ведет ли он такой же блокнот, чтобы впечатлять новых девушек музыкой повседневной жизни? Нет, он не стал бы составлять списки, это очевидно. Потому что он лучше ее. Поэтому она до сих пор его любит. И до сих пор ненавидит.

Она неспешно читает газету и жует «слоновье ухо», смакуя и то и другое. Светскую хронику, как всегда, оставляет напоследок. На этой неделе та выглядит скудновато, почти ничего интересного. Совсем скоро начнутся осенние вечеринки, и все изменится. Рубрика будет заполняться начиная с Хеллоуина – и особенно во время дурацкого Дня всех усопших[7]. Когда-то там и о ней писали.

Она закрывает глаза, наслаждаясь солнцем, ослабляющим теперь хватку, которой сжимало город все лето. Хорошо. Хорошо просто быть одной. Несколько дней назад недостатки ее последнего мужчины вдруг всплыли наружу, и каждая мелочь постепенно выползла на свет, как изображение в проявочной ванне. Поры на лице слишком велики, глаза не того оттенка, галстук слишком широкий. Недостаточно высок. Все они недостаточно высоки. Еще один список, который нужно иметь в виду, – каталог дефектов, всегда начинающийся и заканчивающийся одним и тем же: не он.

Но для того чтобы позавтракать в Аламо, компания необязательна. В одиночку даже лучше. Она сидит в саду. Ей не нравятся окружающие строения – ряд бараков, сувенирный магазин с высоким потолком, где ей однажды приглянулась бело-голубая посуда. Холодные, как склепы, стынущие от ужаса хранимых воспоминаний. Места тоже имеют память. Но здесь, в саду, под жарким исцеляющим солнцем земля позабыла всю кровь, которую впитала. И она хочет забыть. И хочет помнить. «Мамочка, проснись! Мамочка, проснись!»

– Tienes sueños, pobrecita?[8]

Она вздрагивает, и оба тако падают с колен на землю. «Tienes sueños»? Он с неохотой переходит на испанский, но она настояла. Ведь по-английски получается просто «Ты спишь?», а так можно думать, что спрашивают: «У тебя есть мечты?»[9] Ни больше ни меньше.

Она щурится от солнечного света.

– Что ты здесь делаешь?

– Я не нашел тебя утром. Я беспокоился.

– Мы расстались, помнишь? Я с тобой порвала.

Никакой жестокости, просто констатация.

– Знаю. И знаю почему. Но я не могу от тебя оторваться.

– Хочешь помочь? – спрашивает она с подозрением, не вполне доверяя ему, хотя и очень хочется. Помощник ей нужен.

– Обещаю, – отвечает он. – Я помогу тебе, а ты мне.

Она задумывается, не собирается ли он таким образом снова овладеть ею. Она могла бы воспользоваться его помощью, но не уверена, что вынесет это. Если однажды порвала с мужчиной, значит, насовсем. А то выходит как остывший и заново разогретый кофе. Темное горькое пойло. Нет, он не ищет способа снова затащить ее в постель. На самом деле ему это нужно даже меньше, чем ей, если такое возможно.

Но он готов помочь. Ее настроение взлетает, как ракета. На радостях она складывает гармошкой заляпанный жиром бумажный пакет из-под еды и делает вид, что играет на маленьком аккордеоне.

– А теперь немного конхунто[10], дамы и господа. Прошу поприветствовать la señorita con la concertina, la señorita mas bonita, la señorita de las carnitas, la señorita de Sueños Malos[11].

Она поет одну из своих любимых народных песен. «Ay te dejo en San Antonio». Я уже рассталась с тобой в Сан-Антонио.

Несколько туристов оглядываются, будто надеются, что ее песня может спасти испорченное утро. Аламо – идеальный облом, гарантированное разочарование, которое сглаживает все остальные разочарования. По крайней мере, это так для тех, кто мечтает об обдуваемых ветром равнинах и Дэйви Крокетте[12] с лицом Джона Уэйна[13]. «Форт, оказывается, такой маленький, – вечно жалуются обыватели, – и “Бургер Кинг” прямо через дорогу». Но ей самой нравится, как миссия-музей вплелась в настоящую жизнь. Место продажи «Воппера»[14] – рядом с фортом лжи и обмана, облепленным историями, которые призваны подчистить, приукрасить реальные события. Дэйви Крокетт стреляет из «старушки Бетси», Джим Боуи[15] со сломанной ногой стонет в койке, Уильям Баррет Тревис[16] проводит черту, которая отделяет мужчин от трусов. Смерть очищает людей. Какая разница, правда все это или вымысел?

– Я спою несколько строк из «Желтой розы Техаса»[17]. Бьюсь об заклад, что успею немного заработать, прежде чем «Дочери» выгонят меня отсюда.

Его это не веселит.

– Если я помогу тебе, тебе придется меня слушать и делать, как я говорю. Ты должна прекратить заниматься ерундой. Быть абсолютно нормальной, понимаешь? Именно так можно не выделяться из толпы – быть абсолютно нормальной.

– Кому это надо, быть нормальным? – Она бросает аккордеон и начинает сдирать корочку с ранки на ноге. Та напоминает бекон – так же хрустит под пальцами. Расчесывает голень, появляется свежая кровь. Быть нормальным – значит сдаться. Нормальные – это все остальные люди, живущие своей жизнью. Нормальность – настоящая болезнь, обман, позволяющий телу жить, пока душа внутри чахнет. Кроме того, она хочет, чтобы он знал, что она вернулась, хочет, чтобы он был в курсе. Она хочет, чтобы однажды ночью он проснулся и сел в кровати с мыслью: не ее ли теплое дыхание он сейчас почувствовал у себя на шее. Tienes sueños, pobrecita?

Кровь стекает по ноге, как слезинка по щеке. Он крепко берет ее руки в свои, чтобы она себя больше не тронула.

– Ты получишь все, что пожелаешь, – чуть ли не мольба звучит в его голосе. – Но тебе придется довериться мне.

Она кивает, притворяясь, что согласна. На самом деле она никому не доверяет и надеется, что никто не доверяет ей. «Все, что пожелаешь». Мужчины так легко дают подобные обещания. Посуда из Аламо, новое жемчужное ожерелье, машина на окончание школы, тихий уголок, вечная любовь. Таков ее жребий – не получать ничего из желаемого, теперь ей известно наверняка. Она видит себя, какой хочет быть, – мирно спящей, недвижимой, как на фото. Видит его, каким он должен стать – кричащим во всю глотку, чтобы рот стал круглым и похожим на вход в аттракцион, который никогда не останавливается. «Не дрейфь, жалкий трус!» Она готова. Теперь достаточно высока, достаточно взросла, достаточно печальна, достаточно отчаянна.

Она готова.

Глава 1

Тесс Монаган ненавидела вести слежку, и это создавало ей проблемы как человеку, зарабатывающему на жизнь услугами частного сыска. Делай то, что любишь, и полюбишь то, что делаешь, говорили ей. Зато ей приходилось по душе все остальное, из чего состояла работа. Она любила быть сама себе начальником, любила быть своей единственной подчиненной. Ей уже даже начинал нравиться пистолет, который раньше казался жутким. Слежка для частного детектива – и хлеб, и масло, но Тесс все равно ненавидела каждую минуту, проведенную за этим занятием, особенно если дело касалось супружеской измены. Помимо прочего, это было пассивное времяпрепровождение. Всю свою жизнь она ненавидела ждать. Она жаждала расследовать. Но раз за разом сидела, развалившись на переднем сиденье машины, с фотоаппаратом, готовым запечатлеть чье-нибудь недостойное поведение.

Она наблюдала за невзрачным хозяином мотеля «Заколдованный замок» на 40-м шоссе. Время обошлось с ним сурово: на фиолетовом пальто виднелись белесые пятна, будто пальто ела моль, лицо покрылось щербинами, один глаз расплылся, и его некогда приятная улыбка теперь казалась злобной. Тем не менее благодаря ему она ощутила ностальгию по Мэриленду прошлых лет. Было время – она почти помнила его, – когда 40-е служило главной автомагистралью, соединяющей Восток с Западом, и оштукатуренные коттеджи манили путешественников неоновыми вывесками, обещающими комнаты с прохладным воздухом и свежие пироги в закусочных.

Тесс потеряла девственность в этом самом мотеле лет в шестнадцать. По крайней мере, вино было хорошее. Бутылку «Звезды Давида» она стащила у бабушки во время седера[18] за два месяца до этого – юная Тесс продумывала до мелочей непозволительные поступки. В юности она постоянно что-то планировала, предвкушая такие ночи – первая выпивка, первая травка, первый секс. Все это были вешки на пути к взрослой жизни. Зачем было так торопиться? Теперь она уж и сама забыла. Ладно, все равно в этом не было ничего плохого – и не было ничего хорошего. Напоминало занятия по гребле, когда на следующее утро болели даже те мышцы, о существовании коих она прежде не знала. Потихоньку она вошла во вкус и набралась опыта. Как в гребле.

Тогда ей лучше всего запомнилось, что забегаловка еще работала, и она ела там черничный пирог, горячий, с ванильным мороженым, пока пухлый хозяин по-доброму смотрел на нее через стекло. Это было прекрасно. Вид черничного пирога по сей день вгонял ее в краску. Теперь вместо закусочной стоял лишь ржавый алюминиевый остов. Несмотря на репутацию города, возникшую после фильма «Забегаловка»[19], в Балтиморе таких мест преступно мало – если не считать современных суррогатов. Тесс и не считала. «Где же ты, Барри Левинсон? – тихо пропела она сама себе. – Чудо-город[20] обращает на тебя голодный взор». Ни забегаловок, ни алюминиевых человечков[21]. Ни «Золотой Руки Джонни Ю»[22], ни «У Джино», ни «Горячей кухни», ни «Маленькой таверны».

Ну вот, перечисляя призраки фастфуда, она проголодалась. И правая нога затекла. Она отодвинула назад водительское сиденье и попыталась помассировать бедро, но в двенадцатилетней «Тойоте Королла» не так уж просторно, если в тебе пять футов и девять дюймов[23] и большинство длины приходится на ноги. Черт, как же ей ненавистна слежка! Она старалась не браться за такие дела, но принципами пришлось поступиться ввиду экономических реалий. А в этом конкретном случае ее хороший друг пообещал ее услуги, не спросив предварительно ее саму.

По крайней мере, клиентом была женщина. В этом смысле Тесс была сексистской, другого слова не подберешь. По опыту она знала, что мужчины, которым наставили рога, склонны к насилию. И не желала, чтобы это оставалось на ее совести. Женщины же мазохистки и опасны лишь для себя самих. Как правило. Тесс смотрела на это так: даже через четыре тысячи лет после античных времен Медея до сих пор могла бы оказаться на первой полосе, а никчемного Ясона не опубликовали бы даже в разделе писем читателей в «Космо».

Дела, заказанные женщинами, нельзя было назвать удачными. Если муженька застукать не удавалось, некоторые дамы отказывались платить за потраченное время. Они не понимали, что работа была выполнена, даже если она не дала результатов. Такие скупятся и на чаевые в ресторанах, считая, что хорошее обслуживание не требует дополнительного вознаграждения.

Но если удавалось сделать фотографии, как муженек, скажем, выходит из мотеля на 40-м в компании рыжеволосой дылды, в действие вступал принцип «убей гонца» – в буквальном смысле. Однажды жена, которой изменили, напала на Тесс, вооружившись дизайнерской туфлей. Тесс досчитала до десяти, оставила пригородные дорогущие хоромы, которые наверняка будут оценены еще дороже, если дело дойдет до развода, и спустила шины женушкиного джипа «Чероки».

Тесс говорила потенциальным клиентам, что не любит вести слежку из-за скуки, что во многом было правдой, но еще сильнее она не любила последствия – момент истины, который мог оказаться каким угодно, но только не скучным. «Простите, мэм, но пока вы тут плачете и думаете о значении этой информации для вашего двадцатичетырехлетнего брака и двоих детей, пожалуйста, подпишите чек». Со временем Тесс стала брать гораздо бо́льшую предоплату и в случае необходимости возмещать расходы. Проще для всех.

Но в данном случае горе-муженек сожрал всю предоплату в первую неделю, не совершив ничего интересного. Этот дерганый тип объездил все известные точки продажной любви, присматривался, начинал торговаться, но в последнюю минуту все бросал. Тесс сделала несколько фото, где женщины с длинными стройными ногами наклонялись к его машине, но такие снимки не имеют силы в суде. Он мог запросто сказать, что просто спрашивал дорогу.

Сегодня он наконец снял эту рыжеволосую дылду с пышной прической и такими икроножными мышцами, какие вырастают лишь спустя годы ходьбы на высоких каблуках. Настоящая амазонка с пропорциями, превосходящая по конституции даже амазонку Тесс. Наверное, он посчитал, что у мясистой проститутки меньше вероятности оказаться наркоманкой. А может, просто выбирал наиболее развратную – вот и подошла дамочка со скульптурными бицепсами и трицепсами.

Они зашли минут пять назад. Поскольку Тесс следила за Дерганым с безопасного расстояния, она не смогла сделать фото счастливой пары, идущей в люкс для молодоженов, и поймать их с поличным. Но она собиралась поймать их на обратном пути, что случится через – Тесс взглянула на часы – десять, максимум пятнадцать минут. Не похоже, что он способен поставить рекорд выносливости. Слишком изголодался.

Не успела Тесс приготовиться должным образом, как дверь открылась – в блокноте позже будет отмечено: спустя семь минут. Пока она хватала камеру, перед ней вспыхнуло рыжее облако волос проститутки, а за ним выплыло серое пятно – Дерганый. Тот стащил со жрицы любви парик, бросившись на него, как защитник на мяч.

Полностью одетая проститутка уходила прочь в обтягивающем красном платье из материала, похожего на кожу, и подходящих к нему туфлях. Настоящие волосы оказались короткими и редкими, темно-каштанового цвета, чуточку темнее, чем у Тесс. Стрижка была неплохой, но что-то в ней выглядело не так. Может, она смотрелась комично, потому что волосы слиплись от пота?

– Лучше отдай, – сказала проститутка Дерганому.

– Когда отдашь деньги, сволочь, – ответил он и бросился к своей машине, шаря по карманам в поисках ключа, но парика из рук не выпустил.

Проститутка оказалась шустрой. Несколькими быстрыми шагами пересекла гравийную парковку, прыгнула ему на спину и вонзила зубы в ухо, будто в пирожное. Он с криком упал. Они катались по земле, как дети на игровой площадке. Тесс показалось, что она уже видела подобное. Точно, видела. Это была большая дамская уборная в «Долине кукол»[24], только на этот раз обезволошенная Хелен Лоусон надрала большую обвислую задницу Нили О’Хара.

– Заплатишь и за парик, если не отдашь! – кричала проститутка, сидя на спине мужчины и обыскивая его карманы, а тот крутился, пытаясь освободиться.

У нее отвалился длиннющий каблук и превратился в опасное оружие, идеальное, чтобы воткнуть в поясницу противнику. Дерганый непрестанно стонал и прижимал скомканный парик к груди обеими руками. Катаясь по земле в своем сером костюме, он напомнал Тесс картофельного сверчка, над которыми она издевалась в детстве.

– Этот парик стоит дороже моего времени! – закричала проститутка. Должно быть, она говорила правду, потому что не пыталась вырвать его, что могло испортить объект борьбы. Вместо этого она размахивала каблуком над спиной и головой мужчины.

– Уродище гребаное! – проскрипел мистер Нервный. – Верни мне сорок долларов и получишь свой парик!

– Вообще-то они отработаны! – ответила проститутка. Она отползла от него и, казалось, искала возможность врезать ему между ног, но тот пребывал в скрюченном состоянии.

– Не напоминай мне! Не напоминай! – истерично кричал он высоким голосом.

Когда Тесс начала подумывать, не вмешаться ли ей в происходящее – этика частного детектива всегда была для нее не особенно внятной материей, – менеджер мотеля выбежал и высыпал на схватившуюся парочку ведро льда, как на собак во время гона. Мужчина ослабил хватку ровно настолько, чтобы проститутка смогла вырвать у него парик.

– Это приличный мотель, – сказал менеджер. – Если вы собираетесь так себя вести и дальше, поищите на трассе другое место.

– Я хотел бабу, – простонал муж клиентки Тесс, уткнувшись лицом в листья и прикрываясь руками, хотя его больше никто не бил. – Я просто хотел бабу. Мне что, много надо было?

Проститутка встала и вытянула сначала одну ногу, затем другую, проверяя, не порвались ли чулки, приняв позу фламинго. А затем она – нет, он! – натянул парик на свои редкие каштановые волосы.

– В таком случае, милый, тебе надо было снять кого-нибудь, у кого нет кадыка, – сказал рыжеволосый и задрал платье, чтобы показать черные кружевные трусики, чью изящную линию нарушала асимметрия, какой не увидишь в каталогах «Викториас сикрет».

Еще одно отличное фото. Тесс щелнула затвором, надеясь, что не слишком трясется от подавленного смеха и картинка не смажется. Кроссовер «Долины кукол» и «Жестокой игры»[25] на парковке мотеля «Заколдованный замок».

Она завела машину и направилась в город, все еще думая о черничном пироге. Сначала хотела остановиться в забегаловке «Дабл-Ти» чуть дальше по 40-му, но подумала, что желанного пирога не попробует уже никогда. Его подавали только четырнадцать лет назад.

* * *

– Хватит слежки за изменщиками. – Она сидела напротив Тайнера Грэя, юриста, который навел ее на нынешний род занятий и делил с ней все хорошее, что имело место в этой связи. Пора бы начать делить и плохое. – Это унизительно. Да я бы лучше покопалась в чьем-нибудь мусоре.

– Не преувеличивай, Тесс, – сказал Тайнер, выписывая чек крупным наклонным почерком. Технически все ее клиенты работали через Тайнера, гарантировавшего им конфиденциальность. Но конкретно в этом деле жена-заказчица была дочерью его соседа по комнате в общежитии колледжа, поэтому сообщать дурные новости и играть в «покажи и расскажи» предстояло Тайнеру. Хоть какое-то утешение.

– Может, ты не помнишь, но мне уже приходилось копаться в мусоре в поисках выписок о платежах. Да вот и в прошлые выходные ныряла в мусорные баки. Объедки и кофейная гуща – это не так плохо, если у тебя хорошие резиновые перчатки. Лучше, чем наблюдать борьбу придурочного распутника и проститута.

Тайнер оттолкнулся от стола, прокатился в своей инвалидной коляске по всему кабинету и положил бухгалтерскую книгу на низкую полку около двери. Здесь все было низким – полки, шкафы, столы. И транспортабельным, поэтому казалось, что Тайнер все еще не закончил переезд. Посетители принимали стиль обстановки за минимализм. Они старались представить, что коврики и старинная мебель для хозяина – нечто большее, чем помеха колесам и острые углы. Так и задумывалось: Тайнер хотел, чтобы у посетителей не шла из головы его коляска. Теперь, когда он перевалил за шестой десяток, он сидел в ней уже две трети своей жизни – с тех пор как вскоре после олимпийской медали за греблю его сбила машина.

– По крайней мере, тебе не придется сообщать отцу Майры, что его зять не только пытался изменить его дочери, но и проявил себя в этом деле на редкость неудачно. Ничего удивительного. Ричард настолько неимоверный дундук, что даже на конкурсе самых отчаянных неудачников облажается и займет второе место. Я был у них, когда Майра впервые привела его в дом – наверное, лет двадцать назад, – и он мне никогда не нравился. Но ведь не дашь друзьям совет в любовных делах.

– Да неужели? Ведь ты все время лезешь в мои.

Тайнер плутовато ухмыльнулся:

– У тебя дела просто половые, дорогая. В этом вся разница. А в последнее время вообще никаких дел. Кстати, – он откатился обратно к столу, – это пришло тебе вчера. Штемпель техасский.

У Тайнера в руках был самый обыкновенный конверт. Белый в синюю клетку, скрывающую содержимое. Вполне годный для отправки чеков и прочих ценных бумаг.

Или чего-то, что никто, кроме тебя, не должен видеть.

– По-моему, в Техасе живет порядка двенадцати миллионов человек, – сказала она, надеясь, что прозвучало достаточно небрежно. К тому же она держала руки за спиной, настороженно поглядывая на конверт.

– Скорее, около девятнадцати. Но ты хорошо знаешь только одного из них, не правда ли?

– Да, насколько мне известно.

Она взяла конверт из рук Тайнера. Адрес был напечатан, марка ничем не выделялась – обычный развевающийся флаг. Она ожидала чего-нибудь более примечательного. Из серии со старыми блюзменами, например, или персонажами мультфильмов. Тесс перевернула конверт и поднесла к свету. Что бы ни находилось внутри, на вес оно было не тяжелее перышка. Почтовая система вдруг показалась ей чем-то удивительным. Конечно – переправить нечто настолько хрупкое на расстояние в тысячи миль по цене шоколадного батончика.

– Почему оно пришло сюда, а не мне? – спросила она, не спеша открывать, сама не зная почему.

– Ты не прожила в Бутчерс-Хилл[26] и полугода, – сказал Тайнер. – И не показывалась там до… в общем, до…

«…того, как врезала ему по зубам и вышвырнула на улицу, чтобы он ответил той же любезностью, когда ты передумала».

– Бер-не, Техас, – проговорила она, всматриваясь в почтовую марку. – Никогда о таком не слышала.

– Правильно читается «Бёрне», – поправил Тайнер. – Ты что, с тех пор как уволилась из газеты, совсем не читала прессу? Бёрне несколько лет назад засветился во всех новостях. Католическая церковь и местное самоуправление прошли по всем инстанциям Верховного суда в споре по закону о зонировании. Церковь заявляла, что раз она не подчиняется штату, это дает ей право на привилегии при зонировании.

– Господи, как я могла пропустить такую увлекательную историю! – воскликнула Тесс. – Ты же знаешь, как я обожаю всякие зонировочные байки.

Она держала конверт и не открывала его. Издеваться над Тайнером было сплошным удовольствием. Он командовал ею во всем – в работе, в гребле, в жизни. Раз он так настойчиво исполнял роль папочки, значит, заслуживал получить в ответ немного подростковых капризов.

– Наверное, тебе хочется прочитать это в одиночестве, – сказал Тайнер, хотя уже принес нож для вскрытия конвертов.

– Нет! – она сама удивилась резкости своего голоса.

Тесс не вспоминала о Вороне много дней, недель, месяцев. У нее было достаточно бывших, которых хватило бы на целую футбольную команду, если считать среднюю школу, и она могла время от времени воскрешать кого-нибудь из них в памяти. Она не считала эти приключения окончательно похороненными во мраке забвения – ведь ей совсем недавно исполнилось тридцать.

– В смысле, не так уж это важно, – добавила она. – Наверняка опять написал о каком-нибудь диске или книге, которую забыл у меня.

На самом деле единственной вещью, которую он оставил, был потрепанный свитер цвета жареных грибов. Ее борзая по имени Эсски вытащила его из-под кровати и использовала для устройства гнезда.

– Просто открой.

Тесс проигнорировала нож Тайнера и открыла конверт руками, умудрившись порезаться дешевой бумагой. Затем сунула палец в рот и перевернула письмо. На стол выпала газетная вырезка, приклеенная к картонной карточке, и больше ничего.

На ней была фотография, или часть фотографии, – только голова и плечи. Сверху, как венец, расположился фрагмент заголовка:

В БОЛЬШОЙ БЕДЕ

У него была новая короткая и аккуратная стрижка. Ворон выглядел немного по-другому, но все равно узнавался безошибочно. Конечно, она представляла его таким – могло ли лицо сильно измениться за полгода? Хотя и не помнила, чтобы он был столь худощав. Теперь острые скулы придавали ему несколько зловещий вид, а губы он так сильно сжал, будто ни разу в жизни не улыбался. Веселый и легкомысленный, беспечный, как щеночек. «Идеальный бойфренд эпохи постмодерна» – назвал его как-то один из друзей. Комплимент и насмешка одновременно.

В конечном итоге именно этот недостаток его характера, а не шестилетняя разница в возрасте, послужил причиной их разрыва. По крайней мере, такова была ее последняя теория на этот счет – за последние шесть месяцев она не раз переосмысливала их отношения. Он выглядел миленьким мальчишкой. А Тесс нужен был мужчина. И вот мужчина, насупившись, смотрит на нее с фотографии. Мужчина в большой беде.

Его проблемы.

– И не понять, из какой газеты это вырезано, – сказал Тайнер, поднимая карточку. Он посмотрел ее на свет, пытаясь прочитать надписи на стороне, которой она была приклеена. – Похоже на рекламу автосервисов «Мидас», такую печатают по всей стране. Ворон случайно не ездил в Остин прошлой весной?

– Угу.

– Ну и что ты собираешься с этим делать?

– C чем – с этим?

– С Вороном и его бедой.

– Ничего я не собираюсь делать. Он уже большой мальчик, слишком взрослый, чтобы заниматься аппликацией. Готова биться об заклад, что мамочка теперь разрешает ему пользоваться настоящими большими ножницами вместо детских с закругленными концами.

Тайнер проехал несколько футов и поднял корзину для бумаг.

– Бросай, – задорно подстегнул он. – Попадешь трехочковый?

Тесс вложила фотографию и конверт в свой большой еженедельник, который всегда носила с собой.

– Тетя Китти захочет посмотреть на фото, просто чтобы увидеть Ворона без фиолетовых дредов. Они же неплохо ладили, помнишь?

Тайнер понимающе улыбнулся. Но он всегда понимающе улыбался ей. Он был самодовольным невыносимым мерзавцем и гордился этим.

– Иногда, – заметила она, – мне кажется, что ты подпадаешь под закон об инвалидах из-за одного только жуткого характера.

– Под него все подпадают, – ответил он. – Но только немногие отмечают это наклейками на машинах. Кстати, до сих пор не могу понять, какой знак должен висеть у тебя на бампере.

Тесс вышла из офиса Тайнера. Она собиралась отправиться прямо в банк, а затем вернуться к себе в кабинет, где ее ждала Эсски, наверняка дремлющая в этот пасмурный октябрьский день. Монаган напомнила себе, что она – взрослая деловая женщина, что ей нужно выписывать чеки, перезванивать в ответ на пропущенные звонки и выгуливать собаку. У нее не было времени ни на мальчиков, которые мечтали стать рок-звездами, ни на их игрушки.

Переходя Чарлз-стрит, она заметила, что дверь в Монумент Вашингтона была открыта. Как и многим объектам в Балтиморе, ему не помешало бы дать оригинальное название, чтобы он стал по-настоящему особенным – ведь это первый памятник первому президенту, возведенный властями. Профиль крошечного Джорджа на верхушке казался Тесс таким же знакомым, как свой собственный. Даже более: часто ли приходится видеть себя в профиль? Она видела Джорджа почти каждый день, задумчиво оглядывая Чарлз-стрит. Совсем скоро, ближе к Рождеству, его подсветят. Затем придет весна, и в окружающем парке зацветут нарциссы и тюльпаны. Летом он будет казаться немного поникшим в июльской влажности, как и весь Балтимор. Осень же, как сейчас, – лучшее время года в Балтиморе, истинное украшение города. Наверное, с места, где стоит Джордж, открывается превосходный вид. Тесс, коренная жительница, стояла у его ног и не могла припомнить, чтобы она взбиралась на колонну и видела город таким, каким видел его он.

Сейчас ей вдруг захотелось это сделать. Она вошла внутрь, сунула доллар в деревянный ящик и, не обращая внимания на многочисленные таблички с историческими справками, начала восхождение, считая каждый шаг.

На винтовой лестнице было прохладнее, чем снаружи. В воздухе явственно ощущалось, что здесь недавно побрызгали каким-то дезинфицирующим средством. Пройдя треть пути, Тесс почувствовала одышку – даже тот, кто занимался физподготовкой столько, сколько она, не был достаточно подготовлен к такому количеству ступенек. От запаха ей стало немного дурно. Но она продолжала подъем, а на спине у нее подпрыгивали рюкзак и тугая коса. Вверх, вверх, вверх – 220, 221, 222, 223… Наконец она увидела над головой потолок, означавший, что совсем рядом последняя, 228-я ступенька.

Щиты из оргстекла и металлические заграждения не позволяли выходить на узкий парапет, окружавший ноги Вашингтона, но вид все равно производил впечатление. Забавно, но она никогда не осознавала, какой низенький Балтимор, как крепко он прижимается к земле. Он показался ей приземистым, параноидальным, тревожно озирающимся местечком. Она посмотрела на восток, где жила и работала. Затем на север, где в это время года виднелись багряные и золотые деревья. Совсем рядом, как на ладони, располагался «Медный слон»[27], ее второй дом – казалось, она могла бы приподнять его крышу рукой. Тесс повернулась на запад к разрушенной части города между центром и Тен-Хиллз, районом, где она выросла, где сейчас жили ее родители.

Напоследок она оставила вид на юг и стала поворачиваться вправо. Дойдя до юго-запада, она задумалась, действительно ли там, за Внутренней гаванью[28], за ее гладкими блестящими зданиями, есть место под названием Техас? Это казалось нереальным. Она чувствовала себя современником Колумба, который пытается принять мысль, что земля кругла, как апельсин. При условии, конечно, что тогдашние люди могли сравнивать что-то с апельсинами. Если история чему-то ее и научила, так это не доверять школьным урокам истории с их аккуратными поучениями, якобы укрепляющими волю и мораль.

Мир выглядел с высоты слишком плоским. Слишком легко было представить, как упадешь вниз, если зайдешь слишком далеко.

Глава 2

Фотография Ворона пряталась в еженедельнике несколько дней, зажатая между двумя неделями марта. Даты ничего не значили, она там оказалась случайно и была почти забыта. Почти, не совсем. Поскольку еженедельник всегда был при Тесс, Ворон постоянно находился либо у нее в руках, либо за плечами в рюкзаке, как ребенок.

Он был там, когда она нашла мужчину, разыскиваемого для прохождения теста на отцовство. (Обнаружился как раз в суде другого округа по подобным делам, сдающим кровь на анализы. У каждого есть привычки, от которых невозможно избавиться.) Покоился в рюкзаке, когда она делала фотографии перекрестка, фигурировавшего в сложном случае со страховыми выплатами. Ворон приехал в ее кабинет, подпрыгивая на заднем сиденье машины, провел ночь на старом столе, за которым они когда-то вместе обедали. Тесс просыпалась по утрам со смутным чувством тревоги и с ним же ложилась, пытаясь понять причину своего беспокойства. Затем она вспоминала эту причину и злилась – снова и снова. Нечестно так ею манипулировать, звать, после того как бросил. «В большой беде». Это неоднократно прокручивалось у нее в голове, пока не наступила пятница – время девичника.

Собираться пришлось в домашней обстановке. Лейла еще маловата для ресторанов, а Китти слишком отвлекается на официантов. Те носятся поблизости, обслуживая с такой назойливостью, что невозможно сосредоточиться на разговоре. Это бесит Джеки, мать Лейлы, – не потому, что на ее испепеляющие взгляды никто не обращает внимания, а потому, что она не любит, когда ее разговоры подслушивают. Итак, подруги собрались дома, Тесс принесла пиццу из «Аль Пачино», а Китти положилась на доставку китайской и японской еды. Джеки продолжала экспериментировать и явилась с пенополистироловыми контейнерами из очередного местного ресторана. Сегодня это был «Чарлстон», и это означало хлеб из кукурузы, крабовый суп, устриц в кляре, бифштекс с кровью для Тесс, которая не ела рыбу, и овощное пюре для Лейлы. По крайней мере, десерт должен был прийтись по вкусу всем – ореховый пирог, который сейчас разрезала Китти.

Тесс наблюдала за тем, как нож входит в сладкий пирог, и неожиданно вспомнила о Вороне. Эту связь, наверное, стоило проанализировать. Это орехи[29] напомнили ей о бывшем или теперь любой пирог будет ассоциироваться с сексом? Об этом можно подумать и позже. Хотя лучше, конечно, вообще не думать.

– Забыла тебе показать, – сказала она Китти, доставая газетную вырезку из еженедельника.

– Ворон! Один из лучших работников, что у меня были в «Сначала женщины и дети»! – воскликнула Китти, посмотрев на фотографию, но на заголовок внимания не обратила. – По крайней мере, он по-настоящему любил читать, а среди продавцов книжных подобное ценится меньше, чем умение делать эспрессо. Прическа ему идет. Тебе не кажется, что он похорошел, а, Тесс?

– Возможно, – сказала Монаган, склонившись над пахнущим абрикосами плечом своей тетушки.

Аромат, исходивший от Китти, каждый раз был новым. Часто это был сладкий запах, который на других женщинах казался бы приторным, но ей очень шел. Тесс задумалась – может, именно в этом и заключалась ее бесконечная привлекательность? Тетке было за сорок, но она еще заводила мужчин вдвое моложе. Рыжие волосы и идеальная кожа вызвали в памяти строчку: «Любуясь ее безупречно ухоженным видом, вы бы сказали – красота обязывает»[30].

– «В большой беде». Разве тебе не любопытно?

– Не очень. Просто вырезал и вставил. Может, на компьютере.

– Да, и как он вставил в кусок газеты, где реклама автосервиса на обороте? – спросила Китти, посмотрев вырезку на свет, в точности как Тайнер.

– Не знаю. Меня это совершенно не волнует.

– Врет. Всегда вижу, когда она врет, – донесся с кухни голос Джеки, которая следила там за тем, как Лейла гоняется за Эсски вокруг большого дубового стола. Ребенок кричал и хватался за собаку, пытаясь ее оседлать. Эсски убегала и поглядывала на Тесс своими карими глазами, будто вопрошая: «За что?»

– Как собачка делает? – спрашивала Джеки. – Что собачка говорит?

– Мууууууу! – ответила Лейла и ухватилась за ошейник. Тесс была уверена, что девочка знает, что говорит собачка, но ее личность уже начала формироваться, готовя идеальную мать к тому, что жить ей придется с менее заботливым и дисциплинированным человеком.

– Я немного запуталась в твоих последних мужчинах, – растягивая слова, проговорила Джеки. Она словно уличала Тесс в том, что та заняла место Лейлы в ее сознании. – Ворон – это который после сбитого, но перед загремевшим в тюрьму?

– Ворон был идеалом. Любая скажет, что хотела бы иметь такого парня, как он, – ответила за нее Китти. – Если бы Тесс поменьше думала о Джонатане, она бы это поняла. Но она так сохла, что не увидела, каким сокровищем на самом деле был Ворон.

Да не сохла – скорбела.

– Как там дела на Шекспир-стрит? – спросила Тесс в надежде сменить тему. – Понятно, что ты обеспечена бесплатной нянькой, живя в полквартале отсюда, но как в остальном жизнь в мегаполисе после пригорода?

– Моя родня постоянно интересуется, не случилось ли со мной чего, – сказала Джеки, усаживая Лейлу себе на колени. – На самом деле это означает, что они хотят, чтобы со мной что-нибудь случилось.

– Феллс-Поинт[31] все еще белый, – сочувственно сказала Китти. – Хотя могло быть и хуже. Я слышала, недавно темнокожей женщине в Кантоне[32] взорвали почтовый ящик через неделю после переезда.

Джеки пыталась вытереть личико Лейлы. Они приехали менее часа назад, но ребенок уже успел скинуть оба розовых ботиночка – в тон джемперу – и потерять носок. Девочка была удивительной непоседой, а ее глаза полнились весельем. Таким заразительным, что Тесс улыбнулась от одного лишь взгляда на нее.

– По крайней мере, «Лексус» у меня того цвета, – проворчала Джеки, но ее черты смягчились, когда Лейла погладила ее по щекам своими детскими ручками, имитируя мамины движения, когда та вытирает вымытую посуду.

– Кто будет пирог со взбитыми сливками? – спросила Китти.

Хоть в чем-то все проявили единодушие.

– Так что ты думаешь? – спросила Китти у Джеки, как только Тесс набила рот. – Действительно ли Тесс думает о Вороне и просто притворяется, что это не так? Может, она любит его и упрямится из-за неуместной гордости, как думаешь?

– Не знаю, была ли она когда-нибудь в него влюблена. Меня тогда рядом не было. Но она определенно с ним не покончила, ты же понимаешь, о чем я? Иногда мужчина, знаешь, как кусок пирога, который ты хочешь съесть, но тебе нельзя, потому что сидишь на диете. Тычешь его вилкой, двигаешь туда-сюда по тарелке, делаешь все, что угодно, лишь бы не съесть. Но все равно думаешь о нем.

– Да ну? – Китти так впечатлила эта аналогия, что она вынула из куска едва вонзенные зубы. – Я такого никогда не чувствовала к мужчине. Да и к пирогу тоже, если уж на то пошло.

– Уж ты за собой крошек не оставляешь, – Тесс надоело, что ее обсуждают в третьем лице. – А ведь уже, кажется, прошел месяц с тех пор, как ты с кем-то «встречалась»?

Китти пожала плечами:

– Наверное, просто не хочется. Раз уж мы перешли на гастрономические аналогии, у меня синдром миндального драже.

– Что-что?

– Раньше я его любила, – сказала тетка, словно констатируя факт, который Тесс и без того должна была знать. – Каждый день ела. И вдруг в один прекрасный день очередная миндалина просто не полезла.

– Так ты больше никогда не хочешь быть с кем-то или устала наконец от тупых красавчиков, строем ходивших за тобой всю жизнь?

Китти отдала свою тарелку Эсски, и та вылизала остатки взбитых сливок. Заговорив снова, она произносила слова медленно и осторожно, будто делала признание.

– Сегодня мне попался один мужчина. Он пришел с пачкой книг и в шортах, хотя уже не сезон. У него превосходные ноги. Вы же знаете, как мне нравятся мужские икры. Он дал мне знать, что не женат и очень не прочь сходить на двойной сеанс Фрица Ланга[33] в «Орфее». Мне достаточно было сказать всего одно-два слова, чтобы договориться о свидании, если бы я захотела. Но я не захотела, сама не знаю почему.

– Я дала зарок держаться от мужчин подальше, еще до того, как у меня появилась Лейла, которую я должна растить, – сказала Джеки. – Когда я пыталась начать бизнес, я чувствовала себя батарейкой, из которой выкачивают всю энергию. Теперь я мать-одиночка, и всю энергию из меня уже выкачали. Даже несмотря на помощь и поддержку от вас, подруги, я почти всегда чувствую себя истощенной. Если бы я и встретила мужчину, зачем он мне нужен? И зачем ему нужна я? Чтобы смотреть, как я сплю перед телевизором в девять вечера?

Тесс ничего не стала рассказывать. Ее воздержание – от мужчин, от любви, от страсти и всех трудностей и заблуждений – напоминало «12 шагов»[34]. Шаг за шагом, день за днем – и всегда помнишь, сколько дней уже прошло. Ей нравятся мужчины. И она им нравится.

– Похоже, я больше не собираюсь встречаться с мужчинами, – сказала она. – Это потому, что мне стукнуло тридцать?

– Ты теперь стала здоровее, – ответила Китти. – Здоровее душой. У тебя больше нет вредных флюидов, что были раньше. Нет числа мужчинам, которых инстинкт тянет к уязвимым женщинам, и поэтому всегда кто-то крадется за тобой, чтобы использовать в своих целях.

– Но в тебе же нет ничего такого вредного, а за тобой всегда бегала толпа мужиков, – заметила Тесс в ответ.

– Я на другом краю спектра – от меня исходит истинное равнодушие. Они начинают думать, что я – идеальная женщина, потому что хочу только их тело, а в итоге заявляют, что я бессердечна. Если бы ты только знала, сколько мужчин обвиняли меня в том, что я воспринимаю их как объекты и использую только ради секса.

Китти рассмеялась, довольная собой. Лейла захлопала своими детскими ладошками и рассмеялась вместе с ней, а Джеки лишь тряхнула головой и хмыкнула:

– Придурь белой девки!

Это было одно из ее излюбленных выражений, но Тесс показалось, что в данном случае оно неуместно. У белых и черных разные патологии, но они патологии. Ценить мужчин, которые не ценят тебя. Действовать по их воле, вместо того чтобы отхватить себе что-нибудь у них. Переживать из-за размера задницы. Неожиданно ей захотелось взять Лейлу на руки и сказать ей, что к тому времени, когда она подрастет, все эти проблемы будут решены.

Джеки подняла газетную вырезку, которую Китти оставила на столе.

– А он ничего. Надеюсь, ты позвонишь ему и убедишься, что с ним все в порядке.

– Нет, не позвоню. Пусть сам звонит, если хочет поговорить. Номер не изменился, хоть его и убрали из телефонной книги.

– Ты уверена, что он сам это прислал? – В Джеки проснулась профессиональная сторона ее личности – Великий Инквизитор со стальным взглядом, превративший свой инвестиционный бизнес в такое выгодное предприятие, что клиенты уже начали наниматься туда на работу.

– Да не уверена я – но ведь он единственный, кого я знаю в Техасе.

– Единственный, кого ты знаешь из тех, кто знает тебя в Техасе. А если у него на самом деле какие-то проблемы? Я-то тебя знаю, девочка: ты себе никогда не простишь, если с этим мальчиком что-нибудь случится.

Китти локтем пододвинула телефон поближе к Тесс. Но та проигнорировала этот жест и налила себе еще вина.

– Если бы я хотела позвонить – если бы хотела! – вы думаете, я бы стала делать это здесь и сейчас, в вашем присутствии?

Джеки и Китти довольно улыбнулись друг другу. Лейла тем временем, визжа от восторга, снова пошла к Эсски, но собака убежала и скрылась под столом, жалостливо поскуливая.

– Как собачка делает, Лейла? – непроизвольно спросила у нее Джеки.

– Мяу, – ответила Лейла. – Мяяяяяу!

* * *

Менее чем через час Монаган сидела на кровати у себя в квартире, на третьем этаже над магазином. Эсски примостилась у ног, а на прикроватном столике стоял очередной бокал вина. Было почти одиннадцать вечера. Значит, в Техасе на час раньше. Вечер пятницы. Наверняка его нет дома, играет со своей группой, и его поедает глазами толпа техасских девчонок. Тамошние имеют репутацию наиболее привлекательных в стране. Она представила себе тип – упругое тело, тяжелые волосы, загорелая бронзовая кожа, рельефная шея, заработанная годами суровой булимии. Блюющие девахи из общежития, с кредитками, кабриолетами и жадными, алчущими ртами. Девахи, которым по барабану, где болтается мужик и дома ли он вообще.

Так что позвони она сейчас, услышала бы автоответчик. Вообще-то неплохой компромиссный вариант. В межполовых разборках даже идеальный, сродни стрельбе из машины. Бац, и теперь ты во́да!

– Назовите город, – сказал механический голос, когда она набрала междугородный код 512.

– Остин, – ответила она после непродолжительного молчания.

– Назовите абонента.

– Во… Эдгар Рэнсом, – ей пришлось порыться в памяти, чтобы вспомнить его настоящее имя. Ворон всегда был для нее просто Вороном.

Голос сообщил ей номер, она запомнила его и набрала – чтобы услышать еще один голос: «Номер не обслуживается…»

Она озадаченно уставилась на трубку. Если номер все еще в справочнике, должно быть, его отключили совсем недавно. Что ж, Ворон – далеко не первый музыкант, который накопил слишком много неоплаченных счетов. Даже несмотря на то, что его любящие родители, оплатившие шесть лет обучения в Колледже искусств Института Мэриленда, были настолько добры, что всегда поддерживали его в финансовом плане.

Если он действительно попал в беду, она поедет. Почему она не думала об этом раньше? Как и она, Ворон был единственным ребенком, но вырос в куда более почтенной семье. Его эго сохранило целостность, а чувство собственного достоинства было таким натуральным, точно мать испекла его в печи и покрыла глазурью.

У его матери хотя бы была печь.

Тесс никогда не слушала достаточно внимательно то, что Ворон говорил о родителях, но помнила, что мать как будто занимается керамикой, а отец связан с экономикой; последнее звучало для нее почему-то по-марксистски. Пара добрых хиппи-ретроградов, вырастивших сына, просто чтоб был.

Тесс открыла еженедельник. До сих пор поражает, какая напряженная у нее жизнь. Осень вся заполнена встречами. Не только по работе, есть и ужины со старыми и новыми друзьями, и даже «свидания» с мамой. Прекрасно быть востребованной, но неожиданно все имена, адреса, номера телефонов просто утомили ее.

Под буквой «Р» она нашла запись о Вороне, сделанную давным-давно, когда на этих страницах было куда больше пустого места. Записан номер в квартире в Болтон-Хилл, где он жил, когда они были вместе. Его день рождения – 23 августа («Две Девы!» – написал он каким-то экстатическим острым почерком, и ей нравилось, что он не позволял себе грязно шутить по этому поводу). Размеры одежды, номер социального страхования, телефоны любимых мест для заказа китайской еды. И просто на случай, если бы он понадобился ей во время одной из его редких поездок домой, – номер и адрес родителей в Шарлотсвилле.

– Слишком поздно, чтобы звонить незнакомым людям, – сказала она Эсски. – После одиннадцати звонят, только чтобы сообщить дурные новости.

Эсски, все еще сердитая из-за унижений Лейлы, скептически взглянула на хозяйку и отвернулась, выставив костлявую спину. Монаган набрала номер, думая, что скажет что-то вроде: «Вы меня не знаете, но… Мы никогда не встречались, но… Ваш сын никогда не упоминал, что мы с ним спали, пока я не разбила ему сердце, затем приползла обратно, после чего уже он разбил мне сердце, и теперь мы квиты и ничего другу не должны?»

– Алло, – женский голос, низкий и сильный. Без южного акцента – Рэнсомы из Новой Англии. Впрочем, бостонский говор несколько смягчился за годы проживания в Виргинии.

– Это дом Рэнсомов?

– Да, а кто спрашивает? – в голосе послышалась некая робость. Тесс поняла, что дурные новости слишком часто начинаются с «Это дом тех-то и тех-то?».

– Мы никогда не встречались, но меня зовут Тесс Монаган…

– Ах, Тесс! – Облегчение миссис Рэнсом было абсолютно очевидным. Показалось, что она готова выронить трубку. – Да мы же практически знакомы. Как твоя тетушка Китти? И твоя борзая – как же ее зовут? Мне хочется сказать «Джимми Дин»[35], но ее же зовут по-другому?

– Да, в супермаркетах это в том же отделе. Ее зовут Эсски, как продукцию мясной компании «Шлудерберг-Кердл». «Пожалуй, лучшая свинина в мире!»

– Ну конечно, Эсски! – рассмеялась она. – Тесс Монаган. Теперь я будто воскресила тебя в памяти. Просто я сейчас сидела и думала, что нужно тебе позвонить.

Что-то внутри Тесс перевернулось – то ли сердце, то ли желудок, то ли кишки.

– Разве что-то случилось? С Вороном? Я не смогла до него дозвониться.

– У него отключен телефон. Знаю, знаю. Месяца полтора назад. Через неделю после этого мы получили последний чек из Техаса. На нем было указано «вернуть отправителю». Я надеялась, что тебе хоть что-нибудь известно.

– Вообще-то нет.

Вырезка не в счет – она только все усложняет. Да и от упоминания о ней женщина забеспокоится еще сильнее – а в планы Ворона это определенно входить не могло.

– Значит, вы уже больше месяца о нем ничего не слышали?

– Три недели назад он звонил и оставил сообщение на автоответчике. Позвонил в то время, когда нас не бывает дома, что ему известно. Сказал, чтоб не волновались, но мы с тех пор места себе не находим. Он точно не пытался с тобой связаться?

Тесс рассматривала вырезку. Она попала к ней менее недели назад, а уже имела потрепанный вид, будто ее брали в руки много раз.

– Мне по почте недавно пришла его фотография. Просто фотография… У него теперь короткая стрижка.

Прозвучало по-идиотски, но ничего лучше Тесс придумать не смогла.

– Я так и думала, что он попытается связаться с тобой. Ты на него всегда так хорошо влияла.

– Да?

Насколько Тесс помнила, Ворон совершил как минимум одно преступление, находясь под ее попечительством. Впрочем, это случилось до того, как они начали встречаться, и без ее влияния.

– Он наконец-то окончил школу. Даже у разрыва отношений оказалась своя положительная сторона. Уехал в Техас, решил посвятить себя музыке всерьез.

Их разговор становился все более сюрреалистическим, и Тесс начала вспоминать, сколько вина выпила за вечер. Возможно, миссис Рэнсом тоже потягивала что-нибудь, вновь и вновь набирая отключенный техасский номер?

– Очень приятно наконец побеседовать с тобой, – запинаясь, произнесла она.

Казалось, что миссис Рэнсом знает о ней очень много, а Тесс не могла припомнить ничего о родителях Ворона, кроме пары-тройки малозначительных фактов. Неужели она никогда не проявляла к ним интерес? Бывало, Монаган пропускала радостную трескотню Ворона мимо ушей: считала, что та не заслуживает особого внимания.

– Уверена, очень скоро он даст о себе знать, – ответила Тесс. – Ведь Ворон всегда был таким ответственным.

– В том-то и дело, – сказала миссис Рэнсом. – Он слишком ответственный, чтобы так с нами поступать. Если только с ним не случилось что-то ужасное. Мы уже думали нанять…

– Я была бы рада вам помочь, – перебила ее Тесс. – Наведу кое-какие справки, свяжусь с кем-нибудь в Техасе.

– …Но твой звонок – это провидение. Теперь я это поняла. Не как в «Селестинских пророчествах»[36] – я таким не интересуюсь. Как правило. Но ведь все происходит не просто так, ты с этим согласна? Мне был нужен частный детектив, и вот такой детектив звонит мне. Такой, в ком я уверена, кому могу доверять.

– На самом деле я не… – Тесс умолкла. Не потому, что отрицала, что ей можно доверять. Просто столь хвалебное заключение миссис Рэнсом выглядело подозрительно, как дым без огня.

Миссис Рэнсом не слушала. Может, прямо с самого начала. С тех пор как до нее донесся голос на другом конце провода, она аккуратным шажком шла к главной цели. Ага, а вот и огонь:

– Тесс Монаган, ты найдешь моего сына?

Глава 3

Тридцать шесть часов спустя Тесс была на пути к Шарлотсвиллу. Она решила отклонить предложение родителей Ворона лично и убедить их найти частного детектива из Техаса, который хорошо знает штат. Да и провести прохладное октябрьское воскресенье на трассе, огибающей Шенандоа[37], – вовсе не самый плохой вариант.

Как ни странно, Тайнер выразил желание поехать с ней, мотивируя это тем, что она слишком приличная девочка и не умеет говорить «нет». Но Тесс казалось, что ему просто хотелось отвлечься от дел. В последнее время он очень много работал и безнадежно погряз в рутине, а в итоге заявил, что ему все надоело, чем весьма удивил. Раньше Монаган считала, что такие порывы свойственны только молодым.

– Не переживай, я не собираюсь впрягаться, – заверила она. – Просто хочу убедиться, что они наймут кого-нибудь приличного, чтобы им не выставили огромный счет за одно размещение объявления.

– Но твоя «Тойота» до Шарлотсвилла не дотянет. Мы поедем на моем фургоне.

– Как спросил бы Тонто Одинокого рейнджера[38]: что за «мы», кимосаби?[39] И вообще, машина, которая проехала сто тридцать тысяч миль, проедет и еще четыреста.

– Но не за день. И если ты собираешься взяться за это дело…

– Было бы нечестно по отношению к ним брать у них деньги. Все, что мне известно о Техасе, это «Помни о “Мэне”!»[40].

– «Помни об Аламо!»[41] «Помни о “Мэне”!» – это из времен Испано-американской войны.

– Ну вот, тогда я вообще ничего не знаю.

Тайнер бросил скорбный взгляд.

– А я помню времена, когда образованием средней школы Балтимора еще можно было похвастаться.

– Им и сейчас можно хвастаться. Меня били всего раз в четыре года. Рекорд.

Воскресным утром «Тойота» выехала из Балтимора по трассе 60 в направлении Шарлотсвилла. Единственным пассажиром была Эсски. Тесс решила ехать на запад, а затем по парковой дороге Шенандоа на юг. Это уводило немного в сторону от цели путешествия, но позволяло избежать потока машин, идущих в Вашингтон, а Эсски могла полюбоваться на осенний листопад.

* * *

Тесс неплохо знала первую часть пути благодаря десяткам школьных поездок по Скайлайн-драйв[42] или в Лурейские пещеры[43], где ей каждый раз приходилось по новой учить, чем сталактиты отличаются от сталагмитов. «“Т” – значит течь. Сталактит стекает». Еще одна клетка мозга, занятая ненужной информацией.

Но к югу от Естественного моста[44] все было в новинку. Тесс вообще путешествовала нечасто. Она ездила с компанией из колледжа, несколько раз бывала в Нью-Йорке, на свадьбе в Чикаго, однажды провела весенние каникулы на Внешних отмелях[45], вот и все. Когда было время, не хватало денег – сейчас появились деньги, немного денег, но времени совсем нет. Или не хочется его заиметь.

Монаган никогда не понимала прелести путешествий. Незнакомые лица, незнакомые места, перевернутый с ног на голову быт. Ради чего? Чтобы полюбоваться видом, вот как сейчас? Красиво, конечно, но стоит ли ради этого уезжать из дома?

Тесс вспомнила, как Китти подарила ей в детстве стереоскоп. Ей тогда было шесть или семь, а Китти, обаятельная молодая тетя, еще даже не поступила в колледж. Тесс почтительно подносила устройство к лицу и нажимала на кнопку, созерцая мост Золотые Ворота и плотину Гувера, Меса-Верде[46] и Четыре угла,[47] «Астродром»[48] и Аламо (знает, знает она про Аламо).

Места, которые интересовали Тесс, находились недалеко от дома. Могила Эдгара По, например. Она могла поклясться, что чувствовала ледяное дыхание всякий раз, когда проходила мимо. Или кладбище Гринмаунт, где похоронен Джон Уилкс Бут[49]. Хотя, наверное, пристрастие к кладбищам Монаган пыталась выдать за любовь к местным достопримечательностям.

Оказавшись в Шарлотсвилле, она, согласно указаниям миссис Рэнсом, проехала университет и оказалась в самом сердце старого района с солидными домами и большими деревьями. Тесс ожидала увидеть что-нибудь более ветхое, вроде захудалых одноэтажных домиков с табличками «Собственность – это кража!»[50], вывешенными на незапертых входных дверях. Но перед домом Рэнсомов был ухоженный газон, а сам он вполне соответствовал духу Движения искусств и ремесел[51]. Бунгало контрастировало с более традиционными соседними домами, но, бесспорно, выглядело весьма симпатично.

Дверь открыла невысокая женщина с темными неконтролируемыми кудрями в просторных цветастых штанах и яркой фиолетовой футболке. Она выглядела точь-в-точь как Тесс себе представляла: типичная иммигрантка во внутренние шестидесятые, безразличная к моде и своему внешнему виду.

– Я покажу, как зайти с заднего крыльца, – сказала она, изобразив деревенский говор; для комического эффекта, вероятно. – Проще через кухню. Тем более я только что вымыла переднюю.

– Рада видеть вас, миссис Рэнсом. – Тесс протянула ей руку, предвосхищая возможные нежелательные объятия. Бостонцы обычно сдержанны в эмоциях, но никогда нельзя знать наверняка.

– Рэнсом? – женщина недоуменно посмотрела на нее в ответ. – О, вы, должно быть, имеете в виду Кендалл. Она в студии, заканчивает. Скоро выйдет вас встретить. Я передала по рации, что вы пришли.

Сад за домом, скрытый изгородью оливкового цвета, удивил, оказавшись тайной галереей искусств, значительно большей, чем можно было предположить, глядя с улицы. Вдоль тропинок стояли большие бронзовые скульптуры разных стилей.

– Не думаю, что сад скульптур в Балтиморском музее может похвастаться таким же количеством экспонатов, – сказала Тесс Эсски, которая как раз изучала одну из наиболее абстрактных работ.

– Так и есть, но там собраны скульптуры, представляющие куда больший интерес, – сказала высокая женщина, шедшая по дорожке от домика в задней части сада. На ней был пыльный зеленый рабочий халат, накинутый поверх одежды; на правой щеке засох мазок, но это не мешало ей выглядеть прекрасно. Темные волосы были стянуты в пучок и держались благодаря черепаховому гребню. Тесс сама когда-то пыталась носить подобную прическу, но ее волосы постоянно выбивались из-под любых креплений, и она вернулась к старой доброй косе.

– Тесс, – произнесла женщина, изучая ее. – Ты выглядишь именно так, как я себе представляла. То есть… В общем, у Ворона много твоих портретов.

Неужели? Вот это новость. Свой первый фотоаппарат она купила, когда стала работать частным детективом.

– Миссис… Мисс Кендалл?

Тесс протянула руку, но женщина проигнорировала ее и заключила в объятия.

– Называй меня Фелиция.

– Фелиция Кендалл? Я же слышала о вас.

Фелиция Кендалл будто смутилась от звука собственного имени.

– Надеюсь, сын не хвастался.

– Совсем наоборот. Он говорил, что мать занимается керамикой как хобби. А вы, оказывается, та самая Фелиция Кендалл. Ваши работы так известны, что даже такая невежда, как я, их знает. Я помню, вы когда-то получили заказ на скульптуру Генри Луиса Менкена[52]. Но Ворон ничего такого не рассказывал.

Фелиция осторожно улыбнулась.

– Дети видят своих родителей не так, как их видят другие. Я всегда была в первую очередь мамашей. Так и должно быть.