Артур Хейли
В это жаркое летнее утро жизнь в больнице Трех Графств шла как обычно – со своими часами пик и часами затишья. За стенами больницы жители города Берлингтона, штат Пенсильвания, изнывали от неимоверной жары – 32 градуса в тени, влажность воздуха 78 процентов. А там, где располагались промышленные предприятия города – сталелитейные заводы и железнодорожное депо – и, разумеется, не было никакой тени, температура воздуха была еще выше.
В больнице было несколько прохладнее, но не намного. Однако лишь наиболее состоятельные пациенты да немногие счастливчики из врачебного персонала спасались от жары в помещениях с кондиционированным воздухом.
В приемном отделении больницы, размещавшемся на первом этаже, кондиционеров не было, и Мадж Рейнольдс извлекла за это утро уже пятнадцатую бумажную салфетку из ящика своего стола, чтобы промокнуть мокрое от пота лицо. Мадж Рейнольдс, тридцати восьми лет, старшая сестра приемного отделения, была страстной поборницей личной гигиены и свято верила во все рекламируемые средства. Мысль о том, что в такую жару она может выглядеть отнюдь не “стерильно”, приводила ее в ужас и заставляла при первой удобной минуте бежать в дамскую комнату, чтобы опрыснуть себя новой порцией дезодоратора. Однако сейчас она решила прежде позвонить четырем пациентам, которых предстояло сегодня поместить в больницу.
Где-то в разных концах Берлингтона или в его окрестностях они ждали ее звонка, кто с надеждой, кто со страхом, чтобы отдать себя в руки персонала больницы Трех Графств. Держа в руке шестнадцатую бумажную салфетку, мисс Рейнольдс открыла регистрационный журнал и начала набирать телефонный номер.
В амбулатории больницы было прохладнее, чем во владениях мисс Мадж Рейнольдс. Здесь были кондиционеры. В шести кабинетах полным ходом шел прием больных. Шесть врачей-специалистов консультировали больных, кто не мог или по тем или иным причинам не хотел пользоваться платными услугами городских врачей. Старый Руди Германт чувствовал себя вполне комфортно в кресле отоларинголога доктора Макюана, пока тот пытался найти причину прогрессирующей глухоты своего пациента. Сказать по правде, Руди мало беспокоила его глухота, он даже не прочь был спекульнуть ею, особенно когда мастеру надумывалось что-либо приказывать ему или требовать, чтобы он работал побыстрее. Но старший сын Руди настоял, чтобы старик показался специалисту.
Доктор Макюан, недовольно ворча, извлек отоскоп из уха Руди.
– Вам не мешало бы изредка мыть уши, – раздраженно сказал он.
Это было совсем непохоже на доктора Макюана, но сегодня он был не в духе. За завтраком жена снова возобновила начатый вчера разговор о растущих расходах и во всем винила мужа. Расстроенный Макюан, выводя машину из гаража, с такой силой включил скорость, что повредил правое крыло своего новенького “олдсмобила”.
Однако, допустив бестактность в отношении Руди, Макюан тут же устыдился своих слов и был рад, что глуховатый пациент их не расслышал. Случай был не совсем простой – глухота могла быть следствием склероза или же опухоли. Профессиональный интерес заставил доктора забыть о личных неприятностях.
В терапевтическом отделении толстяк Тойнби, прикуривая новую сигарету от еще не потухшего окурка, внимательно изучал сидящего перед ним пациента. Выслушивая его жалобы, он и сам вдруг почувствовал легкое покалывание в области печени и подумал, что, пожалуй, временно придется отказаться от обедов в китайском ресторанчике. В сущности, это будет не так трудно – на этой неделе он уже приглашен на обед в два дома, а во вторник можно пообедать в клубе.
Поставив диагноз, он пристально посмотрел на пациента и строгим голосом сказал:
– У вас избыток веса, необходимо соблюдать диету и бросить курить.
Мисс Милдред, старший делопроизводитель больницы, почти бежала по шумному коридору первого этажа.
– Доктор Пирсон! Доктор Пирсон! Лишь тогда, когда она поравнялась с ним, главный патологоанатом больницы остановился.
– Ну, чего вам? – передвинув сигарету из одного угла рта в другой, недовольно спросил он.
Сухонькая маленькая пятидесятидвухлетняя мисс Милдред, являвшая собой классический образ старой девы, тщетно пыталась увеличить свой рост с помощью непомерно высоких каблуков. Она побаивалась грубоватого доктора Пирсона. Но больничная документация, протоколы вскрытий, истории болезней за долгие годы работы в больнице стали ее жизнью. Поборов робость, она храбро приступила к делу:
– Необходимо подписать протокол вскрытия, доктор Пирсон. Отдел здравоохранения требует дополнительные экземпляры.
– В другой раз. Мне сейчас некогда. – Доктор Пирсон был сегодня не в лучшем расположении духа. Но маленькая мисс Милдред не собиралась отступать – она гонялась за ним уже три дня. И Пирсону пришлось сдаться.
– Это что? Я должен знать, что вы мне здесь подсовываете.
– Это история болезни Хоудена.
– Кто такой? Не помню. – Пирсон еле сдерживал себя.
– Помните, рабочий-мостостроитель, сорвался с арки моста во время работы? Представители компании пытались утверждать, что всему виной сердечный приступ, а техника безопасности здесь ни при чем, – терпеливо напомнила ему мисс Милдред.
– Угу, – буркнул себе под нос Пирсон. Пока он подписывал документы, мисс Милдред, раз начав, считала своим долгом продолжить пояснения. Она во всем любила порядок.
– Вскрытие, однако, показало, что сердце у него совершенно здоровое и причина падения совсем не в том…
– Достаточно, знаю, – оборвал ее Пирсон. – Несчастный случай, жене полагается пенсия.
Он поставил еще одну подпись, роняя пепел сигареты на бумаги. Сегодня следы завтрака на его галстуке были заметнее обычного. “Интересно, когда он причесывался в последний раз?” – подумала мисс Милдред. Внешний вид доктора Пирсона давно стал притчей во языцех. С тех пор как десять лет назад умерла его жена, он совсем перестал обращать внимание на свою внешность. Сейчас, когда доктору Пирсону было уже шестьдесят шесть, его скорее можно было принять за бродягу, чем за руководителя одного из важнейших отделений больницы.
Наконец Пирсон подписал последнюю бумагу и, сунув всю охапку в руки мисс Милдред, голосом, в котором слышалось еле сдерживаемое раздражение, спросил, может ли он теперь наконец заняться делами. Сигара прыгала в его губах, и пепел хлопьями падал на отполированный до блеска линолеум. Пирсон так давно работал в больнице, что мог позволить себе то, что не простилось бы молодому врачу, – быть грубым и не обращать внимания на таблички “Не курить”, повсюду висящие в коридоре.
На четвертом этаже, в хирургическом отделении, температура и влажность воздуха поддерживались на определенном уровне, поэтому хирурги, врачи-стажеры и операционные сестры, облаченные в зеленые стерильные халаты, могли работать, не страдая от жары. Утренние операции были закончены, и те, кто освободился, направились в больничный кафетерий.
Хирург-ортопед Люси Грэйнджер, прихлебывая обжигающий рот кофе, горячо защищала достоинства только что приобретенного ею маленького “фольксвагена”.
– Боюсь, Люси, я сегодня утром ненароком наступил на него, когда выходил из своей машины, – подшучивал доктор Бартлет.
– Пустяки, Гил. Зато вы ежедневно совершаете неплохой моцион, обходя вокруг вашего детройтского чудовища, – парировала Люси.
Гил Бартлет из отделения общей хирургии, обладатель любовно ухоженного кремового “кадиллака”, слыл щеголем и единственный из врачей носил бородку. Когда он говорил, эта острая бородка а-ля Ван Дейк так забавно прыгала, что Люси Грэйнджер не могла отвести от нее взгляда.
Неторопливой походкой подошел Кент О\'Доннел, главный хирург больницы.
– Кент! – тут же обратился к нему Бартлет. – На той неделе я читаю сестрам лекцию о тонзиллэктомии у взрослых. У вас не найдется цветных диапозитивов, чтобы наглядно продемонстрировать им разницу между трахеитом и пневмонией?
О\'Доннел мысленно попытался вспомнить весь запас наглядных пособий, имевшихся в больнице. Он знал, что нужно Бартлету. Речь шла об одном из редких осложнений во время удаления миндалин у взрослых. Даже при удачных операциях бывают случаи, когда крохотные частицы удаленной ткани попадают в легкое и вызывают абсцесс.
– Думаю, что подберу что-нибудь, – ответил он.
– Не найдете снимков трахеи, можете дать ему любые: он все равно не заметит разницы, – под общий хохот съязвила Люси.
О\'Доннел улыбнулся. С Люси Грэйнджер они давнишние друзья. Иногда ему казалось, что, будь он не так занят, эта дружба могла бы перерасти в нечто большее.
Этажом выше в отдельной палате под номером сорок восемь больной Джордж Эндрю Дэнтон уже не способен был чувствовать ни жару, ни холод – какие-нибудь считанные секунды отделяли его от полного небытия. Доктор Макмагон держал руку на пульсе умирающего, чтобы не пропустить момент наступления смерти. Сестра Пэнфилд на полную мощность включила вентилятор – в палате, где присутствовала вся семья умирающего, было трудно дышать.
“Какая хорошая семья, – думала про себя сестра Пэнфилд. – Жена, взрослый сын, дочь, и все плачут. Когда придет мой черед, надеюсь, и обо мне кто-нибудь вот так поплачет. Это лучше всякого некролога в газете”.
Доктор Макмагон отпустил руку Джорджа Эндрю Дэнтона и посмотрел на родных. Все было ясно без слов. Сестра Пэнфилд, как положено, зафиксировала время смерти – 10 часов 52 минуты.
В других палатах этажа в этот час было, пожалуй, спокойнее, чем обычно. Утренние процедуры, раздача лекарств и обходы врачей закончены, до обеда оставалось немного свободного времени. Кое-кто из сестер спустился вниз выпить кофе, остальные занялись приведением в порядок историй болезни.
“Жалобы на непрекращающиеся боли в брюшной полости”, – начала записывать сестра Уайлдинг в историю болезни и, задумавшись, остановилась. Второй раз за это утро сестра Уаилдинг, одна из старейших медсестер больницы, вынимает из кармана своего халата письмо и фотографию, с которой на нее смотрят молодой моряк, ее сын, и незнакомая девушка. Письмо она прочитала дважды, прежде чем поняла, что сын уведомляет ее о скоропалительной женитьбе.
Надо послать поздравительную телеграмму, думает сестра Уайлдинг. Как часто говорила она себе, что уйдет на пенсию, как только сын станет на ноги. Что же, теперь это уже не за горами. Она снова прячет письмо и фотографию в карман и, взяв ручку, продолжает запись: “Небольшая рвота, доктор Рюбенс уведомлен”.
В акушерском отделении на четвертом этаже никогда не знают покоя. По мнению доктора Чарльза Дорнбергера, дети имеют обыкновение появляться на свет в самое неподходящее время, причем один за другим, словно с конвейера.
Так было и в этот час относительного затишья во всей больнице. Привезли очередную пациентку Дорнбергера, немолодую негритянку, которая вот-вот должна была произвести на свет своего десятого ребенка. И акушер поспешил в родильное отделение.
В больничной кухне, где не боялись жары, так как давно к ней привыкли, старшая диетсестра Хилда Строуган попробовала рисовый пудинг с изюмом и одобрительно кивнула головой. Она подумала, что все эти пробы, как всегда, в конце недели скажутся на ее весе, когда она в очередной раз повторит ритуал взошествия на весы, но, увы, снятие проб – ее обязанность. К тому же сестре Строуган было уже поздно заботиться о фигуре. Когда она несла свое мощное тело по коридору, казалось, плывет авианосец и все остальные вокруг – неприметный эскорт.
Но что бы там ни было, миссис Строуган любила свою работу. Она с удовлетворением окинула взором свои владения – блестящие никелированные плиты, столы для раскладки пищи, начищенные до блеска кастрюли, белоснежные фартуки поваров и их подопечных. Все ласкало ее глаз.
На кухне была горячая пора: обед – самое хлопотное время дня. Ведь кроме больных предстояло накормить еще и больничный персонал. А потом, когда судомойки займутся горой грязной посуды, повара начнут готовить ужин.
Мысль о грязной посуде заставила диетсестру нахмуриться, и она проследовала в дальний конец кухни, где стояли два посудомоечных аппарата. Этой частью своих владений она едва ли могла гордиться. Модернизация кухни не затронула этот уголок. Разумеется, не все сразу. За те два года, что она работает в больнице Трех Графств, она добилась немалого. Сестра Строуган решила, что настало время снова потребовать от администрации заменить пришедшие в негодность посудомоечные аппараты.
В рентгеновском кабинете, на втором этаже, мысли Джеймса Блэдуика, вице-президента одной из трех самых крупных в Берлингтоне компаний по продаже автомобилей, тоже были заняты едой. Он был голоден как волк. Ему должны были сделать снимок желудка, и поэтому он голодал уже с полуночи. Рентгеновское исследование либо подтвердит, либо отклонит подозрение на язву двенадцатиперстной кишки. Больной надеялся, что подозрения не подтвердятся.
Но доктор Ральф Белл, старший рентгенолог, не сомневался, что у пациента язва.
– Разумеется, вы будете жить, – ответил он на вопрос больного. Всем им хотелось сразу же знать, что он там увидел в своем флюороскопе, но ставить диагноз не его дело. – Завтра ваш врач получит снимки и все вам скажет.
“Да, не повезло тебе, приятель”, – подумал про себя доктор Белл.
Неподалеку от главного корпуса больницы, в одной из комнат ветхого здания, которое некогда было мебельной фабрикой, а теперь служило общежитием для медсестер, Вивьен Лоубартон, сестра-практикантка, никак не могла застегнуть “молнию” на платье.
– Сто чертей! – воскликнула она, вспомнив любимое ругательство своего отца.
Вивьен было девятнадцать, и она уже четыре месяца работала медсестрой в больнице. Сначала было трудно, страшно, отвратительно, и порой ей казалось, что она близка к обмороку при виде такого количества болезней.
Но надо было привыкать. Иногда хотелось отвлечься. И тогда она искала спасения в музыке. Берлингтон, небольшой городок, как ни странно, имел прекрасный симфонический оркестр. Вивьен очень огорчилась, когда летом он прекратил свои концерты. Теперь приходилось думать, чем заполнить свободное время между утренними лекциями и дежурствами в больнице.
Наконец-то непослушная “молния” застегнулась, и Вивьен выбежала из комнаты. Боже, какая на улице жара!
Таким было это утро, самое обычное утро в больнице Трех Графств – в ее амбулатории, детском отделении, лабораториях и операционных, в отделениях неврологии, психиатрии, педиатрии, дерматологии, ортопедии, офтальмологии, гинекологии и урологии, в палатах, в административно-хозяйственных службах и в комнатах для свиданий, в больничных коридорах, холлах, лифтах – словом, на всех ее пяти этажах.
Было одиннадцать часов утра пятнадцатого июля.
Глава 2
На колокольне церкви Спасителя часы пробили два часа пополудни, когда Кент О\'Доннел покинул хирургическое отделение и стал спускаться по лестнице, направляясь в помещение административно-хозяйственных служб. По дороге ему встречались спешащие по своим делам сестры и молодые врачи-стажеры, которые сразу же становились серьезными, почтительно здоровались и уступали ему дорогу. На площадке второго этажа О\'Доннел остановился, чтобы пропустить сестру, которая катила перед собой больничное кресло – в нем сидела девочка лет десяти с забинтованным глазом. Сестра была ему незнакома, но он вежливо улыбнулся ей и заметил, как она окинула его оценивающим взглядом.
Несмотря на свои сорок с лишним лет, О\'Доннел нередко ловил на себе взгляды женщин. Ему удалось сохранить спортивную фигуру – в свое время он был отличным защитником в команде колледжа. Он и по сей день по старой привычке расправлял свои мощные плечи, когда предстояло преодолеть трудности или принять серьезное решение. Он не был красив в общепринятом смысле этого слова, но такие грубоватые мужественные лица с неправильными чертами странным образом привлекают женщин.
О\'Доннел услышал, как кто-то окликнул его. Это был Билл Руфус, один из штатных хирургов больницы. Руфус нравился О\'Доннелу. Он был добросовестным врачом, хорошим специалистом с большой практикой. Больные верили в него, коллеги и младший медперсонал уважали. Единственной странностью Билла – если это можно было назвать странностью – было пристрастие к слишком ярким галстукам. Вот и сейчас О\'Доннел внутренне содрогнулся, увидев новый галстук своего коллеги, немыслимого рисунка, переливающийся всеми цветами радуги. Руфуса нередко разыгрывали, он был объектом постоянных шуток и острот своих коллег, но на все это неизменно отвечал добродушной улыбкой. Сегодня, однако, вид у него был озабоченный.
– Кент, мне надо поговорить с тобой. Речь идет о заключениях патологоанатомического отделения. Они поступают с большим опозданием. Слишком большим.
– Но с предварительным заключением задержек не бывает?
– Нет, – ответил Руфус, – здесь все в порядке. Задерживаются окончательные ответы.
– Понимаю. – О\'Доннел мысленно проследил процедуру исследования. После замораживания срез ткани направляли в лабораторию, где проводилось кропотливое исследование и давалось окончательное заключение. Изменение предварительных заключений не считалось чем-то из ряда вон выходящим. В таких случаях больного возвращали в операционную и подвергали необходимой операции. Вот почему второе, окончательное заключение непременно должно было поступать своевременно.
В этом, собственно, и была суть справедливой жалобы Руфуса.
– Если бы это случилось один раз, – продолжал Билл Руфус. – Я знаю, отделение перегружено работой, и я не хочу ни в чем обвинить Джо Пирсона. Но это становится системой. Вот конкретный случай. На прошлой неделе я оперировал больную Мэйсон. Я удалил опухоль и получил заключение Джо Пирсона, что она доброкачественная. А позднее Пирсон классифицировал опухоль как злокачественную. Понадобилось целых восемь дней, чтобы дать заключение, а к тому времени больная выписалась из больницы.
“Да, это никуда не годится”, – подумал О\'Доннел. Тут уже он ничего не мог возразить Руфусу.
– Не так-то просто, – продолжал Руфус, понизив голос, – сказать теперь этой женщине, что мы ошиблись в диагнозе и ей снова предстоит операция.
О\'Доннел хорошо знал, что это непросто. Однажды, до того как он начал работать в этой больнице, ему самому пришлось пережить такое, и он надеялся, что это никогда не повторится.
– Билл, позволь мне самому заняться этим. – О\'Доннел был рад, что в данном случае имеет дело с Руфусом: с другим хирургом это было бы не так легко.
– Разумеется. Только надо что-то сделать. Случай, к сожалению, не единичный.
Все верно, да вот только Руфус не знает всех других проблем.
– Я поговорю с Джо Пирсоном сегодня же. После конференции. Спасибо, что ты мне об этом рассказал. Меры будут приняты. Я тебе обещаю.
“Меры, – думал О\'Доннел, шагая по коридору, – но какие меры?”
Он вошел в административное крыло и открыл дверь в кабинет Гарри Томаселли.
О\'Доннел увидел Томаселли только тогда, когда тот его окликнул:
– Иди сюда, Кент.
Большую часть своего рабочего времени он проводил в дальнем конце кабинета, у стола, заваленного чертежами и планами.
– Все мечтаешь, Гарри? – О\'Доннел взял в руки один из чертежей. – Уверен, ты смог бы построить себе отличную квартирку на крыше восточного крыла больницы.
Томаселли улыбнулся.
– Я не против, если тебе удастся убедить совет. О\'Доннел рассматривал архитектурный план новой больницы Трех Графств с новыми пристройками, проектирование которых вот-вот будет закончено.
– Какие еще новости? – спросил он у Томаселли.
– Сегодня утром беседовал с Ордэном.
Ордэн Браун – президент второго по величине сталелитейного завода в Берлингтоне – был председателем попечительского совета больницы.
– Ну и что?
– Он убежден, что мы может рассчитывать на дополнительные полмиллиона долларов примерно в январе. Это значит, что в марте мы можем начать строительство.
– А другие полмиллиона?
– На прошлой неделе Ордэн сказал мне, что, по его мнению, этот вопрос решится уже в декабре. О\'Доннел подивился такому оптимизму.
– Я тебя понимаю, – ответил Томаселли. – Но он просил меня передать тебе это. Вчера он еще раз встретился с мэром города. Они уверены, что смогут осенью завершить кампанию по сбору средств.
– Неплохие новости, – сказал О\'Доннел и решил пока не высказывать своих сомнений.
– Да, между прочим, – сказал Томаселли, – Ордэн и мэр должны в среду встретиться с губернатором штата. Мы, очевидно, все-таки получим дополнительные ассигнования.
Новость обрадовала О\'Доннела. Это уже приближало его к осуществлению давнишней мечты, которая зародилась три с половиной года назад, когда он впервые появился в больнице Трех Графств. Странно, как человек привыкает к месту. Если бы ему кто-либо сказал на медфакультете Гарвардского университета или потом, когда он был главным хирургом в Колумбийской пресвитерианской больнице, что он когда-нибудь окажется в захолустной больнице, он бы рассмеялся ему в лицо. Он мечтал о ведущем медицинском учреждении, таком, как больница Джона Гопкинса или Главная больница штата Массачусетс. С его знаниями и опытом он мог выбирать. Но в Нью-Йорк приехал Ордэн Браун и уговорил его посетить больницу в Берлингтоне.
То, что он увидел, ужаснуло его. Ордэн Браун показал все, ничего не скрывая. Потом О\'Доннел согласился пообедать у него и последним самолетом вернулся в Нью-Йорк.
За обедом гостеприимный хозяин рассказал ему историю больницы. История была самой обычной. Некогда больница Трех Графств была вполне современным учреждением и о ней шла добрая слава в штате. Вскоре, однако, все изменилось: самодовольство одних и инертность других сделали свое дело. Председатель попечительского совета, стареющий промышленник, перепоручал все дела кому придется и почти не появлялся в больнице. Заведующие отделениями, занимавшие свои посты в течение многих лет, противились нововведениям. Молодые врачи, окончательно отчаявшись чего-либо добиться, уходили в другие больницы. Наконец репутация больницы стала такой, что ни один высококвалифицированный врач не хотел в ней работать. Так обстояло дело, когда на сцене появился О\'Доннел.
Единственной положительной переменой было назначение Ордэна Брауна председателем попечительского совета больницы, когда старый председатель умер. Теперь Браун пытался убедить всех членов совета в необходимости перемен и полной модернизации больницы.
Это было нелегким делом. Консервативные члены совета да и многие из старого персонала всячески противились этому. Брауну приходилось действовать очень осторожно и осмотрительно, чтобы не восстановить против себя влиятельных членов совета. Ведь больнице нужны были деньги! И человек, которого консерваторы прочили на пост председателя вместо Брауна, владелец целой империи универмагов, уже намекнул ему, что завещания в пользу больницы могут быть и переписаны.
Только в одном Браун пока преуспел: он убедил большинство членов совета в необходимости подыскать нового главного хирурга. Вот почему он обратился к О\'Доннелу.
На этом разговор закончился. Браун сам отвез О\'Доннела в аэропорт.
В самолете О\'Доннел пытался прочесть интересующую его статью, но то и дело возвращался мыслью к больнице Трех Графств. И вдруг впервые начал думать о своем отношении к медицине. Что она для него значит? Чего он хочет для себя самого? Что он сам может дать другим? Он так и не женился и, наверно, никогда не женится. Куда ведет его дорога от Гарвардского университета, пресвитерианской больницы и стажировки в Лондоне? И вдруг понял: она ведет его в Берлингтон, в больницу Трех Графств. По прибытии в Нью-Йорк он дал Ордэну телеграмму с одним коротким словом: “Согласен”.
И вот сейчас, рассматривая чертежи, он мысленным взором окинул три с половиной года своей работы в больнице.
О\'Доннелу довольно быстро удалось объединить вокруг себя всех штатных хирургов, жаждущих перемен.
Менее квалифицированных хирургов отстранили от сложных операций. Нескольким горе-хирургам предложили на выбор: либо уйти в отставку, либо быть уволенными.
Не обошлось без неприятностей, без скандалов с медицинским советом графства.
Однако О\'Доннелу и его единомышленникам удалось заменить ушедших опытными врачами, терапевтическое отделение приобрело нового заведующего – доктора Чандлера, специалиста по внутренним болезням, и хотя он не всегда соглашался с О\'Доннелом, иногда бывал высокомерен, он был бескомпромиссен, когда дело касалось вопросов медицины.
За эти три с половиной года произошли и другие изменения. На работу был принят Гарри Томаселли, сумевший улучшить административное руководство больницей Год назад О\'Доннел стал главным врачом. В больницу начала приходить молодежь.
Но недостатков было еще слишком много Об этом О\'Доннел как раз и думал после разговора с Руфусом. Отделение патанатомии оставалось своеобразным оплотом старого порядка. Доктор Джозеф Пирсон, который считал отделение своей вотчиной, работал в больнице 32 года Он был в самых дружеских отношениях с большинством старых членов и частенько играл в шахматы с Юстасом Суэйном, одним из самых влиятельных членов попечительского совета В сущности. Пирсона нельзя считать плохим специалистом. В молодости он подавал надежды, мог стать хорошим исследователем и какое-то время был даже президентом Ассоциации патологоанатомов штата. Но у отделения было теперь слишком много работы, и один человек не мог с ней справиться. О\'Доннел также опасался, что техника лабораторных исследований безнадежно устарела.
Предстояла кампания по сбору средств для строительства нового здания, и размолвка с Пирсоном могла помешать. Он дружен с Юстасом Суэйном, а старый магнат мог или помочь, или же расстроить все их планы. О\'Доннел надеялся, что вопрос о переменах в отделении Пирсона удастся отложить еще на какое-то время, но Билл Руфус ждал ответа. Оторвавшись от чертежей, О\'Доннел сказал, обращаясь к Томаселли:
– Боюсь, Гарри, нам придется объявить войну старику Пирсону.
Глава 3
В отличие от духоты и больничной суматохи, царивших на верхних этажах, здесь, в окрашенном белой масляной краской коридоре подвального этажа, было прохладно и тихо. Тишину не нарушила появившаяся небольшая процессия – медицинская сестра Пэнфилд, сопровождавшая каталку, которую медленно вез перед собой санитар.
В который раз совершает она путь по этому коридору, думала сестра Пэнфилд. Должно быть, в пятидесятый, не меньше, за эти одиннадцать лет. А может быть, и больше, разве этому ведешь счет?
Коридор в одном месте разветвлялся, из правого его крыла доносился гул работающих механизмов – там помещались бойлерная, контрольные пульты электросети больницы, аварийные генераторы. Налево коридор заканчивался дверью с надписью:
“Патологоанатомическое отделение. Морг”.
Когда санитар Вайдам свернул налево, сторожу Ринну пришлось прервать свое занятие: он едва успел промочить горло глотком кока-колы. Вытирая губы тыльной стороной ладони, он сочувственно произнес, указывая на каталку:
– Кому-то не повезло, а?
– Да, на сей раз номер вытащил этот бедолага, – в тон ему ответил санитар. Обмен подобными репликами стал у них привычкой.
Прежде чем пропустить каталку дальше, Ринн все же допил свою бутылку кока-колы.
Какая ничтожная черта отделяет жизнь от смерти, в который раз подумала сестра Пэнфилд. Семья покойного вела себя разумно, когда встал вопрос о необходимости вскрытия, – никаких истерик, страхов, предубеждений. Доктору Макмагону, приготовившемуся убеждать, как это важно для диагностики будущих случаев и вообще для прогресса медицинской науки, так и не пришлось блеснуть красноречием.
Сторож Ринн распахнул двери, и каталку ввезли в секционный зал морга.
В дальнем его конце доктор Макнил уже натягивал халат. Просматривая карточки, врученные ему сестрой Пэнфилд, он поймал себя на мысли, что ему приятны ее присутствие, легкий запах духов, даже прядь волос, выбившаяся из-под белой шапочки. Сколько ей лет? Года тридцать два, не более.
– Ну что же, бумаги, как всегда, в полном порядке, – заставил он себя вернуться к делу.
– Благодарю вас, доктор, – улыбнулась сестра Пэнфилд и направилась к двери.
– Ждем еще. Сами понимаете, практика нам необходима. – Дежурная острота в этом царстве смерти. Однако сестре Пэнфилд показалось, что доктор Макнил хотел сказать что-то совсем другое. Что ж, возможно, скажет в другой раз, ведь они еще увидятся.
Джордж Ринн уже раскладывал пинцеты, пилу для трепанации черепа и бесчисленные мелкие пилки и ножички. Дело свое он знал. Подготовив все, он вопросительно посмотрел на доктора.
– Да, Ринн, позвоните сестрам-практиканткам – они могут спускаться вниз – и скажите доктору Пирсону, что мы начинаем.
– Слушаюсь, доктор, – почтительно ответил Ринн и вышел.
Макнил умел заставить уважать себя, хотя как врач-стажер получал не многим больше сторожа Ринна.
В больнице Трех Графств он стажируется уже три года. Еще полгода, и он станет штатным патологоанатомом больницы. Тогда наступит долгожданная свобода и можно будет подумать о лучшем месте. Патологоанатомов не так много, спрос постоянно превышает предложение. Тогда уже не придется раздумывать, примет ли его ухаживания сестра Пэнфилд.
Дверь морга распахнулась, и в помещение стремительно вошел, скорее вбежал, Майк Седдонс, стажер-хирург, временно прикомандированный к отделению. Как всегда, его рыжие вихры в беспорядке торчали во все стороны, а на мальчишеской физиономии играла неизменная улыбка. Макнил считал его хвастуном, хотя парень, к счастью, проявлял подлинный интерес к патанатомии, не то что большинство других больничных хирургов, с которыми Макнилу доводилось здесь работать.
– Что за случай? От чего смерть? Макнил кивком указал на историю болезни.
– Ага, инфаркт.
– Так указано в истории болезни.
– Пирсон будет присутствовать?
– Кто знает? Он сам себе хозяин. Да и случай неинтересный. Заполните пока документ осмотра тела.
Седдонс, взяв нужную форму, принялся за дело. В коридоре послышался шум шагов. В двери показалась голова одной из начальниц школы медсестер.
– Доброе утро, доктор Макнил. – За ней толпились ее подопечные. Их было на сей раз шесть.
– Входите, девочки, не бойтесь и занимайте места в партере, – подбодрил их шуткой Майк Седдонс, а сам оценивающим взглядом окинул всю группу. Кажется, есть новенькие. Вот эту брюнетку он видит впервые.
– Вы новенькая?
– Нет, я здесь уже давно, как и все. А разве врачи замечают сестер-практиканток?
– Вообще нет. Но бывают случаи… – И Майк Седдонс поспешил представиться, с удовольствием разглядывая миловидное личико девушки.
– Вивьен Лоубартон, – с улыбкой ответила она, но, заметив строгий взгляд старшей сестры, тут же снова стала серьезной. Да, да, нельзя, ведь на столе лежит мертвый, он только что умер, и сейчас будет вскрытие. Это слово немножко пугало ее. Она здесь впервые, и неизвестно, как она все это еще перенесет. Но сестра должна привыкнуть ко всему – к операции, смерти, вскрытию.
Вскрытие должен был производить сам доктор Пирсон. Вот уже слышны его шаги, распахивается дверь, и сестры, почтительно расступившись, пропускают доктора к столу. Короткое приветствие и вежливое бормотание оробевших сестер. Все очень эффектно, подумал Седдонс. Не хватает только аплодисментов.
– Вы, кажется, здесь впервые? – обратился Пирсон к девушкам. – Тогда познакомимся, я главный патологоанатом больницы, эти джентльмены – патологоанатом доктор Макнил и хирург Седдонс, который работает здесь уже третий год, если я не ошибся, – он повернулся к Седдонсу, – чем, разумеется, оказывает нам великую честь.
– Совершенно верно, доктор Пирсон.
Пирсон никогда не упускал случая отпустить колкость по адресу хирургов, которых недолюбливал. Видимо, за сорок лет работы старый доктор нашел не одну их ошибку.
– Патологоанатом, – продолжал Пирсон, – это врач, которого пациент почти не видит. Но ни одно из отделений больницы не играет такой роли в судьбе больного, как наше. Патанатомия исследует срезы тканей и дает окончательное заключение. Исходя из этих данных, лечащий врач делает назначение больному, а когда все медицинские средства бессильны, – он взглянул на тело Джорджа Эндрю Дэнтона, – именно патологоанатом устанавливает окончательный диагноз. – Mortui vivos decent[1], – произнес он. – Данный пациент, видимо, – и он сделал ударение на этом слове, – умер от коронарного тромбоза. Вскрытие покажет, так ли это. – И Пирсон приступил к вскрытию.
– Вы согласны, – обратился он к Седдонсу, – что диагноз правилен – коронарный тромбоз?
Седдонс кивнул головой.
– Однако, – указывая на легкие, добавил Пирсон, – я вижу и туберкулез. Больному делали рентген грудной клетки? Седдонс отрицательно покачал головой:
– В истории болезни не указано, что делали снимок.
– У больного был, кроме всего, еще и туберкулез легких, который очень скоро погубил бы его. По-видимому, ни больной, ни его врач не знали об этом. В вашей практике, – обратился Пирсон к сестрам, – будет немало случаев, когда больные будут умирать. И крайне важно, чтобы родственники давали разрешение на вскрытие, хотя этого не всегда легко добиться. Когда вам понадобятся убедительные доводы, вспомните сегодняшний случай и приведите его в качестве примера. Этот человек был болен туберкулезом в течение многих месяцев. Возможно, он заразил остальных членов семьи, своих сослуживцев, даже кого-нибудь из персонала больницы.
Медсестры инстинктивно отступили от стола.
– Не бойтесь, сейчас опасности заражения нет. Туберкулез – это респираторная инфекция. Но вот тех, кто непосредственно контактировал с больным при его жизни, пожалуй, необходимо взять под наблюдение.
К удивлению Седдонса, слова старика Пирсона тронули, его. Как он профессионально тактичен. Седдонс почувствовал невольное уважение и подумал, что Пирсон, несмотря ни на что, все же ему нравится.
Как бы прочитав его мысли, старый доктор, повернувшись к нему, сказал не без иронии:
– И у нас, патологоанатомов, есть свои маленькие победы, доктор Седдонс.
Закончив вскрытие, доктор Пирсон поклонился сестрам и вышел, оставив после себя облако сигарного дыма.
Глава 4
На этот раз ежемесячная конференция была назначена на 14.30. Люси Грэйнджер, несколько запыхавшись, вошла в приемную администратора.
Все только что прошли в конференц-зал, и за дверью слышался гул голосов.
Люси Грэйнджер села на ближайший свободный стул рядом с Кентом О\'Доннелом и еще каким-то молодым человеком, которого она видела впервые. Было шумно и уже порядком накурено. На ежемесячных патологоанатомических конференциях требовалось присутствие всего старшего медицинского персонала, и большинство из сорока хирургов больницы, а также штатные врачи и врачи-стажеры были уже в сборе.
– Люси, – сказал О\'Доннел, – позволь тебе представить доктора Роджера Хилтона. Он только что зачислен к нам в штат. А это доктор Грэйнджер, наш хирург-ортопед.
– Ваше первое назначение в больницу? – спросила она, подавая руку новому коллеге. На вид ему было лет двадцать семь.
– Да, до этого я работал в клинике Майкла Риса. Теперь Люси вспомнила. О\'Доннелу очень хотелось заполучить молодого хирурга. Значит, он того стоит.
– Люси, можно тебя на минутку? – вдруг сказал О\'Доннел. Извинившись перед Хилтоном, Люси вместе с главным хирургом отошла к окну.
– Так будет лучше. Здесь мы хоть услышим друг друга. Как поживаешь, Люси? За последнее время я тебя вижу только на работе.
Она ответила не сразу, казалось, обдумывая свой ответ.
– Как тебе сказать? Поживаю сносно, пульс нормальный, температура 36,6, а вот кровяное давление давно не измеряла.
– Может, разрешишь мне это сделать, ну хотя бы, скажем, за обедом в каком-нибудь ресторанчике? Право, Люси, почему бы нам не пообедать вместе?
– С удовольствием, Кент, но раньше мне надо взглянуть на свое расписание.
– Я позвоню тебе. А теперь пора открывать совещание. Глядя, как он идет к столу, Люси впервые подумала, что он нравится ей. Он неоднократно приглашал ее обедать, они провели немало вечеров вместе, и порой ей казалось, что между ними уже установилось некое подобие близости. Она не замужем, он тоже холост, она на семь лет его моложе. Но О\'Доннел, очевидно, видит в ней лишь интересную собеседницу, не более.
Люси знала, что, если бы она дала себе волю, ее симпатия к О\'Доннелу могла бы превратиться в серьезное чувство. Но она не собиралась торопить события.
– Начнем, господа? – громко произнес О\'Доннел, заняв свое место во главе стола.
– Я не вижу Джо Пирсона! – выкрикнул Билл Руфус.
– Разве Джо здесь нет? – О\'Доннел обвел взглядом присутствующих. – Кто-нибудь знает, где Пирсон? Многие недоуменно пожали плечами. По лицу О\'Доннела пробежала тень неудовольствия.
– Мы не можем проводить конференцию без главного патологоанатома.
В эту минуту открылась дверь, и вошел Пирсон.
– Я был на вскрытии. Продолжалось дольше, чем я предполагал. Кроме того, проголодался и забежал в буфет за бутербродом. – Из его папки торчал уголок бумажной салфетки.
“Наверное, с остатками бутерброда”, – подумала Люси и улыбнулась. Только Джо Пирсон мог позволить себе жевать во время совещания.
О\'Доннел представил Пирсону нового хирурга. Обменявшись рукопожатием, Пирсон уронил папку, и бумаги рассыпались по полу. Билл Руфус, скрывая улыбку, собрал их и вместе с папкой сунул Пирсону под мышку. Поблагодарив его кивком головы, Пирсон отрывисто спросил Хилтона:
– Хирург?
– Да, сэр.
“Воспитанный молодой человек, – подумала Люси, – почтителен к старшим”.
– Еще один кандидат в ремесленники, – проворчал Пирсон. Поскольку это было сказано довольно громко, в кабинете воцарилась настороженная тишина. Но Хилтон рассмеялся:
– Может быть, вы и правы, сэр. Однако Люси показалось, что грубоватая острота Пирсона обескуражила его.
– Не обращайте внимания на Джо, – поспешил сгладить неловкость О\'Доннел. – Он не жалует нас, хирургов. Ну-с, пожалуй, начнем.
Старший врачебный персонал занял свои места непосредственно за столом, остальные расположились кто где. Люси имела возможность видеть почти всех. По левую руку от О\'Доннела уселся Пирсон со своими бумагами. Ничуть не стесняясь, он жевал бутерброд. Далее сидели акушер Дорнбергер и доктор Гил Бартлет и напротив – Белл из рентгенологии и отоларинголог Макюан, которые обычно не присутствуют на таких совещаниях.
О\'Доннел, взглянув на свои записи, открыл совещание.
– Первый случай. Сэмюэль Лоубиц, белый, 53 лет. Докладывает доктор Бартлет.
Гил Бартлет, как всегда безупречно одетый, открыл свою папку.
– Больной был направлен ко мне 12 мая, – начал он тихим голосом.
– Погромче, Гил, – послышались голоса. Бартлет повысил голос:
– Постараюсь, но кое-кому не мешает показаться доктору Макюану. – Замечание было встречено дружным смехом.
Люси завидовала тем, кто мог так себя вести на подобных совещаниях. Она сама никогда не была спокойной, в особенности когда разбирались случаи из ее отделения. Было настоящим испытанием говорить о диагнозе и лечении человека, которого уже нет в живых, выслушивать суждения коллег, а потом отчет патологоанатома о данных вскрытия. Джо Пирсон не щадил никого.
Случаи врачебных ошибок не так редки. Самое важное – это учиться на ошибках и не допускать их повторения. Вот для этого и проводились совещания.
Но бывали ошибки непростительные. И тогда в кабинете главврача воцарялось тягостное молчание, присутствующие избегали смотреть друг другу в глаза. В таких случаях редко кто решался резко критиковать виновного, ибо никто не был уверен, что когда-нибудь сам не очутится на его месте.
Люси не приходилось еще попадать в подобное положение. Но она знала, каким беспощадным бывал главный хирург, когда беседовал с виновным с глазу на глаз в своем кабинете.
Гил Бартлет продолжал:
– Больного направил ко мне доктор Симбалист. Люси знала этого частнопрактикующего врача. Он и к ней направлял своих больных.
– Доктор позвонил мне домой и сказал, что подозревает прободную язву желудка. Описанные им симптомы подтверждали диагноз. Больной был уже на пути в больницу. Я известил об этом дежурного хирурга по телефону.
Бартлет снова заглянул в свои записи.
– Сам я увидел больного примерно через полчаса. У него были сильные боли в верхней части живота. Давление упало, лицо было пепельно-серым, холодная испарина, состояние шока. Я распорядился сделать переливание крови и укол морфия. Живот был, как доска, при пальпации определялся положительный симптом Блюмберга.
– Рентгеновский снимок сделали? – спросил Руфус.
– Нет. Я считал, что тяжелое состояние больного не позволяет подвергать его рентгеноскопии. Я был согласен с диагнозом и решил немедленно оперировать.
– Выходит, у вас даже не возникло никаких сомнений, доктор? – Эти слова произнес Пирсон. До этого он рылся в своих бумагах, а теперь смотрел на Бартлета.
На минуту Бартлет растерялся, и Люси подумала: “Что-то здесь не так. Очевидно, диагноз был неправильным, и Джо Пирсон готовится захлопнуть ловушку”.
– В таких неотложных случаях всегда бывают сомнения, доктор Пирсон, но я решил, что симптомы оправдывают оперативное вмешательство. – Бартлет сделал паузу. – Но прободной язвы не оказалось, и больного вернули в палату. Я пригласил доктора Тойнби на консультацию, однако больной скончался до его прибытия.
Итак, диагноз все же оказался неправильным. Несмотря на внешнее спокойствие Бартлета, Люси знала, что он испытывает сейчас.
О\'Доннел попросил Пирсона доложить о результатах вскрытия.
Порывшись в своих бумагах, Пирсон наконец извлек нужную. Быстро окинув взглядом сидевших за столом, он сказал:
– Как уже доложил нам доктор Бартлет, прободной язвы желудка не было. В брюшной полости мы не нашли изменений. – Он сделал паузу, как бы готовя присутствующих к тому, что должно прозвучать для них как взрыв бомбы, а затем продолжил:
– Это была начальная стадия пневмонии, отсюда и боли.
Люси вспомнилось, что в подобных случаях симптомы бывают схожими.
– Кто хочет высказаться? – спросил О\'Доннел. Воцарилось неловкое молчание. Была допущена ошибка, и все же ошибка объяснимая. Большинство из присутствующих сознавали, что каждый мог бы действовать, как Бартлет. Билл Руфус заговорил первым:
– При подобных симптомах, я считаю, пробная лапаротомия бывает оправданной.
Пирсон только этого и ждал.
– Как сказать! Нам всем хорошо известно, что доктор Бартлет редко видит выше живота. – А затем в полной тишине спросил, обратившись прямо к Бартлету:
– А вы хотя бы выслушали больного?
Само замечание и вопрос были непозволительны по форме и тону. Даже если действия Бартлета и заслуживали самой резкой критики, это должен был сделать О\'Доннел, а отнюдь не Пирсон и, разумеется, не в присутствии всех. Бартлет не был безответственным врачом. Те, кто работал с ним, знали, что он добросовестно относится к своим обязанностям и порой даже излишне осторожен. В данном же случае он был поставлен перед необходимостью принять немедленное решение.
Краска бросилась в лицо Бартлету, он резко отодвинул стул и встал.
– Разумеется, я выслушал больного. Я уже сказал, что состояние не позволяло подвергать его рентгеноскопии, но даже если бы и можно было это сделать…
– Джентльмены, прошу вас, – попытался было вмешаться О\'Доннел, но Бартлета уже невозможно было остановить.
– Все мы задним умом крепки. Вы это хотите сказать, доктор Пирсон? Что ж, сам мистер Пирсон не раз служил тому примером.
На другом конце стола доктор Чарли Дорнбергер попытался было что-то сказать в защиту Пирсона.
– Он ваш друг, – сердито оборвал его Бартлет. – И к тому же не питает чувства кровной мести к акушерам.
– Ну это уж слишком, господа! Я прошу вас… – О\'Доннел постучал председательским молоточком по столу. Его атлетическая фигура с воинственно расправленными плечами возвышалась над столом. – Доктор Бартлет, садитесь на свое место!
О\'Доннел внутренне негодовал и не мог скрыть этого. Джо Пирсон не имел права срывать совещание. О\'Доннел понимал, что теперь не может быть и речи о спокойном и объективном разборе и он должен будет попросту закрыть совещание. Он с трудом сдержался, чтобы не отчитать Пирсона прямо тут же. Но он понимал, что это лишь усугубит и без того трудное положение.
О\'Доннел сам считал, что Бартлет заслуживает строгого разбора и критики. Но ошибку можно было бы обсудить спокойно и объективно. Но теперь поздно. Если О\'Доннел на этой стадии поднимет все вопросы так, как он предполагал сделать, получится, что он поддерживает Пирсона. Разумеется, с Бартлетом он поговорит наедине, но возможность полезного открытого обсуждения упущена. Черт бы побрал этого Джо Пирсона!
– Думаю, всем ясно, что повторения подобных ошибок не должно быть. Хочу заметить, что наши конференции созываются не для препирательств и сведения счетов. – О\'Доннел посмотрел на Пирсона и Бартлета. – Переходим к разбору следующего случая.
Конференция рассмотрела еще четыре случая, не вызвавших дискуссий, и Люси подумала о том, как вспышки антагонизма вредят работе.
Люси казалось, что Пирсон нередко основывает свои суждения на личной неприязни. Сегодня жертвой стал Гил Бартлет, опытный хирург, успешно оперировавший больных в случаях, которые ранее считались неоперабельными.
Пирсон хорошо знал это. Почему же такое недоброжелательство? Может быть, он завидует Бартлету? В свои сорок лет Бартлет достиг многого, чего не удалось достичь Пирсону, он был известен, имел обширную практику в городе. Специальность же патологоанатома, чрезвычайно важная и необходимая, в общем-то малопопулярна и славы не приносит. Многие считают ее чем-то вроде лаборанта, даже и не подозревая, что должность требует высшего медицинского образования и многих лет практики.
Могли здесь играть роль и деньги. Гил Бартлет, помимо всего, консультировал и получал от больных гонорары, а Пирсон был штатным работником больницы и жил на одно жалованье. При такой постановке дела любой начинающий хирург мог зарабатывать вдвое больше опытного патологоанатома. Кто-то как-то съязвил, что хирург получает пятьсот долларов за удаление опухоли, в то время как патологоанатом – пять долларов за исследование этой опухоли, диагноз, рекомендацию дальнейшего лечения и прогноз течения болезни.
Люси была в хороших отношениях с Пирсоном, ей даже казалось, что он симпатизирует ей, да и она сама ничего не имела против старика. Он охотно консультировал ее больных, когда она к нему обращалась, и это очень помогало ей в работе.
Совещание закончилось. Присутствующие понемногу расходились. Пирсон замешкался, собирая свои бумаги. Проходя мимо него, О\'Доннел попросил его пройти в соседнюю комнату.
– На минутку, Джо.
Начав разговор, О\'Доннел старался быть как можно более сдержанным:
– Джо, мне кажется, пора прекратить ваши резкости и нападки на сотрудников.
– Почему? – Пирсон не собирался сдавать позиции.
– Да потому, что это ни к чему хорошему не приведет, – ответил О\'Доннел, невольно повышая голос. Раньше он этого никогда бы себе не позволил в разговоре с Пирсоном. Правда, как главный хирург О\'Доннел не имел права вмешиваться в деятельность патологоанатома, но когда работа отделения патанатомии затрагивала интересы хирургии, у него все же были кое-какие права.