Алексей Слаповский
Синдром Феникса
От автора
Этот роман явился вне очереди и вне плана. Он не то чтобы нагло пролез, он вдруг явился первым, как из-под земли, встал передо мной, глядя простодушно, но неотступно. Другие романы, пьесы, повести, рассказы и сценарии кричали ему в спину с советским акцентом: «Гражданин, вас здесь не стояло!». Он улыбался и не слышал, продолжая смотреть мне в глаза и словно говоря: хочешь не хочешь, а никуда от меня не денешься! Не напишешь меня — сам напишусь! Похоже, он так и сделал.
Часть первая
1
Есть в Подмосковье такой городишко Чихов, но не спешите проверять по карте, там этого названия не отыщется, я его, честно скажу, придумал. Причем имеется в виду не созвучный Чихову город Чехов, поименованный в честь великого русского писателя, а совсем другой, однако обозначить его прямо я не решился, чтобы не обидеть реальных людей, оказавшихся вовлеченными в эту правдивую историю.
Итак, названия нет, но город точно есть.
И в нем жила, да и сейчас живет женщина тридцати пяти лет Татьяна Лаврина, продавщица круглосуточного магазина. Судьба и жизнь ее типичны: двое сыновей, выгнанный бездельник-муж, никакой поддержки, крутись как хочешь. Вследствие этого и характер у нее тоже довольно типичный для нашего времени: резкий и решительный. Даже слишком: мужа могла бы и потерпеть, потому что Валерий Абдрыков (она отказалась от его фамилии при разводе) хоть не каждый день работал, но ведь и не каждый день пил, что по чиховским меркам считается вполне нормальным. Бывают, конечно, отклонения: человек каждый день работает и совсем не пьет или, напротив, совсем не работает и каждый день пьет, но это уже явления аномальные, которые малоинтересны.
Однажды ночью Татьяна сидела в своем магазине, находящемся на окраине города, и скучала.
От скуки ела шоколад и читала книжку. Отломит дольку, перевернет страницу. Еще долька, еще страница. Посмотрела на плитку шоколада — уже половины нет. Вздохнула, приложила ладонь к талии, решила, что еще две дольки можно — и отломила их. А остаток завернула и спрятала под прилавок с глаз долой.
Тут зазвонил колокольчик, подвешенный к двери, и вошел Михаил Ерепеев, рослый парень лет примерно двадцати семи. А может, даже и тридцати. А может, даже и больше, но глаза у Михаила какие-то совсем еще подростковые: бесхитростные и при этом неумело наглые. Так именно подростки хотят казаться смелее, чем они есть на самом деле. При этом еще не знают, к чему они стремятся в этой жизни. Михаил тоже не знал и, ожидая, пока наконец поймет собственные предпочтения и цели, устроился охранником в мебельный магазин, что наискосок от магазина Татьяны.
Вот он и зашел к Татьяне по соседству, поздоровавшись вежливо, но и с некоторым юмором:
— Привет, давно не виделись!
Татьяна, кивнув, не глядя, сняла бутылку пива с полки и поставила ее на прилавок.
— Взял бы уж сразу ящик, — сказала она довольно нелюбезно. — Ходит каждый час!
Михаил легким привычным движением сковырнул пробку открывалкой, что была привязана веревочкой (а то унесут), сделал пару глотков и резонно возразил:
— Ящик я сразу выпью. Неинтересно. А так я сижу, на часы смотрю. Час прошел — к тебе прогулялся. Быстрей время идет. Человек, Татьяна, когда ждет чего-то приятного, он не скучает!
— Ограбят, пока ты ходишь.
— Там сигнализация. А грабить — мебель такая, что не унесешь.
Михаил отпил еще пару глотков и сказал многозначительным голосом:
— Тань!
Татьяна, не отрываясь от книги, отозвалась:
— Чего?
— Невежливая ты, — упрекнул Михаил. — Человек к тебе пришел.
— Ты к пиву пришел, — уточнила Татьяна.
— Неправда. То есть вообще-то тоже, — частично согласился Михаил. — Одно другому не мешает.
Татьяна не хотела поддерживать беседу. Посмотрев куда-то сквозь Михаила, она спросила:
— Ты выпил?
Михаил понял смысл ее вопроса.
— Не надо гнать, Тань. Я быстро не пью, я не алкоголик.
2
А тем временем в город Чихов вошел некий человек.
Он вошел со стороны той самой окраины, где располагался магазин Татьяны, сторона эта была застроена домами деревянными и изредка кирпичными, то есть сельская по виду, но вид этот плохо различался: не горел ни один фонарь. Да при этом облачность: ни луны, ни звезд. И сказать о внешности этого человека пока ничего нельзя. Только слышно: покашливает.
Михаил, не дождавшись от Татьяны беседы, допил бутылку и пошел к двери.
Там остановился, подумал, обернулся:
— Тань, а ты замужем вообще?
— Тебе-то что? — удивилась вопросу Татьяна.
— Так. Спрашиваю, — уклонился Михаил.
— Ну, не замужем.
— А чего такая неразговорчивая?
А неизвестный человек все брел наугад.
Михаил же, вернувшись к месту прохождения службы, слонялся по магазину.
Магазин был большой, мебель стояла не просто так, а что-то из себя изображая. Например, в одном углу соорудили кабинет начальника: массивный черный стол, кожаное кресло с высокой спинкой, книжные шкафы — все солидно, основательно, представительно. Михаил сел в кресло, покрутился в нем, потом вытянул руку с расстрельным указательным пальцем и внятно, внушительно произнес: “Пошел вон!”.
Прогнав неведомого вредителя и исполнив начальнический долг, Михаил отправился отдохнуть в секцию мягкой мебели для гостиной. Прилег на пухлый белоснежный диван, закинул ногу на ногу и поманил кого-то пальцем. Но неведомый позванный или неведомая позванная, что вероятнее, не успели подойти: Михаил заметил, что чиркнул ботинком по обшивке, оставив след. Он вскочил, поплевал на пальцы, потер — след исчез.
После этого Михаил посмотрел на часы и увидел, что пора опять пить пиво.
3
Татьяна клевала носом над книгой. Книга свалилась, хлопнулась на пол, Татьяна очнулась и пошла в подсобное помещение — умыться. В это время зазвонил колокольчик.
— Сейчас, — проворчала Татьяна, вытирая лицо и неприветливо глядя на себя в зеркало.
Она вышла и увидела возмутительную картину: оборванный, нечесаный, заросший бородой, да еще и какой-то паленый (даже запах ощущался) человек в грязных джинсах, драной футболке и кожаной куртке зашел себе преспокойно за прилавок, взял батон и стоит, видите ли, кусает батон, да еще при этом шарит глазами, высматривая, чего еще стащить.
Таня схватила швабру и крикнула:
— Это что такое? А ну пошел отсюда! Милицию вызвать? Бомж поганый, марш! Сейчас как дам вот!
Слово у нее редко расходилось с делом: она пихнула человека шваброй. Тот от неожиданности покачнулся, запнулся, чуть не упал и закрылся руками, как ребенок, который боится.
Таня наставила на него швабру и спросила:
— Ты что это делаешь, а?
Человек посмотрел сквозь пальцы, раздвинув их, убрал руки от лица, убедившись, что большой опасности нет, откусил от батона и улыбнулся. И сказал, ничуть не стесняясь, а даже почти хвастливо, как бы предлагая за себя порадоваться:
— Ем!
Татьяна возмутилась:
— Ест он, ага! Наглость какая! Еще и выпить тебе?
— Спасибо, — поблагодарил человек и протянул руку к полке, где стояли бутылки с водой.
— Не тронь! — замахнулась Татьяна шваброй.
Человек отдернул руку.
— Чего засел? Иди отсюда! — приказала Татьяна.
Тут вошел Михаил.
Увидев постороннего мужчину, он, естественно, насторожился:
— Это кто?
— Да бомж какой-то! Обнаглел, прямо на моих глазах хотел обокрасть! — пожаловалась Татьяна. Впрочем, скорее не пожаловалась, а проинформировала, жаловаться было не в ее обычае.
Михаил тут же оценил ситуацию и начал действовать.
— Ваши документы! — потребовал он.
Человек смотрел на него и пытался понять:
— Документы?
— Документы, документы! Аусвайс в смысле. Показал быстро! Не хочешь?
Войдя в роль блюстителя порядка, Михаил все больше распалялся:
— Руки за голову, лицом к стене! Хлеб положи, ну!
Человек не положил хлеб. Он пожал плечами, удивляясь несуразности этого приказания, и объяснил:
— Я есть хочу.
Михаил вырвал у него батон и приказал:
— Молчи громче!
И хотел вернуть украденное Татьяне, но она отказалась:
— Да ладно, он его надкусал уже.
— Неважно! Сейчас я его отведу в милицию!
— Не надо, — сказала Татьяна. — Пусть уходит. Он кроме хлеба ничего и не взял.
Михаилу захотелось показать себя перед нею добрым человеком. Поэтому он предложил бомжу:
— Выбирай: или я веду тебя в милицию — или даю тебе три раза по шее. Предупреждаю: от меня есть шанс выжить, от милиции нет.
Всякий разумный житель нашей Богом спасаемой (ибо больше некому) страны выбрал бы, конечно, не милицию, а частное лицо. Не потому, что от милиции действительно нет шанса выжить, но очень уж она у нас непредсказуема. Приведут тебя туда с одним делом, а возьмут совсем за другое. И потом всякий милиционер есть одновременно и государственный служащий, и частное лицо, потому что у него ведь семья, дети, и все есть хотят, следовательно, общаясь с милиционером, ты общаешься как бы с двумя людьми сразу, и неизвестно, кто из них возьмет верх. Частное же лицо оно и есть частное лицо, с ним можно договориться по-свойски, и вообще, замечено, контакт на уровне неслужебном, личном у нас как-то безопаснее. И дешевле обходится. Но бомж поступил странно, неразумно. Глядя на Михаила вопросительно, он не ответил точно, а словно предположил:
— В милицию?
— Не угадал! — воскликнул Михаил. — Я тебя сам накажу!
И поднял руку, чтобы исполнить обещание, ударить три раза по шее негодяя.
Но произошло что-то странное: бомж пригнулся, вильнул телом в сторону, рука Михаила рубанула пустоту, а потом что-то ее, руку, сильно дернуло, и Михаил всем своим громоздким телом рухнул на пол. Но тут же вскочил и закричал Татьяне, выхватывая газовый пистолет, который ему выдавали на время дежурства:
— Отойди от него! Отойди!
— Брось дурить! — испугалась Татьяна.
— Отойди, говорю! — кричал Михаил.
Татьяна отошла от греха подальше.
— А ты — руки вверх! — велел Михаил бомжу. — И на выход!
— Зачем? — спросил тот.
— Ты так?! — окончательно разозлился Михаил.
И нажал на спусковой крючок.
Но выстрела не произошло.
Михаил нажал еще раз.
Ничего.
Михаил нажал несколько раз подряд.
Тщетно.
Михаил, недоумевая, заглянул в дуло, нажав при этом на крючок еще раз. На этот раз получилось: раздался выстрел, пыхнуло облако газа, Михаила отбросило, он упал и взвыл.
Татьяна, не растерявшись, первым делом побежала к двери, распахнула ее и стала махать своим фартуком, разгоняя газ. Одновременно она зажимала ладонью рот и нос. Успела при этом крикнуть бомжу:
— Иди на воздух, а то отравишься!
Тот послушно пошел на воздух.
— Господи, вот дурак-то! Ты живой? — Татьяна склонилась над Михаилом.
А тот тер кулаками глаза, кашлял и кричал:
— “Скорую” вызови!
4
Приехала “скорая”.
Сонный врач, загружая Михаила с помощью санитара, спросил у Татьяны:
— Кто его?
— Да сам.
Врач кивнул:
— Обычное дело. Они все сами.
Машина с пострадавшим уехала, Татьяна сказала бомжу, стоявшему в двери:
— А ты чего? Давай, будь здоров. Радуйся, что все обошлось.
Но бомж смотрел на нее странно. Будто лишь сейчас разглядел. Будто пытался узнать. И — узнал. Широко улыбнулся и сказал:
— Здравствуй!
— Ага, давно не виделись! — ответила Татьяна и пошла в магазин. Человек хотел пойти за нею, но она захлопнула за собой дверь и задвинула засов.
Через несколько минут дверь открылась, Таня подала в щель надкусанный батон и большую бутылку дешевой воды.
— На. И проваливай.
— Спасибо, — поблагодарил бомж. И опять поприветствовал Татьяну: — Здравствуй!
— Вот заладил… — проворчала она, закрывая дверь.
5
Заварив себе крепкого чаю, Татьяна выпила две чашки, чтобы прогнать сон, села читать, но сон все-таки одолел, она задремала.
И ее до самого утра никто не потревожил.
А утром, выйдя на крыльцо, она увидела, что бомж не ушел. Спит, свернувшись калачиком.
Татьяна слегка пихнула его ногой (не от грубости, а потому, что он ведь, может, заразный, а у нее дети!).
— Ты тут еще? Смотри, милиция заинтересуется, в самом деле! Але, гражданин, проснись!
Бомж проснулся, сел, протер глаза, увидел Татьяну и обрадовался:
— Здравствуй!
— Смени мелодию, — посоветовала Татьяна. — И нечего тут. Мне не надо, чтобы у меня на пороге неизвестно кто спал, понял? Если ты бомж, иди куда-нибудь в кусты и лежи там. Если псих, ищи свою психушку!
Она ушла.
Бомж встал и огляделся.
Похоже, услышав про кусты, он именно их и искал взглядом.
И нашел: между двумя новыми домами был пустырь. Тоже собирались строить дом, но дальше фундамента дело не пошло. Все поросло густым бурьяном в человеческий рост.
Бомж пошел туда и скрылся в этих зарослях.
Сидел и смотрел оттуда на дверь магазина.
6
К восьми утра в магазин пришла девушка Кристина, сменщица Татьяны.
Вообще схема работы продавщиц в магазине была такая: “через два раза по двенадцать”. Это означало: три продавщицы по очереди отрабатывали двенадцать часов. К примеру, отстоит Татьяна ночь с восьми вечера до восьми утра, потом две напарницы, на следующий день Татьяна уже с восьми утра до восьми вечера, зато потом у нее свободны ночь и целый день. Таким образом, если не очень дрыхнуть после ночной смены, образуется, помимо работы в магазине, два полноценных трудовых дня, которые Татьяне, как мы увидим позже, очень были нужны.
Татьяна сдавала Кристине смену, доедая шоколад. Объясняла:
— Вот тут все записано — сколько, чего. Рашкин в счет долга две бутылки пива взял, Семенчукова бутылку водки, они отдают, им можно…
Кристина не смотрела в тетрадь, а, прислонившись спиной к стене, зевала и распрямляла плечи, закидывая назад руки.
— Кристина! Очнись!
— Дискотека была в ДК до четырех, — объяснила Кристина. — Два часа спала всего.
— Молодость. Здоровье, — позавидовала Татьяна.
Кристина махнула рукой:
— Да нет уже здоровья никакого, уже печень чувствую, а мне двадцать четыре всего!
— Замуж тебе надо.
— Ты была — и что? Двое детей, а муж где?
— Лучше уж никакого, чем такой, — призналась Татьяна.
Кристина отломила из руки Татьяны дольку шоколада и сказала:
— Тоже на сладкое тянет — это не беременность?
Татьяна, осмотрев остаток шоколада, ответила:
— Нет. На соленое обычно.
И, будто чего-то напугавшись, завернула остаток и спрятала поглубже под прилавок.
— Соленого тоже хочется, — обреченно призналась Кристина. — Провериться надо. Хорошо тебе — уже родила, отмучилась. А я чего-то так рожать боюсь!
— Говоришь, будто уже собралась. Ты реши сначала, от кого.
— А какая разница? — рассмеялась Кристина. — Какой ни будет, все равно исчезнет. У меня ни одна подруга с мужем не живет!
— Национальная проблема! — вздохнула Татьяна.
— Вот именно, — согласилась Кристина.
При этом, замечу, никакой горечи не было в ее голосе, а просто констатация факта: что же делать, если оно так есть? Делать нечего.
Татьяна вышла из магазина.
Бомж увидел это, вылез из бурьяна и отправился за нею.
Магазин был на одной окраине, а жила Татьяна на противоположной, поэтому путь ее домой пролегал через центр города, который был вполне фешенебельным: большие дома, рекламные щиты, витрины магазинов. И множество машин.
Бомж, идя за Таней и явно боясь упустить ее из виду, успевал разглядывать и окружающее, причем не как человек, впервые попавший в этот город, а словно был вообще пришельцем, который удивляется самым обычным вещам. Например, его поразили люди, разговаривающие сами с собой, в пространство, то есть по мобильным телефонам. Бомж хмыкал, недоумевал, наконец подошел сзади к одной девушке, углубившейся в разговор, и прислонился ухом к ее трубке, чтоб услышать, что там такое. Девушка ойкнула, оглянулась, крикнула что-то вроде: “Идиот!” — и торопливо ушла.
Или: человек с ручной газонокосилкой (такой стригущий диск на длинной палке) обрабатывал траву возле красивого дома; из-под диска вылетали зеленые крошки, пахло замечательно, бомж остановился, любуясь процессом и вдыхая воздух (тут же, впрочем, закашлявшись), но опомнился, встревожился, отыскал взглядом Татьяну и устремился за ней.
Или: сопровождаемый двумя милицейскими машинами с мигалками, промчался чиховский мэр Тудыткин, направлявшийся в Москву; бомж сперва испугался, спрятался за угол, а потом вышел и проводил кортеж восторженным взглядом: так мальчики, еще не приученные к социальности, не испорченные классовой ненавистью, бескорыстно разглядывают красивые автомобили, не думая, честным или нечестным трудом они нажиты.
Он вообще был похож именно на мальчика, а не на психа или алкоголика, но мальчика совсем маленького, удивительным образом не знающего или не помнящего совсем простых, даже элементарных вещей. Во взгляде бомжа читалось: “Надо же, как интересно вы тут живете!”.
Меж тем Татьяна заметила его — как раз в тот момент, когда бомж засмотрелся на подъемный кран, длинная стрела которого величественно и плавно несла бетонную плиту; плита казалась маленькой, но при этом чувствовалось (по осторожному движению стрелы), что она массивна и тяжела. Бомж чуть не наткнулся на Татьяну.
— Мужчина, ты не нарывайся! — сказала она. — Если тебе женщина поесть дала, это ничего не значит! Уходи, чтобы я тебя не видела!
— Здравствуй! — ответил на это бомж.
— Так и будешь, пока завод не кончится? Или ты на батарейках?
Бомж улыбнулся и пожал плечами.
Таня пошла дальше.
Бомж постоял и двинулся следом, соблюдая дистанцию.
7
Наконец Таня оказалась на Садовой улице, где находился ее дом — довольно большой, когда-то красивый, хоть и деревянный, с резными ставнями, с жестяным узорчатым гребнем на крыше. Но краска на ставнях и стенах облупилась, гребень проржавел, как во многих местах и сама крыша, да и дощатый забор был весь в заплатках — там жердь, там штакетина, там две-три доски горбыля.
Таня оглянулась: бомж, похоже, отвязался.
Вошла в калитку — бомж появился из-за угла.
Подошел к дому, сел у забора и застыл.
В доме было чисто, прохладно, уютно.
Толик, младший сын Татьяны десяти лет, еще спал, а старший, двенадцатилетний Костя, сидел за старым компьютером и играл в войну.
— Ты хоть ложился вообще? — спросила Татьяна.
— Угу, — ответил Костя, не глянув на нее.
— Ел?
— Угу.
Таня вышла на просторную веранду, которая была заодно летней кухней, заглянула в кастрюлю, стоявшую на плите, в тарелку на столе, накрытую другой тарелкой. Вернулась в дом.
— Ага, ел. Помешался на компьютере своем, и зачем я тебе его купила?
Она поставила перед Костей тарелку.
— Ешь!
— Мам, некогда! — взмолился Костя.
— Ешь, сказала! А то выключу! Толик проснется, пусть тоже поест. Пусть разогреет.
Говоря это, Таня смотрела на монитор компьютера, где обильно лилась кровь убиваемых врагов. И поморщилась:
— Господи, что ж ты в такой ужас играешь? Это кто в них стреляет, ты?
— Они же неживые, мам! — азартно сказал Костя. — Анимация! Крутая игра, “Десант” называется. Типа война. Американцы с фашистами.
— Ты за кого, за американцев?
— Не-а, за фашистов.
Таня возмутилась:
— Прекрати!
— А чего? — не понял Костя. — Это игра же! За американцев я фашистов уже победил, а теперь наоборот.
— А наших там нет?
— Нет. Это же американская игрушка.
8
Спать утром, хотя и после ночной смены, баловство: дела не ждут.
Таня вышла в сад, что был за домом. Сад небольшой, но ухоженный, а за садом до брошенного, поросшего чахлой травой щебеночного карьера — пустырь. Там, на участке, прилегающем к саду, Таня выгородила себе пространство и поставила две теплицы. В одной выращивала всякую зелень вроде петрушки и укропа, в другой овощи более серьезные: помидору (это не ошибка, так помидоры называют в Чихове), огурцы, лук, морковь. Это, в сущности, и давало ей и детям основной доход, за работу в магазине платили мало. Но в магазине все-таки официальная работа, хоть и на хозяина, то есть трудовая книжка, стаж и все такое прочее. Чтоб было с чего пенсию оформлять: сейчас тебе тридцать пять лет, и кажется, что вся жизнь впереди, а смотришь — уже сорок, уже пятьдесят, и вот пора на пенсию выходить, а кто будет платить, если ты нигде не зарегистрирован? Конечно, можно бы и свое маленькое сельскохозяйственное производство оформить, но это такая морока, такая куча бумаг, столько времени обивать пороги, а главное, мешает вечная опаска русского человека признать себя официально собственником. Конечно, и так все видят, что у тебя, например, те же теплицы, или что ты во дворе своего дома устроил автомастерскую, или что ты сделался таксистом на собственной машине, но, если ты не учтен, если твоего, скажем современно, бизнеса, нет на бумаге, то с тебя нет и спроса. Не нравится вам моя теплица, мастерская, мой извоз? Да ради бога, завтра же следов не будет! Когда же есть бумага, любой чиновник к тебе нагрянет и потребует отчитаться. Ты ему скажешь: да нету ничего! А он скажет: меня не касается, на бумаге есть — и отметки о сворачивания дела не имеется. Будьте любезны! Вот и будешь любезен — и деньгами, и отчетами, и прочей чепухой, отвлекающей от дела. А мечты некоторых о том, что государство скоро устроится как-нибудь с пользой и удобством для честного частника, — это утопия, граждане. Государство, оно не дура (т. е. не дурак… тоже неверно, но как сказать — не дуро, что ли?), оно у нас привыкло, что с частника надо драть, иначе обнаглеет.
Ну ладно. Это мы с вами об этом думаем, Татьяне об этом думать некогда.
Нарезав укропа, лука, петрушки, она набила две объемистые сумки, взвалила их на тележку с большими колесами, плоским настилом и невысокими бортами, похожую на восточную арбу, только меньше, и покатила к навесу в саду, под которым стоял старый-престарый “Москвич”. Прикрепила тележку к машине, села, чтобы ехать. “Москвич” завелся, но тут же заглох. Опять завелся, чихнул пару раз — и заглох навсегда. Татьяна вышла из машины, ударила с досадой по колесу, отцепила тележку и покатила вручную.
Вывезя тележку из калитки, она увидела бомжа.
— Ты здесь?
— Здесь. Здравствуй.
— Прощай, — сказала Татьяна.
Обернулась, крикнула:
— Только попробуй тут у меня что-нибудь — прибью!
9
Татьяна прикатила свой товар на рынок, что располагался на площади возле двух вокзалов: железнодорожного и автобусного.
Рынок был популярен и у жителей города, и у богатых обитателей окрестных коттеджных поселков Мальки, Пыреево и Вощеновка. Заправляли рынком, само собой, южные люди, поскольку зелень и овощи их извечная специальность. Старухи, имея время, торговали сами, но не с прилавков, где каждое место стоило больших денег, а с земли, то есть с ящиков. Сначала милиционеры, науськанные южными людьми, время от времени их гоняли (сами южане стеснялись это делать, уважая старость даже у инородцев), старухи молча брали свои пучки и уходили, чтобы потом вернуться, но в последнее время настроения их отчего-то изменились, они все больше смелели, вступали с милиционерами в спор, а иногда даже и посылали их если не прямым текстом, то косвенно-понятным: дескать, иди-ка ты к той, что мне, между прочим, в дочери годится, а сам ты во внуки! Один милиционер, совсем молоденький, обиделся, схватил корзину какой-то старухи, чтобы реквизировать, но что тут началось! Старуха в крик и в слезы, проходящий пенсионер норовил ударить милиционера клюкой, двое-трое плечистых русских мужиков, опомнившись, что в кои-то веки надо иметь совесть и защитить пожилую отечественную женщину, бежали к милиционеру, размахивая решительными кулаками; пришлось товарищам милиционера наскоро объяснить дураку, в чем смысл жизни, и увести бедолагу, который, рдея юными щеками, и сам был не рад, что слишком ревностно отнесся к службе.
Хозяева побороли в себе уважение к старости и начали действовать сами: молча подходили, брали сумки и уносили за территорию рынка. Старухи, плюясь и бранясь, шли за сумками и возвращались с ними назад. Их оставили в покое.
Татьяна сдавала зелень своему оптовику Муслиму, человеку с ласковыми, но внимательными глазами.
— Молодец, Танечка, хороший товар, — хвалил Муслим.
— Так платил бы нормальные деньги, — заметила Татьяна.
— А они нормальные! — показал Муслим деньги. — Почему не нормальные? Смотри, какие красивые: синенькая, желтенькая, фиолетовенькая!
— Синенькой от тебя не дождешься!
— Сезон такой, Танечка. На открытый грунт зелень уже вовсю растет! — извинился Муслим.
Таня пересчитала полученные купюры, вздохнула.
— Такая красивая женщина, а так деньги любишь! — упрекнул Муслим.
— А ты не любишь?
— Фе! — презрительно скривился Муслим. — Конечно, не люблю. Я жизнь люблю! И красивых женщин, — добавил он довольно деликатно, чтобы его слова не показались наглыми: Муслим был умен и хорошо понимал, кому можно хамить, а кому нет.
— Да и я не люблю, — созналась Таня. — Но как без них?
10
А неопознанный и странный человек все сидел у изгороди.
Хлеб он съел, воду выпил. Его разморило на солнышке, он снял куртку, свернул ее и положил в лопухи, прикрыв ими, чтобы кожа не нагревалась.
Но не скучал.
Смотрел, как белые облака плывут, медленно меняя форму.
Смотрел, как красные насекомые (их называют “солдатиками”) бесцельно, но хлопотливо суетятся возле обломка кирпича.
Как бабочка села на цветок, трепеща крыльями.
Как пролетела стайка воробьев, а за ними спланировал толстый ленивый голубь.
Как одна за другой проехали по тихой улице четыре машины — три легковые и одна грузовая. Каждую бомж внимательно осмотрел.
Проходили мимо и люди. Как правило, они были озабочены и молчаливы. Он говорил им:
— Здравствуйте!
Они вздрагивали, смотрели на него недоуменно и что-то бормотали сквозь зубы или просто отводили глаза.
А вот соседка Татьяны, интеллигентная пожилая дама Эмма Петровна Обходимова, не удержалась и спросила:
— Вы к кому?
Человека этот простейший вопрос поставил в тупик. Он промолчал.
— Ищете, что ли, кого? — уточнила тогда Эмма Петровна.
Но человек и на это ничего не ответил.
Потом появился хромающий старик с палкой, лет шестидесяти с лишком, бедно, но опрятно одетый. Это был Олег Трофимович Одутловатов, он жил неподалеку, в доме на углу улиц Садовой и Рукопашной.
(Мэр Тудыткин, возглавив город, хотел в ряду других своих начинаний сменить это хулиганское название на более приятное: Вишневая, например, или Перспективная, но его советник по культуре, местный знаменитый писатель, поэт и краевед Семен Усенин, автор трех книг, одна из которых была издана в Москве, хоть и на средства автора, отговорил: во-первых, настоящее название улицы не Рукопашная, а Рукопашного в честь чиховского героя Артема Рукопашного, взявшего этот боевой псевдоним, когда он превратился из сапожника Арона Рыкеля в предревкома Чиховской волости, и оному Рукопашному до сих пор в местном краеведческом музее посвящена экспозиция, несмотря на двойственное отношение нынешних историков к революции и Гражданской войне: из песни слов не выкинешь. Во-вторых, даже если взять народное название улицы, ибо народ забыл героя и не ведал о настоящих истоках, то и это слово не является позорным. “Рукопашное дело, — объяснял Усенин, — означало в древности: пахать руками. А пахали руками не только физиономии неприятелей, но и по хозяйству, это потом значение стало сугубо драчливым”. Мэр этим объяснением удовлетворился.)
Одутловатов называл себя “вторичным инвалидом”. Или еще — “дважды инвалид”. Основания были: в детстве ему перешибли жердью ноги при невыясненных обстоятельствах. Одна версия (самого Одутловатова) была, что он сторожил бахчу отца, на которую забрались воры за дынями, защищал отцовское добро, вот его и покалечили. Другая версия: он сам забрался на соседнюю бахчу (по известному мальчишескому убеждению, что соседские дыни и арбузы намного слаще), там-то ему и досталось от сердитого хозяина или сторожа. Как бы то ни было, одна нога у Одутловатова срослась неправильно, стала сохнуть, и он, охромев, заимел пожизненную инвалидность второй, кажется, группы. Но был активен, мотался по стране, где-то чего-то продавая, доставая, пускаясь в авантюры, последней из которых была — доставка нескольких партий почти новой мебели в Россию из опустевших населенных пунктов Чернобыльской зоны. На этом он и пострадал, “нахватал радиации выше крыши”, и вот уже который год ходит по врачам, добивается, чтобы ему присудили еще одну инвалидность. Врачи отбиваются, говорят, что толку никакого: будет та же инвалидность второй группы, то есть подтверждение имеющейся. Одутловатов не согласен. Есть же дважды Герои Советского Союза с присуждением Золотой Звезды и ордена Ленина, говорит он. За каждую Звезду человек пожизненно получает двести рублей старыми деньгами (где-то когда-то он об этом услышал). То есть за две — четыреста. Поэтому и я должен за каждую инвалидность получать отдельную пенсию, а в результате двойную!
Пока он никого в своей правоте убедить не может, но не отчаивается и внимательно следит за политическими событиями, ища в них намеки на то, что скоро его дело выгорит.
Сделавшись окончательным инвалидом, он увидел себя без средств (кроме единственной пенсии), без угла, без семьи. Поехал в Чихов к сестре, которую не видал уже лет двадцать. Оказалось: домишко сестры заколочен, сама она восемь лет как в могиле, а сын ее, племянник Одутловатова, Юрий Кумилкин (мужняя фамилия упокоившейся сестры) отбывает уже третий срок в тюрьме за аморальный образ жизни.
Одутловатов устроился в этом домишке, кое-как наладил быт, а тут явился и племянник. Сначала они ссорились, ибо каждый считал другого приблудившимся: дядя приблудился к дому, а племянник к дяде, “на все готовое”, как выразился Одутловатов, но потом примирились; Юрий, не любя и не умея работать, жил на дядину пенсию, а долгими вечерами без радио и телевизора они предавались рассуждениям о возможности как-нибудь хитроумным и чрезвычайным способом раздобыть много денег, чтобы снести свою хибару, построить на ее месте большой дом и устроить семейную гостиницу: племянник уверил дядю, что это самый надежный и выгодный бизнес из всех существующих.
Одутловатов, ответив на приветствие бомжа, остановился, опершись на палку:
— Сидишь? — спросил он.
— Сижу.
— Все равно ничего не высидишь. Я вот сколько лет мучаюсь. Я ведь дважды инвалид: с детства нога покалеченная, а потом радиации нахватался в зоне бедствия, сам понимаешь, о чем речь. Мне должны две пенсии платить, если честно. Так докажи им!
И старик пустился подробно рассказывать бомжу о своих мытарствах. Тот слушал внимательно, с интересом, не все понимая, но всему сочувствуя.
Тут показался Юрий, голый по пояс и в шортах. Крикнул дяде:
— Ты еще тут? Душа же горит!
— Иду, иду! — отозвался Одутловатов.
И поковылял по улице.
А Юрий приблизился к бомжу и задал тот же вопрос, что и дядя:
— Сидишь?
— Сижу.
— Нечего тут рассиживать! Тут местные люди живут, а ты кто?
Показалась Татьяна с пустой тележкой.
— Привет, Тань! — махнул ей рукой Юрий. — Это что за личность?