Анна Князева
Тайна рождения
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
С каким нетерпением графиня Елена Петровская ждала этого дня! О возвращении на родину она думала постоянно: вечерами, прислушиваясь к шепоту листьев из густого сада отеля и с жадностью вдыхая ароматы цветов, уже отходивших ко сну; и утром, когда прозрачные лучи солнца заполняли комнату, заставляя легкие пылинки пускаться в пляс… Свидание с Петербургом снилось ей каждую ночь из доброй сотни, что она провела в Баден-Бадене на лечении.
Здесь оказалось достаточно много русских, и все они с симпатией относились к молодой, всегда элегантно одетой красивой улыбчивой женщине. Правда, глаза графини оставались грустными, несмотря ни на что. Соотечественники предполагали, что Елена Павловна тоскует по мужу, и выражали недоумение, почему граф Петровский не составил ей компанию на курорте. Хотя некоторые предполагали, что возможно, Владимир Иванович счел бестактным присутствовать при лечении супруги от бесплодия. Все-таки это довольно щекотливая ситуация…
— Елена Павловна, ни дать ни взять, героиня романтической поэмы, — замечали многие. — Всегда одна, всегда грустна… Господин Пушкин, будь он жив, мог бы воспеть ее в своих стихах.
— Говорят, он любил красивых женщин…
— Вот занимательно: устояла бы такая холодная красавица перед африканским темпераментом? Пока ведь ни к кому благосклонности не проявляет…
Елена ни с кем не делилась, как остра ее тоска по мужу, хотя с некоторыми из русских дам сошлась довольно коротко. Но ей и в голову не приходило, что кому-то можно рассказать о том, что каждую ночь она видит Владимира во сне: то он, безумно красивый, встречает ее на перроне, то будит ее, лежа рядом с ней в постели: белый ворот ночной сорочки расстегнут, волосы растрепаны, губы страстно шепчут что-то… А иногда снилось, что они на качелях в родовом поместье Владимира, Дубровке, взлетают высоко-высоко, и Елене даже слышался смех мужа. Так хотелось протянуть руку и запустить пальцы в его каштановые кудри, нагретые ласковым летним солнцем…
— О, мой милый, — шептала она. — Мой единственный… Как я соскучилась по тебе! Без тебя ничто не в радость, никакие красоты мира…
Но, просыпаясь в полумраке комнаты дорогого отеля, Елена сразу же вспоминала, что лето уже на исходе и они с мужем прожили в разлуке целых три месяца. Впервые они разлучились на столь долгий… Но у Владимира было какое-то странное предубеждение против всего заграничного и, на ее взгляд, болезненная любовь к России. Елене не удавалось вывезти его даже в Париж. С гораздо большей охотой граф Петровский отправлялся в свое любимое поместье в Тверской губернии. Однако в Дубровку они в этом году уже вряд ли выберутся. Лето почти кончилось, а что делать осенью в такой глуши?
А в прошлые годы им бывало там так хорошо! Просторный дом в два этажа с мезонином приветливо белел уже издали, и соседи любили наведываться к хлебосольным хозяевам. Часто у них кто-нибудь подолгу гостил, а другие наезжали с визитами. Тогда Елена устраивала домашние спектакли и даже ставила оперы, в которые вовлекала и крепостных. Правда, две или три девки пели по-настоящему хорошо. А держаться на сцене Елена Павловна учила их сама, ведь Петровские отличались широтой взглядов…
Но с каждым годом Елене все труднее было беззаботно радоваться жизни, ведь их с мужем почти десятилетний союз по-прежнему оставался бесплодным. А им с Владимиром так хотелось, чтобы дом наполнился детским смехом, звонкими голосами…
Но лечение не помогло Елене и на этот раз, немецкие врачи не оставили ей никакой надежды. Она зарылась лицом в подушку и горько заплакала. Никогда ей не стать матерью, не узнать болезненной радости рождения малыша, который стал бы для нее и смыслом жизни, и ее оправданием. Не прижать свое дитятко к сердцу, не поцеловать его маленькие ножки, пахнущие молоком волосики… И первая улыбка ребенка никогда не станет для нее счастьем… И его смех не разбудит утром, слившись с первым лучом проснувшегося солнца…
Она нянчила бы его и ласкала, пела бы колыбельные, укладывая спать. И никаких нянек — разве можно делить с кем-то счастье, которого она ждала столько лет?! Елена знала, что для нее не было бы в тягость вставать к малышу ночами и кормить его грудью. Владимира не разочаровало бы, если бы форма ее груди испортилась, ведь он ждал их первенца с таким же нетерпением. Они могли вместе окунуться в родительское счастье, если бы…
За что Господь покарал ее бесплодием, лишил ее самого главного, самого желанного? Простаивая на коленях перед иконами (венчальные она всегда возила с собой), Елена перебирала в памяти свои грехи, за которые так жестоко наказана, но не находила ничего такого, за что ее действительно стоило бы столь сурово покарать.
Росла она послушной и приветливой девочкой, и родители в ней души не чаяли. И сейчас не проходило недели, чтобы Елена не наведалась к ним, не справилась о здоровье, не рассказала матери, которая давно уже не выезжала из-за болезни ног, о новостях света. Отец всегда любил и баловал ее больше, чем брата, но, может, оно и к лучшему — воспитанный в строгости, Анатоль стал бравым офицером, а не салонным шаркуном. И семьей обзавелся в срок, женившись на молоденькой Оленьке Веремеевой, которая родила ему четверых деток. Приезжая в гости к брату, Елена возилась с племянниками, баловала их, прижимала к груди теплые головушки, а сама с трудом сдерживала слезы: «За что я лишена этого счастья?! Чем прогневала Бога?»
Владимир, как мог, утешал жену и приободрял ее, напоминая, что они молоды и богаты, любят друг друга, и во всем остальном здоровье у обоих отменное, так стоит ли сетовать на судьбу? Соглашаясь с ним и улыбаясь, Елена плакала ночами, уединившись в своей спальне. Ей так хотелось подарить любимому мужу наследника!..
И вот она ни с чем после длительного курса лечения возвращалась в Петербург. Лето потрачено впустую, немецкие доктора не смогли помочь ее горю.
— Что вы, голубушка, не веселы? — участливо спросила ее сидевшая напротив княгиня Томская, грузная старуха с непропорционально маленьким ртом. — Чай домой возвращаемся… Или вросли уже в заграничную почву?
— Вовсе нет, Амалия Петровна, — живо возразила Елена. — Напротив, я жду не дождусь, когда увижу родную Неву, наши мостики и каналы.
Княгиня неодобрительно цыкнула:
— Что ж это вас все к воде-то тянет? По земле, по землице скучать надо. Или вас дождь так расположил?
За окном вагона и впрямь моросил мелкий дождик, словно оплакивая судьбу Елены, которая теперь уже определилась раз и навсегда. Их роскошный дом на набережной Невы с каждым годом будет становиться все более холодным, а потом в нем воцарятся сумерки… И лицо Владимира будет все заметнее мрачнеть оттого, что жена не оправдала его ожиданий. Скорее всего он не упрекнет ее ни словом, но его молчаливое страдание будет для Елены красноречивее любых слов.
Чего она только не отдала бы за то, чтобы родить ребенка! Иногда ей даже приходили в голову бредовые мысли, что она согласилась бы испытывать бедность и постоянную нужду, только бы ощущать тепло детского тельца в своих руках… В следующую секунду разум Елены Павловны прояснялся, и она понимала, что это стало бы еще большей катастрофой, ведь для бедняков дети не радость, а лишние рты. Ей же хотелось самого безоблачного счастья, которого Елена так ждала в юности и в которое с каждым годом верила все меньше.
От стыда за такие мысли Елена Павловна недовольно повела плечами. Как можно сомневаться в своем счастье, когда ее любит такой мужчина, как Владимир Петровский?! Многие барышни Петербурга мечтали составить ему партию в то время, когда Елена, урожденная Прокофьева, была на выданье. И до сих пор, уже будучи замужними дамами, матерями семейств, они — кто в тайне, а кто и открыто — завидовали графине Петровской. Ее муж являлся одним из тех редких в высшем свете людей, о ком даже самая злая молва не разносила никаких сплетен. Владимира Ивановича никто не мог упрекнуть даже в намеке на неверность супруге, или в склонности к игре, или в тайном пьянстве. Он был хорош собой, богат, галантен, остроумен. Словом, Владимир Петровский имел репутацию совершенного мужчины.
Сейчас, когда поезд уже приближался к Санкт-Петербургу, Елена не могла найти себе места от радости. Наконец-то она увидит милое, немного застенчивое лицо любимого мужа, прижмется к его гладко выбритой щеке, почувствует родной запах… Владимир обязательно встретит ее с цветами. А дома их уже будет ждать праздничный обед. На двоих…
Елена опять загрустила и подумала: «Может, стоит взять в приживалки какую-нибудь бедную родственницу? Будет хоть какое-то еще живое существо в доме… Или собачку завести? Кто доставит мне меньше хлопот?» Какое-то время ее мысли занимали эти идеи, и Елена Павловна пришла к выводу, что, хоть на родственницу нужно больше тратиться, ведь ее следует не только кормить, но и одевать, все же и пользы от нее больше. Какой именно? графиня еще не успела понять, потому что в вагоне все засуетились, начали вставать, доставать с верхних полок картонки, и Елена тоже заволновалась, прильнула к окну, надеясь заметить мужа, дожидавшегося ее на перроне.
Поезд совсем замедлил ход и не спеша подполз к вокзалу. Не отрывая взгляда от окна, Елена поправила шляпку и натянула серые перчатки. Пока она не заметила Владимира среди встречающих, но, зная его отношение к толпе, легко было предположить, что граф ожидает прибытия поезда чуть в стороне. Елена ни секунды не сомневалась, что муж с нетерпением ожидает ее прибытия.
И, когда поезд, дернувшись, замер, графиня с улыбкой устремила взор к дверям, где с минуты на минуту должен был появиться граф Петровский. Ее Владимир. Ее любимый…
Спустя четверть часа Елена Павловна сошла со ступеней вагона, оглушенная, совершенно потерянная. В самых страшных снах ей не могло привидеться, что муж не встретит ее после столь долгой разлуки. Все письма, что она получила за эти месяцы, были нежны, и ни одна строчка в них не предвещала беды.
«С ним что-то стряслось! — поняла она в ужасе. — Он болен… Он ранен на дуэли… Произошло нечто страшное…»
Окликнув носильщика, Елена Павловна велела найти извозчика, и, подгоняя мужика, быстро пошла за ним следом. Ноги ее не слушались, но она заставляла себя торопиться — вдруг еще успеет застать Владимира живым, спасти его. Ей уже мерещилось его бледное, заострившееся лицо на белоснежной подушке, исхудавшие руки на одеяле… Только бы успеть! Никто, кроме нее, не сможет ему помочь.
Кусая губы до крови, Елена забралась в экипаж, велела извозчику гнать что есть мочи. Забившись в угол, она попыталась успокоить себя тем, что Владимир мог просто не получить ее телеграмму и, следовательно, не знать о ее приезде. Такого до сих пор не случалось, почта приходила исправно, но ведь какое-то объяснение есть тому, что муж не встретил ее! Пусть уж лучше это будет вина почты, чем какая-то страшная болезнь…
Всю дорогу до дому Елена Павловна нервничала и то стягивала перчатки, потому что ей становилось невыносимо жарко, то снова надевала, вспомнив о приличиях. Желанная встреча с родным Петербургом, что так долго грезилась ей, была скомкана. Графиня Петровская не замечала ничего и никого вокруг, не искала, как раньше, знакомые лица и экипажи… Она могла думать только о том, что извозчик преступно нетороплив, а между тем Владимир… «Ах нет! — пугалась она самых страшных предположений. — С ним ничего не может случиться!»
В дом она вбежала, даже не позаботившись о вещах. Показавшийся ей слегка напряженным старый дворецкий встретил ее внизу:
— Госпожа графиня! Мы счастливы приветствовать вас!
— Где Владимир Иванович? — резко оборвала его Елена Павловна. — Что с ним? Он болен?
— Никак нет-с. Владимир Иванович находятся в полном здравии.
У нее отлегло от сердца. Сразу ощутив дрожь в ногах, графиня опустилась на стул, стоявший в холле.
— Ну, слава Богу! Что же тогда? Вы не получили мою телеграмму?
— Получили-с. Только вот… — дворецкий замялся.
— Ну же, Ферапонт! Что случилось?
— Господин граф еще не изволили прочитать эту телеграмму.
Елена опять обмерла:
— То есть как? Его не было дома? Погоди, когда же я отправила телеграмму? Да еще третьего дня! И ты хочешь сказать, что Владимир Иванович за это время не появился дома?
— Так ведь господин граф… уже три месяца как в Дубровке изволят жить, — запинаясь, произнес дворецкий.
Слуги побаивались Елену Павловну. Она никогда не отличалась тем демократизмом, который в муже ей казался чрезмерным. Нельзя же, в самом деле, относиться к челяди как к равным! А граф Петровский мог запросто поболтать с тем же Ферапонтом, который помнил его еще мальчиком. Или начать по-дружески расспрашивать кухарку, чем она предполагает удивить гостей на званом обеде. Елена и сама интересовалась этим, чтобы в качестве хозяйки не ударить лицом в грязь, но не таким же панибратским тоном! Она частенько выговаривала за это мужу, но делала это так любовно, — а иначе и не могла к нему обращаться, — что, наверное, поэтому Владимир и не осознавал до сих пор, как нелепо выглядит со стороны его поведение со слугами.
Слова дворецкого словно громом поразили ее:
— В Дубровке? Да ты не ошибаешься ли?
«Почему я ничего не знала об этом? — пробежала тревожная мысль. — В своих письмах он ни словом не обмолвился о том, что отправляется в поместье… Более того, уже не первый месяц живет там, судя по словам этого старого идиота. Что все это значит? Из любого его письма следует, что он находится в Петербурге. Почему Владимир скрывал от меня, что уехал в Дубровку?»
— А как же он получал мои письма? — спросила она требовательно. — Значит, он все же бывал здесь?
— Никак нет-с, — опять залепетал старик. — Наш Тимошка отвозил их Владимиру Ивановичу… господину графу. А потом ответные послания привозил и отправляли отсюда… И телеграмму-то он увез, так ведь два дня пути… Виноваты мы, госпожа графиня, воля ваша.
Не обратив внимание на это признание, Елена беспомощно пожала плечами:
— Но что он делает в Дубровке один?
Ответа от слуги ей не требовалось. Да и что Ферапонт мог знать?
Поднявшись к себе, Елена велела приготовить ванну, чтобы смыть дорожную пыль и подумать в уединении, как поступить дальше. Она нисколько не сомневалась, что нужно немедленно, сегодня же отправляться в Дубровку, но что ей предстоит там обнаружить? Ее воображение рисовало картины одна страшнее другой, однако Елена Павловна еще пыталась успокоить себя внушением, что мужу просто захотелось уединения. Он слишком тосковал по ней здесь, в Петербурге… А в деревне — покой и нега, можно часами сидеть в саду, слушая пение птиц и шорохи деревьев, и мечтать о том времени, когда они опять будут вместе. Да, без сомнения, так и есть. Владимир ждет ее в их уютном гнездышке на лоне природы. Но почему же он не предупредил ее об этом?
Елена быстро нашла объяснение: муж не хотел, чтобы она догадывалась о его тоске, о том, как тяжело ему дается ее отсутствие… Ведь ей нужно было пройти полный курс лечения, прерывать его было нельзя. Так зачем же попусту беспокоить ее? Елена благодарно улыбнулась: в этом весь он — заботливый и щепетильный, всегда тонко чувствующий малейшие нюансы!
Горничная помогла Елене Павловне освободиться от дорожного платья и унесла его в чистку. Погрузившись в теплую ванну, Елена блаженно закрыла глаза. Все родное, свое… Как не хочется снова пускаться в путь! Но желание поскорее увидеть Владимира было сильнее усталости. Сейчас она пообедает и велит запрягать лошадей. Нужно только проверить, все ли в доме идет своим чередом, не напортачили ли слуги в ее отсутствие? Этим олухам нет веры, они самое отлаженное дело могут испортить. Елена Павловна с радостью бы обходилась без помощи этих глупых существ, если б все вокруг могло происходить без их участия. Но даже чтобы одеться, ей требовалась помощь. И чтобы уложить волосы.
Когда подали обед, Елена Павловна откушала в одиночестве, ощущая, как с каждой минутой тоска по мужу становится все острее и невыносимее. И ей явственно виделось, как Владимир мечется по их большому дому в Дубровке, изнемогая от ожидания. Нет бы ей послать телеграмму хотя бы за неделю! Он успел бы приехать и встретить ее. А теперь как бы не разминуться в пути…
Елену не на шутку встревожила эта мысль, и, отправляясь в дорогу, она велела слугам, чтобы передали графу, если они действительно разминутся, чтобы ожидал ее в Петербурге. Все равно ему уже пора возвращаться. Осень на дворе…
* * *
Как ни странно, на подъездах к Дубровке дыхание осени еще совсем не ощущалось. И те самые дубы, что дали название этому месту, и липы, и вязы — все еще зеленело вокруг, радуя глаз. И день, в который Елена Павловна добралась до поместья, выдался совершенно летний: небо сияло прозрачной синевой, солнце мягко пригревало, а птицы захлебывались от восторга, кажется, и не подозревая, что совсем скоро им предстоит покинуть насиженные места. Словом, все вокруг радовалось жизни так откровенно, что и Елена повеселела. Едва не подпрыгивая от нетерпения, она то и дело вытягивала шею, чтобы увидеть вдали усадьбу, и, когда показался их большой белый дом с колоннами, ахнула от радости. Она высматривала Владимира, который в любую секунду мог выбежать ей навстречу, но пока его не было видно.
Поглядевшись в маленькое зеркальце, графиня быстро привела в порядок лицо, вытерла салфеткой дорожную пыль, освежила кожу, поправила прическу. После столь долгой разлуки ей хотелось предстать перед мужем красавицей. И ее отражение говорило, что именно такой Владимир и увидит ее. Улыбнувшись, Елена Павловна спрятала зеркало, и опять с нетерпением вгляделась в окна дома. Ей показалось странным, что никого не видно поблизости.
Не оказалось дворовых и у крыльца… Повторялось все то, что сразило Елену в Петербурге: никто не встречал ее, муж не выбежал навстречу.
Собрав в кулак всю волю, Елена Павловна приказала себе не выдавать паники, что бы ее ни ожидало здесь. В любой ситуации, она должна сохранить лицо… «В какой еще ситуации? — защемило сердце. — Что могло тут произойти?»
Войдя в дом, Елена Павловна столкнулась со служанкой, которая почему-то испуганно охнула, завидев хозяйку.
— Эй, как тебя там, — позвала графиня. — Сообщи графу Владимиру Ивановичу о моем приезде.
Быстро поклонившись, девка хотела ускользнуть, но Елена спохватилась:
— Хотя нет, постой. Где граф?
— Они изволят почивать, — пролепетала служанка.
— В такое время? — удивилась Елена Павловна. — Да здоров ли граф?
— Они-с здоровы…
— Да что ты там шепчешь? Ладно, ступай прочь.
Она сама поднялась в спальню, прислушиваясь к взволнованно колотившемуся сердцу. Сейчас она увидит своего любимого, своего дорогого мужа…
Тихонько, чтобы не разбудить Владимира, она открыла дверь спальни, крадучись сделала несколько шагов, и… остолбенела. Ей показалось, что земля уходит из-под ног, но Елена не вскрикнула, не пошатнулась. Оцепенев, отказываясь верить тому, что видит, она во все глаза смотрела на мускулистую спину мужа, который, навалившись сверху, занимался этим с… другой женщиной. Оба были совершенно обнажены, даже ночные сорочки на них отсутствовали. Ступни бесстыдно раскинутых, смуглых ног женщины показались Елене неправдоподобно маленькими, будто Владимир занимался любовью с совсем еще девочкой. Но пышная грудь, которую он ласкал и руками, и ртом, выдавала в ней вполне оформившуюся женщину. Ее темные волосы разметались по белоснежной подушке, а лица Елене не было видно, как, собственно, и тела, которое муж закрывал собой, будто защищая. Но что-то подсказывало, что эта женщина очень молода…
Сколько прошло времени с того момента, как Елена вошла в спальню? Как долго она смотрела на то, как ее муж, хрипло, постанывая от наслаждения, упивается телом другой женщины? Почему она сразу не остановила их, а дождалась, когда они разом вскрикнут от телесного восторга, и тело Владимира обмякнет, расслабленно прижмется к той, которая не имела никаких прав делить с ним удовольствие? Не издав ни звука, Елена Павловна дождалась, пока ее муж в изнеможении откинется на соседнюю подушку, предоставив ей лицезреть тело юной девушки, в которой графиня сразу признала простолюдинку.
Вскрикнув, девушка попыталась натянуть простыню, а потом вовсе соскочила с постели и, наспех собрав свои жалкие тряпки, валявшиеся на полу, бросилась бежать, даже не одевшись.
— Элен?! — На лице Владимира отразился настоящий ужас. — Боже…
Он ничего не смог добавить к этому. Закрыв лицо руками, он сгорбился на постели, даже не пытаясь прикрыть наготу. Елена сама набросила на него простыню, потому что вид его обнаженного тела был сейчас для нее невыносим. А ведь сколько недель мечтала она увидеть его таким, прижаться к нему, отдаться его ласкам… И думала, что муж лелеет ту же мечту… Какой же она была идиоткой!
— Я возвращаюсь в Петербург, — произнесла она как можно ровнее. — Вы остаетесь здесь. Надеюсь, вы понимаете, что совместная жизнь для нас теперь невозможна.
Елена уже направилась к двери, молясь лишь о том, чтобы не разрыдаться у него на глазах, но муж вскрикнул:
— Нет, Элен, постой! Ты не можешь так уйти от меня!
Он бросился за ней следом, все же прикрывшись простыней. Схватив жену за руку и припав к ней, Владимир рухнул на колени:
— Не уходи. Нет! Прости меня! Прости!
Рывком высвободив руку, Елена произнесла с презрением:
— Вы представляете собой жалкое зрелище… Оставьте. Не уничтожайте себя еще больше, чем уже сделали это.
— О Елена! — взмолился он. — Ты ведь должна понять… Существуют элементарные потребности организма… Для меня это ничего не значит, поверь мне. Все равно что женщина из публичного дома, даже имени которой не спрашиваешь…
— Ах, есть еще и женщина дурного поведения?
— Нет! Но когда-то… Еще до нашей встречи у меня был такой опыт.
— И ты помнишь ее до сих пор, — с горечью произнесла Елена. — Что ж… Обо мне память выветрилась куда быстрее. Ты даже забыл, что я приезжаю.
Владимир опять схватил ее руку:
— Но откуда я мог знать?!
— Разве тебе не доставили телеграмму? Впрочем, это уже не важно. Даже хорошо, что ты не получил ее и не успел подготовиться. Теперь я хотя бы знаю, каково истинное положение вещей.
Прижавшись щекой к ее ладони, Владимир простонал:
— Нет, Элен, нет! На самом деле все не так… Ты для меня единственная женщина. Верь мне, умоляю тебя! Этот эпизод ничего не значит. Совершенно ничего.
— Кто она? — холодно поинтересовалась Елена.
— Она? Да никто! Просто дворовая девчонка, каких сотни.
— И ты со всеми…
— Нет, что ты! Как тебе такое пришло в голову?
— Значит, она… единственная?
Владимир даже поежился:
— Ты произносишь это таким тоном… Единственная для меня это ты. А она… Просто других, кроме нее, не было.
Сглотнув внезапно подступившую горечь, Елена с трудом произнесла:
— А она… была часто? Да встань же ты, наконец!
Владимир покорно поднялся, но не осмеливался посмотреть ей в глаза.
— Не так часто, как ты думаешь…
А Елена-то надеялась, что он скажет, что сегодня это произошло впервые! Ее охватило отчаяние. Значит, он жил с этой девкой все то время, пока она пыталась вылечиться, чтобы родить ему ребенка?! Какое вероломство с его стороны! Как это низко…
— Я не хочу тебя видеть, — тихо произнесла она. — По крайней мере, сейчас.
Заглянув жене в глаза, Владимир умоляюще проговорил:
— Но у меня остается надежда? Мы ведь сможем все восстановить, правда? Разве наша любовь не стоит того, чтобы простить маленький грех?
— Какая любовь? — Елена оттолкнула его. — О чем ты говоришь? Ты уничтожил нашу любовь своей похотью! Растоптал ее! От нее ничего больше не осталось. Я испытываю к тебе только презрение!
Он склонил голову:
— Казни меня. Придумай любое наказание. Но не прогоняй меня из твоей жизни.
— Оденься, — процедила Елена. — На тебя невозможно смотреть…
Отвернувшись, Владимир, путаясь в штанинах и рукавах, поспешно оделся. Елена не глядела на него и старалась не замечать смятой постели. За окном по-прежнему светило солнце, сияние которого теперь казалось ей оскорбительным. Она чувствовала себя униженной до такой степени, что не представляла, как жить дальше… Немедленно уехать в Петербург, оставив мужа здесь? Чтобы он продолжал наслаждаться «прелестями» сельской жизни? Ну уж нет! Или потребовать, чтобы он вернулся домой вместе с ней? Но как им там находиться вместе? Как вынести совместные обеды и выходы в свет? Разве ей под силу будет вести прежнюю жизнь, и делать вид, будто ее мир не превратился в руины?
— Елена, прости меня, — тихо сказал Владимир.
Она заставила себя обернуться. Сердце предательски сжалось: «Какой красивый… Как я смогу жить без него?» Владимир выглядел таким несчастным, что его страдание показалось ей неподдельным. Ей захотелось протянуть руку, погладить его спутанные кудри, провести ладонью по бледной щеке… Как она мечтала видеть его и как больно сейчас на него смотреть…
— Что ж ты наделал? — произнесла она совсем тихо, без гневного пафоса, не скрывая своей боли.
У него на глазах вдруг выступили слезы.
— Я ненавижу себя, — глухо проговорил Владимир. — Это свое проклятое мужское начало, которое предало меня. Всю мою жизнь! Ведь ты и есть моя жизнь. Мне никто не нужен, кроме тебя. Никакая другая женщина не нужна, и ребенок не от тебя не нужен.
Елена опять обмерла:
— Какой ребенок?
Поняв, что проговорился, Владимир густо покраснел и опустил голову.
— Она… Ну, ты понимаешь…
— Ты обрюхатил ее?!
Елена нарочно выбрала это грубое, простонародное слово, чтобы подчеркнуть истинное положение вещей. Ведь речь шла о ребенке дворовой девки, их крепостной, которая и человеком-то не могла считаться, а вот, гляди-ка, выступила соперницей ей, графине Петровской. Да не просто соперницей… Этой простолюдинке, этой чумазой девчонке легко удалось то, в чем Елене Павловне не помогли даже самые лучшие доктора.
Бормоча что-то нечленораздельное в свое оправдание, Владимир стоял перед женой совершенно поникший, не похожий на себя самого. Больше не чувствуя к нему ни малейшей жалости, Елена требовательно спросила:
— И как же ты намерен поступить?
— Я… я не думал над этим… Но, наверное, нужно выдать ее замуж…
— И ты собираешься заняться этим лично?
— Нет, но…
— Ты предлагаешь мне эту благородную миссию?
Он опять взмолился:
— Елена, прошу тебя! Не надо в таком тоне…
— А в каком тоне, позволь спросить, я должна говорить о твоем незаконнорожденном ребенке, прижитом с крепостной девкой?! — У нее задрожал голос, но не от слабости, а от злости, которая полыхнула пожаром в ее сердце.
Бросив умоляющий взгляд, Владимир пробормотал:
— Знаешь, был миг, когда я обрадовался этому известию…
— Обрадовался?!
— Я подумал, что мы… Только, прошу тебя, выслушай меня! Мне пришло в голову, что мы с тобой могли бы забрать этого ребенка и воспитать его, как родного. Как наше с тобой дитя. Все-таки это мой ребенок. И мы могли бы скрыть ото всех, что его родила не ты… Все знают, что ты ездила лечиться. Можно сделать вид, что лечение помогло. Ведь на самом деле это не так??
Ошарашенная столь несуразным предложением, Елена смотрела на мужа широко раскрытыми глазами, и не находила слов. То, что предлагал Владимир, было настолько нелепо… И в то же время, на какую-то долю секунды, Елене показалось, что она увидела впереди забрезживший свет. Что ее жизнь внезапно обрела смысл… Это, конечно же, было иллюзией, но настолько яркой и реальная, настолько отчетливо несущей младенческий запах, звонкий смех, тепло маленьких ладошек на ее щеках, что у Елены перехватило дыхание. Того, о чем спросил муж, она и не услышала, вся поглощенная внезапным видением, этим незнакомым до сих пор ощущением реальности желанного материнства…
«Разве это не выход? — мелькнула сумасшедшая мысль. — Ведь в любом случае это ребенок Владимира… Я мечтала подарить ему ребенка. Я могу это сделать хотя бы таким образом, раз по-другому не получается…»
И Владимир сердцем угадал забродившие в ее душе сомнения, прижал ее холодные руки к своей груди. Он заговорил о том, как любит ее, как они могут быть счастливы, особенно если Елена сможет, наконец почувствовать себя матерью. Как этот ребенок скрасит им жизнь, развлечет их, придаст смысл их существованию…
— Но… один его вид постоянно будет напоминать мне о том… Об этом. — Она брезгливо поморщилась, взглянув на постель, еще хранившую запах другой женщины.
— Милая, отнесись к этому как… например, к медицинскому эксперименту, — неожиданно предложил Владимир. — Тебя ведь осматривали врачи-мужчины, и не раз. И ты позволяла проникать им в святая святых, потому что это было необходимо. Также и мне было необходимо… это… — Владимир тоже кивнул в сторону постели, — чтобы получить результат.
— Не смешивай разные вещи! — сердито воскликнула Елена. — Ты не ради ребенка совратил ее! А только ради удовлетворения собственных потребностей! Тебя нисколько не заботило в тот момент наше будущее! Напротив, ты жил только сиюминутными страстями и потакал им. А теперь пытаешься убедить меня, что чуть ли не ради нашего семейного счастья забрался в постель с какой-то грязной девкой! Кто она такая, кстати? Я даже не знаю ее имени.
Он попытался вяло сопротивляться:
— Разве оно имеет значение? Эта девчонка вообще не играет роли во всей этой истории…
— Ты опять? Почему же ты выбрал именно ее? Не какую-нибудь старую уродину, если для тебя это не имело значения?
— Но от уродины и ребенок родится уродливый, — резонно возразил Владимир. — Я выбрал самую хорошенькую…
— Значит, ты признаешь, что она поразила твое воображение? Боже, о чем мы говорим?! — простонала Елена и упала в кресло. — Как это вообще можно обсуждать? Я ненавижу тебя!
Пристроившись возле нее на полу, Владимир проговорил, понизив голос:
— Мое воображение здесь вообще ни при чем. Его однажды и навсегда поразила другая женщина. Это ты. И никто, кроме тебя, никогда не войдет в мое сердце…
— Но другие, оказывается, могут свободно входить в твою спальню… Боже, наверное, все обманутые жены слышат одно и то же! Какая мерзость! — Елена передернулась всем телом, живо вообразив, как ее муж затаскивает в эту комнату полуграмотную босую девчонку, и та, глупо и похотливо хихикая, с грязными пятками забирается на их постель. — От нее, наверное, луком воняло!..
— Да-да. Она была ужасна, с готовностью подтвердил Владимир.
— В самом деле? Почему же ты так стонал от наслаждения? Это продолжалось целую вечность!
— Ну, милая, — муж прижался лбом к ее колену, не стоит терзать себя этими воспоминаниями.
— Думаешь, от них можно избавиться? — Елену ужаснула невозможность стереть из памяти эту позорную сцену.
Обхватив ее ноги, Владимир прошептал:
— Я сделаю все, чтобы помочь тебе забыть об этом…
— Это не в твоих силах, — печально отозвалась Елена. — Мы не властны над своими воспоминаниями.
Он вскинул голову, в который раз поражая жену синевой своих глаз:
— Но мы в силах повлиять на наше будущее. Прошу тебя, давай будем думать о нем…
* * *
Она уже не вытирала слез, от которых лицо распухло почти до неузнаваемости. Металась по постели в комнате для гостей: на ту, что в спальне, оскверненную и проклятую, лечь просто невозможно, немыслимо! Чтобы запах той девки ощутить, ради которой Владимир пожертвовал нежностью и преданностью, страстью ночей и дружбой — всем, что составляло их жизнь.
«Как он может просить меня забыть подобное?! Он, все светлое перечеркнувший… Все звучавшие слова любви заглушивший одним этим стоном, вырвавшимся будто из самой глубины его существа… Я не смогу прикоснуться к нему больше! Я просто растоптана им, все болит — и тело, и душа…»
Тимошка явился с телеграммой, предупреждавшей о приезде Елены, только к вечеру — запил в дороге. Но его появление уже решительно ничего не меняло. К мирному соглашению супруги Петровские в тот день так и не пришли. Елена Павловна настояла, чтобы муж вернулся в Петербург, убедив его, что им обоим нужно время. Необходимо прийти в себя и разобраться: есть ли у них вообще-то будущее, о котором с таким жаром говорил Владимир. Перед отъездом Елена выпытала у него имя той девки, что ублажала его в постели, и была поражена, когда он назвал Варю Иванину — дочь конюха Василия. Елена помнила ее еще ребенком.
— Да сколько же ей сейчас? — вырвалось у нее.
— Уже пятнадцать, — невозмутимо сообщил Владимир Иванович.
— Совсем девочка! — Она укоризненно поглядела на мужа.
Тот виновато усмехнулся, опустив глаза, а Елене вспомнились не по годам развитые груди этой Варьки, которые муж так страстно и самозабвенно сжимал. Да и бедра у нее уже стали по-женски округлыми… Может, даже Владимир был не первым мужчиной, познавшим ее. У крестьян с этим просто.
Елена до сих пор помнила, как в детстве, приехав на дачу, она, играя, случайно забрела на заброшенный сеновал, где услышала странные вздохи и стоны. Притаившись, она заглянула внутрь и увидела на охапке сена их кухарку с каким-то бородатым, страшным, как ей показалось тогда, мужиком. Кухарка стояла на коленях, упираясь локтями, и большие груди ее раскачивались во все стороны, а мужик грубо бил ее сзади низом живота. При этом оба были совершенно голые. Потом он ухватил ее полные груди и стиснул так, что женщина вскрикнула.
Закусив губу, Лена замерла от ужаса, глядя эту сцену, и вдруг почувствовала, как что-то напряглось у нее в животе и мучительно захотелось того запретного, за что ее уже наказывала мать. К тому же она помнила, что так делать нельзя, что это плохо, и глупо, и вредно для здоровья… Но сейчас Лена угадывала, что эти двое занимаются чем-то очень похожим и что им не плохо, а хорошо, потому что круглое лицо кухарки то и дело озаряла довольная ухмылка. Хотя вначале девочка подумала, что бедной кухарке должно быть больно ведь этот мужик бьет ее. Вот только почему не рукой, а животом?..
А потом, когда оба уже успокоились, она увидела еще кое-что странное, что этот бородатый где-то прятал все это время. Прищурившись, Лена вглядывалась в то, что торчало у него спереди, и не могла понять, что это такое?
А мужик вдруг заметил устремленный на него испуганный взгляд и, взяв в руку, покачал этим странным предметом:
— Эй, девка, хочешь? Я и тебе подсоблю. Поди, в первый раз захотела?
Кухарка, узнав господскую дочку, взвизгнула, стараясь прикрыться, а мужик громко захохотал. Лена бросилась бежать со всех ног и спряталась в дальней беседке сада. Здесь мать вряд ли стала бы ее искать, поэтому можно было немного нарушить ее запреты, и позволить себе то самое плохое и вредное…
Вспоминать об этом Елена не любила. С такой же легкостью она изгоняла из памяти все неприятное или постыдное. И это внушало надежду, что рано или поздно ей удастся забыть и ту чудовищную сцену, свидетельницей которой она невольно стала.
— Прошу тебя, не задерживайся здесь надолго, — умолял ее Владимир перед отъездом. — Осень начинается, скоро пойдут дожди, здесь будет уныло и сыро. Не приведи Господь, простудишься…
— До того, как начнутся дожди, будет бабье лето, — напомнила Елена Павловна. — Самое время для разгула плоти.
Его красивое лицо вспыхнуло:
— Что ты имеешь в виду?
Она холодно взглянула на него через плечо:
— Тебе пора ехать. Лошади уже заждались.
— Ты беспокоишься о лошадях? — Казалось, Владимир действительно оскорблен.
Но Елена уже не знала, можно ли ему верить хоть в чем-то… Насколько искренни были слезы, навернувшиеся ему на глаза? Так ли уж глубоко на самом деле его раскаяние? И может ли она быть уверена, что муж не предаст ее в будущем? Она ни в чем не уверена сейчас. Елене Павловне действительно не терпелось остаться в Дубровке одной, чтобы присутствие Владимира не мешало разобраться в том, что творилось в душе. И еще графине хотелось разглядеть хорошенько дочь конюха, чтобы понять главное — почему именно она?
Чтобы челядь не болтала лишнего, Елена Павловна вышла проводить мужа, поцеловала его в щеку и благословила с улыбкой. Когда повозка выехала со двора, улыбка тотчас сошла с лица графини. Сурово оглядев слуг, она отослала всех заниматься своими делами. Елена надеялась, что никто из них не догадался, как ей страшно заметить недвусмысленную ухмылку хотя бы на одной физиономии.
Елена Павловна твердо намеревалась навести порядок в усадьбе, проверить, как ведет дела управляющий, приструнить служанок. Ей также хотелось заглянуть в кузницу, где работал выдающийся мастер, знаменитый на всю округу. Ну и, конечно, обязательно следовало наведаться в конюшню, где она рассчитывала встретить Варю, которая не показывалась хозяйке на глаза…
К последнему визиту Елена Павловна подготовилась особенно тщательно. Ей хотелось выглядеть не столько строгой хозяйкой, сколько красивой женщиной, какой она и являлась на самом деле. Но уверенности в этом все произошедшее сильно поубавило, и потому ей важно было показаться во всем блеске. Смешно, конечно, стараться ради какой-то вымазанной навозом девки, но раз уж именно она стала ее соперницей…
С помощью горничной Глаши, которую она возила с собой и за границу, и в деревню, Елена Павловна уложила волосы по последней петербургской моде.
— Хотя кто может оценить это в такой глуши? — вздохнула графиня.
— Я слышала, ваш сосед Трипольский в свою усадьбу пожаловали, — заговорщицким тоном сообщила Глаша.
Елена почувствовала, как порозовели ее щеки, и отругала себя за несдержанность.
— Дмитрий Петрович здесь? — уточнила она небрежным тоном. — Надолго ли он? Нужно бы пригласить его на чай… Пошлю-ка я кого-нибудь с запиской.
— Непременно пошлите, Елена Павловна, — подхватила Глаша. — Уж какой Дмитрий Петрович блестящий офицер! Как он давеча при всем блеске заявился, я так и обомлела!
Елена передразнила ее:
— Давеча! Когда это — давеча? Уже год прошел, не меньше.
— Неужто год? Ой, как время-то летит!
— Мне уже двадцать восемь лет, — задумчиво проговорила Елена Павловна, медленно проведя рукой по открытой шее. — Скоро стану старухой…
Горничная ужаснулась:
— Да побойтесь вы Бога, Елена Павловна! Вы ж еще в самом соку!
— Глаша, не стоит так говорить! — приструнила ее хозяйка.
— Но ведь так оно и есть!
— Думаешь? — Елена не выдержала и улыбнулась. Но тут же подумала с обидой: «А вот мой муж так не считает…»
Словно прочитав ее мысли, Глаша негромко заметила:
— А если кто этого не видит, так всегда же другой зрячий может найтись…
— Ты на что это намекаешь? — возмутилась графиня.
— Да я что? Я ничего. Так просто… Вот соседушка ваш… он всегда на вас смотрит, как преданный пес.
«Она дает мне понять, что если бы я только захотела, если б могла допустить такое, то роман с Трипольским был бы возможен… — Жар опять прихлынул к лицу молодой женщины. — Неужели это правда? — Но тут же спохватилась: — Да какая разница — правда это или нет? И что мне Трипольский. Я не хочу даже думать о том, чтобы отплатить Владимиру той же монетой!»
Задумавшись, она продолжала безотчетно разглядывать свое отражение в зеркале. Большие серые глаза под высокими бровями имели красивый, необычный разрез. Маленький прямой нос, подвижный рот, всегда готовый к улыбке. Ей даже приходилось напускать на себя строгий вид, чтобы не выглядеть чересчур легкомысленной. Шея у Елены была длинной и тонкой, Владимир всегда любил покрывать ее поцелуями. Тут же пришла мысль, а целовал ли он немытую шею этой Варьки? Может ли страсть подавить отвращение к немытому телу? Ведь наверняка от этой девки шел дурной запах… Странно, что в пятнадцать лет у нее грудь больше, чем у Елены. Или это уже беременность сказалась? На каком же она сроке? Почему она не выяснила у мужа, когда он впервые затащил эту Варьку в постель?
Не выяснила, потому что противно было проявлять к этому даже малейший интерес, ответила Елена себе. Еще не хватало, чтобы Владимир решил, будто она готова простить ему позорный адюльтер! И принять прижитого им младенца, как родного… Да никогда этого не будет! Выпороть эту мерзкую девку на конюшне, и все тут! Да еще родного отца заставить ее пороть, пускай в другой раз следит лучше за своей распутной дочкой.
Ее щеки уже пылали, только на этот раз от гнева, который Елена пыталась усмирить, но он лишь разгорался с новой силой. Когда отражение в зеркале подсказало, что она готова к встрече с соперницей, графиня не спеша спустилась во двор и для начала заглянула к управляющему, который залебезил перед хозяйкой так, что ей даже стало противно. Приказав приготовить все домовые книги и отчеты за последний год и завтра с утра явиться к ней с докладом, Елена Павловна прошлась по заднему двору, велела убрать с глаз долой старые сломанные телеги, притулившиеся в углу, и посадить вдоль забора яблони.
«Хотя цветения их я не увижу, — подумалось ей. — Раньше июня мы сюда не выбираемся. И стоит ли вообще приезжать на следующее лето, будить воспоминания… Если вообще нам захочется куда-то ехать вместе».
Елене опять стало обидно до слез, что муж предал ее как раз в тот момент, когда она старалась вылечиться и неукоснительно выполняла все предписания врача. А он, отговорившись своей пылкой и плохо объяснимой любовью к Родине, между тем изливал свою страсть на одну-единственную босоногую ее представительницу…
На пороге конюшни Елена Павловна перевела дух и ступила на дощатый пол. Знакомый запах щекотал ноздри, слух ласкало приятное лошадиное фырканье… Почему-то сейчас ей вспомнилось, как Владимир любит лошадей, каким прекрасным наездником всегда являлся. Она тоже неплохо держалась в седле, но сравниться с мужем, конечно, не могла. У него с этими животными были какие-то особые отношения, казалось, они понимают язык друг друга. По крайней мере, Елена не раз замечала, как муж что-то шепчет лошади на ухо. А когда какое-либо из этих грациозных животных заболевало, Владимир Иванович каким-то чудом узнавал об этом первым. К тому же и причину болезни мог определить безошибочно. В шутку граф называл себя прирожденным коновалом, и уже всерьез говорил, что рожден был для жизни в деревне. Его начинало тянуть в Дубровку уже с первыми лучами весеннего солнца, но только сейчас Елене пришло в голову, что, возможно, причина этого беспокойства была не только в притяжении любимой им земли…
До слуха Елены Павловны донесся еле уловимый шорох. И сердце мгновенно подсказало, что этот звук исходит не от лошади. Быстро обернувшись, графиня увидела метнувшуюся к дверям девушку и повелительно крикнула:
— А ну, стой!
Варя замерла, не решаясь повернуться. Освещенная солнцем в дверном проеме фигурка девушки сейчас показалась Елене Павловне совсем детской. Пока Варя не поворачивалась, ее набухшая грудь не разрушала этой иллюзии.
«Как он посмел совратить ребенка?! — задохнулась графиня от гнева. — Как она посмела, бесстыжая… Маленькое, испорченное, тупое животное!»
Тем же приказным тоном она бросила:
— Подойди ко мне! Впрочем, нет. Давай лучше выйдем на свежий воздух. Здесь слишком… воняет.
Пройдя мимо крестьянки, Елена Павловна зашла за угол конюшни так, чтобы их разговор остался незамеченным остальными дворовыми людьми. Опустив голову, повязанную белым платком, Варя послушно последовала за барыней. Она остановилась перед ней, уронив руки, глядя в землю, и Елена Павловна вдруг почувствовала себя грозным и неумолимым судьей, вызывающим панический страх. А когда человек так панически боится, то испытывать чувство вины он просто не в состоянии. Графине же хотелось, чтобы Варвара прочувствовала свою вину в полной мере. Чтобы ее ограниченный умишко осознал, какое преступление она совершила по глупости, или от испорченности, или… Слова «любовь» Елена не произносила даже мысленно. Какая любовь, если речь идет о крепостной крестьянке?! Разве примитивные существа способны на высокие чувства? Нелепо!
— Итак, ты и есть дочь конюха, — проговорила Елена Павловна, выбрав тон достаточно высокомерный, но все же не уничтожающий, иначе девчонка может подумать, что графиня собирается сражаться с ней на равных.
Варя только еще ниже склонила голову, и ничего не ответила. Это Елену совсем не устраивало, ей-то как раз хотелось хорошенько рассмотреть соперницу. Хотя была в этом желании изрядная доля самоистязания, и она это понимала. Подставив под подбородок девушки изогнутую ручку кружевного зонтика, который она так и не открыла, выйдя из конюшни, графиня заставила ее поднять голову. И с болезненным любопытством впилась взглядом в малознакомые черты.
Раньше, когда Варька была совсем ребенком, графиня вовсе не обращала на нее внимания, и теперь ей казалось, что она, в сущности, впервые видит это лицо. Потемневшее от солнца, излишне курносое, но глаза черные, блестящие, округлившиеся от страха. Вызывающей наглости победившей юности, которую Елена Павловна опасалась увидеть, в этих глазах не было, и у графини слегка отлегло от сердца.
— Как же ты посмела, дрянь? — все же проговорила она, всем своим видом выражая то омерзение, которое вызывала у нее эта некрасивая история.
— Простите, барыня, Елена Павловна, — пролепетала Варя, как-то заученно и, как показалось графине, неискренно.
Да и какой искренности можно было ожидать от совершенно испорченной девки, посмевшей забеременеть от своего барина?!
— Ты действительно ждешь ребенка?
Варины щеки залило жаром. Ее вдруг качнуло так, что Елена Павловна испугалась. Как бы в обморок не упала. Потом спохватилась. Какой у простолюдинки может быть обморок? Но совершенно инстинктивно поддержала Варю, ухватив повыше локтя, поразившись тому, насколько тоненькой оказалась ручка, которую она сжала. А ей-то казалось, что крепостные девки — кровь с молоком, и руки у них, как у хороших мужиков! С младых ногтей ведь работают с ними наравне. А тут такой цыпленок…
— Простите, барыня…
— Да перестань ты бормотать! — раздраженно отозвалась графиня. — И что ты все качаешься? Тебе плохо, что ли?
— Ой, барыня, тошно мне. — Варя, покачиваясь, побрела к забору. — Простите вы меня, Христа ради! Совсем пропадаю…
— Вчера ты себя прекрасно чувствовала, насколько я успела заметить, — отозвалась Елена Павловна с сарказмом.
И тут же отшатнулась, потому что девушку вдруг стошнило. Поморщившись, графиня отступила подальше, наблюдая за Варей с брезгливым любопытством. Она не раз слышала о подобных неприятностях беременности, но воочию видела впервые. Жена ее брата всегда прекрасно чувствовала себя, когда находилась в таком положении. Или, по крайней мере, была достаточно хорошо воспитана, чтобы не позволять себе подобных выходок на глазах у посторонних. Но от простой девки чего ждать?
— Ой, барыня, сглазили вы меня, — простонала Варя. — К вечеру как начало меня полоскать, так до сих пор маковой росинки в рот взять не могу…
Это признание отозвалось в душе Елены неожиданной тревогой о ребенке: родится ли малыш здоровым, если мать ничего не ест? Она даже испугалась этого беспокойства: «Да мне-то что до этого? Разве я приняла решение насчет этого младенца? Ничего подобного! Это просто дикость какая-то: Владимир прижил его с гулящей девкой, а я должна воспитывать?!»
Правда, насчет того, что она «должна», речи не шло, и Елена вынуждена была признать это. Муж просто подсказал ей самый достойный выход из создавшегося недостойного положения, им же самим и созданного. Она могла либо проявить высшую степень благородства, приняв ребенка своего мужа, как родного, либо очертить границу между тем прошлым, в котором были любовь и счастье, и будущим, в котором ее ожидало только одиночество и холодная старость…
И, глядя на корчившуюся под забором девушку, Елена Павловна все отчетливее понимала, что вынуждена принять решение прямо сейчас, пока эта дурочка не загубила дитя, чем попало питаясь и не следя за своим здоровьем. На миг закрыв глаза, графиня представила несчастное, но такое красивое лицо мужа. «Разве я могу отказаться от этого человека? Нет, ни за что на свете! Он хочет быть со мной, он раскаивается. Как же я могу оттолкнуть его? И ради чего? Чтобы он вернулся к этой девке?!»
— Иди за мной! — сказала она громко, чтобы Варя услышала сквозь приступы дурноты.
Что-то простонав, девушка попросила ее «обождать маленько» и тщательно утерлась лопухом. Потом сорвала лист смородины и пожевала его, пытаясь перебить отвратительный запах. Стараясь держаться поодаль, Елена Павловна провела Варю в дом и велела ей сесть в кресло. «Если уж она лежала в моей постели, почему бы не посидеть в моем кресле?»
Робко присев на край, девушка уставилась на графиню с нескрываемым страхом.
— Сними платок, — приказала Елена Павловна. — Ты так стянула шею. Немудрено, что тебе делается дурно…
Варя немедленно стянула с головы платок, предоставив хозяйке лицезреть блестящие темные волосы, собранные в толстую косу. Скомкав тряпицу, она опять робко взглянула на графиню.
— Что со мной теперича будет, барыня? Выпорют али в дальнюю деревню сошлют?
— Ни то и ни другое, — отрезала Елена Павловна. — Ты поедешь со мной.
— Куда? — еще больше испугалась Варя.
— Не важно. Мы отправляемся немедленно. Пока я не передумала…
Девушка подскочила:
— Так я… папеньке сказать…
— Сидеть! — прикрикнула графиня. — Твоему отцу сообщат. Не так уж он заботился о тебе, раз ты выросла такой…
Елена выразительно опустила последнее слово, но Варя его поняла. Закусив кончик платка, она прошептала:
— И с маменькой проститься нельзя?
— Нельзя.
«Сбежишь еще, — подумала Елена. — Хотя, может, это было бы лучшим выходом для всех…» Но она уже приняла решение, которое далось ей нелегко, и менять его не собиралась.
Варя всхлипнула;
— Вы погибели моей хотите? Голубушка Елена Павловна, отпустите вы меня, Христа ради! Век за вас буду Господа молить!
— Да успокойся ты, — устало отозвалась графиня. — Не хочу я тебе зла. И не причиню. Но со мной ты все равно поедешь.
* * *
В свое имение Родники графиня Петровская наведывалась реже, чем в Дубровку, принадлежавшую мужу. Ее родовая вотчина находилась совершенно в другой стороне, к северу от Москвы, и самой Елене Павловне казалось, что там и климат посуровее, и природа не так хороша. Но Варю она решила увезти именно туда. Да, собственно, и везти-то больше было некуда, не в Петербург же тащить любовницу мужа, всему свету на смех!
Уже в дороге Елена ужаснулась тому, что сделала. Решение забрать Варю с собой, чтобы потом воспитывать ее ребенка, было принято ею словно в горячке. Графине и самой казалось, что она еще не успела хорошенько обдумать все, взвесить все «за» и «против», которых набиралось достаточное количество. В момент принятия решения Елена Павловна руководствовалась лишь одним: муж будет счастлив. И ей показалось, что этого вполне достаточно.
Теперь же, в пути, настороженно поглядывая на забившуюся в угол кареты девушку, Елена Павловна думала о муже с прежней обидой: «А много ли его заботило мое счастье, когда он забавлялся в постели с этой… Когда он страстно ласкал ее пышную грудь… Может, его волновало то обстоятельство, что она носит под сердцем его ребенка? Он так давно хотел этого».
И опять все сводилось к тому, что ребенок просто необходим Елене, если она хочет вернуть любовь мужа. Владимир божился, что его любовь принадлежит ей безраздельно, однако то, что графиня видела своими глазами, заставляло ее сильно сомневаться в искренности его слов.
— Тебя не мутит больше? — холодно поинтересовалась она у Вари. — Если почувствуешь приступ, лучше предупреди заранее.
— Хорошо, барыня, — выдавила девушка, не поднимая глаз.
— Зови меня Еленой Павловной. Я не люблю, когда меня называют барыней.
Варя только кивнула и закусила губу. Видно было, что она себе места не находит от страха. Для ее спокойствия следовало бы посадить ее в повозку, вместе с горничной Глашей, но Елена опасалась, что девушки сговорятся и Варе удастся сбежать по дороге. В ее положении вредно волноваться, поэтому Елена Павловна постаралась внушить Варе, что ее жизни ничто не угрожает.
— Ты просто поживешь со мной в Родниках. Под присмотром будешь.
«Пусть думает, что это я от ревности, чтобы Владимир снова не наведался к ней, — решила графиня. — Лишь бы не заподозрила, что я намерена отобрать у нее новорожденного… Не то еще взбунтуется да сбежит! Говорят, у простых баб тоже проявляется материнский инстинкт, хотя верится в это с трудом!»
— Когда у тебя срок родин? — спросила Елена Павловна, пытаясь вовлечь девушку в разговор.