Джеффри Арчер.

Заговор

СРЕДА. ЯНВАРЬ — 20-е.

 Его руки лежали на старой Библии, принадлежавшей еще их бабушке. Эти минуты означали, что кончилось время одной борьбы и ждут годы другой. Президент знал, что значит бороться, не складывая оружия. После ожесточенной кампании первичных выборов, когда стало ясно, что ему сопутствует успех на национальном конвенте Демократической партии в Хьюстоне, Техас (хотя дело решили всего пять бюллетеней), он еще колебался, но потом выдержал еще более жесткую схватку с кандидатом республиканцев губернатором Иллинойса, получив перевес всего в 147 тысяч голосов, что составило примерно один процент голосовавших — самое незначительное преимущество в истории Америки.

Первым пожал ему руку бывший президент Джерри Форд.

Бывший президент Ричард Никсон отсутствовал.

Отгрохотали овации, а за ними двадцать один залп салюта. Президент откашлялся. Он стоял перед лицом пятидесяти тысяч американцев, затаивших дыхание на площади перед Капитолием, и на него смотрели двести миллионов граждан страны, сидящие сейчас у телеэкранов. Для последних дней января погода была на удивление теплая. Заполненная людьми лужайка, простиравшаяся перед восточным фасадом Капитолия, еще не приняла на свою осеннюю пожухлую траву ни одной снежинки.

— Уважаемый господин вице-президент, уважаемые члены Верховного суда, преподобные отцы, сограждане!



Первая леди смотрела по сторонам, улыбаясь про себя, ибо она узнавала фразы из речи своего мужа, которые читала не один десяток раз.

Их день начался примерно в 6.30. После блистательного предъинаугурационного концерта, который был дан предыдущим вечером, они так и не смогли уснуть по-настоящему. Президент в последний раз пробежал свое обращение к нации, вычеркнул несколько неудачных оборотов и внес пару незначительных поправок. В тишине он встал, умылся и побрился, затем надел темный костюм и галстук. Из окна спальни был виден мирный пейзаж, сквозь который нес свои воды Потомак, подсвеченный утренним солнцем. Поцеловав в щеку спящую жену, он спустился в кабинет, три стены которого, украшенные панелями резного дуба, напоминали внутренность кафедрального собора. За четвертой, стеклянной стеной был все тот же Потомак. Сегодня он перебирается на другой его берег.

Сквозь стрельчатую дверь президент вошел в холл. Дворецкий, который одновременно исполнял обязанности садовника, ухаживающего за пятью с половиной акрами сада, молча открыл перед ним дверь. Незнакомый шофер из штата Белого дома сделал шаг вперед, приветствуя своего нового хозяина. Он был первым, кто сказал: «Доброе утро, мистер Президент». Событие должно было состояться не раньше, чем через четыре часа. После того, как в 12.30 будет принесена официальная присяга, тридцать третья поправка к конституции сделает его очередным президентом США, хотя предыдущий хозяин Белого дома и его штаб должны освободить помещение ровно в полдень.

Президент предпочитал водить машину сам. Но ни сегодня, ни, возможно, в последующие восемь лет ему не придется этого делать. Он легко скользнул на заднее сиденье своего «понтиака» и со странным чувством посмотрел на вытянувшееся перед ним длинное, низкое, современное строение, воздвигнутое Джоном Карлом Варнеке, архитектором, который создал ансамбль могилы ДФК (ДФК — Джон Фицджералд Кеннеди) на Арлингтонском кладбище. Он бросил взгляд на окна с опущенными занавесями. Трое их детей еще спали.

Описав дугу, «понтиак» занял свое место в президентском кортеже — две машины впереди, две сзади. Президент понял, что ему придется проститься с надеждой когда-нибудь побыть одному. Но каким бы торжеством ни был отмечен этот день, сегодняшняя среда должна быть точно такой же, как все шестнадцать лет, что он ездил по этому пути.

Миновав бульвар Джорджа Вашингтона, протянувшийся вдоль Потомака, машины поднялись на холм. Репортеров поблизости не было. Президент вышел из «понтиака». Это были последние минуты, когда он сохранял за собой статус частного лица. Он попросил, чтобы его никто не сопровождал в этой поездке, и журналистское сообщество уважило его просьбу.

Прошло пятнадцать минут. Остановившись на мгновение и бросив взгляд на сияющую монументальную белизну нижней части Вашингтона, президент вернулся к «понтиаку», который в последний раз подвез его к дому. Стивен, повар, уже приготовил легкий завтрак. Жена и дети ждали его за столом. Новоизбранный президент механически поглощал еду, пробегая взглядом «Вашингтон пост» и «Нью-Йорк таймс». Обе газеты были полны самых добрых пожеланий в адрес главы исполнительной власти. Он повернулся к своему помощнику, стоящему рядом.

— Доброе утро,— сказал помощник.

— Доброе утро. Все в порядке? 

Он улыбнулся ему снизу вверх.

— Я думаю, что да, сэр.

— Отлично. Почему бы не счесть этот день самым обычным? Обо мне не беспокойтесь. Я буду точно следовать вашим инструкциям. Итак, с чего я должен начать?

— Здесь 842 телеграммы и 2412 писем, но все они могут подождать, кроме посланий от глав правительств. Письма в их адрес будут готовы к двенадцати часам.

— Датируй их сегодняшним днем, им это понравится, и я подпишу каждое.

— Да, сэр. У меня готово ваше расписание. День начнется с одиннадцати часов чашкой кофе вместе с экс-президентом и вице-президентом, затем вы отправитесь на инаугурацию. Затем ленч в сенате, а затем — инаугурационный парад перед Белым домом.

Помощник положил перед ним сколотую скрепкой пачку карточек размером три на пять дюймов, что он делал каждый день в течение пятнадцати лет. В них час за часом подытоживался распорядок дня. Сегодня карточек было меньше, чем обычно. Президент убрал их во внутренний карман пиджака и поблагодарил помощника. Жена и дети поднялись из-за стола. Около дома уже собирались любопытные.

«Дождь бы, что ли, пошел»,— подумал Глава Секретной Службы Белого дома, для него это был тоже один из самых важных дней в жизни. Он знал, что большинство людей, собравшихся здесь, у дома, совершенно безобидны, но все равно его слегка трясло.

Толпа уже насчитывала человек сто пятьдесят, треть из них составляли люди охраны. Дворецкий помог Президенту облачиться в костюм, в котором тот должен присутствовать на церемонии, а горничная позаботилась, чтобы шляпка на голове его жены была под самым выгодным углом.

Дворецкий открыл двери, и толпа разразилась приветственными криками. Глава Секретной Службы напрягся. Он надеялся, что доживет до того дня, когда и он, и Президент — оба мирно уйдут в отставку. Чуть больше двадцати лет назад он был всего лишь младшим офицером...

Новоизбранный Президент и его жена помахали улыбающимся лицам, вряд ли заметив, что пятьдесят человек стоят к ним спиной или вполоборота. Первая машина эскорта двинулась раньше, дабы тщательно обследовать путь, по которому предстоит ехать к Белому дому; агенты Секретной Службы отмечали небольшие группы людей, размахивающих флагами; свидетели инаугурации, они будут рассказывать своим внукам об этом дне.

Ровно в 10.59 черный лимузин беззвучно остановился у северного входа в Белый дом. Почетный караул из морских пехотинцев замер и отсалютовал экс-президенту, который встретил своего преемника при входе,— честь, обычно оказываемая главам правительств, посещающих Белый дом. Через библиотеку они прошли в комнату, где их ждал кофе. На экс-президенте был черный костюм. Узкоплечий, с вечным загаром, он казался моложе своих лет, моложе, чем новоизбранный Президент. Жена новоизбранного Президента уже беседовала с женой его предшественника. Затем женщины обошли Белый дом сверху донизу, словно будущий арендатор с хозяином, и расстались, очарованные друг другом, стараясь не вспоминать о той борьбе, в которую были втянуты последние шесть месяцев.

Предшественник проворчал: «Теперь вам придется довольствоваться стряпней Розалин. Она годами не моет сковородки, но надеюсь, со временем научится это делать. На всякий случай я ей подарил «Поваренную книгу Нью-Йорк таймс», это, наверно, единственное издание, в котором меня не критиковали.

Новоизбранный нервничал. Он хотел поскорее покончить со всем этим, но понимал, как дороги предшественнику последние минуты в его резиденции, и старался слушать со всем вниманием, надев ту маску, что за двадцать лет политической жизни стала его вторым лицом.

Они провели около часа, обсуждая проблемы, о которых не раз дискутировали в течение предыдущих двух месяцев, но которые лягут тяжелым грузом ответственности на плечи Президента уже сегодня, когда церемония инаугурации подойдет к концу.

— Мистер Президент...— Он мгновенно прикинул, не заметил ли кто-нибудь его инстинктивного стремления обернуться на это обращение.— Уже одна минута первого,— предшественник посмотрел на своего пресс-секретаря, поднялся и вместе с новым Президентом и его женой вышел на ступени Белого дома. Оркестр морских пехотинцев в последний раз грянул в его честь «Привет шефу!». В час эта музыка прозвучит для преемника.

Они проследовали в первую машину кавалькады — черный приземистый лимузин обтекаемых форм с пуленепробиваемыми стеклами.

Лидер палаты представителей и глава большинства в Сенате уже сидели в президентской машине. Сразу же за ней следовали два автомобиля с агентами Секретной Службы. Жены были в четвертой по счету машине. Вице-президенты, уходящий и пришедший ему на смену, находились в следующей машине, а их жены ехали за ними.

Пятьдесят человек охраны постепенно превратились в сотню. К полудню, когда подтянется местная полиция и контингент ФБР, их станет пятьсот. Не считая парней из ЦРУ, брюзгливо подумал Глава Секретной Службы. Как правило, они ему не сообщают, будут ли на месте или нет, и в любом случае трудно заприметить их в толпе. Гомон зевак достиг крещендо, когда появился президентский лимузин, направляющийся к Капитолию.

Четверо мужчин в передней машине дружелюбно болтали между собой. Президент был несколько рассеян. Взмахом руки он механически приветствовал толпу, высыпавшую на Пенсильвания-авеню, но в мыслях был далеко... Обновленный Уиллард-отель, семь зданий, объединенных в виде одной конструкции, напоминавшей индейский пещерный город, новые магазины и рестораны, широкий живописный бульвар, здание, названное именем Эдгара Гувера, где размещалось ФБР... Оно сохранило имя своего первого директора, несмотря на попытки некоторых сенаторов переименовать его. За двадцать лет улица заметно изменилась.

Они прибыли к Капитолию, и экс-президент нарушил задумчивость новоизбранного Президента. «Помните, если вам понадобится какая-нибудь помощь или просто захочется поболтать, я буду у себя в Джорджии. Не стоит говорить, как вы будете одиноки на этом посту. Я предвижу, что вас ждет,— так что, в случае чего, звоните мне. В любое время».

Он мягко улыбнулся. В этих обстоятельствах экс-президент ведет себя как настоящий христианин. Шесть машин наконец остановились. Он вошел в Капитолий через цокольный этаж. Его предшественник несколько задержался, чтобы в последний раз поблагодарить шофера. Жены в окружении агентов Секретной Службы, приветствуя ожидавшую их толпу, проследовали прямо на платформу. Тем временем главный церемониймейстер через туннель незаметно провел Президента в помещение, предназначенное для ожидания. Через каждые 10 шагов морские пехотинцы, застыв, приветствовали его. Здесь же находился новый вице-президент; они стояли, рассеянно болтая ни о чем и не слушая реплик друг друга.

На лице бывшего президента Соединенных Штатов была улыбка человека, который наконец-то получил возможность избавиться от непосильной ноши. Они еще раз совершили обряд рукопожатия — седьмой за этот день. Из небольшого помещения главный церемониймейстер вывел их на платформу. Как обычно, в день инаугурации платформа была воздвигнута на ступенях восточного входа в Капитолий, Собравшиеся поднялись, разразившись радостными криками, которые длились все то время, пока Президент и будущий Президент приветствовали их; наконец все застыли в молчании, ожидая смены правительства.

— Друзья мои, американцы, в этот день, когда я принимаю на себя обязанности президента, проблемы, стоящие перед Америкой во всем мире, обширны и тревожны. В Южной Африке свирепствует беспощадная гражданская война между белыми и черными; ожесточение конфликта на Ближнем Востоке стихло, но обе стороны пополняют запасы своих вооружений куда активнее, чем строят школы и фермы. Южная Америка и Азия колеблются между правым и левым экстремизмом, но ни одно из этих крайних течений не в состоянии обеспечить нормальные условия жизни своих народов. Единство НАТО тоже под угрозой.

В 1949 году президент Гарри Трумэн объявил, что вся мощь и все ресурсы Соединенных Штатов будут направлены на защиту свободы, откуда бы ни поступил вызов в ее адрес. Сегодня, столько лет спустя, кто-то скажет, что этот акт великодушия воспринимается как пустая риторика. Перед лицом непрерывных международных кризисов любой американский гражданин может спросить, почему он должен принимать близко к сердцу события, совершающиеся так далеко от дома, почему он должен принимать на себя ответственность за дело защиты свободы вне Соединенных Штатов? Пусть эти сомнения будут рассеяны такими словами: «Нет человека, который был бы как остров, сам по себе»— Джон Донн[1] написал эти строки более трёх с половиной столетия назад.— «Каждый человек — часть материка». А Соединенные Штаты простираются от Атлантического до Тихого океана и от Арктики до экватора ...

Жене нравилась эта часть речи. Это были ее собственные мысли. Хотя она сомневалась, проявит ли аудитория такой же энтузиазм, с которым встречали подобные тексты, например, в шестидесятые годы. Но грохот оглушительных аплодисментов, волнами накатывавшихся на неё, убедил, что магия слов действует по-прежнему.

— И поэтому я призываю вас, мои сограждане, пусть последние годы двадцатого столетия откроют эру, в которой Соединенные Штаты ознаменуют собой справедливость, базирующуюся на могуществе, эру, когда мы объявим войну болезням, дискриминации, бедности!

Президент сел. В едином порыве вся аудитория поднялась.

В течение шестнадцати минут речь, в которой было тысяча четыреста десять слов, прерывалась аплодисментами. Но теперь, когда новый глава исполнительной власти отошел от микрофона, убедившись, что все собравшиеся с ним заодно, глаза его искали среди людей на платформе еще кого-то, кого он жаждал видеть. Ей помогли подняться. Его матери шел уже десятый десяток, и она была всего лишь вдвое моложе всей истории Америки. Церемония имела бы для Президента куда меньшее значение, если бы на ней не присутствовала его мать. Но она была здесь: согбенная, хрупкая и торжествующая. Он подошел к ней и нежно поцеловал. Затем взял под руку Первую леди. К ним направился взволнованный церемониймейстер, но Президент остановил его мягким движением руки. Теперь все изменилось: став Президентом Соединенных Штатов, он не торопился покидать место действия. Он пожал руку экс-президенту, который ныне сделался частным лицом, а затем поблагодарил своих соратников, которые помогли ему занять этот высокий пост.



Церемониймейстер терпеть не мог нарушений расписания, а сегодня вообще все шло через пень-колоду. Во всяком случае, ленч опаздывал уже на тридцать минут.

Помощник Президента появился, чтобы приветствовать избранника. Хрупкая фигура и застенчивые манеры несколько противоречили сложившемуся представлению о нем, как о человеке, без которого партийная машина не сработала бы со всей эффективностью. На самом деле он блестяще играл роль, заключавшуюся в умении объединить все силы демократической партии вокруг одного имени, что и привело их к победе.

Семьдесят гостей дружно встали, когда Президент вошел в помещение. Здесь собрались мужчины и женщины, контролировавшие ныне ключевые позиции в демократической партии. Северный истеблишмент решил, что у него не будет другой возможности избавиться от человека из Джорджии, который ссорился с единомышленниками даже больше, чем Форд. Последней соломинкой стало обращение к конгрессменам - членам демократической партии: он собирался через их головы говорить прямо с народом. Прямо и недвусмысленно, в чисто джорджианском стиле он посоветовал лидерам большинства отправиться ловить рыбу или заняться бейсболом. И они отдали свои симпатии Новому.

Все они сейчас были здесь.

Президент не горел желанием бороться против своего предшественника, но, уступив настойчивому давлению ядра и ветеранов партии, неохотно согласился выставить свою кандидатуру на первичных выборах в Нью-Хемпшире. Никто не готовил в этом штате предвыборную кампанию, и все были несказанно удивлены: он получил пятьдесят семь процентов голосов; тем не менее он продолжал сопротивляться требованиям продолжить борьбу, но по мере того, как кампания праймериз ширилась и число кандидатов, отдававших ему голоса, росло, становилась ясна неизбежность схватки, напоминающей борьбу Форда и Рейгана в 1976 году, схватки, которая должна будет состояться на национальном конгрессе демократической партии; она и состоялась, но у нее было лишь одно отличие: претендент выиграл ее уже в пятом туре, когда рухнула дамба штата Атланта, и предшественник оказался не в состоянии предотвратить потоп. Так родился новый кандидат на пост Президента.

Некоторые из присутствующих на ленче уже были членами его кабинета. Многие из них ждали этого момента два десятка лет; для тех же, кто был помоложе, этот день стал началом новой эры.

Президент пожал руку своему государственному секретарю и министру здравоохранения. Ему представляли присутствующих, в этот день все хотели пожать руку Президенту. Скоро он почувствовал себя как дома в этом море улыбок и поздравлений.

У Президента не было ни возможности, ни желания заняться ленчем.

Все одновременно пытались говорить с ним. Меню было специально составлено из его любимых блюд: начиналось оно супом из омаров и переходило к ростбифу. Завершением стал шедевр кулинарного искусства— торт из шоколадного мороженого в виде Белого дома. Жена заметила, что ее муж не обратил внимания на предложенный ему аппетитный кусок Овального кабинета. «Если его будут выбирать президентом каждый день, он скоро станет тонким как рельс»,— сказала она одной из своих знакомых, которая получила удивительное предложение — стать генеральным прокурором. Та как раз делилась с ней мыслями о правах детей. Первая леди попробовала слушать, но поняла, что для этого придется отвести другой день.

К тому времени, когда с последним крылом Белого дома было наконец покончено, Президент и его собеседники опаздывали к инаугурационному параду уже на сорок пять минут. Когда они наконец появились на отведенных для них местах перед Белым домом, наибольшее облегчение среди двухсот тысяч собравшихся испытал почетный караул, все это время стоявший по стойке «смирно».

Парад начался, и перед трибуной прошли батальоны, представляющие все рода войск. Оркестр морских пехотинцев играл мелодии Сузы[2] и «Боже, благослови Америку».

Когда парад завершился и последний морской пехотинец прошел перед трибуной, глава штата Белого дома, который был помощником Президента в сенате, наклонился к нему и спросил, как он предпочитает провести время до начала первого инаугурационного бала.

— Подписать все назначения кабинета и подготовить письменный стол на завтра,— был немедленный ответ.— И на все последующие четыре года.

Президент направился прямо в Белый дом. Когда он проходил через южный портик, оркестр морских пехотинцев грянул «Привет шефу!». Еще не доходя до Овального кабинета, Президент сбросил пиджак, в котором был все утро. Затем он уверенно занял место за внушительным дубовым письменным столом, отделанным кожей. Помедлив несколько секунд, он обвел взглядом комнату. Все в ней было так, как он и хотел: на стене за его головой появилась фотография Джона и Роберта Кеннеди, играющих в футбол. Прямо перед ним в рамке висело изречение Бернарда Шоу, к которому он часто прибегал во время предвыборной кампании: «Некоторые видят вещи такими, как они есть, и могут сказать, почему они именно таковы; я же мечтаю о вещах, которые никогда не существовали, и хочу понять, почему их не было». Слева от него покоился президентский вымпел, а справа — флаг Соединенных Штатов. Центр письменного стола занимала модель авианосца «Джон Ф. Кеннеди», сделанная Тедди-младшим из бальсового дерева. В камине пылали угли. Со стены смотрел портрет Линкольна, и Президент вспомнил, как во время кубинского кризиса Роберт Кеннеди сказал: «Как бы я хотел, чтобы он сейчас был с нами». За овальным окном вплоть до монумента Вашингтону простиралась нетронутая гладь лужайки. Президент улыбнулся. Да, он тут был, как дома.

Он потянулся за кипой официальных бумаг и бросил взгляд на имена тех, кто ныне будет составлять его кабинет. Ему надо было утвердить около тридцати назначений. Каждую бумагу Президент подписывал одним росчерком. Подписав последнюю, он дал указание, чтобы бумаги были незамедлительно представлены конгрессу. Его пресс-секретарь взяла стопку документов, которые будут определять историю Америки на предстоящие четыре года, и сказала: «Благодарю вас, мистер Президент».

Она была его долголетним пресс-секретарем в сенате и впервые так обратилась к нему. Но едва Президент собрался ответить ей, как в кабинет вошла жена и напомнила, что у них остается всего лишь полчаса, чтобы успеть подготовиться к семейному обеду. Президент положил золотую паркеровскую авторучку на кожаный бювар, где уже лежала дюжина подобных «паркеров». Здесь, в Белом доме, они будут в полной сохранности.

— Ты права, дорогая. Я сейчас заканчиваю с делами...

Президент отдавал последние распоряжения пресс-секретарю, когда подошел лифт, связывающий служебные залы с личными апартаментами. Кабина была столь невелика, что он с трудом закрыл за собой дверь и, повернувшись, нажал кнопку второго этажа. Интересно, подумал он, что произойдет, если Президент Соединенных Штатов застрянет между этажами и его не успеют вовремя вытащить. Но прежде, чем он решил эту проблему, лифт благополучно прибыл.

Он прошел через холл, направляясь в спальню, словно жил тут всю жизнь. Они с женой решили использовать спальню Первой леди в качестве гостиной.

— Ты помнишь ту картину Моне в Золотой комнате?

— Конечно. «Утро на Сене».

— Она самая. Давай повесим ее здесь. Знаешь, мне сказали, что на то время, пока я буду в Белом доме, мы можем взять некоторые полотна из Национальной галереи.

— Восхитительно,— сказала жена.— Помнишь Пикассо голубого периода, ту, где семья на пляже,— мне кажется, она называется «Трагедия»? И еще я всегда хотела Тернера, пусть хотя бы на четыре года.

В дверь постучали.

— Господи, неужели даже в спальне мы не сможем теперь остаться наедине?

— Это не собственная наша спальня. Она принадлежит истории.

Горничная зашла проверить, все ли в порядке. Она замешкалась. Президента она видела в первый раз, и он попросил ее заняться туалетной комнатой.

— Я ничего не имею против крема моего предшественника, который он употреблял после бритья, но уж слишком большие запасы там скопились.

Горничная не знала, как ей себя вести, то ли рассмеяться, то ли сделать вид, что она ничего не слышала, поэтому она избрала средний путь и вежливо улыбнулась. Эта не совсем удачная попытка Президента пошутить частично объяснялась усталостью, а также чувством облегчения от того, что самая главная часть церемониального дня осталась позади. Жена погрузилась в томительный подбор платья для вечернего приема, а у него одевание заняло всего двенадцать минут, он нервно ходил взад и вперед по комнате, повторяя: «Я избран, чтобы руководить Соединенными Штатами. Я избран, чтобы руководить Соединенными Штатами».

— Понимаю, дорогой,— сказала жена,— но уж если ты здесь, не поможешь ли мне застегнуть «молнию»?

Вдвоем они спустились по пологой лестнице в Главный холл, где их встретили собравшиеся за обеденным столом. Все встали, когда вошел Президент, этой минуты они ждали более двадцати лет...

Остаток вечера прошел в непрерывном кружении — им пришлось посетить шесть балов, на которых присутствовало несколько тысяч человек, и большинство из них было уверено, что Президенту удалось занять свой пост только благодаря тем усилиям, которые каждый внес в предвыборную кампанию. Президент был терпелив и обаятелен, а новое платье его жены (от Ив Сен-Лорана) привлекало всеобщее внимание. Наконец они очутились в своем новом доме на Пенсильвания-авеню, 1600. Часы пробили 2.30 ночи.

В спальне Линкольна утомленное молчание было нарушено репликой жены:

— Я счастлива, что подобное испытание выпало на нашу долю впервые за последние четыре года. И слава богу, что оно не повторится больше двух раз за всю жизнь, в третий раз я просто не выдержу.

Она не помнила, избирались ли президенты на второй срок после Эйзенхауэра.

Президент сел на кровать.

— Не очень удобна, тебе не кажется? — спросил он.

— Линкольна устраивала, — ответила жена.

Президент потянулся потушить свет, когда увидел под настольной лампой небольшое синее йельское издание: Шекспир, «Юлий Цезарь».

— Это нужно отнести в Овальный кабинет,— пробормотал он. Жена уже не слышала его. Он открыл книгу на первой попавшейся странице и прочел строфу, которую кто-то подчеркнул красным и отметил звездочкой: «Трус умирает тысячу раз до своей гибели, отважный только однажды познает вкус смерти».

Президент потушил свет.

Америка спала.



ЧЕТВЕРГ. МАРТ — 3-е.

(Два года спустя).

Наконец Ник Стеймс собрался домой. Он был на работе с семи утра, а сейчас уже пробило 5.45 вечера. Он не помнил, что он сегодня ел. Его жена Норма снова будет ворчать, что он никогда не заедет домой пообедать, а если он это и делает, то так поздно, что все ее кулинарные изыски можно выбрасывать! Кстати, когда он в самом деле обедал как полагается? Когда он в полседьмого отправляется в контору, Норма еще в постели. Теперь дети завтракают в школе, и ей остается кормить только его. Но может ли он себя винить за то, что так складываются дела? Будь он неудачником, у нее еще был бы повод сетовать, но, черт возьми, по всем стандартам он более чем преуспел: самый молодой специальный агент в Оперативном отделе ФБР, а в сорок один год он бы никогда не добрался до таких высот, если бы каждый день приезжал домой на обед. Как бы там ни было, Ник любил свою работу. Она была его единственной страстью, и по крайней мере жена должна ценить ее хотя бы за это.

Вот уже девять лет Ник Стеймс возглавлял в Вашингтоне Оперативный отдел. Третий по величине Оперативный отдел в Америке, хотя он обслуживает самую маленькую территорию — шестьдесят одна квадратная миля, на которых располагается Вашингтон, округ Колумбия. В его распоряжении были двадцать две бригады: двенадцать занимались уголовными преступлениями, десять обеспечивали безопасность тех, кто в ней нуждался. Черт возьми, он олицетворял полицейскую власть в столице одной из величайших стран мира. Конечно, приходится задерживаться на работе. Но сегодня вечером он решил приложить все усилия к тому, чтобы освободиться пораньше. Когда дела позволяли, он неизменно вспоминал, как привязан к своей жене. Этим вечером он попытается быть дома точно в срок. Он включил внутреннюю связь и вызвал своего заместителя по уголовной части Грент Нанну.

— Я еду домой.

— Похвально. Я и не знал, что он у тебя есть.

— Как и у тебя.

Несколько лет назад Ник получил лестное предложение: у него появился шанс пересечь улицу и стать одним из тринадцати помощников Директора в его штаб-квартире. Но ходить в помощниках — это был не его стиль, и поэтому он отклонил предложение. У него была возможность перебраться из развалюхи во дворец. Оперативный отдел в Вашингтоне помешался на четвертом, пятом и восьмом этажах здания Старого Почтамта на Пенсильвания-авеню, которое нужно было снести еще двадцать пять лет назад, но леди Берд Джонсон решила, что здание представляет собой национальную достопримечательность. Кабинеты здесь напоминали вагонные купе! Трущоба...

Из окна Ник мог видеть новую штаб-квартиру ФБР, расположенную на той стороне улицы; кабины лифтов там вместительнее его кабинета! Во всяком случае, он не собирался просиживать штаны за конторкой, дожидаясь, пока его проводят на пенсию, вручив на намять пару золотых наручников. Он хотел быть в постоянной связи со своими агентами, знающими жизнь улиц большого города, чувствовать его живой пульс. Он не собирался покидать Оперативный отдел, где и должен был умереть, но стоя, а не сидя! Он снова наклонился к интеркому: «Джулия, я иду домой».

Джулия Бейкер подняла голову и посмотрела на свои часы, как она делала каждый раз перед ленчем.

— Да, сэр.

Проходя через отдел, он улыбнулся ей:

— Иду к муссаке[3], плову и жене, пока не пронюхала мафия.

Ник был уже одной ногой на пороге, когда услышал звонок своего личного телефона. Он не смог справиться с искушением узнать, в чем дело. Джулия поднялась с места, и Ник, как всегда, восхитился стремительностью ее движений. Она была сложена столь пропорционально, что трудно было представить ее за клавиатурой пишущей машинки. Не хватало только, чтобы его обвинили в прелюбодеянии на рабочем месте!

— Все в порядке, Джулия, я возьму трубку.—Он вернулся в кабинет к дребезжащему телефону.— Стеймс!

— Добрый вечер, сэр. Это лейтенант Блейк из Метрополитен-полис.

— Привет, Дейв, рад тебя слышать. Мы не виделись...— он помедлил,— должно быть, лет пять. Ты был еще сержантом... Как дела?

— Благодарю вас, сэр. Все отлично.

— Ну что там у тебя, лейтенант? Небось раскрыл преступление века? Мальчишка украл пачку жевательной резинки, и тебе нужна пара моих лучших агентов, чтобы выяснить, где он ее прячет?

Блейк засмеялся.

— Не так страшно, мистер Стеймс. Один парень в медицинском центре Вудро Вильсона требует встречи с главой ФБР, говорит, что хочет сообщить ему что-то очень важное.

— Он из ваших осведомителей, Дейв?

— Нет, сэр. Его зовут Анджело Казефикис.— Блейк продиктовал имя по буквам.— Я говорил с ним только по телефону. Он твердит, что для Америки будет крайне плохо, если ФБР его не выслушает.

— Он так считает? Подожди, пока я его проверю. Может, он псих?

Ящик психов, как обычно называли в Бюро спец-картотеку, представлял собой коллекцию белых карточек размером три на пять дюймов, содержащих имена тех личностей, которые имели обыкновение звонить среди ночи и сообщать, что марсиане высалились на их заднем дворе или что они раскрыли очередной заговор ЦРУ.

Когда специальный агент Пол Фредерик, несущий вахту, взял трубку, Стеймс коротко сказал:

— Анджело Казефикис.

— Слушаюсь,— ответил Фредерик.— С ума сойти с этими греками. С этими иностранцами одни хлопоты...

— Не все греки иностранцы,—резко отреагировал Стеймс. Его фамилия, до того, как он ее сократил, звучала как Стаматакис. Отец никогда бы не простил, упокой, господи, душу его, такой американизированный вариант великолепной эллинской фамилии.

— Прошу прощения, сэр, но ни в ящике, ни в картотеке осведомителей такой фамилии нет. А что это за тип?

— Не знаю. Ему нужен всего лишь начальник ФБР.

— Всего лишь?

— Пол, если будешь скулить, то просидишь в компании психов куда больше положенной тебе недели!

Каждый агент Оперативного отдела неделю в год проводил у злополучной картотеки. Легко ли всю ночь отражать атаки пронырливых марсиан, ликвидировать подлые заговоры ЦРУ, сражаться с привидениями?! Каждый агент приходил в ужас при одной мысли об этой обязанности. Пол Фредерик мгновенно положил трубку. Две недели на таком месте — и вы смело можете заносить свое имя на маленькую белую карточку...

— Ну и что ты об этом думаешь, Дейв? — спросил Стеймс у Блейка, усталым движением вытаскивая сигарету.

— Я посылал к нему одного из моих ребят. Он зациклился на том, что Америка должна его выслушать! Похоже, что он в самом деле здорово напуган. Он только что получил пулевое ранение в ногу.

— Ладно! Спасибо, лейтенант,— сказал Стеймс.— Я немедленно пошлю к нему кого-нибудь, а утром свяжусь с тобой.— Он положил трубку. Уже шесть часов, чего ради он возвращался? Черт бы побрал этот телефон! Грент Нанна прекрасно бы со всем справился! Ник нажал кнопку интеркома:

— Грент, забеги-ка ко мне на минутку, ладно?

— Так ты не ушел? Сейчас буду, босс.

Грент Нанна появился в дверях через секунду после своей неизменной сигары. Убедившись, что Ник в кабинете один, он тут же скинул пиджак. Ник знал, что, с точки зрения требований, предъявляемых здесь к работникам, этот пятидесятипятилетний крепыш, вечно жующий сигару, пяти футов и девяти дюймов ростом, выглядит сомнительно. Нанна всегда приходил в ужас, когда наступал черед ежеквартального взвешивания. Он много раз принимался сгонять лишние фунты, особенно в эру Гувера, чей взгляд удовлетворяли только поджарые и подтянутые сотрудники. Как и многие другие, Грент считал, что это требование носит дискриминационный характер по отношению к человеку его конституции, которому остался всего год до пенсии.

«Он прав»,— подумал Стеймс и повторил историю о странном греке из медицинского центра Вудро Вильсона в тех же выражениях, в которых услышал ее от лейтенанта Блейка.

— Надо послать туда двух ребят. Как ты думаешь, что бы это могло значить, Грент?

— Не имею представления, босс. И поскольку вас что-то смущает, Аспирина, скорее всего, посылать не стоит.

Аспирином называли самого старого агента, все еще работавшего в Оперативном отделе. После двадцати семи лет службы под Гувером он фигурировал во всех историях, которые ныне вызывали у слушателей только головную боль. Он должен был уйти на пенсию в конце года, и тогда раздражение, которое он вызывал, могло смениться ностальгией.

— Аспирина не надо... Пошли двух молодых.

— Как насчет Колверта и Эндрью?

— Идет,— ответил Стеймс.— Пусть они быстренько смотаются туда, а я как раз успею домой к обеду. Если будет что-нибудь стоящее внимания, звони!

Грент Нанна, вернувшись к себе, нажал кнопку экстренного вызова в комнате оперативного состава.

— Пошлите ко мне Колверта и Эндрью.

— Слушаюсь, сэр.

Раздался короткий стук в дверь. Они вошли один за другим. Рост Барри Колверта внушал уважение — шесть футов и шесть дюймов в носках, но мало кто видел его в таком виде. В свои тридцать два года он был одним из самых честолюбивых агентов уголовного отдела. Он носил темно-зеленый пиджак, черные брюки и тяжелые ботинки черной кожи. Свои русые волосы он стриг коротко и зачесывал направо. Увлечений, помимо службы, у него было немного, во всяком случае, насколько об этом знали коллеги. Колверт был родом со Среднего Запада и попал в ФБР после того, как окончил колледж со званием бакалавра, завершил образование в университете Индианы, а затем прошел пятнадцатинедельный курс в академии ФБР. Со всех точек зрения, он представлял собой классический тип «джи-мена».

По контрасту, Марк Эндрью был одним из самых странных типов, когда-либо переступавших порог ФБР. После курса исторических наук в Йеле, он окончил юридический колледж в том же учебном заведении и решил, что прежде, чем он поступит в какую-нибудь юридическую фирму, ему не помешают несколько лет приключений. Изучить полицию и преступный мир изнутри будет только полезно, решил он, но предпочел об этом не распространяться. Мало ли как поймут его намерения. Известно, что Гувер относился к своему детищу с таким болезненным пристрастием, что ни один агент, оставивший службу, не мог вернуться обратно. При своем шестифутовом росте Марк Эндрью выглядел малышом рядом с Колвертом. У него было свежее приятное лицо с ясно-голубыми глазами, а завитки каштановых волос падали на воротник рубашки. Ему шел двадцать девятый год, и он был одним из самых молодых агентов. Его одежда всегда отличалась изысканностью. Правда, не всегда аккуратностью. Ник Стеймс однажды обнаружил его в ярко-зеленой спортивной куртке и коричневых шортах, и ему пришлось отправить Эндрью домой переодеваться. От многих неприятностей по службе Марка избавляло лишь природное обаяние.

Грент Нанна изложил историю человека, ожидающего их в больнице Вудро Вильсона.

— Черный? — осведомился Колверт.

— Нет, грек.

Колверт не смог скрыть своего удивления. Восемьдесят процентов обитателей Вашингтона были неграми. Они же составляли девяносто восемь процентов из тех, кто привлекался по уголовным обвинениям. И, хотя никто в этом не признавался, одним из аспектов уотергейтского скандала было изначальное удивление со стороны хорошо знавших Вашингтон, что в этой истории не был замешан ни один негр.

— О\'кэй, Барри? Я думаю, что вы с этим справитесь...

— Конечно. Рапорт вам нужен завтра утром?

— Рапорта вообще не нужно. Босс хочет, чтобы вы с ним связались напрямую, если найдете что-то заслуживающее внимания.

Зазвонил телефон.

— Вам звонит мистер Стеймс по радиотелефону из своей машины, сэр,— сказала Полли, ночная дежурная на коммутаторе.

— Вот неугомонная душа,—доверительно сказал Грент двум младшим агентам, прикрыв микрофон ладонью.— Слушаю, босс.

— Грент, я говорил, что у того грека пулевое ранение в ногу?

— Да, босс.

— Сделай одолжение: звякни отцу Грегори из моей церкви, святых Константина и Елены, и попроси его зайти в больницу.

— Будет сделано.

— И отправляйся домой, Грент. Оставь за себя Аспирина.

— Уже собираюсь, босс.

Стеймс отключился. Два специальных агента прошли коридором, выкрашенным в грязно-серый цвет, прямо к служебному лифту. Он пополз вниз, как всегда, со скрипом. На Пенсильвания авеню они взяли служебную машину.

— Почему на это идиотское задание не послали Аспирина? — спросил Барри.

— Кто станет посылать Аспирина в больницу? — ответил Марк. Он улыбнулся. Когда они впервые встретились в академии ФБР, между ними сразу же установился контакт. Светофор мигнул зеленым, но машина, стоявшая справа от них, вдруг решила повернуть налево на Первую стрит. Через мгновение агенты ФБР оказались зажатыми в пробке.

— Как ты думаешь, что этот парень хочет нам рассказать?

— Надеюсь, что-нибудь об ограблении банка в нижнем городе,— ответил Барри.— Я три недели на этом деле сижу, и пока у меня нет никакой наводки. Стеймс начинает нервничать.

— Сомневаюсь, поскольку он получил пулю в ногу... скорее всего еще один кандидат в ящик психов. Ты слышал: босс только что послал священника к этому греку. Так что в случае чего нас ждет геенна огненная.

Они засмеялись. И Колверт, и Эндрью знали, что, если они попадут в беду, Ник Стеймс снесет монумент Вашингтона, коль скоро решит, что это им поможет.

* * *

Госпитальный подъезд был старый и запущенный, а коридор выкрашен в блекло-серый цвет. Дежурная медсестра в приемной сказала им, что Казефикис находится на четвертом этаже в палате 4308. Агенты удивились беспечности, царящей в больнице. Им даже не пришлось показать свои удостоверения, пока они ходили по зданию; никто не бросил на них и взгляда, но, может быть, по профессиональной привычке они слишком серьезно отнеслись к этому вопросу.

Поскрипывающий лифт неторопливо поднял их на четвертый этаж. Вместе с ними поднимались мужчина на костылях и женщина в инвалидной коляске, которые, видимо, привыкнув к медлительности лифта, вели неспешную беседу. На четвертом этаже Колверт осведомился, где найти дежурного врача.

— Я думаю, что доктор Декстер уже ушла, но пойду проверю,—сказала дежурная сестра. Агенты ФБР посещали отделение не каждый день, и она окинула их любопытным взором голубых глаз. Доктор и сестра показались вместе в конце коридора. Вид доктора Декстер удивил и Колверта, и Эндрью. Они представились. Должно быть, все дело в ногах, решил Марк. В последний раз он видел такие ноги в пятнадцатилетием возрасте, и их демонстрировала Энн Банкрофт в «Выпускнике». Тогда он впервые обратил внимание на женские ноги и с тех пор не пропускал их взглядом.

Элизабет Декстер, Д. М.[4], была туго затянута в белый халат, на крахмальной глади которого выделялась красная пластиковая карточка с ее именем. Под форменным одеянием, насколько Марк успел разобрать, была красная шелковая блузка и черная юбка, едва прикрывшая колени доктора. Она была среднего роста и изящного сложения. Марк обратил внимание на то, что она не употребляет косметики, но ее кожа и темные глаза не нуждались в ней. Во всяком случае, посещение больницы обретало какой-то смысл. Барри, которого женские достоинства врача оставили равнодушным, попросил историю болезни Казефикиса. Марк решил не терять времени.

— Вы имеете отношение к сенатору Декстеру? — спросил он, слегка подчеркнув слово «сенатор».

— Да, это мой отец,— спокойно сказала она, поскольку привыкла к подобным вопросам, и они, а также те, кто придавал этому значение, слегка надоели ей.

— Я слушал его лекции в Йеле, когда учился там последний год,— сказал Марк, отважно кидаясь вперед, поскольку видел, что Колверт вот-вот закончит изучать эту чертову историю болезни.

— Так вы тоже были в Йеле? И когда вы закончили?

— В семьдесят шестом, а юридический колледж в семьдесят девятом,— ответил Марк.

— Мы могли встречаться там. Я кончила в восьмидесятом.

— Если бы мы раньше встречались, доктор, я бы этого не забыл.

— Когда вы, аристократы, кончите обсуждать свои дела? — прервал их Барри Колверт.— Скромный выходец со Среднего Запада хотел бы приступить к делу.

«Да,— подумал Марк,— когда-нибудь Барри станет Директором».

— Что вы можете нам рассказать об этом человеке, доктор Декстер? — спросил Колверт.

— Боюсь, что немного,— сказала доктор, беря историю болезни Казефикиса.— Он сам явился сюда. У него обнаружилось пулевое ранение. Рана была воспалена, и, похоже, получил он ее с неделю назад. Ему надо было бы обратиться к нам значительно раньше. Утром я вынула пулю. Как вы знаете, мистер Колверт, в наши обязанности входит сразу же сообщать полиции, когда к нам попадает пациент с огнестрельным ранением, и поэтому я позвонила вашим людям в Метрополитен-полис.

— Это не наши люди,— поправил Марк.

— Прошу прощения,— спокойно отреагировала доктор Декстер.— Для врача все полицейские на одно лицо.

— Для полицейского все врачи также не отличаются друг от друга, но ведь у вас тоже есть специалисты: ортопеды, гинекологи, терапевты, не так ли?

Доктор Декстер пропустила эти соображения мимо ушей и открыла папку.

— Все, что мы знаем,— это то, что по происхождению он грек и его имя Анджело Казефикис. У нас он никогда раньше не был. Сказал, что ему тридцать восемь лет. Вот, пожалуй, все.

— Ну что ж, обычно мы с этого и начинаем. Благодарю вас, доктор,— сказал Колверт.— Нам нужно повидать его.

— Конечно. Прошу за мной.— Элизабет Декстер вышла в коридор.

Следуя за ней, Барри искал палату 4308, а Марк не отрывал взгляда от ее ног. Подойдя к нужной палате, они сквозь глазок увидели двух мужчин на кроватях: Анджело Казефикиса и веселого негра, который не отрывался от телевизора с выключенным звуком. Колверт повернулся к доктору Декстер.

— Не могли бы мы с ним поговорить с глазу на глаз, доктор? Он хочет что-то сообщить нам и, возможно, не пожелает сделать это при посторонних.

— Никто его, кроме вас, не услышит,— сказала доктор Декстер и засмеялась.— Это мой любимчик, почтальон Бенджамин Рейнольдс. Он глух, как сыч, и до тех пор, пока мы его на будущей неделе не прооперируем, он не в состоянии услышать даже трубы Страшного суда!

Колверт улыбнулся в первый раз:

— Самый подходящий свидетель.

Доктор впустила Колверта и Эндрью в комнату, повернулась, продемонстрировав изящество тонких лодыжек, и вышла. «Скоро я увижу ее снова или умру»,— пообещал себе Марк.

Колверт с подозрением взглянул на Бенджамина Рейнольдса, но черный почтальон, одарив их широкой веселой улыбкой, кивнул и снова обратился к беззвучным приключениям «Пирамиды из 25 тысяч долларов». Тем не менее Барри Колверт встал с той стороны кровати, чтобы загородить Казефикиса на тот случай, если его сосед умеет читать речь по губам. Барри умел предусмотреть все.

Казефикис оказался щуплым человеком среднего роста с крупным носом, мохнатыми бровями и испуганным выражением лица. Его руки со вздутыми венами выглядели непомерно большими на белой простыне. Лицо казалось темным из-за щетины, которую не брили несколько дней. У него были спутанные черные волосы. Забинтованная нога лежала поверх одеяла. Глаза тревожно перебегали с предмета на предмет. Оба агента вынули из правых внутренних карманов свои удостоверения и показали их Казефикису, держа левой рукой. Даже эта незначительная деталь имела значение — «сильная рука» должна быть свободной для того, чтобы в случае необходимости успеть выхватить оружие и открыть огонь.

Растерянно подняв брови, Казефикис изучил их удостоверения и облизал губы, явно не зная, как ему себя вести. Личные подписи агентов частично перекрывались печатью министерства юстиции, удостоверявшей подлинность документов. Казефикис наконец взглянул на Марка, который показался ему более симпатичным, и начал рассказывать.

— Раньше у меня не было с полицией никаких неприятностей,— сказал он,— но теперь я попал в большую заваруху, и, видит бог, мне нужна помощь.

Колверт подошел к нему поближе.

— Почему вам нужна наша помощь?

— Я нелегальный иммигрант, я и моя жена. Оба мы греки, прибыли в Балтимору на пароходе, и я работаю здесь уже два года. Видите, я вам все рассказал... Если вы обещаете, что нас не вышлют, я могу вам рассказать кое-что еще...

— Этого мы не можем гарантировать, поскольку...— начал Марк.

Барри коснулся его руки.

— Если то, о чем вы нам расскажете, важно и вы поможете нам раскрыть преступление, мы переговорим со Службой Иммиграции. Больше мы ничего пока не обещаем.

При наличии шести миллионов нелегальных иммигрантов в США кто будет ломать копья еще из-за одной пары?!

Казефикис был в отчаянии.

— Мне была нужна работа и деньги, вы понимаете?

Они понимали. На неделе десятки самых разных людей десятки раз говорили им то же самое.

— Когда я получил место официанта в ресторане, моя жена была очень рада. На второй неделе меня послали обслуживать ленч в номере отеля. Единственная сложность была в том, что просили прислать официанта, который не понимает по-английски. Говорю я по-английски, как видите, плохо, и поэтому хозяин сказал, что я должен идти туда, но объясняться только по-гречески. Мне было обещано двадцать долларов, и я сказал «да». Мы подъехали к черному ходу — я думаю, это где-то в районе Джорджтауна — и меня направили на кухню, она помещается в подвале здания. Я переоделся и стал носить заказанное в гостиную этого номера. Там сидело шесть человек, и я слышал, как хозяин сказал, что я не понимаю по-английски. Они продолжали беседовать. Я не слушал. Когда я подавал кофе, они говорили о Президенте. Мне он нравится, и я стал слушать. Я услышал слова: «Мы должны попробовать снова». Другой человек сказал: «Я согласен с сенатором, пора избавиться от него». А потом я услышал: «Самым лучшим днем по-прежнему остается 10 марта, как мы планируем». Кто-то посмотрел на меня, и я вышел. Когда я умывался внизу, в комнату ворвался человек с пистолетом. Мне удалось выбежать на улицу. Он выстрелил в меня, и я почувствовал резкую боль в ноге, но все же смог убежать, потому что он был старше и тяжелее меня. Я слышал, как он кричал, но знал, что он меня не поймает. Я очень испугался. Я сразу же прибежал домой, и мы с женой с того дня скрывались у наших друзей, тоже греков, за городом. Я надеялся, что все будет в норме, но нога болела все сильнее, и Ариана сказала, что я должен идти в больницу и звонить вам, потому что наш друг сказал, что они выследят меня и тогда обязательно убьют. Это я и сделал...

Казефикис замолчал, тяжело переводя дыхание и умоляюще глядя на двоих мужчин; его небритое лицо было покрыто каплями нота.

— Где вы живете? — спросил Конверт; голос его звучал столь же спокойно, словно он выписывал квитанцию за нарушение правил движения.

— Теперь в Блу-Ридж Менор, 11501, Элкин-стрит, Уитон. Это дом моего друга, он хороший человек, и пожалуйста, не беспокойте его.

— Когда этот инцидент имел место ?

— В прошлый четверг,— сразу же ответил Казефикис.

— Двадцать четвертого февраля?

Грек пожал плечами.

— В прошлый четверг,— повторил он.

— Где находится тот ресторан, в котором вы работали?

— Рядом со мной, на соседней улице. Он называется «Золотой утенок».

Колверт аккуратно записывал его слова. .

— А где тот ресторан, куда вас приглашали?

— Не знаю, где-то в Джорджтауне. Может быть, я смогу вам его показать, когда выйду из больницы.

— А теперь, мистер Казефикис, постарайтесь припомнить, был ли среди обслуживающего персонала еще кто-нибудь, кто мог слышать то же, что и вы?

— Нет, сэр. Я был единственным официантом, который заходил в помещение.

— Рассказывали ли вы кому-нибудь еще о том, что услышали? Вашей жене? Своему другу, у которого вы живете?

— Нет, сэр. Только вам. Даже жене не говорил.

Колверт продолжал беседу, стараясь получить описание внешности тех, кто был в номере. Он заставил Казефикиса несколько раз повторить свой рассказ, дабы убедиться, что тот ничего не путает. Казефикис раз за разом повторял то же самое. Марк хранил молчание.

— О\'кей, мистер Казефикис, это все, что вечером мы можем для вас сделать. Утром мы зайдем к вам и по просим написать письменное заявление.

— Но они найдут и убьют меня. Они найдут и убьют меня.

— Прошу вас, не волнуйтесь, мистер Казефикис. Как только будет возможно, мы поставим полицейский пост у ваших дверей.

Казефикис прикрыл глаза, и на лице его выразилось сомнение.

— Утром мы увидимся с вами,— сказал Колверт, закрывая блокнот.— Теперь вам надо отдохнуть. Спокойной ночи!

Колверт взглянул на захваченного телезрелищем Бенджамина: тот явно ничего не слышал. На прощание он снова кивнул им и широко улыбнулся.

— Все это какая-то чушь,— сказал Барри, как только они вышли в коридор.— С его знанием английского он вполне мог ухватиться не за тот конец. Скорее всего там было совершенно невинное сборище. Люди ругают Президента. Мой отец поносит его, но это не значит, что он собирается его убить.

— Может быть. Но что ты скажешь о его ранении? Такой факт со счетов не скинешь,— сказал Марк.

— Понимаю. Это единственное, что меня беспокоит,— сказал Барри.— Возможно, тут скрывается нечто совсем другое...— Колверт подошел к платному таксофону рядом с лифтом и вытащил два дайма монеток по десять центов. Все агенты таскают с собой горсти таких монеток; когда в 1981 году плата за разговор возросла до 20 центов, оперативные работники перестали пользоваться по этой части какими-либо привилегиями.

— Он что, ограбил Форт Нокс[5]? — Голос Элизабет Декстер заставил вздрогнуть Марка, хотя он подсознательно все время ждал ее появления. На ней уже была красная куртка, сменившая белый халат.

— Нет,— ответил Марк.— Но мы собираемся заглянуть к вам завтра утром, чтобы он подписал письменное заявление, и мы снимем у него отпечатки пальцев.

— Ясно,— сказала она.— Завтра вам поможет доктор Дельгадо, а я свободна от дежурства.— Она улыбнулась.— Доктор вам тоже понравится.

— Похоже, что в этой больнице весь персонал состоит из обаятельных женщин,— сказал Марк.— Не примете ли меня в качестве пациента?

— Что ж,— сказала она,— в этом месяце самая модная болезнь — грипп. Даже Президент подхватил его,

Колверт бросил на нее быстрый взгляд. Элизабет Декстер изучала циферблат своих часов.

— Сверхурочные мне не оплачивают,— сказала она,— а я провела здесь уже два лишних часа. Если у вас ко мне нет больше вопросов, мистер Эндрью, я бы предпочла отправиться домой. — Улыбнувшись, она двинулась к выходу.

— Есть, есть один вопрос, доктор Декстер,— крикнул Марк, последовав за ней подальше от насмешливых глаз Барри Колверта.— Что вы скажете, если я приглашу вас поужинать со мной сегодня вечером?

— Что я скажу? — поддразнивающе сказала она. Видите ли, я принимаю ваше предложение с благодарностью, но не могу отнестись к нему слишком серьезно. Просто интересно посмотреть, что представляют собой джи-мены в нормальной жизни.

— В десятку,— сказал Марк. Они улыбнулись друг другу.— Сейчас семь пятнадцать. Если желание вас не покинет, я мог бы подъехать за вами в восемь тридцать — стоит только сказать, где вы живете.

Она набросала свой адрес и телефон на клочке бумаги.

— О, так вы левша, Лиз?

Темные глаза моментально ожгли его холодным пламенем.

— Только мои любовники зовут меня Лиз,— сказала она и исчезла.



— Босс, это Колверт. Никак не могу понять, с чем мы столкнулись. То ли он водит нас за нос, то ли в самом деле что-то стоящее, но я хотел бы с вами потолковать.

— О\'кей, Барри, валяй.

Барри кратко изложил суть разговора и добавил, что есть еще несколько деталей, о которых он не хотел бы говорить по телефону.

— О деталях мы поговорим на моем бракоразводном процессе... Ибо чувствую, что мне придется вернуться в контору,— сказал Ник Стеймс, избегая рассерженного взгляда жены.— О\'кей! А я как раз добрался до муссаки. Увидимся через полчаса, Барри.

Колверт нажал рукой на рычаг таксофона и сразу же набрал номер Метрополитен-полис. В щель нырнули очередные две монетки, но в кармане у него оставались еще шестнадцать. Порой он думал, что самый легкий путь изобличить агента ФБР — это заставить его вывернуть карманы; и если у него в наличии окажется двадцать даймов, то тут уж все ясно.

— Лейтенант Блейк.

— Говорит специальный агент Колверт. Мы виделись с вашим греком, и нам бы хотелось, чтобы вы поставили пост у дверей его палаты. Было бы нежелательно, если с ним что-то случится.

— Это не мой грек, черт бы его взял,— сказал Блейк.— Неужели вы не можете использовать кого-нибудь из ваших суперменов?

— В настоящий момент нет ни одного свободного супермена, лейтенант.

— Ради бога, поймите, что у меня тоже людей в обрез. Мы же не вахтеры! Ладно, через пару часов подошлю полисмена.

— Благодарю за содействие, лейтенант.— И Барри повесил трубку.

Барри Колверт и Марк Эндрью стояли у лифта, который должен был столь же неторопливо спуститься вниз, как и поднимал наверх. Никто из них не проронил ни слова, пока оба не оказались в своем темно-синем «форде».

— Стеймс приедет,— сказал Колверт.— Не представляю, что он будет делать с этой историей, но лучше, чтобы он был в курсе... Тогда сочтем наш день завершенным.

Марк посмотрел на часы; еще час сорок пять минут — и будет достигнут тот максимум, в течение которого агент может плодотворно работать без отдыха.

Пока Барри подробно записывал состоявшийся разговор, Марк добрался до нижней части города. Когда они подъехали к зданию старого почтамта, на его часах было 19.40, и он без труда нашел место, где припарковаться. В это время все нормальные люди сидят по домам и занимаются нормальными вещами, например, едят муссаку. Машина Стеймса уже была здесь. Они поднялись на пятый этаж и вошли в приемную. Без Джулии она выглядела пустоватой. Колверт осторожно постучал в дверь шефа.

— Итак, Барри, начни все с самого начала, не торопясь и с подробностями,— сказал Стеймс.

Барри исчерпывающе и без запинки изложил то, что произошло с момента, когда они явились в больницу Вудро Вильсона, и до звонка в Метрополитен-полис, откуда должны прислать полицейского для защиты напуганного грека. На Марка произвела впечатление скрупулезная память Барри. Все детали были приведены в точном соответствии с действительностью. Барри воздержался от изложения своего отношения к рассказу и не торопился вносить предложения. Тем более что его мнения пока и не спрашивали.

Стеймс, задумавшись на несколько секунд, внезапно повернулся к Марку.