Настройки шрифта

| |

Фон

| | | |

 

Мишель Бюсси

Не отпускай мою руку

Хлое, уже 18 лет
Опасно вытаскивать на поверхность прошлое Реюньонская поговорка…
СЕН-ЖИЛЬ-ЛЕ-БЕН, ОСТРОВ РЕЮНЬОН

ПЯТНИЦА, 29 МАРТА 2013 Г

1

Несколько мокрых следов

15 ч. 01 мин.

— Я на минутку поднимусь в номер.

Лиана не ждет ответа от дочки и мужа, она всего лишь весело сообщает им об этом, уже удаляясь от бассейна.

Габен незаметно, как и положено профессионалу, смотрит ей вслед из-за стойки бара. На этой неделе Лиана — первая красавица отеля «Аламанда». Остальным до нее далеко… Хотя она и не принадлежит к тому типу туристок, на кого он обыкновенно засматривается. Маленького роста, худенькая, с плоской грудью, но что-то в ней есть. Может быть, все дело в том, что кожа у нее белая, незагоревшая, с россыпью мелких веснушек по всей спине, до самого низа, до края ее изумрудно-золотистого купальника, до попки, которая плавно покачивается, удаляясь, — словно незрелый плод под ветром. Она идет босиком через лужайку так легко, что кажется — ни одной травинки не смяла. Габен все еще провожает ее взглядом, когда она, миновав белые шезлонги, пересекает внутренний дворик, глаз с нее не сводит до тех пор, пока ее наполовину не скрывает тощая пальма. Последняя картинка, которая ему запомнилась, — так он и скажет потом капитану Пюрви, — она незаметно стягивает верхнюю часть купальника, мимолетно и соблазнительно мелькают голая спина, белая грудь, половина соска, всего на мгновение, пока она не подхватила свое большое купальное полотенце цвета закатного неба и не завернулась в него.

15 ч. 03 мин.

Наиво из-за своей стойки красного дерева у входа в отель улыбается в ответ на влажную улыбку Лианы:

— Добрый день, мадемуазель…

Она идет через тесно заставленный холл, протискивается между подставкой с открытками и рядами парео и цветастых рубашек. Со светлых волос на прикрытую махровым полотенцем грудь капает вода. Наиво нравятся ее белые плечи без бретелек и без отметин от них. Она осторожно ступает босыми ногами, стараясь не поскользнуться. Вообще-то здесь запрещено ходить босиком, но Наиво не считает себя обязанным отравлять жизнь туристам. Вода струится у девушки по ногам. Еще мгновение — и она скрывается в лифте, от нее остаются лишь несколько лужиц. «Как от Амели Пулен,[1] когда та расплакалась», — почему-то подумал тогда Наиво. Ему и потом, когда он часами и ночами напролет будет терзать собственную память, все время будет это вспоминаться. Девушка в буквальном смысле слова испарилась, улетучилась. Но он не посмеет сказать об этом полицейским. Он не уверен, что полицейские способны такое понять.



15 ч. 04 мин.

Лифт поглощает Лиану. Третий этаж. Лифт поднимается в рай, двери открываются, и через сплошь застекленную стену коридора, выходящую на юг, виден весь бассейн, а за ним раскинулся пляж. Золотистый полумесяц, укрытый казуаринами, кажется бесконечным, волны лагуны робко покусывают песчаную кромку. Это вдали, ударяясь о коралловый риф, они грохочут, а сюда добегают притихшие.

— Осторожно, пол мокрый! — кричит Ева Мария, еще не зная, кто выйдет из лифта.

А увидев, недовольно морщится. Блондинка из тридцать восьмого! И, разумеется, босиком. Кутается в полотенце, изображает робость и смущение, лицемерная ровно настолько, насколько требуется при общении с обслуживающим персоналом. Пробирается бочком, на цыпочках, не меньше чем в метре от ведра и тряпки, не переставая извиняться.

— Ничего страшного, — ворчливо отзывается Ева Мария, не выпуская из рук швабры. — Проходите, проходите, я за вами еще раз протру.

— Мне правда так неудобно…

«Ага, как же», — комментирует про себя Ева Мария.

Блондинка крутит задом и, боясь поскользнуться на мокром полу, идет словно на пуантах. «Скорее фигурное катание, чем кордебалет», — отмечает Ева Мария. Выполнить тройной аксель в тропиках в тридцатиградусную жару — вот был бы номер! Под взглядом уборщицы красотка скользит к своей двери, останавливается, вставляет ключ в замочную скважину, входит и скрывается из виду.

От нее остаются только мокрые следы на безупречно чистой плитке, да и те уже пропадают, словно холодное покрытие ее втянуло, оставив ступни напоследок. «Как зыбучие пески», — мелькает в голове у Евы Марии странная мысль. Стоя в одиночестве посреди просторного застекленного коридора, она вздыхает. Теперь надо вытереть пыль с картин на стенах — акварели с видами Реюньона: деревушки, реликтовые леса, самые красивые уголки острова, куда туристы никогда не добираются. Стекла, пол — она в этом коридоре до вечера провозится. Обычно во второй половине дня ей никто не мешает, никто на этаж не поднимается, все плещутся в бассейне или в лагуне. Если не считать этой красотки…

Ева Мария не спешит пройтись тряпкой там, где она наследила. Все равно через пару секунд появится в другом купальнике, потому что в этом загар получается недостаточно ровным.

2

Набежавшая волна

15 ч. 31 мин.

Что Роден по-настоящему умеет — это приручать волны.

Одним только взглядом.

Портовые пьянчуги из Сен-Жиля ошибаются — дело это далеко не легкое. Оно требует времени. Терпения. И хитрости. И способности ни на что не отвлекаться, вот как сейчас — на то, что за спиной захлопнулась автомобильная дверца. Никогда не смотреть на землю, всегда — на горизонт.

Океан — от него с ума сойти можно. Один раз, еще в молодости, Роден побывал в музее. Ну то есть это было что-то вроде музея. На севере Франции, недалеко от Парижа, дом старика, который целыми днями смотрел на отблески солнца в пруду, там даже волн не было, только кувшинки. В стране, где ко всему еще постоянно холодно, а как только распрямишься — упираешься в небо. Один-единственный раз он покинул остров! И этого одного раза ему хватило, ни малейшего желания проделать это вновь у него не возникло. В музее рядом с тем домом были картины — пейзажи, закаты, серое небо, иногда море. Самые впечатляющие — размером не меньше чем два на три метра. Там была толпа людей, по преимуществу женщин и старушки, похоже, способные часами торчать перед картиной.

Странно.

Опять у него за спиной дверца хлопнула. Он на слух определяет направление и расстояние: это на стоянке в порту, в тридцати метрах от конца мола, где он сидит на камне. Должно быть, какой-нибудь турист, который думает, будто волны можно ловить фотоаппаратом, — все равно что рыболов, который надеется вытащить рыбу, на секунду окунув удочку. Придурки…

Он вспоминает того ненормального бородача. В общем-то эти художники мало чем отличаются от него самого, они стараются поймать свет, волны, движение. Но зачем возиться с холстами и кистями? Достаточно сесть у моря и смотреть. Он прекрасно знает, что островитяне держат его за психа, потому что он целыми днями способен торчать здесь, глаз не сводя с горизонта. Но псих он не больше, чем застывшие перед картиной старушки. И даже меньше. У него зрелище бесплатное. Подаренное гениальным и щедрым художником там, наверху.

Прямо у него за спиной тишину прорезает сдавленный крик. Вернее, стон. Туристу стало плохо…

Роден не оборачивается. Для того чтобы понять море, уловить его ритм, надо сидеть неподвижно. Затаить дыхание. Волны — словно пугливые белки, стоит тебе пошевелиться — и они убегают… Девушка, которая занимается выплатой пособий, спросила у него, какую работу он ищет, к чему у него есть способности и склонность, какие у него планы по трудоустройству, — в общем, пыталась определить, к чему он пригоден. Он объяснил, что умеет разговаривать с волнами, узнавать их и, можно сказать, приручать, а потом серьезно поинтересовался, в какой профессии это может пригодиться. Может быть, в исследовательской работе? Или в области культуры? Людей интересуют странные вещи. Она уставилась на него круглыми глазами — похоже, решила, что он над ней насмехается. Она, пожалуй, была хорошенькая, он бы охотно привел ее на мол, чтобы познакомить с волнами. Он часто делает это со своими внучатыми племянниками. Они-то понимают. Немножко.

Все меньше и меньше.

За спиной раздается громкий крик, на этот раз уже не стон, кто-то явственно зовет на помощь.

Роден невольно оборачивается. Все равно чары разрушены и потребуется не один час, чтобы восстановить связь.

И бледнеет.

Он едва успевает заметить машину, черный внедорожник. И тень — приземистую, поперек себя шире, в курте,[2] с лицом, скрытым странной защитного цвета кепкой. Малабар,[3] ни малейшего сомнения.

У Родена заплетается язык. Если он слишком много времени проводит в общении с волнами, слова потом не сразу выговариваются, ему надо заново учиться говорить.

— Извинит… Я хоте…

Он не может отвести взгляда от ножа в руке малабара, от красного лезвия. Он даже не пытается защищаться. Вообще-то единственное, на что он мог надеяться, — это успеть повернуться к морю и проститься с волнами, со светом, с горизонтом. Все остальное ему безразлично. Но малабар и этого ему не дал сделать.

Роден видит открытый багажник. Свисающую оттуда простыню. Торчащую ладонь. И еще…

Все опрокидывается.

Одна рука хватает его за плечо, другая вонзает нож ему в сердце.

3

Пустая комната

16 ч. 02 мин.

Солнце висит над бассейном исполинской галогенной лампой, закрепленной там навечно. Упорядоченные заросли пальм и маллесетов, огороженные тремя высокими стенами из тикового дерева, защищают внутренний дворик от малейшего дуновения ветра. За кружащими в небе фаэтонами[4] угадывается океан, свежесть пассатов вдали. Но в саду отеля «Аламанда», на квадратной лужайке, стоит жара, и немногочисленные туристы прячутся от нее в хлорированной воде, а потом в тенистых уголках, где рядами выстроились шезлонги.

— Пойду посмотрю, куда подевалась Лиана.

Марсьяль подкрепляет слово делом. Подтянувшись на руках, он выбирается на бортик бассейна и направляется к Габену. Ничего не скажешь, муж Лианы тоже неплохо выглядит — мускулистые ноги, накачанный брюшной пресс, широкие плечи. Из породы тренеров, пожарных, охранников — словом, людей, которым по роду деятельности полагается целые дни проводить в тренажерном зале. И безупречный загар, контрастирующий с молочно-белой кожей его жены. Они еще недели здесь не пробыли, а у него кожа уже как у кафра…[5] Должно быть, у красавца Марсьяля есть капелька черной крови, всего-навсего одна крохотная хромосома, доставшаяся от предка-раба, дремлющий пигмент, которому достаточно солнечного луча, чтобы пробудиться и просочиться наружу, — словно голубая капелька Кюрасао, способная окрасить весь коктейль.

Пока он идет к стойке бара, Габен наблюдает, как по гладкому торсу туриста стекает вода. Красивая пара — Марсьяль и Лиана Бельон — предается сладостному ничегонеделанию в тропиках. Привлекательные и богатые. Тем лучше для них, думает Габен. И для нас. Счастье белых влюбленных и состоятельных пар — неосязаемый капитал так называемых райских уголков.

Их бизнес…

Марсьяль останавливается перед ним.

— Габен, моя жена не спускалась?

— Нет, к сожалению, я ее не видел…

Габен оборачивается и смотрит на стенные часы. Лиана уже час как поднялась наверх. Если бы ее попка еще раз мелькнула в поле его зрения, он бы точно об этом не забыл. Марсьяль возвращается к бассейну.

— Марго, можешь присмотреть за Софой? Пойду взгляну, что делает Лиана.

Габен запоминает этот эпизод во всех подробностях с отчетливостью, которой сейчас не осознает. Время на стенных часах — с точностью до минуты. Положение тел купальщиков в воде и тех, кто сидит или лежит в шезлонгах. Полицейские раз десять заставят его все это повторить, делая почеркушки на бумаге. Он ни разу не собьется.

Марго едва поворачивает голову к Марсьялю, она челноком снует в воде взад и вперед. Марго — жена из другой пары туристов. Жак, ее муж, сейчас читает в шезлонге. Или спит.

«Знаете, капитан Пюрви, — будет потом оправдываться Габен, — за этими темными очками…»

Марго и Жак Журден — не такая красивая пара, как Лиана и Марсьяль, лет на десять старше, и оба зануды. Он целыми днями торчит за компьютером в холле, проверяет почту. Она плавает в бассейне. Километры, поделенные на отрезки в двенадцать метров от бортика до бортика, спятить можно, если подсчитать, сколько раз она сплавала туда-сюда. Чаще, чем местный ежик, которого мальчишки заперли в клетку. Эта парочка даже в тропиках подыхает от скуки, а уж как они живут в Париже — этого Габен и представить себе не мог…

Софа — это дочка Лианы и Марсьяля. Собственно, Софа — ее прозвище, настоящее имя — Жозафа. Она кривляется в бассейне, притворяется, будто сейчас утонет, — вот уж что ей не грозит с ее надувными нарукавниками. Габен в первый же день распознал характер этой мелкой тиранки, можно подумать, светловолосая шестилетняя девчушка сама себе дала единственное задание на каникулы — испортить отпуск родителям. Сверходаренный по этой части ребенок. Всего-то седьмой год пошел, и уже всем пресытилась. Много ли парижаночек ее возраста успели искупаться в тридцатиградусную жару в тени казуарин, среди ярких кораллов, с рыбками-клоунами, проскальзывающими между пальцев ног?

Пока Габен рассуждает о чересчур избалованной дочке, Марсьяль входит в отель.



16 ч. 05 мин.

Наиво только и сможет вспомнить, что спину Марсьяля Бельона, ждущего лифт. Наверное, отвернулся, когда Бельон шел через холл, или смотрел в свои бумажки. Но это, несомненно, был он. Его плавки, его спина, его волосы. Нелегко будет объяснить это полицейским, но человека и правда можно с уверенностью узнать со спины.



16 ч. 06 мин.

— Да идите, не бойтесь! — кричит Ева Мария Марсьялю, который топчется на месте, не решаясь ступить на свежевымытый пол. — Все уже высохло!

Марсьяль через безупречно чистое окно третьего этажа смотрит в гостиничный сад. Софа сидит в одиночестве на бортике бассейна. Марго довольствуется тем, что время от времени поглядывает на нее из воды. Марсьяль вздыхает и идет к темной деревянной двери тридцать восьмого номера.

Тихонько стучится. Ждет. Снова стучится. Несколько секунд спустя оборачивается и объясняет Еве Марии, которая ни о чем его не спрашивала:

— Ключи у жены… Похоже, она меня не слышит. Спущусь, попрошу, чтобы открыли…

Ева Мария пожимает плечами. Ей все равно. Пол высох.

Еще несколько секунд спустя Марсьяль снова поднимается на этаж — на этот раз вместе с Наиво, у которого в руке звенит огромная связка ключей, ни дать ни взять святой Петр. Ева Мария обреченно возводит глаза к потолку. Что за карнавал они устроили сегодня в ее коридоре! Наиво — сторож методичный, и первый же ключ, который он выбирает из связки, открывает дверь номера 38.

Марсьяль входит. Наиво остается на пороге, в метре позади него.

Комната пуста.



Марсьяль в растерянности делает еще один шаг.

— Ничего не понимаю… Лиана должна быть здесь…

Наиво придерживает дверь, по руке у него бегут мурашки. Здесь что-то не так, он сразу это ощутил. Пока Марсьяль шарит взглядом по закоулкам — хотя в комнате и закоулков-то никаких нет, — он изучает все детально. Скомканное ярко-розовое покрывало на двуспальной кровати. Разбросанную одежду. Подушки и пульт от телевизора на ковре. Опрокинутую белую стеклянную вазу. Все указывает на бурную семейную сцену.

Или ураганную постельную сцену — Наиво заставляет себя предположить лучшее.

Марсьяль кидается к двери ванной, распахивает ее.

Никого.

Никого нет ни в этой комнате, ни где-нибудь еще. Здесь нет балкона, под кроватью недостаточно места, чтобы спрятаться, нет стенных шкафов с дверцами — только деревянные полки.



Марсьяль садится на кровать. Он растерян, ничего не соображает. Но, как ни странно, Наиво не верит ему. Он не сумеет внятно объяснить это полицейским, но что-то в реакции Бельона кажется ему неестественным. Он ограничится тем, что опишет эту сцену капитану Пюрви, — сорокалетний отец семейства, обаятельный, уверенный в себе, увидев пустую комнату, растерялся как маленький. Неподвижно сидящий на постели плейбой в одних плавках. Может, именно это и показалось ему тогда сюрреалистическим. Этот контраст…

Контраст… и красные пятна.

Виски у Наиво взмокли от пота.

Вся простыня в красных пятнах.

Наиво присматривается. И замечает еще с десяток красных пятен — на бежевом ковре около кровати, у окна, на занавесках. Он молчит. Он видит только это: комнату, забрызганную кровью.

Он в нерешительности.

Это продолжается всего несколько секунд, но кажется, что время тянется бесконечно. Марсьяль молча встает, бродит по комнате, роется в сваленных на кровати шмотках, словно ищет объяснение, записку, какой-нибудь знак. Наиво чувствует, что Ева Мария заглядывает ему через плечо. Она подходит поближе, для приличия прихватив тряпку, — кусок ткани того же бирюзового оттенка, что и косынка, прикрывающая ее волосы.

Марсьяль встает и наконец глухо произносит, ставя вазу на прежнее место:

— Не понимаю. Лиана должна быть здесь.

Наиво переводит взгляд на одежду, брошенную кучей на полу у кровати. Майки, шорты, рубашки.

Здесь только мужские вещи!

В голове у Наиво мгновенно распахивается дверь, сквозняк выметает его нездоровые предположения.

Красотка сбежала…

Он может утверждать это со знанием дела. Лиана Бельон чуть не каждый час меняла платья (можно подумать, вместе с ней в порту выгрузили контейнер с тряпками). Однако в разоренном номере не найти и следа кружевных трусиков, юбки с оборками, парео, маечки в обтяжку или кофточки с глубоким вырезом…

Наиво переводит дух и забывает про кровь.

— Этого не может быть, — бубнит Марсьяль, снова обследуя два квадратных метра ванной.

— Мсье Бельон, могу я вам чем-нибудь помочь? — спрашивает Наиво.

Марсьяль тут же поворачивается к нему и выпаливает поспешно, словно заранее приготовил свой ответ, выучил его наизусть:

— Вызовите полицию! Моя жена должна была находиться здесь. Она поднялась в номер час назад. И не вернулась.

Захлопнув дверь ванной, он прибавляет:

— Да, вы можете мне помочь. Приведите сюда полицейских.

Наиво профессионально сохраняет на лице спокойствие. Вызвать в отель полицейских… Хозяина это точно не обрадует. Чикунгунья[6] и стоимость билетов — за полет от Парижа до Сен-Дени надо выложить больше тысячи евро — не способствуют развитию туризма на острове. И так отдыхающих немного, а тут еще полицейские у бассейна появятся. Начнут допрашивать всех постояльцев… Нет, хозяину это не понравится. Но выбора-то у него нет.

— Конечно, мсье, — говорит Наиво. — Уже иду.



Он встречается глазами с Евой Марией, они без слов понимают друг друга. Затем он бросает последний взгляд на Марсьяля и думает, что тот похож на голого хищника, мечущегося по своей клетке. Из-за кондиционера у него дрожит каждая мышца, как у затерявшегося в Балтийском море серфингиста.

— Вы бы что-нибудь на себя надели, мсье.

Но тот едва его слышит.

— Это… это неправильно, — бормочет Марсьяль Бельон. — Лиана должна быть здесь.

4

Возвращение в «Аламанду»

17 ч. 07 мин.

Капитан Айя Пюрви, чертыхаясь, вдавила в пол педаль тормоза своего «пежо». Перед самым въездом в тоннель один из двух путей приморского шоссе огорожен длиннющим рядом оранжевых конусов.

Тропическая комариная лихорадка.

Дорожные работы!

Огромная черная пасть тоннеля с невыносимой медлительностью заглатывает разноцветную вереницу машин. «Пежо» черепашьим шагом продвигается еще на несколько десятков метров и, поравнявшись с красным пикапом, замирает позади внедорожника.

Айя раздраженно смотрит на часы рядом с рулем.

Сколько времени ей потребуется, чтобы проехать восемь километров, отделяющих ее от отеля «Аламанда»? Полчаса? Час? Еще больше?

Разъяренная Айя наблюдает, как волны Индийского океана бьются о каменный зубец, напоминающий, как принято считать, профиль Марианны. Ну-у… Айе никогда не удавалось разглядеть республиканский символ в этой базальтовой глыбе, лучше бы ее взорвали динамитом, чем тратить миллиарды на то, чтобы проложить несколькими сотнями метров выше дорогу, которая уродует пейзаж и не решает никаких проблем передвижения по острову. Зато у реюньонцев сохранится иллюзия того, что можно регистрировать на острове все больше машин, по тридцать тысяч дополнительно каждый год, и так до бесконечности. И все же надо признать очевидное: остров Реюньон — это выросшая в океане гора. Почти все его население теснится у самой воды, и все перемешаются в автомобилях по более или менее ровной узкой полоске земли между океаном и подножием вулканов, кружат наподобие протонов в циклотроне, и свободы у них ровно столько же. На реюньонцах проверяют концепцию замедлителя частиц.

Айя, смирившись, глушит мотор. Водитель пикапа, кафр в белой футболке, упорно пялится на нее, возвышаясь над ней на метр. Его рука через открытое окно свисает на дверцу, и это тоже раздражает Айю. Если бы она взяла служебную машину или хотя бы прицепила мигалку на крышу своего «пежо», она за несколько минут домчалась бы куда надо по приморскому шоссе, машины расступились бы перед ней, словно море перед пророком, в том числе и пикап этого кафра, который выворачивает шею, чтобы поглубже заглянуть ей в вырез. Айя бессознательно стягивает на груди блузку. Из-за таких типов ей иногда хочется носить покрывало. Исключительно для того, чтобы им досадить.

В конце концов, в тридцатиградусную жару черная чадра или бейсболка…

Или форменная фуражка…

Директор «Аламанды» Арман Зюттор настоятельно советовал ей… очень настоятельно: «Айя, только не надо пугать туристов, появись незаметно!»

Этот белый господин, директор отеля, обращается к ней на «ты» под тем предлогом, что знал ее совсем маленькой, она приходила с родителями в «Аламанду». Граница между бесцеремонностью и унижением иногда бывает тонкой, Айя прекрасно это осознает.

«Ты же понимаешь, Айя, это частное дело, а не официальное расследование. Марсьяль Бельон не намерен подавать заявление, просто зайди и успокой его насчет жены, я прошу тебя об этом как об услуге».

Услуга? Инкогнито? Ну посмотрим… Как ему отказать? Туризм — это восемьдесят процентов рабочих мест Сен-Жиля. Двести рабочих мест — в гостиничном деле… И тридцать из них — в одной только «Аламанде».

Арман Зюттор считает, что повода для паники нет: обычная история, приехала чета парижан, жена сбежала, прихватив свои вещи и оставив мужа в дураках и в одиночестве у бассейна, с шестилетней девчушкой на руках.

«Скорее забавно, да, Айя? Если бы это случилось с каким-нибудь креолом, все бы только посмеялись. И даже с осевшим здесь французом. Но турист… И потом, муж отрицает очевидное, не желает признавать, что птичка упорхнула, он потребовал вызвать полицию, и немедленно… Понимаешь?»

Айя понимает. И потому она, капитан жандармерии из Сен-Поля, примчалась, как мчатся пожарные, стоит только вулкану Питон-де-ла-Фурнез разок кашлянуть…

Безрассудно влезла в вечерний поток машин и теперь встала намертво, уже никто не въезжает в тоннель и не выезжает из него. Айя вздыхает и резко опускает стекло со стороны водителя. Удушливая жара, ни ветерка. Шины плавятся. Из колонок авторадио пикапа на неподвижную вереницу машин выплескивается мелодия сеги.[7] Кафр пальцами в кольцах выстукивает ритм креольской музыки, должно быть, дожидается, чтобы диктор местного радио сказал, на сколько километров тянутся по острову пробки, и, чтобы поднять дух населения, прибавил, что здесь не существует учреждения, куда бы стекалась и где бы обрабатывалась вся дорожная информация.

Айя откидывает голову на подголовник водительского кресла. Бросить бы машину здесь и дойти пешком. А вот кафра, похоже, пробка не злит, ему даже нравится. У него есть музыка, солнце, море… и девушка, чтобы на нее глазеть.

Можно подумать, ему больше нечем заняться…



17 ч. 43 мин.

Марсьяль Бельон стоит перед капитаном жандармерии Пюрви. Он очень бледен, отмечает Айя. Это она маялась целый час на солнцепеке, это у нее задница прилипала к автомобильному сиденью, обтянутому искусственной кожей, а пот градом катится с этого туриста, хотя в гостиничном холле работает кондиционер. Как только она вошла, он встал с плетеного пластикового кресла.

— Капитан Пюрви?

И остался с открытым ртом, словно так ему было легче дышать, — в точности как экзотические рыбы в аквариуме у него за спиной.

— Я… прошу прощения за то, что побеспокоил вас, капитан. Я догадываюсь, что полиции подобное исчезновение может показаться вполне… вполне заурядным… Но… но как вам объяснить… Извините, капитан, мне трудно подобрать слова… Это только на первый взгляд… А на самом деле…

Айя сочувственно смотрит на Марсьяля, который вытирает взмокший лоб полой расстегнутой рубашки. Бельон успел дважды извиниться в одной фразе. Ей кажется странным это чувство вины, к тому же оно не вяжется с внешностью загорелого красавчика, с его безупречными грудными мышцами, просвечивающими сквозь тонкую белую льняную рубашку. Почему он до такой степени чувствует себя виноватым?

Бельон набирает побольше воздуха, как будто намеревается побить мировой рекорд по задержке дыхания, потом решается:

— Капитан, я попробую по-другому, так будет проще. Я не настолько глуп, чтобы не догадываться, что все думают, будто жена меня бросила. Разумеется… На острове соблазнов более чем достаточно. Послушайте меня, капитан, здесь не тот случай… Она не ушла бы так. Без своей дочери… Без…

Айя внезапно обрывает неуверенную речь Марсьяля.

— Хорошо, мсье Бельон, не надо оправдываться, мы сделаем все возможное. Вам повезло, Арман Зюттор заботится о постояльцах… здесь жандармерия обслуживает вас наряду с другими работниками отеля. Обеспечивает вашу безопасность, вы же понимаете. Уверяю вас, я буду расследовать исчезновение вашей жены как можно более незаметно…

— Вы хотите, чтобы…

Пропитанная потом льняная рубашка, прилипшая к коже, кажется прозрачной. Айя улыбается и отводит глаза, она смотрит на желтую рыбку-хирурга, которая строит из себя начальника в аквариуме. Что-то в поведении этого перепуганного туриста ее по-прежнему смущает.

— Послушайте, мсье Бельон, сегодня уже слишком поздно, но завтра вам надо зайти в отделение полиции Сен-Жиля и официально заявить об исчезновении вашей жены. Кроме того, вас попросят предъявить удостоверение личности и дать некоторые сведения. А до тех пор я посмотрю, что я могу сделать. У вас есть фотография жены?

— Конечно.

Он передает ей фотографию. Айя разглядывает безупречный овал лица Лианы Бельон, светлые волосы, мелкие белые зубки. Чистокровка! Она понимает, что такая красотка может многих возбудить на Реюньоне — в этой лаборатории скрещивания пород. Айя с понимающим видом поджимает губы.

— Благодарю вас, мсье Бельон. Арман Зюттор уже изложил мне суть событий. Побудьте в холле или в саду, выпейте рома или пива, это пойдет вам на пользу, только пока не поднимайтесь в комнату. Ничего не трогайте, я через несколько минут все вам расскажу.



17 ч. 47 мин.

Габен наблюдает за тем, как Айя, обогнув бассейн, подходит к бару и припечатывает к стойке фотографию.

— Когда в отеле появляется такая красотка, ты ведь не можешь ее не заметить, а, Габен?

Бармен не спешит отвечать. Как правило, стоящие перед ним клиенты смотрят мимо него, на расположенную у него за спиной и занимающую три полки внушительную коллекцию бутылок рома, играющих красками, будто склянки в аптечной витрине. Но Айя смотрит ему прямо в глаза. Как большинство зарабов,[8] она не пьет спиртного. А ведь нельзя сказать, чтобы ей не предлагали хотя бы попробовать, когда она была еще подростком и часами ждала отца и мать у бортика бассейна. До того, как произошла трагедия.

Раз Айя на него так уставилась, то и Габен не отказывает себе в удовольствии на нее поглазеть. На их острове не так часто вырастает подобный цветок. Зарабка с примесью креольской крови. У Габена сложилось довольно четкое представление о зарабах, они редко скрещиваются с другими, обычно предпочитая ни с кем не делить ни свои гены, ни свои банковские счета. Сдержанные и деятельные. Двадцать пять тысяч человек, тринадцать мечетей, никаких покрывал и никабов напоказ… и все ткацкие, и все автомобильные предприятия острова сосредоточены у них в руках, равно как и все производство фурнитуры!

Айя — зарабка по отцу и креолка по матери. Можно ли назвать ее красивой девушкой? — задумывается Габен. Не так легко решить. Иногда такое скрещивание порождает шедевры, изумляющие вас бесспорной красотой, но чаще всего природа экспериментирует. И тогда получается вот такая Айя. Невероятное сочетание длинных черных волос и синих миндалевидных глаз под почти сросшимися широкими черными бровями. Отличные задатки, резюмирует Габен, но для того, чтобы выглядеть привлекательно, Айе надо бы иногда улыбаться. И еще хорошо бы посмотреть на нее в купальнике. Мало ли что. Айя выросла вдали от океанского берега, в одном из уродливых домов на плато, он помнит ее школьницей. Уже тогда она казалась особой ящерицей в классе, состоявшем из одних хамелеонов. Такие одаренные дети появляются раз в десять лет. Из тех, кто едва успевает загореть, никогда и ног не замочит в лагуне, а только вкалывает, вкалывает и вкалывает больше всех. Как и многие другие, Айя училась в метрополии, окончила юридический факультет, потом жандармское училище. Дослужилась до капитана. Но, в отличие от других островных вундеркиндов, Айя вернулась. Теперь, возможно, она об этом жалеет. Метискам, которые хотят вскарабкаться по ступенькам служебной лестницы, места на острове достаются нелегко… Ее сослали в автономную территориальную бригаду в Сен-Жиль-ле-Бен. Только девочка она энергичная, честолюбивая и упорная, Габен видел ее в деле, эта ящерка может забраться очень высоко. И жажда мести как дополнительный стимул. Зореям[9] из Сен-Дени нелегко будет долго ее сдерживать…

Айя нетерпеливо трясет снимком у него перед носом.

— Ну так что, Габен?

— О чем ты? Айя, я вроде бы не слышал сирены… Сверхурочно подрабатываешь? За черную зарплату?

— Если бы… Ты же знаешь полицейских. Если какую-нибудь креолку колотит муж — они с места не сдвинутся. А вот если сбежала туристка…

Габен широко улыбается, показывая белые зубы.

— Айя, ты учишься быть дипломатичной, это хорошо.

Айя не отвечает, словно что-то обдумывая, потом снова спрашивает:

— Ну так скажешь мне что-нибудь про эту красотку?

— Почти ничего, дорогуша. Ты же знаешь, я безотлучно торчу за своей стойкой. Только и видел, как она прошла мимо шезлонгов, скинула купальник, завернулась в полотенце, — и привет. Спроси Наиво, он дежурит в холле. Это новенький, мальгаш, ты его ни с кем не спутаешь — он похож на лемура, повязавшего галстук. Он-то как раз и впустил Бельона в его номер…



17 ч. 51 мин.

Айя входит в холл. Марсьяля Бельона нигде не видно. Должно быть, он последовал ее совету сделаться незаметным, уйти подальше, не мешать ей вести расследование. И вдруг улыбается: Габен ее не обманул, гостей действительно встречает лемур! Глаза у Наиво карие, круглые, как бусины, все лицо поросло светлой шерстью, от уха до уха дыбом торчит венчик седых волос… а черно-белый полосатый галстук напоминает обернутый вокруг шеи хвост.

Большой плюшевый лемур, неравнодушный к чарам блондинок. Стоило помахать перед его выпученными глазами фотографией Лианы — и поток слов уже не остановить.

— Да, капитан Пюрви, я видел, как Лиана Бельон сегодня днем поднялась в свой номер. Да, ее муж спустился за мной в холл и попросил, чтобы я открыл ему дверь. Сколько времени прошло? Примерно час. Бедняга выглядел встревоженным, и даже перепуганным и жалким в этих его шлепанцах и плавках. Это я, капитан, отпер ему дверь тридцать восьмого номера… Что там было? Как вам сказать… Беспорядок. Следы борьбы. Или совместной сиесты мужа с женой, если вы понимаете, о чем я, капитан…

Одна из ореховых бусин скрывается под полуседыми, перец с солью, зарослями брови — должно быть, лемуры так подмигивают, думает Айя.

— Вот только… — продолжает Наиво. — Вот только все барахлишко жены исчезло. Можете мне поверить, у меня глаз наметанный. Лиана Бельон бросила мужа.

Ресницы смыкаются наподобие застежки-липучки.

— Но самое главное не это, капитан, самое главное, там были следы… как сказать?

Айя щурится, догадываясь, что продолжение ей не понравится. Лемур выпрямляется.

— Пятна, которые очень напоминали следы крови.

Айя невозмутимо кивает.

— Давайте поднимемся, если вы не против. Вы мне откроете…



Они поднимаются на третий этаж. Айя косится на большие окна, наблюдает за постояльцами, которые с коктейлями в руках разговаривают у бассейна под пылающим небом; голые спины женщин, струйки сигаретного дыма, детишки плещутся в яркой воде, которую подводные светильники поочередно окрашивают в синий, красный и зеленый.

Райский тропический вечер. Затишье. Арман Зюттор был прав, мигалки здесь ни к чему.

Лемур Наиво, направляясь к номеру 38, крутит в руке ключи. Как сторож зоопарка, безропотно отпирающий клетку сбежавшей гориллы.

— Капитан, можно с вами поговорить?

Голос идет непонятно откуда. Айя оборачивается и видит, что за спиной у нее стоит старуха со шваброй. Креолка, неслышно подкравшаяся к ней через весь коридор, продолжает:

— Ты ведь и есть капитан Пюрви? Малышка Айя? Дочка Лайлы и Рахима?

Айя не знает, что раздражает ее сильнее — упоминание о ее детстве из уст женщины, которую она не узнает, или то, как эта уборщица лениво тянет слова. Она неопределенно кивает.

— Знаешь, Айя, детка, я часто вижусь с твоей матерью, — говорит креолка. — На крытом рынке в Сен-Поле, чуть не каждое утро. Вспоминаем прошлое, словно две старушки.

Айя улыбается.

— Слушаю вас…

Лемур не трогается с места. Креолка тоже. Ей некуда деваться.

— Наедине, — в конце концов произносит старуха.

— Хорошо, — соглашается Айя и поворачивается к Наиво.

Лемур возмущенно таращит глаза, шерсть на его висках и над глазами топорщится, и он неохотно уходит в конец коридора. Креолка со шваброй, похоже, не знает, как начать, Айя выжидает несколько секунд, потом опережает ее.

— Давно вы здесь?

— Тридцать лет и шесть месяцев, Айя, детка…

Айя вздыхает.

— Я говорю про сегодняшний день, мадам. Я имела в виду — «здесь, в этом коридоре».

Ева Мария улыбается, неторопливо смотрит на часы, потом отвечает:

— Четыре с половиной часа.

— Это много, да?

— Скажем, обычно на моем этаже бывает поспокойнее…

Айя оглядывает пол, стены, картины, окна — везде чисто, словно в больничном коридоре. Имя уборщицы вышито у нее на халате.

— Ева Мария, мне кажется, вы женщина здравомыслящая и толковая. Расскажите мне в точности, что произошло в вашем коридоре сегодня днем.

Старуха бесконечно долго пристраивает свою швабру у стены.

— Ну так вот, около четырех часов Наиво поднялся сюда вместе с ее мужем, чтобы отпереть тридцать восьмой номер. Там никого не было и…

Ева Мария поправляет косынку на курчавых волосах. Убирает под нее прядь за прядью. Айя снова начинает говорить, чтобы ускорить дело.

— Ева Мария, мы уже знаем, что Марсьяль Бельон поднялся сюда в четыре часа, а Лиана Бельон — часом раньше, около трех. Меня интересует, что произошло за этот час. Если вы все время оставались в коридоре, вы не могли не видеть, как мадам Бельон вышла из своего номера.

Ева Мария углядела на ближайшем к ней стекле невидимое пятнышко и целую вечность вытирает его уголком бирюзовой тряпки, потом наконец отвечает:

— Людей-то между тремя и четырьмя часами по моему коридору немало прошло… Только не эта блондинка…

Как обухом по голове.

— Что вы говорите? — почти орет на нее Айя. — Лиана Бельон не выходила из своего номера?

Ева Мария, довольная произведенным впечатлением, медленно складывает тряпку вчетверо. Ничего не скажешь — мастер саспенса, ей бы детективы писать.

— Муж поднимался сюда.

— Да, часом позже, я в курсе.

— Нет, не тогда, намного раньше. Примерно четверть часа спустя после того, как поднялась жена…

Еще один мощный удар, на этот раз под дых.

— Вы… вы в этом уверены?

— Да-да, Айя, детка, можешь на меня положиться, никто не пройдет по моему коридору так, чтобы я его не заметила.

— Я в этом не сомневаюсь, Ева Мария. Продолжайте…

Ева Мария с подозрением косится на Наиво. Лемур топчется у лифта. Креолка немного понижает голос.

— Он вошел в комнату. Я сначала-то подумала, что он хотел немного побаловаться с женой. Это было время сиесты, ты же понимаешь, что я имею в виду, Айя, детка. Малышка осталась внизу с друзьями. Муж вышел из номера несколько минут спустя, минут десять прошло, не больше. Он подошел ко мне. И попросил об услуге.

Айя смотрит на свое отражение в оконном стекле. Ее синий взгляд теряется среди ярких бликов на воде расположенного четырьмя метрами ниже бассейна.

— Об услуге?

Ева Мария бесконечно долго поворачивается к тележке, на которой лежат щетки, стоят моющие средства и мусорное ведро.

— Да, об услуге. Он спросил, можно ли ему на время взять мою тележку. Не эту, а большую, ту, на которую я складываю постельное белье и полотенца. Пустую. Он вошел с ней в комнату, две минуты спустя вышел оттуда, направился к лифту… и пропал из виду. Свою тележку я нашла внизу, в подвальном этаже, рядом со стоянкой. Это может показаться тебе странным, Айя, детка… Но здесь клиентам ни в чем не отказывают.

Капитан Пюрви дрожащей рукой оперлась о подоконник.

— А он объяснил вам, за каким чертом ему понадобилась бельевая тележка?

— Знаешь, Айя, детка, здесь еще и вопросы клиентам задавать не принято. La lang na pwin le zo…[10]

Айя кусает губы.

— Еще кто-нибудь входил в номер, выходил в коридор во второй половине дня?

— Никто! Можешь мне поверить, Айя, детка, красотка из тридцать восьмого номера оттуда так и не вышла.

Почему бы, в самом деле, не поверить Еве Марии?

— Ваша… ваша тележка для белья, она… какого она размера?

Ева Мария словно бы призадумалась.

— Чтобы ты могла себе это представить, там написано, что на нее можно погрузить восемьдесят килограммов белья. Я понимаю, куда ты клонишь, Айя, детка. Между нами говоря, я бы сильно удивилась, если бы оказалось, что та блондиночка в купальнике весила больше половины этого.



Ева Мария выискивает взглядом другие невидимые пылинки, Айя тем временем смотрит вниз. В саду при гостинице сейчас человек двадцать, не больше, они разговаривают, пьют, ждут, пока скроется солнце. Айя ищет глазами Марсьяля Бельона — он сидит на высоком стуле под фонарем, на коленях у него девочка лет шести.

Его жена так и не вышла из номера…

Наиво сказал, там были следы борьбы. Пятна крови.

Утешительное предположение, что красотка сбежала с любовником, заметно потускнело…



Лемур, должно быть, заметил, что разговор закончился, и двинулся по коридору с ключами в руке. Придется объяснить и ему, и директору отеля, что программа изменилась. Арману Зюттору это не понравится… Вещи, разбросанные по номеру 38, вполне могут оказаться вещественными доказательствами преступления. Айя смотрит на часы. Хорошо бы заняться отпечатками пальцев, следами крови и ДНК, сделать все, что полагается в таких случаях. Сегодня же вечером.

Остается уговорить Кристоса сдвинуться с места…

5

Комариный бал

20 ч. 34 мин.

Софа даже не притронулась ни к жареному цыпленку, ни к рису. Надувшись, она уткнулась в сборник реюньонских сказок. Марсьяль Бельон с трудом заставил себя доесть копченую грудинку с пряным томатным соусом. Словно хотел показать, что все в порядке. А вот Жаку и Марго Журденам исчезновение Лианы, похоже, аппетита не отбило.

Все трое ужинают в молчании. У бассейна какой-то тип в цветастой рубашке орет в микрофон хиты восьмидесятых. У него за спиной извивается тетка в обтягивающем платье, с гирляндой из цветов огненного дерева на морщинистой шее. Время от времени она хлопает в ладоши или подхватывает припев. Довольно вяло.

Никто из двух десятков человек, сидящих за столиками в «Песчинке», ресторане отеля «Аламанда», не аплодирует. И никто не разговаривает.



«В путь, в п-у-у-у-уть, за край ночи и дня…»



Должно быть, эту парочку певцов держат с одной-единственной целью — заполнять бесконечные паузы в разговорах. Жак Журден подливает Марсьялю вина в бокал. Его рука слегка дрожит. Поколебавшись, он наклоняется к Марсьялю, чтобы тот расслышал его, — завываний дуэта ему не перекричать.

— Она вернется, Марсьяль. Не волнуйся, она обязательно вернется.

Марсьяль не отвечает. Сочувственное выражение лица Жака выглядит не очень убедительным. Действительно ли этот парижский адвокат искренне опечален несчастьем, случившимся с человеком, которого он еще пять дней назад не знал? Марсьяль в этом сомневается. Жак и Марго скорее производят впечатление людей, которых утешает вид человека более несчастного, чем они сами. Они испытывают нечто среднее между жалостью и безразличием.



«Не бросай ее, она такая хрупкая…»



Атмосфера…

Марсьяль вымученно иронизирует. Да, в глубине души Жак, похоже, расстроен исчезновением его жены. Немного. Он себя не обманывает — изучение фигурки Лианы у бассейна было одним из скромных тропических удовольствий адвоката.

Марсьялю хочется встать, увести отсюда Софу, бросить их одних. Но он остается. Через силу жует остывшую грудинку. Нет, на этот раз он не должен поддаваться своим желаниям, ему надо набраться терпения, ничем себя не выдать, выдержать роль мужа, по-настоящему огорченного исчезновением жены. Он сознает, что партия у него трудная. Все будет зависеть от деталей, от его способности утаить правду от полицейских. Улики стянутся вокруг него, как затягивается на шее удавка, но, если они не найдут решающего доказательства, сомнение останется… А если дело обернется плохо, Журдены могут ему понадобиться. В особенности Жак: если судить по количеству мейлов, которые получает этот адвокат ежедневно, в Париже он нарасхват.