— Что? — Его жена выглядела ошеломленной.

Пытаясь убежать от царившего у него в голове хаоса, он решил выбраться из постели, позабыв встать на ноги, и свалился на пол — Энрике услышал, как Маргарет вскрикнула, когда он упал на узкие доски паркета. Он вновь завопил:

— Ты меня не любишь.

Она ухватилась за его плечи, старясь помочь, спрашивая:

— С тобой все в порядке? Ты не ушибся?

Он рванулся прочь и, встав, подошел к окну, уставившись на городской пейзаж, чтобы убежать от себя, от мыслей, которые не давали покоя. Я сумасшедший, подумал он со всей ясностью. Я схожу с ума.

Вынырнув из-под его руки, в поле зрения появилась Маргарет. Ее лицо, обычно такое спокойное, было искажено ужасом.

— Энрике, — умоляла она, — о чем ты говоришь? Я люблю тебя. Разве ты не знаешь, что я тебя люблю?

— Нет, не любишь, — сказал Энрике, громко всхлипнув. Он уже был не в состоянии себя контролировать. Он кричал и слышал, как сам повторяет: «Ты меня не любишь, ты меня не любишь», — будто это произносил не он, а какой-то незнакомый безумец.

Маргарет держала его, уверяя:

— Я очень тебя люблю. — Откинувшись назад, чтобы заглянуть ему в глаза, она спросила: — Неужели ты не знаешь, что я люблю тебя?

Энрике опустился на стоявший под окном диван. Она сидела рядом с ним, гладила по руке, целовала в щеку, стараясь успокоить, пока он дрожал, как лист на ветру. На мгновение он успокоился, но потом вновь затрясся и застонал.

— Тише, тише, — сказала она.

Он прижал голову к ее груди, закрыл глаза и постарался не прислушиваться к собственным стонам. Дрожь прекратилась. Когда шум в голове утих и мозг уже не рвался наружу, Энрике подумал: «Что это вообще было?»

Когда он притих, Маргарет обхватила руками его голову, поцеловала в губы и нежно спросила:

— Ты же знаешь, что я люблю тебя. Правда, Энрике? Ты знаешь, что я люблю тебя сильнее, чем когда-либо? — Она смотрела на него, их разделяло всего несколько дюймов, и его безумие тонуло в океане ее глаз. — Ты знаешь это. Правда?

— Нет, — ответил он. Просто констатируя факт.

— Как же ты можешь этого не знать? — В ее голосе появилось изумление. Рот в удивлении приоткрылся.

— Я сошел с ума, — ответил он. — Твой муж сошел с ума.

— Это нормально, что ты грустишь об отце.

Он вцепился в нее и выкрикнул то, что раньше ни разу не приходило ему в голову:

— Я боюсь, что ты перестанешь меня любить. Я ужасно боюсь, что ты меня разлюбишь.

— Я никогда не перестану тебя любить, — сказала она так спокойно, будто делала заказ в ресторане, и просто добавила: — Ты — моя жизнь.

Он сжал ее так сильно, как только мог. Она охнула и пробормотала:

— Если ты сломаешь мне спину, тогда разлюблю обязательно.

Но он не ослабил хватку, и она больше не жаловалась. Ему хотелось вобрать Маргарет в себя, чтобы проникнуться силой ее духа.

Он с облегчением вздохнул: гонка закончилась. Несмотря на все его ошибки, причиненные им неудобства, безуспешные труды, несмотря на все, что он разрушил и предал — любовь, добрые намерения и великие амбиции, несмотря на все его грехи и заблуждения, он избежал наказания, был помилован. Сама жизнь дала ему Маргарет, чтобы он смог обрести цельность.

Глава 21

Наконец

Лихорадка отступила. Маргарет не была в коме, но и не полностью пришла в сознание. В девять часов Энрике снял одеяла, чтобы проверить, не нужна ли ей еще одна свеча тайленола. Он спросил Маргарет, холодно ей или жарко, но она лишь слабо мотнула головой и пробормотала сонное «о’кей», когда он предложил воды. Она жадно глотала из чашки, не открывая глаз, будто хотела отгородиться от окружающего мира. Она пила, почти не отрывая головы от подушки, чтобы тратить как можно меньше сил. Как только это стало возможно, она вновь приняла позу эмбриона и стала неподвижной, словно впала в спячку.

Она хочет уйти в мирном забытьи, думал он, глядя на ее профиль, видневшийся над краем простыни. Еще сегодня утром Маргарет объявила, что завершила последнюю работу — отобрала погребальную одежду. Теперь он понимал: когда она спрашивала его разрешения быть похороненной в серьгах, которые он ей подарил, она с ним прощалась — это были ее последние слова одобрения и благодарности. Она сказала, а он не ответил. Энрике перевел взгляд на июньское вечернее небо, еще розовое на западе, и увидел свою будущую жизнь. Быть в одиночестве — это совсем не то же самое, что быть одиноким. Последний раз он отбывал заключение в собственной черепной коробке двадцатилетним юнцом. Все эти годы он беспечно шел по жизни, будучи уверен: он независимый человек, который по случайности оказался женат на Маргарет. Только теперь, когда все шло к концу, он понял, как сильно заблуждался. Часть его принадлежит ей и вместе с ней уйдет. Покинутый. Вот правильное слово. Энрике оставался на берегу и не мог помахать вслед, оставался покинутым и Маргарет, и самим собой — тем, кого она создала своей любовью.

Он подвесил к штативу второй пакет с цефепимом, умудрившись отсоединить пустой и подключить новый, не побеспокоив ее. Этими средствами он не мог пробудить ее к жизни. Она хотела растаять, как летний день, медленно и красиво превратившись в иссиня-черную ночь. Что-то огромное и непостижимое призывало ее. Глаза Энрике остановились на запрещенных пакетах с раствором. Сонливость должна быть частью процесса умирания, так ему сказали. Один литр может подействовать как чашка крепкого кофе, вернуть ее в сознание, чтобы он мог удовлетворить свой эгоизм. А ведь он очень алчный, разве нет? Разве это не он всю жизнь только брал от своей жены? Разве это не они с сыновьями выпили из нее все соки? Разве не он заставил ее примириться с его никчемными родителями и корыстным братцем? Разве не он оставил ее на растерзание угрюмым прагматикам ее семьи, вместо того чтобы внушить ей уверенность в своих силах и заставить заняться искусством? Те немногие снимки, что ей удалось сделать в промежутках между его такими важными, бесконечно обсуждаемыми романами и сценариями — простые, искренние фотографии людей, идущих по жизни с дружелюбием, отвагой и решительностью; портреты детей, которые с щемящей сердце наивностью смотрели на окружающий мир, слишком огромный и жестокий для их трогательных притязаний; или ее последние картины, где коровы купались в ярком море красного и желтого, — во всех ее работах были простор и бесконечное жизнелюбие, которого так не хватало сердитому и агрессивному Энрике.

Алексей Березин

Он действительно не представлял, как его бедное сердце переживет потерю ее любящей души. Сумеет ли он удержаться на плаву без поддержки лазурных глаз Маргарет и ее веры в его силы? На самом деле он не был сильным. Без нее он был просто потерянным. Взять хотя бы то, что происходило с ним теперь: закончилась его миссия секретаря, скоро закончится работа сиделки — без Маргарет, его проводника в этом мире, его способа существования, ему остается лишь тупо стоять и в унынии наблюдать закат над Манхэттеном, больше не восхищаясь его красотой. Да и как он может ею восхищаться? Он знает, что здания этого города, даже самые высокие, не вечны, знает, что вкусы, звуки, ощущения жизни тоже мимолетны. Его мысли всегда были либо в будущем, либо в прошлом, тогда как Маргарет умела жить настоящим. Она была жизнью, и сейчас эта жизнь умирала.

И жили они долго и счастливо

Он решил не использовать пакет с раствором. Все, что он делал до сих пор — контроль температуры с помощью антибиотика, но не продление жизни, — было оправдано. Процесс, видимо, все равно был необратим. Лишенная гидратации и питания уже в течение четырех дней, Маргарет постепенно слабела, прежде чем окончательно впасть в кому. Ему оставалось надеяться, что если он не оставит ее ни на секунду, то не пропустит, как она на мгновение придет в сознание, и успеет рассказать ей — разумеется, не о страхах перед будущим, а о том, каким великим даром была ее любовь, время, проведенное с ней, и как он благодарен за то, что она была с ним, не только за всю его взрослую жизнь, но и за каждый день этой жизни.

For Anna. I promised — I wrote.
А если не получится, если он уже потерял шанс сказать ей «прощай», можно утешать себя тем, что он хотя бы не был бессмысленно жесток с ней. Она умрет, так и не узнав, что он изменил ей с одной из ее подруг. Салли снова стала регулярно общаться с Маргарет, узнав о ее болезни, звонила или писала ей каждые несколько недель из Лондона, где она жила со своим английским мужем и светловолосыми дочерьми-близнецами. Год назад она пересекла Атлантику и провела пару часов наедине с Маргарет, после чего к ним приехала Лили, и их трио воссоединилось. Энрике старался держаться подальше. Не для того, чтобы избежать неловкости: они с Салли пересекались один или два раза на чьих-то юбилеях, общаясь вполне легко и дружелюбно. Просто он хотел, чтобы подруги могли вернуться в атмосферу своей незамужней юности.

Салли превратилась в неловкое напоминание о прошлом. В каком-то глубинном смысле их роман не имел отношения к его браку. Тем не менее он не сомневался: если Маргарет узнает о обо всем даже спустя столько лет, то все равно будет страшно оскорблена и возмущена. Он никогда не смог бы объяснить, что изменщик Энрике был еще более мертвым, чем сама запретная связь. У Салли, вполне довольной своим двадцатилетним замужеством, этот эпизод вызывал глубокое замешательство, поэтому она с удовольствием предпочла о нем забыть. Энрике не боялся, что Салли проговорится.

Людоед обратился в маленькую серую мышку, которая забегала по полу. Кот тотчас прыгнул на нее и съел. Ш. Перро, «Кот в сапогах»
Лили уже рассказала Энрике, как тяжело было помогать Маргарет выбирать одежду для похорон и как грустно наблюдать, как Маргарет рассылает с ноутбука прощальные письма нескольким друзьям, с которыми не смогла попрощаться лично, в том числе Салли. Для Энрике это стало шокирующим напоминанием о его слабости и глупости, о том, как близок он был, например, к тому, чтобы не произвести на свет Макса, не познать настоящую любовь зрелой супружеской жизни и не стать тем, кем он был теперь. Он мог утешать себя хотя бы тем, что его страх, что Маргарет узнает о его измене, будет погребен вместе с ней. Хоть что-то положительное в этом страшном финале.

I

Спустившись, Энрике рассказал Ребекке о самочувствии Маргарет и поблагодарил, что она осталась ночевать на случай, если ему понадобится помощь. Он позвонил Максу на мобильный — тот был где-то с Лизой и сказал Энрике, что сегодня не придет, но вернется завтра не позже полудня, чтобы как-то помочь отцу. Энрике связался с Грегом, который собирался приехать на следующий день, чтобы быть поблизости, и отчитался о состоянии его матери.

Времени терять не следовало. С минуты на минуту к замку могли подъехать кареты. Торопливо выбежав за ворота, Кот выглянул на дорогу. Кареты видно не было, но где-то далеко, у самого горизонта, виднелось желтоватое облачко пыли, поднятое копытами шестерки лошадей.

— Сейчас она успокоилась, — осторожно сказал он, хотя знал, что недоговаривает. То же странное заверение он повторил Леонарду в своем ежедневном отчете родным Маргарет, собравшимся в Грейт-Неке. Леонард сказал, что они приедут завтра. Их удалось продержать дома всего два дня, но у Энрике не хватило мужества попросить их не приезжать. Что, если у Маргарет наступит просветление как раз на то время, когда они окажутся у ее постели? Энрике решил, что попросит Ребекку или кого-нибудь еще, кто будет под рукой, чем-нибудь занять Дороти и Леонарда внизу.

Кот выругался. Король близко, а проклятый замок в таком ужасном состоянии! Издалека он казался симпатичнее.

Он приготовил для себя надувной матрас, потому что боялся запутаться в трубках, подведенных к ее телу, и придвинул его вплотную к кровати, чтобы даже во сне услышать, если что-нибудь будет не так. Он попытался почитать, но через несколько минут его голова упала на страницы. В 9.30 Энрике выключил все лампы и лежал в темноте, прислушиваясь к дыханию Маргарет.

«Надо было заранее позаботиться», — подумалось Коту. — «Все на лету, все в последнюю минуту».

Когда он проснулся, его сердце бешено колотилось. С кровати доносились стоны, они становились все громче. Это были какие-то странные, жалобные звуки. Энрике включил свет и ничего не понял. На матрасе извивалась какая-то зелено-белая змея. Казалось, что она куда-то тащит удушенную жертву. Некоторое время Энрике стоял, протирая глаза, в полном отупении. Потом он посмотрел еще раз. Маргарет запуталась в простыне и зеленом одеяле, которое он даже не помнил, когда на нее накинул. Висевшие на ней трубки и дренажный пакет причиняли огромное неудобство.

Ров, окружавший замок, наполовину пересох и зарос ряской. Лягушки сонно квакали в тени деревянного моста. По двору замка ветер гонял жухлые листья, обрывки каких-то бумаг и другой мусор. Каменный колодец в углу двора был прикрыт ветхой деревянной крышкой. У парадной лестницы замка стояла дубовая, в три обхвата, бочка, и из нее доносилось амбре не то квашеной капусты, не то соленых огурцов. Определить с точностью было невозможно, ибо содержимое бочки поросло бледно-зеленой плесенью в два пальца толщиной.

«Черт с ним, со рвом. Проедут как-нибудь, авось не заметят. И двор, пожалуй, сойдет — у короля не намного чище. Скажу, что дворник захворал. А вот бочку надо чем-то прикрыть».

Она так скорчилась, что Энрике не сразу отыскал ее голову. Ноги торчали наружу, тело было обвито жгутом из простыни и одеяла. Осторожно освобождая Маргарет, Энрике испугался, не задохнулась ли она. Похоже было, что Маргарет не сознавала, где она и что происходит. Крепко зажмурив глаза, она куда-то ползла, словно что-то искала у себя в постели. Энрике не представлял, что она хотела там найти, даже в бреду. Он спросил: «Маргарет, тебе что-то нужно?», но не получил ответа. Он попытался укрыть ее, но она отползла в сторону. «Ты хочешь в туалет?» — спросил он, еще не понимая, что заставило его сделать такое предположение, и только тут осознал, что слышит запах экскрементов. Он сдернул с нее простыню, и ему все стало ясно.

В одной из мусорных куч в углу двора нашелся солидный кусок мешковины. Кот накинул его на бочку.

У Маргарет начался понос. В результате ее движений трусы, футболка и середина нижней простыни были покрыты экскрементами. Вероятно, инстинктивно стараясь избавиться от неприятных ощущений и запахов, она, не просыпаясь, отползала подальше.

Теперь — самое трудное. Замок. Людоед вселился сюда лет пять назад, частью сожрав, частью распугав прежних хозяев. Над воротами еще сохранилась доска, обшитая медью — фамильный герб. На гербе были выгравированы олень, лилия, два меча и крест. Что означал герб, кто был его владелец — этого Коту выяснить не удалось. Местные крестьяне обладали редкостным скудоумием, помноженным на полное отсутствие памяти.

— Маргарет, потерпи, я сейчас вернусь. Постарайся поменьше двигаться, — сказал он, опасаясь, что она может свалиться с кровати — он догадывался, что предупреждение было бесполезным, учитывая ее полубессознательное состояние. Но вдруг оно проникнет в подсознание. Ему ничего не оставалось, как оставить ее, чтобы все подготовить. — Маргарет, я тут же вернусь, хорошо? Я здесь. Не волнуйся.

Кот взбежал по лестнице, мимо бочки, мимо двух вазонов, из которых торчали, словно иглы дикобраза, мертвые серые стебли — некогда здесь росли цветы, — и вошел в замок.

Перепрыгивая через две ступеньки, он помчался вниз, забыв, что он босиком, а лестница скользкая. На повороте лестницы его правая нога поехала в сторону. Он должен был перевернуться, но тут врезался левым плечом в стену. Было больно, зато ему удалось ухватиться за перила и не скатиться вниз по оставшимся пяти ступенькам. Энрике со всего размаху приземлился на спину. Вроде бы ничего не было сломано. Он представил, как мог рухнуть вниз головой, и его сердце заколотилось, будто ударяясь о грудную клетку. Он проворчал: «Только давай обойдемся без сердечного приступа. Подожди до следующей недели», и позвал: «Ребекка?» — надеясь, что она слышала, как он влетел в стену, и придет ему на помощь. Ему были видны часы на кухонной стене: было только 12.45. Возможно, она еще не заснула.

Вход вел в величественную залу. В одной ее стене находился камин таких размеров, что в нем можно было поджарить целого быка на вертеле. Остатки быка все еще висели над холодными углями. Рядом с камином высилась внушительная гора дров.

Никто не отозвался. Надо было торопиться назад к Маргарет. Энрике поднялся на ноги. Спина и правый бок сильно болели. До левой ноги невозможно было дотронуться, и он снова подумал, нет сломал ли чего, но без особых усилий смог дойти до спален сыновей. У Ребекки было темно. Энрике осторожно открыл скрипучую дверь шкафа и достал два комплекта постельного белья. Исходя из опыта предыдущих инфекций, он привык ждать неприятностей. Если что-то уже случилось, то вполне вероятно, что оно повторится.

Пол был усыпан костями, каким-то мусором, мелкими ветками, в углу валялась куча тряпья — судя по всему, одна из кроваво-красных штор метров четырех в длину, некогда украшавших высокие стрельчатые окна. Те шторы, что все еще висели на гардинах под самым потолком, давно уже перестали украшать собой что бы то ни было и превратились в обычные грязные тряпки — правда, довольно длинные. Одно из окон было разбито.

Энрике не удивляло, откуда взялось содержимое в кишечнике, куда ничего не поступало, начиная с февраля. На этот вопрос ему уже ответил один из врачей несколько месяцев назад. Слизистая оболочка кишечника обновляется каждые несколько дней; кроме того, мелкие частицы пищи могут проходить мимо установленного в желудке ЧЭД и проникать в заблокированный кишечник. За последнюю неделю Маргарет неоднократно жевала и глотала свою любимую еду.

Лестница, ведущая на балконы и второй этаж замка, была тоже щедро посыпана мусором и впридачу к этому еще и покрыта толстенным слоем пыли. Взбежав по ней и увидев точно такой же слой девственной пыли в коридорах второго этажа, Кот пришел к выводу, что людоед никогда не поднимался наверх, довольствуясь залом. Что, впрочем, было неудивительно. Что делать человеку ростом c яблоню в низеньких тесных спальнях и узких коридорах?

На кухне он взял два пластиковых мешка для мусора, два рулона бумажных полотенец, коробку влажных салфеток и, все еще чувствуя боль в спине, понес все это наверх.

Значит наверху нет ни мусора, ни костей — только пыль и сырость. Это при условии, что нигде больше не разбиты окна и голуби не устроили в спальнях… Лучше даже не думать, что могут устроить голуби, если пустить их в спальню и предоставить некоторую свободу действий.

Маргарет по-прежнему пыталась держаться подальше от запахов и грязи. Энрике включил все лампы, чтобы видеть, что ему нужно вымыть и отчистить. Ее глаза оставались закрытыми.

Кости, кости… Кости необходимо убрать из зала, и как можно скорее. Кот расстелил на полу сорванную штору, бросил на нее пару бедренных костей, лежавших рядом с ним, пнул туда же череп…

— Маргарет, сейчас я сменю постель и вытру тебя, хорошо? Ты ведь не можешь вылезти из кровати?

Человеческий череп.

Ответа не последовало. Он надел резиновые перчатки. Снял с нее трусы и футболку. Маргарет издавала какие-то звуки, но больше никак не реагировала. Он расстроился, увидев, что липкие экскременты оказались на ягодицах и внизу спины, что заставляло ее отползать все дальше.

Ну, да, естественно. Здесь же жил людоед, не так ли? А людоеды — они такие. Их хлебом не корми, дай человека сожрать.

— Маргарет, тебе может стать холодно от влажных салфеток. Мне очень жаль, но… — У него появилась идея. — Подожди, — сказал он, хотя она по-прежнему никак не реагировала. Он быстро прошел в ванную, нашел несколько махровых полотенец для рук и намочил их в теплой воде, время от времени выглядывая, чтобы проверить, как она там. Маргарет была готова вот-вот скатиться с дальнего конца кровати под окно. Энрике побежал к ней.

Нет, в ров эти косточки не выкинешь. Не то, чтобы Кота волновала судьба человеческих останков — в конце концов, люди же выкидывают мертвых кошек на помойку? — но во рву их могут заметить. И заметив, начнут задавать вопросы. Очень неудобные вопросы.

Значит, ров отпадает. Закопать? Но сколько времени потребуется? Да и вообще, Кот не привык закапывать что бы то ни было в таких объемах. Выбросить в реку? Утащить в лес? Время, время…

Теплые полотенца не причинили ей никакого беспокойства. Тем не менее их было недостаточно. Грязи оказалось слишком много, и, кроме того, она успела засохнуть. Энрике все-таки пришлось использовать влажные салфетки. Прежде чем начать вытирать, он держал каждую из них в руках, чтобы немного согреть, но даже через перчатки ощущал, что они холодные. Почувствовав прикосновение салфеток, Маргарет пошевелилась и издала какие-то гортанные звуки, не приходя в себя. То, что она оставалась без сознания, угнетало его не меньше, чем запах, грязь и унижения, которым подвергалось столь любимое им тело. Почему эта болезнь так жестоко с ней обошлась, подумал он и вслух произнес: «Все, она побеждена, — словно недуг стоял у дверей, с наслаждением глядя на плоды своих трудов. — Оставь ее в покое!»

В углу под лестницей он вдруг заметил двустворчатую дверь, запертую чудовищным амбарным замком — настоящим чудовищем среди замков. В замочную скважину Кот мог бы просунуть лапу. Ключ висел рядом с дверью, на гвозде.

Оттерев грязь, он скатал и протащил под Маргарет грязную простыню, снял ее и проверил, не испачкался ли наматрасник. К счастью, нет. Он развернул новую простыню и повторил всю процедуру в обратном порядке, расправил простыню и натянул на углы матраса. Энрике еще раз осмотрел Маргарет — она, казалось, опять впала в забытье — обнаружил два пропущенных грязных пятна, оттер их и надел на нее свежие трусы и футболку. С футболкой получилось не совсем удачно: он запутался и не сразу просунул ее голову туда, куда было нужно. Но все эти неуклюжие манипуляции, очевидно, ничуть не побеспокоили Маргарет. Энрике осмотрел покрывало, обнаружил, что один угол испачкан, выругался, но потом увидел, что второе одеяло не пострадало. Маргарет не дрожала, так что одного должно было хватить. Он укрыл ее новой простыней, положил сверху чистое покрывало и с облегчением и умиротворением поцеловал ее в лоб. Ей удобно и спокойно. Он справился. Он понял причину ее немого недовольства и устранил ее.

Отличное место, чтобы припрятать то, чего видеть никто не должен!

Кот отомкнул замок, приоткрыл одну из створок двери. Внутри было темно и пахло гнилью и плесенью. Вниз, в темноту, вели каменные ступеньки.

Радость от этого достижения была недолгой. Энрике выбился из сил, у него болела спина. Он сложил грязное белье, полотенца и одежду в пластиковый пакет, чтобы потом отправить все это в стирку; выбросил влажные салфетки и перчатки в мусорное ведро. Испачканное покрывало было слишком большим и не помещалось в мешок. Он спустился и принес другой, побольше. Когда он вернулся, Маргарет лежала все так же неподвижно.

Кот шагнул вперед. Глаза, быстро привыкая к темноте, выхватывали из нее все новые детали: грубую каменную кладку стен, решетки, несколько белых костей…

Наверное, это уже кома, подумал он. Маргарет совершенно не сознавала ни его присутствия, ни вообще ничего вокруг. Она реагировала только на прикосновения. Ее уже не было. Той Маргарет, с которой ему так нужно было поговорить, уже не было.

Он попал в подземелье замка.



Впереди кто-то пошевелился.

Энрике старался сохранять спокойствие. Хотя в этот первый день нового, 1976 года он проснулся необычайно рано — без четверти девять, он прождал до одиннадцати, прежде чем поднял тяжелую телефонную трубку и стал набирать номер Маргарет, но остановился после первых двух цифр и бросил трубку на рычаг — раздался глухой стук, внутри аппарата что-то жалобно звякнуло. За окном на вечно шумной Восьмой улице было непривычно тихо. Он понял: еще слишком рано, чтобы звонить и спрашивать, должен ли он зайти за ней, чтобы пойти на бранч, — так он собирался удостовериться, что приглашение остается в силе.

Крыса? Нет, нет… Только не сейчас.

— Я вернусь за тобой попозже, — пообещал крысе Кот. — Вот все дела улажу и вернусь.

Он засомневался, хотят ли Маргарет и ее подруги видеть его на своей первой встрече в Новом году. Во время унылой новогодней вечеринки, когда дело шло к полуночи и приближался неловкий для одиночек момент, когда надо в честь праздника кого-то поцеловать, до него дошло: он понятия не имеет, где и когда состоится этот самый бранч. Маргарет пригласила его, не вдаваясь в детали.

Крыса всхлипнула и заплакала. Кот в недоумении остановился.

К утру волнение Энрике переросло в подозрение, что Маргарет намеренно опустила подробности, поскольку не собиралась больше никогда с ним встречаться. Он представлял, как будет ждать у телефона весь день, в конце концов не выдержит, и позвонит сам, только для того, чтобы услышать, как Маргарет веселым, но вместе с тем прохладным тоном сообщит ему, что они с подругами веселились до рассвета и проспали запланированный бранч, что ей очень жаль и что скоро они договорятся о новой встрече. Естественно, он больше никогда о ней не услышит. Он убедил себя, что прошлой ночью на веселой, шумной, людной вечеринке, где Маргарет праздновала приход 1976 года, она встретила мужчину, у которого с членом все в порядке, и теперь нежится в его объятиях; услышав звонок, она с ужасом поймет, что ей снова придется иметь дело с вечно печальным Энрике, который, бедняга, по-прежнему надеется, что вскоре сможет насладиться бейглами с соленым лососем в ее обществе. Сняв трубку и уже вставив палец в отверстие на диске, он живо представил, что может произойти, если он сейчас позвонит. В ушах уже звучал издевательский смех его торжествующего соперника, слушавшего, как Маргарет объясняет Энрике, что их бранч отменяется, потому что все ее подруги заболели ботулизмом. Он прямо видел, как этот Лотарио ласкает ее грудь и целует соски, а она игриво смеется и постанывает от удовольствия. Это было уже чересчур. Не звони, сказал он себе. Невыносимо весь день просидеть возле телефона в напрасном ожидании, но уж лучше вытерпеть эту унизительную пытку, чем выставиться идиотом, преследуя ее звонками. Решение не звонить успокоило его, хоть и наполнило горьким чувством обреченности.

— Эй… Кто здесь?

В 11.15 он снова снял трубку. Он даже набрал пять из семи цифр, прежде чем швырнуть ее, как горячую картофелину, с такой высоты, что на этот раз телефон громко тренькнул и дважды прозвенел, прежде чем погрузился в зловещее молчание.

Раздались шорохи с другой стороны. Кот различил за решетками людей, сидящих на кучах гнилой соломы.

— Проклятье! Будь я проклят! Пленники?

— Я больше не могу! — завопил Энрике: он никогда не чувствовал себя таким измотанным и несчастным. — Не могу ее видеть, — пробормотал он, смиряясь с тем, что не в силах пережить подобные мучения. Я слишком чувствителен, сказал он себе, меня не хватает на такие бурные эмоции. Я стал писателем, решил он, потому что не могу иметь дело с реальным миром. Поэтому мой член встает, только когда я описываю сексуальные сцены, убеждал себя Энрике, забыв, что прожил с Сильвией больше трех лет и сотни раз занимался с ней любовью.

Разумеется, это были пленники. Люди испуганно жались друг к дружке и к стенам. Никто не проронил ни слова, только какая-то девушка в оборванном платье и со спутанными волосами продолжала плакать.

Мне нужно уйти, решил он. Не сидеть здесь. Но куда? Или к кому? Он не имел представления. Но он должен уйти. Проигнорировать ее отказ. Он уже даже дошел до шкафа, чтобы достать пальто, но его остановило простое соображение: в конце концов, он мог ошибаться. Возможно, она все-таки позвонит, что весьма и весьма маловероятно. К тому же даже если она это сделает, то, скорее всего, лишь для того, чтобы вежливо отменить встречу. Но все равно — она еще может позвонить.

Кот вздохнул.

Он выкурил пять сигарет. Сварил полный кофейник и выпил четыре чашки кофе. В 11.13 он решил никогда в жизни больше ей не звонить. В 11.34 он взялся за телефон, добрался до шестой цифры, но потом положил трубку так осторожно, что на этот раз ответом на его трусость была лишь тишина.

— Господа и дамы!.. В смысле, эй, вы, ребята! — поправился он. — Друзья мои, рад вам сообщить, что людоеда больше нет. Я победил его, и вы можете быть свободны…

— Ты бы хоть в человека перекинулся, — хмуро посоветовал Коту бородатый мужчина в одежде крестьянина. — Может, и поверили бы. Не настолько уж тут и темно, чтоб мы тебя не видели.

В 11.52 он сидел на краю кровати, раскачиваясь взад-вперед, и стонал: «Боже, я схожу с ума, боже, я схожу с ума», когда раздался звонок. Замерев, Энрике уставился на телефон. Это кто-то другой, предупредил он себя. С колотящимся сердцем он вскочил и пошел к столу, не сводя глаз с ревущего черного аппарата. Он еле дождался, когда прозвенит второй звонок. А если она повесит трубку? Сможет ли он говорить, если это кто-то другой? Вдруг это его отец. Или Бернард. О господи, Бернард был прав, прав с самого начала. Он не ее круга. Он даже не круга Бернарда. Он — и это страшная правда — вообще ничего не стоит.

Девушка с новой силой залилась слезами.

Третий звонок прозвучал так резко, что Энрике схватил трубку, чтобы заставить телефон замолчать. «Алло!» — рявкнул он, готовый наорать на кого угодно.

— О, нет… Вы, должно быть, меня не поняли. Я не людоед!

— С Новым годом, — сказала Маргарет. Услышав ее оживленный, нежный, радостный и озорной голос, Энрике почувствовал невероятное облегчение: так новокаин снимает зубную боль, горячая вода обволакивает ноющие мышцы, женщина обнимает своего любимого.

— Ага… Верим. Давай уже, выбирай себе ужин, сволочь.

— Так, ладно. Попробуем по-другому. Я сейчас отопру вашу клетку и уйду. Если хотите, можете оставаться здесь, но предупреждаю — я собираюсь сбросить в подвал весь мусор из зала, а потом запру его снова. Так что если кто-то желает выйти, пусть делает это прямо сейчас.

— И тебя с Новым годом! — ответил он. Надо было слышать, с какой спокойной уверенностью это прозвучало. — Как прошла вечеринка? — непринужденно поинтересовался он, уже приготовившись услышать, что она встретила другого.

Люди начали переглядываться.

— Скучно, — ответила она. — Ничего интересного. Я вообще не знала, что я там делаю. А твоя? Уж ты, наверное, повеселился, как никогда? — Она радостно засмеялась.

— Где ключи от решетки?

— Я чуть не умер от скуки, — ответил он. — Так что — мы идем на бранч?

Один из узников указал пальцем:

— Да. Конечно. То есть мы с девочками идем на бранч, и будет здорово, если ты тоже придешь. Ты уверен, что хочешь к нам присоединиться? — Ее колебания заставили его занервничать.

— Вон там, у входа. На крюке.

— Я бы с удовольствием. Но если тебе нужно встретиться с ними наедине, я хочу сказать, если я там буду лишним, ничего страшного, я пойму. Может, потом пообедаем?

Кот обернулся. На крюке над его головой висела целая связка ключей. Он снял их и уже собирался отпереть дверцу клетки, когда в голову ему пришла отличная идея.

— Мы можем пообедать, если к тому моменту ты от меня не устанешь, но я буду страшно рада, если ты придешь на бранч. Все мои подруги будут в восторге, я уверена.

— Гм-м-м… Друзья мои! Видите ли, сейчас в замок приедет король и… м-м-м… еще куча важных шишек, а у нас слегка… не прибрано, да-с. Так вот, не поможет ли мне кто-нибудь навести хотя бы видимость порядка в зале и спальнях?.. А?.. Что, нет желающих? Да бросьте, мне правда нужна ваша помощь. Видите эти ключи? Я мог бы помочь вам выйти на свободу. А вы взамен немножко поможете мне. Ну, как вам такая идея? Свобода — приборка. Приборка — свобода. Как по мне, так обмен равноценный.

Один из узников, длинный и тощий, наклонился к уху бородатого:

— В восторге? — с опаской и сомнением спросил Энрике. Что в нем такого, от чего можно прийти в восторг? Его неспособность проникнуть в женщину? Его безвредность?

— Думаешь, он не врет? — прошептал он.

— Ну конечно. Незнакомец в первый день Нового года? Да они с ума сойдут от волнения.

— Да врет, конечно, — сплюнул бородатый. — Где видано, чтоб коты разговаривали? Сапоги еще нацепил, чтоб его! Со шпорами! На лошади, что ли, ездить собрался?

— А я ему верю, — вмешался третий. — Не похож он на людоеда. Тот просто заходил в клетку, да хватал кого пожирнее. С чего бы ему сейчас прикидываться котом?

— Ну что ж, пусть сходят с ума, — сказал Энрике, и Маргарет засмеялась. Откуда в ней эта странная и необъяснимая жизнерадостность? Где она черпает запасы хорошего настроения? Как он мог без этого жить? — Где и когда? — спросил он, молясь, чтобы у него хватило времени перетрясти гардероб. Разумеется, он был в черных джинсах. Возможно, пора сменить их на синие.

— Не к добру все это, — добавил четвертый.

Слезливая девушка разразилась еще горшими рыданиями. Возможно, именно она была причиной сырости в подземельях.

— Угадай, куда мы идем? — сказала Маргарет и тут же выпалила: — «Баффало Родхаус». Ничего, что снова туда?

— Да что там, я пойду с ним, — сказал еще один из узников.

— Наоборот. Я люблю «Баффало Родхаус». Думаю, стоит там и пообедать. Мы никогда не должны есть в других местах.

— Вот и сожрет он тебя, — хмуро предрек ему бородач.

Маргарет не оценила шутку.

— О боже, — сказала она. — Это было бы ужасно. О’кей! Мне надо собраться. Мы с Лили подойдем к твоему дому в 12.30, позвоним снизу, и все вместе двинемся туда.

— Коли это людоед, он всех и так сожрет, — отозвался тот. — А только сидеть тут невыносимо. Пусть уж лучше сегодня, поскорее отмучаемся.

— Да и зачем ему всех разом жрать? — робко вставила в разговор какая-то женщина, сидящая в углу клетки. — Брюхо ж лопнет.

— Договорились! — ответил Энрике и снова остался один, только теперь он задыхался от счастья и возбуждения. В безумном танце он кружил по гостиной. Повертевшись перед зеркалом, он сменил синюю рубашку на черную водолазку, черные джинсы — на синие, затем понял, что это неправильно, и снова надел черные. Он заметил, что в черной водолазке и черных джинсах он выглядит строгим и суровым, но было что-то чертовски правильное в том, чтобы казаться неприступным. В конце концов, я сумасшедший, с мрачной гордостью подумал он. Я и одеваться должен, как сумасшедший.

— Может, у него гости, — буркнул бородатый, не желавший сдавать позиции. — Пригласил, небось, дружков.

Он изо всех сил старался не оказаться внизу раньше, чем подойдут Маргарет и Лили, но в 12.40 уже стоял на тротуаре. Завидев появившихся в конце квартала двух девушек, он, как ненормальный, замахал руками. Они увлеченно и серьезно о чем-то разговаривали. Что они так глубокомысленно обсуждают? Не его, решил Энрике: заметив, что он их ждет, обе радостно заулыбались и весело замахали в ответ, будто все они были старыми друзьями, которые встретились после долгой разлуки.

— Ну и сиди тут, раз так, а я иду.

Всю дорогу до Шеридан-сквер Маргарет и Лили то и дело восхищались его храбростью, что он отважился пойти на бранч, где будут только женщины. Когда они упомянули об этом в третий раз, он прокомментировал:

— И я.

— Я уже беспокоюсь, что вас это так радует. Эй, я же просто участвую в этом бранче, так? Меня ведь не зажарят и не съедят?

— Я тоже пойду.

Девушки захихикали и обменялись многозначительными взглядами. Это его не смутило, он им явно нравился. Учитывая, сколько поводов посмеяться над ним он дал Маргарет, он даже успокоился — почти. Две девушки, с которыми он еще не был знаком, должны были присоединиться к ним в «Баффало Род-хаус». Энрике все еще немного нервничал, не зная, как они отнесутся к его появлению, поскольку предполагал, что Маргарет демонстрирует его подругам отчасти для того, чтобы получить их одобрение. Тем не менее уже было понятно, что он понравился Лили, а она, по словам Маргарет, была ее самой близкой подругой.

— Эх, двум смертям не бывать…

— Адель, а ты идешь с нами?

Две другие ожидали их внутри, у самого входа. Одна из них, Пенелопа, рыжая, с вьющимися волосами, благодаря строгим блузке и юбке — остальные были в джинсах — в сочетании с такой же строгой манерой держаться выглядела старше своих лет. Она, казалось, ничуть не удивилась при виде Энрике. Но другая, блондинка по имени Салли, уставилась на него с удивленным и растерянным видом:

Рыдающая девица, у которой, оказывается, было имя, утвердительно кивнула и затряслась всем телом в новом припадке слез.

— Как это вы пришли на наш девичник?

— Сожрут вас там, — проворчал бородатый. — Сожрут вас без меня!

— Ну разве он не смельчак? — настаивала Лили.

— Ну так иди и ты. Сожрут с тобой, — попытался пошутить тощий.

— Я смельчак, — подтвердил Энрике, пожимая руку Салли. — Я вообще тот еще хулиган. По пути сюда я заставил этих двоих перейти на красный и перебежать Шестую авеню. Это очень бодрит, разве не так? — Он повернулся к Маргарет, которая даже глазом не моргнула. — Все. Теперь мы вне закона.

— Эй, ты, кот, что ли? Отпирай замок-то! Согласны мы.

Их усадили за столик рядом с тем, где они с Маргарет ужинали.

— Только если обманешь… Смотри мне! — добавил бородатый.

— Наш столик, — прокомментировал Энрике.

Кот отпер клетку.

Салли спросила, что он имеет в виду. Маргарет объяснила, что их первое свидание состоялось только позавчера, о чем Пенелопа, видимо, уже знала, судя по ее торжественному кивку. Это было новостью для Салли. Она даже ударила ладонью по столу, воскликнув:

Пленники осторожно поднялись в зал и принялись затравленно озираться.

— Ого! И она пригласила тебя на бранч! И ты согласился! Похоже, горячее у вас было свидание!

— Вон там, в очаге, висит неплохой кусок говядины, — сообщил Кот. — Можете подкрепиться, если желаете.

Общий смех разрядил обстановку. Энрике спросил, откуда они знают друг друга, и девушки наперебой бросились рассказывать. Салли, Лили и Маргарет учились в Корнелле. Лили вместе с Пенелопой работали помощниками редакторов в издательстве, а муж Пенелопы, Портер, был кинокритиком и писал для нового еженедельника, который, по слухам, уже был на грани закрытия, что, по словам Пенелопы, — она явно это осуждала — доводило мужа чуть ли не до истерики. Повернувшись к Энрике, она добавила:

После того, как изголодавшиеся пленники наскоро пообедали (отчего костей на полу значительно прибавилось), Кот распределил обязанности. Трех женщин, включая рыдающую девицу, он отправил наверх, дав задание найти приличные комнаты для короля, принцессы и придворных и навести в них порядок. Еще одна, самая старая, отправилась на кухню с заданием сготовить блюда, достойные королевской особы, из тех продуктов и предметов, которые она сумеет отыскать. С собой она захватила остатки говядины из камина. Семеро мужчин остались в главном зале.

— Да, кстати, Портер читал ваш роман, и ему понравилось. — Она хмыкнула. — Такое редко случается.

— Нехорошо это, — сказал Коту тощий, подбирая с пола чью-то челюсть. — Нельзя так с костями покойников.

— Вы опубликовали роман? — спросила Салли, приоткрыв красиво очерченные пухлые губы и распахнув зеленые глаза с таким изумлением, что Энрике рассмеялся.

Посреди залы на расстеленном куске ткани, некогда служившим шторой, высилась приличная куча костей.

— Делайте, что я говорю, — огрызнулся Кот.

— Типа того, — сказал он, не вдаваясь в подробности. Ему совсем не хотелось исполнять перед ними мрачную балладу о своей карьере. Он спросил Пенелопу, как она получила эту работу, когда познакомилась с Лили, где встретила своего мужа, Портера, и вскоре Энрике прекрасно ориентировался в их прошлом, слушая, как девушки рассказывают о своих отпусках, семьях и, в случае Салли и Пенелопы, о своих мужчинах. Ему нравилось выслушивать их жалобы, но еще больше — наблюдать со стороны за их горячим спором о парикмахерах, стрижках и стилях укладки. Он был очень удивлен, когда они с неподдельным интересом заговорили о новом романе Уильяма Стайрона «Выбор Софи», рукопись которого уже успели прочесть трое из подруг. В отличие от его родителей, Бернарда и любого другого знакомого Энрике писателя, девушек, казалось, волновало лишь одно: хороша ли книга сама по себе. Они не превращали опыт чтения в мудреную проекцию личных амбиций или неоднозначных взглядов на мир. Ему казалось очаровательным их умение столь демократично уравнивать проблемы: безо всяких усилий они перескакивали с вопроса, стоит ли зимой красить ногти на ногах, к разговору о том, приведет ли президентство Джимми Картера к миру на Ближнем Востоке, причем обе темы вызывали у них одинаковый интерес.

— О-ох, — донесся до них всхлип бородатого.

— Ты такой милый, — в какой-то момент вдруг сказала Маргарет. — Вы заметили, какой Энрике терпеливый?

Бородатый стоял на коленях, держа в вытянутой руке череп.

— Это же Жером, — простонал он. — Это Жером, смотри-ка!

— Потрясающе, — подтвердила Пенелопа. — Портер бы скорее застрелился, чем стал бы слушать нашу болтовню.

— Кто?

Энрике улыбнулся — скромной улыбкой, которая, как он надеялся, должна была подчеркнуть его доброту и терпение. На самом деле он был счастлив и благодарен за то, что окружен всей этой женственностью, что может наслаждаться их ароматами, любоваться сочетанием пышных волос — рыжих, черных, светлых, слушать квартет музыкальных голосов: оживленного — Маргарет, недоумевающего — Салли, теплого — Лили и полного сомнений — Пенелопы; украдкой бросать взгляды на их белые шеи, юные груди, маленькие руки, нежные, тонкие запястья и изящные пальцы. Девушки утомились раньше, чем он. Через три часа они собрались уходить и хором сказали, что благодаря ему встреча получилась очень интересной. Это была явная ложь, поскольку он почти все время молчал. Им не хотелось расставаться, поэтому они решили, что все вместе дойдут до метро на Западной Четвертой улице, прежде чем Маргарет и Энрике покинут их компанию.

— Старина Жером! Я знал его, Франсуа!

— Ну отлично, — сказал Кот. — Давайте устроим вечер воспоминаний. А потом приедет король и увидит тебя с черепом в руке на фоне горы костей. Интересно, что он скажет?

Выйдя из ресторана, они повернули на восток, и Энрике, даже не успев подумать о том, что делает, обнял Маргарет за плечи и притянул к себе. Она с удовольствием устроилась под его рукой, видимо радуясь тому, что он, словно щитом, заслонил ее собой от январского холода. Поглядев на остальных, Энрике обнаружил, что вся троица, вместо того, чтобы идти к Шестой авеню, замерла на месте, разглядывая их. Прежде чем тронуться с места, они все втроем разулыбались, будто услышали официальное объявление. Неужели они только что поняли, что я пришел с ней не просто так, недоумевал Энрике. Ему казалось, что после упоминания об их свидании все сразу стало ясно. К тому моменту, когда нужно было расходиться, девушки уже преодолели шок и вновь весело обсуждали, как ужасны их прически, работа и мужчины. Каждая чмокнула его в щеку, а Лили еще и крепко обняла, заметив: «Какой ты высокий!» Он чувствовал себя иностранцем, которого дружелюбно приняли в чужой стране.

— Это Жером…

Даже не спрашивая, куда они идут, Маргарет повернула к дому и всю дорогу оставалась под защитой его руки. Она без умолку болтала, подробно рассказывая о Салли, Пенелопе и Лили, а он слушал, запоминая все подробности, ведь они были важны для нее, а значит, для него тоже.

— Не думаю, что король имел удовольствие быть знакомым с ним. Так что давай, положи своего Жерома с почтением к остальным костям. И работать. Нужно сделать так, чтобы Его Величество приехал не на вечеринку каннибалов, а в красивый и нарядный замок. Ну, или по крайней мере в такой, в котором не разбросаны черепа в каждом углу.

Он делал все возможное, чтобы не думать о том, что маячило на горизонте. Пройдя мимо придирчивого швейцара, они поднялись в ее студию с паркетным полом, сняли пальто, Маргарет снова сварила кофе и уселась рядом с ним. Он смотрел на ее воздушные кудри, вдыхал сладкий запах ее кожи, любовался белой шеей и нежной грудью. С тех пор как Энрике вступил в пубертатный период, он впервые отчаянно желал, чтобы такого понятия, как половой акт, вообще не существовало.

— Чево?



— За работу, говорю.

Он проснулся в испуге, услышав жалобные стоны Маргарет. Сердце бешено билось, глаза были будто полны песка, от отчаяния казалось, что все вокруг застит туман. Он включил лампу, стоявшую возле надувного матраса, и взглянул на кровать. Маргарет снова куда-то ползла, запутавшись в простыне и покрывале, не в силах выбраться и не в силах заснуть. Это было повторение предыдущего кошмара. Он вскочил и принялся говорить, чтобы ее успокоить: «Я здесь, Маг. Подожди минутку, и я тебе помогу». Он молил бога, чтобы причиной на сей раз было прекращение действия ативана, а не ее кишечник.

Собранные кости завернули в огромный узел, и четверо мужчин унесли его прочь из замка. Кот приказал им идти в ближайшую деревню, строго запретив выходить на дорогу. Оставшиеся мужчины разожгли огонь в камине, кое-как установили посреди зала огромный дубовый стол, валявшийся под мусором ножками кверху, и принялись подметать полы и вытаскивать лишние дрова во двор под навес.

Он увидел на нижней простыне светло-коричневые пятна. Некоторые были почти зелеными, цвета рвоты. Энрике вздохнул. Это был долгий, тяжелый вздох. Ему вдруг ужасно захотелось сбежать. Спуститься по лестнице, выйти на улицу, и пусть ее обнаружит кто-нибудь другой, пусть другие моют ее и наблюдают, как она умирает. Почему я должен это делать? Я — эгоист, думал он. Почему мне приходится быть добрым и хорошим?

Спустя несколько минут один из них вернулся с известием:

— Едут! Карета едет!

Он тяжело вздохнул: эта брезгливость к ее предсмертным мукам проникла в его тело и душу со вдохом, а с выдохом исчезла навсегда. Дальше он действовал быстро и без раздумий. Ему нужно было спуститься вниз за новыми салфетками и полотенцами, чтобы оттереть приставшие к ягодицам Маргарет экскременты. Ноющие бедро и спина напомнили ему, что бежать не стоит. Заскочив на кухню за мусорными пакетами, он подошел к шкафу с бельем. Маргарет испачкала последнее чистое покрывало. Он нашел на верхней полке легкое хлопковое одеяло. Затем он заметил, что дверь в комнату Макса закрыта. Значит, тот все-таки вернулся домой. Поссорился с подружкой? Энрике уже не мог поделиться этим с Маргарет — первая из многих вещей, касающихся их детей, которую они уже не смогут обсудить. У Ребекки было темно. Нужно ее разбудить. Но зачем? Просто так, для компании? Он и сам со всем справится.

— Проклятье!

Но пошел наверх. На этот раз все оказалось гораздо сложнее. Маргарет противилась. Любое прикосновение к коже вызывало болезненную реакцию. Она пыталась увернуться от теплого полотенца, хныкала и уклонялась, когда он пытался снять с нее грязную футболку.

Кот бросился к двери. Через открытые ворота замка была видна карета, запряженная вороными лошадьми с белыми плюмажами на головах. Усталый кучер вяло помахивал хлыстом, на запятках стояли два лакея — над крышей кареты были видны только их головы. Карета замедляла ход, готовясь въезжать на мост через ров.

— Маг, я всего лишь хочу тебя отмыть. Еще чуть-чуть — и тебе снова будет уютно.

Кот кинулся обратно.

Уютно? Невозможно поверить, что он мог сказать такую глупость. Наверное, поэтому многие сиделки по-идиотски сюсюкают — блуждающий во мраке забытья не внемлет доводам разума. Неужели кто-то будет рассказывать умирающему о своих утомительных и безнадежных обязанностях?

— Внимание, всем! Ты тоже, слышишь? Брось дрова. К нам приехал король. Итак, запомните: вы — слуги господина маркиза де Карабаса. Понятно?

Она сопротивлялась, поэтому он провозился дольше, чем в прошлый раз. Ему пришлось взять еще два полотенца, долго вымачивать их в теплой воде, а потом, одной рукой удерживая Маргарет, второй оттирать липкую полузасохшую массу. Он время от времени посматривал на ее лицо, надеясь обнаружить на нем признаки сознания. Но в течение всей процедуры — а она заняла почти двадцать минут — Маргарет не открывала глаз и не отзывалась ни на один из его вопросов. Теперь ее состояние еще сильнее напоминало бред. Только когда он наконец уложил ее, переодетую во все свежее, на чистую простыню под чистое одеяло, она перестала жалобно стонать.

Слуги господина маркиза де Карабаса почесали в затылках, осваиваясь с очередным внезапным поворотом в карьере. Еще утром они были всего лишь потенциальной начинкой для мясного пирога; менее часа назад они поступили на временную службу к какому-то коту; и теперь вот внезапно оказалось, что они — прислуга какого-то маркиза, которого они прежде в глаза не видели. К этому нужно было привыкнуть.

— Ты… Да, вот ты. Иди, найди наверху женщин. Они должны были отыскать чистое белье и одежду. Попроси их найти тебе наряд лакея. Сами тоже пусть оденутся поприличнее, они будут горничные, или служанки, или кто там еще полагается маркизу… А вы двое марш-марш во двор. Будьте пока там, займитесь чем-нибудь. Подметите двор, что ли… Вопросы есть?

Энрике выключил свет, снова лег на матрас и стал ждать, пока его глаза привыкнут к темноте. Он слышал, как шелестят простыни и одеяло Маргарет. Насколько ему удавалось разглядеть, она не выглядела беспокойной. Было почти три часа утра. Он мог бы позвонить доктору Амбиндеру и разбудить его, но что врач может предложить, кроме ативана и торазина? Тогда этим и закончится прощание Энрике: в молчании, с пакетом раствора в руках.

Свежеиспеченный лакей нерешительно поднял руку.

Спустя мгновение он ощутил, как заколотилось сердце — бешеный стук отдавался у него в голове. Кто-то был рядом с ним в темноте.

— А когда у нас день получки?

— Что?! — закричал он и потянулся к этому человеку. Энрике упал с надувного матраса, стукнувшись подбородком о дубовый паркет. Правда, он упал с высоты всего лишь в несколько дюймов. Вскочив, Энрике включил свет.

Рядом с ним никого не было. Тем не менее он все еще не мог отдышаться. Маргарет с закрытыми глазами сидела в постели, протягивая руку вперед, словно к чему-то невидимому. Он сел на кровать и обратился к ней:

II

— Что такое, Маг?

— Богато, богато, — пожевав губами, промолвил король.

Она легла и снова поползла куда-то, как змея. Энрике приподнял одеяло, чтобы проверить, не началась ли опять диарея. Ответ был отрицательным, но от этого было не легче. Он смотрел, как она крутится и вертится. Он приподнял и подвесил ее дренажный пакет, чтобы трубка не перекрутилась от ее движений. Она соскользнула к изножью кровати и снова поползла обратно.

Принцесса прохаживалась вдоль по залу, поджимая розовые губки и недовольно хмыкая. Королевские лакеи вытянулись у входа по стойке «смирно». Король, остановившись в самом центре, осматривался вокруг с королевской неторопливостью.

— Маргарет, ты хочешь пить? — спросил он. Ответа не было. — Маргарет, тебе нужно в ванную? — Молчание. — Маг, ты не спишь? Ты меня слышишь?

— Ага, ничего так, — согласился маркиз. — А что это за штуковина такая над камином?

Она стонала и бормотала что-то нечленораздельное, но это не имело отношения к его вопросам. В полном отчаянии он позвонил в офис Амбиндера. Продиктовав оператору свой номер, он с трубкой в руке наблюдал за причудливым танцем жены на их супружеском ложе. Даже в этой пляске со смертью Маргарет была полна энергии, борясь с непрерывным страданием, в которое превратилась ее жизнь.

Король удивленно воззрился на него.

Амбиндер ответил голосом утопающего, который пытается держать голову над водой. Энрике бесстрастно изложил все, что произошло.

— Сударь, но это же ваш замок! Кому же лучше знать, как не вам?

— Температура? — спросил врач.

— А… Да, точно.

— Она не горячая. По-моему, у нее нет жара. Но, так или иначе, я не могу ее удержать… — И как бы в подтверждение своих слов Энрике пришлось отвлечься, чтобы не дать Маргарет свалиться с кровати. — Кажется, она бредит, — признал он.

— Мы только недавно купили этот замок, сир, — вмешался в разговор Кот. — Буквально на днях.

— Понятно, — сказал Амбиндер и задумчиво промычал: — Гм-ммм…

— Купили?

Энрике не мог ждать.

— Ну, да, — пожал плечами Кот.

— Ввести ей ативан?

— Купили родовой замок? То есть как?

— А торазин не хотите попробовать? — Было слышно, как Амбиндер подавил зевок.

— А как обычно покупают родовые замки? Мы дали бывшему владельцу, хм, немножко… этого… золота, а он собрал чемоданчик и съехал.

— Нет, — твердо ответил Энрике. — Если ативан не успокоит ее, придется дать торазин. Но сначала я хочу попробовать ативан.

— Решительно ничего не понимаю! Как можно взять и купить… Это же замок! Фамильное гнездо!

— Хорошо.

— Ну, должен же и маркиз где-то, хе-хе, гнездиться.

— Если я введу препарат внутривенно, это ее окончательно вырубит, так? Она уже не придет в себя?

— Хе-хе, — повторил эхом маркиз.

Амбиндер казался уже не таким сонным.

— Однако же, должно быть вы, маркиз, и впрямь богаты, если можете себе позволить просто взять и купить… — король обвел руками зал.

— Нет, она уже не здесь. Вы ей не навредите.

Стараниями Кота за какие-то полчаса зал превратился из берлоги людоеда в просто очень старый, основательно потертый временем, но от этого еще более величественный зал старинного замка. Разбитое окно было тщательно прикрыто ветхими шторами, которые теперь слегка колыхались от ветра. В камине полыхал огонь. Лакей неумело расстилал на столе подозрительно пеструю скатерть. Король рассеянно смотрел на него.

«Она уже не здесь». Эти слова эхом звучали в голове Энрике, пока он собирал насос, с помощью которого Маргарет должна была внутривенно получать постоянную дозу ативана, достаточную, чтобы усыпить и держать в бессознательном состоянии здорового человека. Когда все, кроме последнего соединения, было готово, он установил насос размером с портативный кассетный магнитофон на краю кровати. Она сидела с закрытыми глазами, повернув к нему голову.

— А каково же состояние маркиза, если не секрет? Хотя, конечно, у вас нет секретов от вашего короля, не так ли?

— М-м-м… Думаю, около… э-э-э… двухсот.

— Маргарет? — обратился он к ее лицу, обычно такому живому, но теперь совершенно лишенному выражения. — Маргарет, я собираюсь ввести тебе ативан. Мы ведь так с тобой договаривались, да? Он сразу и полностью тебя усыпит. Ты не сможешь говорить и, наверное, не услышишь, что скажу я. Так что это наш послед… — Энрике запнулся. — Это последний раз, когда мы можем поговорить. — сказал он. — Я люблю тебя. — Его саднящие глаза увлажнились. Он боялся, что разрыдается, если произнесет еще хоть слово. Он сделал глубокий вдох. Маргарет не шелохнулась. Ее голова была повернута к нему, но он не верил, что она его слышит. Она слышала иные голоса. Маргарет протянула руку в пустоту, стараясь ухватить что-то невидимое. Когда он дотянулся до ее ладони, она лишь на секунду коснулась его пальцев, а затем убрала руку, будто его присутствие и прикосновения отвлекали ее от истинной цели.

— Двухсот тысяч?

— Я не знаю, слышишь ли ты меня, Маг, но я хочу сказать тебе, что ты — тот человек, благодаря которому я прожил свою жизнь. Я знаю, что, когда был моложе, когда злился или просто был не в настроении, я говорил вещи, которые тебя ранили. Но правда в том, что ты и мальчики — лучшее, что есть в моей жизни, вы — то, ради чего вообще стоило жить. — Какой кошмар, подумал Энрике. Сухие, лишенные чувства слова. Это казалось особенно странным, учитывая, что его переполняли эмоции. Он не мог выразить вообще ничего. Всю жизнь Энрике только и занимался тем, что складывал из чувств слова, но тут язык его сердца вдруг стал банальным и никуда не годным. — Вот и все, — упавшим голосом добавил он. — Спасибо тебе. Спасибо тебе за все.

— М-м-м… — мозг Кота лихорадочно искал ответы на вопросы: «Двести тысяч — это много или мало?» и «О двухстах тысячах чего мы вообще говорим?». Наконец нужные слова нашли путь к его языку:

— Полагаю, сир, около двухсот… э-э-э… миллионов.

Ему хотелось убедить себя, что Маргарет его слышала, но она медленно опустилась на правый бок и вновь начала ползать и извиваться. Энрике нашел трубку от внутривенного входа и присоединил к насосу. Прежде чем включить питание, он попытался обнять Маргарет. На мгновение она затихла, но затем отпихнула его, словно он был просто препятствием, а не живым человеком. Энрике поцеловал ее в губы, но они не отозвались, оставшись безжизненными и холодными.

Если бы в короля ударила молния с ясного неба, он не мог бы выглядеть более потрясенным. Кот немного успокоился.

Встав с кровати, он установил насос на полу и нажал зеленую кнопку пуска. Шкала засветилась и ожила. Он смотрел, как светлая жидкость устремилась наверх, к отверстию в ее груди. Прошло около пяти минут, прежде чем Маргарет прекратила свой змеиный танец.

— Присядьте, сир, — елейным голоском предложил он, указывая на скамью, стоявшую у стола.

Он расправил простыню и одеяло, чтобы Маргарет больше не запуталась в них. Поцеловал ее холодный лоб. Еще через десять минут она совсем затихла: лишь грудь мерно поднималась и опускалась. Итак, он сказал свое жалкое «прощай», а она его не услышала.

Король покачиваясь прошел к столу и тяжело сел, облокотившись на него локтями.



— Бог ты мой, это что… Гобелен?

Он поцеловал ее. Ему вовсе не хотелось вновь столкнуться с катастрофой, к которой приведет поцелуй, но он ничего не мог с собой поделать. Осушив чашку кофе, Маргарет принялась описывать своих подруг:

— Э-э-э…

— И какая тонкая работа! Невероятно… Я мог бы поклясться, ему века три, не меньше!

— Это какое-то Трио Несчастных Дам. Просто до слез смешно, что они так радуются, когда у них что-то не ладится, разве не так? — Она заметила, что на его лице появилось странное выражение — это была смесь страсти и страха, — но неверно его истолковала. — Они ведь нормально себя вели, да? Не достали тебя болтовней о книгах?

— Так и есть, Ваше Величество, — кивнул Кот.

Он поцеловал ее. Сперва она удивилась и замерла, но потом ответила на поцелуй и скользнула в его объятия. Ее губы были теплыми, язык — горячим и влажным, ее руки на его шее — нежными и прохладными. Как же сильно ему хотелось оказаться внутри нее. Б какой-то момент она слегка отстранилась и спросила:

— И вы используете его… Как скатерть?

— Так все-таки, как они?

— Вы необычайно проницательны, Ваше Величество.

— Что они? — пробормотал он, целуя ее хрупкую шею.