— Он готовится. Вот и все. Он выйдет на связь.

– Тогда, будь я проклята, я останусь.

— Не может же он просто взять и уйти.

— Он выйдет на связь. Ты ведь знаешь, на этого человека можно положиться.

– Ладно. Я понимаю. И очень хорошо представляю, что произойдет после моего ухода… – Жюль указал в сторону бутылки виски на кухонной стойке и бонг под креслом. – Это нормальная реакция на то, что вам пришлось пережить. И я считаю, что вы правы: едва ли этот парень вернется. Вы не видели его лицо, вы ненадежный свидетель, и вы не знаете, где находятся Мелисса Спринг и Себастьян Рамирес. Но мы оба можем ошибаться. Он или его приятель не ровен час вернутся. И если так случится, то каковы шансы пьяной девушки, стреляющей из револьвера в первый раз в жизни, победить опытного профессионала?

— У меня дурное предчувствие, — сказал Эверетт.

– Один из трех? – с надеждой спросила Кимми.

— Он готовится. В одно прекрасное утро я подойду к своей машине и увижу его там. Он не меньше нашего хочет, чтобы все получилось.

— Последние несколько недель у меня ощущение, будто что-то не так.

– Измените первую цифру на ноль.

— Все так. Город, время, подготовка. На этого человека можно положиться без сомнений.

Соседка Мелиссы наморщила лоб.

— Я верю в предчувствия.

Ларри положил трубку. Спустился вниз, где за столом сидела Берил с газетой, кофе и ножницами. Газетные листы раскиданы поверх бокалов для вина и обеденных тарелок.

– Вы не можете знать наверняка.

Он больше не обращал внимания на эту ее странность. Она говорила, что посылать друзьям свежие вырезки — весьма благоразумный способ переписки. Можно вырезать тысячу заметок, и каждая что-то говорит о ее чувствах. Он смотрел, как она читает и вырезает. Она сидела в полуочках и решительно орудовала ножницами. Она считала, что это ее собственный способ выражаться. Что не существует более личного и выразительного послания другу, чем заметка об изнасиловании, о сумасшедшем, о взорванном негритянском доме, о буддийском монахе, который сжег себя. Потому что все это говорит о нашей жизни.

– Я знаю абсолютно точно. Однако шансы на то, что вы попадете себе в ногу, отстрелите пару пальцев или убьете соседа, пока будете играть с этой штукой, весьма велики. Я даже готов поставить деньги на то, что я прав.



Бэби Легран стояла на коленях в конце подиума, сомкнув руки за шеей, ударник барабанил в такт движениям ее таза, и одновременно она оглядывала зал клуба, различая фигуры за разноцветными огнями, целые жизни, которые она могла набросать за мгновение. Вот моряки и студенты, как обычно, еще официантка подносит обычные наборы алкашам, девчоночка в тесном наряде, который обтягивает грудь. Бэби пропустила перевязь между ног и медленно обмахнула ею фонарь на сцене. Она оглядела столик, за которым выходные полицейские пили свое уцененное пиво. Она видела, как парень-поденщик фотографирует «Поляроидом» клиентов, которым Джек подарит эти снимки. Вот люди в костюмах и галстуках, по делам в городе, и люди, которые приходят со спутницами потанцевать твист между отделениями. Бренда знает эту причудливую толпу. Ей нравятся молодые полицейские, если у них голубые глаза. Она различает мельчайшее пятно томатной пасты на самом узком галстуке, потому что единственная еда на всей улице — это пицца, которую разогревают в духовке. Тем временем ударник ускоряет ритм, и моряки кричат «давай, давай, давай». Она протаскивает перевязь через дым и пыль, пробегает взглядом по стойке бара, есть ли там нищие, бедолаги и бродяги, которых Джек из жалости приволок с улицы. И элемент азартной игры, или как там ее, торговый автомат и сицилийский элемент, мошенники, застывшие у задней стены клуба. Вот пятисекундный взгляд на «Карусель», и еще туристы из Топеки. Они кричат «давай, давай, давай». Требуют ее одежду. Им нужна шелковая перевязь, которая побывала у нее между ног. Они здесь, чтобы искупаться в плоти девушки-лунатика, девушки, которая просыпается нагая посреди колышущейся толпы. Так всегда кажется Бэби Л. Накатывает такое настроение среди ночи, будто ее заколдовали, и она просыпается в другом сне, обнаженная, где незнакомые мужчины хватаются за ее тело. Знает ли кто-нибудь из них глупую истину? Она хочет быть агентом по недвижимости и возить людей по округе в автомобиле с кузовом, раскрашенным под дерево. Быть преуспевающим риэлтором в зеленом костюме. Но она выгибается под рампой перед публикой, на животе и бедрах выступает пот, кисточки накладок на соски подпрыгивают в такт ударным.

– Похоже, вы сволочь.

Она исполнила свой коронный номер с грудями — одна крутнулась по часовой стрелке, вторая против, — и быстро ушла.

– Так многие говорят.

Затем приняла душ, завернулась в полотенце, села в гримерной и закурила. В эти минуты сигарета казалась абсолютным счастьем.

– Ладно. – Кимми прикончила банку легкого пива и потянулась к револьверу.

Линетт в верхней одежде сидела у соседнего зеркала, погрузившись в журнал «Лук».

— Будь у меня хоть немного ума, — сказала Бренда, — я взяла бы все, что мне причитается, и смоталась бы. У меня дети, семь и четыре года, и я так устаю, что большую часть времени нет сил даже поздороваться.

– Подождите.

Линетт перевернула страницу.

— Знаешь, этот Бобби Кеннеди вполне в моем вкусе, — заявила она. — Бобби мог бы свести меня с ума. У него есть такой жесткий отсвет. Десять минут в его обществе — и крыша у меня поедет.

Молодая женщина остановилась.

— Для меня он ничего не делает.

— Я от него просто в улете.

– Да?

— Это где, Линетт?

– Вы можете дать мне мешочек?

— У него есть этот мелкий сволочизм, но он как бы этого не знает?

– Если вы уйдете.

— Скорее всего, знает, — ответила Бренда. — Его брата я приму когда угодно. Джек был бы лучше в постели. Мне нравятся плечистые любовники. Не люблю я этих дохляков.

— Бобби — атлет.

– По рукам.

— Президент зрелый человек, он может иметь дело с женщинами вроде нас. Правда, я не готова с ним обосноваться.

— Тебе нужна такая же пышная прическа, как у Джеки.

* * *

— Мне нужно не только это.

— У тебя есть сиськи, Бренда.

Пока Беттингер находился в квартире Кимми, наступил день. Шагая по каменной дорожке, детектив содрогнулся, выдохнул пар и поправил рукоять револьвера, торчавшего из кармана его парки, как угроза.

— Сиськи, сиськи. Это моя ахиллесова пята. Слишком много достоинств напоказ. Что означает кучу проблем.

— А чем вообще он занимается, этот генеральный прокурор?

Вскоре он оказался на парковке, где оставил свой желтый хетчбэк.

— Ты что, не знаешь? Он же главный коп.

– Господи Иисусе! – вырвалось у него.

— Главный коп или главный поп?

— Один черт, — сказала Бренда.

На ветровом стекле автомобиля кто-то разбил яйца, которые превратились в ледяную слизь.

В зале началось какое-то волнение. Прозвучали голоса, разбился стакан или бутылка. Линетт перевернула страницу.

Детектив сел в машину, захлопнул дверцу и включил зажигание, стараясь сдержать раздражение, – во всяком случае, эта глупая выходка была не столь опасна, как медвежий капкан. Недовольно покачав головой, он нажал на кнопку быстрого набора номера и поднес трубку к уху.

— А ты веришь этим байкам, будто по точному времени рождения про тебя могут вычислить все?

– Доминик Уильямс, – прозвучал записанный голос, а затем электронная штуковина издала звуковой сигнал.

— Как говорится, чую здесь подвох.

Шум в зале усилился. Такое чувствуешь сквозь стены. Бренда накинула халат, прошла в конец коридора и выглянула в зал. Между баром и входом мелькали руки и тела. Четверо мужчин, и Джек в их числе, толкали парня, который выглядел так, будто причесывался петардами. Оказалось, что Джек хочет спустить парня с лестницы. А остальные пытаются этот беспредел прекратить. Бренда дождалась, когда поденщик выбрался из живого клубка и отошел в сторону, тряся рукой, которую, наверное, ушибли.

– Это Беттингер. Я только что вышел из квартиры Мелиссы Спринг – после весьма интересного разговора с ее соседкой по комнате – и возвращаюсь в участок.

— В чем дело? — спросила она.

Сказав это, Жюль отключил телефон, поправил обогреватель, который гнал прохладный воздух, и зевнул – зевок продолжался не меньше десяти секунд. Солнечный свет проник внутрь автомобиля через призматическую массу разбитых и замерзших яиц и превратился в гнетущую радугу.

— Этот тип как бы ухватил за задницу одну официантку. Ну, тесно так прижался.

В этот момент возле левого бедра полицейского зазвонил мобильник.

— У нас теперь за это убивают?

Беттингер протянул руку, открыл телефон и приложил его к правому уху.

— Вы же знаете, Джек не выносит, когда обижают его девчонок. Он просто беситься начинает.

Джек вырвал парня из рук остальных, и они вдвоем сбежали вниз по узкой лестнице, совсем не соображая, стукаясь о перила, почти вырываясь на улицу.

– Да?

Шумная толпа ринулась следом, колонной по одному. Бренда глубоко затянулась и отправилась обратно, продолжить беседу.

– Я получил твое сообщение. – Голос Доминика показался Жюлю не слишком счастливым.

На улице Джек повалил парня на землю. Затем принялся бить его ногами, причем как-то брезгливо, словно пытался стряхнуть с ботинка собачье дерьмо. Парень откатился и побежал по улице, прорвался сквозь ряд зевак перед соседним клубом, где шло любительское ночное стрип-шоу. Джек рванул за ним, следом пять или шесть посетителей «Карусели». Парень бежал быстрее, но на полпути развернулся и приготовился к драке. Никто не понял, зачем это, и Джек разозлился еще сильнее. Он врезался в парня с разбегу. Столь мощный натиск сбил того с ног. Джек два раза пнул его, парень схватил Джека за лодыжку и в замедленном движении уложил на мостовую. Затем пополз к знаку парковки. Джек, стоя на коленях, ухватил парня за ногу, чтобы не дать добраться до столба. Кто-то попытался разжать его хватку, мягко уговаривая. Парень вырывался, продолжая ползти к знаку. Было ясно, что происходит. Главное — добраться до знака. Двое посетителей бара разняли дерущихся, но Джек два раза пнул парня по ребрам. Тот встал, глядя в сторону. Штаны его были расстегнуты. Джек крепко ударил его по голове через плечи людей, которые разнимали их, парень выскочил на проезжую часть и остановился там, машинам приходилось огибать его. Поправил штаны. Так и стоял посреди потока машин, не глядя на тротуар, где люди тяжело отдувались после бега и потасовки.

Джек направился обратно. Дойдя до группы посетителей соседнего клуба, он принялся пожимать всем руки и раздавать визитки с названием «Карусели» и часами работы. Затем сел в свой белый «олдсмобиль» и поехал проветриться.

– И я очень ценю, что ты перезвонил мне.

Автомобиль Джека являл собой передвижной хламовник. Собаки погрызли сиденья и коврики. Выпотрошили набивку заднего сиденья, так что из него торчали пружины. На стеклах отпечатки собачьих лап. На самом сиденье громоздятся восемь пустых коробок от спиртного. Банки из-под газировки перекатываются по полу при каждом торможении или повороте. На приборной доске лежат две сотни долларов, завернутые в обертку от мяса с пятнами бараньей крови. В бардачке еще «Прелюдии» и шапочка для душа, куча неоплаченных квитанций, записных книжек, несколько презервативов, кастет и программа телевидения.

– У тебя есть что сказать?

Он включил радио и начал искать диск-жокея Скирда-Борода. Чтобы успокоиться, ему нужно слышать знакомый голос.

Он поколесил по центру Далласа. Нечасто приходится вышибать кого-то из парней, которые безобразничают в клубе. Стоит им тебя настолько запугать, считай, твои дни сочтены. Он нащупал в пиджаке револьвер 38-го калибра, засунутый в мешочек для денег Торгового банка вместе с недавней выручкой, тремя тысячами долларов, туго стянутыми розовыми резинками.

– А у тебя? Я начинаю думать, что ты можешь сообщить мне много интересного, и тебе есть над чем задуматься.

Возможно, именно из-за разговора с Джеком Карлински его так разозлил парень, который лапал эту девицу, как ее там, Ему нужно взять эти деньги. Других источников нет. Он по уши в долгах и других неприятностях. Даже будь у него завтра на руках сорок тысяч, и то он не решил бы всех проблем. Ему нужно поднимать свое дело. Им недоволен профсоюз по поводу девочек. И еще этот давнишний вымогатель с Западного побережья, который отказал дать ему ссуду, а теперь и Карлински клонит туда же.

Почти минуту оба молчали.

Значит, пиджак мохеровый. Надо было два купить. На один гадить, другим прикрывать.

Он долго добирался до места, где бросаешь жетон в автомат, и он тебе моет машину Его брат Сэм продал одну из двух своих моек и с интересом поглядывал на эту этого не случится, но всякое бывает. Он пробовал торговать разными вещами с разными братьями, от солонок и перечниц до симпатичных бюстов Рузвельта. Продавал бижутерию, лекарство от подагры и приспособления для сеялок от Чикаго до Сан-Франциско.

– Ты хочешь поговорить? – спросил Уильямс.

Тридцать лет подряд кость у нее в горле.

Скирда-Борода вещал:

– Я хочу послушать, например, историю ублюдков, которые прячут свои секреты, и это приводит к смерти хороших копов. Знаешь такие истории?

— Я знаю, о чем вы думаете. Будто я все сочиняю. Но я не сочиняю. Все, что говорю вам я, — правда. Ребята, мы — настоящие. А теперь вопрос, который останется с вами на ночь. Кто настоящий, а кого подослали записывать? Вы сидите там, в глубине ночи, и слушаете тайком, а почему тайком? Потому что не знаете, кому верить, кроме меня. Мы единственные, кто не из них. Этот маленький радиоприемник — путь к истине. Я не придумываю. В мире есть только две вещи. То, что истинно. И то, что истиннее истины. Нам нужна эта тайная тропа, где мы можем встречаться. Потому что есть Большой «Д» — то есть «Думай как я». Я понятно выражаюсь? Мое послание доходит? Мы — это хитрая маленькая тайна, которую хотят открыть. Думаете, я сочиняю? Нет, не сочиняю. Скирда-Борода говорит вам — ешьте кашу вилкой. Делайте уроки в темноте. Верьте радио больше, чем маме.

И вновь наступило молчание – вероятно, великан-полицейский пытался сдержать гнев или с кем-то советовался.

Джек понятия не имел, о чем говорит этот парень. Он с усилием проглотил свой «Прелюдии». После него перестаешь медлить и делаешь то, что задумал.

Он подъехал к гастроному «Ритц» и припарковался на улице. Открыл багажник и бросил туда мешочек с деньгами и револьвером, иначе потом забудет это сделать. Багажник был слегка переполнен: гантели, гири, летний костюм, банка краски, рулон туалетной бумаги, игрушки и печенье для собак, кобура, туфля для гольфа с долларовой банкнотой внутри и около сотни глянцевых снимков Наездницы Рэнди, которые он привез из Нового Орлеана. Это можно назвать моей жизнью, потому что дома ничуть не чище.

– Может быть, – ответил он наконец.

Он зашел в «Ритц» и заказал дюжину сэндвичей, побольше горчицы и майонеза. С жареным мясом, солониной, ломтиками индейки, языком, соленьями с укропом, резаной капустой, приправами, картофельный салат, черешневая газировка, имбирное пиво и так далее. Попросил, чтобы все приготовили тщательно, потому что сэндвичи направляются в полицейский участок.

– Значит, в твоем черепе не только толокно.

Джек вернулся в машину. Наши копы заслуживают самого лучшего, потому что они рискуют жизнью каждый раз, как выходят за порог Это город убийств. Туфта. Надо не забыть вернуться потом в клуб, забрать таксу Шебу снять кассу и взять шляпу. Он не любил ходить без шляпы, потому что всем сразу видно лысину. Он лечил кожу головы, и вроде помогало, хотя Джек и сомневался.

Он двинулся к зданию полиции и суда. Левое колено пронзила боль, и он задрал штанину. Ничего себе ссадина. Уличная драка так захватывает, что целый час не замечаешь крови. Он ехал с задранной штаниной. Ни одна надежная компания не даст ему денег, потому что он раздает выпивку всякому отребью, приводит с улицы людей и собак. Джек выбрался из машины, опустил штанину и зашел в старую часть здания, пройдя между высокими колоннами.

– Ты намерен и впредь ставить мне подножки?

Он ехал в лифте на третий этаж, держа в руках коробку с едой и напитками и размышляя, что если ничего не предпримет в ближайшее время, бизнес навсегда пойдет в убыток, если вообще куда-то пойдет, если его не превратят в окончательное ничтожество. Выйдя из лифта, он направился по коридору в отдел несовершеннолетних. Кровь затекала в ботинок. Но как только он увидел этих чисто выбритых мужчин в форме, ему захотелось сказать — больше всего в жизни я горжусь тем, что дружу с полицией самого американского города в мире.

– До тех пор, пока не смогу купить себе пару ботинок, сделанных из куска камня.

Раввин много раз повторял ему: «Не будь таким впечатлительным».

Капрал фыркнул в телефон.

– Нам следует сесть рядом и поговорить с глазу на глаз.

– Да. Ты и твой рябой приятель.

В Далласе

– Он там будет.

В полночь Ли Освальд сидел в прачечной, ждал, когда высушится его одежда, и читал Герберта Уэллса. Кроме него там был еще один посетитель — тучный, жуткого вида человек, в туфлях, надрезанных спереди, чтобы его раздутым ногам было посвободнее. Воздух спертый и затхлый. Ли сгорбился над первым томом «Краткого очерка истории» и грыз большой палец. Книга лежала на коленях.

– Я не имел в виду твой член.

Временами он жил отдельно от Марины и малышки Джун.

Пришел ночной дежурный, долговязый негр, и пропел:

— Закрываем, закрываем, все домой.

– Иди ты. Я прекрасно понял, кого ты имел в виду. – Доминик не мог скрыть переполнявшего его яда. – Ну… так где?

В большой красной авоське он нес чьи-то простыни.

Тучный посетитель поднялся и подошел к сушке за своими вещами. Ли читал, согнувшись над книгой, теперь он грыз кулак. Посетитель проковылял к выходу.

– В «Сычуаньском драконе». Буду там через двадцать минут.

Прошло минуты три. Сушка с вещами Ли остановилась. Он сидел, не отрываясь от книги. Он знал, что дежурный сверлит его с дистанции в пятнадцать футов очень пристальным взглядом. Перевернул страницу и дочитал главу, то есть до конца разворота. Читал он медленно, стараясь уловить смысл, голую правду, спрятанную в этих слогах.

– Дай полчаса.

— Слышь, малый! У меня нервы не железные, да?

Греки и персы. Ли поднял взгляд. У дежурного была отвисшая нижняя губа, цвет лица с оттенком ржавчины, россыпь веснушек на скулах, эти болтающиеся руки, и Ли подумал «Япония» прежде, чем всплыло имя или обстоятельства. Через секунду он вспомнил. Бобби Дюпар, его сокамерник на гауптвахте в Ацуги.

– Двадцать минут.

Дюпар не сразу узнал его. Пристально вгляделся, заметил волосы Освальда, поредевшие с левой стороны, где пробор, ввалившиеся щеки, трехдневную щетину, рубашку с разошедшимся швом у воротника; заметил многое, плюс еще четыре года возмужания, эмиграции, трудной жизни. Кролик Оззи. Узнавание отразилось на лице Дюпара сложной гримасой.

Детектив отключил телефон, сложил его и убрал в карман. Иногда Беттингер спрашивал себя: а не стал ли он полицейским ради того, чтобы иметь возможность потешаться над идиотами?

— Я-то больше не разглядываю белых. Так что сразу и не могу определить, с кем конкретно разговариваю.

Они не говорили о Японии. Они обсуждали Западный Даллас, где Бобби жил с сестрой и ее тремя маленькими детьми, в районе с сотнями домов казарменного вида, расположенных между рекой Тринити и бульваром Синглтон. Район называли «жилым парком». Обнесенный забором, изолированный от города, с дырявым водопроводом, проложенным по слякотным газонам. Бобби работал в прачечной шесть дней в неделю, с семи вечера до полуночи. Дважды в неделю ходил на курсы черчения в техническом колледже Крозье в центре города. Иногда работал с полудня до четырех в пекарне, замешивал тесто, заменяя больных или отсутствующих работников. Домой возвращался в одежде, припорошенной белым. Мать его умерла. Отец жил в другой части района. Бобби не знал, где именно. Из окна 52-го автобуса он постоянно видел, как его старик сидит перед авторемонтной мастерской и потягивает пиво из банки. Марки «Большой кот». Бобби понимал, что если подойдет к отцу и поздоровается, тот его не узнает. Заговорит с ним так же, как и с любым другим, начнет вещать о своих беседах с Богом.

Вскоре Жюль уже ехал по дороге на восток. Люди, машины и здания, разрушенные и целые, проносились мимо его яичной лакировки, но усталый водитель видел достаточно, чтобы спокойно ехать дальше. На полпути его лицо вновь взорвал зевок, который длился все то время, что хетчбэк стоял на красном свете.

Таков Западный Даллас. Дым от свинцовых плавильных печей. Прерывистые жизни.

У Бобби теперь росла редкая клочковатая бородка. Глаза утратили тревожный блеск. Он смотрел на Ли, наклонившись, спокойный и неподвижный, медленно кивал, отмечая реплики.

Отчаянно сопротивляясь усталости, от которой слипались глаза, Жюль прибавил скорость и миновал перекресток. Улица неожиданно стала длинной и темной, и из облаков упало тело, женское, обнаженное, очень похожее на тело Алиссы…

Ли рассказал, что ушел в подполье. Он уволился с последней работы, не сказав ни слова. Съехал с последнего места проживания. У него есть почтовый ящик. Его брат не знает, где именно в Далласе он живет. Мать до сих пор считает, что он в Форт-Уорте. С женой они поссорились, и она поселилась у своих друзей. Он работает в фирме графического оформления. Но не упомянул о том, что работа связана с секретностью. Ничего не сказал о Марионе Коллингзе. Тот через Джорджа де Мореншильдта выпытывал у него подробности бесед с органами безопасности СССР. Сам он избегал Коллингза. Избегал почтальонов. Скрывался от федералов. Заполняя любую бумажку, указывал фальшивый адрес. Он рисовал плакаты после работы и отсылал их Социалистической рабочей партии. Шпионский фотоаппарат он прятал в брезентовом мешке на дне шкафа.

Испуганный Беттингер проснулся внутри хетчбэка, стоявшего перед красным светом. Сердце отчаянно стучало у него в голове, в горле и в груди.

Он не рассказал о Марине, о том, как скучает, как она нужна ему, и как его злит то, что он осознает это и пытается подавить — еще одно скрытое чувство, которое он не может подавить.

– Святые угодники!

Никакой Японии. Бобби рассказывал о Юге, о полицейских псах и зажигательных бомбах, интеграции «Старого Миса».[12] Практически каждый день — ролик по телевизору о ярости сегрегационистов, толпы негров — демонстрантов отступают под натиском полиции, их рассеивают на группки поменьше. Демонстрантов бьют по лицу, швыряют в них камни. Кто-то падает, белые парни подскакивают и бьют его ногами. Копы хватают дубинки за оба конца, сильно сгибают Посмотри им в глаза. Посмотри на этих пожарников, что выпрыгивают из фургонов. Они включают шланги, и словно гнев из преисподней отбрасывает всех назад.

Детектив опустил стекла, засунул в ухо наушник и позвонил жене, надеясь, что холодный воздух и приятный разговор позволят ему не спать до конца короткой поездки. Когда он проезжал через перекресток, в трубке зазвучал голос Алиссы:

По всему району стояли самодельные мангалы для барбекю — пятидесятипятигаллонные нефтяные бочки, разрезанные пополам и установленные на металлические ножки вниз дном. Валил дым, из шлангов по телевизору била вода.

Вещи крутились в дюжине сушилок.

– Должно быть, ты ужасно устал.

— Все устроено так, чтобы унизить черных, — сказал Бобби. — Надрывайтесь за гроши, пейте дешевое вино. Вот, что нам уготовано. Знаешь, как у меня, Оззи? Когда я читаю криминальную сводку в газете, то смотрю на фамилии, чтобы понять, белый преступник или черный. Некоторые по фамилии настоящие негры. Я внимательно проверяю. И говорю — давай, браток. Давай, наподдай им. Ведь что у нас есть сильнее ненависти?

— Я не хочу утомлять белого своей способностью страдать, — сказал он. И еще: — Я пытаюсь выучиться ремеслу, чтобы не сойти с ума.

Беттингер проворчал что-то утвердительное.

Они проговорили в прачечной до двух часов ночи. Спустя два вечера они снова беседовали, пока Бобби загружал машинки и складывал вещи для тех, кто отлучился. На следующий день Ли ушел с работы пораньше, они с Бобби встретились в центре, рядом с чертежными курсами, сели на автобус и поехали в Оук-Клифф, где находилась прачечная. Там же обитал и Ли — в районе меблирашек и ржавых остовов машин среди высоких сорняков. Они съели коробку пончиков и поговорили еще. Вечером того же дня Ли прошел шесть кварталов от своей квартиры до прачечной, и они проговорили до закрытия. Говорили о политике, о расах, о Кубе, стиральные машины работали, и поздние посетители бросали охапки вещей в бурлящую пену.

– Есть какие-то новости о выставке в Чикаго? – спросил он затем.

На следующий день им пришла в голову мысль. Над₀ пальнуть в башку генералу Уокеру.



– В два тридцать я встречаюсь с Рубинштейном.

Марина качала маленькую Джун на руках. Он убрал квартиру к ее возвращению. Он был рад ее видеть. Взял дочь и заговорил с ней на придуманном японском, покачивая головой. Все трое рассмеялись.

Он стал изучать расписание автобусов. Номер 36, автобус на Престон-Холлоу, останавливался в полутора кварталах от дома генерала. Он прошел мимо этого дома, который стоял далеко от улицы и совсем рядом с Тёртл-Крик в зарослях тополей и вязов, в глубоком спокойствии. Даже просто пройдясь по этой улице, он почувствовал себя неприкасаемым. Запомнил номер машины у подъездной аллеи и записал в блокнот. В блокноте хранились записи о времени на дорогу, расстояниях, и другие наблюдения.

– Замечательно. Надеюсь, разговор пройдет успешно.

Она спросила, будет ли он теперь учить ее английскому.

– Спасибо.

Он заказал у «Сипорт Трейдерс» револьвер 38-го калибра с укороченным стволом, марки «смит-вессон», известный как двухдюймовый «коммандо». В бланке заказа написал имя «А.Дж. Хайдел» и указал адрес — ящик 2915, Даллас, Техас.

На следующий день он пошел на курсы машинописи. Это было его первое занятие. Он сел в последнем ряду, ни с кем не разговаривал, изучал клавиатуру своей машинки. Китайская грамота. Он вставил лист бумаги, положил пальцы на клавиши, пытаясь понять, почему буквы расположены именно так. Олицетворение его позора. Девять долларов за курсы. Джордж сказал, если он научится печатать, однажды получит хорошую работу.

– Как только ты узнаешь дату открытия выставки, сообщи мне, я возьму пару дней отпуска.

Шел самый конец января 1963 года.

– Обязательно. Думаю, это будет конец марта.

– Хорошо. К тому времени погода уже будет лучше.



Он стоял в темной комнате с другим стажером, Дэйлом Фицке, калекой. У Дэйла один каблук был выше другого. Передвигался он, ритмично покачиваясь, лицо у него было мягкое и чистое, такое гладкое, что он казался двенадцатилетним.

– Наверное. Что на работе?

Они стояли плечом к плечу у проявочных кювет. Люди входили и выходили, протискиваясь за их спинами. В тусклом красном свете комната казалась радиоактивной.

— Что ты за человек? — спросил Дэйл. — Я вот в семье что-то вроде отщепенца. Они наконец перестали ждать чего-то великого.

– Очень напряженно. Возможно, я не сумею сегодня добраться до дома. – Жюль понимал, что если в самое ближайшее время не сможет хорошенько выспаться, то не сумеет доехать до Стоунсбурга.

— А чего они ждут?

– У тебя происходит что-то серьезное?

— Они затаили дыхание, в сексуальном смысле. Что тебе больше всего нравится в темных комнатах? Такой была комната у меня, когда я в детстве болел. Детские болезни — это лучшие времена. У меня всегда была высоченная температура. А как тебе в этой компании?

— Мне здесь нравится. Интересная работа, по сравнению с некоторыми.

– Да, кое-что. – Беттингер надеялся, что когда Алисса узнает о Стэнли и Джанетто, то увидит также и фотографии задержанных убийц.

— Просто у меня такое чувство, что всякие разные задания — не единственное, что происходит здесь. Вот например. Хочешь услышать пример?

— Какой? — спросил Ли.

— Мне говорят, что нельзя подходить к рабочим столам наборщиков. Запрещено. Не подглядывать.

— Можно и подглядеть. Никто ничего не скажет. Я все время смотрю.

— Я тоже, — ответил Дэйл, голос его сорвался. — Я скажу тебе, что видел, если ты скажешь.

– Береги себя. – Художница знала, что не следует спрашивать о подробностях, если муж ничего не рассказывает сам. – Пожалуйста, не делай из этого привычки – не возвращаться домой.

— У них списки названий для военно-картографической службы.

— Каких названий?

– Даже не подумаю.

— Местности.

— Это я тоже видел. Они набирают эти названия на трехдюймовых полосках бумаги.

– Ты слишком перегружаешь себя.

— Некоторые написаны кириллицей. По-русски, насколько я знаю. Для карт советских мишеней.

Они говорили шепотом.

Детектив сделал глубокий вдох через нос и почувствовал присутствие мокроты.

— Знаешь, что я слышал? — сказал Дэйл. — Только обещай никому не говорить. Эти карты сделаны по фотографиям. Эти фотографии засекречены. Их снимает «У-2».

Красный свет стал зловещим неоновым румянцем.

– Ты права.

— Здорово, что я это знаю, да? Люблю поговорить с кем-нибудь об интересных вещах. Ну, там, ты расскажешь мне, я — тебе. «У-2». Когда я услышал обо всем этом деле, при Эйзенхауэре еще, то подумал, что говорят «ты тоже», как будто «я тоже» тоже есть.[13]

– Конечно, я права. И поешь чего-нибудь – с витаминными добавками. Может быть, чего-то иммуноукрепляющего.

Была суббота, им платили в полтора раза больше. Ли всегда старался записываться на субботу, потому что знал — с этой работой можно попрощаться с той минуты, как Марион Коллингз замолвит за него слово.

— Тебе тут люди нравятся? — спросил Дэйл. — Я видел, как ты читал русский журнал. Так вот, скажу тебе пару слов. Эти люди хорошо к тебе относятся до поры до времени. Не то чтобы важно, что ты там читаешь. Помнишь, как в детстве лежал под одеялом, потел? Жар — это тайна. Как падение в дыру, куда никому больше не добраться, зато там нет страха и боли, потому что ты не чувствуешь себя собой. Люблю валяться в поту.

– Я приму иммуноукрепляющее. – Беттингер направил машину на улицу с четырехполосным движением. – Добавки приводят лишь к тому, что витамины оказываются в канализации.

– В дополнительных витаминах нет никакого вреда.

— Мне делали операцию на ухе, когда я был маленьким. До сих пор помню, что мне снилось под наркозом.

— А мне четыре раза делали операцию! Я обожал отключаться!

– Паразиты в Виктори выглядят вполне здоровыми.

Дэйл жестикулировал в красном сиянии, жидкость капала с рук в кювету.

— Что у тебя в голове, Ли? Однажды моя мать сказала обо мне: «Он никогда не станет умным, Том». Том — это мой брат. Я говорил это за ужином сотню тысяч раз.

– И постарайся не заснуть.

Загадочный «У-2». Он преследовал Ли от Японии до России, теперь и здесь, в Далласе. Вспомнилось его приземление, как легко он опускался, почти как перышко, подчиняясь ветру, носимый ветром. Так показалось. И голос пилота доносился обрывками, через треск и шипение дырявого динамика. Иногда на грани зыбкого сна он слышал этот голос.

– Ладно. – Справа появилась реклама «Сычуаньского дракона», и Жюль включил указатель поворота. – Я собираюсь встретиться с идиотами.

— Я буду слушать, и ты будешь слушать, — сказал Дэйл Фицке. — Потом встретимся здесь и поговорим еще.

– Если они не расскажут то, что ты хочешь знать, я разрешаю тебе быть с ними жестким.



Курсы машинописи проводились в Крозье, том же колледже, где Дюпар учился черчению. Они встречались в пустом классе, когда удавалось выбрать время. Говорили о стратегии и философии, поджидая, когда по почте пришлют револьвер.

– Благодарю.

— Ты думаешь, этот Уокер поселился в Далласе случайно? — произнес Бобби. — Черта с два, парень. Он здесь потому, что злоба и ненависть тоже здесь. Он придумал этот город.

— Читал газету? Он уезжает, у него выступления в двадцати девяти городах. До апреля не вернется.

– И аналогичное разрешение, если я буду спать, когда ты вернешься домой… – Грязный смех вырвался из глотки старика в груди Алиссы. – Ты получаешь разрешение быть грубым.

— Что у него? Лекция «Убей ниггера»?

— Операция «Полночная прогулка». Угроза коммунизма здесь и за рубежом. Все будет только о Кубе. Он любит говорить о Кубе. Если придется ждать до апреля, то пусть хотя бы не зря. Давай отловим его семнадцатого. Вторая годовщина залива Свиней.

– Тогда жди.

— Кто стреляет?

— Я, — ответил Освальд.

– В целях доведения до оргазма, – уточнила жена полицейского.

— Ты так уверен?

— Я буду стрелять.

– Задание принято.

— Надо посмотреть, нет ли занятий семнадцатого.

— То есть?

Старик захихикал.

— Не знаю, захочу ли я пропускать урок.

— Мне нужен помощник, Бобби. Это же не просто взять и стрельнуть. Дом так расположен. И там переулок. Может, нам понадобится машина.

Беттингер спрятал револьвер Кимми под пассажирским сиденьем и сменил полосу.

— Машину я могу достать. В любой момент могу попросить. Насчет надежного хода не поручусь. Короче, мы уложим его. Этот человек должен отведать крови.

– Я тебя люблю, – сказал он в трубку.

— В русском языке есть выражение, которым называют убийство с пролитием крови. «Мокрые дела». Как убили Троцкого ледорубом.

— Так мы с ним и поступим, — сказал Бобби.

– И я тебя. Пока.



Они переехали на Нили-стрит, в другую меблированную квартиру неподалеку. Две комнаты в каркасном доме с бетонным крыльцом и балконом с покосившимися столбиками. Можно было выставлять наружу цветочные горшки и притворяться, будто они в Минске. Имелась маленькая дополнительная каморка размером со встроенный шкаф, где Ли мог работать над своими заметками, хранить почту и другие бумаги.

– Пока.

Пожитки они перевозили в Джуниной коляске. Пришлось сделать пять или шесть ходок. Посуда, детские вещи, письма из России. Последний раз Ли ходил один, надев на себя большую часть одежды, чтобы больше не таскаться.

В каморку можно было войти из гостиной или по лестнице снаружи. Обе двери запирались изнутри. Похоже на герметичный отсек, с одной стороны часть квартиры, с другой — нет. Он нарек ее кабинетом. Втиснул туда столик, стул и принялся работать над своими записями, готовясь к убийству генерала.

Детектив притормозил и свернул на парковку ресторана, где увидел своего напарника, одетого в серое. Доминик стоял, опираясь на свою роскошную серебристую машину, и пил из стаканчика. Он поднял голову, заметил хетчбэк и выплеснул напиток в урну. Горячий кофе растекся по лежащей там замерзшей лапше, и та треснула.

Он начал фотографировать дом Уокера. У него был ящичный фотоаппарат, который он брал с собой в бумажном пакете на автобус туда и обратно. Он снимал решетчатую ограду за домом, переулок, тянувшийся от парковки у мормонской церкви до Эвондэйл-стрит. Сделал несколько снимков рельсов, где можно спрятать револьвер, если понадобится.

Есть целый мир внутри мира.

Задняя дверца серебристого автомобиля распахнулась, и из него, застегивая пиджак тщательно выглаженного синего костюма, выбрался Тэкли. Когда они с бывшим напарником вошли в ресторан, хетчбэк занял место на парковке.

Он подробно записал расположение окон в задней части дома. Изучил карты Далласа. Сделал последние штрихи в поддельных документах, над которыми долго работал. Когда на почту пришел револьвер Хайдела, у него было удостоверение личности Хайдела, чтобы забрать посылку. Документы он напечатал на своей машинке на курсах.

Хорошо, что Дюпар прикрывает тылы. Втоптанный в грязь Дюпар — движущая сила истории, плотная прибрежная полоса на пути крайне правой волны.

Размышляя о мертвых полицейских и об утке по-пекински, Беттингер оставил свою машину и вошел в «Сычуаньский дракон». В теплом воздухе ресторана пахло чесноком, уксусом и арахисом. В зале находилась всего дюжина посетителей. За угловым столиком, где Элейн Джеймс ела в последний раз, устроились Доминик и Эдвард Тэкли.

Он снова подписался «Хайдел», когда 12 марта отсылал бланк на сумму 21 доллар 45 центов в «Спорттовары Кляйна», в Чикаго: он заказал 6,5-мм итальянскую боевую винтовку, «маннлихер-каркано», с четырехкратным оптическим прицелом.

На безлюдные улицы падал дождь.

Тут же материализовался и Гарольд Чжан.

Как он чувствовал судьбу, запершись в крошечной комнате, создавая образ, паутину связей. Это была его вторая жизнь, тайный мир за пределами трех измерений.

Он сходил в оружейный магазин и купил обойму, которая подойдет «маннлихеру», чтобы можно было сделать семь выстрелов, прежде чем перезарядить.

– Вы с ними?

Улицы, мокрые от дождя. Он ходил в прачечную и возбужденно обсуждал с Дюпаром технику дальнобойного выстрела с учетом расположения дома и парка. Затем возвращался к себе в кабинет, и никто не замечал, что его вообще не было.

– Вроде того.



Беттингер зашагал к сидевшим за столиком копам, положил руку на спинку стула напротив, отодвинул его, спокойно сел и потянулся к чайнику.

Он стоял в гостиной босиком, в пижаме, и играл с затвором. Дернул рукоятку, сдвинул назад, затем вперед, опустил рукоятку. Поднял рукоятку, сдвинул назад, вперед, опустил. Повернулся к зеркалу над диваном. Поднял рукоятку, сдвинул назад, вперед, опустил.

Марина ушла в магазин. Джуни сидела на высоком детском стульчике у окна и катала стеклянный шарик по столику.

– Нам нет необходимости превращать это в трапезу, – сказал Уильямс.



– Я намерен поесть. – Детектив наполнил чашку, поднес ее к губам и вдохнул горячий пар.

За домом находился двор, маленький и грязный, где росли два куста форзиции. Веревка для белья тянулась параллельно забору, и Марина вешала там пеленки. Жильцов с нижнего этажа не было дома.

Прошло десять минут. Ли спустился по наружной деревянной лестнице. В одной руке он нес винтовку, в другой — два магазина. На нем была черная футболка с коротким рукавом и темные твидовые штаны. Револьвер примостился у бедра.

Тэкли молча пялился на него. Пятнистая кожа превращала его лицо в карту с розовыми океанами и белыми островами. Посреди этой пористой местности находились два холодных голубых бассейна.

Марина смотрела, как он прислонил винтовку к лестнице и снова поднялся. Через несколько мгновений он вернулся со своим ящичным фотоаппаратом «Империал Рефлекс», купленным по дешевке в Японии.

— Зачем тебе это? — спросила она. — Вдруг соседи увидят?

– И пока я ем, – продолжил Жюль, – вы, парни, будете говорить. Развлечете меня.

— Это для Джуни, на память.

— Зачем ей фотография отца с ружьем? Я не умею снимать.

Мужчина с пегой кожей сделал движение левой рукой. Над столом протянулись тени – появились Перри и Хуан.

— Нужно держать его на поясе.

— Никогда в жизни не фотографировала.

Беттингер посмотрел на новую пару копов.

— Неважно. Я хочу, чтобы у тебя сохранился снимок для моей дочурки.

— И весь в черном. Ты с ума сошел, Ли? На кого ты охотишься со своим ружьем? На силы зла? Смех один. Глупости. Кому это надо? Ты просто рисуешься.

– Рад, что вы сумели выбраться.

Он позировал в углу двора, винтовка в правой руке, дулом вверх, приклад упирается в пояс, всего в нескольких дюймах от револьвера в кобуре. Журналы «Активист» и «Рабочий» ой держит веером в левой руке, как игральные карты.