— А знаешь, все это время мы с тобой были вместе. Плыли на теплоходе «Франс». Совершили то самое кругосветное путешествие, о котором ты так мечтала. Было чудесно. А теперь остается лишь отправиться в него на самом деле.
— Ну, конечно, еще бы, — сказала Анжела и на ее дрожащих губах появилась улыбка. Выглядела она ужасно, ее лицо показалось мне исхудавшим и бледным, под глазами темные круги. Доктор Жубер позже рассказал мне, что Анжела в течение этих десяти суток сначала вообще не уходила из больницы, а потом уходила лишь на несколько часов. Все остальное время она днем и ночью находилась где-то поблизости от меня, хотя ее много раз пытались прогнать. Ночью она спала на скамье в коридоре перед палатой интенсивной терапии. Наконец для нее освободили комнатку ночной медсестры, где была нормальная кровать. Но она спала не больше часа в сутки, сказал мне доктор Жубер, потом вставала и шла к большому стеклу в двери моей палаты. Там она часами стояла неподвижно, с застывшим лицом, и смотрела на меня, лежавшего без сознания, медленно и тяжко возвращавшегося из сверкающей и блаженно-счастливой смерти к темной и непредсказуемой жизни.
2
В этот день ко мне в палату пришел главный врач, а также хирурги и члены бригады кардиологов-реаниматоров, в том числе и доктор Жубер. Меня обследовали в высшей степени основательно и в то же время осторожно. В результате все пришли к выводу, что самое страшное позади, хотя с кровообращением было не все еще в порядке и постоянно возникала опасность очередного коллапса.
— Мадам, — сказал главный врач, — может оставаться здесь, это пойдет вам только на пользу.
— Спасибо, — только и могла выговорить Анжела, в присутствии которой это было сказано.
— Мне нужно срочно кое с кем переговорить, — подал свой голос я, ибо теперь, вернувшись к реальности, я хотел немедленно кое-что предпринять.
— Исключено, — отрезал главный врач. — Да знаете ли вы, какое чудо, что вы вообще еще живы? Девяносто процентов случаев, аналогичных вашему, кончаются летальным исходом. Нет-нет, пока никаких переговоров. Кстати, ко мне уже приходили двое, желавшие непременно поговорить с вами. Я им объяснил, что это совершенно невозможно.
— Кто были эти люди?
— Некая мадам Хельман и нотариус по фамилии Либелэ.
— Мне действительно необходимо срочно увидеться с ними.
— А я запрещаю вам видеться с кем-либо, покуда ваше кровообращение не придет в норму. Возможно, через недельку смогу вам это разрешить. То же самое я сказал и тем людям.
— Когда?
— Ну вот перед тем, как прийти к вам. Они приходили ежедневно. Что им от вас нужно?
— Ах, это наше частное дело. Ведь вы наверное знаете, кто я и зачем приехал в Канны? — Он кивнул. — Ну, оба эти лица, разумеется, озабочены состоянием моего здоровья.
— Я им скажу, что вы — с учетом всех обстоятельств — чувствуете себя довольно прилично. Это должно их успокоить на первое время.
— Я думаю, это их чрезвычайно успокоит, — сказал я. — И я сердечно благодарю всех вас, дамы и господа, за те неимоверные усилия и за тот высокий профессионализм, который вы показали, вернув меня к жизни.
Сказать-то я все это сказал, но отнюдь не был так уж уверен, что говорю то, что думаю. На меня вдруг навалилась чудовищная слабость, и в следующую минуту я провалился в сон. Помню только, что снились мне храмы. Множество храмов с целым сонмом богов из слоновой кости. Все боги были многорукие.
3
В понедельник, 22-го июля, на шестнадцатый день лечения состояние мое настолько улучшилось, что главный врач разрешил краткие посещения. Когда я говорю «главный врач», я имею в виду профессора Анри Брие, заведующего хирургическим отделением, который меня и оперировал. Больница Бруссаи — это я знал еще со времени моего первого пребывания здесь — очень большое и современное лечебное учреждение с множеством отделений.
Анжела была подле меня, когда меня пришли навестить Руссель, Лакросс и Тильман. Она немного отдохнула, поспала несколько ночей, но все еще была очень бледна, и темные круги под глазами еще не исчезли. Она молча сидела на своей кровати и слушала нашу беседу. Им разрешили говорить со мной всего пять минут. Конечно, они первым делом спросили, догадываюсь ли я, кто и по каким мотивам совершил на меня это покушение. О его обстоятельствах им уже рассказала Анжела.
— Понятия не имею, — ответил им я. И подумал: «Я все-таки победил. И остался живым.» А теперь хочу пожить спокойно, в богатстве и безопасности. — Даже не знаю, что и думать, — сказал я. А Лакросс спросил, полупросительно, полусердито вглядываясь мне в глаза:
— Вы ничего от нас не скрываете?
— Что мне скрывать?
— Должна же быть какая-то причина, чтобы попытаться вас убрать. Вы должны представлять какую-то опасность для этих… для этих людей. Вы до чего-то докопались? Вы дали знать этим людям, что вы до чего-то докопались?
Он был чертовски близок к истине.
— С чего вы взяли, — небрежно обронил я. — Ничего я не узнал. Ничегошеньки. Может, вы помните, что однажды кто-то перекусил тормозную трубку в машине мадам Дельпьер и мы с ней чуть не утонули по милости этих умельцев. То была первая попытка. Но и тогда я не понимал, чего они добиваются.
— Мы, конечно, связались с вашей фирмой, — сказал Руссель.
В этом уже таилась угроза.
— Разумеется, — сказал я.
— И нам сообщили, что вас отстранили от участия в данном расследовании, более того, что вас вообще освободили от дальнейшей работы.
Я кратко изобразил смех — смеяться мне было больно. А потом подумал, что если Руссель и Лакросс будут и дальше доискиваться, то все дело непременно выплывет наружу, и что пожалуй лучше будет мне самому открыться — да и перед Анжелой нельзя было больше лгать.
— Я должен сообщить вам куда более важные вещи, господа. Моя фирма держалась излишне скрытно.
— Почему?
— Я не только отстранен от расследования этого дела, я вообще больше не работаю в компании «Глобаль».
— Роберт! — Анжела вскочила и подошла к моей кровати.
— Успокойся, дорогая моя. Я как раз собирался тебе все рассказать. Нет причин волноваться.
— Что это значит — я больше не работаю в компании «Глобаль»? — спросил Тильман. — Вас что — уволили?
— Да, — сказал я спокойно, посмотрел пристально в его серьезные глаза и подумал, что этот человек видел насквозь и меня и всю мою игру. — Вернее, не уволили. Нашли другой способ: досрочное предоставление пенсии — ввиду моей многолетней добросовестной службы и больших заслуг перед фирмой.
— Но что это значит — досрочное предоставление пенсии, Роберт! Это все из-за ноги? Прошу тебя, скажи же! — Анжела протиснулась ко мне и склонилась надо мной. Ее глаза стали еще больше от ужаса.
— Совсем не из-за ноги, нога тут ни при чем. Это был лишь повод, лицемерное милосердие.
— Что с вашей ногой? — спросил Руссель.
— Да ничего. Так, легкое нарушение кровообращения. Там у нас в Дюссельдорфе доверенный врач фирмы — большой придира и дока в своем деле. И все его диагнозы «Глобаль» воспринимает всерьез. Но в действительности я уволен вовсе не из-за ноги, которую кстати и здесь уже однажды обследовали — спросите доктора Жубера, — а из-за моих отношений с мадам Дельпьер. Благородные люди, с которыми мы тут имеем дело, и во главе всех, полагаю, Бриллиантовая Хильда, приставили моей фирме нож к горлу, довели до ее сведения нашу связь и заявили, что заклеймят «Глобаль» во всем мире как несерьезную фирму, если меня не уволят — и если не заплатят страховку. Мне жаль, господа, что я не сказал вам правду при нашей последней встрече. Не сказал всю правду. Поскольку «Глобаль», конечно же, продолжает расследовать это дело, хотя страховка и выплачена. Им нужно было только убрать меня с дороги. А я хотел как можно дольше участвовать в этой игре, поэтому и лгал.
— Роберт, ты потерял работу из-за наших отношений? Из-за меня? И ни слова не сказал мне об этом? Наоборот, ты рассказал мне, что твой шеф должен прислать к ресторану «Эден Рок» человека, который передаст тебе большую сумму денег для оплаты информантов! — вне себя выпалила Анжела. Ну вот все и выплыло.
4
Можно было ожидать, что когда-нибудь все выплывет, причем уже скоро. После выкрика Анжелы в белой комнате воцарилась долгая тишина, — спокойно можно было бы досчитать до семи. Первым заговорил Тильман — как всегда, тихо и деликатно.
— Это верно, мсье Лукас?
Я кивнул.
— Вы сказали ей правду?
Я отрицательно мотнул головой.
— Роберт! — в отчаянии завопила Анжела.
Я-то надеялся, что она никогда ничего не узнает.
— Прости меня, — сказал я.
— А почему вы солгали мадам Дельпьер?
— Потому что не хотел обеспокоить ее правдой.
— Так в чем же правда, мсье Лукас? — напрямую спросил Лакросс.
В полуприкрытую дверь просунулась голова медсестры.
— Господа, вам пора уходить, пять минут прошли.
— Сейчас, сестричка. Еще две минутки, — просительно обернулся к ней Руссель.
— Хорошо, максимум две минуты. После этого зову доктора, — сказала медсестра и исчезла.
— В чем же правда, мсье Лукас! — уже требовательно прозвучал голос Лакросса.
— А правда в том, что еще четвертого июля, после празднования Дня независимости, меня позвали к телефону в игральном зале. Ты ничего не заметила, Анжела, потому что была занята игрой.
— Кто вам звонил? — спросил Руссель.
— Какой-то мужчина. Мне незнакомый.
— Разумеется, — вставил Руссель.
— Спокойно, — осадил его Тильман. — Продолжайте, мсье Лукас.
— Этот мужчина сказал мне, что есть люди, которые готовы хорошо заплатить, очень хорошо заплатить, если я перестану заниматься делом Хельмана.
— Значит, этот человек, видимо, не знал о вашем увольнении и выходе на пенсию?
— Видимо, не знал. О таких вещах в «Глобаль» не принято трезвонить.
— Сколько они готовы заплатить?
— Один миллион. Новых франков.
— Это может значить только одно: вы нашли некий материал, представляющие для кого-то жизненную угрозу!
— Может быть.
— Что? — вскипел Лакросс.
— Я просто не знаю. Но в моем положении надо брать, коли дают, разве я не прав? Кроме того, очень интересно было посмотреть на того, кто принесет деньги. Я надеялся сделать какое-то открытие.
— Роберт, Роберт, даже мне ты не сказал правды, — выдавила Анжела.
— Да, даже тебе не сказал. Тот человек потребовал, чтобы я молчал. Это было условием. И чтобы пришел без полицейских. Но я мог назначить место и время встречи. А поскольку перед самым звонком наш друг Трабо пригласил нас покататься на яхте шестого июля, то я и назначил местом встречи «Эден Рок». Тот согласился. Я был на месте вовремя. Он немного опоздал. И выстрелил в меня с опозданием.
— Вы, разумеется, не видели стрелявшего, — заметил Руссель.
— Разумеется.
— И денег, разумеется, не получили.
— Разумеется, не получил.
Вновь воцарилось молчание.
— Я вам не верю, — наконец сказал Лакросс.
— Я тоже, — поддержал его Руссель. Оба сказали это весьма по-дружески.
— А я вам верю, — заявил Тильман и как-то странно взглянул на меня.
— Я тоже верю тебе, — сказала Анжела. — Хотя так страшно то, что ты рассказываешь… Из-за меня уволили… И потом — ты мне не доверял…
— Да ведь я только перепугал бы тебя насмерть! А я в самом деле верил, что встречу человека, который передаст мне деньги. И попросил Клода Трабо сфотографировать меня и этого парня. — Ну вот, подумал я, по крайней мере хоть что-то может быть подтверждено. — И конечно я сейчас же связался бы с вами, если бы у меня в руках оказался хотя бы намек на новый след, хотя бы малейшее подозрение. — Опять сплошная ложь.
— Вот-вот, вы в самом деле тотчас связались бы с нами? — в лоб спросил меня Руссель.
— Само собой разумеется! Вы что — думаете, я с этими людьми — одна шайка-лейка?
— Спокойно, спокойно, вам необходим покой, мсье Лукас, — вмешался Тильман. — Никто ничего такого не думает. Я убежден, что вы любые новые данные тотчас сообщили бы нам.
— Благодарю, — только и сказал я.
— С данной минуты мсье Лукас находится под защитой полиции, — сказал Тильман, обращаясь к Русселю и Лакроссу. — Дверь его палаты будет охраняться круглосуточно. Каждому посетителю придется предъявить удостоверение личности и дать себя обыскать на предмет наличия оружия. Вполне возможно, что эти люди вообразили, будто мсье Лукас обладает какими-то разоблачительными материалами, очень опасными для них, которых у него на самом деле нет или же о наличии которых он не подозревает.
Лакросс и Руссель промолчали.
— Все поняли, что я сказал? — спросил Тильман.
— Как не понять, — пробормотал Руссель. — Под защитой полиции. С данной минуты. И на сколько дней?
— На очень долго, — отрезал Тильман.
Дверь распахнулась, и в палату вошли та медсестра, что уже заглядывала раньше, и палатный врач. Врач сердито сказал:
— Господа, я вынужден просить вас немедленно покинуть помещение. Мсье Лукас еще очень слаб.
Все тотчас ушли. И каждый пожал мне руку. Тильман подбадривающе улыбнулся. Двое других ушли с каменными лицами. Когда мы с Анжелой остались одни, она сказала, запинаясь на каждом слове:
— Роберт, ты солгал мне… Хорошо, я все понимаю… Не хотел меня встревожить… Но в какой тревоге я пребываю теперь? Боже, как ужасно сознавать, что те думают, будто тебе что-то такое известно, и поэтому хотели тебя убить, но у них не получилось! Ведь они по-прежнему будут так думать и никогда не перестанут! И ты все время будешь подвергаться смертельной опасности!
— Но ведь это было очевидно еще в ту ночь после «Тету», когда мы с машиной свалились в море.
— Да, это так… Но от этого не становится легче… Они будут пытаться все вновь и вновь…
— Не думаю, — сказал я. — Если с ними ничего не случится, они сообразят, что ошиблись и что я в самом деле ничего не знаю. Потому что теперь-то я бы уже все сказал, Анжела! Ты не веришь, что теперь я бы все сказал?
Она молча глядела на меня.
— Анжела! Я спрашиваю: ты не веришь, что теперь я бы все сказал?
— Думаю, теперь бы сказал, — прошептала она едва слышно. — Я могу лишь молить Бога, чтобы ты ничего не знал и чтобы они сообразили, что это так.
— Они сообразят, можешь быть спокойна, — сказал я.
Это было все, чем я мог ее утешить, все остальное я должен был держать от нее в секрете.
— Тебя уволили, потому что мы любим друг друга?
— Да.
— Какой ужас!
— Какое счастье!
— Счастье — почему счастье?
— Я получу большую пенсию, Анжела. А кроме того — разве ты все еще не поняла?
— Чего?
— Что я теперь всегда могу быть с тобой!
Она посмотрела на меня долгим взглядом, потом склонилась над моей левой рукой, лежавшей на одеяле, и покрыла ее множеством нежных поцелуев.
— Со мной… всегда со мной… Отныне мы всегда будем вместе… Навеки!
5
Час спустя полицейский встал на пост перед дверью в мою палату. С той минуты меня охраняли круглосуточно. Полицейские сменяли друг друга каждые шесть часов. Анжелу это очень успокоило, и в последовавшие дни она частенько оставляла меня на длительное время, чтобы разделаться с делами, которые невозможно было больше откладывать. В среду, 26-го июля, она отправилась наконец в парикмахерскую, где не была уже несколько недель. Она сказала, что привести в порядок голову просто необходимо, а то у нее уже такой неряшливый вид. Она не хочет больше ни дня показываться мне в таком виде, а то я ее еще разлюблю. К этому времени мы с ней знали уже в лицо всех полицейских, которые охраняли меня, а иногда и заглядывали в палату. Все они были как на подбор милые и приятные парни, и Анжела наказала тому, кто в тот день заступил на пост во вторую половину дня, охранять и защищать меня особенно бдительно.
Анжела ушла вскоре после четырех часов. В половине пятого в палату заглянул дежурный полицейский и сказал:
— К вам посетители, мсье Лукас. Мадам Хельман и мсье Либелэ. Разрешение врача получено. Я обыскал мсье, медсестра — мадам. — Наконец-то, подумал я. — Мадам Хельман хотелось бы сначала поговорить с вами наедине.
— Пожалуйста, — сказал я.
Тут в дверях появилась Бриллиантовая Хильда — без драгоценностей, небрежно подкрашенная, в дорогом летнем платье из белого шелка. В ее розовых глазках светился нескрываемый страх. Я указал на стул, она подтащила его к кровати и села вплотную ко мне.
— Тут нас могут услышать? Я имею в виду микрофоны и так далее…
— Не знаю, фрау Хельман, — сказал я. — Однако не думаю.
— А если все же?
— Вам придется рискнуть.
— Я буду говорить шепотом.
— Вот этого я бы делать не стал, — сказал я. — Полицейский знает ваше имя. И если микрофоны все-таки имеются…
— В том-то все и дело! — грубо вырвалось у нее.
— Не то, — сказал я.
— Что «не то»?
— Не тот тон. Я этот тон терпеть не могу, фрау Хельман.
— Простите, пожалуйста, господин Лукас.
— Нет тут никаких микрофонов, — сказал я и подумал: «Надеюсь». — Итак, выкладывайте, что вы собирались мне сказать?
Непривычное это было зрелище: Бриллиантовая Хильда — и вдруг одетая и не в кровати.
— Я уже сто раз пыталась поговорить с вами, но…
— Знаю. Что именно вы хотите мне сказать?
— Что это были не мы. Никто из нас не давал такого задания исполнителю. — Она говорила, торопясь и захлебываясь словами. — Что мы все были в совершенном отчаянии, когда узнали о покушении. Верьте мне, господин Лукас! Вы обязательно поверите мне! Я пришла к вам от имени… всех остальных. Я взялась за это, хотя знаю, как унизительна и, главное, как опасна моя миссия. Но вы должны мне поверить: мы не несем ответственности за это покушение на убийство! Мы надеемся, что вы скоро выздоровеете и будете жить долго-долго… Не смейтесь!
— Не могу удержаться, — еле выдавил я. От распиравшего меня смеха у меня даже слезы полились из глаз. — Мне уже ясно, что вы пришли пожелать мне скорейшего выздоровления и долгих лет жизни. Ибо что станется с вами, если со мной опять что-нибудь случится и я умру?
— Вот именно, вот именно! — Ее парик опять слегка съехал набок. Я подумал, что такая богатая женщина могла бы раскошелиться на более подходящий парик. — Мы все так озабочены… Мы в такой тревоге….
— С чего бы это?
— Но ведь мы знаем, что это произошло не по нашей инициативе… Значит, по чьей-то еще…
— По чьей же?
— Вот именно — по чьей? Мы этого не знаем. Что вы думаете по этому поводу?
Я сказал в шутку:
— А может, вам удалось подкупить моего нотариуса Либелэ, и он выдал вам весь материал. Тогда вы могли бы его попросить за особое вознаграждение организовать и это убийство.
— Вы с ума сошли! Нотариуса нельзя подкупить! А если бы даже было можно! То мы оказались бы просто еще в чьих-то руках! Вас бы не было на свете, зато Либелэ… — Она прикусила язык. — Вы шутите, теперь я вижу, а я, глупая гусыня, клюю на ваши шуточки. Нет, господин Лукас, наша версия звучит так: некто, задавшийся целью нас уничтожить, знает, что мы — в ваших руках и что случится, если вы погибнете насильственной смертью. Этот человек и нанял киллера.
— И кто бы это мог быть, по-вашему?
— Клермон и Абель.
— Чепуха! — было моей первой реакцией. Но потом я подумал: а может, и не чепуха? Хильда и ее друзья наверняка не заказывали убить меня. Но кто-то же это сделал. Почему бы не Клермон и Абель, владельцы французского промышленного гиганта, медленно, но верно вытеснявшегося с рынка компанией «Куд»? Мне вспомнилось, как быстро пришел мне на помощь Гастон Тильман после моего признания. Если он… Нет. Нет-нет, Тильман — человек порядочный, подумал я. Но подумал также: «А что это, в сущности, такое — порядочный человек? Вот я — порядочный человек? Видит Бог, уже нет. Итак?»
Итак!
— Вы молчите, — сказала Бриллиантовая Хильда. — Вы задумались. Господин Лукас, мы все находимся в ужасном положении. Что будет, если еще раз попытаются убрать вас и если эта попытка окажется успешной?
— Тогда произойдет то, о чем я вас предупреждал, — грубо ответил я. — И хватит уже копаться в подозрениях и предположениях. Что судьбой предназначено, то и будет. Что еще? Мне ведь покуда нельзя подолгу беседовать с посетителями.
— Вы… Вы нас не выдали? — Это было сказано шепотом.
— Нет.
— Ни во сне, ни в бреду, ни в полуобморочном состоянии?
— Этого я не знаю. Но думается, нет. А то вы бы не сидели здесь, фрау Хельман.
— И никому не передавали информацию — безразлично какую, безразлично кому?
— Не передавал.
— Спасибо. Спасибо вам.
— А, перестаньте.
— Либелэ…
— Что с ним?
— Мне бы хотелось, чтобы он ненадолго зашел в палату. — Она вышла, поговорила с полицейским за дверью, потом вернулась к моей кровати вместе с Шарлем Либелэ. Нотариус, как всегда, был корректен и немногословен. Он вежливо поздоровался со мной и выразил свою радость по поводу того, что я избежал верной гибели. Он сказал:
— Мадам Хельман приехала ко мне сразу после покушения. Я сказал ей, что данные мне указания сводятся к тому, чтобы передать дальше весь материал, который находится у меня на хранении, только после того, как я получу однозначное подтверждение того, что вы, мсье Лукас, действительно умерли насильственной смертью или же от последствий совершенного на вас нападения. То же самое, сказал я, относится и к мадам Дельпьер.
— Все правильно, мэтр, — кивнул я.
Он коротко поклонился.
— Но вы не умерли, — сказал Либелэ. — Долгое время похоже было на то, но вы все же не умерли.
— Хотя был близок к тому, — сказал я.
— Поскольку вы не умерли, я никуда материал не передал. Кстати, во время своего визита ко мне мадам Хельман передала мне для вас триста тысяч новых франков, которые я положил в тот же сейф в банке.
— Мы хотели побыстрее дать вам понять — то есть, не вам, а мэтру Либелэ — что мы не виноваты в том, что с вами произошло, — сказала Бриллиантовая Хильда умоляющим голосом.
— Большое спасибо за деньги, — сказал я. — Отныне с наступлением очередного срока обусловленную сумму прошу вручать мсье Либелэ. Не знаю, сколько мне еще придется здесь лежать. Расписок в получении, разумеется, не будет. Но мсье Либелэ немедленно даст мне знать, если вы не внесете очередную сумму до последнего дня текущего месяца.
— Я плачу точно в срок! Точно в срок! — взвизгнула Хильда.
— С этим все в порядке, мсье Лукас, — спокойно подтвердил нотариус.
— И вот еще что, — сказал я. — Хорошо, что вы оба здесь, так что мне не придется передавать вам это через мсье Либелэ, фрау Хельман. Я тут кое-что придумал.
— Что? — испуганно спросила Бриллиантовая Хильда.
И я сообщил им, что именно я придумал.
6
— Говорят, у тебя тут был визит, — сказала Анжела, входя. Было семь часов вечера. По пути она еще сделала кое-какие покупки. И теперь стояла возле моей кровати, только что причесанная и такая красивая, такая красивая, но все еще очень встревоженная.
— Да, здесь были фрау Хельман и нотариус Либелэ.
— Кто этот Либелэ?
— Это человек, которого мне рекомендовал мой адвокат Фонтана. Абсолютно надежен. Фрау Хельман обратилась к нему, после того как в меня стреляли, чтобы заверить его, что за этим выстрелом стоят не ее друзья и не она сама.
— И ты ей веришь?
— Да, — твердо ответил я.
— Почему?
— Ведь я все-таки разузнал кое-что о ней и ее друзьях, так? И что я знаю людей, которые хотели мне продать правду за большие деньги, тоже верно. Бриллиантовая Хильда тоже это знает. Все это я изложил письменно еще до покушения и оставил нотариусу Либелэ на хранение. Мы вместе с ним положили это в сейф одного из банков. Я доверил этот материал нотариусу, а не полиции. Ему поручено опубликовать его, если со мной что-нибудь случится. Так я надеялся обезопасить наши жизни, понимаешь?
— И как ошибся!
— Это была злосчастная случайность, недоразумение, нервный срыв. Больше не повторится, поверь, Анжела.
— Почему ты так уверен?
— Потому что кое-что придумал за эти дни и сегодня сообщил об этом Бриллиантовой Хильде и нотариусу.
— Что же ты придумал?
— Я напишу историю своей жизни. Нашу с тобой историю, если угодно. Историю того, что со мной приключилось, и того, что стало мне известно. Опишу все, как есть, без утайки. Это я и сказал сегодня Бриллиантовой Хильде. Врачи говорят, что мне еще несколько месяцев придется провести в больнице. Ну вот, за это время я и напишу эту историю — я прилично владею стенографией, в том числе и по-французски. Каждый вечер секретарша Либелэ будет забирать и перепечатывать то, что я написал за день. Машинописная рукопись будет тоже положена в тот же сейф. У Либелэ имеется второй ключ. Я буду работать очень сосредоточенно и быстро. Теперь Бриллиантовая Хильда знает, что эта история будет опубликована со всеми подробностями, если со мной или с тобой что-то случится. Я подумал о нас обоих. Здешние врачи знают, что то, что я здесь напишу, попадет к Либелэ. Следовательно, у меня есть свидетели. Мы хотим жить в мире и покое, как свободные люди, не боящиеся за свой завтрашний день. Бриллиантовая Хильда наверняка распространит известие о моем писательстве. Нет-нет, когда я зафиксирую на бумаге свою историю, мы оба будем в безопасности.
Анжела присела на край моей кровати, наклонилась ко мне и осторожно поцеловала меня. Волосы ее так чудесно пахли!
7
Вот только с писательством ничего не вышло — во всяком случае, на первых порах. Врачи энергично запротестовали. Мол, я еще слишком слаб. Проходили недели, мое состояние постоянно улучшалось. Анжела принесла в мою палату маленький японский телевизор «Сони», ванная комната тут тоже была, так что вечерами мы опять могли вместе смотреть телевизор. Обычно я вскоре засыпал, я и в самом деле был еще очень слаб. Потом слабость мало-помалу исчезла. Я перестал засыпать перед экраном. В конце четвертой недели мне впервые разрешили встать и немного пройтись, опираясь на руку Анжелы и медсестры. Левая нога давала о себе знать, когда я на нее наступал, но я ничего никому не сказал. Ежедневные прогулки постепенно становились все более длительными, ко мне регулярно приходила массажистка, я принимал лечебные ванны и внезапно вновь обрел аппетит, причем зверский. В конце пятой недели, в четверг 10-го августа, мне разрешили начать писать.
Я с головой погрузился в работу. Дни мои были заполнены до отказа — писание, прогулки, гимнастические упражнения, массаж, ванны. Время было расписано до минуты. Врачи даже одобрили мои занятия, они сочли, что это весьма полезно для общего выздоровления. Естественно, полиция тоже знала, чем я занимаюсь. Тильман распорядился, чтобы секретарше Либелэ разрешили каждый вечер приходить и забирать исписанные страницы. Я трудился с упоением. В предыдущие недели Анжела совсем забросила свою работу, упросила заказчиков подождать и не брала в руки кисти. Теперь ей пришлось выполнять давно данные обещания. Поэтому днем я большей частью был один в палате. Анжела появлялась под вечер и уходила в девять утра. Но ночью она всегда спала в моей палате. Впервые в жизни я трудился с такой страстью. Я уже писал, что история, которую вы читаете, должна обезопасить жизнь женщины, которую я люблю, — жизнь Анжелы. Ну, и мою, конечно. Именно поэтому я еженощно молю Бога, чтобы он дал мне изложить на бумаге все, что мне пришлось пережить. Это не вопрос умения. Я могу все, если это нужно для Анжелы. Это только вопрос времени.
В августе и даже еще в сентябре жара стояла несусветная. Иногда бушевали грозы. Анжеле частенько приходилось выезжать на балы. Сначала она не хотела и слышать ни о каких празднествах. Но я настоял. Для ее работы было необходимо появляться на людях, жизнь должна продолжаться. Когда Анжела была на каком-нибудь званом вечере, я писал и ночью, много часов подряд, пока она не возвращалась, часто прямо с празднества, в длинном вечернем платье. Однажды ночью — дело было в октябре, стало уже немного прохладнее, хотя дни по-прежнему были залиты солнцем и в парке больницы буйно цвели цветы — однажды ночью Анжела вошла в мою палату на цыпочках. А я писал до двух часов, и сна у меня не было ни в одном глазу. Она разделась в темноте и направилась в ванную, так что я видел только ее силуэт на фоне открытого окна. Ночь была лунная. Тут я впервые вновь ощутил желание.
Я тихонько произнес ее имя.
Она вздрогнула.
— Я думала, ты спишь. Я тебя разбудила?
— Иди ко мне.
— Что?
— Иди ко мне. Пожалуйста, Анжела.
— Ты с ума сошел. Вдруг полицейский заглянет в палату…
— Он никогда не заглядывает, когда ты здесь.
— Или придет дежурная медсестра…
— Уже приходила. Иди же, Анжела, прошу тебя. Я так стосковался по тебе.
— Безумие… Это безумие, Роберт!
— Но ты же тоже этого хочешь! Как и я!
— Твоя правда, Роберт. Хочу.
— Тогда иди.
Она быстро скользнула под мое одеяло, и я опять вдохнул аромат ее кожи и ощутил все ее тело, и мы опять слились воедино, чего уже давным-давно не было.
8
6-го ноября 1972 года меня выписали из больницы. Был понедельник, и дождь лил как из ведра. Я покинул больничные стены примерно в половине пятого. За истекшие месяцы я далеко продвинулся в своей работе и дописал свою историю почти до того места, которое вы только что прочли. Но прежде чем двигаться дальше, я должен еще рассказать о двух беседах. Первая была не отдельная беседа, а, скорее, постоянно возникающий диалог между мной и Анжелой, при котором говорились одни и те же слова…
— Что будет с нами, когда тебя выпишут, Роберт? Ведь все будет, как было — тогда, перед покушением. Они опять будут пытаться тебя убить. Мы не сможем ни минуты жить спокойно. Что же нам — постоянно жить под охраной полиции?
Я отвечал:
— Я не знаю, почему в меня стреляли. Следовательно, что я должен делать?
— Ты должен позвонить этой Хельман и сказать, что больше не работаешь на фирму «Глобаль» и ни секунды не станешь тратить на это дело. Что ты не знаешь, какими секретами мог бы поделиться, и что вообще хочешь просто мирно жить вместе со мной.
— Это я ей уже сказал, — солгал я.
— Скажи еще раз!
В общем, я в конце концов позвонил Бриллиантовой Хильде. И сказал ей:
— Скоро меня выпишут из больницы. Как вы знаете, я больше не работаю в компании «Глобаль». Мне не удалось открыть ничего нового о смерти вашего брата или о чем-то еще, так что и скрывать мне, в сущности, нечего.
— По другому аппарату наш разговор слушает мадам Дельпьер, не так ли? — спросила Бриллиантовая Хильда.
— Да, фрау Хельман.
— Я вам уже говорила и теперь повторю для мадам Дельпьер: никто из людей моего круга не покусится на вашу жизнь. Никому из нас и в голову не приходило поднять на вас руку. У нас нет для этого ни малейших оснований. В свое время вы мне как-то сказали, что намереваетесь описать все события своей жизни.
— Я выполнил это намерение.
— Что ж, это достаточно надежная защита для вас обоих, иначе зачем бы вам было браться за эту работу? Я уверена, что и мсье Тильман, и полиция знают об этой рукописи.
— Да, фрау Хельман. Я обезопасил себя и Анжелу, как только мог.
— Но если об этом знает Тильман, то знают и Клермон и Абель.
— Определенно.
— Итак, во всем нашем огромном мире вам не найти более надежной защиты, господин Лукас!
— Но в нашем огромном мире полно маленьких идиотов, фрау Хельман.
— Однако в нем не найти такого идиота, который решился бы тронуть вас пальцем, приняв во внимание, как вы… — Она не сразу нашла подходящее слово: — …как вы умудрились себя защитить.
— Вы совершенно правы. Я только хотел еще вам сообщить, что после выписки из больницы собираюсь жить в Каннах как частное лицо.
— Рада слышать, что вы остаетесь в нашем городе. Желаю скорейшего выздоровления, дорогой господин Лукас.
Этим разговором я наконец успокоил Анжелу.
Комиссар Руссель настоял на том, чтобы я по крайней мере в первое время после выписки находился под охраной полиции.
— Никогда не знаешь, где упадешь! — сказал он. Я согласился.
Вторая беседа состоялась утром 6-го ноября, когда врачи еще раз устроили мне доскональное обследование. Под конец я оказался в одном из кабинетов наедине с доктором Жубером. Мы долго молча смотрели друг на друга, наконец он сказал:
— Мне стоило большого труда переубедить моих коллег. Они вообще не хотели вас выписывать, считая, что вам надо остаться в больнице.
— Почему?
— Вы сами прекрасно знаете! Ваша левая нога. Конечно, мои коллеги сразу поняли, как обстоят с ней дела. Благодаря покушению, последовавшему затем лечению и покою в больнице, вы получили некую отсрочку. Однако кровообращение в этой ноге находится в катастрофическом состоянии, — несмотря на все. В ближайшее время стопа начнет синеть.
— Пока ничего такого нет.
— Но при ходьбе вы постоянно ощущаете боль. И не спорьте! Нога не может не болеть.
Я только молча кивнул.
— Хирургу было бы легче ампутировать ногу немедленно.
— Нет! — воскликнул я с жаром. — Не хочу! Я столько времени пролежал в этих стенах. И хочу еще раз — только один раз! — побыть на воле перед ампутацией. Неужели вы не можете меня понять?
— Разумеется, могу. А тем временем…
Я не дал ему договорить:
— Мадам Дельпьер еще не в курсе.
— От нас она ничего не узнает.
— Значит, это придется сделать мне! А на это нужно какое-то время. Хотя бы немного.
Он тяжело вздохнул.
— Сколько времени вам понадобится?
— Скажем, четыре недели. После Рождества и Нового года я буду готов.
— Откуда взялся этот срок?
— Я… — Комок в горле заставил меня откашляться. — Рождество и Новый год мне хотелось бы отпраздновать вместе с Анжелой, я ей это обещал. Поехать куда-нибудь, веселиться и танцевать. Главное — танцевать, доктор Жубер! Ведь она ни о чем не догадывается!
Он грустно посмотрел мне в глаза и сказал:
— Ну ладно. Но начало января — последний срок. До той поры стопа и часть голени наверняка посинеют, и у вас опять начнутся страшные боли и приступы. Ваше сердце не стало работать лучше, как вы легко можете себе представить.
— Вы просто засыпали меня радостными известиями, господин доктор…
— Я только говорю вам правду, вот и все. Ногу придется отнять. Так и быть, даю вам последнюю отсрочку. Но дальше отступать некуда.
— Прекрасный рождественский подарок преподнесу я Анжеле.
— Она вынесет все с выдержкой и любовью, — сказал он. — Теперь я ее хорошо знаю. Она — великолепная женщина. («Une chic femme» — сказал он, и мне сразу вспомнилось, что те же слова сказал старик на лестнице у ресторана «Эден Рок», к подножию которой причаливали шлюпки с яхт. Это было давным-давно, и старик этот рассказал нам о своей жене, сбежавшей с цветоводом из Граса.)
В тот день, 6-го ноября, шел сильный дождь, когда я прощался с врачами и сестрами и благодарил их всех. Анжела привезла мне в больницу белье, костюм, туфли и плащ. Явились и Руссель с Лакроссом и Тильманом. Они настояли на том, что будут сопровождать нас до дома. И на первое время оставят меня под охраной, сказал Руссель. Если я выйду из дома, полицейские будут меня прикрывать и повсюду следовать за мной. В остальное время один из них будет дежурить у двери квартиры, а другой — перед входом в подъезд. Признаюсь, я очень обрадовался этой охране, потому что именно первые дни покажут, на каком мы свете. Необходимость сообщить Анжеле о предстоящей ампутации очень меня угнетала, и мне стоило больших усилий делать веселое лицо. Кроме того, я еще и боялся самой операции. Но на Рождество и Новый год мы с ней еще потанцуем, как я и обещал.
В таком настроении я и покинул стены больницы Бруссаи, этого образцового лечебного учреждения, где меня вернули к жизни. Больница эта занимает огромное белое здание. В ней имеется центральный корпус, через который попадаешь в клинику, и по обе стороны от него — боковые корпуса, тоже очень большие и высокие. Выйдя вместе с Анжелой на воздух, я увидел, что против центрального высится еще один корпус. Между ними — просторная незастроенная площадка, на которой росли несколько очень высоких и красивых пальм, с листьев которых сейчас капало. Эркер центрального корпуса покоится на круглых колоннах. Слева от выхода из больницы — автостоянка перед низенькой оградой, позади которой часовенка. Когда в меня стреляли, стояло жаркое, чудесное, ослепительное, переливающееся всеми красками лето. Теперь же многие цветы уже осыпались, небо было почти черное, повсюду уже горели фонари, и холодный дождь брызнул мне прямо в лицо. Анжела поставила свой «мерседес» на стоянке и теперь пошла к нему, чтобы подогнать к дверям. Тильман, Руссель и Лакросс прибыли на трех машинах и теперь вытянулись в колонну. Лакросс ехал первым, вторым — Тильман, третьей — Анжела и замыкал колонну Руссель в своем «ситроене». Я заметил несколько человек в плащах, явно поджидавших нас и теперь заспешивших к своим машинам. Три их машины встроились в голову колонны, и мы медленно тронулись.
— Ничего себе охрана — целый конвой, — сказал я.
— И слава Богу, — заметила она.
От просторной площадки перед клиниками асфальтированная дорога, обсаженная пальмами, ведет к выезду с территории больницы. На асфальте нарисованы стрелки, предписывающие, как въезжать и как выезжать. Дорога проходит под сводчатыми воротами и делает поворот, огибая административное здание, стоящее неподалеку от ворот. Подъезжающие машины вытягиваются в цепочку на одном повороте вокруг этого здания, отъезжающие — на другом, по другую сторону от него. Непосредственно перед административным зданием — широко распахнутые решетчатые ворота с фонарями на опорных столбах. Решетчатая ограда тянется от ворот в обе стороны.