«Самое главное — занимательная история, а не тот, кто ее рассказывает»
Роберт Льюис Стивенсон
Наверное, не один российский роман, не вызывает столько жарких споров, как «Звездная месть». Причем как поклонники, так и противники просто брызжут слюной обвиняя друг друга. И главная причина даже не само произведение, а неоднозначность его автора – Юрия Петухова. «Русский писатель, философ, публицист, идейный антисемит, патриот» — это запись в Википедии и добавить здесь нечего. Петухову неоднократно предъявляли иски за «ксенофобию», книги признавались экстремистскими. В итоге — «либералы» его ненавидят, «патриоты» и «евразисты» считают героем. Я не хочу в отзыве что-то писать про самого автора и про его взгляды. Я считаю, что человек имеет право думать то, что хочет и писать то, что считает нужным, а наше право – читать или не читать.
Но вот что меня раздражает, так это когда негатив, направленный на автора и его идеи переносят на его произведения. Для меня фантастика измеряется не литературным слогом, не «бытовухой» в одной придуманной вселенной, а уровнем фантазии автора. Роман «Звездная месть», точнее одну его часть («Бунт вурдалаков») я, как и большинство, прочитал в детстве и только в 2010 я скачал наконец-то весь цикл из 5-ти книг. Прочитал все на одном дыхании, причем восторг был еще большим, чем в детстве (что, сами понимаете, необычно). Затем я взялся за «Геперион» Дена Симмонса и «Пламя над бездной» Вернона Винджа. И я скажу честно, что эти два наиболее значительных зарубежных фантастических романа последних десятилетий по сравнению с творением Петухова меня не впечатлили. А некоторые идеи Симмонса так вообще мне показались сворованы (намеренно или нет) у Петухова.
Никогда ни до ни после я не читал ничего подобного, я вообще не могу понять, как в голове у обычного человека может родиться столько идей (Харханы, Пристанище, Преисподния, довзрывники, Осевое, воплощения). Да, там чувствуется влияние более ранних фантастов (идеи с перемещением в другие ярусы, Осевое и др.), но такой структуры вселенной и ее обитателей я никогда не встречал. Да ладно бы структура мира, но ведь в этом цикле присутствует огромное количество оригинальных гаджетов, приборов, оружия, которого хватило бы на несколько романов современных классиков. Я помню, что меня совершенно поразило продуманность поведения искусственных интеллектов космических кораблей и капсул. Из-за одной только фантазии автора стоит признать этот роман гениальным.
Многочисленным критикам, в том числе и ниже отписавшимся, не нравится религиозные и политические вставки. Но нельзя забывать, что роман написан в начале 90-х, когда общее настроение в стране было невероятно мрачным. По духу, я бы сравнил «Звездную месть» с «Жизнью насекомых» и «Generation P» Пелевина. Другое дело, что эти вставки небольшие и для особо возмущающихся их просто можно пропускать (что я в детстве благополучно и делал), тем более, что на сюжет романа они не очень влияют.
Другой аргумент критиков, который меня умиляет – это невозможность того, что «нищая и беспомощная Российская Федерация к XXV веку превратилась в богатую и могущественную Великую Россию» (автор нижеотписавшийся) и то, что главного героя зовут Иван (а не Джон, например) и что он суперкосмодесантник-смертник, к тому же спасающий мир. Назовите меня квасным патриотом, но мне противно видеть фильмы и читать книги, в которых русские могут только бухать водку в шапке-ушанке, в то время как бравые американские герои нас убогих спасают . Поэтому, я считаю, что это как раз плюс романа.:box:
ИТОГ: прочитав этот цикл, вы либо его возненавидите, либо навсегда влюбитесь в миры Петухова. Мое мнение — роман «Звездная месть» гениален, но с вычетом публицистических вставок автора и того, что 5-я часть «Меч вседержителя» все же лишняя. Да, язык не всегда литературен и политкорректен. НО! Главный плюс романа в том, что вы ничего подобного никогда не читали. Его фантастическая составляющая захватит и не отпустит до последней строчки! А это самое важное!\"
Mitgarda
\"Недавно вновь прочитал цикл романов Ю.Петухова «Звёздная месть». Что здесь сказать... Невероятно, грандиозно, поразительно. Гениально. Эта пенталогия поистине явление уникальное как для отечественной так и для зарубежной литературы в целом. Обладая формальными признаками космической оперы «Звёздная месть» тем не менее отходит от её общепризнаных канонов, разработанных американскими писателями-фантастами в 30-60 г.г. В первую очередь благодаря своему стилю написания. Критики охарактериализовали его как «сверхреализм». Точнее фантастический сверхреализм и новая волна «чёрной» фантастики. Действительно, Ю.Петухову мастерски удалась визуализация. Читая эти книги словно смотришь фильм- не больше и не меньше. Автор очень убедительно рисует сверхтехнологическую земную цивилизацию двадцать пятого века. Все описания выполнены подробно и реалистично- словно автор видел всё места действия своими глазами. Герои выписаны тщательно. Не картинки а настоящие живые персонажи. Сильные, смелые, умеющие любить. И в то же время не лишённые слабостей, сомнений, даже некоторых пороков. Читая «Звёздную месть» проживаешь вместе целую жизнь. И когда некоторые из них погибают на глаза наворачиваются слёзы.
Что касается сюжета. Автор описывает сверхцивилизацию людей, распространившую свою власть практически на всю Вселенную. Поистине невообразимые масштабы. В большинстве подобных произведений место действия ограничено «всего» одной- двумя галактиками. Главный герой- космодесантник Иван последовательно раскрывает планы некой сверцивилизации из параллельного мира начать вторжение в нашу вселенную и замыслы Тайного мировогоправительства (состоящего из представителей секретных лож, напоминающих масонские) уничтожить человеческую расу чтобы расчистить путь для обитателей страшных инфернальных миров, веками, пытавшихся проникнуть к нам. Также в романах затронуты темы путешествия во времени, размышления о путях развития человечества, исторические теории, посвящённые этногенезу русского народа. Нашлось там место не только для научной фантастики но и для мистики. Традиции русских народных сказок тоже нашли там своё отражение. Иван- добрый молодец, сражающийся с нечистью; Елена Прекрасная; Кощей Бессмертный- мягкие аллюзии на персонажей русского народного творчества. Хочу заметить- не лубок, перенесённый на фантастическую почву, не пародия и не юмор. Там нет ничего гротескного или юмористического. Зато много трагического, много боли и мрачности, жестокости. Главный герой в своих странствиях по невероятным мирам много раз рискует погибнуть и физически и духовно. Он не всегда побеждает врага (ещё один отход от канонов)
Впечатляет описание технологий далёкого будущего. Оружие, звездолёты, бронетехника, защитная экипировка солдат- невольно начинаешь верить, что всё это рано или поздно обязательно изобретут. Кстати, «Звёздная месть»- это своеобразная технологическая палемика с другим грандиозным циклом- «Хрониками Реликта» В.Головачёва. Там описываются квазиживые аппараты и механизмы (похожие на те, которые мы можем встретить на страницах братьев Стругацких «Малыш» и «Парень из преисподней») Технология же XXV века, описанная Петуховым- «голая» сталь, «железо», но тоже почти неуничтожимое и управляемое мысленно.
Стиль «Звёздной мести» очень красочен, ярок. Автор нагнетает обстановку, но при этом далёк от «ченухи». Он умело дозирует «ингредиенты». Его реализм мрачен, но не тосклив. Реализм- но не грубая натуралистичность. Эротика, но не порнография. Грубое словцо- но не мат. Разбойники, но благородные. Автор нигде не пересупает черту, не фальшивит.
Как же охарактеризовать «Звёздная месть»? Космическая опера новой формации? Патриотическая фантастика новой чёрной волны? Теряюсь в догадках.
«Звёздные войны» остаются далеко позади от пенталогии Петухова. В сравнении с ней они напоминают сентиментальные детские сказки. Но справедливостиради стоит отметить, что они имеют между собой некоторое портретное сходство.
Итак, как же всётаки охарактеризовать романы о похождениях космодесантника-смертника Ивана? Рискну предложить своё определение. Космическая опера чёрной волны, содержащая в себе элементы мистики и ужаса. Да, да, в какой-то мере это и научно-фантастические ужасы. Но только отчасти. (Кто не знает, к НФ-ужасам относится например фильм «Чужой» но не думайте, что он похож на «Звёздную месть») Раз уж мы заговорили о похожести и непохожести то не лишним будет перечислить произведения, обладающие некоторым сюжетным сходством с эпопеей Петухова. В первую очередь это уже упоминавшийся мной «Реликт» Головачева. И там и там вторжение из иных миров называют Большой Игрой. И там и там главные герои- космические разведчики, наделённые родовой памятью росичей. Упоминаются и жители Арктиды- гиперборейцы. И в обоих эпопеях Земля подвергается разрушению от происков инопланетного разума.
Из зарубежных произведений хочу отметить сходство с романом «Язва»- творением французской писательницы русского происхождения Натали Хеннеберг. И там и там описывается глобальный заговор, направленный на уничтожение человечества. Чудовищные агрессоры, перемещающиеся с планеты на планету без помощи звездолётов. Бесноватые люди- Ночные, убивающие ради убийства. Наподобие трехглазых монстров Системы. Есть так же и подобие Пристанища. Аномальная космическая зона в созвездии Лебедя. Описывается и горящая, бушующая Земля, подпавшая под власть тёмных сил. В общем кому интересно прочитайте, сравните. Так же в «Звёздной мести» прослеживаются идеи, схожие с романом Колина Кэппа «Оружие Хаоса» и даже- только не надо смеяться- с Сагой о Ленсманах Э.ДокаСмита. Но, повторяю в очередной раз, сходство поверхностное.
Скажу ещё несколько слов о моментах, которые вызвали у меня недоумение. Не о недостатках- их просто нет в этой гениальной эпопее. Скорее это места, которым автор уделил мало внимания. Например почему земляне являются самой развитой расой Вселенной? Не считая довзрывников, конечно. Наверное стоило изобразить их как одну из нескольких сверхрас. Иначе получается не совсем правдоподобно. За миллиарды лет наверняка должны были возникнуть как минимум равные в своём развитии землянам инопланетяне. Тем более должны присутствовать и более развитые. Петухов изображает инопланетян сплошь кровожадными грубыми дикарями. Такое впечатление что он стоит на позициях грубого антропоцентризма, хотя от него такого тртдно ожидать.
Далее, во время нашествия монстров не совсем ясно кто именно подвергся их агрессии. Только планеты людей или же вообще все обитаемые миры вселенной. В последнем романе тема путешествий во времени становится невнятной, мало внимания уделяется хронопарадоксам.
В остальном всё ясно. Белых пятен нет. Захватывающая антология будущего, но содержащая в себе злободневные темы нашего сегодня. Гениальное произведение гениального писателя. Читать рекомендую всем, особенно людям верующим и любящим Россию.
P.S. Думаю что экранизация «Звёздной мести» при всех технических возможностях современного кинематографа затмила бы «Звёздные войны», «Аватара» и «Трансформеров» вместе взятых. А каждый из пяти романов- это готовый сценарий компьютерной игры.\"
Ангел Возмездия (
Звездная месть-1
)
Пролог. КАЗНЬ
Периферия Системы.
Видимый спектр.
2235-ый год, июль.
Три огромных мутных глаза смотрели сверху на Него. В этих глазах не было жизни. Но в них не было и смерти. Это были холодные нечеловеческие глаза, такие могли быть у насекомого, у ящера, глубоководной рыбины... хотя нет, ни у одной земной твари, даже самой мерзкой и отвратительной, не могло быть таких безжизненных и страшных глаз. И все же в черных матово поблескивающих зрачках с золотистыми ромбовидными прорезями-диафрагмами угадывался разум – непонятный, чуждый, но разум.
Он еще ничего не понимал. Он смотрел вверх, смотрел словно околдованный, не мигая, не жмурясь. А память все отмечала, запечатлевала, закладывала в вечные хранилища подсознания, преобразуясь тем самым из обычной рассудочной памяти в нечто более глубокое и емкое, чему нет названия, но что несет запечатленное через поколения – от отца к сыну, внуку, правнукам.
Он поднял руку, махнул ею, пытаясь отогнать жуткое видение, открыл рот, раздумывая, надо ли кричать, звать на помощь или еще рано, не стоит, все и так обойдется... И не закричал. В этом мире все было ново для Него. И потому Он пока не умел пугаться по-настоящему, до судорог и оцепенения, до крика и слез. Он даже вытянул губы, скривил рот в улыбке, рассчитывая, что огромное и непонятное существо ответит тем же, что они улыбнутся друг другу, рассмеются, и все будет хорошо. Но трехглазый не улыбнулся. Кто знает, может быть, он вообще не умел улыбаться, а может, просто не хотел.
Отец с матерью куда-то подевались. Он долго лежал молча. Потом долго звал их. Потом появились эти три неожиданных глаза, и Он не мог оторваться от них, не мог избавиться от изучающего леденящего взгляда. Он был очень доверчив. И Он еще не знал, что в мире существует Зло.
Что-то холодное и колючее обхватило Его тело, сжало, сдавило. Он почти сразу взлетел вверх – теперь трехглазое лицо смотрело на него в упор. Он откинул голову назад, чтобы не видеть этих ужасных недобрых глаз. Но в затылок уперлись сразу два острия, надавили, не дали Ему отвернуться. Почти одновременно мелькнула какая-то тень, и Он почувствовал резкую боль над переносицей и у виска. Что-то липкое и теплое потекло сверху... Тело сдавило еще сильнее. Но даже и тогда Он не закричал.
Их было трое на этой дикой и глухой окраине. Все осточертело им до невозможности, но деваться было некуда. В патрульную службу шли как на каторгу, смены ждали с первого же дня, проклиная все на свете, включая и саму Систему. Еще бы не проклинать! Для патрулирования периферийных зон вполне достало бы автопатрульщиков, так ведь нет, какие-то там инструкции требовали, чтобы кроме киборгов на станциях присутствовали и живые! Они ненавидели инструкции. Но они им подчинялись.
– А с этим гаденышем что делать? – спросил Первый.
В вытянутой руке он держал маленькое голенькое существо, покрытое настолько нежненькой светленькой пленочкой-кожицей, что казалось, надави чуть – из-под нее брызнет жидкость, жижа.
– Ты его совал в анализатор? – поинтересовался Второй.
– Да.
– Ну так чего же задаешь дурацкие вопросы! – Второй был сильно раздражен. Да и как иначе вместо спокойного пребывания на станции и ожидания смены, они вынуждены были возиться с этим примитивным корабликом, попавшим в незримые сети патрульных служб. Второй много раз посылал наверх бумаги-рапорты, он считал, что если поставить в узловых точках на подходах к Системе автоаннигиляторы, пускай даже с дублями на всякий случай, то вообще можно было бы обойтись без патрулирования – зачем оно, кому нужно! Надо жечь всю эту мерзость на подступах, а не отвлекать от дела... Но все его бумаги оставались без ответа, видно, наверху сидели или безмозглые тупицы или... о другом Второй боялся и помыслить, нет, он не хотел в это верить, просто его апорты не доходили до тех, кто может решать сам, вот и все.
– Что показал анализатор?
Первый потряс голышом в руке – брезгливо, держа тельце подальше от себя. Рот его скривился.
– Падаль! Низшая раса, предпоследняя ступень; на самом пределе, ниже только безмозглые твари.
Вмешался Третий:
– Это все ясно и без анализаторов! Пора кончать с ними, и так мы слишком долго валандаемся тут с этой жестянкой. Пошли!
– Ты в бортовую машину занес данные?
– Не тот случай!
– Ну, как знаешь, – пригрозил Второй.
И Третий понял, что сегодня же наверх пойдет бумага, что опять ему влетит. И поплелся к тумбе бортового журнала-компьютера, нажал кнопку перевода информации, снятой со всех анализаторов. Хотя он и знал, что от одной капли океан не становится полнее.
– Порядок!
– Второй кивнул, но не посмотрел в сторону Третьего.
– Так что же делать с выродком? – снова спросил Первый.
– Да вышвырни ты его! И не приставай!
– Нет, я просто думаю, ему будет интересно посмотреть, как мы поступим с его папашей и мамашей, а?
Второй выразительно поглядел на Первого, поскреб морщинистые брыли.
– Ты слишком высокого мнения об умственных способностях этих животных... – проговорил он негромко. – А впрочем поступай, как знаешь.
– А я предлагаю устроить маленькое развлечение! Имеем мы право немного позабавиться или нет?! – сказал Третий, заглядывая в лицо голышу. – У них там три капсулы, три катерка... Но нам потребуется всего-навсего один, поняли мысль?
– Все это дешевка! – брюзгливо прохрипел Второй. – Палить в мишень, заранее зная, что попадешь в нее в любом случае, нет, это не по мне. Не стоит переводить зарядов!
Первый осторожно, всеми восемью пальцами, сложенными лопаточкой, погладил голыша по голове. Причмокнул.
– А заряд мы сэкономим на папаше с мамашей, – сказал он.
– Годится! – отозвался Третий.
Они прекрасно друг друга понимали, хотя всякий раз переходя из Невидимого спектра в Видимый, теряли часть своих способностей и свойств.
– Пошли! – приказал Второй. И добавил: – Только накинь на него поле, чтоб не сдох раньше времени!
Первый когтем мизинца ткнул в черную кнопочку, торчавшую из массивного желтого браслета, сжимающего кисть правой руки, той самой, в которой он держал голыша, – и вокруг беленького тельца разлилось свечение.
– Не сдохнет! – заверил Первый. И тут же поправился: – Раньше, чем ему положено!
Они вышли в Пространство.
Шестиногие стройные киборги, как и было им приказано, привязали чужаков к поручням смотровой площадки их же корабля. Широко раскинув руки, будто распятые, висели пришельцы на горизонтальных металлических трубах, предназначавшихся вовсе не для распятий. Опутанные ноги крепились к поперечным стойкам. Тела были напряжены, казалось, их сводит судорогой – то ли пришельцы никак не желали смириться со своей судьбой и пытались вырваться из пут, то ли их ломало и корчило в звездной лихорадке, не щадящей ни одно живое существо в Пространстве. Лица чужаков скрывались за темными, почти не просвечивающими стеклами шлемов.
Елена Долгопят
– Ну, как тебе это нравится, малыш? – поинтересовался Первый, поглядывая не столько на голыша, сколько на Второго и Третьего. – Нет, ты только погляди! Ну разве амебы должны разгуливать в Пространстве, а? – Не дождавшись ответа, Первый поучительно и мягко произнес: – Амебы должны сидеть в своей грязи и не высовываться! Для собственной же пользы, малыш!
Первый знал, что голыш все равно не понимает его слов. Но ему было приятно ощущать себя добрым и всемогущим наставником. Тем более, что на этой дикой глухой окраине была такая скукотища!
Гардеробщик
Чуть светящееся защитное поле предохраняло тельце голыша от смертных объятий Пространства. Да и сами патрульщики вышли налегке, без скафандров – они не собирались долго пребывать в пустоте, и их внутренних жизненных сил вполне хватало, чтобы какое-то время не ощущать холода Космоса, отсутствия внешнего давления и дыхательной смеси, они не были «амебами».
повесть
Послушные киборги выполнили телепатический приказ Второго и подогнали почти вплотную к стоящим капсулу-катерок из подвесного бункера корабля чужаков.
Первый собрался было положить голыша в капсулу – в единственный ее жилой отсек: анабиокамеру. Но Третий остановил его.
– Пусть поглядит!
Первый приподнял руку повыше, теперь голыш словно бы парил в черноте Пространства. Но по его живым и почти осмысленным глазенкам было видно, он что-то понимает, ощущает, он, скорее всего, даже признал своих распятых родителей, он смотрит на них и только на них, и лицо его меняет выражение...
1983
Первый допускал, что и животным дано ощущать кое-что, пусть рефлекторно, инстинктивно, но что-то они ведь чувствовали, ведь и амебе, когда ее давят, тоже неприятно, а как же! Но Первый знал и другое – амебам не место в Пространстве! И уж тем более на подступах к Системе!
– Включай!
Я даже не стараюсь успеть вовремя. Я прихожу раньше или позже. Я человек без времени. Без бремени. Не счастливые не наблюдают часов, а наблюдатели. И даже если я еду в электричке вместе со всеми и не могу опоздать, потому что электричка идет по расписанию, я все-таки опоздаю, потому что задумаюсь или засмотрюсь. На свет в квадратных окнах вагона, на крупный медленный снег…
Третий не прикоснулся к капсуле. Но из ее двигателей вырвалось пламя – еще небольшое, напряженно подрагивающее, не достигающее пока распятых, и все же страшное, безжалостное. В пустоте Пространства не было слышно его рева, гула. И от этого оно казалось еще страшнее. Третий немного отодвинулся – сквозь чешую голени он почувствовал надвигающийся жар.
Меня прощали, потому что знали: я добираюсь издалека и живу одна, и некому меня разбудить, кроме будильника или кошки, которую еще и накормить надо. И птицам в кормушки надо насыпать пшена, и нельзя уходить, пока не прогорят дрова в печи, пока не погаснет последняя красная искра.
– Чего тянешь?! – не выдержал Первый. Ему надоело держать в вытянутой руке трепыхающееся тельце голыша.
Электричка прогудит, отгрохочет, вихрь снега взметнется, а я останусь на платформе топтать снег, ждать следующую.
Второй недовольно посмотрел на него.
Я вошла в институт, когда уже началась первая лекция. В фойе было пусто. Гардеробщик по обыкновению читал книгу в газетной обертке.
– Все должно быть по инструкции, – сказал он твердо, непререкаемо.
Я сняла пальто, отряхнула от снега, забросила на барьер.
Языки пламени выросли. В их ненормальном, неестественно ярком, ослепительном свете фигуры чужаков проявились контрастнее, словно стали больше, словно вырастали в размерах. Стекла шлемов утратили дымчатую пелену, и сквозь них проглянули лица – двуглазые, обтянутые такой же тоненькой светленькой пленочкой как и у голыша.
Гардеробщик, не взглянув на меня, закрыл книгу, спрятал на полочку за барьером. Встал, принял пальто…
Второй, стараясь придать голосу безразличие и монотонность, врастяжку проговорил:
Только-только открылся буфет. Я взяла чай, свежий, в сахарной пудре, изюмный кекс, яйцо под майонезом, кусок черного хлеба. Дома я не завтракала.
– В соответствии с тридцать четвертым пунктом Всеобщей инструкции, непосвященные, достигшие пределов Системы, а также представители всех низших рас и всех пограничных подвидов высшей расы без исключения для их же блага подлежат разложению на составляющие или, в случае отсутствия аннигиляционных средств, обычному уничтожению в срок не позднее двух мегелей с момента обнаружения, исключения не допускаются...
Ела неторопливо. Спешить было некуда, до конца пары оставалось около часа. В институте стояла прекрасная, свежая, утренняя тишина. И мне из буфета было слышно, как уборщица моет пол в фойе, как звякает дужка ее ведра, как шлепается на каменный пол тряпка. Задумавшись, я перестала слышать даже эти мирные звуки. Очнулась от крика.
– Кончай, и так все ясно!
Мы с буфетчицей выскочили в фойе и увидели опрокинутое ведро, швабру в грязной луже.
Отблески пламени заиграли на чешуе и комбинезонах патрульщиков, на металлопластиковых конструкциях станции, на бледном личике голыша.
– Ой, боже мой, да что же это, боженька ты мой миленький…
Уборщица причитала из гардероба. Но видно ее не было. Дверца в гардероб была распахнута.
Он их узнал сразу. Даже сквозь темные стекла он увидел их родные добрые лица. А может Ему только показалось, что Он их видит. Страшная холодная рука продолжала держать Его на весу. Но Он не боялся упасть.
Мы вошли. Уборщица стояла на коленях перед лежащим на полу гардеробщиком. Раскачивалась и стонала:
Ему казалось, что вот сейчас, через мгновение эта непонятная и неприятная игра закончится, что все будет как прежде, что Его подхватят большие теплые и мягкие руки, прижмут к груди, и Он забудет про все на свете, уснет, растворится в тепле.
– Боже ты мой милостивый. Да как же это, Господи Иисусе…
Но ничего этого не происходило. Наоборот, становилось все страшнее, непонятнее. Он молчал. Только смотрел, смотрел, смотрел, и... запоминал.
В гардеробе было тесно, душно; пальто, шубы, куртки загораживали окна, надвигались, наваливались… Мы хотели приподнять гардеробщика, но буфетчица, наклонившись и заглянув ему в глаза, сказала мне:
Он не кричал, не плакал, не звал на помощь. Он лишь тянул руки к тем, кого любил. Но они не сдвигались с места, они не спешили Ему навстречу, не подхватывали Его, не прижимали к себе. Они только смотрели, смотрели на Него. И в ослепительном свете их лица становились все белее. Они что-то кричали – рты открывались, широко, но беззвучно. И Он не мог понять – почему они кричат, почему они так смотрят на Него, страшно, безысходно?! Почему в их широко раскрытых глазах застыл ужас?! И вообще – почему все это, зачем?!
– Иди. Звони в “Скорую”, звони в милицию.
И когда белое вздрагивающее пламя полностью скрыло от Его глаз тех двоих, без которых Он не мог жить, которые были для Него всем, Он закричал.
– Что?
Закричал так громко, пронзительно, надсадно как не кричал никогда. Но Он сам не услышал собственного крика.
– Ничего. И ты, Валя, иди отсюда. У тебя там вода на полу. Собери, пока люди не набежали. Иди. Не вой. Делом займись.
– Слабо! Очень слабо! – недовольно проворчал Второй. – Так дела не делаются. В следующий раз я не пойду у вас на поводу. Надо их разлагать аннигилятором, как положено!
Я бросилась к телефону-автомату в фойе. Буфетчица вышла из гардероба вслед за уборщицей, закрыла дверцу, посмотрела на меня и сказала:
Первый уже укладывал голыша в капсулу – старался не повредить его покровов и внутренностей, какой интерес стрелять по мертвой мишени, по железяке!
– Совсем от страха ошалели. Чего ты за автомат хватаешься? Он через раз работает. Иди на кафедру. Да побыстрее, пока пара не кончилась.
Нерожденные, как их называли в Системе, или по документации – киборги, отгоняли корабль чужаков на приемные пирсы станции – там с ним немного повозятся, поизучают, потом пустят на распыл. Металлические поручни внешней смотровой площадки корабля были слегка оплавлены, но чисты, будто на них и не распинали никого.
Уборщица собирала воду. Я помчалась на кафедру.
– Хватит уже возиться! Отправляй его! – почти выкрикнул Третий.
До перемены все успокоилось. Гардеробщика увезли. После занятий мы сами брали свои пальто, шубы и куртки. Книга в газетной обертке лежала на полочке под барьерной доской.
Всем им порядком надоела эта никчемная, пустая суета. Даже те тусклые крохи интереса, что охватил их было, куда-то вдруг пропали. Навалилась скукотища, тоска.
На третий день вечером я зашла в магазин на станции и взяла бутылку водки. Я шла к дому по скрипучему снегу, и мне казалось, что настала уже глубокая ночь, хотя времени было не больше семи вечера. Я как будто впервые осознала, что почти все дома в дачном поселке закрыты на зиму, занесены снегом, что я одна под этим ночным небом.
– Придавил бы его – да и дело с концом! – посоветовал Второй.
В доме ждала меня кошка, с ней я обычно разговаривала.
Первый не ответил. Он возился у аннигилятора. Потом повернулся к Третьему.
Я растопила печь, стало веселее. От ночи ограждали меня крепкие стены настоящего деревенского дома, тьму отодвигал электрический свет.
– Зарядов нет. Пошли-ка там кого за батареями, а?!
Я разогрела картошку с колбасой. Налила водки в стопочку из хозяйского буфета. И посидела над ней, думая о гардеробщике.
– Да иди ты! – неласково отозвался Третий.
Он читал книгу в газетной обертке за своим барьером. Еще три дня назад. А я уже смутно помню его лицо. Еще помню. Упокой, Господь, его душу. Я выпила. Кошка глядела на меня. “Вот ей не страшно быть одной, – подумала я. – Или страшно?”
Нерожденные поднесли батареи, вставили в пазы. Но и на Первого навалилась вдруг апатия. Он отодвинул от лица окуляры, отвел прицел дальнего боя – и вправду, какой интерес стрелять, когда знаешь, что точно попадешь, причем попадешь с первого же раза?!
Что значит присматривать за домом?
Второй мысленно включил дальний обзор. Увидал, что капсула на предельной скорости удаляется из периферийных приграничных областей Системы.
Не оставлять его надолго, возвращаться каждый вечер, здороваться, обходить все его углы и закоулки, протирать раз в неделю пыль.
И все же он телепатическим приказом отключил ее работающие двигатели.
Отвернулся.
Выбивать половики, мыть полы. Печь топить вечером и утром. Уходя, смотреть внимательно, погашен ли свет, прогорели ли дрова, задвинута ли заслонка. Запереть на замок дверь, проверить почтовый ящик на калитке. Оглянуться, перед тем как повернуть к станции…
– Гаденыш сам сдохнет, – произнес он тусклым голосом и принялся разглядывать черный матово поблескивающий коготь на седьмом пальце левой руки, раздумывая, не пора ли его подточить немного или пока и так сойдет?
Дом принадлежал моему дяде, коренному жителю Москвы. Закоренелому, как он говорил.
Решил, что сойдет и так.
Я поступила в институт, пришла к нему в гости, в старую московскую квартиру, и за чаем с пирожными, взятыми в ближайшей кулинарии, пожаловалась на жуткие общежитские условия, на то, что не могу привыкнуть к тесноте, гаму, спертому воздуху после вольной моей, почти деревенской жизни на окраине провинциального городка.
До смены было еще далеко. Но обо всей этой каторжной маяте не хотелось думать, чего зря голову забивать! Вахты, смены, патрули... Коли уж выпало отбывать свой срок, надо набраться терпения, все равно раньше времени не вернешься.
Дядя Коля в этом городке никогда не бывал и расспросил, как там да что. Подивился, что умею я колоть дрова, топить печь.
Второй вздохнул тяжело, откинулся на спинку кресла. И все-таки достал из нагрудного кармана пилку.
– Да-да, – сказал он, – это видно. И цвет лица у тебя здоровый, не московский, и руки крепкие. Это видно. Но скоро все изменится, и побледнеешь, как все мы, и к шуму привыкнешь… А впрочем, если хочешь, если не забоишься, можешь жить на моей даче хоть всю зиму.
До Москвы недалеко. Всего-то полчаса на электричке. Мы там от тепла до тепла – все лето. От станции пешком десять минут. Место отличное, сосновый бор. Правда, по зиме глухо. В любом случае есть там почта, есть даже отделение милиции и больничка. Не близко, но терпимо.
Я спросила, что они делают там все лето.
– Известно что, – отвечал дядя Коля. – По грибы ходим. По ягоды.
Огородик у нас. Сад я сам посадил, уже пятнадцать лет. Вечера долгие. На крыльце сидим, семечки лузгаем. Телевизор принципиально не держим. Диафильмы у меня там с проектором. Ребятишки дачные стекаются, когда уже совсем темно. Я им сеансы даю. Красота.
В первый же приезд за мной увязалась кошка. Меня не обгоняла, держала дистанцию.
Земля. Россия.
Я поднялась на крыльцо, открыла дверь, вошла, включила свет. Снежные следы не таяли, так дом промерз. После, когда я печь затопила, когда огонь заговорил, окна расплакались. От счастья, что ли. И кошка решилась, вошла, села на половичок. Одно ухо у нее было обгрызено.
Областной мнемоцентр.
Повидала жизнь. Я ей сказала:
2477-ой год, октябрь.
– Манька!
И она разлеглась на половичке.
Когда экраны погасли и в помещение вернулся привычный полумрак, ведущий мнемоаналитик центра подъехал на кресле к столу, заглянул в глаза своему давнему приятелю, внештатному консультанту. И спросил, неуверенно, почесывая подбородок:
Жили мы зиму, не тужили. Время от времени звонила я дяде Коле и докладывала, как дела. Время я не торопила. Мне не хотелось весны, особенно настоящей, когда уже снег сойдет, когда на припеке зазеленеет трава, когда насекомые загудят, зажужжат, затрепещут крылышками. Ой, нет. По такому блаженству нагрянет дядя Коля с семейством, и придется мне перебираться в общагу. До холодов.
– Слушай, а у него в роду не было шизофреников или паранойиков?
Утром шестого февраля я увидела в почтовом ящике белый листок.
Вопрос был не просто непрофессиональным, он был предельно наивным, более того, он был глупым. И все же после увиденного на экране друг-консультант не удивился вопросу. Он пожал плечами, ответил совершенно серьезно:
Ключик от ящика лежал в доме, в столе на терраске, среди ножовок, больших и малых гвоздей, отверток, кусков проволоки, старого пустого конверта и обрывков наждачной бумаги. Пришлось возвращаться.
– Этот парень прошел через такие проверки, что нам и не снилось.
Листочек из ящика я перечитывала множество раз. Был он из нотариальной конторы и адресован лично мне, Софье Алексеевне
Нулевая группа годности, четырнадцать лет работы на переднем крае, сверхскоростник, испытатель, шестнадцать ранений и ни единого срыва, ни одного сбоя... нет, таких на Земле больше трех десятков не сыщешь! Может, с аппаратурой что-то случилось? – Консультант помолчал, потом добавил: – Если нет, то мы сами шизоиды!
Горчаковой. Уведомлялось, что я – единственная наследница всего движимого и недвижимого имущества Ерофеева Серафима Ивановича по составленному им 23 ноября 1982 года завещанию. Так же сообщалось, что Ерофеев Серафим Иванович скончался 16 января 1983 года, что завещание вступает в силу и что мне необходимо явиться в нотариальную контору, имея при себе документ, подтверждающий мою личность.
Лицо мнемоаналитика стало не просто задумчивым, оно сделалось углубленно сосредоточенным, будто у роденовского «мыслителя». Казалось, еще миг, и на нем заиграют блики озарения, раздастся выдох, а то и крик: «эврика!» Но ничего подобного не случилось. Аналитик пробыл в позе «мыслителя» минуты три. И сказал:
16 января умер гардеробщик. Но я ни разу не слышала его имени. И голоса его не слыхала, и взгляда не встречала. Какой Серафим
– С вашим последним замечанием, коллега, вынужден согласиться. Пора бы нам и на покой! Но шутки в сторону, – он обернулся к ассистенту: – Что там в истории болезни?
Иванович? Я не знаю никакого Серафима Ивановича!
Ассистент развел руками.
Я читала и перечитывала бумажку из нотариальной конторы. Народу было полно в электричке, все ехали на работу, сонные, невыспавшиеся.
– Нет никакой истории.
Мужчины курили в тамбуре, и оттуда тянуло дымом.
– Совсем?
В этот день я опоздала, так как шла из электрички по переходам метро, от метро к институту чрезвычайно медленно, пытаясь припомнить лицо гардеробщика или что-нибудь, что могло меня с ним связывать. До такой степени связывать, до после смерти. Я брела, поскальзываясь на льду. Люди спешили по своим делам, голуби и воробьи искали пищу. Утро.
– Совсем, шеф. Он здесь третий день, отпуск коротает, сами, наверное, слышали – после геизации Гадры.
В институте стояла обычная в этот час излюбленная мной тишина.
Аналитик поморщился.
Уборщица мыла пол. Вымытая часть блестела влажно и холодно. Я постучала ногами у порога, чтоб сбить грязь, и вошла. И мне показалось – ей-богу, – что я вошла в храм, что всё здесь таинственно и все здесь таинственны и что-то знают обо мне, чего я сама не знаю, но молчат.
– Слыхал чего-то, не припомню.... Нам другое важно, пускай они там какие угодно подвиги совершают, пускай оземлянивают иные миры и носятся на своих сверхскоростниках, пускай, это их дело, это все внешнее, а нас их внутренности интересуют, понял? Вот из этого и исходи.
Уборщица шаркала шваброй. Я поздоровалась.
Помощник не обиделся, он давно привык не замечать брюзжания шефа.
– Здравствуй, – сказала она, не прерывая работы.
– Поступил вчера с жалобой на провал в памяти, пришел сам. Попросил сделать глубинную мнемоскопию. После первого сеанса из транса не вышел.
Я подошла к гардеробу, скинула пальто на барьер. Теперь здесь сидела пожилая дородная тетка. Она то вязала яркие детские вещички, то чай попивала из термоса, то слушала, прижав к уху, транзисторный приемничек. Видимо, с большой сумкой приходила из дома. На работу собиралась, как в дальнее путешествие.
Сейчас лежит в реанимации без сознания. Все!
Я сдала пальто. Уборщица домыла фойе и елозила шваброй в полутемном коридоре. Я подошла к ней, осторожно привыкая к полумраку, и спросила:
– Бредятина какая-то! – аналитик стукнул кулаком по столу. – Я понимаю, если б это у него были заложено на последних уровнях, ну ладно, чего у них там не бывает! Но ты обратил внимание, где у него все это лежит?!
– Вы меня простите, пожалуйста. Вы не помните, то есть не знаете, как зовут, звали гардеробщика?
Консультант успокаивающе погладил приятеля по руке, он не был склонен предаваться отчаянию, выходить из себя. Он навидался за свой век много разного, тысячи больных прошли через его руки. И все же случай особый, да и интуиция подсказывала – здесь нет и следов болезни, этот парень здоровяк, каких поискать! И потому он решил пойти по самому простому пути.
Она остановилась. Посмотрела на меня. Выпрямилась.
– Надо запросить Центр, – предложил он.
– Серафим Иванович.
Аналитик вытаращил на него глаза.
– Спасибо.
– Ага, разбежался, сейчас они тебе выложат подноготную! – почти выкрикнул он в лицо другу.
Мне казалось, что она смотрит мне вслед, даже когда я уже повернула и зашла в буфет. Дома я опять не успела позавтракать.
Помощник не вмешивался в этот разговор. Ему своих забот хватало. По показаниям датчиков реанимационной он знал, что пациент так и не пришел в себя. И все же он почти машинально набрал на клавиатуре кодированный запрос в Центр и теперь, держа указательный палец между двух кнопок – сброса и отсыла – ждал, какая поступит от шефа команда.
На лекциях я сосредоточиться не могла.
– Ты переучился, мой милый, – наступал аналитик, – ты позабыл арифметику! Этому парню сейчас тридцать шесть, так? Уровень восприятия – преднулевой, сам знаешь! То есть он видел все это, если он вообще что-то видел, в самом раннем младенчестве, так?! А глубина – свыше двухсот лет. Ну что, считать разучился?!
Что он завещал? Почему мне? Как узнал имя, адрес? Не от меня, это уж точно. От кого? Я ни с кем не сходилась близко. Хотя и не была нелюдимкой, молчуньей. Со всеми я была ровна, дружелюбна, никому, впрочем, не отдавая предпочтения. Все мои помыслы так и оставались помыслами, а тайны – тайнами. И одиноким своим житьем я не тяготилась, довольствуясь обществом приблудной кошки.
Консультант не сдавался.
Я сидела в последних рядах, разглядывала своих однокурсников.
– А если он вместе с мамой и папой участвовал в голопредставлении, а? Как думаешь? Там ведь сценарии самые безумные бывают!
Профессор объяснял задачу, стучал мелом по доске, рисовал график функции с удивительной, недоступной моему пониманию точкой разрыва.
– Ага! Участвовал в голопредставлениях двести лет назад, когда ни его самого на свете не было, ни представлений этих дьявольских!
В этой точке функция не существовала. Как будто умирала на секунду.
– Не горячись! Иногда решения бывают настолько простыми, что потом сам себя будешь ругать за горячность, чего ты распсиховался? Мало ли что, попался непредвиденный, вариант... а до этого у тебя всегда, что ли, были готовые рецепты?! И потом, не хочешь делать запроса, перекинь ты его к центровикам, пускай у них мозги скрипят!
Ребята срисовывали график в свои тетради. Кто-то кашлял простуженно.
Аналитик разом успокоился, даже обмяк как-то, расплылся в своем передвижном кресле. Но отступать ему было стыдно. И он махнул ассистенту.
В общем, все были сосредоточены на черном прямоугольнике с белыми меловыми линиями, следами давно погибших морских организмов, морских цивилизаций, спрессованных тяжестью времени и воды в известковую породу.
– Ладно, бухнемся еще разок в ноженьки, давай, запрашивай!
Я походила на зрителя в театре, который видит не Гамлета на краю могильной ямы, а гвоздь, торчащий из декорации, облупленную краску, плохо выбритого мужчину, ослепленного светом прожектора.
Палец помощника уперся в кнопку отсыла. Что-то буркнуло, щелкнуло.
В конце дня в толчее у гардероба ко мне подошла наша староста
Ответ появился на экране почти сразу:
Тихомирова. Она уже была в пальто.
Очередь в гардероб двигалась потихоньку, голоса гудели. Тихомирова некоторое время молчала, продвигаясь вместе со мной. Она точно не могла припомнить, о чем же хотела меня спросить. Такая уж у нее была манера – не сразу начинать разговор.
ВНИМАНИЕ! ВРАЧЕБНАЯ И ГОСУДАРСТВЕННАЯ ТАЙНА! ИНФОРМАЦИЯ МОЖЕТ БЫТЬ ИСПОЛЬЗОВАНА ЛИШЬ В МЕДИЦИНСКИХ ЦЕЛЯХ С ПОСЛЕДУЮЩИМ ИЗЪЯТИЕМ ИЗ ПАМЯТИ! ПОДТВЕРДИТЕ СОГЛАСИЕ.
– Ты в общежитии числишься? – наконец рассеянно спросила Тихомирова.