Музейных работников Уильяма Этуотера и Носуорта, живописцев Реймонда Прингла и Гектора Барлоу, светских львиц Сьюзан Наннери и Харриет Твайнинг, да и всех остальных персонажей первого романа почти неизвестного у нас классика английской литературы XX века Энтони Поуэлла (1905–2000), «типичных» (как мы выразились бы — и не без оснований — в достославные советские времена) представителей лондонской богемы тридцатых годов прошлого века, решительно ничего в жизни не интересует. Они не предаются интеллектуальным, пусть в большинстве своем и бредовым, спорам, как герои «Контрапункта» и «Желтого Крома» Олдоса Хаксли, не пускаются с завидным легкомыслием в опасные путешествия или в рискованные предприятия, как эксцентрики Ивлина Во. Они — если воспользоваться названием цикла романов позднего Поуэлла — «танцуют под музыку времени», а музыка эта более всего напоминает, пожалуй, «Болеро» Равеля. Кстати сказать, сочинение это, столь точно передающее монотонный ритм их вымороченной жизни, любят послушать и сами персонажи книги, отдыхая в загородном коттедже от небывалой лондонской жары и светской суеты.
Весь роман — и по интонации, и по почти полному отсутствию действия, и по повторяемости мотивов и ситуаций — это литературное «Болеро», в котором герои, мигрируя с вечеринки на вечеринку, из бара в ресторан, из мастерской модного живописца на вернисаж живописца еще более модного и столь же бездарного, из музейного кабинета или студии в загородный коттедж, а оттуда в местный паб, самозабвенно сплетничают, жалуются на жизнь, обмениваются малозначащими репликами и светскими новостями, переливая из пустого в порожнее все то, что говорилось накануне и будет говориться на следующий день. Они, эти «сумеречные» или — по Т. С. Элиоту — «полые» люди, ни во что не верят, ни к чему не стремятся, ничего, по существу, не хотят, кроме развлечений, которые, впрочем, надоедают им, не успев начаться.
И в этом отношении двадцатишестилетний Поуэлл в своем первом романе выносит послевоенному «потерянному» поколению, «веку джаза», говоря словами Скотта-Фицджеральда, приговор более суровый, чем маститые Во или Хаксли. У «сумеречных» людей Поуэлла сумеречное — в медицинском, психиатрическом смысле этого слова — сознание. Их диагноз: потеря ориентации — в пространстве, во времени, в собственной личности. И хотя книга эта написана три четверти века назад, в другой стране, на другом языке, сегодняшний российский читатель наверняка обнаружит, что этуотеры, твайнинги и принглы ведут свое сумеречное существование отнюдь не только в Лондоне тридцатых годов.
А. Ливергант
СУМЕРЕЧНЫЕ ЛЮДИ
«…как будто услышав волшебный рог Астольфо, английского герцога из Ариосто, они обезумели и со страху готовы были покончить с собой… все они не в себе, сумеречные люди…» «Анатомия меланхолии»[1]
Часть первая
МОНТАЖ
1.
— И когда ты его принимаешь? — спросил Этуотер.
— Рекомендуется принимать после каждой еды, — ответил Прингл, — но лично я принимаю его только после завтрака и ужина. Мне этого достаточно.
Они сидели внизу, в баре. Наверху играл оркестр, но танцы еще не начались — было рано. Потолок в баре был низкий, справа, вдоль столов и нескольких диванов, тянулась длинная стойка. Все окна напротив были раскрыты, но выходили они в узкий, огороженный кирпичной стеной двор, и в комнате было очень душно и пахло аммиаком. Несколько знакомых сидели за стойкой, Этуотер и Прингл, однако, выбрали столик в углу.
— Если заплатишь за виски и дашь мне три шиллинга и девять пенсов, будем квиты.
Этуотер вспомнил, сколько коньяка они выпили за ужином, и ничего не ответил. Коньяк был плох. И все-таки он дал Принглу полкроны, шиллинг и три пенса. Они сидели молча, пока официант не взял заказ у расположившейся в другом конце комнаты большой компании, и не подошел к ним.
— Я буду коньяк, — сказал Прингл.
— Два раза? — спросил официант.
— Два раза, — сказал Этуотер.
— Что до меня, — сказал Прингл, — то женщины мне осточертели. Хочу на природу и писать. Кстати, я тебе не говорил, что собираюсь снять загородный дом?
Этуотер ничего не ответил. Он открыл газету, которую кто-то оставил на столе и, мельком взглянув на карикатуру, пробежал глазами заметку «Аристократка под колесами». Это был долговязый, тощий молодой человек с шевелюрой цвета соломы, который два раза подряд неудачно пытался устроиться в Форин Офис. Иногда, чтобы скрыть легкое косоглазие, он надевал очки в роговой оправе и недавно с помощью влиятельных знакомых получил место в музее. Его отец, бывший государственный служащий, жил в Сассексе и вместе с женой разводил кур.
— И давно этот бар открылся? — поинтересовался Прингл.
— Недавно. Он очень популярен.
— Правда?
— Да, очень. Кто только сюда не ходит.
Познакомились они три года назад, в Париже, когда Прингл целыми днями делал наброски с завсегдатаев «Коларосси», а Этуотер жил с семьей в Сен-Клу, куда поехал учиться говорить по-французски. Встретились они однажды вечером в баре «Куполь». Поначалу они друг другу не понравились, однако уже в первый вечер соотечественники проявили куда больше терпимости, чем могли бы проявить в иных обстоятельствах. По какой-то неизвестной причине отношения сохранились, и когда Прингл приезжал в Лондон, они довольно часто встречались, напрочь позабыв тот день, когда им приходилось мириться с причудами друг друга. Отец Прингла, предприимчивый коммерсант из Ольстера, в 1911 году приобрел картину Сезанна. Но это было только начало. Потом он развелся с женой. Потом — ударился в религию и спрыгнул с висячего моста. И хотя во времена увлечения религией детям от него сильно доставалось, он всем им кое-что оставил, и Прингл, не слишком склонный сорить деньгами, имел приличный доход. Человек по природе замкнутый и угрюмый, он и художник был крайне невыразительный, однако иногда, в погоне за парижской модой, покупали и его. Принглу было двадцать восемь лет; невысокий, с огненно-рыжей шевелюрой, из-за которой над ним часто подсмеивались в школе, он был вылитый Иуда. На нем была голубая блуза, из тех, в какой ходят французские живописцы, и лакированные туфли. Временами по лицу его пробегала нервная судорога, и он начинал суетливо перебирать по столу пальцами.
— В женщинах плохо то, — изрек он, — что им совершенно нельзя доверять.
Ольга бросила его две недели назад, и, хотя стоила она ему немало, он никак не мог скрыть своего раздражения.
— Скажете, когда хватит, сэр, — сказал официант, взяв со стола его бокал.
— Достаточно, благодарю. Если б мне удалось сейчас пожить за городом и пописать, весной можно было бы устроить еще одну выставку.
Этуотер, не отрывая глаз от газеты, протянул ему свой портсигар. В перевернувшемся «бентли» была жена баронета, авария произошла на Брайтонском шоссе.
— Что ты на это скажешь?
— Я бы так и поступил, — раздумчиво ответил Этуотер, пригубив коньяк.
— Ты что-нибудь слышал про Андершафта? — спросил, решив поменять тему, Прингл. К тому, что он уже сообщил о своих планах в очередной раз изменить жизнь, добавить ему было решительно нечего, да и Этуотер, обсуждавший с ним эти планы только что, за ужином, продолжать разговор был явно не готов.
— Он в Нью-Йорке.
— Играет на пианино?
— Играет на пианино.
Этуотер отложил газету и огляделся. Харриет Твайнинг сидела за стойкой бара рядом с мужчиной с толстым загривком. Пиджак и строгая юбка ей очень шли. Блондинка со смуглой кожей, Харриет ужасно нравилась мужчинам; многие сходили по ней с ума и в первый же вечер предлагали ей руку и сердце. Она, однако, всегда в последний момент давала задний ход: либо ее избранник успевал ей надоесть, либо сам говорил, что не в силах «за ней угнаться», либо у него попросту кончались деньги. Она помахала Этуотеру, с которым была знакома, и направилась к их столику.
— Вы сегодня будете на вечеринке? — спросила она Этуотера, даже не взглянув на Прингла.
— Не могу. Еле жив. На какой вечеринке?
— Обязательно приходите.
— Меня не звали.
— Пойдете с нами. Мы возьмем вас с собой.
— Кто это «мы»?
— Я и мой толстяк.
— Кто это, Харриет?
— Его зовут Шейган.
— Вот как?
— Он американский издатель.
— А что он здесь делает?
— Будет издавать мою книгу. Когда я ее допишу.
— Его-то вы с собой на вечеринку берете?
— Да, он обожает ходить в гости. Говорит, что все ирландцы такие. Страсть как любят развлечения.
Она повернулась и направилась обратно к стойке бара. Идет, чуть сутулясь и немного — совсем немного — покачиваясь. Мужчина с толстым загривком сидел за стойкой, подавшись вперед; казалось, в следующую секунду он взберется на табурет и через нее полезет. Он курил сигару.
— Ты что, с ней незнаком? — спросил Этуотер.
— Они для меня все на одно лицо, — буркнул Прингл. — Андершафт тебе пишет?
— Он живет с цветной.
— В Нью-Йорке?
— Говорит, она недурна собой.
— Не могу сказать, чтобы мне очень уж нравился твой клуб, — сказал Прингл. — Душно здесь.
— Да, жарко.
— Да и люди какие-то…
— Люди как люди. Оттого, что клуб открылся недавно, люди другими не станут.
— Мне это место не нравится.
— Не нравится это — пойдем в другое.
— Нет, — сказал Прингл, — сначала выпьем еще по одной.
— Пойдем куда-нибудь еще.
— Нет. А вот и Гектор.
— Я требую, чтобы ты повел меня в другой клуб, — сказал Этуотер.
Но тут Гектор Барлоу — он был с каким-то неизвестным мужчиной — увидел их и через всю комнату направился к их столику.
— Как живете? — спросил он, попыхивая трубкой. Гектор Барлоу, коренастый, светлоглазый человек с низкой челкой коротко остриженных черных волос и в толстом, светлом, цвета мешковины пиджаке, тоже был художником. Этуотер познакомился с ним, как и с Принглом, в Париже; в свое время Прингл и Барлоу вместе учились в Слейде[2].
— Садись с нами, — сказал Этуотер.
— Вы не против, если я подсяду к вам вместе с братом? — спросил Барлоу. — Он у меня моряк. Сегодня у него последний день отпуска. Завтра возвращается обратно, на корабль.
— Так точно, завтра, — подтвердил брат. Он был очень похож на Барлоу, только почище, помиловиднее, к тому же волосы у него были не черные, а светлые и зачесаны назад. Барлоу младший был в синем костюме военного образца.
— Что будете пить? — спросил Этуотер. — Официант, принесите членский бланк. Мистер Прингл хочет вступить в клуб.
— Нет-нет! — воскликнул Прингл. — И не подумаю.
— Ты должен вступить. Не могу же я платить за тебя весь вечер.
В вопросах интеллектуальных Прингл, делая над собой неимоверное усилие, прислушивался к мнению Барлоу, хотя не уставал повторять, что считает его художником «разбрасывающимся». Свою зависимость от друга Прингл компенсировал тем, что постоянно ссужал Барлоу деньгами, причем возвращения долга требовал всякий раз именно тогда, когда Барлоу оказывался в стесненных обстоятельствах. Когда же Барлоу процветал, он всегда во всеуслышание возражал Принглу и заставлял его делать вещи, которые тому не нравились. Уговорив Прингла купить дорогой лимузин, он счел это своей величайшей победой, однако, стоило ему уехать на Рождество в Париж, как Прингл тут же лимузин продал и вновь пересел на свою любимую «колымагу»; возвращение же Барлоу из Парижа без гроша за душой и вовсе подорвало его влияние. Прингл поддержал друга и на этот раз, однако Барлоу никак не мог примириться с тем, что Прингл ни разу не купил ни одной его картины — и это был главный козырь в колоде Прингла.
— Как живешь? — спросил Этуотер, когда Барлоу сел рядом.
— В трудах, — ответил Барлоу. — Сегодня вот встал ни свет ни заря.
— Писать портрет жены посла?
— Именно.
— Зачем мне вступать в клуб? — недоумевал Прингл.
— Тебе это, в конечном счете, обойдется дешевле, — объяснил Этуотер. — Джин на флоте недорог, верно? — спросил он у Барлоу младшего.
— Я сегодня вечером возьму брата с собой на вечеринку, — сказал Барлоу. — А ты пойдешь? Сегодня ведь у него последняя ночь на берегу, сами понимаете.
— Нет, — ответил Этуотер. — Я — не пойду.
— Зачем мне быть членом клуба? — конючил Прингл.
— Вступай, чего там, — сказал Барлоу. — Мы ведь все тебя просим.
— Боюсь, придется. Уильям получил письмо от Андершафта. Он в Нью-Йорке, живет с цветной и играет на пианино.
— Зарабатывает?
— Пишет, что дела идут неплохо. Я правильно понял?
К их столику подошла Харриет Твайнинг.
— Приходится время от времени отдыхать от моего дружка, — пожаловалась она.
— Приводите его к нам, — сказал Этуотер.
— Кто этот красавчик? — спросила Харриет достаточно громко, чтобы все слышали.
— Брат Гектора. Служит на флоте.
— Моряк?
— Вроде того.
— Возьмите его с собой на вечеринку.
— Я на вечеринку не иду, — сказал Этуотер. — Домой пойду — еле жив.
— Дайте мне шиллинг, — сказала Харриет.
— У меня нет шиллинга.
— Поищите хорошенько.
Шиллинг нашелся. Харриет вставила его в стоявший у стойки бара игровой автомат, резко потянула на себя ручку и ударила кулаком по стеклу. Автомат вздрогнул, забился в конвульсиях, и из отверстия со звоном высыпалась горсть монет. Харриет собрала монеты и положила их себе в сумочку.
— Отдайте шиллинг, — напомнил ей Этуотер.
Харриет протянула ему монету.
— Это франк.
— О черт! — воскликнула она. — Тут, должно быть, одни франки.
Она порылась в сумочке, отыскала шиллинг и вернулась к стойке. Мужчина с толстым загривком взял ее за локоть и притянул к себе.
— Крошка что надо, — промычал Барлоу младший.
— Я вас с ней познакомлю, — сказал Этуотер.
— Да ну? Вот спасибо, дружище.
— Только не одалживайте ей денег.
— Не развращайте мне моего брата, — сказал Барлоу. — Ему завтра в море. У него отпуск кончается.
— И как же ее зовут? — поинтересовался Барлоу младший.
— Харриет Твайнинг.
— Это опасная женщина, — сказал Барлоу. — Держись от нее подальше.
Барлоу младший натужно засмеялся, и на его шее у него выступил пот. Народу в баре прибавилось, и стало совсем душно. Люди входили, смотрели, есть ли свободные столики, и снова выходили. Некоторые из тех, кто не сумел сесть, разговаривали стоя или разглядывали друг друга. Запах аммиака постепенно растворялся в сигаретном дыму. Вошел Уолтер Брискет. Чем-то он был явно недоволен. На его маленьком личике застыло вопросительное выражение. Он подошел и, подбоченившись, сказал:
— Привет, Уильям.
— Привет.
— Я вас сегодня увижу на вечеринке?
— Нет.
— Кто этот блондин?
— Брат Гектора. Служит на флоте.
— Господи! В самом деле?
— Так он говорит.
— А он сегодня на вечеринку пойдет?
— Если захочет.
— Я слышал, Андершафт в Бостоне, живет с цветной.
— Не в Бостоне, а в Нью-Йорке. Я получил от него письмо.
— Когда увижу его, выскажу ему все, что я о нем думаю.
— Насчет чего?
— Насчет его женщин.
— В этом клубе ужасный запах, — сказал Прингл.
— Да, неважнецкий.
— Здесь всегда так пахнет, — сказал Барлоу. — Я как-то спросил об этом секретаря. Тот сказал, что делается это специально. А почему, я забыл.
— Теперь, раз я член клуба, обязательно напишу жалобу, что в клубе плохо пахнет, — сказал Прингл.
— У вас на флоте выпивка, надо полагать, дешевая? — спросил Брискет у младшего Барлоу.
— Как Софи? — поинтересовался Прингл у Барлоу, перегнувшись к нему через стол.
— Неплохо.
— Она сегодня вечером идет с тобой на вечеринку?
Барлоу лениво посмотрел на Прингла, словно прикидывая, что тот имел в виду. Он что, к ней неравнодушен или просто бестактен?
— Она не любит ходить в гости, — ответил он.
— Эй, а как устроены эти игровые автоматы? — спросил его брат.
— Я вам покажу, — сказал Брискет. — Послушайте, не пора ли нам на вечеринку? — И он оттянул рукав Барлоу младшего, чтобы тот посмотрел на часы и убедился, что уже поздно. К их столику опять подошла Харриет Твайнинг.
— Пора идти, — сказала она. — Можно мы к вам подсядем? Вы должны познакомиться с моим американским другом. Его зовут Маркиз. Мило, правда? — И она улыбнулась младшему Барлоу своей обворожительной улыбкой.
— Давайте сюда вашего толстяка, — сказал Барлоу. — Он может сесть мне на колени. Или же Реймонд уступит ему свое место, а сам сядет на пол.
Харриет поманила пальцем мужчину с толстым загривком, и тот медленно сполз с табурета и, слегка покачиваясь, двинулся к их столику.
— Познакомьтесь, это мистер Шейган, — сказала Харриет.
Она представила Шейгану всех сидящих за столом. Найти американцу стул, хоть и не сразу, но удалось. Мистер Шейган был совершенно лыс, но его это, судя по всему, нисколько не смущало. В руках у него была початая бутылка джина, и передвигался он не без труда.
— Рад встрече, мистер Этуотер, — сказал он. — Надеюсь, вы извините меня за эту бутылку. Привычка, ничего не поделаешь.
— Ерунда. Сейчас попросим чистые стаканы.
Внезапно мистер Шейган стал садиться, и стул ему подставили в самый последний момент. Ему, по всей видимости, было лет пятьдесят, и дышал он довольно тяжело. Подбородок у него был лиловый.
— Что там ни говори, — изрек он, — а мы все здесь люди-человеки.
— Что, Андершафт и в самом деле в Америке и живет с цветной? — спросила Харриет.
— Это одна новость. А вот вторая. Сьюзан Наннери ушла от Гилберта, — сказал Этуотер.
— Она прелесть.
— На любителя.
— Не скажите, она очень мила, — сказала Харриет. — Я ее обожаю. А вы, Уильям, неужели не находите ее обворожительной?
— Я с ней незнаком, — отозвался Этуотер.
— Вы наверняка ее видели.
— Нет, никогда.
— Не может быть.
— Нет же.
— Эй, — сказал младший Барлоу. — Кто-нибудь из вас когда-нибудь ходил в ночной клуб «Сорок Три»?
— Бросьте вы сплетничать, — сказал мистер Шейган. — Давайте радоваться жизни. Будем веселиться.
— Расскажите ему про ваш музей, — сказала Этуотеру Харриет. — Он любит культуру. Скоро уже пора на вечеринку.
— Как вам Англия, мистер Шейган? — спросил Этуотер.
— Черт, с тех пор как я пересек океан, я не устроил еще ни одной вечеринки. В Сент-Джеймс у меня есть небольшая квартирка, приходите, разопьем как-нибудь бутылочку винца.
Прингл все это время во все глаза разглядывал Харриет и из всей фразы услышал только несколько последних слов, а потому спросил:
— На вечеринке будет только выпивка?
— Советую тебе прихватить бутылку, — сказал Барлоу, — на тот случай если пить будет нечего.
— А эта блондиночка на вечеринке будет? — шепотом спросил Этуотера младший Барлоу.
— Я бы на твоем месте принес бутылку джина. Можешь купить ее здесь, — посоветовал Принглу Барлоу.
— Полбутылки будет вполне достаточно, — сказал Прингл. — Хотя я не совсем понимаю, с какой стати я должен что-то приносить, раз меня не приглашали.
— Вы, англичане, никогда не умели развлекаться, — сказал мистер Шейган. — А вот я хочу познакомиться с настоящими ребятами. Хочу пожить в свое удовольствие.
— На вечеринке таких будет немало, — успокоил его Этуотер. — Получите все возможные удовольствия. Жаль, что я этого не увижу.
— По-моему, пора двигаться, — сказала Харриет.
— Нет, не приходить же раньше всех.
— Давайте перед уходом выпьем еще по одной. А то, может, на вечеринке пить будет нечего.
И мистер Шейган, вылив последние несколько капель джина в стакан Харриет, бросил пустую бутылку на пол. Бутылка не разбилась и, громко звеня, закатилась под соседний столик, где и осталась, ибо никто не взял на себя труд ее оттуда извлечь, и это притом что сам мистер Шейган несколько раз просил об этом собравшихся и даже порывался встать.
— Вы неотразимы, — сказал он Харриет, перегнувшись к ней через стол.
— Осторожней, стол не опрокиньте, — сказала Харриет.
Мистер Шейган вновь взял ее под локоть. Атмосфера клуба передалась и ему.
— Бэби, ты еще совсем крошка, вот ты кто… — промурлыкал он.
— Держите себя в руках.
— Бэби…
Этуотер вновь обратился к газете, однако из вежливости опустил ее на колени, под стол. Жара в комнате становилась невыносимой.
— Когда у тебя выставка, Реймонд?
— В четверг.
— Не забудьте послать приглашение и мне, — сказал Брискет. — Не могу же я пропустить такое событие!
— Ну вот, — возмутился мистер Шейган, — опять вы за свое. Все о деле, да о деле. Давайте-ка лучше веселиться. От души. Я всех зову к себе в гости. Хочу устроить вечеринку. И мистер Этуотер хочет устроить вечеринку. И мы все хотим устроить вечеринку. А вместо этого сидим в этой богом забытой дыре и говорим о делах. Я хочу общаться. Общаться хочу.
— Общение вам обеспечено, — сказал Барлоу. — И вы его заслужили, мистер Шейган, после стольких часов, проведенных в этом клубе.
Когда все вставали из-за стола, мистер Шейган опрокинул два бокала, и они разбились, зато шел он теперь без всякого труда.
— За вами с позавчерашнего вечера счет, мистер Барлоу. Не желаете оплатить? — обратился к Барлоу официант.
— Желаю, но не особенно.
— Секретарь сказал, что вы его очень обяжете, если расплатитесь, мистер Барлоу.
— Единственное, что я могу вам предложить, голубчик, это выписать чек. Но это пустая трата времени для нас обоих.
— В этом клубе вечно пристают с глупостями, — сказал Брискет. — Ни минуты покоя.
— Не думаю, что им следует в этом потворствовать. Передайте секретарю, что я все улажу, когда приду в следующий раз.
Официант угрюмо покачал головой и удалился.
— Поехали, мальчики, — сказал мистер Шейган. — Я желаю устроить вечеринку.
— Да, — подхватил Барлоу. — И пообщаться. Поехали.
— У вас была шляпа? — спросила мистера Шейгана Харриет.
— У меня? — Мистер Шейган был искренне удивлен. — Шляпа?!
— Кто-нибудь! Найдите его шляпу.
— Вот она, мисс, — сказал портье.
— Наденьте ее ему на голову, — распорядилась Харриет. — А я должна привести подкрасить губы.
Они вышли на улицу. Было так же жарко, но дышать стало легче. У выхода слонялись без дела два шекспировских убийцы, а если точнее, мелкие головорезы из анонимной пьески. На их разбойничий свист подъехали два такси.
— И все-таки, по-моему, идти мне не стоит, — сказал Этуотер.
Все ждали Харриет.
— Эй, — подал голос младший Барлоу. — Ничего, что мы не при параде?
В дверях клуба показалась Харриет.
— Вот адрес, — сказала она, — на обороте этого конверта.
Она и мистер Шейган сели в первое такси, остальные — во второе. Прингл вступил в пререкания со вторым убийцей относительно того, заслужил ли тот вознаграждение, а если заслужил, устроит ли его три пенса. Заплатил Прингл и за такси, однако с остальных пассажиров сумел собрать достаточно, чтобы в накладе не остаться.
2.
Они приехали как раз к началу вечеринки, которая удалась на славу, если не считать того, что квартира была слишком мала и не могла вместить всех желающих. Этуотеру квартира показалась довольно симпатичной, особенно ему понравились современные осветительные приборы. Вместе с тем места было маловато, к тому же, когда они пришли, уже царил некоторый беспорядок. Часть гостей была в маскарадных костюмах, несколько человек — во фраках и вечерних платьях. У тех, кто вырядился во фраки и вечерние платья, вид был какой-то испуганный, да и сам хозяин, краснолицый мужчина в белом галстуке, к таким многолюдным сборищам явно не привык. Зато его жена — прием устраивала она — то и дело твердила ему, чтобы он перекинулся с гостем словом или принес вино, — тогда у него не останется времени вмешиваться не в свое дело и жаловаться на гостей, если ему не нравится их поведение. Жена была высокой, дородной, видной дамой, вот только нос у нее был, пожалуй, несколько великоват. Одета она была превосходно.
— Ничего, что мы все вместе заявились? — поинтересовался Барлоу младший.
Барлоу представил его всем стоявшим поблизости гостям.
— Это мой брат, — сказал он. — Служит на флоте. Завтра возвращается на корабль.
После этого он сел рядом с Этуотером на диван в дальнем углу комнаты и сказал:
— Реймонд считает, что я должен жениться на Софи. Художник он, прямо скажем, никудышный. Но нас с Софи он знает хорошо. Или он ревнует? Может, он хочет таким образом помешать моей карьере?
— А нельзя с этим повременить?
— Если я женюсь на Софи, — сказал Барлоу, — то смогу видеться только со своими ближайшими друзьями. Если женюсь на Джулии, то буду видеться только с ее друзьями. Есть, правда, еще Мириам, но она может в последний момент отказаться выходить за меня замуж. Кроме того, в этом случае пришлось бы жить за городом.
— В покое и мире с самим собой?
— Во всяком случае, в роскоши.
— Что ж тут скажешь? Решать тебе.
— Эти евреи — отличные ребята. Самое главное, принципиальные. Когда имеешь с ними дело, всегда знаешь, на каком ты свете.
— Мириам — славная девушка.
— Да, я женюсь на ней, — сказал Барлоу. — Женюсь — и стану еврейским художником. Все говорит в ее пользу.
— С ней тебе будет хорошо.
— Я так и поступлю.
— И правильно сделаешь.
В середине комнаты танцевали, было шумно, играла музыка, пахло косметикой. Харриет потеряла интерес к Барлоу младшему, который выпивал в соседней комнате с какими-то новыми знакомыми. Она танцевала с мистером Шейганом. Кто-то остановил пластинку, и Брискет, уже несколько минут сидевший за пианино, ударил по клавишам. Барлоу поднялся с дивана и пошел танцевать. Прингл, стоявший рядом и по обыкновению нервно теребивший в руке бокал, сел на его место рядом с Этуотером и сказал:
— Бедный Гектор.
— Чем же он бедный?
— Насколько мне известно, на прошлой неделе он сделал предложение сразу трем женщинам. Все — не нашего круга. И все три его предложение приняли.
— В самом деле?
— Разумеется, такого рода договоренности в наше время большого значения не имеют, но отношения, в которые он с ними вступил, усложняют дело.
— Да, отношения с женщинами он устанавливает быстро. Что верно, то верно.
— Все было бы не так плохо, будь его живопись более интересной.
На диване было тесно. Гостей набилось в комнату столько, что танцующие то и дело наступали им на ноги. У Этуотера болела голова. «И зачем только я пошел!» — думал он. Он заметил, как в дверях, громко смеясь, появился младший Барлоу. Как видно, он завел себе здесь много новых друзей.
— А где мистер Шейган? — спросил Этуотер.
— В соседней комнате. Со своей девушкой. Забыл, как ее зовут.
— Харриет Твайнинг.
— Пойду, пожалуй, приглашу ее танцевать.
— Давай.
— Как ты думаешь, пойдет?
— Вот не знаю.
— Как тебе кажется?
С женщинами Прингл был робок, но настойчив, и, случалось, они с ним сходились и даже испытывали к нему симпатию. Когда он начинал им нравиться, он всегда их бросал. Происходило это не часто, но их симпатия внушала ему страх и отвращение. Стоило женщине проникнуться к нему чувством, как он терял к ней интерес. Больше того, он начинал ее ненавидеть. С Ольгой все было иначе. С ней он натерпелся.
— На этот вопрос я ответить не берусь. Худшее, что тебе грозит, — это отказ.
И тут, когда Прингл мучительно размышлял над тем, чего ждать от Харриет, ему на колени упал стакан с пивом. Стакан был полон, его уронила какая-то девушка, стоявшая у дивана. Кто-то толкнул ее и выбил стакан у нее из рук. Пиво вылилось на Прингла и с его ног потекло на пол.
— Простите, — сказала девушка.
Прингл вытер пиво с колен носовым платком, и без того довольно грязным. Он передернулся, и на лице его, сливаясь с рыжими волосами, заалели красные пятна.
— Пожалуйста, простите, — сказала девушка.
Лицо у нее было придурковатое, но от этого тем более запоминающееся. Такие лица бывают у гномов или у испорченных детей. За сосредоточенностью в них кроется удивительная, безграничная доверчивость. Кроличье выражение лица предполагало наличие крупных, выступающих вперед передних зубов, но зубы у нее были вполне нормальные; а впрочем, даже если б они и выступали вперед, на выражении лица это бы не отразилось.
— Вы случайно не сели на мою сумочку? — спросила она.
— Нет, ответил Прингл, — не сел.
Он встал и, насупившись, воззрился на прилипшие к ногам мокрые брюки. Но ничего не сказал. Передернулся и с застывшим от бешенства лицом затерялся среди танцующих. Девушка села на диван рядом с Этуотером.