Я нагнулся над ним. Пульс был. Тогда я достал из кармана пластиковый наручник и приковал злодея к перилам. Затем проверил карманы его белой отпускной куртки. В одном обнаружился паспорт со швейцарской визой на его имя. В паспорт вложен самолетный билет, рейс в Цюрих, вылет сегодня, через четыре часа. В другом кармане – пара листков. На них – название банка в Цюрихе и ряд цифр. Я сунул бумаги себе в карман.
В брюках у гангстера лежали ключи от квартиры. Я вытащил их и бросился к двери. Открыл, вбежал…
И я сразу понял, что все-таки опоздал. В прихожей валялся нераспакованный чемодан, а рядом в неловкой позе, лицом вниз, лежала женщина. Затылок ее был весь в крови. Мне даже не требовалось заглядывать ей в лицо или лезть в сумочку за документами. Увы, то была Любовь Толмачева.
* * *
В то же самое время моя Римка нянчилась с Петром Ильичом. Он, всегда уверенный в себе и бодрый, за пару минут резко сдал. Ссутулился, растекся по креслу. Его огромные кустистые брови горестно опустились. Моей помощнице стало жалко старика до слез.
– Может, вам принять что-нибудь? – участливо спросила она. – Корвалол, валокордин, нитроглицерин?
– Нет-нет, девонька, все нормально.
– Тогда я сделаю чаю.
Римма Анатольевна может быть хозяйственной, когда захочет. Вмиг на столе под яблоней появился чайник, несколько сортов варенья, конфетки и даже вазочка с полевыми цветиками (иссыхавшими на жаркой веранде). Легкими штрихами создавать уют – стиль рыжекудрой красотки.
Она налила вымирающему динозавру чаю.
– Вы как любите: с сахаром, молоком, лимоном?
– Без всего. Просто чай. Теперь уже некрепкий.
– А я думаю, раньше любили все крепкое? – подлизалась Римка.
– Еще какое! – Дед даже улыбнулся.
– О, вы такой интересный человек! И с Брежневым работали, и с Горбачевым… А Сталина видели?
– Бог миловал… Да, теперь понятно… – вдруг омрачился он и замолк.
– Понятно – что?
– Почему она так торопилась с моими мемуарами. И она ведь их закончила буквально вчера! И – сбежала.
– А вы, – осторожно спросила Римма, – правду сказали, что она – ваша дочь, или просто фигурально выразились?
– Правду-правду, – проворчал дед. – Куда уж правдивее!
– Как интересно!
– Ну, конечно, – с усмешечкой заметил Васнецов, – девушек больше всего волнуют не Горбачев, не Брежнев, не политика и даже не битлы. Девушек больше всего волнуют внебрачные дети.
– Ну почему, – игриво отвечала Римка (старик был из тех, с кем до сих пор, несмотря на его ужасающий возраст, хотелось говорить игриво), – сильные мужчины нас тоже очень волнуют.
– Да, жаль, что я к красивым девушкам уже равнодушен, – и Петр Ильич потрепал ее обнаженное плечо. – А ведь когда-то не сдержался, несмотря на партийную дисциплину, хотя партийная дисциплина была, знаете ли, суровой штукой.
За сорок два года до описываемых событий.
Февраль 1968 года.
СССР, Хабаровский край, военный городок Комсомольск-17
Васнецов Петр Ильич
Маруся смотрела на него так откровенно, со столь очевидным вызовом загородив своим торсом выход из тесной ванной, что Петру Ильичу просто ничего не оставалось, кроме как обнять обеими руками ее за талию. Девушка чуть задрожала, но одновременно и обмякла в его объятиях. «Ох, я так волновалась из-за своих ошибок», – промолвила она и преклонила голову на грудь Васнецову. Снизу вверх глянула на него зовущим и все разрешающим взглядом – и он, разумеется, поцеловал ее.
Наши дни
– А что было дальше? – спросила Римма Петра Ильича.
– А что – дальше? Дальше я вернулся в Москву, и у меня начались серьезные неприятности на службе – во многом потому, что я взял на совсекретную операцию в Комсомольск-17 родную дочь плюс внучку члена Политбюро. И поэтому, дескать, операцию провалил. А вскоре меня убрали подальше от Брежнева и выяснилось, что Наташа (моя законная и родная дочь) беременна и надо устраивать ее жизнь… Словом, я постарался забыть про свое приключение, и сама судьба помогла мне в этом – завернула так, что стало не до воспоминаний. В общем, я жил, как будто ничего и не случилось тогда. И знать не знал, что у меня растет еще одна дочь… А оказывается, наша мимолетная встреча с Марусей (я, честно говоря, и имя-то ее быстро забыл) вон какие имела последствия! А Маруся, как узнала, что беременна, решила аборт не делать. Невзирая на будущую безотцовщину, порушенную карьеру и прочее. И меня искать не стала. И закладывать меня – тоже. А ведь могла. И тогда испортила бы мне жизнь окончательно. Но Маруська – молодец! Сильная женщина. Ох, сильная. Ее, конечно, по службе стали пинать (а она ведь в КГБ работала, старший лейтенант): как она могла, да кто отец ребенка, да покайся на партсобрании. А она сказала: с кем спала – мое личное дело, и не лезьте ко мне в душу своими сапогами. Молодец! Смелая оказалась девчонка.
– И она к вам не обращалась? За помощью, к примеру?
– Нет. Я же вам говорю: ни разу. В общем, в ноябре шестьдесят восьмого она родила – чуть недоношенная девочка оказалась, но ничего, выходили, у комитета хорошие больницы всегда были, роддома в том числе. А она еще хитростью в Москву в командировку напросилась – поэтому в роскошных условиях рожала, в столичном госпитале… Ну, а как родила, Марусю за штат вывели – конечно, с крошечным ребенком она для оперативной работы не годилась. Разумеется, пристроили ее на гражданке – тогда ведь декретный отпуск всего три месяца был. Пошла она на швейную фабрику, сначала «подснежником» в комитет комсомола – знаешь, что такое «подснежник»?
– Нет, – честно отвечала Римка.
– «Подснежниками» в советские времена называли людей, которые числились на службе в отделе кадров, к примеру, или по технике безопасности, но занимались общественной работой: в парткоме, или профкоме, или комитете комсомола… И вот Маруся пошла по общественной линии. К тому же комитетчик – он бывшим не бывает, ты ж меня понимаешь…
– В смысле? – слегка закосила под дурочку моя помощница.
– В смысле, – сердито пояснил бывший помощник Брежнева, – что докладывала она куда следует о настроениях, тенденциях, мнениях, царивших в рабочей среде… А потом ее в партком избрали, а вскоре освобожденным секретарем фабрики она стала – в тридцать пять лет, неплохая карьера, правда?.. Ну, и девочка Любочка росла – садик, потом школа…
– И вы так-таки ни о чем не знали?
– Я же говорю – не знал. Вплоть до девяностого года. А тогда меня вдруг Маруся нашла. В те времена я ведь на самом верху был. Можно сказать, третий человек в стране после Михаила Сергеича и Николая Иваныча. А то и второй. Хотя, может, четвертый или пятый. Но чего уж теперь считать! Однако я все равно намного доступней был, чем нынешние бонзы. Сейчас, говорят, миллион долларов стоит, чтобы к нашим руководителям на прием попасть. А в девяностом, при проклятых коммунистах, – всего-то одно письмо мне по самой обычной почте Маруся послала. Изложила ситуацию, конечно, не впрямую, а экивоками, эзоповым языком. Дескать, привет вам из Комсомольска-17, из шестьдесят восьмого года. Я вам тогда помогала туалетную бумагу для иностранного квартета доставать. В жизни у меня все хорошо, дом полная чаша, дочка растет, уже взрослая, двадцать два, и потому хотелось бы встретиться, повидаться… Помощники мои послание прочли, заинтересовались, мне доложили. А я все понял и Марусю к себе пригласил.
– Ой, как интересно! – воскликнула Римка. – Встреча через двадцать лет!
Старик покивал.
– Но я Марусю, признаться, не узнал. Не потому, что она сильно сдала – хотя, конечно, когда тебе под пятьдесят – выглядишь совсем иначе, чем в двадцать пять. Не в том дело. Мы знакомы-то всего один день были… Назавтра после нашей ночи в военном городке меня отозвали в Москву… Вот и забыл я ее лицо… А тогда, в девяностом, она за дочку, за Любу, приехала просить. Если б не девочка, сказала, я ее, Марусю, никогда б и не увидел. А нынче ребенок замуж выходит. Познакомились они с женихом на Волге, в речном круизе. Парень сам родом из Куйбышева (то есть теперешней Самары). Девочка там никого не знает. А из Владика на свадьбу к ней мало кто поедет. Билеты чрезвычайно дорогие. Только сама Маруся да наилучшая Любина подружка-свидетельница. Вот они меня и просят: у дочурки на свадьбе быть посаженым отцом. Не надо, сказала Маруся, расшифровываться и афишировать, что я ее родной отец. А просто – побывать. К венцу, что называется, подвести.
– И вы согласились? – полюбопытствовала Римка.
Все, что касалось свадеб, вызывало в ней, как во всякой незамужней девице, живейший интерес.
– Разумеется, я не поехал, – отрезал Васнецов. – Получилось бы крайне неудобно, да к тому же дела… Однако я, конечно, оказал Марусе и Любе посильную помощь. В результате обком свадьбу им в Самаре устроил по высшему разряду. А впоследствии я больше не терял их из виду. И мне Маруся порой позванивала. А потом, когда моя супруга, Валечка, скончалась, – старик сморгнул внезапно набежавшую слезу, – Маруся снова вышла на связь, выразила соболезнование, спросила, не нужна ли помощь, рассказала, что сама уже давно на пенсии, живет по-прежнему одна…
«Хотела к старику просвататься», – смекнула Римка, однако вслух ничего не сказала.
– И Маруся предложила, – продолжил он. – Знаешь, говорит, наша с тобой Любаша недавно развелась, тяжело переживает развод, мыкается от одиночества, хочет начать все сначала, резко сменить и место жительства, и образ жизни. Может, спрашивает, тебе нужна помощница по хозяйству? Люба, сказала она, девушка аккуратная, чрезвычайно порядочная, умная, хорошо готовит. А если ты мемуары пишешь – умеет стенографировать, печатать… Что ж, я поразмыслил – почему бы и не повидаться с родной дочерью для начала? – и пригласил Любу к себе. Она мне понравилась. Я оставил ее. А то, что она – моя внебрачная дочь, мы решили не раскрывать. Зачем травмировать и Мишель, и Юлию, и других членов семьи?
– Почему она вдруг уехала от вас так спешно? Сегодня?
– К сожалению, молодое поколение сейчас поклоняется одному богу, – издалека начал старик. – И это не Будда, Магомет или Христос. Или даже – коммунизм. Можете со мной спорить, но в наши времена люди были чище. Пускай богами тогда были социальное равенство, Ленин и вожди. А теперь объявили свободу совести. Хочешь – Иегове поклоняйся, а хочешь – Шиве. Но все молятся золотому тельцу. И ради НЕГО готовы на все. Моя дочурка, оказывается, тоже. Да, – скорбно покивал старик, – она, выходит, способна и на хитрость, и на подлость, и на предательство.
– Почему вы о ней так?
– Я ведь ей сказал третьего дня кодовые слова.
За восемнадцать лет до описываемых событий
Сентябрь 1992 года. Москва
– Поздравляю тебя, Юлия, поздравляю, дорогая внученька.
– Спасибо, дедуля.
– И вас, молодой человек, также поздравляю.
– Петр Ильич, зовите меня, пожалуйста, по имени и на «ты». Просто Евгений.
– Я вам того же позволить не могу.
– Я и не претендую. Вы, Петр Ильич, великий человек. К тому же намного старше меня.
– Последнее, увы, бесспорно.
Свадьбу Джулия Монина и Евгений решили играть в усадьбе деда в Щербаковке. Время было такое. С ресторанами – полные непонятки: куда идти, какие цены, не отравят ли? «Прага» закрыта, «Славянский базар» тоже. А заведения из новых – там ведь одни толстосумы в малиновых пиджаках гуляют. И подстрелить могут ненароком. В дома приемов тоже при новой власти да после дедовой отставки не попадешь. Вот Петр Ильич и предложил, очень кстати, любимице внучке Юлии гулять на своей даче. Он же выписал бывших кремлевских поваров и официантов: умелые, вышколенные, бравые. Словом, стол и обслугу удалось организовать на высшем уровне.
А гостей оказалось немного. Приехали родители Евгения – провинциальные, испуганные. Они были подавлены высотой, на которую взлетел их сынок. Подумать только, цековская дача! Щербаковка! Дед невесты – тот самый знаменитый Васнецов!
Плюс пара друзей-свидетелей. Да маленькая, своенравная дочь Юлии, егоза Мишель. И, разумеется, величавая бабушка Валентина – она всем на даче заправляла.
Погода стояла теплая, и накрыли в саду. Посидели за столом на двенадцать кувертов, выпили за молодых, прокричали «горько». Встали размяться и покурить. Заиграл небольшой оркестрик: аккордеон, саксофон, ударник. Сначала по просьбе невесты грянули «Мишел». Жених протанцевал с Джулией первый танец. Потом заиграли «В парке Чаир распускаются розы…». И вот тут Юлия сама пригласила деда на вальс. Тот, разумеется, не смог отказать любимице.
Они кружились на небольшой вымощенной плиткой площадке. Прочие гости любовались ими. Платье, ослепительно-белое, невесте шили в бывшем ателье ЦК. Васнецов и костюм летний, и галстук приобрел еще в бытность свою в Нью-Йорке. Внучка была восхитительна красой невесты. Дед хорош как властный мужчина в своем позднем, шестидесяти-с-чем-то-летнем соку.
– Ох, дедуля, я так рада, – сокровенно выдохнула девушка.
– Ты любишь его?
– Сначала мне казалось – не очень, а теперь я понимаю, что да. Но ведь это не главное. Главное – он любит меня. И Мишель. И будет о нас заботиться всю жизнь.
– Хотелось бы верить.
– А ты, деда, не очень любишь Евгения, да?
– Какое это имеет значение! Мне с ним, слава богу, не жить.
– Тебя бы ни один мой жених не устроил.
– Я согласен даже на идиота Ельцина, лишь бы тебе было хорошо… Скажи лучше: вы где собираетесь жить? У тебя на Чистых?
– Нет, – покачала головой невеста, – мы уезжаем.
– Куда?
– За границу. Сначала в Германию, а там посмотрим.
– Вот как!.. И что вы будете там делать?
– Женя разворачивает свой бизнес. Покуда маленький.
– Что еще за бизнес?
– Пока рано говорить. Нам нужны инвестиции. Первоначальный капитал. Тогда и раскрутимся.
– Кто ж вам даст этот первоначальный капитал?
– Ты, дедуля.
– Я? А что у меня есть – кроме этой дачи?
– Ну, точнее, не ты, а твоя партия. Бывшая партия.
– Что ты имеешь в виду, Юля?
– Давай оставим гостей. Пойдем, поговорим. Втроем, с Евгением. Тем более мы завтра уезжаем, больше пообщаться времени не будет.
Юлия высвободилась из объятий старика, оркестр стих, а потом заиграл аранжировку «Странника в ночи». Юля сделала знак, и к ним подошел Евгений. Васнецова неприятно резануло то, что тот тоже будет присутствовать. Неужели он сам с внучкой больше никогда не сможет поговорить тет-а-тет? Неужто отныне всегда и всюду в их отношения будет совать свой нос ее противный муж?
Троица медленно прошла к дому и поднялась на крытую террасу. Евгений сам, словно был здесь хозяином, налил себе виски, достал из холодильника лед. И сей жест снова неприятно поразил Петра Ильича. Он не спешил заводить разговор. Давний принцип: тот, кто на совещании главный, должен высказываться в конце, после всех. А Васнецов до сих пор ощущал себя главным. Уж во всяком случае, среди домашних.
Юля переглянулась с новоиспеченным мужем, и начал Евгений:
– Петр Ильич, я не сторонник лезть без спросу в чужие дела. Но то, что мы с Юлией предлагаем, может принести всем нам весьма большие дивиденды.
Жених сделал паузу, но так как никаких вопросов или комментариев не последовало, продолжил:
– Помните, Петр Ильич, те непростые дни августа девяносто первого? Путч, танки на улицах? – Так как вопросы были риторическими, Васнецов опять промолчал. А Евгения не смущали паузы в диалоге. Он продолжил: – Однако я благодарен тем событиям хотя бы за то, что они помогли мне снова обрести Юлию. Мы неожиданно встретились, и она одарила меня своей любовью. А я всегда ее любил, и она знает это.
Юлия послала своему мужу благодарную улыбку. Тот поклонился ей с бокалом в руке. «Что-то есть в этом Евгении неприятное, фальшивое», – подумал дед, но от комментариев воздержался. А тот вырулил, наконец, на главную тему (как почувствовал Васнецов).
– В те самые дни, как рассказала мне Юлия, вы появились у нее на Чистых прудах. И отдали ей на хранение некий чемоданчик. Опасное, на мой взгляд, мероприятие. А если бы силы демократии не победили? Если б восторжествовала реакция? Джулия могла бы тогда пострадать из-за тех документов…
– Да, дедуля, – быстро вклинилась внучка, – я знала, что находится в том чемодане. Я открывала его. Больше того: я даже сделала ксерокопии некоторых документов, что там содержались.
Петр Ильич с трудом сдержал негодование. «Поистине, в наши дни никому нельзя доверять, – подумал он. – Даже собственной внучке».
– На первый взгляд в тех бумагах не было ничего интересного: наименования, цифры… – вела свою тему Юлия. – Но однажды я показала эти документы Евгению. И он, недаром, что международный экономист, просветил меня: это – номера ячеек в швейцарских банках. И я подозреваю, что именно там хранится так называемое золото партии – правда, деда?
Васнецов опять ничего не ответил, и тогда взял слово жених. Он выглядел очень деловитым – в смокинге, с бабочкой, с бокалом виски в руках.
– Я навел справки. Очень осторожно. Сейфы есть. И доступ к ним анонимен. То есть открыт не какому-то определенному лицу или лицам. А любому человеку. Правда, для этого надо знать кодовое слово. Или – слова. И мы с Юлей полагаем, что вы, Петр Ильич, их знаете.
Старик ждал: когда же этот молокосос выложит, наконец, чего он хочет. А тот не смущался и не тушевался.
– И мы с моей женой просим вас: откройте эти кодовые слова нам. Разумеется, не забесплатно. Все деньги, что вы добудете для нас, мы пустим в дело. До копейки, до шиллинга, до цента. Я сделаю все для того, чтобы обеспечить вашей внучке Юлии и правнучке Мишель достойную жизнь. – Евгений заслужил новый признательный взгляд от молодой жены. – Я ни доллара, ни марки, ни фунта не потрачу на себя или на развлечения. И я не сомневаюсь, что мой бизнес достигнет успеха, в какой бы стране я его ни вел. И я предлагаю вам, дорогой Петр Ильич, заниматься НЕ благотворительностью. Я сам, замечу в скобках, благотворительность ненавижу. Я делаю вам коммерческое предложение. А именно: в обмен на ваши вложения вы будете иметь долю двадцать пять процентов в наших с Юлей будущих предприятиях…
Васнецов отрицательно мотнул головой, а внучатый зять понял сей жест как начало торговли и быстро поправился:
– Тридцать процентов.
Петр Ильич обвел молодых взглядом. «Она, разумеется, целиком на стороне мужа, – горько подумал он. – Что ж, мы с Валечкой сами виноваты. Вырастили поколение, у которого нет ни порядочности, ни чести. Стали бы я или моя Валентина лазить в чужие бумаги – а тем паче копировать их? Стали бы мы просить деньги, которые нам не принадлежат? Вопросы риторические. Для людей нашего времени (за исключением, разумеется, всяких выродков) на них существует лишь один ответ».
И он произнес этот ответ вслух:
– Нет.
И хоть тон его звучал категорично, Евгений опять словно не понял и назвал новую сумму:
– Тридцать пять.
– Знаешь, Женя, я не торгуюсь, – Петр Ильич воспользовался любезно данным ему правом (по имени и на «ты»). Голос его звучал крайне строго. – Я тебе отказываю. Категорически. Могу объяснить почему. Это не принадлежит тебе. Или Юле. Или даже мне. Это – чужое, товарищи. А взять чужое – все равно что украсть.
– Но деда!.. – страдальчески воскликнула Юля. – Это принадлежало вашей партии. А партии больше нет. Она распалась, кончилась! Она – труп!
– Это не дает нам права быть шакалами.
– Никто не дает тебе права сидеть на этих деньгах, словно собака на сене! – раздраженно выкрикнула Юлия.
– Повторяю еще раз, – сухо проговорил Петр Ильич. – Нет.
– Господи! Правильно бабушка называет тебя непроходимым упрямцем!
– Петр Ильич, вы могли бы обеспечить свою любимую внучку и правнучку тоже…
– Нет, нет и нет. В других обстоятельствах я бы попросил вас немедленно убраться из моего дома, но сегодня как-никак у вас свадьба, и я в какой-то степени на ней являюсь гостем. Но никогда – слышите, больше никогда! – не заговаривайте со мной об этом жульничестве.
– Что ж, – ледяным тоном произнес Евгений. – Я все равно построю свою деловую империю. Только без вас, Петр Ильич, и ваших поганых денег. Но в ней уже не найдется для вас места. Пойдем, Джулия.
Наши дни
– И что же? – живо спросила Римка. – Создал Евгений свой бизнес? Обошелся без вас?
Старик усмехнулся.
– Бизнес – да, создал. Но, конечно, не империю. Есть у него своя компания. Неизвестная миру. Они торгуют лекарствами – с Россией и другими странами третьего мира. Обеспечены выше крыши. Все атрибуты мещанского благополучия: загородный дом, пара машин, яхта, отдых в экзотических краях. Увлечения Мишель, вон, финансируют. Певицей вознамерилась стать, подумать только! Любят девочку безумно. А общих детей у Джулии с Евгением так и не появилось. Говорят, они старались – но не вышло. А теперь уж, видимо, поздно: все-таки Юлии за сорок…
– Ну, сейчас сорок для роженицы не возраст, – утешила его Римка.
– Может быть, да только я вряд ли еще одну правнучку (или правнука) повидаю.
– Вы еще очень бодры, – моя помощница опять выступила в роли матери Терезы. – А Мишель скоро выскочит за кого-нибудь замуж.
– Я не о том, – скривился старик. – Ведь мы со дня их свадьбы, с того памятного разговора, ни с Евгением, ни с Юлией больше не виделись. Как отрезало. Они даже не звонят, не пишут. Я удивляюсь, почему они мне с Мишель-то не запрещают, слава богу, общаться. Но и Мишенька – холодна, суетна, высокомерна. Не иначе, сказалось влияние Евгения. Тот, надо отдать ему должное, очень сильный, волевой человек. Он и жену, и падчерицу под себя подмял…
– И поэтому, – напрямик заявила Римка, – вы сказали код от партийных сейфов не Юлии и не Мишель. Вы поведали его вашей незаконнорожденной дочери Любе.
– Ох, девушка, не будь вы столь милы, я бы давно выставил вас вон! А вам, только из уважения к вашим зеленым глазам и роскошным кудрям, я говорю просто: не ваше дело.
– Вы не доверились Джулии, а доверились Любови, – безжалостно констатировала Римка. – Но ведь Любовь тоже не одна. У нее есть ухажер, некто Бачеев. А он, насколько я понимаю, троих ваших Евгениев стоит.
– Повторяю еще раз: не суйте свой нос в чужие дела! Третьего предупреждения не будет. К тому же что такое кодовое слово?! Ну, сказал я ей!.. Вырвалось само, когда я диктовал мемуары. Хотел на доченьку впечатление произвести. Да ведь оно – ничто! Ничего оно не дает, если не знаешь названия банков, номера сейфов. А ни Люба, ни Бачеев их не знают.
– Знают, – кивнула Римма.
– Что?
– Они обокрали квартиру Мишель. Люба (или Бачеев, что одно и то же) украла ксерокопии с этой информацией. Поэтому теперь им ничто не помешает вскрыть ваши швейцарские сейфы.
Старик схватился за голову.
Наши дни
Где-то в Англии
Они никогда не афишировали свои встречи. Зачем? Чтобы желтые газеты взвыли первополосными заголовками: «БИТЛЫ ОПЯТЬ ВСТРЕТИЛИСЬ!» Или даже: «РИНГО И ПОЛ СКОРО ВЫСТУПЯТ ВМЕСТЕ!»
Нет, свидания происходили втайне. Секретарь заранее заказывал самолет, в оговоренный день к крыльцу усадьбы подавали лимузин. Пол садился в него и мчался в аэропорт, где его уже ждал под парами частный лайнер. Затем – перелет в компании роскошных стюардесс, которым невероятно льстило обслуживать столь знаменитого пассажира. А потом – девятиметровый «Кадиллак», и вот уже Ринго встречает друга на пороге своего дома. Слава богу, папарацци и поклонники дежурили у домов обоих уже далеко не всегда. «Сик транзит глория мунди, – думал по этому поводу начитанный Пол и добавлял: – И слава богу». Ему меньше всего хотелось видеть толпы восторженных поклонников и поклонниц. Сыт по горло. И постоянная опаска: вдруг кто-нибудь выхватит пистолет, как Чапмен. А в ходе последнего гастрольного тура он поймал себя на мысли, что фанаты его уже ничуть не трогают и совсем не возбуждают.
Вот посидеть с другом за бокалом виски – дело другое. Они давно уже сговорились: ни слова о болячках. А о чем тогда беседовать семидесятилетним монстрам рока? О, тем, знаете ли, находилось великое множество! Музыка. Лошади. Спорт. Деньги. Бабы – вчерашние, нынешние и, будем надеяться, грядущие. Ну и конечно, их общее прошлое. Они неизменно поминали Джона, и Джорджа, и Брайана. Однажды прямодушный Ринго – до сих пор что на уме, то и на языке – с повлажневшими глазами спросил: «А вдруг мы, все вместе, снова соберемся – там?» – и ткнул пальцем в небеса. На что Пол ответил до чрезвычайности уверенным голосом: «Конечно, соберемся! Как может быть иначе?!»
В этот раз заговорили о том, как у них чертовски легко все получалось в молодости.
– Помнишь, – мечтательно сказал барабанщик, – Брайан говорил, что мы любой продукт жизнедеятельности можем превратить в бриллиант?
– Да, – подхватил сэр Маккартни, – так и было. Любую чепуху, которую мы написали на коленке, теперь выпустили миллионными тиражами.
– А сколько мы всего порастеряли.
– Да, и крали у нас эти черновики, и в каминах мы их сжигали…
– Ну, если б все сохранилось, был бы ты на пару сотен миллионов богаче. Подумаешь.
Пол расхохотался.
– А мне, знаешь, чего жаль? – задумчиво произнес Ринго. – Песни, которую я написал в России. Для русской девчонки. Не побоюсь этого слова, шедевр.
– Как «Осьминожий сад»?
– Лучше. Попытался вспомнить – не могу. Все ускользает: и мотив, и лирика. Только отдельные слова помню: «Сноу-тайм, сноу-вайт, сноу-вайф»… А как ты думаешь, тех русских девчонок посадили? За связь с нами? Я свою часто вспоминаю… Казалось: сколько их было, таких поклонниц! А вот поди ж ты! Россия! Редкое сочетание ума, чистоты и невинности… И любви… Нет, правда, ты думаешь: их действительно посадили, как нас стращали?
– Нет! Мы же никому не рассказали про наши русские приключения, как и обещали этим чекистам. К тому же, знаешь, я ведь тридцать пять лет спустя нашел свою Нину.
– Да ты что?! Ты не рассказывал!
– Представь себе! Когда ездил с туром в Москву в две тысячи третьем, попросил организаторов, чтобы они ее отыскали. Не знаю зачем. Никогда так не делал. Ни с кем. Нигде. А тут пробило (как молодые говорят) на ностальгию. В общем, нашли мне ее, Нину. Пятидесятилетняя матрона. Но выглядит очень неплохо. Я выделил полчаса для разговора. Подарил ей наш диск. Тот самый, «Сержант Пеппер», о котором мы с ней в ту ночь разговаривали. Спросил, может, помочь ей деньгами. Она рассмеялась: «Я, конечно, не так богата, как вы, сэр Пол, однако, поверьте мне, ни в чем не нуждаюсь». Обеспеченный муж и все такое. А знаешь, кем она тогда, в шестьдесят восьмом, была?
– Школьницей? – наивно поинтересовался Ринго.
– Не в этом дело! Из-за чего нас быстренько тогда из Советского Союза выставили?
– Ну?
– Внучкой члена Политбюро. А Политбюро – это у русских правительство тогда было такое. Ареопаг правителей. Человек восемь Самых Главных. А сейчас у них таких двое. Демократия.
Однако Ринго не интересовало политическое устройство России.
– А моя? – вскинулся он. – Как же ее звали-то? Ты у своей не спросил про нее?
– Конечно, спросил. Твоя Натали довольно рано вышла замуж за известного хоккеиста, у нее дочка родилась, Джулия, а теперь есть и внучка по имени Мишель… Только вот она сама, Наташа, погибла. В автомобильной катастрофе. Уж четверть века назад, наверное.
– Ох, как жалко!.. Я ее и правда часто вспоминал. И даже думал: та русская Натали – одна из немногих девчонок на всем белом свете, на которой я мог бы жениться не раздумывая. Давай, Макка, помянем ее.
Наши дни
Павел Синичкин
Где-то на седьмом небе
То было наше первое совместное путешествие.
Мы бы уехали раньше, да только у меня, как оказалось, закончился загранпаспорт. Пока его оформляли, мы успели, что называется, как следует проверить свои чувства.
Но жениться пока не женились. Не скрою, виной тому был я. Римка готова бежать под венец хоть завтра. Но, во-первых, после тридцати старому холостяку (к каковым я себя отношу) решиться на перемену образа жизни особенно сложно. А потом – женщины меня все-таки предавали (одна Калашникова со своим итальяшкой чего стоит!). Поэтому я не готов безоглядно отдать всего себя даже хорошо знакомой девушке.
Однако мы с Риммой – вместе.
С того самого дня, как завершилось расследование, которое я назвал для себя «Дело о внучке битла». Слишком ярок и заметен (для меня) был афронт с Мишель Мониной. Поэтому я попытался его компенсировать любовью с более мирной особой. Мы с Римкой сначала выпили в офисе, потом зарулили в бар, затем на такси отправились к ней на «Академическую»… И проснулись утром в объятиях друг друга. И, что самое интересное – МНЕ ПОНРАВИЛОСЬ. Была суббота, Римма приготовила мне завтрак, и мы не расставались целый день: поехали на водохранилище, ночью сходили в кино… И с тех пор вместе, вот уже три месяца.
Разумеется, с Мишель я больше не вижусь – однако много слышу про нее. Ее мечта о пиаре сбылась. Она при соучастии своего любовника и продюсера Желдина активно делает музыкальную карьеру. Ее песня «Сноувайт», написанная якобы Ринго Старром (а может, и вправду Ринго Старром?), прогремела не только в России, но и за границей. Действительно, очень яркий и запоминающийся оказался у нее мотив.
Разумеется, представители обоих оставшихся в живых битлов выступили с опровержением. Однако эту историю все равно на разные лады склоняли в последние месяцы таблоиды и телевидение по обе стороны Атлантики: о якобы таинственной и секретной поездке «Битлз» в СССР в феврале шестьдесят восьмого. В ответ на обвинения в подлоге Мишель потребовала у бывшего ударника популярного ансамбля генетической экспертизы. Скандал вспыхнул с новой силой.
Человек, который мог бы пролить свет на эту историю, Петр Ильич Васнецов, интервью категорически не дает. Он по-прежнему живет в своем имении в Щербаковке. Переживания не слишком сказались на его здоровье – он разве что слегка похудел и осунулся. Но по-прежнему гуляет ежедневно по два часа.
Любовь Толмачева, получившая от руки своего любовника сотрясение мозга, полежала в больнице – и вернулась на дачу к Васнецову. Он простил ее.
Навещает Петра Ильича и его правнучка Мишель. Только отношения с внучкой Юлией (и Евгением) у деда так и не восстановились.
Все преступления, случившиеся в рамках «Дела о внучке битла», правоохранительным органам (не без моей подсказки) удалось списать на Бачеева. Он, оказывается, ограбил квартиру Мишель (что соответствует действительности). Похитил оттуда драгоценности и шубы (правда). И автограф с песней битла (вранье). Пальчиков своих ворюга в квартире на Чистых прудах не оставил – зато не поскупился на пару волосков с рук и шерстинки с куртки. Их сравнили с материалом, что нашелся в его квартире. Провели ДНК-экспертизу. Образцы идеально совпали.
Кроме того, на грабителя и мошенника повесили другие противоправные деяния. И это устроило всех (включая нас с Римкой). Итак, именно наш злодей, по выводам следствия (а не продюсер Желдин, как было на самом деле), проник обманным путем в квартиру Василисы Кирпиченко. С целью отвести от себя подозрения он якобы подбросил ей драгоценности и автограф с легендарной песней. Ну а затем анонимным звонком навел правоохранительные органы на Василису.
В итоге бедную женщину освободили из-под стражи и сняли с нее все обвинения. Ну а Мишель поступила благородно: выплатила мне за раскрытие дела гонорар. Несколько меньший, чем обещала, но все-таки.
Бачеева так и не нашли.
В тот день, когда мы с ним столь впечатляюще познакомились на лестничной площадке, он попытался пересечь границу в аэропорту Шереметьево. У него при себе был загранпаспорт и билет на Цюрих. Злодей благополучно зарегистрировался на рейс и прошел таможню.
Однако я ведь не зря звонил тогда своему корешу Перепелкину с просьбой поставить Бачеева в стоп-лист на границах. Подполковник выполнил мой заказ. В итоге: когда преступник протянул пограничнице паспорт, случилась очевидная заминка. Прапорщик принялась куда-то звонить. И тогда нервы Бачеева не выдержали, и он, оставив в руках девушки свой документ, сбежал.
Ему удалось выбраться из переполненного милицией аэропорта, и он исчез где-то на просторах России. Пока его не нашли.
– Как ты думаешь, – вдруг спросила Римка (она сидела рядом со мной в самолетном кресле), – а почему Бачеев ударил тогда по голове свою кралю Толмачеву?
– Как почему? – удивился я. – Чтоб не делиться.
– А как бы ты поступил на его месте?
– Что значит «как»? Точно так же.
– Да ты шутишь, Пашенька! Оговариваешь себя. Ты не такой. Ты до-о-обрый!
Я пожал плечами.
– Ты меня еще не знаешь. Легко быть добрым, когда речь идет о сотне до зарплаты. А когда в руках миллионы, еще неизвестно, как ты себя поведешь.
– Очень жаль, что Бачеев перед своим исчезновением так и не сказал никому кодового слова, – вздохнула Римка. – Я бы тебя проверила.
И тут я вспомнил день, когда настиг злодея близ его квартиры. Итак, в прихожей лежит бездыханная Толмачева. На лестничной клетке валяется столь же безжизненный Бачеев. Что делать? Главное – оказать помощь пострадавшему, и только потом заниматься преступником – это в меня крепко вбили еще в милицейской школе. Я и поступал по инструкции. Толмачева была жива, пульс – ровный, она дышала и постанывала. Скорее всего, ЧМТ, подумал я и вызвал «Скорую».
А потом вышел к лифту и занялся Бачеевым. С ним я не церемонился. Отвесил пару пощечин. Злодей открыл глаза. Увидел меня и прохрипел:
– Ты не мент.
– С чего ты взял?
– Отпусти меня. Я тебя знаю.
– Знаешь? Ну, и кто я?
– Ты частный сыщик. Мне Любка рассказывала. Слышь, отпусти.
– Правильно мыслишь. Я – сыщик частный. То есть работаю за деньги. Понял, о чем речь?
– Я тебя отблагодарю.
– Молодец. Понятливый. Как отблагодаришь? Тысячью евро, что ты припас на отпуск? Маловато будет.
– У меня есть номера счетов в швейцарском банке. Там миллионы. Золото партии.
– Ну, твои номера счетов теперь у меня. – Я похлопал себя по карману рубашки. – Но они ничего не стоят без кодового слова.
– Я знаю его.
– И…
– Отпусти. Я скажу его тебе. Развяжи.
– Откуда мне знать – может, ты соврешь?
– Матерью клянусь.
Я засмеялся.
– Клятвы вашего брата ничего не стоят.
– Рискни! Поверь! Не хочу я снова на зону идти!
– Ну, давай, говори.
– Расстегни наручник.
– Э, нет. Твое слово – первое. А я клясться не буду. Тебе сейчас придется рисковать.
– Черт с тобой. Записывай или запоминай. Код – по-английски.
– Ну?
– Snow-girl, snow-white, snow-wife.
– Что ж, полежи секундочку.
И я снова отправился в квартиру, и привел в чувство Толмачеву, и напрямик спросил у нее код. Я доходчиво разъяснил, что от этого зависит ее жизнь и свобода. И тогда она сказала мне ровно те же заветные слова: snow-girl, snow-white, snow-wife.
Я вернулся и отцепил наручник у супостата. Я из тех, кто выполняет свои обещания. Даже если я давал их преступнику.
Почему Бачеев не соврал? Наверное, потому что надеялся добраться до денег сегодня же.
Он не знал о том, что я успел вписать его имя в пограничный стоп-лист.
Бачеев скрылся за три минуты до приезда «Скорой».
В тот же день попытался пересечь границу – а потом исчез.
И кто знает: может, он сумел-таки покинуть страну нелегально? И уже добрался до золота? А может, код, который знали Толмачева и ее преступный любовник, неправилен?
– Об этом никогда не узнаешь, пока сам не попробуешь, – вслух проговорил я.
Римка по-кошачьи потянулась в своем кресле и промурлыкала:
– Ты о чем?
– О реквизитах и о кодовых словах.
– А-а, вот почему мы едем отдыхать не на курорт? А летим в Цюрих, да?
Наши дни
Подмосковье, поселок Щербаковка
Васнецов Петр Ильич
Жаркое до изнурительности столичное лето сменилось привычной московской тусклой погодой. Низкие тучки неслись над головой, то и дело срывался мелкий и злой дождик. Становилось отчетливо ясно, что лето и тепло уже не вернутся, что впереди неумолимо зима и холод.
И Васнецов ходил под стать погоде: грустный, раздраженный, нахохленный. Его кустистые брови печально обвисли. На традиционную дневную прогулку он тем не менее отправился. Надел плащ-накидку, в котором ездил еще с Леонидом Ильичом в Завидово, и потопал.
И вернулся точно к обеду – однако, против обыкновения, попросил Любу подать зубровку и две рюмки. Перед супом налил и себе, и незаконнорожденной дочери. Выпил с удовольствием, крякнул, занюхал хлебушком. И неожиданно размяк, подобрел, разговорился.
– Неужели ты, Люба, думала, что я могу вот так, за здорово живешь, отдать золото партии? За понюшку табаку? За словечко в мемуарах? Вместе с документами в портфельчике?
Люба немедленно заплакала. Они ни разу не обсуждали с отцом события, произошедшие тем днем: ее предательство, ее бегство, страдания. И предательство ее кавалера.
– Прости меня, папочка… – проговорила она сквозь рыдания.
Толмачева обычно называла его по имени-отчеству, очень-очень редко папой, а папочкой – и вовсе в первый раз.
– Этот Бачеев, – продолжала она исповедоваться и каяться, – он как будто опоил меня. Я сама не своя была. Себя не помнила. Что он мне говорил, то я и делала. Как загипнотизированная. Ерунду и мерзость творила… Папа, прости меня…
– Бог простит. А я простил. Очень золота хотелось, да? Денег, богатства? Как Джулии моей, а пуще ее Евгению?
– Да не нужно мне никакого богатства! Я ж говорю: Бачеев меня с ума свел. Я просто делала, что он меня просил.
– И напрасно – потому что никакого золота там, в цюрихских сейфах, и нет.
– Ну и слава богу.
– Что ж ты не спрашиваешь, что там есть?
– А мне это теперь не интересно.
– И напрасно. Потому что там есть замечательные, крайне увлекательные документы. Я думаю, что в свое время Виталик Коротич, главный редактор «Огонька», душу бы за них продал. Да и сейчас какой-нибудь «Таймс» с руками оторвет.
– Какие документы?
– Ну, например, описывающее операцию «Моряк», на которой мы с твоей мамой познакомились. И еще с десяток подобных.
– Каких?
Люба понимала, что отец на нее не сердится, и слезы на щеках сразу же высохли, а лицо озарила слабая улыбка.
– Ну, например, операция «Голконда» – как в сорок девятом году под Семипалатинском разбилась летающая тарелка с инопланетянином на борту. Или – основные донесения резидентуры в Америке по поводу убийства Кеннеди. И – настоящий доклад госкомиссии по поводу гибели Гагарина… В нашей советской жизни случалось много, очень много интересного…