Дикарем в Африку!

Мир без сказок

Что ему стоит — просочиться через канализацию на десяток лье… А. и Б. Стругацкие. «Понедельник начинается в субботу»
Путешествовать по-настоящему, в полном смысле этого слова, то есть открывать для себя неведомые дали, люди могли только раньше, когда-то. Скажем, до изобретения телеграфа. Тогда, когда путник на коне или паруснике служил самым быстрым средством передачи информации. Ограбив банк, соблазнив красотку из ханского гарема или навешав лапшу на уши доверчивым аборигенам, можно было спокойно ускакать в ночь, зная, что в городе, до которого доберешься наутро, ни о чем еще не будут знать. Кое-где, правда, пользовались почтовыми голубями, но редко и отнюдь не везде.

Безусловно, в такой изолированности были и отрицательные стороны. Путешественники иной раз годами болтались на пропахнувших тухлой солониной и крысиным пометом бригах по далеким морям, не получая никаких вестей с родины, а о начавшейся войне узнавали лишь по случаю — когда в очередном порту их неожиданно бросали гнить в казематы «за шпионаж» или просто из вредности.

С появлением телеграфа и телефона передвижение по планете стало занятием более будничным. Но по-настоящему выбило романтику из этого древнего хобби пришествие Интернета. Революция, начавшаяся всего пятнадцать лет назад и уже торжественно заканчивающаяся.

Теперь, если вы дожидаетесь где-нибудь на Огненной Земле автобуса из Куло-Дистанте в Эсес-де-Моска, лучший способ убить время — зайти в имеющееся на каждом углу интернет-кафе и потрепаться с друзьями. Стоит это настолько дешево, что даже обидно. Из дома вы словно и не уезжали. Географическая удаленность стала совершенно несущественной. Путешествие — всего лишь процесс отстегивания бабок авиакомпаниям за сомнительное удовольствие проболтаться несколько часов в неудобном кресле с видом на облака. Там, куда вы прилетите, все будет выглядеть практически так же, как в месте, откуда вы стартовали. Различия между богатыми и бедными странами пока сохраняются, но в остальном мир унифицировался до тошноты.

Чем скучнее становится это занятие, тем большую популярность оно обретает. Двести лет назад путешествиями ради удовольствия занимались лишь отдельные психопаты. Сегодня по свету болтаются миллионы людей. Из года в год они тратят тяжким трудом заработанные деньги, чтобы обогнуть полмира, поселиться в отеле, где заботливо воспроизведены быт, еда и архитектурный стиль их родины, и проваляться неделю на раскаленном песке близ состоящего наполовину из мочи моря. Домой они приезжают с поносом, триппером, лишним слоем жира, раком кожи, долгами по кредитным карточкам, слегка съехавшей от безделья крышей (нужное подчеркнуть).

Впрочем, некоторые фанатики презирают пляжный туризм. Они ищут «настоящих» приключений. Они готовы провести трое суток в душном, забитом народом автобусе, чтобы взглянуть на развалины бардака девятого века. Часами тащиться вслед за тихо матерящимся гидом по малярийным болотам в поисках редкой птички. Собирать на себя пыль проселочных дорог, добираясь автостопом на край света вообще непонятно зачем. За каждым из них крадется по пятам клыкастая тень — неизбежное в конце концов осознание бессмысленности происходящего.

Все на свете давно открыто и описано в путеводителях. Таинственный древний храм где-нибудь на краю света, в непроходимых дебрях джунглей, исследован местными деревенскими мальчишками, причем эти парнишки — уже не безграмотные туземцы, которых можно не принимать в расчет. У каждого из них есть e-mail и маленький веб-сайтик. Редкие птички пересчитаны до одной школьным учителем, который установил у них в гнезде веб-камеру, так что все подробности их интимной жизни вы можете узнать, не вставая с дивана. В тюрьмах самых глухих уголков планеты отведены специальные карцеры для заезжих автостопщиков, которые служат тамошним полицейским основным источником развлечения.

Единственное утешение — дальше будет еще хуже. Мир на глазах покрывается асфальтом. Если бы я родился лет на сорок позже, годам к пятнадцати мне, наверное, уже пришлось бы кончать жизнь самоубийством. Потому что я принадлежу к тому несчастному типу людей, которые жить без путешествий не могут вообще.

В завитушках моей ДНК сидит мутантный ген, обрекающий некоторых млекопитающих на бесконечные попытки расселения. Мои товарищи по диагнозу когда-то первыми вышли из Африки, пересекли Берингов пролив и открыли все острова во всех океанах. Когда я вижу карабкающуюся по якорной цепи крысу или сбитого машиной на шоссе опоссума, я знаю, что это кто-то из наших. Нашими именами названы вулканы и проливы, нашими трупами удобрены горные перевалы и берега порожистых рек… А теперь мы обречены на вымирание.

В моем случае патология проявилась особенно остро, однако в этом есть и некоторое преимущество. Я не просто сильно сдвинутый путешественник, но еще и очень хороший. Благодаря таланту и упертости я вошел в узкий круг мастеров, которым до сих пор удается держаться чуть-чуть впереди асфальтового катка. Отыскивать уголки, где чудом осталось что-то не совсем затоптанное. Проходить по тропам, пока не превращенным в нумерованные маршруты. С каждым годом это становится все труднее.

Успею ли я умереть прежде, чем мир станет совсем неинтересным, пока непонятно. Мне пришлось почти отказаться от привычки навешать еще раз особо понравившиеся места. Ничего, кроме депрессии, повторные визиты в бывшие райские уголки обычно не вызывают. Все явственнее слышны за спиной рев моторов и писк модемов. Все острее запахи солярки и крема от загара. От слов «бензопила» и «экотуризм» возникает нервный тик, от слова «безопасность» — судорожное желание записаться в наемники или свинтить тормоза у собственной машины. По утрам моя подушка бывает мокрой. Это не слезы и даже не слюни. Это организм избавляется от лишнего тестостерона с адреналином, чувствуя, что они все равно не понадобятся.

И вот, как исхудалый мамонт со сточенными бивнями, я в который раз покидаю жирующее на газонной травке стадо и устало шагаю к виднеющимся на горизонте ледникам в поисках несуществующего прохода в неизвестную страну.

Часть I

Острова Луны



Ты живешь сейчас другой жизнью под другим именем, но в моей памяти ты навсегда такая, какой я увидел тебя в первый раз: чудесная девочка-рабыня, как никто заслуживающая свободу.
Виза Тридевятого царства

Про эти острова он рассказывает всякие небылицы, которым ни один разумный человек ни за что не поверит. Все они подозрительно похожи на старые арабские сказки. Луиджи Аровани. «Комментарий к писаниям шарлатана по имени Марко Поло, выдающего себя за путешественника»
Среди множества странных сведений, привезенных Марко Поло якобы из Индии, было и упоминание о Мадагаскаре — «большом красном острове» в южных морях. Откуда Марко взял это слово, до сих пор неизвестно. Скорее всего, это искаженное «малагаси» — самоназвание островитян. Арабским морякам загадочная южная страна давно была известна как Джазира аль-Комор, Остров Луны. Марко утверждал, что там водятся птицы Рух величиной со слона и лесные призраки с человеческой душой. Над баснями мнимого путешественника вся Европа еще долго смеялась.

Я уже провел в дороге неделю, и все, что отделяет меня от заветного острова — длинная очередь в кассу компании Air Madagascar, известной в народе под ласковым прозвищем «Air Mad». За окном нервно шумит полуденный трафик. Солнце едва пробивается сквозь дымку смога. Найроби, Кения. Путешествие начинается как обычно: мало времени, мало денег, кругом страны одна интереснее другой. Особенно скучать по дому в таких чудесных краях вряд ли пришлось бы, но в этот раз дома у меня все равно нет. Перед отъездом я освободил квартиру, которую до того снимал, арендовал гараж и запихнул туда машину и все вещи. Я свободен настолько, насколько в наше время это вообще возможно.

— Билеты сегодня дороже на десять долларов, потому что наша команда проиграла в футбол, — говорит кассирша.

— В смысле, команда авиакомпании?

— Нет, сборная страны. Они обещали пожертвовать деньги на развитие туризма, если выиграют. Когда вы собираетесь обратно лететь?

— Не знаю, может, я вообще на пароме вернусь.

— Мы билеты в один конец не продаем. Ничего страшного, — быстро говорит она, увидев мое выражение лица, — цена все равно почти одинаковая. Вы же не собираетесь у нас, хи-хи, насовсем остаться? С вас пять долларов за страховку.

— Какую еще страховку?

— Страховку самолета на случай, если он упадет.

— Привыкай, браток, это Африка, — хлопает меня по плечу стоящий следом в очереди парень. — Скорей бы к нам долететь, у нас все по-другому.

Мне все равно. В такое место, как Мадагаскар, не может быть легкого пути, иначе часть кайфа пропадет.

Хотя «Лемурия» древних сказок находится совсем рядом с Африкой, попасть туда во все времена было непросто. В проливе, отделяющем остров от материка, очень сильное течение. Поэтому Мадагаскар оставался необитаемым очень долго — может быть, до второго-третьего века нашей эры. А когда люди туда все-таки проникли, они пришли не из Африки. Они приплыли на пирогах с балансирами с нынешних Явы и Суматры, совершив самое дальнее массовое переселение в древней истории.

Островитяне и поныне стараются иметь с Африкой как можно меньше общего, даже на юге, где население совсем чернокожее в результате средневековой миграции из Танзании и Мозамбика. Разница чувствуется мгновенно. В аэропорту тебя мурыжат лишних полчаса, оформляя визу и ставя все-таки дату в обратный билет, но слупить лишние деньги никто не пытается. При выходе в зал ожидания к тебе не кидается десяток незнакомых людей с воплями «Здравствуй, друг! Купи сафари!» Мальгаши — народ очень спокойный и сдержанный.

С самолета остров вправду выглядит красным, и море вокруг красноватое: реки смывают почву. Леса не видно, только поля, пастбища и овраги на склонах гранитных холмов. Столетия тави (подсечно-огневого земледелия) привели к тому, что Мадагаскар потерял 95 % лесов.

Перед посадкой я спрашиваю соседа, встречает ли его машина. Он обещает подвезти до города и, к моему удивлению, не ленится дождаться меня у входа, пока я разбираюсь с визой и меняю деньги. Впрочем, все скоро разъясняется: он полевой зоолог. Джип долго ползет через кварталы бесконечных предместий, а мы обмениваемся новостями.

В 1960 году Мадагаскар обрел независимость после 65 лет французского правления. С тех пор страной руководил президент Ратсирака — мужик, видимо, не слишком сволочной, но ленивый и вороватый. Страна прочно застряла в десятке самых бедных в мире. В 2002-м его, наконец, с некоторым скрипом свергли, и к власти пришел Раваломанана, бывший уличный разносчик, а ныне владелец молочной компании.

На острове разом задвигались шестеренки. Экономика начала расти (прежде никто и не подозревал, что тут есть экономика). Нескольких чиновников уволили за тупость и лихоимство. В апреле 2005 года страна добилась здоровенного кредита на строительство дорог. Я прилетел на Мадагаскар месяц спустя, а кредит все еще не был разворован — с таким в «третьем мире» не часто столкнешься. Более того, дороги и вправду начали строить! Фантастика.

Не все реформы горячо полюбившегося народу Раваломананы легко понять. Например, он ввел новые деньги, но вместо того, чтобы убрать выросшие за годы инфляции нули, сделал новую денежку (ариари) равной всего лишь четырем старым (франкам). Оказывается, когда в XIX веке французы захватили страну, они заменили ариари на франки именно по этому курсу. Теперь самостийность восстановлена. Ура.

Мой новый друг подбрасывает меня до южной автостанции — забитого маршрутками пустыря. Уже довольно поздно, но мне везет: последний автобус на юг еще не ушел. Можно провести ночь в дороге и сэкономить день. Почетных пассажиров (меня и бандитского вида здоровяка с татуировкой) сажают на переднее сиденье. Весь багаж едет на крыше, так что я довольно быстро начинаю замерзать. Центральная часть острова — Haut Plateaux, Высокие Плато — отличается на удивление прохладным климатом. Я ничего не говорю вслух, но мне молча передают с задних рядов одеяло.

— Меня зовут Андатаратанака, — сообщает «бандит» на отличном английском, — я зоолог, изучаю лесных цветочных мушек.

Ого! Такого количества зоологов на душу населения я еще не видел. Конечно, любой натуралист мечтает сюда попасть, но чтобы сто процентов первых встречных оказались коллегами!

Для биолога Мадагаскар — не остров, а маленький континент. Почти никто из обитающих тут животных и растений не встречается за его пределами. Флора и фауна богатейшие: одних лягушек видов двести, больше, чем во всей Северной Америке. Впрочем, на Высоких Плато леса давно сведены, и от биологического разнообразия практически ничего не осталось. Можно ехать часами по золотисто-желтой саванне, видя только пегих ворон, коров-зебу и изредка жаворонков. Когда-то тут водились наземные лемуры величиной с гориллу, горные бегемоты и еще множество ни на что не похожих зверей. Но за несколько столетий люди ухитрились подъесть всю крупную фауну.

Пока до рассвета еще далеко. Дорога петляет по холмам и узким улочкам кирпичных городков. Совы то и дело подхватывают с асфальта замерших в лучах фар мышей. Сонные коровы жуют жвачку на обочине. На горном перевале мы останавливаемся на разминку. Воздух чистый и очень холодный, в небе висят тонкие перистые облака. Луна окружена кольцом гало, а точно посередине между кольцом и луной ярко-ярко светится Юпитер. Красиво.

Маленькая придорожная столовая. Всем выдают еду — тарелку пересушенного риса и блюдечко с ломтиками рыбы-тилапии. Чем-то неуловимо похоже на советский общепит. В качестве напитка подается газировка, которая в пору моего детства называлась «ситро».

У меня быстро формируется комплекс неполноценности. Похоже, я единственный человек на острове, не говорящий по-французски. Перед отъездом я его честно учил два месяца, но одновременно с суахили, так что теперь вместо нужных слов в голову постоянно приходят суахильские или испанские. Чувствую себя полным идиотом. Какого черта я не выучил его раньше, ведь давно собирался… Поздно.

Город Фианарантсоа встречает нас предутренним туманом, зверским холодом и воплями рикш. Вело- и моторикши — обычное средство передвижения во многих странах, но рикш «классических» я не видел уже очень давно. Здесь этим занимается большинство мужского населения. При этом коляски они берут напрокат, и должны перевезти за день определенное число пассажиров, чтобы не остаться в убытке. Вид у них довольно изможденный. Все мне в один голос твердят, что жизнь на Мадагаскаре за последние три года стала существенно лучше — что же тут раньше было? Местное название рикш — «пуш-пуш» (pousse-pousse).

В результате денежной реформы все поразительно дешево. Говорят, что это временный эффект — еще несколько месяцев, и цены станут более реальными. Пока обед в столовой стоит… и не посчитать. Несколько центов, наверное. Правда, еда такая невкусная, что много не съешь, каким бы голодным ты ни был.

Основное средство передвижения на острове — taxi-brousse, или буш-такси. Обычно это микроавтобус или вахтовка, реже настоящий автобус или легковушка, еще реже джип. Легковушки все одной марки — «четверочки» (quatrelles), крошечные «рено-4» образца 50-х годов. С виду они напоминают старый «запорожец», но обладают поразительной надежностью и проходимостью.

Буш-такси отходят по мере заполнения, то есть когда ни одного человека туда больше не втиснешь. В этот раз мне ехать недалеко, километров сорок. Но асфальт вскоре кончается, и начинается настоящая мадагаскарская дорога. Добираюсь к обеду.

Я в долине горной реки. Склоны вокруг покрыты густым лесом. Туман так и не разошелся. По торчащим из воды камням расселись маленькие синие зимородки. Все вокруг мокрое, накрапывает дождик. Теоретически на острове как раз начинается сухой сезон. Но в горах, тянущихся вдоль восточного побережья, очень влажно круглый год.

Национальный парк Раномафана — один из самых легкодоступных, поэтому туристов тут очень много — человек десять. Туристы приезжают в заповедники Мадагаскара почти исключительно ради лемуров, найти которых в лесу, не будучи профессионалом, не так уж просто. Поэтому в конторе любого парка вас встречают гиды — молодые ребята, а порой и девушки. Все они говорят на двух-трех европейских языках и очень неплохо знают местную фауну, вплоть до латинских названий. Стоят их услуги от доллара до десяти, в зависимости от продолжительности прогулки.

В этом парке я провожу три дня. Все надеюсь, что дождь кончится, но перерывы длятся от силы минут пять. Живность тут к дождю и холоду привычная: все как ни в чем не бывало болтаются по лесу, только бабочек почти не видно. Зато наземных пиявок полно: если не смазывать ежечасно ноги и сандалеты репеллентом, приходится каждые несколько шагов останавливаться и снимать маленьких бойких червячков, иначе обувь вскоре становится липкой от крови и начинает мерзко хлюпать. У туристов, и даже у гидов, пиявки неизменно вызывают ужас и отвращение. Мне они, честно говоря, симпатичны: шустрые, неунывающие, с расписными спинками, есть даже со «светящимися» зелеными полосами вдоль боков, как у неоновых рыбок. Правда, вскоре выясняется, что в отличие от азиатских пиявок укусы местных на второй день начинают здорово чесаться.

Наземные пиявки — одна из многочисленных загадок мадагаскарской биогеографии. Они водятся еще в Юго-Восточной Азии, Австралии и Чили, но в Африке их нет. От соли они быстро погибают, так что морем добраться явно не могли.

Прочие обитатели леса не обращают на меня внимания. Каждое утро стайка гадов разбегается по лесным тропинкам в поисках лемуров. По их свисту можно засечь местонахождение лемуров на склонах и подойти к ним попозже, когда туристы уйдут. Лемуров тут много: тихие, похожие на медвежат бамбуковые, шустрые бурые, расписные краснопузиковые, а высоко в кронах — большие мохнатые лемуры-сифака, черные с белой спинкой. Их семьи то движутся куда-то, с шумом и треском прыгая с дерева на дерево, то вдруг останавливаются и долго сидят под дождем, флегматично жуя листья и разглядывая меня круглыми глазищами.

Впоследствии мне удалось познакомиться со всеми сорока видами мадагаскарских лемуров, от здоровенных индри до крошечных мышиных, но я все равно каждый раз внутренне чуть-чуть вздрагивал, встречаясь с ними глазами. Что-то в них есть, какая-то чертовщина, волшебство леса. Доброе волшебство: нет на свете более дружелюбных, безобидных и вообще очаровательных зверей. Достаточно провести с группой лемуров несколько часов, и они становятся совершенно ручными: прыгают тебе на плечи, берут за пальцы мягкими кожаными ладошками, а уж если их за ушком почесать или бананом угостить — вы друзья навек. Все это, конечно, возможно только в заповедниках: там, где на них еще охотятся, лемуры бывают настолько осторожными, что их даже мельком увидеть трудно. Ночные лемуры не так легко идут на контакт, но все же мне пару раз удавалось и их погладить. Шерстка у лемуров густая и необыкновенно мягкая, это скорее пух, чем мех.

Привыкнуть к ним невозможно. Сколько бы ты с ними ни встречался, всегда потом выходишь из леса, улыбаясь, и еще долго живешь с хорошим настроением. Как будто увидел в саду живого эльфа или, проснувшись среди ночи от шороха, обнаружил возле новогодней елки настоящего Деда Мороза с мешком подарков.

За всю историю Мадагаскара был только один случай, когда лемур укусил туриста: некий любитель природы попытался вытащить из дупла спящего лемура-авахи, чтобы сфотографировать на солнце, и был тяпнут за палец. Эту историю теперь рассказывают во всех национальных парках в качестве ужастика. Не буду говорить, из какой страны был этот человек.

Иногда мне кажется, что все миллионы лет эволюции лемуров были направлены на достижение максимальной очаровательности. Не знаю, почему мировая индустрия мягких игрушек до сих пор не перешла полностью на игрушечных лемуров. Каждый вид хорош по-своему, но абсолютное воплощение симпатичности — серые бамбуковые лемуры, называемые еще нежными (gentle lemurs). Они не любят зря суетиться и целыми днями скрываются в густых зарослях, ловкими пальчиками расщепляя побеги бамбука для методичного пережевывания.

Впрочем, лемурами магия мадагаскарских лесов не ограничивается. В сплетениях лиан и густых кустах прячутся хамелеоны. Мадагаскар — их родина, отсюда они расселились до самой Индии, но нигде больше их не бывает так много. Искать их легче ночью: светлые брюшки хорошо видно в луче фонарика, а иногда даже в свете автомобильных фар. Местные жители еще не так давно панически их боялись. Прикоснуться к хамелеону вообще было немыслимо, но даже перешагнуть через него или отбросить на него тень считалось очень плохой приметой. Кроме полусотни видов «обычных» хамелеонов всех цветов радуги, тут водятся еще карликовые. Размером они со спичку или сигарету и живут на земле в опавших листьях. Увидеть их очень трудно. Мадагаскарцы практически все болезни, невезение и прочие неприятности объясняли тем, что человек перешагнул через незамеченного хамелеона. Сейчас суеверия постепенно забываются, но все же переползающий дорогу хамелеон может надолго парализовать движение: никто даже по другой стороне шоссе не станет его объезжать, пока ящерица, раскачиваясь на каждом шагу, не скроется в придорожной траве.

По гребням холмов в Раномафане расставлено несколько навесов от дождя. В крышах живут дневные гекконы — большие ящерицы невозможно ярко-зеленого цвета с алыми пятнышками. В холодную погоду они прячутся по щелям, но их нетрудно увидеть, если размазать по одной из балок кусочек банана. Они выползут наружу и быстро слижут угощение розовыми язычками. Кроме бананов, полезно иметь при себе апельсин — в сумерках им можно иногда выманить из кустов робкую пятнистую цивету, нечто среднее между кошкой и мангустом.

По вечерам к этим навесам подтягиваются туристы. В национальных парках острова публика на редкость приятная — наверное, потому, что ни «пижамники», ни «пляжники» сюда не забираются. Проливной дождь никого не смущает. На Мадагаскаре многим суждено открыть для себя главную тайну дикой природы: ночь интереснее дня. Прогулки по лесу с фонариками в поисках всякой необычной живности — одно из основных местных развлечений.

Днем хотя бы иногда приходится встречать «нормальных» зверей и птиц. Ночью практически все обитатели леса выглядят настолько причудливо, что их и узнать не всегда удается. Пауки маскируются под цветы или капли птичьего помета, лягушки в ручьях — под гальку, палочники — под обросшие мхом сучки, богомолы — под бутоны орхидей. Один местный жук, так называемый жирафовый долгоносик, поразительно похож на подъемный кран. Змеи притворяются колоннами бродячих муравьев, улитки — ореховыми скорлупками. Вокруг тебя кипит настолько сложная и непонятная жизнь, что голова идет кругом.

Особенно приятно найти в ветвях плоскохвостого геккона. Местные жители когда-то верили, что днем эти гекконы становятся невидимыми. На самом деле они просто распластываются по коре деревьев, растопырив украшенные бахромой пальцы, и становятся неотличимы от пятен лишайников. Ночью же они довольно шустро передвигаются по кустам — можно поймать и угостить червячками. Только брать их в руки надо осторожно: кожа у них очень тонкая и нежная.

После трех дней дождя моя видеокамера перестает работать, а полиэтиленовый плащ покрывается плесенью от сырости. Приходится купить новый за доллар. Выхожу на дорогу и ловлю микроавтобус с местным шофером и парочкой итальянских туристов. Почему-то брать машину напрокат с шофером тут почти вдвое дешевле, чем без.

Путешествующий зоолог в этих краях чувствует себя, как геолог на Юконе во времена золотой лихорадки: все хотят, чтобы ты составил им компанию. С Эриком и Франческой я катаюсь целых три дня. Их шофер — очень интересный собеседник и вообще хороший мужик, но до настоящего гида, а тем более продвинутого, ему далеко. Учиться ему некогда: фирма, в которой он работает, дает отдохнуть дома всего одну ночь между многодневными рейсами. Так что о местной фауне он имеет примерно такое же представление, как большинство горожан. Если бы не я, ребята не увидели бы и пятой доли всей той живности, которая попалась нам по дороге. Я не халявщик, я партнер.

Мы пересекаем южную часть острова с востока на запад по одной из трех имеющихся в стране хороших дорог. Высокие Плато — страна пастбищ, саванн, невысоких гранитных гор, маленьких сел. Тут и там из травы торчат каменные стелы, удивительно похожие на кельтские. В здешнем сухом воздухе моя видеокамера снова работает, но как-то странно.

На Мадагаскаре живет дюжина разных племен. С территории бетсилео въезжаем на земли народа вазо. Архитектура деревень и облик жителей постепенно меняются. Люди выглядят все более по-африкански, а дома — все легкомысленнее. Кирпичей больше не увидишь, хижины глинобитные, а еще дальше — соломенные.

По обочинам попадаются старинные гробницы, украшенные рогами зебу и деревянными тотемными столбиками. Христианство на Мадагаскаре везде сочетается с языческими верованиями. Особенно сильны культ предков и система фоди — ритуальных запретов наподобие полинезийских табу. Нельзя, например, показывать пальцем на могилы и кладбища, приносить свинину на вершины священных гор, заниматься любовью в священных озерах при свете дня. Кроме «федеральных» фоди, в каждой деревне есть еще множество местных.

Похоронные обряды кое-где до сих пор напоминают древние традиции Малайи и Филиппин. Умерших хоронят в пещерах, но через семь лет их кости извлекают, моют, заворачивают в дорогие шелка и кладут в постоянный гроб, нередко подвешенный к отвесным скалам во избежание кражи шелков. После этого каждые семь лет вся семья собирается к месту захоронения, кости снова разворачивают, чистят, фотографируются с ними на память и заботливо возвращают в гроб. Называется это фамадихана — «двойные похороны».

Традиционные деревни чередуются с построенными из мусора поселками старателей. Вот уже несколько лет в этом районе бушует сапфировая лихорадка. Куда деваются камни, не знаю: вдоль дороги продают исключительно стеклянные подделки, дымчатый кварц и изредка аметист.

В ущельях гор на плато встречаются островки сухих лесов, и там живут лемуры катта. Это те самые желтоглазые лемуры с черно-белыми хвостами, которых так часто можно увидеть в зоопарках. Они бродят по лесу большими стаями, а увидев человека, моментально окружают в надежде на бананы и почесывание животиков. Забравшись в пещеры под гигантскими гранитными валунами, можно увидеть, как лемуры спускаются под землю, в кромешный мрак, и лижут стекающую по камням воду с минеральными солями.

В национальном парке Исало есть совсем глубокие, очень узкие каньоны с влажным лесом на дне. В них водятся лемуры-сифака. Здесь они белые с черной спинкой. По земле между деревьями они передвигаются очень забавно: встают вертикально и прыгают боком, размахивая руками, как крыльями.

Среди скал, источенных норами древних морских червей, попадаются крошечные озера с чистейшей водой. Называются они аквариумами (piscines naturelles). При виде этих озер мне впервые приходит в голову, что с девушкой путешествовать было бы веселее. Между камней растет замечательное растение толстоножка: нечто вроде толстого баобаба высотой с вершок, с алыми или желтыми цветами. Еще тут живут ящерки-игуаны с тремя глазами (третий на темечке). Их ближайшие родственники, как ни странно, обитают в пустынях Мексики.

Дорога все еще асфальтовая, поэтому туристов довольно много. Большинство, конечно, французы, но и итальянцев немало. Эрик и Франческа учат меня различать на слух диалекты. Вообще с ними занятно общаться. Эрик неплохо говорит по-английски, а Франческа поначалу стеснялась им пользоваться, но потом втянулась. Тем не менее иногда они меня не понимают, и мне приходится пробовать испанские или латинские слова — авось совпадает! Итальянских слов у меня в голове, оказывается, совсем мало, к тому же это довольно странная подборка. Например, я откуда-то помню, что зимородок по-итальянски martin pescador, но глаголов не знаю даже самых элементарных.

По мере приближения к побережью саванна сменяется сухим кустарником, среди которого тут и там торчат гигантские баобабы. Нам навстречу одна за другой ползут замечательно красивые грозовые тучи, все обвешанные молниями, радугами и белыми полосами града. Асфальт кончается в портовом городке Толиара. Вид у города несколько средневековый, вся цивилизация сконцентрирована в интернет-кафе: там продают вполне продвинутые девайсы, даже можно списать фотки с цифровой камеры на CD.

В Толиаре несколько мечетей. На западе острова много мусульман — арабов, персов, пакистанцев и говорящих на суахили выходцев с Занзибара. В основном они владеют кафе и ресторанами. Еда здесь, впрочем, не лучше, чем в других местах.

Тут нам приходится расстаться: у ребят забронированы билеты на самолет на крайний юг острова (дорога туда настолько плохая, что ехать от Исало минимум два дня). Шофер возвращается домой. Я собираюсь проехать на север по западному берегу. Местные жители относятся к моей идее скептически, но тащиться через столицу — четырехдневный крюк, а до следующего большого города всего триста километров. Какая-то дорога, если верить картам, туда все-таки есть, авось доберусь.

Пешком по Лукоморью

Поговаривали, будто давным-давно кто-то из них взял себе жену из эльфов. Глупости, конечно… Дж. Р. Р. Толкиен. «Хоббит, или Туда и обратно»
Регулярное автобусное сообщение кончается в Ифати, дальше ходят только грузовики-вахтовки, редкие и непредсказуемые. Я оказываюсь в сонной деревушке из соломенных хижин. В море гоняют на пирогах с балансиром кудрявые детишки. На горизонте маячат латинские паруса дхоу — рыбацких лодочек арабской конструкции. Под ногами хрустят толстенные скорлупки: когда-то эти бесконечные пляжи были местами гнездовья эпиорнисов, родственных страусу птиц размером со слона. Островитяне доели их всего за сотню лет до «открытия» Мадагаскара португальцами в 1500 году. Яйца эпиорнисов были размером с арбуз.

Вдоль берега тянутся отели — от почти бесплатных тростниковых кабинок с пустыми дверными и оконными проемами до дорогих, с душем и электрическим генератором. Населены они французскими мужчинами лет 40–60, приехавшими на секс-туризм. Для франкофонной публики Мадагаскар примерно то же, что Таиланд для англоязычной. Но тут все гораздо менее коммерциализовано.

Лекцию о местных традициях мне читает загорелый дочерна француз — один из немногих встреченных мной на острове, кто говорит по-английски.

— Это бесплатно, — говорит он, потягивая пиво и поглаживая свободной рукой присевшую к нему на колени официантку. — У местных девушек считается особым шиком с иностранцем гулять. Все, что от тебя требуется — подойти и спросить «сколько тебе лет?» По закону можно с шестнадцати. Если она отвечает «пятнадцать», значит, она тебя не хочет. Если любую цифру не меньше 16, значит, хочет. Возраст тут ни при чем. Хочешь Жозетту? — он повернул официантку ко мне лицом.

— Нет, спасибо, но вообще мне тут кое-кто понравился. Можно попробовать. Это ничего, что я завтра уезжаю?

— Тогда не судьба. Нужно как минимум на неделю, иначе ее будут за проститутку считать.

Девушки в деревне очень красивые, и видеть их в компании толстых старых развратников почему-то ужасно противно. А может быть, мне просто завидно. Но застревать в Ифати на неделю не хочется. На всякий случай я записываю на бумажке, как будет по-французски «сколько тебе лет?» и иду гулять в колючковый лес, начинающийся прямо за околицей. Купаться надоело — уж очень теплая вода в океане.

Колючковый лес — одно из самых странных мест на свете. «Нормальных» деревьев в нем нет, только подсвечниковые молочаи, гигантские алоэ, кусты в виде пьяных осьминогов, а также похожие то ли на морковку, то ли на вазу с цветами трехметровые толстоножки. На полянах растут красные и черные баобабы — не очень высокие, но неимоверной толщины. Я думаю, что баобабы тоже возникли на Мадагаскаре — тут их семь видов, а в Африке всего один. В дуплах баобабов живут тысячи божьих коровок, гигантские шипящие тараканы и совершенно прозрачные земляные гекконы. На ветвях раскачиваются сплетенные из травы гнезда общественных ткачиков, ярко-красных птичек фоди и блестящих нектарниц.

Когда-то по этим лесам ползали миллионы звездчатых черепах, самых красивых в мире. Сейчас их осталось очень мало: всех повывозили в Европу и Штаты. Таможня ежегодно конфискует сотни черепашат — притом, что на всем острове их осталось от силы тысяч десять. Для разведения черепах созданы питомники, но их слишком мало.

Самый маленький найденный мной черепашонок размером с грецкий орех.

Выйдя из леса, я как-то случайно ловлю попутную вахтовку. Впоследствии выясняется, что это единственная машина на север за неделю.

Дорога очень плохая. Сезон дождей только что кончился, везде промоины и лужи жидкой грязи. В крытом кузове нас человек сорок. Периодически приходится вылезать: толкать машину, переходить пешком реки или помогать менять колесо. Деревни исчезают, вокруг лишь сухая трава да полоски деревьев вдоль рек. На востоке встают из дымки склоны Высоких Плато, на западе теоретически океан, но до него довольно далеко. Отсутствие населения сказывается: кругом полно птиц. Самые шумные — большие черные попугаи. До вечера проходим километров сорок. Ночуем прямо в степи, немного не дотянув до поселка.

Наутро проезжаем еще немного, потом машина сворачивает к какому-то прибрежному городку, а я шагаю дальше. Удается поймать другую вахтовку, потом трактор, потом упряжку волов. Добираюсь волостопом до маленького, тихого городка. Единственным источником электричества тут служит двигатель развалившейся от старости «четверочки». Его используют для зарядки сотовых телефонов, а в случае прихода вахтовки ночью — для освещения вывески отеля (он же магазин, он же ресторан, он же дом культуры).

Цены в этих местах уже совсем смешные. Новые деньги сюда почти не проникли, но кто-то пустил слух, что старые скоро отменят. За десять центов в новых ариари можно наесться, как удав.

Наутро выясняется, что дальше дорога еще не просохла. Хозяин отеля показывает, по какой колее идти. Там, в семидесяти километрах, есть поселок Амик, из которого иногда бывает taxi-especial в сторону следующего города. Что такое спец-такси, я не спрашиваю. На прощание он дарит мне упаковку лариама, который тут стоит доллар (в других странах — до сорока). В прибрежных районах острова малярией заражена примерно треть населения. Это гораздо меньше, чем кое-где в Африке, к тому же сейчас сухой сезон, но на всякий случай я решаю попринимать профилактическую дозу — это всего лишь раз в неделю.

Весь следующий день шагаю по зарастающей колее, распугивая огромных, неестественно ярких психоделических кузнечиков и крошечных попугайчиков-неразлучников. Там, где колея спускается в речные долинки, между деревьями натянуты золотистые сети нефил, пауков размером с соленый огурец. В более сухих местах вместо деревьев растут сотни высоченных красных термитников. При определенном везении можно найти ночную бабочку-комету. Каждое крыло у нее с ладонь, а на задних еще и полуметровые хвосты.

Раз в два-три часа попадаются деревни, но поселяне, заметив меня, с воплями убегают. Они никогда не видели белого человека и думают, что я — привидение. По-французски тут никто не говорит. Глушь редкостная. Когда позже я рассказывал об этих местах жителям других частей острова, мне не верили.

Христианство сюда не добралось. Многие ходят голыми. На Мадагаскаре вообще спокойно относятся к наготе: на окраинах поселков нередко можно увидеть людей любого пола и возраста, купающихся нагишом. Но здесь и у мужчин, и у женщин ровный загар: они никогда не носят одежду.

К обеду становится жарко. Рюкзак у меня довольно тяжелый, килограммов десять, плюс еще сумка с камерами. Я купаюсь в каждой встреченной речке, но все равно приходится довольно часто отдыхать в тенечке. Потом перехожу большую реку, по шею глубиной, и оказываюсь в местах чуть менее диких. Тут все ходят одетые, у повозок колеса не деревянные, а мотоциклетные, при виде меня не убегают, а дети кричат «бонжур!»

В очередной деревне есть некое подобие магазина. По громкому писку догадываюсь, что под крышей там колония летучих мышей, и прошу разрешения посмотреть.

— Вы по-английски говорите? — спрашивает хозяин. — Подождите минуточку.

Он кричит что-то в темную глубину дома, оттуда выходит девушка и спрашивает:

— You speak English?

Тут я забываю про пыльную дорогу впереди, про рюкзак за намятыми плечами, и даже про летучих мышей, чего со мной вообще никогда не случается. Меня еле-еле хватает на то, чтобы спросить:

— Как тебя зовут?

— Мари.

— Это христианское имя. А мальгашское?

— Миранатирантаринала.

— Откуда ты знаешь английский?

— В соседней деревне жил миссионер из Америки, он меня научил. Читать и писать тоже. Хочешь есть?

— А можно?

Оказывается, это не только магазин, но еще и ресторан. Я с утра ничего не ел, кроме пачки печенья, но мне не до ужина. Мы сидим и улыбаемся друг другу. Мари все-таки не хватает слов, мне приходится рисовать картинки на обороте карты, но смысл беседы нас как-то не очень волнует, пока я не обращаю внимание, что она называет владельца дома «господин».

— А ты разве не его дочь?

— Нет, — она смеется. — Мои родители меня ему отдали, когда я была маленькая. Давно.

В удаленных районах Мадагаскара до сих пор существует рабство. Если родителям не по карману воспитывать ребенка, его продают другой семье. Мальчиков — чтобы пасти скот, девочек — чтобы носить на голове ведра с водой из колодца и помогать по хозяйству. Отработав уплаченные за него деньги, ребенок обычно становится свободным годам к четырнадцати. Но Мари не меньше шестнадцати (точно она и сама не знает).

После долгих расспросов выясняется, что ее продали вместе с двумя старшими братьями. Через какое-то время братья сбежали на море к рыбакам, а ей пришлось отрабатывать за троих.

— И много ты еще должна? — спрашиваю я.

По здешнему патологическому курсу получается что-то около двадцати долларов. Мари говорит, что хозяин с женой о ней заботятся: даже в школу в соседнюю деревню разрешали бегать, пока миссионер не уехал. Точного подсчета они не ведут, но обещали отпустить года через два.

Мы сидим на пороге хижины. Свет полной луны заливает степь, летучие мыши снуют под крышу и обратно, тихонько звенят крошечные москиты. На Мадагаскаре напускная скромность не считается женской добродетелью. Мари спокойно отвечает на любые вопросы. Нет, тут нет ее ровесников — даже в соседней, большой деревне только две девушки ее возраста. Да, она знает, что будет делать, когда расплатится с хозяином: попробует найти работу в городе, ведь у нее нет ни земли, ни скота. Если знаешь английский, там легко найти работу. Конечно, она бывала в городе, целых два раза.

Вдруг она замолкает. В лунном свете я вижу блеск слез на ее щеках.

— Почему ты плачешь?

— Я не могу больше тут жить. Одни старики и дети. Поговорить не с кем. Раньше хозяин иногда ездил в город, и я все время надеялась, что он и меня возьмет. Но теперь дорога стала плохая, и машины мимо нас не ходят. Я английский забываю, и французский тоже. В городе таких, как я, полно. Что я буду там делать через два года? Я все время смотрю на эту дорогу и думаю о том, что по ней можно дойти куда угодно. Просто идти и идти, каждый день в новое место, вот как ты живешь. А я всю жизнь в этом доме.

Примерно каждая третья девушка из тех, с кем я знакомлюсь, сообщает мне, что мечтает жить, как я, путешествуя по свету. Далеко не все действительно этого хотят, да и тех обычно хватает ненадолго. Но мне почему-то кажется, что Мари в самом деле не в силах больше торчать в деревушке из полусотни домов. А может быть, мне просто очень хочется, чтобы это было так.

На следующее утро я покупаю ее за двадцать пять долларов. Торг занимает всего несколько часов. Все трое — Мари, хозяин и его жена — немножко всхлипывают перед расставанием.

Но едва мы заходим за поворот дороги, Мари пускается бежать вприпрыжку.

Я предупреждаю девушку, что приобрел ее в качестве переводчицы и служанки (носить сумку с камерами) и отпущу на свободу через две недели, когда буду уезжать с острова.

Мы идем весь день, и чем дальше, тем больше Мари мне нравится. Ей предстоит окунуться в огромный и довольно-таки опасный мир, о котором она почти ничего не знает. В глубине души ей наверняка очень страшно. Но она не подает виду, оставаясь неизменно веселой и очаровательной.

А мне не слишком-то весело. Я постепенно начинаю понимать, какую ответственность на себя взвалил. Не могу же я просто так взять и улететь… Где я ее оставлю — в аэропорту? Денег, конечно, можно дать, но на сколько их хватит?

В этой части острова очень мало чего водится. Когда нам встречается красивая бабочка, или ящерица, или птица, Мари спрашивает у меня, как они называются по-английски. К вечеру я с удивлением обнаруживаю, что она почти все запомнила. Пробую говорить ей также и латинские названия. Память у девчонки феноменальная.

— Мари, — говорю я ей в конце концов, — давай-ка я из тебя гида сделаю.

— А что это такое?

Я объясняю. Почему бы и нет? Английский она знает, выучить названия зверей и птиц не так уж сложно. Рекомендательным письмам от иностранных биологов в местных заповедниках придают большое значение, об этом мне мой друг, специалист по цветочным мушкам, рассказывал.

— Придется учиться, — говорю я.

— Учиться? Чему?

— Очень многому. Палатку ставить умеешь?

— А что такое палатка?

На следующий день мы продолжаем шагать по совсем уже заросшей дороге. Ситуация больше не кажется мне столь мрачной. Со мной самая красивая девушка, какую я видел в жизни. Она умница и не трусиха. Две недели — не так уж мало времени.

Мы приходим в Амик. Владелец магазина-ресторана-отеля-клуба здесь молчаливый, интеллигентного вида пакистанец, который по совместительству является единственным автовладельцем. Его «тойота» и есть то самое «спецтакси». Нам повезло: он как раз собирается в город. Уплотнив пассажиров багажом и прихватив ружье, он гонит машину в ночь по теряющейся в траве колее.

Мари крепко держит меня за руку: до сих пор ей доводилось ездить только в кузове медлительного грузовика. Нам то и дело приходится вылезать и идти через широкие, но мелкие реки впереди машины. На берегах попадаются змеи, даже у пассажиров-мужчин вызывающие вопли ужаса. (Мадагаскарцы почему-то панически боятся змей, хотя на острове они все неядовитые, кроме двух редких морских.) Мари не визжит и не шарахается в сторону — она спокойно ждет, когда я подниму змею из травы и сообщу ей английское, латинское и, если знаю, французское название. Несколько раз мы сбиваемся с дороги, но на рассвете все же выбираемся на асфальт.

Еще час — и мы в Морондаве, оплоте культуры, форпосте цивилизации, центре Западного Мадагаскара. Когда-то город был столицей воинственного народа сакалава. В конце XVIII века все племена острова были покорены королем племени мерина Андрианампоинимеринандриантсимитовиаминандриампанджакой и его сыном Родамой Первым. С тех пор вид у города не очень столичный, даже интернет-кафе там пока нет.

Вокруг расстилаются рисовые поля со множеством поросших синими кувшинками озер, а чуть дальше на север начинаются сухие тропические леса.

Мы едем в небольшой частный заповедник под названием Киринди. Дорога к нему проходит по знаменитой Аллее баобабов — главной туристической достопримечательности на западе острова.

Тут выясняется, что Мари никогда раньше не видела гигантских баобабов и не была в настоящем лесу — только в узких пойменных рощах. Как зачарованная, разглядывает она разноцветных птиц, лемуров в кронах деревьев, семьи полосатых мангустов, разгуливающих с поднятыми хвостами по ковру опавших листьев. В заповеднике имеются несколько хижин для заезжих ученых, навес для палатки, столовая и душ. Все сотрудники свалили в деревню по случаю отсутствия туристов, так что я могу спокойно объяснить девушке, что такое телевизор и как пользоваться душем. Пол душевой — единственное влажное место в заповеднике, и там живут крошечные расписные лягушечки-мантеллы.

Вечером, гуляя по просекам, мы встречаем фоссу — самого крупного на Мадагаскаре хищного зверя. Она похожа на приземистую, мускулистую золотисто-серую кошку с очень длинным хвостом. Местные жители ее побаиваются, уверяя, что фосса нападает на людей и коров. На самом деле ей вряд ли по зубам добыча крупнее лемура. В местных сказках фосса играет ту же роль, что волк у северных народов.

Ночи в Киринди совершенно волшебные. На какое дерево не посветишь фонарем, везде видишь чьи-нибудь глаза: лемуров, маленьких сердитых сов или гекконов. По земле бегают похожие на персонажей мультфильма гигантские крысы и крошечные, с мизинец, зверушки — землеройковые тенреки. Водится тут и здоровенный полосатый тенрек, похожий на панкующего ежа. Вокруг цветущих баобабов вьются крыланы, а по их веткам скачут вилколобые лемуры, питающиеся нектаром.

За последние десять лет на острове открыли восемь новых видов лемуров, в том числе самого маленького в мире — так называемого крошечного мышиного лемура. Эти сказочные создания с прозрачными ушками живут в густых ветвях кустарников и низких деревьев, по которым снуют ночь напролет в поисках насекомых. Самый крупный из мышиных лемуров размером с апельсин, а крошечный — чуть больше абрикоса.

Отдохнув пару дней, мы возвращаемся на трассу и ловим маршрутку до столицы. Шоссе выглядит вполне прилично, и мне в голову не приходит, что оно может оказаться только частично асфальтированным. Я закидываю рюкзак на крышу, а через несколько километров асфальт кончается и становится понятно, что в город мы доберемся только к утру. Дорога поднимается на плато, становится очень холодно. Мы с Мари прижимаемся друг к другу. Она согревается и засыпает. Я разглядываю возникающие из тьмы колдобины и думаю, каково ей придется завтра. У нее, кажется, вот-вот съедет крыша от круглосуточной перегрузки впечатлениями и эмоциями.

На дороге возникает маленький грустный силуэт — ежовый тенрек. Я невольно дергаюсь, собираясь попросить водителя остановиться, но зверек разворачивается и убегает. Ладно, что зря психовать, авось обойдется.

Автостоп в стране птицы Рух

А теперь, — сказала фея, — ступай в сад и поймай там шесть ящериц… Шарль Перро. «Золушка»
Столица Мадагаскара называется Антананариво — «стоянка тысячи воинов». Местные жители обычно говорят просто Тана. Город основан в 1610 году, и с тех пор разросся настолько, что от южного автовокзала до северного часа два ходу. Центр выглядит довольно симпатично: мощеные улочки взбираются к старинным рова (дворцам) и соборам на вершинах холмов. Бесконечные окраины примечательны только обилием озер. Старая столица Амбохиманга расположена километрах в двадцати к северу.

Эта часть Высоких Плато издавна населена племенем мерина (ударение на второй слог). Они свысока смотрят на всех прочих. Сделать карьеру в Тане выходцу с побережья очень нелегко.

У туристов особой популярностью пользуется дворец королевы Ранавалоны Первой, правившей в середине XIX века. Она страдала паранойей и запытала до смерти тысячи людей. За 33 года ее правления население страны сократилось на четверть.

Гулять по городу непросто: мне постоянно приходится следить, чтобы Мари не попала с непривычки под машину и чтобы у нее не украли висящую на плече сумку с камерами. Вообще-то воруют на острове поразительно редко, но в результате моих внушений о важности и ценности аппаратуры бедняжка ходит, вцепившись одной рукой в ремень сумки. В другой руке у нее блокнот и карандаш. Сообщая ей новое английское слово, я обязательно стараюсь его написать — так оно запоминается легче и без ошибок. Окружающим я теперь представляю девушку как свою секретаршу.

Приходится купить Мари кой-какую одежду. Прежние хозяева выдали ей в дорогу только запасную юбку, сменные трусики, пластиковые клипсы, ожерелье из собачьих клыков, зубную щетку и полусгнившее одеяло, которое мы выкинули на следующий день. В моих футболках и шортах она смотрится несколько подозрительно. Никогда бы не подумал, что мне придется учить взрослую девушку застегивать лифчик. Хорошо, что хотя бы косметика ей ни к чему, иначе пришлось бы с друзьями интернет-конференцию устраивать. Еще лучше, что продавщицы в магазинах Таны обычно не понимают по-английски. Моя лекция о предназначении некоторых предметов личной гигиены наверняка вошла бы в местный фольклор.

Познакомив Мари с городскими чудесами вроде мороженого, компьютера и железнодорожного вокзала (на который, впрочем, поезда не приходят уже лет тридцать), я беру нам билеты на самолет до озера Алаотра. Туда меньше ста километров, но ехать два дня, а нам плохие дороги уже надоели. К тому же мне хочется прокатить Мари на самолете. Обходится удовольствие всего в червонец: Air Mad периодически продает билеты на двоих за цену одного, а у меня еще и 50 % скидки на местные линии, потому что я прилетел их рейсом из-за границы.

Как-то непривычно попадать на самолет, не предъявляя паспорт, не проходя металлоискатель и даже формальный шмон.

Алаотра — самое большое озеро на острове. Обширные болота на южной стороне — единственное место в мире, где леса нет, а лемуры водятся. Тут обитает особый подвид серого бамбукового лемура, живущий в густом тростнике. В озере и впадающих в него реках интересно понырять: это один из последних уголков, где сохранились необыкновенно яркие пресноводные рыбки Мадагаскара. В большинстве рек они вымерли из-за загрязнения воды илом с быстро размываемых безлесных склонов.

Вернувшись в Тану, мы едем по основной дороге на восток. Автобусы и маршрутки в этом направлении перестают ходить часам к пяти, но по трассе движется множество грузовиков, так что попутка ловится за пару минут.

До национального парка Андасибе-Мантадиа ехать совсем близко, поэтому там полно туристов, но публика не особенно подготовленная. Они выползают из отелей только днем, а с раннего вечера до утра лес в нашем полном распоряжении. В парке множество интересной живности, от крошечных лягушат, прячущихся в основаниях листьев панданусов, до изумрудно-зеленых хамелеонов почти в метр длиной. Все это для специалистов: простые туристы приезжают смотреть индри.

Индри — самые большие из уцелевших лемуров. В старину охотиться на них было фоди: считалось, что души индри впоследствии вселяются в новорожденных детей. Хвоста у индри почти нет, уши лохматые, а расцветка черно-белая, почти как у панды. Крупные лемуры вообще все очень ярко окрашены — наверное, вымершие гиганты были еще красивее. Индри могут прыгать с дерева на дерево на расстояние в десяток шагов, но большую часть дня они проводят сидя, как коалы, на стволах или толстых ветках и пережевывая листья. Время от времени вся группа (до десятка индри) начинает петь. Оказываться в кругу поющей семьи не рекомендуется: уши закладывает. Свистящие крики разносятся на несколько миль, с дальних холмов отвечают другие группы, и перекличка может затянуться на несколько минут. Красиво необыкновенно.

Я не только закачиваю в бедную Мари непосильный объем информации, но и сам узнаю у нее много интересного. Учусь хорошим манерам: подарок или еду в ресторане полагается принимать правой рукой, левой держа ее за запястье; со стариками надо обязательно здороваться, и так далее. Запоминаю слова мальгашского языка (диалекты не очень сильно различаются). Ну и всякие живописные детали местной жизни: например, что аборты тут делают с помощью крапивного отвара, как в старину на Руси.

Мы решаем подняться по тропинке, ведущей на гребень горного хребта в соседнем заповеднике Маромизаха. Высота там почти два километра, склоны покрыты мокрым, замшелым облачным лесом с множеством орхидей на ветвях. В основном они цветут в феврале, в разгар сезона дождей, но и сейчас много цветов. Место совершенно безлюдное, а вид на спускающиеся к морю отроги плато — пожалуй, самый лучший на Мадагаскаре.

Начинается дождь. Мы пытаемся переждать его под наклонным стволом огромного старого ногоплодника. Но ливень не утихает, и вскоре оказывается, что вот-вот стемнеет. Приходится ночевать в палатке. Мой спальник вообще-то не рассчитан на холодные ночевки, тем более под проливным дождем. Если бы не Мари, я бы там совсем замерз. На рассвете дождь кончается, мы просыпаемся от криков индри, спускаемся к шоссе и едем на побережье греться.

Тоамасина — второй по величине город на острове. Секс-туристов столько, что довольно много людей на улицах явно смешанного происхождения. Но бесплатной клубнички тут уже не найдешь — надо или платить наличными, или брать девушку на долговременное содержание. В отеле, где мы остановились, многие французские жертвы кризиса среднего возраста живут уже по многу лет. В каждом магазине или кафе на стене обязательно висит здоровенный рулон презервативов, которые покупателям отмеряют портняжным метром.

Мы развешиваем по комнате палатку, спальник и мокрую одежду. Но высушить нам ничего не удается даже с помощью вентилятора. Я нахожу офис Air Mad, меняю билет в Найроби на более позднюю дату (это бесплатная процедура) и беру два билета на следующий день в национальный парк Масоала. Потом заходим в интернет-кафе: пора учить Мари пользоваться компьютером.

Вечером мы спускаемся в ресторан поужинать. За наш столик подсаживается лысеющий месье в гавайской рубашке и гомосековских шортиках. После обмена любезностями он представляется владельцем дайвинг-центра и с заговорщическим видом переходит на английский:

— Где ты такую клевую девочку нашел? Она не местная.

— Где нашел, там больше нет, — улыбаюсь я.

Мари делает вид, что не понимает ни слова, но в глазах у нее черти пляшут.

— Она из сакалава, с западного берега, — продолжает француз, — ты ее купил, наверное?

— В каком смысле? Это моя секретарша.

— У нас тут у всех секретарши, — хихикает он, — слушай, продай ее мне, а?

— У тебя столько денег не наберется.

— У меня? Да я тебе тысячу долларов могу за нее дать.

Мари бледнеет. Сумма даже для города весьма приличная, а там, откуда она родом, о таких деньжищах и не слыхивали.

— Нет, — говорю я.

— Две тысячи? Три? Назови цену!

Я вежливо прошу его уйти из-за нашего столика. Но он не унимается, и приходится нечаянно вылить горячий чай ему на шорты.

После этого Мари начинает задирать нос: еще бы, за нее можно половину округа Амик купить! А я всерьез раздумываю, не пойти ли мне в работорговцы. Явно прибыльнее, чем зоология.

Полуостров Масоала — самая дикая часть Мадагаскара. Дорог тут нет, только редкая сеть тропинок между затерянными среди холмов и бухт деревушками. Это последнее место на острове, где лес все еще спускается прямо к берегу моря. Там, где нет мангровых зарослей, попадаются чудесные безлюдные пляжи с белым песком, а в море у самого берега — коралловые рифы.

Склоны сопок кое-где совершенно алые от цветов делоникса царского, дерева типа акации. По опушкам шумят на ветру рощицы равеналы — «дерева путешественников». Оно похоже на высокий банан или пальму, но листья растут эффектным веером. По ботаническим книгам уже не один век кочует утверждение, что в основаниях листьев равеналы собирается чистая вода: якобы достаточно пробуравить дырочку, и подставляй кружку. Я заглядывал в основания многих листьев, и везде вода была совершенно тухлая, с червями и головастиками.

В Масоале водятся самые красивые из лемуров: оранжево-бело-черные сифаки и лемуры вари. Это самые яркоокрашенные млекопитающие в мире. Вари тут два подвида, разделенных небольшой лесной речкой. На южном берегу живут черно-белые вари, а на северном — трехцветные, которые словно одеты в красные безрукавки. Издали стремительно мчащаяся по кронам деревьев стая вари напоминает верховой пожар.

По ночам лес наполняется посвистами сов, треском козодоев, щелканьем гекконов, бульканьем гигантских «томатных лягушек», песнями бесчисленных сверчков, жутковатыми криками лемуров и какими-то причудливыми хлопками. Установить источник хлопков мне долго не удается, пока кто-то из местных не объясняет, что это голоса сухопутных крабов, скрывающихся в норках.

После долгих шатаний с фонариками мы отыскиваем самое фантастическое из местных чудес — лемура-руконожку, нечто вроде огромной лохматой белки с шерстью ирландского дога, глазами филина, ушами летучей мыши и зубами бобра. Пальцы на руках тонкие и длинные, а указательный вообще напоминает удочку. Руконожки очень шустрые и подвижные — как им удается не сломать пальцы, прыгая с ветки на ветку, не представляю. На Мадагаскаре они занимают экологическую нишу дятлов: выстукивают когтем указательного пальца бревна и сухие деревья, прогрызают дырки в древесине и тем же пальцем извлекают оттуда личинок жуков. На окраинах деревень они питаются мякотью кокосов. Увидеть их очень трудно: во многих заповедниках об их присутствии известно только по многочисленным круглым дырочкам в стволах деревьев. Английское название руконожки — «ай-ай» — происходит от удивленных возгласов местных жителей, впервые увидевших неизвестного им зверя в руках зоологов.

В этот заповедник добираются только люди, всерьез интересующиеся биологией. Секс-туристов тут не бывает. Поэтому мое появление в деревнях никого не удивляет, а вот Мари обязательно обступает толпа местных женщин и начинает о чем-то расспрашивать. Переводить эти разговоры она мне отказывается. По-моему, она им врет с три короба, потому что они прямо-таки зеленеют от зависти. Стоит мне после этого появиться на улице, и следом мгновенно увязывается стайка девушек, жаждущих моего внимания. В одной деревне пришлось обзавестись пальмовым листом, чтобы их отгонять — точь-в-точь как профессору Челленджеру из «Затерянного мира».

Мари такое внимание ко мне со стороны сельской молодежи почему-то совершенно выводит из себя. Мне периодически приходится буквально уносить ее в сторону, чтобы не затевала драки. Можно подумать, это я у нее в собственности.

В одной из деревень нам удается поймать попутную моторку вокруг полуострова, в поселок, откуда есть дорога дальше на север. До города Сумбава ехать несколько часов. Эта часть страны известна под названием «Ванильный берег» — тут выращивают треть мирового урожая ванили. Как обычно, на выезде из каждой деревни стоят по два КПП: вояки и менты. Они долго проверяют документы водителя, цепляясь к разным мелочам, но «не замечая» при этом, что в четырехместную quatrelle втиснуто десять человек. У меня они обычно спрашивают паспорт и долго, шевеля губами, изучают украшенный пингвином штамп Южной Георгии. Зачем Мадагаскару армия и почему нищий народ должен кормить такую ораву паразитов, не знаю.

Мы направляемся к виднеющимся на горизонте скалистым вершинам. Это горы Мароджеджи в одноименном национальном парке. В конторе все, от директора до охранника, говорят на отличном английском: тут уже несколько лет живет учитель-американец. Мы договариваемся с гидом, оставляем у него дома лишние вещи и шагаем к горам. Заблудиться тут негде, но мне хотелось, чтобы кто-то рассказал Мари о специфике работы. Тропинка долго вьется по рисовым полям и посадкам ванили, потом ныряет под полог леса и быстро становится крутой, грязной и скользкой.

Мы поднимаемся вдоль речки — точнее, бесконечного каскада водопадов. Заводи между водопадами населены чудовищных размеров угрями. Неожиданно выскочив из-за поворота, иногда удается увидеть на тропе лесного ибиса, странную бурую птицу с длинным хохлом. Они очень осторожные: мгновенно взмахивают белыми крыльями, словно внезапно раскрывшийся цветок, и с шумом улетают. Там, где почва песчаная, попадаются самки хамелеонов. Предусмотрительно сменив окраску на коричневую, они спускаются на землю, чтобы выкопать ямку и отложить туда пяток блестящих белых яиц.

По пути к вершине есть четыре кемпинга — ровных площадок у реки с деревянными навесами. Перепад высоты между ними такой, что растительность совершенно разная, и животные тоже. Начиная со второго кемпинга, нам встречаются белоснежные шелковые сифаки, стайки синих голубей и поразительно красивые птички-филепитты.

Птицы Мадагаскара — не менее красочный пример островной эволюции, чем знаменитые галапагосские вьюрки. Некоторые попали сюда недавно и пока мало отличаются от родственников в Африке или Азии. Другие уже изменились настолько, что сразу и не узнать. Самые, пожалуй, интересные — ванги. Они, видимо, происходят от какой-то африканской пташки типа сорокопута, добравшейся сюда очень давно. В то время большинство экологических ниш на острове еще пустовало, поэтому потомки удачливой птички превратились в два десятка видов, совершенно непохожих друг на друга. Один напоминает поползня, другой — синицу, третий — скворца, четвертый — тукана и так далее, а некоторых и сравнить не с кем.

Кроме нас троих, в парке нет ни одного человека. Предыдущие посетители уехали три недели назад. По словам гида, однако, в разгар сезона тут бывает столько народу, что негде палатку поставить.

Туристический сезон в парках Мадагаскара определяется каникулами во французских университетах: июль-август и декабрь. Самое неудачное время. В июле-августе тут холодно и половина фауны в спячке, а с ноября по март сезон дождей. Лучше всего приезжать на остров в октябре, когда в сухих лесах полно цветов, а у лемуров маленькие детеныши. Сейчас июнь, и многих мелких зверей найти все труднее. Карликовые лемуры, например, вот-вот попрячутся по дуплам: хвосты у них стали втрое толще от запасенного на зиму жира.

Ночью в опавшей листве копошатся обыкновенные тенреки. Они похожи на ежей, но иголки у них очень длинные и забавно взлохмаченные. По лесу они бродят большими семьями: у самки может быть до двадцати детенышей. Если их осветить фонариком, они убегают короткими прыжками. В реке водится редкий водяной тенрек, но он такой пугливый, что и не разглядишь толком.

Выше четвертого кемпинга нам подняться не удается — уж очень развезло от дождя тропинку. Подъем к тому времени стал почти вертикальным. Не идешь, а карабкаешься, держась за ветки. Утром мы спускаемся к подножию горы с большим трудом, а последний километр до дороги бедняжку Мари приходится нести на плече. Ничего, своя ноша не тянет. Серьезно, носить девушек на плечах гораздо легче, чем кажется — попробуйте как-нибудь.

Наутро выясняется, что она запомнила названия почти всех виденных нами животных на четырех языках. Поразительно, какая у девчонки голова светлая.

Мы уже на самом северо-востоке острова. Дальше на север дороги нет, но есть разбитая грунтовка на западное побережье. Нам снова везет: удается поймать редкое в этих краях такси. Ехать приходится почти сутки. За это время я проникаюсь к «пежо-4» глубоким уважением. Машинка лихо скачет по россыпям камней, промоинам и песчаным наносам. Выталкивать ее вручную приходится всего раз пять-шесть. Чем-то она напоминает мне мою первую машину, незабвенную «Оку». Уже за полночь, по очереди с владельцем садясь за руль, мы добираемся до асфальта и к рассвету прибываем в Диего-Суарес, самый северный город в стране. По пути замечаем на обочине пару совершенно разбитых джипов — единственная виденная мной на Мадагаскаре авария. Удивительно, если учесть местную манеру вождения и качество дорог.

По всему северу острова электричество в городах бывает только под вечер. Нам приходится долго валяться на пляже, дожидаясь, когда заработают компьютеры в интернет-кафе и в офисе «Air Mad». Я опять меняю обратный билет, и мы уезжаем в соседний национальный парк под названием Янтарная Гора (Montagne d\'Ambre). Никакого янтаря там нет и быть не может: это невысокий потухший вулкан с несколькими кратерными озерами на вершинном плато. Зато там есть священный водопад, большие удавы, гигантские сороконожки, грустные плоскохвостые гекконы и множество лемуров, в том числе очень редкие черные сифаки. Ночью нам попадается парочка красных сов — их вообще живьем видели от силы человек пять-шесть.

— Будешь наниматься на работу, — наставляю я Мари, — не забудь упомянуть, что с последним клиентом тебе удалось увидеть красных сов, фоссу и руконожку. Пусть знают, какой ты крутой гид!

Автостоп на Мадагаскаре почти всегда до первой машины, но чтобы в нее втиснуться, часто надо быть или очень маленьким, или очень складным. Поэтому там, где трафика побольше, мы дожидаемся чего-нибудь быстрого и относительно просторного — джипа с туристами, например, или легковушки с «новым мальгашом».

В очередном городке мы едва успеваем выйти из джипа, как вдалеке раздаются громкие вопли. Волна визга и криков катится нам навстречу по улице, и вот появляется виновник — бешеная собака. Она бежит, не разбирая дороги, а народ по пути ее следования лихорадочно вскакивает на крыши машин и ныряет в окна домов. Несчастная псина явно уже ни на что не реагирует, поэтому я остаюсь стоять на месте, только Мари на всякий случай подхватываю на руки. Через минуту о происшествии все забывают — видимо, тут это в порядке вещей.

Следующая остановка — в национальном парке Л\'Анкарана, среди карстовых полей, так называемых тсинги. Слово «тсинги» буквально означает «пальцы ног». Испещренная параллельными желобками от дождей поверхность известняка и вправду выглядит так, будто кто-то водил по ней босыми ногами. Карстовые плато сплошь покрыты острыми гребнями серого камня, но если долго перепрыгивать со скалы на скалу и забраться вглубь тсинги, можно найти зеленые озера в глубоких воронках и кусты толстоножек с огромными белыми цветами.

Днем мы лазаем по пещерам, купаемся в прохладных подземных озерах, разглядывая ковер летучих мышей на потолке, и тискаем в лесу совершенно ручных лемуров да мангустов. Потом уходим с карста в «нормальный» лес и ставим палатку на берегу тихой, очень чистой речки, где живут крошечные ярко-красные зимородки. В лесу повсюду чувствуется явственный аромат жасмина, но какое дерево так пахнет, нам так и не удалось узнать. Ночью вокруг не стихают шорохи: роются в земле завезенные много веков назад из Африки кистеухие свинки, носятся по веткам спортивные лемуры (они так и называются), торопятся по своим делам черные скорпиончики…

В следующем городе начинаются сложности. Впереди снова большой участок грунтовки, по которому почти никто не ездит. После долгих безуспешных поисков приходится все-таки остаться ночевать. Утром мы находим буш-такси до следующего поселка и ухитряемся занять «привилегированные» места рядом с водителем.

Сбор в дорогу микроавтобуса для двухчасового переезда в соседний город может занять полдня. Сначала надо дождаться, пока он заполнится. В смысле, забьется как банка шпротами: каждый раз, когда кажется, что больше никого не втиснуть, ассистент шофера кричит «потеснимся, братцы!» — и впихивает пару-тройку новых пассажиров. Когда в салоне на тринадцать мест оказывается человек двадцать, водитель начинает ездить кругами по городу в надежде найти кого-нибудь еще. Происходит это так. Он останавливается на перекрестке и спрашивает: «Кому в сторону Ампиджирариантсоандавы?» Дремлющий в тени бомж открывает один глаз. «Вроде в нижнем квартале какая-то тетка собиралась…» Едем искать тетку. Названиями улиц тут не пользуются, так что искать приходится долго. Наконец из какого-то дома под плач детей вытаскивают заспанную тетку. «Я вообще-то на будущей неделе думала», — говорит она. Все ее хором уговаривают. «Ну ладно, только мне надо вещички собрать». Из дома начинают выносить мешки с рисом, плетеные стулья, велосипед… Все это крепится на крыше, где куча багажа и так уже превосходит по размеру сам микроавтобус. Двадцать человек терпеливо преют в раскалившейся на солнце железной коробке. Потом еще пара кругов по городу, чтобы собрать у родственников недостающие теткины шмотки, а может, и пассажира-другого. Заезд на бензоколонку — и можно двигаться. Но тут вдруг возникают еще желающие, и у каждого из них багаж в другом квартале, а в салоне все теснее и все жарче. Дети устают плакать и измученно замолкают. Хуже всего, если среди вас путешествуют женщины-мусульманки, потому что они завернуты в несколько слоев тряпья и потеют так, что вокруг становится совсем нечем дышать.

Но вот, наконец, душегубка выезжает на трассу. Расслабляться рано! Через пять минут одному из пассажиров уже пора выходить. Он затиснут в самый дальний угол, и, чтобы его выпустить, вылезать приходится всем. Потом надо снять с крыши брезент, найти в куче багажа его сумку, отвязать, снова привязать все остальное, накрыть брезентом, еще через три минуты — подобрать нового пассажира на его место, втащить на крышу его багаж, и так далее, до бесконечности.

Где-то в этих местах якобы находилась Либертария — пиратская республика, описанная в одной из книг Даниэля Дефо. Она управлялась по принципам утопического социализма и всеобщего равенства. В конце концов республика погибла, уничтоженная племенем сакалава. Было ли все это на самом деле, неизвестно: ни археологических, ни каких-либо других доказательств существования Либертарии пока не найдено.

Сейчас единственная достопримечательность здешних краев — несколько прибрежных рощ, населенных черными лемурами. Черные, собственно, только самцы, а самки рыжие. У самого моря водится подвид с оранжевыми глазами, а чуть дальше вглубь суши — с ярко-голубыми.

Мы уже готовы снова трястись всю ночь по пыльной грунтовке, но вдруг впереди появляется огромное облако пыли. Это присланный президентом Раваломананой отряд дорожников! Бульдозеры, самосвалы, катки… За ними уходит к горизонту ровная лента свежего асфальта.

По крайней мере, последние ночи на Мадагаскаре мне не придется проводить в пути.

Баржа с острова Буян

Там лес и дол видений полны, Там о заре прихлынут волны На брег песчаный и пустой… А. С. Пушкин. «Руслан и Людмила»
Заповедник д\'Анкарафантсика управляется Фондом Даррелла. Я и раньше к покойному коллеге относился с большим уважением, а тут и вовсе проникся. Толковый директор, работающий генератор, и вообще все как-то очень разумно организовано. Душевые в кемпинге — кажется, единственные в африканском регионе, где есть крючки для одежды.

Путешествие на Мадагаскар для Даррелла оказалось последним. Он еще успел написать о нем книгу «Руконожка и я» («Ауе-ауе and I»). Благодаря деятельности Фонда и множества других подобных организаций на острове удалось практически остановить сведение лесов. Судя по спутниковым фотографиям, леса в национальных парках почти не уменьшаются — такого сейчас ни в одной тропической стране не увидишь.

Основная угроза сухим лесам западной части острова — пожары. Крестьяне вынуждены каждую зиму жечь траву, чтобы пастбища не зарастали кустарником. Говорят, что в августе весь Мадагаскар окутывается дымом. В д\'Анкарафантсике придумали, как защитить лес. Во время дождей, когда трава горит плохо, по периметру парка выжигают растительность и образуется лишенная сушняка полоска, которую огонь не может «перепрыгнуть» даже в сухой сезон.

Противопожарная полоса — еще и неплохая дорога, по которой можно гулять вдоль опушки леса, высматривая куропаток, рябков и прочих редких птиц саванны. Судя по следам, ночью там бродят фоссы, длинноносые циветты и множество кистеухих свиней. Тропа выходит к глубокому каньону, населенному ярко-синими каменными дроздами. Еще лучше сеть тропинок в лесу: там и днем и ночью кипит жизнь. Такого количества ночных лемуров я нигде больше не видел, даже очень редкий мангустовый попадается на лесных болотцах.

Гуляя по парку, мы с Мари занимаемся важным делом: придумываем ей новое имя. Девушке так или иначе предстоит получить липовое удостоверение личности, так что лучше оборвать связи с прошлым раз и навсегда. На побережье твое соцпроисхождение никого особо не интересует, но если Мари удастся когда-нибудь перебраться в Тану, там лучше иметь «аристократическое» имя. Хотя у живущих в столице и вокруг нее мерина давно нет рабства, пережитки кастовой системы у них сохранились. Выходцев из числа так называемых «работников» на хорошие должности обычно не берут, но говорить об этом не принято.

На все другие племена мерина, повторюсь, смотрят с пренебрежением. Однако для народа сакалава, к которому принадлежит Мари, делается исключение. Это единственное племя, которое мерина не сумели покорить силой оружия и в конце концов заключили с ними нечто вроде федеративного договора. Французы, захватившие Мадагаскар в конце XIX века, тоже долго воевали с сакалава. Многие тысячи солдат пали жертвами отравленных стрихнином дротиков из духовых трубок.

Возле конторы парка есть питомник редких черепах (сейчас, правда, многие из них спят, слегка зарывшись в землю) и большое, очень красивое озеро. Каждый вечер в озерные камыши слетаются на ночевку тысячи цапель, ибисов, бакланов, змеешеек и уток. На высоком дереве гнездятся мадагаскарские орланы — их на свете осталось меньше сотни. Под водой попадаются разноцветные рыбки-тилапии и так называемые креветки-привидения, прозрачные синие монстры до полуметра длиной со светящимися глазами. Без маски в озере лучше не плавать: тут полно нильских крокодилов, которые за последние несколько лет съели трех человек. Если боитесь крокодилов, можно просто на лодочке покататься.

Один из сотрудников парка рассказывает нам, что кто-то из его родственников работает в соседнем городе Махаджанга в турфирме и там нужен гид-переводчик. Едем в город. Поговорив с Мари пять минут, директор фирмы предлагает ей вполне приличную по местным понятиям зарплату. Одно из преимуществ работы в Махаджанге и д\'Анкарафантсике — здесь бывает много американских туристов. Они обычно дают в несколько раз большие чаевые, чем французы — немаловажное обстоятельство, ведь на хороший «тип» тут можно прожить неделю.

Я иду в офис «Air Mad», чтобы опять поменять обратный билет. В Тану к утру следующего дня мне все равно не успеть: дорога вроде бы асфальтирована, но последний автобус уже ушел, а попуток ночью мало. Кассирша почему-то требует мой паспорт и замечает, что виза просрочена. В результате удается только сменить билет Тана-Найроби на Морони-Найроби. До Морони, столицы Коморских островов, придется добираться водным транспортом. Завтра утром в ту сторону как раз уходит грузовой теплоход.

Мы снимаем для Мари маленькую комнатушку, потом заходим в интернет-кафе — напечатать ей рекомендательное письмо. Заодно убеждаюсь, что она не забыла, как пользоваться электронной почтой.

Банкоматов на Мадагаскаре нет нигде, кроме столицы. Поэтому я могу оставить ей всего пару сотен долларов. Половина этих денег уйдет на взятки чиновникам — иначе фиктивное удостоверение личности не получить. Остального должно хватить на несколько месяцев жизни, если, конечно, курс ариари не изменится слишком уж резко.

Мари плачет все утро. Я обещаю вернуться, и действительно обязательно приеду на остров еще когда-нибудь. Вот только не знаю, скоро ли мне это удастся. К тому же не уверен, что через несколько лет ей захочется меня видеть: ведь я — единственное напоминание о прежней жизни, в которой хорошего было мало. Теплоход медленно отходит от причала, а Мари стоит и смотрит мне вслед. Даже заплаканная, она такая красивая, что команда баржи выстроилась вдоль борта и не сводит с нее глаз. Каково-то ей придется, одной в городе?

Красноватая полоска берега исчезает в дымке. До острова Майотте больше суток ходу. Убедившись, что в море нет ни дельфинов, ни птиц, я ставлю палатку на крыше контейнера и забираюсь внутрь. Надо выспаться и отъесться за последние три недели. Впереди два месяца путешествий по Африке, есть и спать опять будет некогда.

Будит меня внезапный ночной ливень. Моя палатка устроена так, что ветром ее не срывает, а только прижимает к земле, но в результате сумка оказывается накрыта мокрой тканью, и видеокамера снова отсыревает — еще на три дня.

Когда за Мадагаскаром закрепилось его нынешнее название, старым арабским именем Джазаир аль-Комор (Острова Луны) стали обозначать группу вулканических островков на полпути к Африке. Населены они мусульманами — потомками выходцев с африканского побережья и из Йемена. Говорят тут на диалекте суахили, но практически все знают французский. На заработки приезжает много мальгашей, которых тут очень не любят после столетий частых набегов пиратов-сакалава.

В 1974 году три из четырех Коморских островов проголосовали за независимость от Франции. ООН периодически требует, чтобы и последнему острову, Майотте, предоставили «свободу». Однако на повторном референдуме в 1980-х против отделения от Франции там высказалось уже 99 % жителей. У майоттян перед глазами пример независимых соседей, где за последние тридцать лет произошло десять переворотов, а мелкие разборки вообще не прекращаются.

Майотте — самое дорогое место в африканском регионе: цены практически те же, что и в Париже. Вокруг хорошие коралловые рифы, но прокат акваланга стоит больше ста долларов, к тому же в банкоматах берется 25 % комиссии. Наверное, это мировой рекорд. Приходится обходиться без денег, а на рифах плавать с маской. Пляжи острова все в следах морских черепах.

Паромы отсюда на другие острова тоже очень дорогие. Продолжаю путь на медлительной барже. В море появляются летучие рыбы, птицы и изредка стайки дельфинов.

Следующий остров — маленький тихий Мохели (местные жители называют его Мвали). Он очень красивый, особенно «морской парк» на южном берегу со множеством бухт и мелких островков. В лесах водятся завезенные когда-то с Мадагаскара мангустовые лемуры и крыланы. Для местных жителей крыланы и вообще летучие мыши — излюбленный деликатес, поэтому осталось их тут очень мало. Передвигаюсь и питаюсь я бесплатно. Достаточно просто объяснять водителям и продавцам, что наличка у тебя кончилась, а банкоматов на Мохели нет.

Дальше можно уже пользоваться паромами. Между независимыми островами они совсем дешевые. Меня берут на борт в долг. Добравшись до следующего острова Анжуана (Ндзуани), я нахожу наконец-то банкомат и получаю пачку коморских франков по курсу шестьсот за доллар.

Анжуан — самый консервативный из Коморских островов. Любые попытки нововведений со стороны центрального правительства вызывают истерику с угрозами отделиться. Через улицы перекинуты крытые мостики, чтобы женщины могли ходить в гости к родственникам, оставаясь невидимыми для посторонних. У каждого дома — каменная скамеечка для приема гостей. Внутрь гостя заводить нельзя: вдруг увидит кого-то из женщин. На окраине сохранилась цитадель 1860 года, но и некоторые жилые дома напоминают крепости с тяжелыми, покрытыми резьбой деревянными воротами. Такого количества мусора, как в главном городе Митсамунди, нет даже на Филиппинах.

В центральной части острова еще остались леса и есть несколько красивых кратерных озер.

Анжуан прославился на весь мир, когда тут открыли целакантов — рыбу, считавшуюся вымершей миллионы лет назад. Целаканты живут в пещерах на глубине около ста метров. Теперь известно, что они водятся и в других частях Индийского океана, а в Южной Африке до некоторых пещер с целакантами можно даже добраться с аквалангом, хотя это технически сложно и довольно рискованно.

Самый большой остров архипелага — Гран Комор, он же Нгазига. В столице Коморского Союза городке Морони имеется иммиграционное управление. Это единственное место, где можно получить визу, хотя она совершенно ни к чему. В портах и аэропортах нет ни таможен, ни пограничного контроля. На одной из узких улочек Старого города мне попадается совершенно волшебный магазинчик, словно из «Тысячи и одной ночи». В этой заколдованной средневековой лавочке удается купить стомегабайтную карточку памяти для цифрового фотоаппарата всего за пять долларов.

Достопримечательности острова — построенная из кораллового известняка старая пятничная мечеть (Ancienne Mosqee de Vendredi, 1427), новая «французская мечеть», базар, свежее лавовое поле в деревне Сингани и Трон пророка (причудливая известковая скала) на северном берегу. Я ограничиваюсь старой мечетью, а потом беру такси к вулкану Картала, самому высокому и активному на островах. Последнее извержение закончилось всего пару месяцев назад. В лесах по склонам много интересных птиц, а в дымящемся кратере водятся завезенные с Корсики муфлоны.

Главное событие в жизни островитян — «большая свадьба» (Le Grand Manage). Любой состоятельный человек должен закатить ее, когда женится первый раз, иначе он не сможет стать членом сельсовета и вообще не будет считаться «аристократом». На празднование собираются сотни людей, которых приходится кормить-поить несколько дней. Большинство женихов потом расплачиваются с долгами всю жизнь.

В общем, Коморские острова меня несколько разочаровали. По сравнению с Мадагаскаром тут довольно скучно. А может быть, мне просто очень уж хочется поскорее добраться до Найроби, где есть интернет-кафе.

Письмо из Лемурии

— Он не забыл! — вскричал Балу радостно. — Лягушонок не забыл Главные слова! Р. Киплинг. «Охота Каа»
Волновался я, как выяснилось, напрасно. В Найроби меня ждало радостное сообщение от Мари: она успешно сводила в заповедник первую партию туристов.

Не прошло и трех месяцев, как она оказалась в Тане и теперь работает в очень солидной организации с соответствующей зарплатой. В Штаты ее вряд ли пустят, но пересечься где-нибудь в Африке нам, может быть, и удастся. Да и на Мадагаскар съездить еще разок я вовсе не против. Тем более что через пару лет все основные дороги там, похоже, заасфальтируют. Реформы нового президента продолжаются, на острове даже пытаются ввести всеобщее среднее образование. К тому же за последнее время на Высоких Плато нашли кимберлитовую трубку, месторождения нефти и никеля.

В лесах Мадагаскара продолжают с завидной регулярностью открывать новые виды флоры и фауны. На моих фотографиях тоже обнаружился неизвестный науке геккон. Буду снова в тех местах — попробую поймать.

Краткие словари

Русско-мальгашский

здравствуйте	salama
до свидания	veloma
добро пожаловать	tonga soa
да	eny (мерина), eka (сакалава)
нет	tsia
пожалуйста	azafady
спасибо	misaotra
меня зовут…	…na anarako
господин/госпожа	tompoko
я не понимаю	tsy asoka
ОК	ekena
сколько?	ohatrinona?
это слишком дорого	lafo