Владимир Динец.

Ветер в траве

1. Ярлык на княжение

Сколько волка ни корми, у медведя все равно толще. Русская пословица
Из окна нашего офиса, расположенного на пятнадцатом этаже, открывался роскошный вид на центр Москвы. Лес домов, похожих издали на причудливые серые скалы, уходил за горизонт, над которым, словно дым вулканов, клубились выбросы ТЭЦ. С севера одна за другой надвигались грозовые тучи, и пыльные улицы нежились под душем коротких ливней. Шелест автомобильных шин по мутным лужам сливался в несмолкающее шипение. Никого из начальства в комнате не было, и я, оторвавшись от экрана компьютера, долго смотрел на прочерченный полосами дождя пейзаж.

Совсем другая картина стояла перед моими глазами. Спокойная, слегка холмистая, выжженная солнцем степь, легкий намек на силуэты дальних гор в полуденной дымке, убегающая вдаль колея, пропахший полынью ветер…

Звонок телефона вернул меня с равнин Монголии в Центральный административный округ.

— Совещание, — бесцветным голосом сообщила секретарша начальника.

Когда я вошел в кабинет, там уже собрался весь наш коммерческий отдел.

— На повестке дня совещания, — сказал начальник, — один вопрос: об обеспечении сотрудников отдела проездными на метро.

Всем нам приходилось постоянно ездить по городу с различными поручениями, и для этого фирма предоставляла нам машину с шофером. Два месяца назад мы предложили руководству выдать нам проездные на метро: во-первых, днем до многих мест на метро добираться быстрее, во-вторых, фирма сэкономит на аренде машин и бензине.

Начальство обсуждало эту проблему месяц, но решить не смогло и обратилось к Генеральному Шефу, который руководил работой компании из Брюсселя. И вот, наконец, Генеральный Шеф вынес вердикт.

— Проездные будут закуплены, — сообщил нам начальник, — но пользоваться ими вы будете только для служебных поездок, а в конце рабочего дня будете сдавать под расписку.

Мы переглянулись. Конечно же, на таких условиях лучше разъезжать в служебной машине, чем давиться в метро.

— Владимир Леонидович, останьтесь, — бросил начальник, когда все стали расходиться. Я остался.

— На вас поступают жалобы, касающиеся вашего морального облика, — сообщил он.

«Кто-то стукнул, — лихорадочно соображал я, — но о чем? Последний месяц вроде ничего такого не было…»

— На вечере, посвященном дню рождения Генерального Шефа, вы рассказали двум сотрудникам неприличный анекдот!

Тут я вспомнил. Анекдот был следующего содержания:

Муж приходит с работы и говорит жене:

— Сегодня у нас проводили психологическое тестирование.

— А что это такое? — спрашивает жена.

— Да всякие дурацкие вопросы задавали, неприличные, даже повторять стыдно.

— Ну какие, например?

— Ну, меня вот спросили, не был ли я в детстве онанистом.

— И что ты ответил?

— Я, конечно, ответил, что всегда был только коммунистом…

— Идиот! А если завтра онанисты к власти придут?

Начальник не стал цитировать анекдот, но предупредил меня, что при повторении подобных непристойных выходок, порочащих честь и достоинство сотрудника компании, я буду немедленно уволен.

Вернувшись на рабочее место, я стал было обдумывать проблему охраны чести и достоинства, но случайно взглянул в окно и мгновенно очутился снова в монгольской степи. Монголия не зря занимала мои мысли. Это уникальная страна, особенно с точки зрения натуралиста.

Еще несколько веков назад через всю Евразию, от Венгрии до Маньчжурии, тянулась широкая полоса степей. По ним кочевали бесчисленные стада диких зверей и всевозможные племена, постоянно воевавшие между собой. Время от времени какое-нибудь племя наезжало на земли оседлых народов и становилось известно историкам: так «повезло» гуннам и древним тюркам.

Первым, кто навел в степи порядок, был Чингисхан. При его правлении Великая Степь из театра бесконечных военных действий превратилась в процветающую империю с прекрасными дорогами, высокой культурой и твердой законностью. Многие соседние страны добровольно становились вассалами монголов, чтобы обеспечить себе безопасность и доступ к торговым путям. Таким образом, например, многие русские княжества сумели спастись от военной угрозы с Запада. Собственно говоря, именно монголы покончили с феодальной раздробленностью Руси и сделали ее единым государством. Русские историки отплатили им черной неблагодарностью, объясняя все беды последующих семисот лет «ужасной катастрофой, принесенной нашествием несметных монгольских орд». В действительности же монгольское войско было совсем небольшим, а потери русских — намного меньше, чем при регулярных княжеских усобицах.

Благодаря Чингисхану вновь ожил Великий Шелковый путь, забытый много веков назад, и стали возможными путешествия из Европы в Китай. Дороги были оснащены колодцами, почтовыми станциями для смены лошадей, караван-сараями для комфортабельного ночлега. Поэтому ездить можно было очень быстро: когда Александр Невский отправился в Каракорум, тогдашнюю столицу Монголии, за ярлыком (разрешением) на княжение в Новгороде, весь путь туда и обратно он проделал за год — фантастически короткое время по тем временам. В числе туристов был и Марко Поло, оставивший нам подробное описание Каракорума — роскошного мегаполиса, обители поэтов, художников и ученых со всей Азии. Прикосновение к великолепной культуре Монгольской империи обогатило не только отсталые страны вроде Руси и Венгрии, но и древние культурные центры — Китай, Средний Восток, а позже Индию.

Монгольская империя вскоре распалась, а через несколько столетий степь оказалась поделенной между двумя новыми империями: западная часть досталась Российской, а восточная — Манчжурской. Надо сказать, что запад и восток Великой Степи существенно отличаются. На западе, в степях Украины, России и Казахстана, зима многоснежная, а лето сухое и жаркое. На востоке, в Монголии и северном Китае, зимой снега совсем мало, зато летом то и дело идут дожди. Такой климат гораздо благоприятнее для травоядных — диких и домашних — поэтому и диких зверей, и скотоводов на востоке всегда было больше. Не случайно завоеватели всегда приходили с востока Степи на запад, а не наоборот.

Степи, доставшиеся Российской империи, ждала печальная судьба. Сначала там истребили всех диких копытных, а потом и вовсе распахали всю территорию, так что настоящую степь теперь можно увидеть только в нескольких маленьких заповедничках. Монгольским степям повезло больше: они остались практически нетронутыми, и там до сих пор неплохо сохранилась дикая фауна. Сейчас Монголия — единственное место в мире, где можно увидеть обширные пространства настоящих степей умеренного пояса. Ведь прерии Северной Америки, пушта Венгрии и пампа Аргентины тоже давно освоены и превратились в сельскохозяйственные земли. А кроме степей, в Монголии есть еще прекрасные пустыни, дикие горы, роскошные леса и замечательная кочевая культура, во многом оставшаяся неизменной со времен Чингисхана…

Радостный щебет сотрудниц возвестил окончание рабочего дня. Отвернувшись от окна, я выключил компьютер, убрал в шкаф пиджак и галстук (ходить в галстуке еще и в свободное время было бы слишком большим испытанием), вышел из офиса и направился в покосившийся домик-развалюху, где помещается штаб-квартира Российско-Монгольской Экспедиции. Экспедиция была создана несколько десятилетий назад для исследования природы Монголии, в то время совершенно неизученной.

Когда началась перестройка и был отменен безвизовый въезд, единственной лазейкой, позволяющей проникнуть в страну без приглашения от какой-нибудь монгольской организации, стало получение групповой визы в качестве сотрудника Экспедиции.

— Слушаю вас, молодой человек, — передо мной был Петр Дмитриевич, благодаря руководству которого Экспедиция сумела пережить политические бури последних лет.

Видел он меня впервые в жизни. Поражаясь собственной наглости, я попросил включить меня в состав Экспедиции для получения групповой визы. Реакция Петра Дмитриевича меня буквально потрясла. Во-первых, он не послал меня немедленно куда подальше. Во-вторых, он не швырнул пепельницу мне в голову. В-третьих, он не потребовал тысячу-другую баксов за услугу. Он просто сказал:

— Паспорт с собой? Пишите заявление. Кстати, у нас в Улан-Баторе есть база. Не «Хилтон», конечно, но банька есть и питание отличное. Не хотите воспользоваться?

«Издевается, — подумал я, — сейчас милицию вызовет».

Вместо этого Петр Дмитриевич взял мое заявление и будничным тоном сообщил:

— Пара наших сотрудников едет в Улан-Батор в следующий вторник. Если хотите, мы и на вас возьмем билет. И постарайтесь запастись рекомендательным письмом от какой-нибудь иностранной организации. А то наших там сейчас не очень любят.

За полгода работы в Компании я настолько отвык от нормальных человеческих отношений, что после встречи с Петром Дмитриевичем несколько дней был буквально в шоке. Хотя мне все время казалось, что здесь что-то не так и в последний момент все сорвется, я на следующее же утро написал заявление об уходе и ухитрился всего за пять дней собрать положенные тридцать подписей в обходном листе. Составить на компьютере рекомендательное письмо от Национального Географического общества США было делом пяти минут. Кстати, за все путешествие этот «ярлык» мне так ни разу и не понадобился. В следующий вторник, нагруженный продуктами на пять дней пути, я заполз в поезд и упал на свою полку в совершенно ошалевшем состоянии.

К моему удивлению, двух сотрудников экспедиции в вагоне не оказалось. Он был весь заполнен семьями шахтеров, которые работали в Монголии, а сейчас возвращались из отпуска. На каждой большой станции я делал вылазку вдоль поезда, пытаясь обнаружить коллег, но они никак не попадались. Зато я повстречал несколько туристов из разных европейских стран. Пятидневное путешествие в поезде, которое нами воспринимается как неизбежное зло, для них — роскошный отдых. Они платят за билеты довольно приличные деньги и наслаждаются путешествием на знаменитом «Транссибирском экспрессе» через дикую глухомань.

Экзотика!

На самом деле трудно найти более скучный маршрут, чем Транссибирская магистраль.

Земли вдоль нее давным-давно освоены, леса в основном вырублены, и смотреть, кроме разве что кусочка Байкала, совершенно не на что. БАМ или дорога Тайшет-Абакан гораздо красивее и интереснее, но про них мало кто знает.

В этот раз к тому же весь первый день шел дождь. Только за Уралом выглянуло солнце, но это была как раз самая нудная часть пути — бесконечные березняки Западной Сибири, которые вдобавок оказались на многих участках объедены шелкопрядом. Поскольку путь был скучен, а шахтерские дочки — слишком застенчивы, я взял у одного из туристов путеводитель по Монголии и принялся читать.

К тому времени я имел примерно такое же представление об этой стране, какое имеют американцы о России, где, как известно, по улицам ходят медведи и все поголовно играют на балалайках. Но эта книжка меня буквально добила. С садистским наслаждением автор расписывал грязь, нищету, бескультурие, патологическую неорганизованность, агрессивность и тупость монголов. Чего стоит хотя бы такой пассаж:

«Если вы все же, вопреки нашим советам, рискнете оказаться вне пределов Улан-Батора, и в какой-нибудь деревне вас попытаются забросать камнями, скорее всего, это будет означать, что вас приняли за русского. В таком случае громко кричите „Америка, Америка!“ — это единственная западная страна, о существовании которой известно большинству монголов.»

Сейчас, после того, как я познакомился с гостеприимным и доброжелательным монгольским народом, вспоминать об этом смешно, но тогда было не до смеха.

Утешало лишь то, что большинство приведенных описаний можно было с таким же успехом отнести к моей собственной стране.

— Монголы, конечно, не подарок, — укрепил мои опасения шахтер, сосед по купе. — Сложный народ.

— Жалко их, — вставила его жена.

— Почему? — поразился он.

— Мы-то через год-два домой уедем, а им там жить…

Прочитав путеводитель, я достал из рюкзака допотопный разговорник и начал изучение монгольского языка. Он не особенно сложен. Вот некоторые монгольские слова и фразы:

СССР — ЗСБНХУ туалет — бие засах газар батон — поц выходные дни — бямба ням телеграф — цахилгаан мэдээний газар мы из Советского Союза — бид зовлот холбоот улсаас ирсэн ружье — буу плохо — муу пыль — оо кошка — муур бабочка — эрвээхэй я не говорю по-монгольски — би монгоолор ярдаггуй где? — хаана?

когда? — хэзээ?

Многочисленные сдвоенные буквы в устной речи, как правило, игнорируются. Пока в Монголии пользуются русским алфавитом (с добавлением двух гласных букв), хотя некоторые монголофилы и великомонгольские шовинисты добиваются возвращения к монгольской письменности, которой пользуются во Внутренней (китайской) Монголии.

Поскольку монгольская письменность намного сложнее, вряд ли на нее когда-нибудь действительно перейдут.

Начиная с Тайшета на всех станциях разворачивалась бурная челночная торговля.

Кто-то продавал пляжные тапочки, заколки и кофточки прямо на перроне, кто-то шустро обменивался огромными баулами с земляками, вышедшими к поезду. Из-за давки на перронах мне пришлось оставить попытки отыскать сотрудников Экспедиции, и я наблюдал за тем, как продавцы обманывают покупателей и наоборот. У покупателей самым простым приемом было взять товар и убежать, а продавцы-монголы старались всучить брак в последний момент перед отходом поезда. Почти на каждой станции кто-нибудь срывал стоп-кран, потому что не успевал получить деньги за товар.

Но вот за Улан-Удэ начались степи. Стайки голубых сорок сновали в приречных ивняках, пару раз мелькнули даурские куропатки, а в небе я заметил одиноко кружащегося орла.

На маленькой пограничной станции мы простояли шесть часов. Сначала шмон, потом разборка с «нарушителями режима» (особенно долго трясли явного шпиона — монгольского парнишку лет шестнадцати), потом беготня по крышам вагонов в погоне за «зайцами»… Скучавшие туристы то и дело просили меня перевести всевозможные надписи, покрывавшие фасад вокзала, и поражались их однообразию. Мне же особенно понравилась надпись на локомотиве, стоявшем на соседнем пути: «Осторожно!

Паровоз управляется одним лицом!»

Наконец вывеска «Кафе Синильга», свидетельствующая о похвальной начитанности владельцев, медленно поплыла назад, мы прокатились пару километров до монгольской станции — и там проторчали еще пять часов перед точно таким же вокзалом с точно такими же надписями. Естественно, все это время туалеты были заперты, и пассажирам приходилось стоять в очереди к щелям между вагонами.

Бедные застенчивые шахтерские дочки! Зато туристы от такой экзотики были просто в восторге.

Монгольские пограничники по пьяни забрали у меня бумажку, заменявшую визу, без которой, как потом выяснилось, я мог бы до сих пор безуспешно пытаться выехать обратно. Хорошо, что я не поленился запастись ксерокопиями всех документов!

Когда утром я выполз из купе, за окном снова шел дождь. Мокрая степь ярко-зеленого цвета тянулась вдоль дороги, забираясь вдали на склоны невысоких хребтов — отрогов нагорья Хэнтэй. Пейзаж выглядел довольно уныло, но мне сразу бросилось в глаза обилие животных, которые у нас в стране давным-давно занесены в Красную книгу. У каждого озерка расхаживали журавли-красавки и черные аисты, на столбах восседали степные орлы и курганники, а среди травы тут и там виднелись жирные монгольские сурки-тарбаганы. При этом, хотя постоянных домов почти не было видно, повсюду стояли юрты. Значит, природа здесь лучше сохранилась не только потому, что плотность населения меньше — к ней еще и относятся по-другому.

Вскоре поезд преодолел перевал, спустился в долину реки Толы, и мы прибыли в Улан-Батор. Написав на картонке большими буквами аббревиатуру Экспедиции, я встал у выхода с перрона и вскоре отловил не только моих неведомых спутников, но и встречавшую их машину. Нас ждали банька, вкусный ужин и отдых. Путешествие явно начиналось не так уж плохо.

Штормовать в холодном море

В барже с глохнущим движком,

В ледяные лазить горы

Под тяжелым рюкзаком,

Через знойную пустыню

Пыль глотая, вдаль ползти,

На ветру полярном стынуть,

По трясине в дождь брести,

И, не жалуясь нисколько,

Средь глухой тайги скучать —

Я на все готов, чтоб только

Летом дома не торчать.

2. Социализм с верблюжьим лицом

Даже живя в городе, можно остаться хорошим человеком. Монгольская пословица
Мои невидимые попутчики в поезде Москва-Улан-Батор, орнитологи Игорь и Наташа, на первый взгляд совсем не были похожи на опытных «экспедиционных волков».

Наташа — миниатюрная девушка, с которой постоянно случались всяческие неприятности, а Игорь — интеллигентный очкарик с внешностью типичного кабинетного ученого. Позже, однако, я убедился, что они вполне уместны в «суровых условиях Центральной Азии», как говорят биогеографы.

Втроем мы отправились исследовать город. Находясь в Улан-Баторе, совершенно не чувствуешь себя за границей. Город выглядит точь-в-точь как какой-нибудь центр автономной республики в Сибири, вроде Улан-Удэ или Кызыла. Советская архитектура, советские автомобили, «новые монголы» на джипах, надписи кириллицей, наполовину понятные (кармен дуурь — опера «Кармен», например).

Свое нынешнее эротическое название (Улан-Батор означает «Красный Богатырь») город получил относительно недавно. Собственно, и на своем нынешнем месте он находился не всегда: первоначально он назывался Урга (точнее, Орго — Ставка) и кочевал по стране, благо состоял исключительно из юрт. Выглядел он очень живописно, недаром еще со времен Чингисхана в каждом большом юртовом поселке был свой архитектор. Самая большая юрта, вмещавшая одновременно свыше тысячи человек, принадлежала духовному властителю страны — богдо-гэгэну, передвижной резиденцией которого и являлась Урга.

В 1779 году город осел у подножия священной горы Богд-Уул и с тех пор не путешествовал. Однако даже сейчас, когда в Улан-Баторе построено много «Черемушек», в нем сохранилось несколько районов, «застроенных» юртами. Причина в том, что в социалистическое время сюда постоянно прибывали новые жители из степи. В результате теперь в городе живет четвертая часть от двухмиллионного населения страны. Кстати, население Монголии с 1979 года удвоилось, хотя все еще невелико для государства, которое втрое больше Франции. В последние годы сложности со снабжением привели к тому, что часть горожан вернулась к кочевому образу жизни. Но на их место прибывают другие, что приводит к некоторым казусам.

Например, у вновь прибывших часто нет денег на похороны, поэтому умерших они «хоронят» по древнему ламаистскому обряду: выносят «в степь» (т.е. на свалку) и оставляют на съедение грифам и волкам (в данном случае воронам и собакам). Я как биолог не возражал бы, чтобы с моим телом поступили подобным образом: ведь так оно быстрее вовлекается снова в природный круговорот веществ. Но в условиях города этот обряд приводит к удивительным результатам: иногда на улице можно увидеть собаку, которая несется с человеческой рукой или головой в зубах, преследуемая по пятам толпой интуристов с видеокамерами.

В Улан-Баторе сохранилась кое-какая старинная архитектура: два монастыря и «ханская ставка». В основном постройки выполнены в чисто китайской манере и мало чем отличаются от бесчисленных старинных зданий, которые можно увидеть в городах Китая. Но в монастыре Гандан остались два храма в собственно монгольском стиле: они построены из камня, но напоминают полукруглые юрты с золоченой крышей. В монастыре Чойжин-ламын-сум есть красочные фрески, изображающие сцены пыток, которые ожидают на том свете врагов ламаистской веры: им выпускают внутренности, сдирают кожу и выковыривают глаза. А в ханской ставке можно увидеть знаменитые скульптуры Занабазара.

Занабазар был первым богдо-гэгэном. Именно благодаря его дипломатическим способностям страна избежала завоевания маньчжурами, присоединившись к их империи на выгодных условиях. Но в основном он вошел в историю, поскольку был удивительно талантливым художником и скульптором. Практически все виды искусства Монголии многие века жили по канонам, опиравшимся на его творчество. Вершиной буддистской скульптуры считаются отлитые Занабазаром бронзовые изваяния двенадцати ипостасей богини Тары. Они совсем маленькие, но совершенно очаровательные, особенно прелестная Зеленая Тара, для которой мастеру позировала его возлюбленная — простая девушка из степи. Согласно легенде, ламы позже отравили ее, чтобы уберечь богдо-гэгэна от нарушения обета безбрачия. В это, однако, трудно поверить: преемник Занабазара почти официально собрал себе целый гарем.

В Улан-Баторе несколько интересных музеев. В музее изобразительного искусства, например, собрана коллекция масок: Особенно знаменита почти метровая маска демона из шариков красного коралла, с рядком белых черепов надо лбом. А в музее истории мне больше всего запомнилась не выставка старинных костюмов (некоторые из них включали прически, с которыми можно было спать только на спине), и даже не десятиметровые каменные фаллосы гуннских времен, а экскурсия, которую я случайно подслушал.

Молоденькая девушка-экскурсовод с отличным английским водила пару немецких туристов по залам, посвященным новейшей истории страны.

— Когда нас оккупировали Советы, — рассказывала она, — для Монголии настали черные дни. Русские разрушали нашу культуру и вывозили природные богатства. Они оставили после себя разруху, из которой мы с трудом выбираемся.

— Простите, — скромно присоединился я к беседе, — я немного разбираюсь в архитектуре, и у меня возникло впечатление, что почти все дома в городе построены русскими архитекторами…

— О, да, — подхватила она, — русские во всем навязывали нам свой стиль жизни! А вы, простите, откуда к нам приехали?

— Из Москвы.

Воцарилось молчание. Немцы явно с трудом сдерживались, чтобы не хихикнуть.

— Ну, вообще-то, — наконец обрела дар речи бедная девушка, — русские тоже сделали для нас много хорошего! — И она торопливо увела своих подопечных в следующий зал.

Все же самый интересный из музеев города — музей естественной истории. Здесь собрана одна из лучших в мире коллекций динозавров, экспонаты которой добыты за многие годы изнурительного труда в пустыне американскими, советскими, чешскими и прочими экспедициями. За это время палеонтологам попалось несколько совершенно уникальных находок: отпечатки кожи; кладка яиц, накрытая сверху скелетом насиживающей самки; и, наконец, пара динозавров, погибших в момент драки — сцепившиеся между собой травоядный протоцератопс и хищный велосираптор (этот вид со сравнительно большим мозгом стал главным героем фильма «Парк Юрского периода»). В музее есть четыре крупных цельных скелета превосходной сохранности:

два великолепных тарбозавра (они похожи на тираннозавров, но тяжелее и покороче, со столь же эффектными зубами, крошечными детскими ручками и совершенно таким же, как у птиц, строением костей таза и ног), тяжелый двуногий утконосый динозавр, питавшийся водной растительностью, и длинношеий великан типа бронтозавра. На стене этого зала висят две огромных передних лапы неизвестного ящера. По строению они напоминают «ручонки» тарбозавра, но больше раз в двадцать. Кроме лап, от этого загадочного хищника ничего не сохранилось, но, видимо, зверь был интересный. К сожалению, поскольку хищных динозавров всегда было меньше, чем травоядных, их кости находят намного реже. Из северной Монголии в музей доставили более «свежие» кости: два полных скелета носорогов и метровый череп гиенодона — самого крупного хищного млекопитающего, напоминавшего, видимо, помесь медведя и кабана.

Как и в Москве, на улицах Улан-Батора множество книжных ларьков, где продается самая неожиданная литература: от советских книжек 50-х годов до детективов Чейза и руководств по Windows-95. Главная улица (бывший проспект Ленина, ныне Чингисхана) частично отведена под интуристовский «Арбат» с таким же, как и на московском Арбате, обилием карманников. Там я увидел картину, слегка потешившую мое совковое самолюбие: огромную очередь за визами в наше посольство.

Хотя город очень интересный, сидеть там больше двух дней мне совершенно не хотелось. Однако я дожидался приезда Петра Дмитриевича, надеясь, что он повезет куда-нибудь своих сотрудников и меня заодно прихватит. Погода стояла прохладная (Улан-Батор лежит выше 1300 метров над уровнем моря), с периодическими дождями, совершенно не располагавшая к путешествиям автостопом. К тому же никто из сотрудников Экспедиции никогда не ездил по стране без своей машины и не знал, возможно ли это вообще. Поэтому мне пришлось злоупотребить их гостеприимством и провести на базе целых пять дней. Вскоре мы познакомились с молодым монгольским орнитологом Болдом, отличным специалистом по местной живности, и вместе с ним совершили маленькую вылазку за город.

Сочно-зеленая, в синих льдинках цветущих генциан, степь была вся усеяна стадами овец, лошадей, коров и яков, но дикой фауны тоже было полно. В небе кружились мохноногие курганники — самые обычные здесь хищные птицы, они бывают любой окраски от почти белой до темно-коричневой. Обочины дороги оказались сплошь изрыты норами полевок Брандта — маленьких зверьков, которые иногда решались лично приветствовать нас громким писком, встав на задние лапки. Вдали летали стайки красноносых клушиц и даурских галок.

Собственно, целью нашей вылазки был поиск дохлых птиц на свалках и обочинах.

Наташа собирала птичьи кости, чтобы исследовать их на содержание какой-то бяки: то ли радиации, то ли ядохимикатов, пусть она сама про это пишет. Накануне мы даже поймали серую славку, залетевшую на базу, но ни у кого из трех матерых зоологов не поднялась рука ее придушить. Болд отвез нас к старому гнезду сокола-балобана, под которым мы нашли останки погибших соколят, сорок и еще кого-то, и мы с триумфом покатили обратно в город. Тут я заметил вдали пару журавлей-красавок.

— Стойте! — закричала Наташа. В течение пяти минут они с Игорем увлеченно рассматривали журавлей в бинокль, а Болд с усмешкой за ними наблюдал.

— В поле им надо, — вполголоса сказал он нашему шоферу.

Позже я понял, что он имел в виду.

Следующий день выдался теплым и солнечным, и я рано утром рванул на Богд-Уул (по-русски Богдо-Ула). Эта гора (2256 м), на которой когда-то скрывался от врагов мальчик Тэмучжин, будущий Чингисхан, (уже тогда, в самом начале своей необычайно богатой приключениями жизни, он имел массу неприятностей из-за бросающейся в глаза одаренности) с тех самых пор считается священной, то есть биосферным заповедником, если пользоваться современной терминологией.

От конечной остановки городского автобуса до опушки леса всего несколько минут хода через степь. Я не геоботаник, но здешнюю степь они, наверное, назвали бы ирисово-астрово-эдельвейсовой, столько в ней цветов. На опушке растет несколько берез, таких старых, что силуэтом они больше напоминают дубы, а дальше начинается вековая тайга из могучих лиственниц.

Тропинка плавно поднимается вдоль ручья, а со склонов к ней спускаются каменные россыпи-курумы. Когда подходишь к очередной россыпи, то видишь, как ныряют под камни похожие на зайчат зверьки — северные пищухи, а иногда попадается и хищник — стройный рыжий солонгой. По мере подъема лиственничник постепенно переходит в пушистый кедрач, где жизнь буквально кипит: по веткам прыгают черные белки, в кустах шуршат бурундуки, через тропу то и дело перебегают полевки — красные, красно-серые и монгольские. Все они практически не боятся человека — достаточно посидеть неподвижно пару минут, чтобы на тебя совершенно перестали обращать внимание. Под камнями можно найти монгольских жаб, похожих на древние тибетские мини-статуэтки. Вершина горы — покрытое еловым лесом плато с большими полянами, сиреневыми от цветущей герани. Если тихонько подойти к такой поляне, можно увидеть маралов — группу самок с оленятами или стадо самцов, которые в это время носили роскошные рога, покрытые бархатистой кожей. К моему удивлению, на противоположном, южном склоне лес кончался чуть ниже вершины, и дальше вниз гору покрывала степь, утыканная столбиками длиннохвостых сусликов. Вдали, на скалистом отроге, стояли, глядя на меня, несколько горных козлов.

Вернувшись в город, я узнал, что Петр Дмитриевич приехал и отправляет Наташу, Игоря и Болда в большой маршрут по хребтам Хангайского нагорья и окрестностям озера Хубсугул на севере страны. «Начальником партии» назначили Наташу, к ее ужасу. Я, к сожалению, не мог составить им компанию, поскольку был ограничен во времени, к тому же меня больше интересовал юг Монголии, чем похожий на нашу Сибирь север. «Авось, свидимся еще,» — грустно сказали ребята, прощаясь.

Уже в Москве выяснилось, что их экспедиция прошла довольно успешно, несмотря на эпидемию, о которой речь впереди. Болд оказался толковым проводником, и в конце концов ребята добрались до всех мест, до каких хотели, а это в Монголии редкая удача. Правда, потом они поехали в Гоби, а когда у них кончился бензин, то выяснилось, что в стране два дня как ввели новые талоны. Ну, всякое бывает.

Весь следующий день я торчал на развилке дорог в десятке километров от Улан-Батора. До обеда пытался поймать попутку сам, ежась под периодически налетавшими ливнями и коротая время в наблюдениях за обитателями обочин — монгольскими песчанками, жаворонками и каменками. Потом удалось подружиться с диспетчером, у которого отмечались шофера всех проходивших грузовиков. Теперь я сидел в его домике перед телевизором, запивая чаем буузы (нечто вроде пельменей или, точнее, тюркских мантов), а он выяснял у водителей, не едет ли кто-нибудь на юг. Увы, лучшие для «охоты» утренние часы были упущены, и вскоре мне пришлось возвращаться в город. Подвозивший меня сотрудник Жуулчин (Интуриста) подал хороший совет:

— Приходи рано утром на конечную 5-го троллейбуса. Там стоят все, кому надо на юг. Грузовики заезжают туда и берут, кто сколько сможет.

Между тем на город обрушилась особенно славная гроза. Она продолжалась всего с полчаса, но привела к настоящему наводнению. Улицы были забиты машинами, у которых залило свечи. Вскоре, однако, вода схлынула, оставив повсюду горы ила и мусора. Главные санитары монгольских городов, черные коршуны, с визгом дрались в воздухе из-за поживы. Ворон и особенно воронов, кстати, в Улан-Баторе относительно немного: их частенько стреляют на мясо.

В восемь утра (необычайно рано по местным понятиям) я уже стоял в положенном месте. Больше там желающих уехать на юг почему-то не оказалось, только без четверти девять подошел какой-то тип и спросил:

— Куда едешь?

— Омнговь (в Южно-гобийский аймак) — ответил я.

— Поздно уже. Полдевятого много машин бывает.

— Я с восьми стою.

Он пожал плечами, постоял минут пять и исчез.

«Постою до девяти, — решил я, — и поеду к диспетчеру, авось там повезет».

Вот уже девять, а остановка все также пустынна.

«Часы спешат чуть-чуть, — вспомнил я, — еще минутку подожду».

И тут ко мне подкатил желтый ПАЗик с гордой надписью «Омнговь» на ветровом стекле. Через несколько минут мы уже катили на юг по разбитой колее (асфальтовых дорог в Монголии почти нет). Едва город скрылся за холмами, как шофер остановился и что-то сказал. Из пяти пассажиров по-русски говорили двое, и мне быстро перевели:

— Шофер устал, хочет спать. Садись за руль.

Несколько самонадеянно (только за два месяца до этого я получил права на вождение легковушек, причем этих прав у меня с собой не было) я сел за руль, жестом спросил у водителя, как переключаются скорости, и потихоньку поехал дальше.

Во многих местах колея была такой глубокой, что я мог немного расслабиться и поглядеть на встречающуюся фауну. Мои спутники быстро сообразили, что меня интересует, и хором говорили мне монгольские названия зверей и птиц. Так я узнал, что сурок-тарбаган по-монгольски зовется тарвага, корсак — хярс, беркут — бургэд, сокол-балобан — балбан согол, заяц-толай — туулай, кот-манул — мануул, а черный гриф — кондор (он действительно похож на андского кондора, особенно в полете, но откуда об этом известно монголам, не знаю).

Чем дальше мы забирались, тем бледнее становилась зелень степи, реже трава, меньше стада у юрт. Но игра солнечного света, пробивающегося между разорванными ветром тучами, была все также прекрасна, хотя по мере приближения к пустыне явно становилось теплее. Пожалуй, Монголия так и осталась для меня страной постоянно меняющейся погоды, солнечных бликов на зеленой степи, разноцветных холмов и свежего ветра, пахнущего дождем и цветами.

До поселка Мандалговь (Святая гоби), центра Северо-Гобийского аймака, мы добрались уже в темноте, проделав половину пути, который в принципе можно легко преодолеть за день. Но ездить быстро здесь сложно, потому что монголы привыкли останавливаться чуть ли не у каждой юрты, чтобы выпить кумыса. Сразу за поселком, на самой границе Гоби, мы остановились у очередной юрты, поужинали и заночевали. Все легли спать прямо в автобусе, а я, посмотрев на роскошную иллюминацию звездного неба, расстелил спальник прямо на травке, прикинув, что до утра дождя может и не быть.

Синий шатер над зеленым ковром,

Шелест травы степной.

Самый просторный на свете — мой дом

Под молодой луной.

Нет у него ни дверей, ни окон,

Нет ни замков, ни стен.

Днем освещается солнышком он,

Ночью он спрятан в тень.

Вот он какой, мой жилой уголок,

Вот где мой кров и стол:

Звездами вышит его потолок,

Вышит цветами пол.

3. Кэмел-трофи

У верблюда два горба, Потому что жизнь — борьба. Советская пословица
Утро было солнечным и жизнерадостным. Не прошло и трех часов, как мы позавтракали и собрались в путь. Не стоит винить гостеприимных хозяев за медлительность: нужно много времени, чтобы приготовить еду для большой компании на железной «буржуйке», которая топится аргалом (кизяком).

Кормят проезжих почти всегда бесплатно, лишь на нескольких главных дорогах встречаются юрты, которые считаются столовыми, и там берут за обед деньги (около доллара). «Основательный» обед включает плов с бараниной и хлеб, но обычно дело ограничивается овечьим сыром, ааруулом (сушеным творогом, иногда совершенно окаменевшим) и цаем (зеленым чаем), в который старики добавляют соль и масло, а молодежь — сахар и молоко. Самая питательная часть обеда, пожалуй, чай. Первое время на такой диете очень скучаешь по фруктам и овощам, но через пару недель привыкаешь.

Обычно при долгих поездках останавливаются два-три раза в день, чтобы поесть, и шесть-пятнадцать раз, чтобы выпить айраг (кумыс). Кобылы доятся только возле своих жеребят, поэтому возле юрт семей, специализирующихся на кумысе, всегда привязаны жеребята. Ни одна машина мимо такой юрты не проедет. Кумысом всегда угощают бесплатно, и для меня загадка, на что, собственно, эти семьи живут.

Кумыс — такая же неотъемлемая часть монгольской культуры общения, как водка — русской, а вино — французской. Классический ритуал включает трехкратное угощение всех гостей и занимает не меньше часа. Мужчины семьи при этом сидят с гостями, а женщины шуршат вокруг, угощая всех по очереди и беспрерывно наводя чистоту.

В гэре (юрте) вообще почти всегда очень чисто, хотя как это удается женщинам при наличии печки, запасов кизяка, полуголых младенцев и густой пыли — непонятно.

Летом им помогает ветер: днем между крышей и полом юрты оставляют зазор, и помещение свободно продувается. Удивительно, как планировка юрты похожа на планировку русской избы. Напротив входа (всегда обращенного к югу) находится красный угол. Там расставлены буддистские иконы и пожелтевшие фотографии, играющие роль семейного альбома. Восточная половина — женская (днем там кухня), а западная — мужская (там можно спать хоть круглые сутки). Вдоль стен расставлены две или четыре железных кровати и пара комодов.

Юрта, возле которой мы ночевали, находилась немного в стороне от дороги. Мои спутники после короткого совещания решили не возвращаться на трассу, а ехать напрямик, благо по большей части южной Монголии можно кататься в любом направлении и без дорог.

Южнее Мандалгоби степь сменяется полупустыней — желтовато-зеленой холмистой равниной, кое-где пересекаемой низкими скалистыми хребтиками. Когда-то вся эта область была горной страной, но теперь горы разрушились, превратившись в холмы и похожие на пеньки гнилых зубов скалы. Земля здесь покрыта слоем плоской щебенки, блестящей от пустынного загара. Только в глубоких долинах попадаются участки песков.

На одном таком песчаном участке прямо из-под колес вдруг вспорхнули две изящных газели. В несколько длинных прыжков отбежав от автобуса, они принялись прыгать вверх-вниз, помахивая черными хвостиками и незаметно отодвигаясь все дальше.

Издали они напоминали пару играющих бабочек.

— Зээр! (дзерен) — закричали мои спутники.

— Харасульт («черный хвост» — монгольское название джейрана), — сказал я. Увы, даже в Монголии горожане имеют о природе своей страны довольно смутное представление.

— Тиймээ, харасульт, — подтвердил проснувшийся шофер.

После этого ко мне прониклись огромным уважением, а когда все заметили, что я еду не куда попало, а ориентируюсь по солнцу, мне, кажется, стали доверять даже больше, чем владельцу автобуса.

Почему-то многие хребты здесь пересечены сквозными ущельями, по которым их очень удобно проезжать. Петляя по одному такому каньону, я уткнулся в небольшой пятачок песка.

— Не проедем, — сказал я.

Шофер проснулся второй раз за день, сел за руль и нажал на газ. Колеса у ПАЗика маленькие, а песок оказался сыпучим. В течение двух часов мы пытались откопать автобус, потом разглядели в бинокль какую-то постройку километрах в трех и побрели туда. Оказалось, что это старая кошара. Выломав несколько досок, мы отволокли их к автобусу и потихоньку задним ходом выбрались на твердую землю.

Пришлось пересекать хребет «в лоб». Торчащие скалы были очень удачно разделены пятнами ровной земли. Несколько человек шли впереди, выбирая дорогу, а мы вдвоем крутили руль. Испытываешь странное чувство нереальности происходящего, когда на обычном городском автобусе катаешься без дороги по барханам и горам!

Больше никаких приключений в тот день не было. Все последующие хребты оказались совсем пологими, и порой о том, что проезжаешь перевал, можно было догадаться только по наличию овоо — кучи камней, украшенной тряпочками, осью автомобиля, гнездом курганника или еще чем-нибудь. Здесь уже не водились сурки, орлы и прочие степные жители, но лис и зайцев было много по-прежнему. Самыми же красивыми обитателями этих покрытых редкой травкой просторов оказались крошечные шустрые ящерки — пестрые круглоголовки. Они окрашены в желтый, розовый или серый цвет с нежным узором из красноватых, голубых и шоколадных пятнышек, который делает их почти невидимыми на фоне камней. Особенно шикарные экземпляры, фиолетовые с ярким рисунком, живут на участках с черным щебнем. Игорю, кстати, удалось привезти несколько ящериц в Москву, и они благополучно живут у него до сих пор.

После полудня мы выехали на трассу, но она так мало отличалась от бесчисленных автомобильных следов, пересекавших местность во всех направлениях, что поначалу мы ее проскочили и поняли свою ошибку, лишь оказавшись на краю высокого обрыва, с которого открывался вид на бесконечные волны холмов и зазубренный черный хребет вдали. Я развернул автобус и поехал вдоль обрыва к показавшейся вдали башне телевизионного ретранслятора. Вдруг впереди возникли несколько десятков желтых точек и с невероятной быстротой покатились по траве. Это были дзерены — монгольские антилопы. Они развивают скорость до 60 км/ч, так что мне удалось подъехать к ним поближе, лишь прижав один табунок к обрыву. Как я ни жал на газ, эти легконогие создания носились вокруг автобуса, словно дельфины вокруг весельной шлюпки, все время соблюдая дистанцию в сто-двести метров.

Возле ретранслятора мы наконец-то выехали на трассу — очень вовремя, потому что как раз начало темнеть. Дорога спустилась с обрыва, пересекла несколько солончаков и побежала дальше. Я ожидал, что местность и дальше будет становиться все более сухой, а трава — разреженной, но почему-то все происходило наоборот.

Оказывается, в этом году здесь было необычно много дождей. Обилию свежей растительности радовались не только скотоводы. Едва наступила ночь, как в лучах фар появились тушканчики. Такого их количества никогда не видел не только я, но и шофер, колесивший по Гоби всю жизнь. Монголы, кстати, неплохо разбираются в тушканчиках и даже называют их по-разному. Крупные длинноухие виды называются алагдаага (это слово стало их латинским названием), короткоухие емуранчики — емураанч, а мелкие зверьки — даахай.

Обалдевшие от яркого света фар, несчастные зверьки замирали, чуть шевеля ушами и длиннющими усами, потом вдруг срывались с места и уносились прочь огромными прыжками, виляя из стороны в сторону с помощью резких взмахов украшенных пушистыми черно-белыми «знаменами» хвостов. Емуранчики прыгали не так хорошо и нередко кидались прямо под колеса, так что мне стоило огромного труда никого из них не задавить. При этом я еще старался вести приблизительный учет (одних только тушканчиков-прыгунов за несколько часов было много сотен), да еще высматривал на обочинах дороги скрытных карликовых тушканчиков. Эти застенчивые большеголовые гномики размером с куриное яйцо прыгать почти не умеют, а при виде автобуса тихонько шмыгают в траву, так что заметить их очень трудно, а определить вид — еще труднее (в этом районе их три вида). Около полуночи тушканчики вдруг пропали. За всю вторую половину ночи нам встретились только несколько ушастых ежей, один-единственный гобийский тушканчик и крошечный джунгарский хомячок.

— О, Даланзадгад! — изумленно вскричал проснувшийся шофер, когда за час до рассвета мы въехали в поселок под этим названием — центр Южно-Гобийского аймака.

Ответом ему был дружный хохот: мужик так обрадовался возможности уступить мне руль, что почти всю дорогу проспал на заднем сидении, несмотря на тряску.

Моноголия делится на аймаки, примерно соответствующие нашим районам, а аймаки — на сумы, или сомоны, нечто вроде сельсоветов. Слова «аймаг» и «сум» означают и территорию, и центральный поселок, а центры территорий часто называют не собственным именем, а по названию территории. Например, Даланзадгад в других частях страны называют по его аймаку: Омнговь.

Шофер развез всех по домам, а меня — к себе в гости. Слегка выспавшись, наутро мы приехали на автобусе к местной природоохранной конторе. Перед ней несколько спортивного вида молодых людей копались в моторе УАЗика.

— Зохиолч-биологч (писатель-биолог) — представил меня шофер.

— Петра Дмитриевича знаешь? — спросили они.

— Знаю.

Ровно через час мы сидели в тенечке на экспериментальной делянке, закусывая водку-архи единственными на всю Гоби помидорами. Журчал арык, лилась с безоблачного неба песенка жаворонка, неспешно текла беседа, из машины доносился голос Виктора Цоя.

Ребята учились кто в Москве, кто в Одессе, и по-русски говорили без малейшего акцента. Они знали все свежие анекдоты и каждый очередной тост заканчивали словами: «А что мы много пьем, так это советское влияние».

— Передай Петру Дмитриевичу, чтобы он обязательно приехал. Таких дождей шестьдесят лет не было. Обычно здесь одна тырса (карликовый ковылек) да полынь растут, а сейчас видишь, все в цветах. Выпьем за него и за всех советских ученых. Пусть они всегда будут здесь как дома. Как у вас говорят: курица не птица, Монголия не заграница?

Все ехидно посмотрели на меня.

— У нас говорят «Болгария не заграница», а не «Монголия», — нашелся я.

— Молодец, выкрутился! — все радостно захохотали. — За дружбу народов!

Мое появление удачно совпало с приездом «проверяющего» из Улан-Батора, так что выпивка, закусь и развлекательная программа были приготовлены заранее. Доехав до массива барханных песков, мы устроили гонки на верблюдах. Монгольские верблюды — самые быстрые из двугорбых, хотя и уступают одногорбым беговых пород (к тому же на одногорбом удобнее сидеть, хотя на первый взгляд кажется, что должно быть наоборот). Ездить на верблюде гораздо легче, чем на лошади или осле, а тем более на яке или олене. Упасть с него можно только в совсем пьяном виде, а мы еще были вполне ничего.

Пообедать мы заехали на базу Интуриста. Гости с Запада живут там в идеально чистых беленьких юртах, рядом с душевыми, плавательным бассейном, рестораном и специально привезенными из Таиланда «массажистками». Но я слышал, как они жаловались друг другу, что «только эти дикари могли поселить нас в таком первобытном свинстве». На базе я познакомился с молодым пареньком по имени Коолт-баатар, который работал механиком. Узнав, что я хочу попасть дальше на юг, он оживился.

— Представляешь, я тут всю жизнь живу, а за горами ни разу не был.

Из дальнейшего разговора вяыснилось, что у него в гараже стоит уже отремонтированный джип, который надо вернуть хозяину только через четыре дня. Мы договорились, что совершим вылазку в пустыню, причем я оплачиваю бензин и питание, а Коолт отремонтирует машину, если что-нибудь случится. «Побег» был назначен на следующее утро, а пока мы с ребятами поехали в горы.

К югу от Даланзадгада тянется хребет Гурван-Сайхан («триста красавиц»), высотой до 2825 метров, последнее на восток звено Гобийского Алтая. Хребет состоит из двух частей, прижатых друг к другу по всей его длине. Южная часть — более древняя, это зализанные временем горы с округлыми вершинами. Северная часть — совсем молодая, голые черные скалы. По мере роста северной части речки, стекавшие с южной, пропилили ее насквозь, и образовались несколько узких глубоких каньонов, один из которых мы и собирались посмотреть.

Ущелье называется ‚лын-Ам (Щель бородачей) — здесь гнездятся бородачи, снежные сипы, черные грифы и беркуты. Во многих местах оно такое узкое, что можно идти, держась руками за обе стены сразу. Глубина его достигает тысячи метров, так что некоторые участки дна освещаются солнцем всего минуту в день.

Ребята остались в небольшой забегаловке у входа в теснину, предоставив мне три часа на то, чтобы пробежаться по ней туда и обратно. Это довольно легко, хотя часто приходится шлепать по воде, а во многих местах каньон перегорожен тысячами сетей больших черных пауков.

Каньон — настоящий оазис влажного микроклимата среди сухих гор Гобийского Алтая, и здесь можно увидеть несколько видов, более типичных для совсем других мест — например, стенолаза — похожую на роскошную тропическую бабочку сиреневую птицу с ярко-алыми крыльями. На более пологих склонах, где в изобилии растут барбарис и сладкий, как мед, крыжовник — настоящее царство грызунов, особенно много песчанок и алашанских сусликов. А под скалами прячутся единственные в Гоби ядовитые змеи — маленькие щитомордники. Пройдя все ущелье, я оказался в холмистых предгорьях, сплошь покрытых цветущими астрами. По верхним частям склонов были аккуратно разложены правильные темно-зеленые круги — кусты стелющегося можжевельника. Взобравшись на один из отрогов, я разглядел в бинокль стадо горных баранов, которые паслись в сопровождении стайки мелких птиц — кажется, монгольских вьюрков.

Вернувшись, я застал моих друзей в состоянии полного кайфа. Они как раз прикончили очередную бутылку и валялись на травке в окружении деловито сновавших по своим делам монгольских пищух. Ужинали мы в домике заведующего музеем природы, который заодно торгует футболками, марками и прочими сувенирами (у западных туристов особым спросом почему-то пользуются монгольские марки с изображением Микки-Мауса). Пока очаровательные дочки заведующего угощали нас бараниной, он жаловался мне на тяготы перестройки. У многих местных жителей, особенно старше тридцати, ностальгия по советским временам распространяется и на официально ушедшую в прошлое дружбу с Союзом. Поэтому, хотя каждое вновь избранное правительство спешит объявить об окончательной переориентации на Запад, отечественный путешественник может везде рассчитывать на самый теплый прием. Впрочем, традиции гостеприимства в степи распространяются на любого, будь он хоть китаец (их здесь не любят по-настоящему).

В музее собраны всяческие редкости: яйца динозавров, гигантские стволы окаменевших деревьев, чучело красного волка (в Монголии он на самом деле желтовато-серый), каменные наконечники стрел. Последнее, собственно, редкостью назвать трудно. В Гоби валяется множество всевозможных ножей, скребков, топоров и прочих памятников каменного века. Где-то в Северной Гоби есть так называемая Кремневая Долина (не путать с Silicon Valley в Калифорнии) — там, говорят, труднее найти необработанный камень, чем камень со следами обработки. Это месторождение кремня использовалось охотниками всей Монголии на протяжении тысяч лет.

Наступил вечер. Умолк хор насекомых, потянулись на ночлег огромные стаи садж — быстрых длиннохвостых птиц, похожих на голубей. Маленькие соколки — степные пустельги бросили охоту на саранчу и попрятались в норы. Поползли на свет ламп странные насекомые. Сначала появились неуклюжие полосатые жуки-корнегрызы, потом здоровенные кузнечики со смешным названием «степной толстун». Увы, в наших степях всю эту симпатичную живность можно увидеть лишь при очень большом везении.

В полночь меня потихоньку подбросили к турбазе. Коолт уже ждал меня, спрятавшись в тени и нервно озираясь по сторонам. Мы выкатили за ограду джип, загрузили его бензином, водой и продуктами из ресторана, бесшумно завелись и поехали через горы.

За Гурван-Сайханом лежит уже настоящая пустыня, Заалтайская Гоби. «Говь»

по-монгольски означает просто «пустыня» или, точнее, «пустынная впадина». Едва перевалив горы, мы оказались в песках Хонгорын-Элс, море высоченных барханов с редкими кустиками саксаула. Там я немного свернул с дороги, чтобы поискать тушканчиков, и, как выяснилось, не зря. Кроме мохноногих тушканчиков, которые скачут по всем барханам от Волги до Пекина, мне встретились несколько очень редких длинноухих — это совершенно фантастические создания, которые в основном состоят из огромных ушей, острого носика, усов и хвоста.

На рассвете мы покинули пески и покатили между низких хребтов на запад. Вокруг тянулись ровные пространства сверкающей на солнце разноцветной щебенки, чаще всего черной (точнее ярко-черной, цвета харбаран, как говорят монголы). Изредка пейзаж оживляло появление джейранов, лисы или пустынной дрофы — джека. Один раз через дорогу с невероятной быстротой промчалась змейка — полосатый полоз. Вообще змей в Гоби очень мало из-за холодных ночей.

Трасса, по которой мы ехали, в старину называлась Дорогой Ветров — она соединяла Восточную Монголию с Джунгарией. В те времена монголы практически не жили в пустыне, лишь пересекали ее по караванным путям. Сейчас тут тоже очень мало людей: в одном из виденных нами сомонов было ровно восемь домов, а это был центр огромной территории.

У поселка Но„н («гoсподин») мы миновали несколько потухших вулканчиков, черных и мрачных, а несколько дальше обнаружили пятиметровый ствол окаменевшего дерева — кажется, болотного кипариса. Он и сейчас растет в поймах рек юго-востока США, вот только динозавров в кипарисовых лесах, увы, теперь не водится.

Мы свернули с дороги к подножию гор Нэмэгэту, чтобы найти котловину под тем же названием — это крупнейшее в Монголии динозавровое кладбище и очень красивое место. Но отыскать туда дорогу нам так и не удалось. Тогда мы решили в оставшееся до темноты время попытаться проехать как можно дальше на запад, в Большой Гобийский заповедник. Когда начало темнеть, впереди показался новый массив песков, а дальше — саксаульник. Мы отыскали глубокое сухое русло с относительно ровным дном, которое вело через пески. Я аккуратно вел машину по этому узкому «коридору», а Коолт тихо дремал. Вдруг за очередным поворотом передо мной возник здоровенный верблюд. Будь я фанатом верблюжьих гонок, никаких денег бы за такого не пожалел: маленькие горбы, длинные крепкие ноги, легкая голова — красавец!

Он тут же доказал, что действительно достоин участия в гонках: оттолкнулся всеми четырьмя ногами, взметнув тучу пыли, и с быстротой хорошего коня помчался по оврагу. Я нажал на газ, и джип запрыгал по ухабам, словно укушенный скорпионом джейран. Коолт проснулся и вцепился в меня с криком «Стой, машину сломаешь!»

Свернув за поворот, мы увидели, что впереди борт оврага осыпался. Верблюд легко, как пушинка, взлетел на крутую осыпь и был таков.

Первым делом я вылез из джипа, посмотрел на следы зверя и убедился, что это действительно хавтгай — дикий верблюд. Он сохранился только в Заалтайской Гоби и в количестве всего нескольких сотен, так что нам здорово повезло. Потом я хотел дать по шее Коолту, но сообразил, что он был прав. Если бы с машиной случилось что-нибудь серьезное, мы бы, конечно, в конце концов выбрались отсюда, но с работы его бы точно выгнали, а работа в Интуристе — это шанс, который бывает раз в жизни.

Вскоре русло кончилось, выведя нас на обширную площадку мокрой глины со множеством следов. Пока не стемнело окончательно, я бродил вокруг в надежде отыскать следы ирвэса (снежного барса) или мазаалая — гобийского бурого медведя, которого осталось всего несколько десятков штук. Их не оказалось, зато там были следы еще двух диких верблюдов, чоно (волка), шарунэг (лисицы) и множества джейранов.

Набрав сухого саксаула, мы развели костер и поужинали. К чаю на свет выбежала здоровенная черная фаланга — мохнатое страшилище размером с блюдце. Не успел я ее толком рассмотреть, как Коолт сунул мне за шиворот что-то столь же мохнатое и зубастое, пояснив: «зусаг».

Прошло не меньше минуты, прежде чем я отловил зусага у себя под рубашкой и выяснил, что это не фаланга, а очаровательный хомячок Роборовского — безобидная пушистая крошка. Более крупные хомячки по-монгольски называются «шишуухэй».

Полюбовавшись зрелищем шикарного звездного дождя, Коолт пошел спать, а я вооружился фонарем и отправился изучать фауну песков. Ночь была просто восхитительной. Под сплошь усеянным яркими звездами небом причудливо извивались корявые стволы саксаула. Этот призрачный лес населяли вполне соответствующие обитатели. По песку мягкой кошачьей походкой крались гекконы Пржевальского с чудесными золотистыми глазами и нежной «замшевой» кожей. Бесшумный, как тень, пролетел сыч, вспыхнула вдали пара зеленых точек — глаза корсака, отразившие свет фонаря. Со стороны гор донесся еле слышный волчий вой, прошуршал песком ветер, треснул сухой листок под лапками тарантула… Люблю пустыни по ночам!

Утром нас разбудил щебет птиц, отовсюду слетавшихся к маленькой луже в середине глиняного пятна. Десятки пустынных вьюрков, завирушек и саксаульных воробьев, казалось, могли бы выпить всю лужу за пару дней, но, видимо, грунтовые воды продолжали потихоньку просачиваться с гор вдоль сухого русла. Чуть позже прилетели два чернобрюхих рябка — солидные толстенькие птицы. У самцов некоторых видов рябков перья на груди устроены таким образом, что удерживают воду — птицы смачивают их на водопое и таким способом доставляют воду птенцам. Я долго наблюдал за рябками в бинокль, но не заметил, чтобы они смачивали грудь.

Нам пришлось вернуться по сухому руслу назад и объехать пески с юга. Вскоре мы встретили пастуха, который обрадовал нас сообщением, что мы уже на территории Баян-Хонгорского Аймака. Кроме того, он рассказал, что пески называются Ингэн-Хроверийн-Хоолой и что там живет около десятка диких верблюдов. Монголы очень хорошо отличают их от домашних и даже называют другим словом (домашний называется не хавтгай, а тэмээ). Дальше к югу, по его словам, лежала местность Аймишигтай-‚р-Омхий (первое слово означает ужасный, жуткий, второе — дурной знак, а третье — вонючий или тухлый). Заинтригованные столь многообещающим названием, мы поспешили туда, но ничего интересного не обнаружили.

Позже оказалось, что надо было ехать на запад — тогда мы бы вскоре оказались в оазисе Эхин-Гол, где находится биостанция. Теперь же путь на запад нам преграждали горы Цагаан-Богд, а на юг — китайская граница. Пришлось повернуть на восток. Стараясь держаться подальше и от границы, и от гор, мы потихоньку возвращались обратно.

Собственно говоря, граница в Гоби сейчас почти не охраняется из-за нехватки средств. Один из сотрудников экспедиции рассказывал мне, что к их лагерю в Восточно-Гобийском аймаке однажды выехала на свет компания заблудившихся «новых монголов» на «Мерседесе», который они перегоняли из Китая в обход таможни. Кого только не встретишь в пустыне!

Справа показался кусок ярко-красного склона. Коолт молча повернул туда

— мы оба знали, что кости динозавров находят именно в красноцветных породах. Оказалось, что три квадратных метра склона усеяны расплющенными панцирями черепах-триониксов. В середине красного пятна высилась куча песка. Раскопав ее, мы нашли слой маленьких осколков окаменевшей кости, по расположению которых было видно, что когда-то они составляли череп небольшого динозавра-цератопса. Видимо, палеонтологи уже нашли это место и, не имея возможности забрать череп, засыпали его, чтобы уберечь от выветривания. Вернув кучу песка на место, мы покатили дальше. Больше в тот день ничего интересного нам не попалось, кроме стада куланов, да и тех мы встретили на бугристом участке, где не могли быстро ехать, чтобы подобраться поближе.

Пообедав в рощице могучих тограков (тополей-туранги), столпившихся вокруг крошечной лужицы среди голой пустыни, мы к вечеру вернулись под Гурван-Сайхан и тут встретили пожилого аборигена, пасшего верблюдов. Коолт поговорил с ним и сказал мне:

— Пойдем, посмотрим, тут есть одна интересная штука.

«Штука» оказалась зеркалом скольжения — пятиметровой скалой с идеально гладкой черной поверхностью, которая при удачном освещении кажется прозрачной дверью вглубь горы. Полюбовавшись этим геологическим чудом, мы угостили старика лепешкой и поехали домой.

Коолт — образованный парень и очень любит природу, но ему трудно было понять зигзаги, которые я выписывал на дороге, отчаянно пытаясь объезжать тушканчиков и прочую живность. В конце концов он решил, что это своего рода спорт, и стал делать то же самое. Но поскольку машину он водил намного лучше меня, то позволял себе гораздо более рискованные виражи. В результате перед самой турбазой мы едва не опрокинулись из-за кинувшегося под колеса гобийского хомячка. Вот было бы обидно: проехать по пустыне почти тысячу километров и навернуться за двести метров до финиша!

В восемь утра я уже стоял у бензоколонки, дожидаясь, не поедет ли кто-нибудь на север. Вскоре подкатил ПАЗик, и я радостно забился внутрь, уплатив по таксе (примерно 10$ за 600 км). Еще больше я обрадовался, когда обнаружил, что едем мы по другой дороге.

Я еще не вполне вошел в местный ритм жизни, где невозможно куда-то спешить, поэтому бесконечные остановки для заправки кумысом слегка действовали на нервы.

Но все же поначалу путешествие проходило гладко — жаль только, порулить мне никто не предлагал (а то мы бы, честное слово, доехали вдвое быстрее — фиг вам кумыса попить!). В одном скалистом каньоне мы вышли из автобуса, чтобы он порожняком преодолел песчаный участок. Тут мне удалось увидеть агаму Столички — крупную и очень красивую ящерицу, несколько изолированных популяций которой разбросаны по Центральной Азии.

Автобус, конечно, застрял, но нас было не семь человек, как в прошлый раз, а двадцать, так что ему надавали по бамперу и вытолкали на щебенку. Отдохнув под тенистым карагачом, мы пересекли Долину Озер. Единственное из озер, виденное нами (Улаан-Нуур) не зря называется красным: вода в нем ярко-розовая, видимо, из-за одноклеточных водорослей. Вообще эти места довольно унылые. Дождей в этой части пустыни не было, и за весь путь через Долину мы встретили только маленького грызуна — тибетскую пеструшку.

После четырехчасовой остановки на обед в мрачноватом поселке Мандал-Овоо, возникшем вокруг пары золотых шахт, мы поехали вдоль пересыхающей реки Онгийн-Гол, стараясь не приближаться к ее заболоченной пойме. Пассажиры не теряли время даром: они научили одну совсем маленькую девочку обращаться ко мне по-русски и дружно хохотали каждый раз, как она показывала на меня пальцем и громко кричала: «Папа!»

Ночью здорово похолодало. Едва все успели закутаться во все, что было, как мотор чихнул и заглох. Слышать это так же приятно, как в летящем самолете. Пришлось ночевать в автобусе. Я побродил немного по окрестностям, но встретил только одного тушканчика, правда, нового для меня вида — земляного зайчика.

Наутро мы с большим трудом дотащились до поселка и там встали на капремонт. Это и само по себе было довольно грустно, а тут еще выяснилось, что на севере эпидемия холеры и многие дороги вот-вот перекроют. К тому же мы уже пересекли границу пустыни, так что теперь шел холодный дождь и появились комары.

Но это все, конечно же, мелочи.

Степь, степь,

Золотая степь,

Аромат полыни,

Фар свет,

Гор далеких цепь,

Звезды над пустыней.

Шуршат

Шины, не спеша,

По дороге длинной,

Вершат,

Камешки кроша,

Вечный труд машины.

Вперед

Медленный полет,

Ровный гул мотора,

И пьет Сердце, словно мед,

Музыку простора.

4. Игра в очко

Для северного варвара 1000 ли — не крюк. Китайская пословица
Посмотрев на карту, я сообразил, что в нескольких километрах к северу должна проходить дорога Улан-Батор — Арвайхэр. Протопав часа полтора, я действительно выбрался на сильно укатанную колею и пошел по ней, поджидая попутку. Вскоре таковая прибыла, но сидевший за рулем старикашка потребовал в уплату бинокль. У меня был цейссовский бинокль, очень старый и обшарпанный с виду, но монголы каким-то образом сразу определяли, что вещь стоящая. Я вежливо отказался, сославшись на то, что он якобы казенный. Старик уехал, но через полчаса вернулся и предложил сначала поменяться на перочинный ножик, потом на его бинокль и, наконец, на фару от его «Москвича». Еще через час он снова возник на горизонте — вероятно, надеялся, что отсутствие попуток заставит меня уступить. Черта с два: в этот самый момент меня подобрал «ГАЗик». Правда, я в нем был уже седьмым, не считая козы в багажнике.

В этой машине из шести человек по-русски говорили четверо. Ничего удивительного: местное телевидение работает всего несколько часов в день, а «Останкино» — с утра до вечера. Мои опасения насчет холеры подтвердились: некоторые дороги уже были перекрыты. Это была первая эпидемия холеры за много десятков лет: для Монголии более привычна чума. Здесь нередки даже случаи, когда эпидемии сразу начинались в более опасной легочной форме. Охотники, добыв сурка, подвешивают его и разом сдирают шкурку. Брызги при этом летят в лицо, и, если в крови сурка содержались чумные бактерии, они попадают прямо в легкие.

В России с целью борьбы с чумой сурков вообще практически истребили по всему Забайкалью, хотя ее с успехом переносят также песчанки.

Двести километров до города мы проделали без единой поломки, только поменяли колесо и свечу. Несколько раз по пути встречали большие серые пятна, окруженные тучами птиц. Это были стаи мелкой саранчи. В то лето саранчи было вообще очень много. Игорь рассказывал, что им повстречалась большая стая, на которой кормились сотни соколов-балобанов (у нас они тоже в Красной книге).

Внезапно из-за зеленых холмов появился Улан-Батор, где меня ждали отличная компания, горячий душ и прекрасное питание. Собственно, даже роскошное, потому что я прибыл как раз на банкет. Когда меня наконец оттащили от стола, я рассказал о своих приключениях и узнал новости. Действительно, какие-то дороги из города были закрыты, а какие-то нет, причем их меняли местами в случайном порядке по два раза в день.

Наутро сотрудники Экспедиции пожелали мне счастливого пути, я пошел на автовокзал и начал уезжать на запад. Мне предстояло пересечь большую часть страны и вернуться в Россию через Алтайские горы. По той дороге, которая мне была нужна, рейсовые автобусы почти не ходят. Зато по ней курсируют вездеходы УАЗ, которые берут в кузов по 10-15 человек с багажом. Сейчас из-за холеры ситуация была особенно сложной, но в конце концов мне удалось втиснуться в одну машину. Всего через три часа мы выехали из города. Я произвел на шофера большое впечатление, когда оказалось, что я знаком с диспетчером, но в кабине с ним ехала беременная жена с тремя маленькими детьми, так что пришлось оставаться в кузове. Это была настоящая душегубка: до половины кузов был загружен мешками и сумками, а выше располагались семнадцать человек. Больше всего меня огорчало, что я почти ничего не видел сквозь три крошечных окошка под самым потолком. На очередной остановке я залез к шоферу в кабину и спросил:

— Тут недалеко от дороги есть заповедник тахь (лошадей Пржевальского, домашних лошадок называют «морь»). Знаешь, как туда проехать?

— Знаю.

— Заглянем туда?

— Некогда.

Вспомнив, что как раз перед этим мы два часа пили кумыс в очередной юрте, я предложил заплатить, но он упрямился.

— Давай в карты сыграем, — сказал я, — на мои американские кроссовки. Выиграешь ты — они твои, выиграю я — завернем к лошадям.

Монголы — азартный народ. Шофер молча вытащил карты, не удосужившись даже взглянуть на кроссовки. Я ходил в них уже четыре года. Шнурки, язычки и задники давно исчезли, синяя краска большей частью слиняла, а в это утро у правой начала отваливаться подошва. К тому же в Монголии вряд ли есть люди с 46-м размером ноги. Играли мы в «очко» — эта игра популярна в Монголии так же, как и у нас. У меня было 16 — очень неудачно, но мой противник взял себе третью карту и проиграл: перебор.

Лошади безмятежно паслись на обширном огороженном участке степи, который с ними делила компания дроф. Когда-то этот вид населял всю восточную часть Великой Степи, но везде был истреблен, позже всего — в Джунгарской Гоби. Он, однако, сохранился в зоопарках, и когда-то советские зоологи подготовили план его возвращения в Монголию. Но тут началась перестройка, и заниматься этим пришлось западным ученым. Они выпустили по нескольку лошадей в Джунгарскую Гоби и в этот вот заповедничек под Улан-Батором. Наши жутко обиделись, но почему-то им и в голову не приходит завезти лошадей Пржевальского в какое-нибудь другое место, где они водились раньше: в Даурию, Хакасию, Чуйскую степь на Алтае или, например, на байкальский остров Ольхон.

Мы вернулись на трассу и покатили дальше на запад. Среди моря зеленых холмов появилось нечто, издали напоминавшее волшебные города из чистого золота, сверкавшего в лучах солнца. Приглядевшись, я догадался, что это барханные пески.

Среди щедро поливаемой дождями степи они выглядели несколько неуместно — возможно, их образование связано с отложением песка ветрами, дующими по долине Толы. Очередная поломка притормозила нас возле группки забегаловок, примостившихся у моста через реку Хариух. Вдали виднелись голые скалистые останцы — первые отроги Хангая. Мы успели пообедать и потрепаться, прежде чем мотор наконец завелся. Я снова залез в кабину.

— Тут в сорока километрах Хархорин (Каракорум). Заглянем?

Шофер молча вытащил карты. У меня было 18, но у него оказалось 20. Надо было видеть его лицо, когда я торжественно вручил ему кроссовки! Ну ладно, не больно и хотелось. Во-первых, от древней монгольской столицы почти ничего не осталось, а во-вторых, туда на самом деле было 70 километров в один конец.

Вскоре асфальт кончился. Кстати, это единственная в стране асфальтовая дорога, если не считать нескольких коротких отрезков вокруг столицы. Ночевали мы в горах Хангая. «Хангай» означает «лесистые горы», но южная часть этого обширного нагорья совершенно безлесна — степи, скалы, рощицы ив вдоль рек. В машине спать было невозможно из-за духоты, и мужчины выбрались наружу. Укрывшись большим куском брезента, мы расположились в ряд вдоль дороги, не обращая внимания на ледяной ветер и мокрый снег, сменившийся вскоре ливнем.

Не прошло и получаса, как послышался странный шум. Тем, кто услышал его, повезло больше: как только на нас обрушился поток воды с грязью, мы вскочили на ноги.

Остальные искупались в невесть откуда взявшемся ручье по-настоящему. Пришлось лезть в машину, где из-за обилия мокрых тряпок стало очень сыро и неуютно. Утром выяснилось, что простудились все, включая женщин (кузов протекал). Мне было хуже всех, потому что они ехали домой, а мне предстояло еще пару недель провести в дороге. Промокший спальник удалось высушить, укрепив на крыше кабины.

Поселок Баянхонгор пришлось объехать: над ним развевались коричневые флаги, предупреждавшие о холере. Постепенно дорога, петлявшая по скучным холмам, спустилась в столь же скучную Долину Озер — теперь я оказался на ее западном, а не восточном конце. Только раз за весь день удалось увидеть кое-что интересное.

Мы проезжали невысокий перевал, и с него открылся вид на возвышавшиеся за Долиной вершины Гобийского Алтая — Их-Богд (3957 м) и Баян-Цагаан (3452 м). Эти горы похожи на пару гигантских булыжников, слегка приплюснутых сверху. На их плато живут несколько семей монголов, почти не спускающихся вниз. Вдоль подножия одной из них тянулась странная полоса, словно проведенная по линейке. Это был один из разломов Гоби-Алтайского землетрясения, самого сильного за последние несколько веков. Следы его — трещины, вертикальные уступы и горизонтальные сдвиги — тянутся местами на сотни километров. Поскольку в то время все население жило в юртах, жертв при землетрясении практически не было.

В час ночи «душегубка» доставила нас в пункт назначения — поселок Алтай, центр Гоби-Алтайского аймака. Наградой за перенесенные тяготы нам было приготовленное в местной столовой блюдо под названием баахан — козленок, запеченный в шкуре путем вкладывания внутрь тушки раскаленных в костре камней.

В Монголии принят своеобразный способ забоя овец и коз. Животное кладут на спину, надрезают кожу под ребрами и вынимают сердце прямо в сумке. Хотя кровеносные сосуды остаются неповрежденными, сердце сразу перестает биться — видимо, нарушается иннервация.