Наталия Терентьева
Знак неравенства
Часть первая
— Почему? — спросил он. — Потому, — ответила я. — Ну и слава Богу, — сказал он. — Бога нет! — ответила я. — А я кто? — спросил он и улыбнулся.
Глава 1
Денис вышел на балкон и посмотрел на неподвижное море, тяжелой сверкающей гладью лежавшее перед ним. Ветер гнал по берегу сломанную ветку кустарника с большими ярко-желтыми цветками. Он смотрел, как на песке остаются оторванные лепестки, а ветка, дрожа и переворачиваясь, уносится дальше.
Шесть утра. Спать бы и спать… Где-то рядом от порыва ветра хлопнуло полотнище флага, и опять стало тихо. Ни шума прибоя, ни криков чаек. Денис вдохнул густой запах морской воды, потрогал подгоревшее плечо и чуть поморщился.
— Денечка!.. — раздался из соседней комнаты голос жены, милый, родной голос. И ей тоже не спится, родной жене Оксане.
Денис взъерошил волосы и заглянул к жене. Натянув простыню до подбородка, она выразительно смотрела на него. Денис подобрал живот и отдал ей честь:
— Будь готов — всегда готов!
— Деня… — Жена вздохнула и отвернулась. Денис поспешил подойти к ней. Поймав под простыней маленькую гладкую пятку жены, Денис наклонился, поцеловал ее.
— Пойду сполоснусь, мамочка. Жди меня… Я сейчас.
Он быстро прошел по огромному номеру в ванную и закрыл за собой дверь. Пустив воду, присел на край отделанного под мрамор маленького бассейна. Напротив себя, в зеркале во всю стену, он увидел не очень высокого плотного мужчину с полнеющим лицом и уже слегка обозначившимся животом. Денис расставил крепкие, когда-то красивые ноги бывшего гимнаста и с сомнением глянул на бессильный признак своей половой принадлежности.
— Н-да… — Открыв кран, он опустил ноги в воду и помахал своему отражению.
Поеживаясь, окунулся в бассейн и два-три раза энергично проплыл туда-сюда, фыркая и выплевывая горьковатую воду. Вот тебе и первое утро долгожданного отпуска. Мысли не дали поспать нормально, а еще Оксанке приспичило… Бобик. Бобик и есть. Испуганный, послушный…
— Денечка, не забудь спустить воду и налить новую! — то ли услышал он Оксанкин голос, то ли показалось…
— Раз-два! — машинально добавил Денис, тут же вылезая из бассейна, с сожалением покряхтывая. — Вот такой ценой, Господи! — объяснил Денис кому-то наверху — а вдруг и правда кому-то есть дело до него в огромном мертвом космосе? И кто-то сочувственно кивнет и поставит крестик в неведомой галактической тетрадке: «Денис — молодец. Жену не обидел. За это ему можно простить вчерашнее пьянство…» — И еще ту девчонку из бара, ладно, Господи? С круглыми ляжечками и мокрыми губками… Ужасную… — вздохнул Денис и принялся растираться. Докрасна, докрасна… А теперь осторожно промокнуть и слегка помассировать чресла… Накинув широкий гостиничный халат на приятно разогревшееся тело, вышел из ванной.
Оксана лежала под простыней, через которую Денис отчетливо различил ее любимую пижаму. По зеленому полю бежали, высоко задирая тонкие мосластые ноги, трогательные бархатные жирафчики. Он хотел сказать что-нибудь смешное — насчет жары за окном и вообще… Но передумал — опасный момент, можно испортить себе весь предстоящий отпуск неловкой фразой. Хотя жирафы ему, кажется, уже все испортили. Весь массаж — насмарку.
— Охохонюшки-хо-хо!.. — Денис обошел большую полукруглую кровать и залез на нее с другой стороны.
Он лег рядом с женой и посмотрел на нее. Оксана тоже посмотрела на него, протянула руку и закрыла ему глаза. Сколько раз он просил ее: «Сделай это потом, когда придешь рыдать над моим холодным трупом!»
Денис лежал на спине, ощущая теплую Оксанину руку. И ничего больше не ощущая и не желая. Оксана тихо гладила его лоб и молчала.
Денис вспомнил свой последний подвиг с другой девушкой, с той, у которой две еле заметные родинки на тонкой коже шеи, и нежный теплый рот, и шоколадные глазки, и вся она как шоколадка, белая шоколадка, нежная, сладкая и растворяющаяся в его руках… Вот она обнимает его своими стройными гладкими ножками, и, чуть обернувшись, он видит взметнувшиеся коленки, эти ее коленки… Есть женщины, все тело которых — сплошной соблазн… Денис коротко выругался про себя, но с радостью ощутил, что боевой дух его окреп и резко поднялся. Знакомые и родные жирафы зашевелились от его прикосновения. Оксана лежала, как всегда, тихо, ее сильно отяжелевшее за последнее время маленькое тело непослушно ворочалось под Денисом.
Переворачиваясь на спину, Денис вдруг увидел, как стоящий среди косметических флаконов, индийских божков и христианских иконок деревянный дед-оберег смотрит на него с непонятным осуждением.
— Завидуешь? — громко спросил его Денис.
Оксана проследила его взгляд и засмеялась, а он попытался подтащить ее себе на живот.
— Деня, ну ты же знаешь, я не люблю всяких этих… Что ты опять начинаешь…
— Ну да, ну да…
Денис вернулся в прежнее положение и крепко обнял Оксану.
— С благословения Господня! — сказала жена.
— И без него тоже, — добавил Денис и закрыл глаза, позволив себе снова представить, просто представить, маленькую тугую грудь той, другой, все зовущей и зовущей его.
Он почувствовал, как дрогнуло под ним тело жены, Оксана прошептала:
— Во имя Иисуса!
Через пару минут он сам с облегчением выдохнул и замотал головой. Оксана вылезла из-под него, натянула, прикрывшись простыней, пижамные штаны и пошла в ванную.
— Смотри, не усни, самое лучшее солнце пропустим…
Оксана на ходу обернулась к нему, и Денис с привычным удовольствием посмотрел на ровный профиль жены с маленьким носиком и вздернутой верхней губой. Оксана заметила его взгляд.
— Что? Вставай, Деня. Помойся, разбуди Маргошу, и пойдемте купаться. В утреннем море другая энергетика.
— Оксан! — Денис чуть приподнялся, протягивая руку к жене. — Подожди…
Оксана вернулась от двери и села рядом с ним на кровать.
— Что, милый?
— Наклонись поближе…
Оксана послушно наклонилась к Денису, и тонкая легкая прядка ее волос упала ему на лицо. Он сдунул волосы жены и прошептал, откинув простыню:
— Ты сегодня «Аминь!» забыла сказать, когда я…
Оксана не больно хлопнула ему по губам, прикрывая простыней его бедра:
— Не хулигань! Он все слышит!
— Ты уверена, что ему есть до нас дело?
Жена погладила его по щеке:
— Даже если ему все равно, он слышит, когда ты богохульствуешь, и запоминает.
— А когда я говорю неправду или ковыряю в носу, он тоже записывает себе в блокнотик?
Оксана, глубоко вздохнув, попыталась встать, но Денис притянул ее обратно:
— Оксанка, мне свечку надо поставить…
Жена внимательно посмотрела на него:
— Кому?
— Что — кому? Я говорю — мне!
Оксана чуть отстранилась от него:
— В каком смысле?
— Да в каком… В обычном! — Денис повернулся на бок и хлопнул себя по заду. — От изжоги…
— Так ставь!
— А ты не можешь мне помочь?
— Ты с ума, что ли, сошел? Уйди отсюда, с моей постели, быстро!
Денис легко встал, накинув халат на голое тело, улыбнулся жене:
— Ну, извини, крошка, был не прав.
Он поцеловал в лоб уворачивающуюся от него жену и пошел к двери, соединяющей их спальни. В дверях он чуть затормозил, выпрямился и отдал честь не оборачиваясь. Затем на прямых ногах вышел из Оксаниной спальни, слыша за спиной ее тихий смех.
У себя в комнате он лег на такую же большую кровать, закинув руки за голову. Услышал, как Оксана пошла будить дочку… Вот она пустила воду в ванной… Тихо сморкается… Плакала, что ли? Да ладно… Что ей плакать, после таких приятных минут… Она же не… Денис даже перевернулся и усилием воли заставил себя прогнать мысли о той, другой. Только не сейчас. Имеет он право на отдых?
Денис обвел глазами роскошную спальню своего номера, стены, обитые мягкой шелковой тканью, изящное трюмо цвета слоновой кости… Оксанка и тут успела поставить пару дорожных иконок и жутковатого, плотоядно улыбающегося Будду. Он вспомнил несмешной анекдот про рекламного агента — «Чего бы это ни стоило, за это стоит заплатить…» — вздохнул и подбил повыше под голову легкую прохладную подушку.
Вот он, застенчивый провинциал — второй, всегда второй, чем бы он в жизни ни занимался, — лежит сейчас в лучшем номере самой дорогой гостиницы одного из самых престижных курортов на Мертвом море. А женщина, у которой сумма на валютном счете давно перевалила за очень приятную, надежную, волнующую цифру, смывает сейчас в розовом мраморном бассейне следы его близости и составляет план, что они будут делать сегодня, завтра, через два дня, не оставляя ему возможности ни сомневаться, ни колебаться, ни сожалеть о чем-либо.
Ему-то все это не надо — шелковые стены, бассейны в номере, мрачные лимузины с лживыми заискивающими шоферами… Это все довесок, оборотная сторона. Главное — другое.
Когда в семнадцать лет он уезжал в Москву, мама три дня плакала, потом взяла себя в руки — его мама умела взять себя в руки — и перед отъездом уже только смеялась и говорила: «Ну что ты без меня будешь там делать, в этой своей Москве? Потеряешься, как я тебя найду потом?»
И он потерялся. Сразу, в первый же день. От гомона, от стремительных и равнодушных человеческих волн, разом смывших его провинциальный задор: «А я Аристотеля в восьмом классе в подлиннике читал!» «А мы на первом курсе будем читать!» — говорили глаза поступивших в университет счастливчиков, глаза, смотревшие поверх него, мимо него, сквозь него, золотого медалиста, срезавшегося на своем единственном экзамене.
Мама по телефону сказала: «Приезжай», а маленькая девушка со светлыми волосинками, аккуратно заправленными за круглые уши, крепко сжала его ладонь сильной рукой и сказала: «Пойдем». Девушка тоже не нашла своей фамилии в списках поступивших. Она уже второй год пыталась поступить на филфак, Денис же не прошел на биофак, где конкурс был всего полтора человека на место. У него оставался еще год в запасе — до армии, год, чтобы подготовиться, чтобы не попасть ни в коем случае в вонючую казарму, не потерять драгоценные два года. У него было столько идей в голове, столько невероятных догадок… Только бы донести их до научного мира… И этот год он провел в Оксаниной комнате, вставая в половине шестого, чтобы подметать двор вокруг общежития, и за это комендант записала его как Иванову Зину. А Оксана вставала в пять и пешком шла до ближайшей станции метро, ее работа начиналась еще раньше.
Оксана… Кропотливым, старательным трудом эта маленькая женщина завоевывала мир и отдавала половину своих трофеев ему, Денису, у которого никогда ничего не было, кроме его ума. Деньги как-то не задерживались около него. Да и он не мог думать о мире в категориях «дорого, дешево, подкопить, вложить…». А она могла. Прожить на пять рублей до конца месяца, готовить на обгоревшей конфорке густые ароматные борщи, спать по три с половиной часа, копить, экономить и не упрекать его, что он не такой.
Оксана вовремя поняла, что московский филфак можно штурмовать еще пять лет, и решила оставить мечту о высшем гуманитарном образовании для своих детей. А куда можно поступить сразу? Кем не хотят быть гордые, надменные москвичи, скептически оглядывавшие ее единственную приличную юбку с плиссированной оборкой и аккуратные коричневые туфли на квадратных каблуках, мамкины туфли, москвичи, не отвечающие на вопросы, обсмеивающие ее слишком очевидный деревенский говор? Они не хотят быть инженерами-водниками, к примеру, конкурс в том институте — полчеловека на место.
Ну — водник так водник, решила Оксана и, забрав документы после первой же тройки на очередной год мытарств и поступлений «на лингвиста», легко сдала экзамены в институт инженеров водного транспорта. Придется подрабатывать по вечерам? Ну что ж делать, конечно, Оксана подработает. Перейти на вечерний и работать по лимиту там, где даже лимитчиков не хватает, — обслуживать территорию вокруг радиовышки? И это можно. Вредно, конечно, но это же не навсегда, зато квартиру дадут через два года…
Кто знал тогда, кто мог подумать, что Оксана, приехавшая из далекого забайкальского села с пятью рублями в кармане, долго боявшаяся столичного метро, после того как в первый день потерялась и никак не могла добраться до камеры хранения, в которой оставила весь свой нехитрый багаж, через десять лет будет ловко заправлять целой сетью валютных магазинов, продающих катера, яхты, маленькие скутеры… И получать невероятные, но почти честные дивиденды.
Денис старался не думать о маленьком взносе, сделанном в самом начале Оксаниной карьеры каким-то ее восточным другом, к которому Оксана в один прекрасный день молча ушла тринадцать лет назад. Встала утром — они уже снимали тогда однокомнатную квартиру, — положила в старый матерчатый чемодан свои кофточки и белье, надела единственные джинсы, поцеловала Дениса в лоб и ушла.
Он ждал ее день, два, неделю, пытался искать. Она вернулась сама, через пять месяцев. Так же молча подошла к нему, обняла, и ему ничего не оставалось, как взять ее на руки и вытереть слезы, катившиеся по ее осунувшемуся лицу. Вскоре родилась упитанная, степенная Маргоша, и Денис полюбил ее всей душой, привыкнув считать своей дочерью. Друг тот больше никогда не появлялся в их жизни, и Оксана не любила говорить об этом.
Денис старался не думать и не думал. Потому что он не знал больше ни одной женщины, так уверенно стоящей на ногах. А для него, с его вечными сомнениями и колебаниями, с твердыми решениями, меняющимися с переменой ветра, без этого было невозможно. Ну а что касается жирафов… Когда Денис видел жену в обществе, в официальной обстановке, или заезжал к ней на работу и заходил в ее кабинет, он резко и остро чувствовал то, что уже несколько лет не всегда ощущал, если Оксана раза два в неделю требовала близости, закрывшись до ушей одеялом. Не всякая высокая женщина умела выглядеть так недоступно, так маняще, так роскошно, как миниатюрная Оксанка выглядела в роли начальницы. Что-то такое просыпалось в ней… Денис видел, что она нравится молодым подчиненным, партнерам, богатым покупателям, и ему было приятно, что это его женщина, только его.
Как-то напившись, он решился попросить ее надеть костюм — самый строгий, самый чопорный, серый прямой костюм, страшно дорогой, — сесть на стол и снять трусы. Оксана обиделась страшно, целых три месяца ближе чем на полметра к себе не подпускала. Но тогда у него уже была Алена, которая пускала куда угодно и ничего от него не требовала взамен. Ох, как же он, дурак, на этом попался…
Денис резко встал с постели, услышав, что Оксана закрыла воду в ванной и пошла снова будить Маргошу. А главное, он испугался, что мысли, не дававшие ему спать сегодня, настойчиво и упрямо потекли в знакомом направлении.
И что ему теперь делать?.. Он, наивный дурак, еще смеялся, спрашивал Алену:
— Тебя не смущает, что я чуть ниже тебя ростом?
— Это естественный закон сохранения рода человеческого, — отвечала та. — Высокие женщины не очень любят высоких мужчин, иначе бы человечество постепенно разделилось и рождались бы гиганты и малыши… Малыши и гиганты…
Так вот она к чему клонила! Надо было дослушать, а он, как обычно, думал: «Ну как бы сделать так, чтобы красивые женщины не разговаривали вообще… А в постели в частности». И с удовольствием гладил Алену по гладкой нежной коже. Идиот…
* * *
…Горькая тюрьма ожидания… Ждать и не знать, сколько еще оно продлится, это время без тебя… Ты не сказал мне, что улетаешь, ты просто ничего не сказал.
Милый мой, любимый, родной… Неужели ты уехал на все бесконечные майские праздники? Я так ждала, когда, наконец, у тебя будет передышка в работе, поглощающей все твои силы и время. Я думала, что мы сможем побыть вместе день, два…
Может, ты вернешься на день раньше, позвонишь рано утром в дверь? Нет. Почему-то я чувствую, что этого не будет.
А ты мне сейчас очень нужен, мне тебя так не хватает… Сильнее, чем обычно! Когда ты спросил меня недавно по телефону: «Как ты себя чувствуешь?» — так нежно спросил, мне показалось, что не было этих ужасных последних месяцев, когда ты стал меня избегать. Ты ведь не из-за того стал меня избегать, что я… Просто у тебя много работы, да? Тебе надо много работать, чтобы стать на ноги, чтобы дописать диссертацию…
Сегодня утром я подумала — вот ты уехал не попрощавшись. А вдруг с одним из нас что-то случится… ведь все бывает на свете… — и мы не увидим больше друг друга…
Не надо об этом думать! Просто мне без тебя плохо и одиноко.
Мне тебе так многое хочется рассказать… Как я все теперь по-другому вижу и чувствую. Как будто обострились все органы чувств. Какие необычные мне снятся сны — яркие, с продолжением на следующий день. Вчера я долго летала в совершенно непонятном пространстве — это было небо, чистое, ясное, но я почему-то не видела земли под собой.
Мне хочется смотреть на цветы. Я купила семена, землю, посадила на балконе в ящиках много разных цветов — мелкие гвоздики, анютины глазки, маргаритки. Но пока они еще только-только начали прорастать. Иногда обрываю на улице какую-нибудь едва распустившуюся веточку и ставлю дома. И чувствую запах растущего растения даже на расстоянии — запах жизни.
Ты совсем недавно говорил, что нам невозможно друг без друга. Но только все так сложно и неправильно… Или теперь у нас все будет по-другому?
Кажется — это все похоже на упреки. А упрекает из двоих — брошенный. Но это… это просто невозможно…
Алена встала с дивана и пошла умыться. Так нельзя. Плакать с утра до вечера, убиваться… Нельзя. Это не просто вредно, это опасно. Надо думать о чем угодно, но не об этом.
* * *
Денис смотрел, как сильно выросшая за этот год дочка совсем по-взрослому уверенно плывет от берега.
— Маргоша, не заплывай далеко! — крикнул он и подумал, что просто теперь он видит ее так редко, что стал замечать, как она растет.
Если твой ребенок вырастает каждый день на полмиллиметра, ты этого не замечаешь, когда ты рядом. А если за две недели, пролетающие между родительскими субботами-воскресеньями, он вырастает на семь миллиметров, то они как-то очень видны, эти семь самостоятельных миллиметров твоего единственного ребенка… Ох, права Оксанка, как всегда, во всем, везде — права…
Ведь и сам Денис, почувствовав вкус свободы за эти два года, теперь уже никогда, наверное, добровольно не расстался бы с ней.
Он с трудом мог теперь вспомнить свое отчаяние, когда два с половиной года назад Оксана объявила ему, что им надо пожить отдельно. Денис испугался страшно. Испугался за дочку, испугался за свой дом — а где же он будет жить? Испугался за свой мир — как вообще все теперь будет у него? Начинать все сначала, как много лет назад? Но все оказалось совсем по-другому.
Разводиться они не стали. Денис остался жить один, а Оксана переехала в новую квартиру, предоставив ему — или себе? — возможность пять дней в неделю говорить «я», а не «мы». Сначала ему было так странно, так больно и одиноко в их бывшей семейной квартире, где больше не звучал Маргошин топот и смех, не пахло любимыми Оксаниными капустными котлетами и горьковатыми духами «Этернита» — «Вечность»! Кто бы мог подумать… Вот тебе и крепкая Оксанкина ладонь…
Но прошел месяц-другой, и Денис стал привыкать. Он понял, что Оксана к прежней жизни не вернется, по крайней мере в ближайшее время. Но это оказалось так здорово — встречаться в субботу утром, натосковавшись за неделю… или насладившись свободой одиночества… Знать, что впереди целых два дня… всего два дня… А потом — снова пять дней с пустыми вечерами, пивом и телевизором… Пять дней свободы.
Он не сразу решился привести домой Алену. А приведя — ничего не стал объяснять. Догадается как-нибудь сама. Захочет — спросит. Но она ничего не стала спрашивать. Смотрела-смотрела на него, да с тем и ушла, до следующего раза, захватив в пакете туфли — «сменную обувь», которую принесла с собой.
С месяц повытирав ладонью пыль с телевизора, Денис взял и спросил уборщицу на работе, милую интеллигентную женщину лет пятидесяти, не захочет ли она у него убираться. Та согласилась с большой охотой, услышав, какую сумму Денис назвал. А для него это теперь не деньги…
Денис вспомнил, как первый раз остался ночевать в Оксаниной квартире. Вечером он ловил взгляды жены, даже чуть разволновался. Это была новая игра, интересная и забавная… Когда Маргоша легла спать, Оксана ушла к себе в комнату, Денис подождал немного и постучался к ней.
Оксана не ответила, но дверь оказалась не заперта.
Денис тихо вошел, затворил за собой дверь, подошел к двуспальной кровати, на которой под пухлым одеялом лежала его жена. В темноте ее светловолосую голову с коротенькой аккуратной стрижкой было еле видно на подушке. Оксана не шевелилась, но Денис чувствовал, что она не спит. Он присел на край кровати, положил руку туда, где должно было находиться ее бедро.
— Я тебе сейчас кое-что скажу, — тихо проговорила Оксана, приподнимаясь на подушке и кладя руки под голову. — Сядь-ка вон туда. — Она показала ему на низкое кресло в углу. — Включи торшер.
Денис послушно сел в кресло и зажег свет. Оксана лежала, спокойно глядя на него, лицо ее было намазано кремом, зеленая махровая повязка отодвигала со лба волосы. Все так привычно. Все как раньше… Как будто не было этих ужасных одиноких вечеров в опустевшей без Маргоши и Оксанки квартире. Алена, когда приезжала, только подчеркивала его одиночество и неприкаянность — без них, без таких родных и ненаглядных… Да она еще, по своей дурости, держалась так, как будто сейчас откроется дверь и в квартиру — в свою квартиру — войдет его жена. Алена выбирала всегда самый дальний уголок, как будто хотела спрятаться от той, которая вешала когда-то здесь шторы, расставляла иконки, готовила и стирала, и, главное, любила и имела на это право.
— Я знаю, о чем ты думаешь, — сказала Оксана. — Сейчас, погоди… — Она взяла с туалетного столика салфетку, промокнула блестящий от жирного крема лоб, сняла полоску, растрепала рукой волосы. — Иди сюда, сядь поближе.
Денис сел рядом с ней на кровать, Оксана взяла его руку в свои.
— Да, Денис, мы абсолютно свободны. Но я тебе ни разу за это время не изменила и изменять не буду, потому что у меня нет сексуальных проблем. Мне хорошо с тобой, и… мне этого вполне достаточно. А у тебя, вероятно, есть какие-то проблемы — решаемые, нерешаемые… — Она заметила его вопросительный взгляд. — Не хочу знать — какие. Думаю даже, что это не твои лично проблемы, а просто несовершенство мужской природы. Но к любви нашей это не имеет никакого отношения. И к твоим, Денис, чувствам ко мне. Поверь мне и перестань волноваться. Потому что я — твоя жена и меня ты любишь по-настоящему. Я в это верю. Только в этом твое спасение, наше спасение. Мы едины перед Иисусом и в вечности.
— Оксан, а без Иисуса нельзя? — попробовал улыбнуться Денис. — Ну при чем тут он?..
— Нельзя, — строго сказала Оксана. — Я теперь понимаю то, что раньше было сокрыто от меня. Знаешь, когда я первый раз решила пойти и попробовать покаяться в церкви? Я хотела рассказать, что просыпаюсь ночью и думаю: как лучше тебя убить — задушить, отравить или бросить тебе фен в ванну. Понимаешь? Да, да! А утром я готовила тебе завтрак, как ни в чем не бывало… — Оксана крепче сжала его руку. — Когда ты стал приходить с радостными глазами, чуть позже, капельку, минут на сорок, и весь, от головы до пяток, был пропитан этими сорока минутами…
Денис смотрел на Оксану и не мог поверить. Она что-то знала про Алену? Или просто его проверяет: вот он сам сейчас все и расскажет…
— Я даже догадывалась, какая она — ярко-рыжая или смуглая брюнетка… В общем, какая-нибудь очень яркая… с сильно накрашенными губами… Липкая вишневая помада, плохо отстирывающаяся… и арбузные духи… — Оксана засмеялась. — Как мне хотелось иногда расколоть тебе голову, как арбуз, когда ты приходил от нее. Хрясть!..
Денис инстинктивно слегка отодвинулся от жены. Она притянула его обратно:
— Не беги, не беги… А ты говоришь «без Иисуса»… Теперь никак! Ты врал, а он помогал, ты убивал во мне все лучшее, а он терпеливо ждал, пока я приду и открою сама себе дверь… И это оказалось очень легко… Простить только было нелегко.
— Но… ты же простила, да, Оксанка? — Денис придвинулся еще ближе и взял жену за руку.
— Да, — легко, слишком легко, сказала она.
Денис вздохнул:
— Понятно. И?..
— Вот и выбирай теперь, Денис, пожалуйста, что тебе нужней.
— Я… я не хочу ничего выбирать, Оксанка. Я давно все выбрал.
Оксана кивнула:
— Правильно. Выбрал. И потом стал самостоятельно добавлять в нашу жизнь… измен, проблем… Что ты смотришь? Хочешь упрекнуть меня? Нет? И правильно. Я всегда любила только тебя. Ты знаешь.
— Я тоже.
— Вот и хорошо. Давай пока жить так. Если выбрал, то утвердись в своем выборе. Чтобы опять не побежать… Погуляй немножко… покрутись… Ты же не докрутился в юности. Это понятно. А там посмотрим.
— Но вообще-то это ненормальная жизнь, Оксан… — сказал Денис и почувствовал, как внутри противный тоненький голосок сказал: «И она мне нравится, такая жизнь…» — Патология, патологическая семья! Идиотская ситуация… — неуверенно продолжил Денис, заглушая этот мерзкий внутренний голос: «И очень даже удобная… приятная, сладкая…»
Как будто услышав его мысли, Оксана сказала, прищурясь:
— На самом деле это самый безболезненный способ решения твоих странных сексуальных фантазий, которые тебя временами посещают. Лично для меня — странных и неприемлемых. Даже если весь мир будет это делать, перед завтраком, вместо чистки зубов…
— Смешно, — вздохнул Денис.
— …я этого делать не смогу, извини. Попробуем вместе это решить вот таким образом. Живи пока один. Наверное, так будет правильней…
— Не знаю… — ответил Денис, прислушиваясь к тишине своих чресл.
Стоя босыми ногами на влажном, теплом песке и глядя на резвящуюся в воде Маргошу, Денис вспоминал этот разговор.
«Докрутился!.. — подумал он. — А море какое все-таки странное. То ли море, то ли не море. То ли вода и жизнь, то ли… не пойми что. Отсутствие жизни. Мертвая субстанция. Неизвестное жидкое пространство, с непонятными свойствами… вроде моей жизни…»
— Э-э-э, милый, что-то ты совсем, по-моему, перегрелся, — сказал Денис сам себе и попробовал вбежать в тугую, прохладную воду. Но на уровне колен остановился и стал потихоньку смачивать водой тело — ладони, плечи, грудь. Маргоша плавала уже где-то далеко и махала ему рукой:
— Пап, плыви сюда! Смотри! Я на спине лежу! Денис вернулся на берег, подошел к Оксане, сидевшей в шезлонге, и опустился рядом на песок, прислонившись к ее ноге. Он провел по ней щекой, и тонкие, незаметные глазу волосики привычно пощекотали ему кожу. Денис обнял одной рукой Оксану и вместе с ней стал смотреть на Маргошу, уверенно плывущую к берегу. Маргоша увидела, что они смотрят на нее, и опять помахала Денису:
— Пап, иди ко мне! Вместе полежим на воде, а мама нас сфотографирует!
— Сейчас! — крикнул Денис. — Мурашки прогоню и приду!.. Уже плыву-у! А ты, малыш, сама сюда заворачивай! — Он обернулся к Оксане. — В жизни так далеко не заплыву. Хоть здесь, говорят, и нельзя утонуть… в этом море…
Оксана вытянула ногу, к которой он прислонялся, и сказала:
— Маргошка становится все больше и больше на тебя похожа…
— Правда?
Оксана засмеялась:
— Ага, с затылка!
Денис заглянул снизу под переливающиеся стекла ее солнцезащитных очков, чтобы увидеть глаза жены.
— А на Гоги?
Оксана выпрямила обе руки над головой, потянулась.
— А на Гоги она никогда и ни в чем не была похожа. Она — просто моя дочь. И больше ничья.
— Как у вас всё… у миллионщиц…
Оксана пожала плечами:
— При чем тут мои деньги? Просто женщина — это настоящий родитель, а мужчина — носитель недостающего гена. Гениальная задумка Создателя… — Она внимательно посмотрела на мужа. — Я знаю, о чем ты подумал. Я тоже об этом думаю… Иногда. Но я не могу оставить работу, Денис! Ни на девять месяцев, ни на два. Разворуют все, так разведут, концов не найдешь. Нищими останемся. Или сядем.
Денис, собирая из серых камешков пирамидку, кивнул:
— Конечно, конечно… Оксанка, а вот если бы наше правительство разрешило двоеженство?
Оксана остро взглянула на него и улыбнулась:
— Я бы разрешила себе троемужество.
Денис удивленно посмотрел на жену:
— А кто третий, интересно?
Оксана засмеялась:
— А кто второй? — Она поцеловала его в шею и обняла за плечи. — А по поводу свечки ты зря сегодня утром обиделся. Это ненужная степень близости, понимаешь? Я тебе не мать, не медсестра, не секретарша.
— Ты не против, если свечки мне будет ставить секретарша?
— Попробуй, увидишь, — снова засмеялась жена.
Денис не успел ничего ответить — услышав звонок мобильного телефона, лежавшего рядом с ним на шезлонге, он взял трубку.
— Да!
— Денечка! Это я… Ты… когда приедешь? Ты с Маргошей, да?
Денис, крепко прижав трубку к уху, быстро взглянул на Оксану:
— Н-нет. То есть… да.
— А когда ты приедешь? Мне так без тебя сейчас плохо…
Денис увидел, как внимательно и спокойно смотрит на него Оксана. Он прочистил горло и официально ответил:
— Да-да, понял, спасибо за звонок.
Он сразу выключил телефон и положил его рядом с собой. Тот тут же зазвонил снова. Денис, вздрогнув, быстро взглянул на дисплей. Увидев, какой номер определился, успокоился и радостно заговорил:
— Да, Андрей, привет! Да все отлично! А-а… Это не ко мне, это тебе Оксанка лучше подскажет. — Он протянул жене телефон: — Оксанка! С тобой люди хотят побеседовать, не со мной…
Оксана, все время смотревшая на него после Алениного звонка, встала и молча пошла к морю. Денис проводил ее взглядом.
— Гмм… Извини, Андрюш…
Он отключил телефон совсем и отшвырнул его.
— Ч-черт! «Без тебя мне плохо…» А мне без тебя просто… — Он выругался. — Подыхаю я просто без тебя, милая! — яростно бормотал Денис, расчищая рукой около себя мелкую гальку. — Вот дрянь, а! Вот дурак я!
— Пап, иди купайся! Вода — супер! — снова весело закричала Маргоша.
Отряхнув руки, Денис резко встал и быстро пошел за женой в море. Так же как она, войдя в воду, лег на спину, раскинув руки.
— Оксанка! Слышишь меня? Это не то, что ты подумала!
Оксана, вздохнув, отвернула голову и отплыла от него подальше. Денис чертыхнулся и тихо договорил:
— Это настолько не то, что ты даже себе не представляешь…
Полежав еще несколько минут в теплой целебной воде, он вышел из моря, захватил свое полотенце и один пошел в гостиницу.
В номере он долго стоял под душем, отфыркиваясь, откашливаясь, пытаясь отогнать навязчивые мысли.
Он потерял бдительность. Он попал в ловушку. В ловушку…
Ему некстати вспомнились эти дурацкие строчки на разлинованном листочке из школьной тетради — все ведь нарочно! наивная трепетная школьница! — который она изловчилась запихнуть ему в карман пиджака. И видел-то он ее когда? Недели три назад? Школьницу эту… с несколькими аккуратно состригаемыми седыми волосками в трогательном девичьем хвостике…
Ну да, три или около того, когда он привозил ей продукты, чтобы она не таскала тяжести. Ну и, естественно, не удержался, остался ночевать, хотя ведь зарекался… Значит, все это время листочек валялся у него в кармане. И только вчера ночью, когда со сна он искал мобильный, который дребезжал непонятно где, нашел в кармане этот идиотский сентиментальный бред:
…А встретит Вас — лишь улыбнется
Она (иль вовсе не она),
Что к Вам сейчас так жалко жмется,
Что так беспомощно верна…
«Улыбнется…» Она не улыбнется, она с ором и ревом будет нестись за ним, разбивая себе башку. А ему — его единственную жизнь.
Ведь был же какой-то момент, но он его упустил… Когда она споткнулась о его раздражение и равнодушие, сначала не поверив в них… Думала, он от радости завизжит, что ли? А потом все пыталась поговорить с ним, непонятно о чем, правда… О чем им было теперь говорить, когда и раньше-то, кроме шуток и каламбуров, он не мог ей ничего сказать… А теперь? О чем говорить родителям нежеланного ребенка? Он почувствовал ее отчаяние и еще подогрел его:
— Исправляй, исправляй ошибку! Считаешь, что я подонок? Так скажи прямо!
— Я не хочу с тобой ссориться, Денис…
— Так и я не хочу, Алена! Я просто советую тебе: ты забеременела от подонка — так исправь ошибку!
И она как-то вся сникла, затихла. И только раз позвонила, спросила:
— Ты разве не рад, Денис? Скажи мне? Совсем не рад? Ты же сам этого хотел…
Хотел… Мало ли чего кто хочет! Когда это было!.. В одиночестве опустевшей квартиры чего только не захочешь и не придумаешь! Ну да, сказал как-то: «Роди мне сына…» Что-то вроде того… Потом момент прошел. И что было делать? Отказываться от своих слов? Обидится, приходить не будет… А к тому же так иногда хотелось зазнавшейся, независимой Оксанке показать козью морду! Хоть как-то! Хоть чем-то!
Только вот ребенок у Алены почему-то сразу не получился, и Денис постепенно успокоился… Дурак! Легкомысленный идиот! Сразу не получился, а через год — получился! Если, конечно, это его ребенок… Денис попытался зацепиться за эту спасительную мысль, но она легко ускользнула. В этом у него сомнения почти не было. Надо было хоть раз видеть эти ее глаза, с нежностью смотрящие на него… Доверчивые, нежные, глупые глаза… Ох…
Денис пустил горячую воду и постоял под ней, чувствуя, как постепенно расслабляется его как будто окаменевшее тело.
Но не пошла она «исправлять ошибку». Да и глупо было на это надеяться: в ее-то не очень уже юном возрасте — первая беременность… Почему-то в это он верил. И все-таки продолжал надеяться, что как-то все само утрясется, рассосется… Может, слабая, тонкая Алена не выдержит своей собственной боли, слез, и не прикрепится у нее там ничего, выйдет наружу… это… которое может испортить всю его жизнь и о котором она уже говорит как о живом ребенке…
Однажды она позвонила ему и растерянным, испуганным голосом попросила его купить какое-то лекарство, по возможности срочно. У него замерло сердце.
Он поехал в аптеку, прочитал по бумажке название, и фармацевт сочувственно взглянула на него:
— Угроза?
Денис не понял:
— Что-что?
— Угроза выкидыша у жены?
Денис судорожно сглотнул и кивнул:
— Д-да, то есть вроде нет… Не знаю, для чего это, наверное, сама придумала, любит всякие таблетки… — забормотал он. — Ничего такого нет…
Он купил лекарство, но Алене звонить не стал. «Как бог даст… — отгонял он весь вечер свои сомнения. — Не помогать и не мешать… Что мы можем? Ничего, только все запутываем своей суетой… Суетись — не суетись, а от судьбы не уйдешь… Еще неизвестно, что лучше? Плодят бедных, несчастных, никому не нужных детей… Эти мамы-одиночки с высушенными тоской и бедностью лицами и ненавистью ко всему миру… И вообще… Сколько голодных брошенных детей… В общем — сама позвонит, если нужно, а то придумывает вечно себе какие-то болячки…»
Ночью он кряхтел, ворочался, вставал пить то воду, то выдохшееся пиво, уснул только под утро. А придя на работу, сразу позвонил Алене. Она, не слушая его оправданий, радостно сообщила:
— Ты знаешь, а это у меня, оказывается, никакая не угроза! Просто… ну, тебе это неинтересно. И не надо никакое лекарство покупать. Ты не купил еще?
— Н-нет… То есть я узнал, где оно продается, сейчас поеду…
— Не надо, Денис, спасибо, все у меня хорошо…
— Ага, ну, давай, я позвоню… Я побегу, ладно?
— Да, беги. Конечно.
Наверное, она что-то поняла. Или почувствовала, она так всегда все чувствовала… Больше ничего не сказала и не спросила, но затаилась и совсем перестала ему звонить. И сама не подходила к телефону. Денис знал, что она, конечно, дома — куда ей пойти-то? У матери в квартире вечный дурдом со студентами и этими ее безумными фигурами и корягами… К подруге тоже вряд ли… Скорей всего, она со своим дурацким определителем просто не берет трубку, видя его номер. Но что она там делает? Ревет? А может быть — уже избавилась? Сама… Как там говорил сердечный друг Дениса, верный Эмиль? Надуманная проблема, ведь все проще простого: в горячую ванну и водки с перцем — у нее же стоит в баре та бутылка, которую он, Денис, не допил в прошлый раз… Или попрыгать с аквариумом…
Но у Алены нет аквариума… У нее нет мозгов, нет гордости… И нет денег. А это значит вот что: она перечеркнет всю его жизнь. Денис вдруг понял отчетливо и ясно, что будет через три, четыре месяца. А может быть, раньше или чуть позже… — ничего больше не будет. Жизнь, его жизнь кончена. Оксана никогда ему этого не простит. Как она ничего никому не прощает, а уж ему-то, обязанному ей так многим, — тем более не простит.
И у него не останется никого и ничего. Ни веселой Маргоши с тугими щечками, родной, ни на кого не похожей, но все равно любимой и единственной. Ни гордой Оксанки, рядом с которой можно лечь и пролежать всю жизнь, читая «Науку и жизнь» и смотря канал «Культура»… Не будет прекрасной работы, которую ему устроила Оксана, с молодыми хамоватыми сотрудниками, впятером тянущими всю фирму, напролом, лишь бы заработать, лишь бы прорваться, не важно, какими средствами, лишь бы не вернуться к себе в тмутаракань с дырявым карманом…
Не будет машин, которые у него бьются, как старые чашки: чпок! — и еще одной машины нет, чпок — и у другой капот на бок свернут… А под окном уже новая стоит… И записка, матом — как это Оксанка так лихо научилась за последние годы и ругаться, и шутить матом? «Это — последняя, Деня. Разобьешь, за новую придется тебе самому покорячиться».
Не будет роскошной Оксаниной дачи, двухэтажного особняка, с камином, медвежьими шкурами и сторожевыми ротвейлерами. Она купила ее целиком, со всем содержимым, у проигравшегося вчистую депутата. Конечно, что ему камины и шкуры — суета сует. Но там, наверху, есть комнатка, куда надо подниматься по скрипучей лестнице и где можно запереться на маленький медный навесной крючок… И если сесть за стол в этой комнате, включить компьютер и смотреть в окно, на громадные ели, на прекрасный закат — в голове иногда рождаются такие мысли… такие прозрения… Только записывай, твори, его неоконченная диссертация еще ведь удивит всех… Но ничего этого не будет. Ни елей, ни закатов, ни ежемесячной надежной зарплаты, которая растворяется у него в руках за две недели, ни строгой и любящей Оксанки, ни сопящей умненькой Маргоши, ни шкур, ни машин с шоферами, ни даже квартиры — не оставит же его жена в этой квартире… Не будет ничего.
А будет — глупая пузатая Алена, инфантильная, беспомощная, со своей навязчивой любовью и покорными ласками. А потом — орущий ребенок в вонючих пеленках из старых простынь, с диатезом и зеленым поносом.
Будет однокомнатная Аленина хрущоба с фотографиями ее чванливых родственников без копейки за душой и нелепыми игрушками ее покойного папаши — бутафорскими пистолетами, деревянными слонами и серебряными ложками, обгрызенными поколениями таких же восторженных дур.
Будет нищета, будет голод.
В шесть утра — на молочную кухню, за бесплатным питанием, чтобы сэкономить двенадцать рублей на кефире. И бегом обратно, дрожа от холода в залатанных ботинках и перешитом пальто, к ней, к этой дуре, у которой отвиснут груди и живот, расплывутся бедра и вздуются от стирки вены…
Это будет конец всему. Зря он столько лет старался и скребся и столько раз начинал все сначала, терпел и надеялся… Это будет конец, конец…
Денис вышел из душа, включил в своей комнате кондиционер на самый холодный режим, жадно выпил целую бутылку крепкого ледяного пива и лег на кровать.
Начал было проваливаться в сон, но сердце тут же стало убыстрять свой ритм, едкая тошнота подкатила к горлу, в ногах запульсировала тяжелая горячая кровь, И сон ушел. Денис услышал, как вернулись с пляжа Оксана с Маргошей. «Сейчас команды начнутся: вставай, одевайся, пошли… не так оделся… не ковыряй в носу…» Денис сглотнул кислый комок, застрявший в горле… «Да пошла ты тоже к черту, Оксанка, хозяйка… мамочка! Все пошли к черту!.. Что же мне покоя-то нет…»
Он маялся-маялся, пытаясь догнать ускользающий сон, несколько раз вставал, пил из мини-бара холодное горьковатое пиво, запер дверь к себе в комнату. Лег обратно и вдруг понял, что не уснет.
Надо вставать. Надо вставать и разгребать весь этот ужас. Дурдом… Ну как можно было в такое крошечное пространство втолкнуть столько вещей!..
Денис попытался подняться и не смог, на лицо ему свалилась тяжелая пыльная подушка. Он с трудом отбросил ее и увидел, что подушку кинула в него Алена. Чудовищно толстая, в грязном халате, нечесаная, с опухшим лицом, она качала на руках орущего ребенка, и огромная грудь с сухим потрескавшимся соском то и дело вываливалась у нее из распахивающегося халата. Почему не пришить пуговицу, она болтается на длинной нитке туда-сюда, царапая Дениса по лицу… И как же мерзко орут некоторые дети… Истошно, пронзительно… Как бы заставить его замолчать? «Заткнись!» — заорала Алена, тряся ребенка так, что у него из стороны в сторону беспомощно замоталась голова. Но от этого он закричал еще сильнее, срываясь на визг, а она стала яростно мешать в большой кастрюле макароны.
Денис увидел, как лицо ее стало краснеть и набухать от подступающих слез. Алена зарыдала, подскочила к нему с половником в руке и стала бить его по голове. Склизкие, липкие макароны… пахнущие плесенью и сырой землёй… «Ешь! Ешь, сволочь!» — орала Алена, и Денис ел, давился и ел, выплевывая изо рта какие-то волосы, червяков, тараканов… Алена склонилась над ним рыдая, и Денис увидел, какой у нее огромный рот, в котором почти нет зубов. Черный, вонючий… Она ловко поддела качающийся передний гнилой зуб, выдернула его и бросила в тарелку Дениса.
— Пумс! — истерически захохотала Алена.
Денис выпрыгнул в окно на траву, сел на землю и попытался снять с лица опутавшие его тонкие длинные спагетти. Внезапно он услышал звонкий смех и увидел невдалеке на крыльце прекрасного дома похудевшую красивую Оксану. Она весело помахала ему рукой и закричала ласково, как собачке:
— Ко мне! Иди сюда быстро, безобразник какой, а ну, иди ко мне!
Денис со всех ног побежал к ней, спотыкаясь и падая во влажную траву. Оксана протянула к нему руку, унизанную сверкающими колечками:
— Сейчас я тебе лапки помою! Ты какой гря-я-яз-ный!.. — Она брезгливо отдернула руку. — Фу! Отойди от меня! Отойди, грязнуля!.. В чем у тебя вся морда? Гадость какая… — Она ударила его по носу, оттолкнула ножкой, обутой в чистый белый ботиночек на небольшом изящном каблучке. — Гадость, гадость…
Денис с трудом разлепил глаза. Его тут же замутило. Тяжелым давящим мешочком внутри лежал собственный желудок. Все тело его ломило и чесалось, во рту было кисло и сухо, он ощущал какой-то тошнотворный приторный запах моллюсков, тины, в голове еле слышно, но настойчиво гудело.
«Да, Господи, что такое?!» — подумал Денис, привстал на кровати, огляделся и все вспомнил.
Он увидел записку рядом с кроватью: «Ты ведешь себя неправильно. Ты не для этого приехал с нами на отдых. Увидимся вечером…» Аккуратно сложив записку вдвое, потом вчетверо, он разорвал ее и разложил клочки в ровный кружочек на шероховатом светлом покрывале, на котором почему-то лежал поперек. Сел, спустил ноги на пол. Выпил едкой минеральной воды из бутылки, поморщился. Тяжело. Болит голова. Плохо. Все очень плохо.
И странная мысль пришла ему в голову.
Эта девушка сама избрала свою судьбу. Никто ей ничего не обещал. Не надо было шляться к нему в квартиру. Хотя она однажды и сказала: «Денис, мы так с тобой неосторожны, а ты ко мне стал плохо относиться…» Ну и что? Он никогда по-другому и не относился. Она, что, не понимала этого, нося с собой туда-сюда туфли и помаду в пакете? Кто, кстати, к тебе, потаскушке, жалкой и безропотной, по-другому относиться будет?
Она его просто спровоцировала… Дрянь, провокаторша! Она должна за все заплатить. Она должна заплатить за то, что так его напугала. За то, что он сейчас сидит как описавшийся при всех мальчишка, прея в собственных штанах… Зря она полезла в его жизнь. И не время разбираться, кто в чью жизнь полез.
Почему он должен платить своей жизнью за ее удовольствия? Она же к нему за удовольствиями ходила. А зачем еще женщины ноги свои раздвигают? Еще ведь хотят получить что-то за это. Ничего она не получит. А пусть платит за свою распущенность. Его мама не бегала к мужчинам с пакетом в руке и не делала того, что уже несколько лет подряд делает Алена, не зная, увидит ли она его когда-нибудь еще или нет. У всего есть своя цена. У таких Ален — тоже. И пусть платит. Ведь не он же должен платить, в конце-то концов, за дурь этой московской неприспособленной дуры, которая хочет уволочь его на свое дурацкое дно с романтическими бреднями и зарплатой семьдесят три доллара в месяц.
Денис почувствовал, что его опять подташнивает. Он встал и пошел в ванную умыться, прислушиваясь, ушла ли Оксана. Да, кажется, в смежном номере никого нет. Как удобно все-таки: вместе и отдельно…
Денис пустил струю ледяной воды, слегка намочил голову и, сделав воду потеплее, прополоскал горло. Мерзкая отрыжка… Все-таки не для его желудка эта псевдо-еврейская кухня. Да еще сдобренная мыслями об Алене. Вот тебе и «безболезненное решение сексуальных проблем» и «воплощение тайных фантазий» — в виде брюхатой беспомощной идиотки, которая наверняка сидит сейчас в Москве в обнимку с телефоном и преданно ждет его звонка. И на ее вечно зареванной, а теперь еще и покрытой пигментными пятнами морде светится упертая, счастливая любовь и надежда на светлое будущее с ним, с Денисом. И с тем, что она так настойчиво предлагает Денису сразу и бесповоротно полюбить, прямо сейчас, в своем безобразном, раздувающемся брюхе.
— О-ой… Надо что-то делать. Делать. Пока не поздно. Господи…
Денис посмотрел на себя в зеркало. Жуть. Что она с ним сделала, эта милая девушка… Так недолго и остатков здоровья лишиться…
В кармане шорт, которые он надел прямо на голое тело, что-то пикнуло. Денис достал свой новенький красный телефон и прочитал на дисплее: «Нам уже 68 миллиметров, мы тебя целуем». Он перечитал фразу несколько раз, аккуратно удалил ее из памяти телефона и закрыл маленькую прозрачную крышечку. Вышел на балкон, оперся руками на перила из светлого, ненагревающегося металла и, глядя на коричневатое в полуденном свете море, легко и отстранение подумал: «Так. Стоп. Но делать ведь это надо, пока я здесь».
Решение, такое простое и ясное, пришло только сейчас, вместе с осознанием всего ужаса происходящего. Ждать нельзя, тянуть нельзя. Да и гораздо лучше сделать это, пока его нет в Москве. Тогда на него никто и не подумает.
Денис судорожно вздохнул и набрал мобильный номер Евгения — Женьки, своего начальника, заместителем которого он с Оксанкиной подачи так успешно работал уже полтора года. Женька был хозяином фирмы, на работе появлялся не каждый день — у него было много разных занятий и фирм. Знал его Денис давно, еще с тех пор, когда тот приходил к Оксанке отдавать долги, успешно заработав на перепродаже только-только появившихся в Москве первых тайваньских компьютеров. Женька вряд ли откажет ему… Хотя…
Денис услышал знакомый перелив определителя номера на Женькином мобильном телефоне, и бодрый голос с едва уловимым говорком, оставшимся от хабаровского детства, ответил:
— Слушаю. Алло!
— Жень… — Голос звучал так сдавленно, что Денис сам себя не узнал. Он прокашлялся и повторил: — Жень, привет, это я…
— А-а… привет. Как отдыхается? Не стреляют?
— Да нет… Хотя надо было бы… кое-кого… Жень… У меня дело такое…
— Слушаю тебя. Только давай быстро, а то я стою под дверью у большого толстого дяди, который обещал нам подкинуть пару миллионов. Так что там у тебя?
— Жень… Мне надо срочно решить одно дело, прямо здесь… В общем, у тебя, случайно, нет завязок… ребят каких-нибудь… типа конторы Вадика в Москве?
Евгений вздохнул и спокойно ответил:
— Ага. Понял. Влип куда-нибудь, что ли?
— Ну да, примерно…
— А подождать это не может? Давай до Москвы, а?
— Ну-у… совсем нежелательно… никак… я тут за две недели чокнусь…
— Ясно… Проигрался?