Китти Сьюэлл

Западня

Благодарю всех из Хонно и в отдельности Кея Бирна, Лиз Дженсен, Стиви Дэвиса, Вэнди Эннис и Джона Сьюэлла
Об авторе

Китти Сьюэлл родилась в Швеции, жила в Испании, Канаде, Англии, Уэльсе. Живя на заснеженном канадском севере, она руководила агентством по торговле недвижимостью, позже стала квалифицированным психотерапевтом, а затем скульптором. Сегодня она живет то в Уэльсе, то в Испании, где владеет фруктовыми плантациями.

Ее первый роман «Ice Trap» вошел в список произведений, выдвинутых на соискание премии «Свежая кровь» Ассоциации писателей криминальной литературы, и завоевал премию ВВС «Лучшая книга года в Уэльсе, по мнению читателей».

Пролог

Берега залива Коронации Северный Ледовитый океан, март 2006



Он не взял снегоход, как советовали старшие. Как и большинство мальчишек, он обожал рев мотора, но в последнее время ему больше нравилось слушать собственные мысли. Нравился грохот и треск морского льда, редкие порывы ветра, скрип снега под муклуками — нравилось добиваться успеха собственными силами, ощущать себя самостоятельным и независимым.

Он положил в рюкзак запас еды, которого должно хватить на день, и пристегнул веревку к ошейнику собаки. Эта лайка хаски принадлежала старику соседу, но со временем мальчик как бы невзначай присвоил ее себе. Преданная, но неласковая, крупная мохнатая бестия, она становилась очень свирепой, если ее раздразнить.

Он повесил ружье на плечо, а во внешний карман опустил сигнальный пистолет. Вряд ли они понадобятся ему для самообороны, собака отпугнет любых непрошеных попутчиков. Он дважды проверил все снаряжение, как его учили, и отправился в сторону моря.

Сначала нужно было пробраться через прибрежные торосы. Он остановился, выбирая дорогу. Море вдавливало массивные льдины в берег. Гигантские глыбы наползали одна на другую, ложась пластами, их комкало, как бумагу, они топорщились сверкающими пиками в небо, будто башни, или крошились и разбивались вдребезги. Они казались буреломом в чаще старого леса. Мальчик был рослым, крепким и сильным для своего возраста, но, когда он, карабкаясь, пробирался по зазубренному льду и криками подгонял собаку, иногда нетерпеливо ругаясь на местном наречии, — голос выдавал его возраст. Ему очень хотелось добраться сюда, хотелось поскорее стать настоящим мужчиной.

Тяжело дыша от напряжения, он добрался до открытого льда. Мальчик внимательно вглядывался в горизонт. Очки надежно защищали его глаза от сверкающего снега. На бескрайнем просторе невозможно спрятаться, но все же нужно было быть осторожным, готовым к любым неожиданностям. Окликнув собаку, мальчик отправился вперед. Спустя час он повернул на запад и двинулся вдоль берега. Он шел довольно быстро, чтобы не замерзнуть, и внимательно оглядывался по сторонам в поисках следов. Он знал, что ему вряд ли повезет заметить снежную лису. Они редко бродят просто так, без цели. Обычно хитрые маленькие зверьки крадучись следуют за полярными медведями, чтобы попировать на остатках их охотничьих трофеев, и стремительно исчезают при малейшей опасности. Ему встречались как цепочки больших следов тяжелых лап медведей, глубоко приминающих снег, так и цепочки крошечных и малозаметных отпечатков лис. Большинство следов были старые — вчерашние или недельной давности. Но мальчику было все равно. Грациозные маленькие лисы нравились ему живыми, а не мертвыми. От вида темной крови на снежно-белой шубке ему всегда становилось нехорошо. Он убеждал себя, что эта экспедиция — скорее испытание на независимость, вызов одиночеству, хотя понимал, что нужно практиковаться в стрельбе, нужно становиться жестче. Мужчина должен охотиться, чтобы выжить. Мужчина должен убивать.

Когда идешь молча, погруженный в свои мысли, время летит незаметно. Он дважды останавливался, садился на корточки, пил горячий сладкий чай из фляги и делился с собакой кусками сушеного мяса. Но от неподвижности становилось не по себе. Слишком холодно, лучше идти дальше. Солнце по низкой дуге плыло по небу, и мальчик повернул сначала на север, потом на восток и теперь возвращался туда, откуда пришел. Собака терпеливо шла рядом, иногда даже с закрытыми глазами. Несмотря на очки, мальчик тоже чувствовал резь в глазах от постоянного напряжения. Ни единой тени, кроме их собственных.

Но вдруг он что-то заметил. Сердце бешено заколотилось при виде следов, пересекавших его собственный след по диагонали. Медведь… Прошел, наверное, час назад или даже меньше. Следы на снегу были большими, и мальчик внимательно всматривался в горизонт. След терялся где-то в сереющей дали. По спине пробежала легкая дрожь. В его народе было врожденное преклонение перед белым медведем. Как говорили старики, лиса всегда приводит человека к нануку — на счастье или беду. Мальчик усмехнулся, вспомнив эту примету, и вдруг ощутил, как он беззащитен и уязвим. Тут же пожалел, что не послушался совета и пошел в море пешком. Он поглядел в сторону берега, прикидывая расстояние. Поселок был едва виден. Дым из труб поднимался прямо в небо четко очерченными столбами. Полчаса быстрого шага, может, чуть больше — точно определить он не мог.

Собака оживилась и быстро помчалась по следу, сильно натянув веревку, которую мальчик привязал к своему поясу. Он дернул веревку, прикрикнул на собаку, но хаски не послушалась команды — она вообще не особо их слушалась. В раздражении мальчик ударил ее ногой в бок, и она нехотя замедлила бег. Устрашающее рычание клокотало в ее горле, а шерсть на загривке встала дыбом. Возможно, ее просто заинтересовала тюленья полынья, но мальчик сомневался в этом. Он знал, что собака учуяла запах медведя и, повинуясь инстинктам своих предков — волков, была готова схватиться с ним.

Было все еще довольно светло, но мальчик решил немедленно возвращаться в поселок, и после недолгой борьбы с собакой они отправились в обратный путь. Но ветер дул в спину, и собака вертела головой, не оставляя надежды на добрую схватку. Она постоянно оборачивалась и рычала, останавливалась, чтобы принюхаться, и мальчик силой подгонял ее идти к берегу. Они все еще пытались переупрямить друг друга, как вдруг собака резко развернулась и рванула в обратном направлении, чуть не сбив хозяина с ног.

Там, вдалеке, стоял медведь. Он, должно быть, услышал их или учуял запах и свернул со своего пути. Теперь он преследовал их. Три черные точки треугольником — глаза и нос медведя — четко выделялись в сереющем свете, когда он смотрел прямо на них. Они, без сомнения, казались желанной добычей. Мальчик замер, силы сразу покинули его, колени задрожали. Ему отчаянно захотелось писать.

Медведь был виден все четче с каждым мгновением. Он шел странной неуклюжей походкой, неторопливо, не агрессивно. В его движениях не было ни настороженности, ни особой сосредоточенности. Просто целеустремленность. Медведь был необычайно крупный, но сквозь светлую желтоватую шкуру явственно проглядывала зимняя худоба.

Звук хриплого, влажного дыхания измученного голодом зверя наконец вывел мальчика из оцепенения. Пальцы в толстых перчатках нащупали сигнальный пистолет в кармане. Руки дрожали, когда он вставлял сигнальную ракету. Он закричал на собаку, чтобы та прекратила дергать и прыгать. Конечно, можно было спустить собаку, но мальчик все еще надеялся, что ее рычание и лай отпугнут зверя.

Мальчик выстрелил из ракетницы, как умел. Ярко вспыхнув, ракета с шипением пронеслась и упала у самых лап зверя. Медведь на мгновение замер, с подозрением принюхался, потом задрал морду вверх. Голова его медленно раскачивалась из стороны в сторону. Решив, что сигнальная ракета не стоит внимания, он снова двинулся вперед, но на этот раз более быстро и агрессивно.

Мальчик выпустил одну за другой еще несколько сигнальных ракет, но медведь увертывался от них и подходил все ближе. Мальчик приготовил ружье. Выстрел — его последний путь к спасению. Раненый медведь обезумеет от ярости, и его действия будут непредсказуемы.

Он сжимал тяжелое ружье дрожащими неуклюжими руками, однако снять перчатки было нельзя, потому что пальцы сразу же замерзнут и совсем перестанут слушаться. Его уже начинало трусить от страха и холода. Он не мог больше стоять без движения. Медведь был уже в тридцати шагах, и лучше отпустить собаку. Его все больше охватывала паника. Он отпустил собаку, и хаски кинулась на зверя. Медведь остановился в растерянности. Он разинул пасть при виде яростной соперницы, которая неслась прямо на него, потом обежала его кругом и в одном прыжке сомкнула челюсти на его задней лапе. Медведь дернулся и развернулся, чтобы добраться до собаки, но она повисла на нем, и все ее силы сосредоточились в злобно сомкнутых челюстях.

Мальчик смотрел на схватку, и его сотрясала сильная дрожь. Его учили, что никогда нельзя показывать зверю своего страха, но в реальности было все иначе, не так, как в хвастливых историях, которые часто рассказывали взрослые, сильно их приукрашивая. Этот огромный свирепый зверь был очень страшным, никто не сможет этого отрицать. В благоговейном ужасе мальчик видел, что его собака не испытывала никакого страха. Она была такая маленькая по сравнению со своим противником, но бросилась в бой с первобытной яростью своих предков.

Не зная, что делать, мальчик направил ружье на медведя. Собака не отпускала его лапу, но в какой-то момент в их бешеном танце медведю удалось освободиться от ее зубов и он кинулся прочь по льду. Собака помчалась следом.

Мальчик звал ее назад, но, когда она исчезла вдали, он развернулся и бросился бежать к берегу, с ружьем в руке, оставив рюкзак на льду. Поселок оказался гораздо дальше, чем он ожидал, но мальчик все бежал, ни о чем не думая. Кровь бешено пульсировала по всему телу, и замерзшие пальцы на руках и ногах начали согреваться. Теперь он отчетливо видел дома и побежал медленнее, тяжело и хрипло вдыхая ледяной воздух всей грудью.

Шум в ушах заглушал тихое поскрипывание снега за спиной. Медведь быстро и беззвучно двигался позади него. Первое, что мальчик услышал, — предостерегающий лай собаки. Он обернулся и увидел, что медведь несется прямо на него. Только потом он заметил собаку, серьезно раненную, истекающую кровью, но все еще преследующую зверя. Время как будто потеряло всякий смысл. Мальчик стоял как вкопанный, думая, как же медведь справился с собакой и насколько серьезны ее раны.

Медведь кинулся было на него, но вдруг внезапно остановился и стал на задние лапы во весь рост. Он был всего в пяти шагах, его тень чернела на снегу. Мальчик быстро направил ружье в косматую грудь, но в момент выстрела медведь стал на четыре лапы, и пуля просвистела в воздухе мимо цели.

Мощный удар огромной лапой отшвырнул мальчика на лед. Оглушающая, разрывающая боль в груди не давала дышать. Он понял, что скоро умрет. Медведь прыгнул на него, и, хотя мальчик ничего не чувствовал от боли, он услышал, что его нога треснула, как гнилая лосиная шкура.

Собака тоже была смертельно ранена, но преданность хозяину и ненависть к медведю придали ей силы, и она снова кинулась в бой. В полузабытьи от болевого шока мальчик смотрел на неистовые попытки собаки отвлечь медведя и недоумевал, почему он так невнимательно относился к ней, принимая ее преданность как должное.

Медведь предвкушал хороший обед, а в отличие от проворной, надоедливой собаки мальчик лежал неподвижно и обреченно ждал своего конца. Медведь раздраженно отбивался лапой от своей соперницы, но собака увертывалась от его когтей, хватала за задние лапы, заставляя его поворачиваться к себе в досаде и ярости. На какой-то момент мальчик пришел в себя, увидел ружье, валяющееся неподалеку, и попытался доползти до него, но тщетно. Он не мог двигаться — он едва мог дышать.

Он попытался вдохнуть воздух, и что-то вдруг неуловимо изменилось внутри него. Тихое спокойствие окутало его. Он знал, что конец его близок, но не чувствовал сожаления. Он не позволял себе никаких посторонних мыслей и чувств, и страх тоже покинул его. Тело расслабилось, и он повернул голову, чтобы бесстрашно принять неизбежную смерть.

Он с удивлением увидел сутулого старца, который появился из бешеной круговерти серого и белого меха. Мальчик помнил старика с давних пор. Тот устало шаркал к нему по снегу.

— Пойдем, сынок, — сказал он, — держи руку.

Он протянул загрубевшую скрюченную руку, но, как они ни пытались дотянуться друг до друга, их пальцы так и не соприкоснулись.

Часть первая

Глава 1

Кардифф, 2006



Доктор Давид Вудрафф смотрел на лицо жены сверху вниз, несколько отстраненно. По его мнению, было слишком рано заниматься любовью. Изабель страдала бессонницей и частенько будила его на рассвете: толкала коленями, щекотала спину сосками, вертелась и вздыхала.

Однако, когда ей наконец удавалось растормошить его и добиться своего, она, казалось, витала где-то далеко и притворялась спящей. Но его не проведешь. Уж слишком сильно она жмурила глаза и морщила лоб от старания. Для Изабель это была такая работа. Когда ритм их движений нарастал, она вытягивала руки за голову и хваталась за прутья спинки кровати. Кровать раскачивалась и глухо билась о стену. В раме кровати ослабли болты, что с ними периодически случалось, а Давид все забывал затянуть их потуже. Он попытался умерить свои движения, но Изабель протестующе застонала.

Кожа у нее на груди покраснела, она плотнее обхватила ногами его бедра, и тут на него навалилось это окаянное чувство долга. Как обычно, он старался достичь апогея одновременно с ней, закрыл глаза, надеясь, что волна ее оргазма накроет и его. Но нет, черт подери!

— Продолжай! — Она открыла совершенно ясные глаза и смотрела на него в притворном гневе. — Я с тобой еще не закончила!

— Шутишь? — подхватил он и повиновался, но, как бы он ни стискивал зубы, это не помогало. То неясное, противоречивое чувство, с которым он относился ко всей этой затее, влияло и на поведение его, так сказать, жизненно важного органа. Он замедлил движения, а потом и вовсе остановился.

— И это все? — с неестественной легкомысленностью спросила она. — Сегодня последний день, подходящий для зачатия.

— Да ладно тебе, дорогая, — Давид отодвинулся от жены. — Все не так уж аптекарски строго и точно.

Хотя лицо Изабель все еще горело от возбуждения, она зевнула, натянула простыню до подбородка и уставилась в потолок. Давид издал вздох и повернулся к ней:

— Послушай, Изабель, мне очень жаль. Может, твое тело и работает точно в соответствии с календарем, но мое — нет.

— Ладно, — согласилась она, — только, пожалуйста, объясни мне, что я делаю не так?

— О Боже, Изабель, давай не будем об этом. Сейчас пять часов утра.

Он резко перевалился на спину и посмотрел на застекленный потолок, где брезжил рассвет. Устало коснулся ее руки:

— Давай спать. Твой последний подходящий для зачатия день еще даже не начался.

— Как скажешь. — Она повернулась к нему спиной, и вскоре ее дыхание изменилось: стало глубоким и спокойным. Давид попытался отключить рассудок, отмахнуться от досадного чувства неудачи, но в какофонии птичьего гама в саду было что-то пронзительно-тревожное. Его пробрала зябкая дрожь, и он поплотнее укутался в одеяло.

Он наконец впал в дрему, когда услышал, как почтальон просунул корреспонденцию в почтовый ящик. Крышка ящика щелкнула, и почта с шелестом рассыпалась по кафелю в прихожей. Он попытался вернуться в то пыльное, прожженное солнцем место с ярко-голубым небом, которое ему снилось, но эта попытка вытолкнула его из сна в реальность, как пробку из воды.

Давид посмотрел на будильник через плечо спящей жены. Было чуть больше семи. Изабель лежала на боку и тихо посапывала, натянув простыню на голову, заслоняясь от света. Он нырнул к ней под одеяло. Они были примерно одного роста, и ее длинные ноги терялись в темноте где-то там, на краю кровати. В этой полутьме он смотрел на их обнаженные тела, такие похожие и такие разные и, с медицинской точки зрения, абсолютно несовместимые. Сперматозоиды никак не хотели проникать в яйцеклетку, хотя они с женой очень старались, испробовав почти все доступные способы и средства. Рис Джоунз, акушер-гинеколог, консультирующий их врач с внушительными рекомендациями и множеством дипломов, с неохотой признал поражение. Он хлопал их по спинам и уверял, что беременность все еще может наступить естественным путем, нужно только время и терпение, а еще необходимо измерять температуру и следить за календарем, но Давид понял: врач намекает, что надеяться можно только на чудо. Им обоим уже за сорок. И потом, он был сыт по горло. Горько, что между ними оставалось так мало чувства. Нить желания с его стороны становилась такой тонкой и непрочной, что это пугало его. Он пытался объяснить жене, что ушло нечто очень важное, что он чувствует себя слишком старым для отцовства — но Изабель была непоколебима в желании добиться своего.

Он встал с кровати, надел халат и спустился на кухню. Включил чайник и поднял шторы. Было прохладно. Типичное дождливое кардиффское утро. Мертвые листья прилипли к окну, а подоконник позеленел от плесени. Давид не помнил, когда он в последний раз видел солнце, хотя вроде бы еще лето. Засыпав горсть кофейных зерен в кофемолку, он слушал бешеное жужжание и одновременно прислушивался, не проснулась ли жена, — такой шум и мертвого поднимет. Сверху из спальни не доносилось ни звука. Он вдохнул дразнящий аромат — несусветную смесь запахов бара на Средиземноморском побережье и привычных утренних обязанностей.

Пока варился кофе, он сходил за почтой. На полу в прихожей, как обычно, валялась кошмарная куча корреспонденции. Он сгреб ее, рассортировал на три стопочки на столике в прихожей: его почту, почту жены и всякие рекламные проспекты. Стопка Изабель была гораздо больше других, и это значило, что ей предстоит немало работы. Однако все счета, кажется, были на его имя. Давид захватил свою стопку писем на кухню. Среди прочих бумаг был план доклада, который он пообещал сделать в Бристоле, — утомительная работа, к которой придется долго и тщательно готовиться. Отодвинув остальную почту, он задержал взгляд на одном, заинтересовавшем его нежно-голубом конверте авиапочты из тонкой бумаги, адресованном ему и подписанном каким-то детским почерком. Он рассмотрел незнакомую марку. Канадская. Штемпель свидетельствовал, что письмо отправлено из Лосиного Ручья, Северо-Западные территории.

— Лосиный Ручей?.. — повторил он вслух, уставившись на штемпель.

Давид перевернул конверт. Сзади красовалась блестящая наклейка в виде синего слоника. Вероятно, кто-то откопал что-нибудь из забытых им вещей или кто-то из старых знакомых решил напомнить о себе. После стольких лет? При мысли об этом в животе что-то напряглось. Указательным пальцем он вскрыл тонкий голубой конверт.


Уважаемый доктор Вудрафф!
Надеюсь, Вы не рассердитесь на мое письмо. Я думаю, что я Ваша дочь. Меня зовут Миранда, и у меня есть брат-близнец Марк. Я так долго мечтала Вас найти! Совершенно задергала маму, расспрашивая о Вас. Потом один добрый врач-англичанин, который приехал работать в нашей больнице, помог маме найти Вас в медицинском справочнике.
Если Вы забыли мою маму (Шейлу Хейли), то вспомните: это та красивая женщина, в которую Вы были влюблены, когда жили в Лосином Ручье (это такая дыра, что я совсем не виню Вас в том, что Вы уехали отсюда). Теперь я уже достаточно взрослая (почти тринадцать лет), поэтому мама мне все рассказала — как Вам пришлось вернуться в Англию, и как Вы не смогли пожениться, и все такое. Это так печально! Я написала об этом в школьном сочинении. Назвала его «История любви». И получила «отлично». Мисс Басьяк очень понравилось.
Пожалуйста, напишите или позвоните мне, как только получите это письмо.
С уважением,
Миранда.


Ниже были написаны адрес и номер телефона.

Некоторое время Давид стоял без движения возле кухонной раковины. Снова и снова перечитывал письмо, ничего не понимая, пока не почувствовал, как замерзли ноги. На кафельном полу они застыли так, будто он стоял на голом льду. Он глянул вниз: пальцы ног сжались, покрылись мурашками и посинели от холода. Девушка, полураздетая, неподвижная на снегу — на прекрасном, бескрайнем снегу. И на краю этой ослепительной белизны — четкий силуэт маленькой лисички, неуловимое создание его совести. Когда-то один эскимосский шаман посоветовал ему обращать внимание на ее присутствие. Сердце бешено колотилось. Речь шла о странном случае из его прошлого, и ему вдруг стало необъяснимо страшно.

— Эй! — голос Изабель сверху, из спальни, заставил его вздрогнуть. — Как вкусно пахнет кофе!

— Несу, — крикнул он в ответ. Сунув письмо в карман халата, он вернулся к привычным утренним хлопотам.

Изабель примирительно улыбнулась, когда он протянул ей чашку с кофе, но он не заметил ее раскаяния. Его мысли были заняты письмом, в памяти проносились мириады позабытых деталей. Шейла Хейли… Это невероятно… Невозможно.

— Послушай, дорогой. Я знаю, что была… — начала Изабель, но остановилась. — Что случилось?

Его решение оставить странное письмо при себе тут же исчезло. Конечно, это дело его прошлого, но он совершенно не умел ничего от нее скрывать.

— Я получил письмо. Похоже, меня кто-то с кем-то перепутал.

— Кто и с кем? — Она подняла голову и улыбнулась ему. — И насколько это серьезно?

Боже, это было совсем не смешно. Он плюхнулся на кровать рядом с ней:

— Соберись с духом, это довольно странное дело. — Он нехотя достал конверт из кармана и протянул ей. — Посмотри, может, ты сможешь понять.

Глядя на него, Изабель поставила чашку на прикроватный столик, вынула тонкий лист из конверта и развернула его. Он следил за ее лицом, пока она читала, беззвучно произнося каждое слово. Минуту она сидела тихо, уставившись на лист бумаги. Потом прочитала снова, уже вслух. Прочитала бегло, детским голоском с отчетливым американским акцентом. Она всегда умело подражала. Ее шутливый тон подействовал на него расслабляюще, и он на мгновение подумал, не сама ли она написала это письмо. Просто ради шутки. Или чтобы проверить его. Но лицо ее сделалось очень бледным, даже губы побелели.

Она бросила письмо ему на колени:

— Что это значит?

— Ну, что я тебе говорил?!

Некоторое время они молча смотрели друг на друга.

— Кто эта женщина?

Давид растерянно пожал плечами.

— Ты бросил в Канаде беременную любовницу?

У него на шее начали проступать красноватые пятна. Он отчетливо ощущал эти маленькие горячие очаги. Изабель заметила их и просто сверлила его взглядом. Она всегда считала эти пятна признаком вины, а он точно знал, что это просто реакция на стресс, — у него всегда так было. Его охватило раздражение:

— Ой, ради всего святого! Конечно, нет!

— Тогда что это значит?

Он не знал, что сказать, и спрашивал себя, какого черта надо было показывать это письмо. Естественно, она потрясена и требует от него объяснений. А ведь можно было просто порвать письмо, бросить в мусорное ведро, выплеснуть сверху кофейную гущу — этим бы дело и кончилось.

— Мне знакомо это имя. Шейла Хейли была старшей медсестрой в больнице, где я работал. Но уверяю тебя, у меня с ней ничего не было. — Он ощутил, как запылало лицо. — Клянусь, у меня просто не может быть никаких отпрысков в Лосином Ручье! Это абсолютно исключено.

Ситуация была совершенно абсурдной.

— И не забывай, — резко добавил он, — что число жизнеспособных сперматозоидов у меня — три горошины на ведро, ты сама мне об этом часто говоришь.

— Да, я знаю, — согласилась Изабель. — Но это теперь. — Она откинулась на спинку кровати, нервно поглощая кофе из чашки маленькими глотками. Его яростное отрицание, очевидно, не убедило ее. Они оба замолчали.

Давид закрыл глаза, вспоминая события года, проведенного в Канаде. Могла ли какая-то женщина забеременеть от него, да так, чтобы он об этом не узнал? Он не был неразборчив в связях, это не в его стиле. И все же это не было невозможным, он не был там так уж целомудрен. Но с его манией к предохранению случайная беременность была маловероятна. И в любом случае речь шла об определенной женщине, Шейле Хейли, к которой он никогда и близко не подходил.

— А не могло ли быть так, что ты напился и переспал с ней, а потом забыл об этом? — спросила Изабель.

Он мог понять, почему она так зациклилась на этом, но ему не очень понравились жесткие нотки в ее голосе.

— Изабель, ты же знаешь, что я не такой. И я, с твоего позволения, не перепихиваюсь!

— Конечно, перепихиваешься, дорогой, — улыбнулась она, — почему ты так оправдываешься? Это вполне разумное объяснение.

— Я не оправдываюсь, — рассмеялся он. — Черт, ты ведь знаешь обо мне все на свете. Говорю тебе, это ошибка. Или кто-то там совершенно спятил. Навязчивый бред или что-то в этом роде. Откуда я знаю?

Он не хотел что-то от нее скрывать — она этого не заслуживала, но на самом деле она, конечно, не знала о нем всего. За годы брака они понемногу выкладывали друг другу тайны своего прошлого и своей совести, признавались во всех подробностях в самых неблаговидных и самых отвратительных поступках. И все же он умудрился оставить при себе свой арктический опыт — окошечко в его жизнь, слишком хрупкое и в какой-то мере слишком ценное, чтобы открывать его перед ее острым испытующим взором.

Внезапно ожило радио, заведенное на восемь часов. Изабель потянулась, чтобы выключить его, но Давид остановил ее:

— Давай послушаем новости.

— Сейчас? Ты серьезно? — Она потрясенно смотрела на него, потом включила звук на полную мощность. Они притворялись, что слушают перечисление ужасов и несчастий дня: взрывы заминированных машин в Ираке, наводнения в Китае и продолжающаяся гуманитарная катастрофа в Судане. Через несколько минут она резко выключила радио.

— Давид, тебе не кажется, что мы должны поговорить?

Ему понадобилось несколько секунд, чтобы вернуться к реальности и сфокусировать взгляд. Он посмотрел на жену. Свет от окна падал на ее густые светлые волосы, переливающиеся и сверкающие, как солнечные блики на воде. Столь беспокойное утро заострило тонкие черты ее лица. Нос казался немного длиннее, а умные карие глаза — пронзительнее. Она потрясающая женщина, особенно в критических ситуациях. Она вечно жаловалась, что плохо быть высокой и крепкой. Мужчины никогда не считают тебя беззащитной. Приходится заботиться о себе самой, никто не откроет перед тобой двери. Она была права — Давид не сдержал улыбки, — только она могла выглядеть такой неприступной.

Она заметила его улыбку и с нарочитым раздражением принялась рыться в ящике тумбочки. Нащупала там пачку табака и папиросную бумагу. Давид наблюдал, как она сражалась с тонкой бумагой, сворачивая неровную сигаретку длинными изящными пальцами, затем провела языком туда-сюда по краю мятой бумажки.

— Ты уверена, что хочешь курить? — спросил он, хотя было что-то соблазнительное в этой вредной привычке. — Ты же бросила, помнишь? Три недели назад.

— Кому какое дело? — ответила она, поджигая сигарету, и с удовольствием затянулась.

— Давид, а может, это чья-то идиотская шутка? Может, это дурацкий розыгрыш кого-то из твоих друзей с извращенным чувством юмора?

Он рассеянно поглаживал ее бедро.

— А кто из наших знакомых может придумать такое? Не думаю. У меня нет ни друзей, ни врагов с таким богатым воображением.

Изабель закашлялась и затушила окурок об открытку, которую он подарил на ее день рождения неделю назад.

— А как насчет кого-то там, в их медвежьем захолустье? Ты кого-нибудь отшил? Как насчет той медсестры? У нее на тебя что-нибудь было? Может, это своего рода шантаж?

— Не-а… — Он затряс головой. — Не могу представить, что и почему. Это ж было четырнадцать лет назад!

— Серьезно. Зачем женщине пытаться повесить отцовство на мужчину, который находится так далеко, да еще и врач? — Изабель решительно обхватила колени. — Простой анализ крови докажет, что это неправда; любой мало-мальски образованный человек это знает. А ведь она медсестра. И потом, эти бедные дети — двойняшки… Какая мать позволит ребенку писать письмо зря… человеку, который не является на самом деле отцом?

— Я думаю, это просто маленькая девочка с богатым воображением. — Он посмотрел на часы. Пора вставать, времени просто поваляться на кровати уже не было. Утешительно похлопав ее по руке, он стал подниматься. — Кто бы она ни была, жалко девочку.

— Очнись, Давид, — Изабель стукнула кулаком по кровати, сбив открытку, и пепел рассыпался по простыне. — Это не какая-то девочка с больной фантазией. Очевидно же, что ее мать предприняла какие-то шаги, чтобы разыскать тебя. Думаешь, можно просто закрыть глаза — и бац! — проблема исчезнет? Как это на тебя похоже!

Задетый ее вспышкой, он встал и пошел в душ. Он подставил голову под струю горячей воды и там, как под обжигающим куполом, попытался отогнать от себя все неприятные мысли. Но сегодня этот прием не срабатывал. Шейла Хейли… Он ясно видел ее, слишком ясно. Он поднял лицо под колючие струи воды, чтобы смыть ее образ из памяти.

* * *

Давид сидел на табурете в перерыве между операциями, ожидая, пока Джим Вайзмен, анестезиолог, подготовит следующего пациента. Он нервничал, то и дело поглядывал на часы на стене и чувствовал, как нетерпение усиливается. Он понимал, что не может позволить себе отвлекаться от предстоящей работы. Сделал несколько глубоких вздохов, пошевелил пальцами в резиновых перчатках, чтобы снять напряжение в руках. День всегда шел наперекосяк, если они с Изабель расставались поссорившись, а последние несколько недель невысказанное напряжение между ними особенно сильно влияло на их общение по утрам. Ее биологические часы интенсивнее всего давали о себе знать в момент пробуждения, и она частенько бывала не в духе. А теперь еще это чертово письмо. Но он был абсолютно уверен: предположение по поводу его отцовства абсурдно. Тогда почему оно так беспокоило его? Зачем вообще реагировать на письмо ребенка, введенного в заблуждение, на глупое предположение, выдвинутое против совсем не того человека, который живет где-то далеко, за тысячи километров?

— Все готово, — позвал его Джим, дав наконец наркоз пациенту. Веселая низкорослая новенькая медсестра, молодая женщина с Ямайки, покачивала огромными бедрами в такт какой-то мелодии, звучавшей, должно быть, в ее голове. Остальные ассистенты стояли, ожидая его, непроницаемые под своими масками.

— Под какую музыку вы танцуете? — спросил он медсестру, делая надрез в брюшной полости пациента.

— Я ничего не слышу, — ответила медсестра, и ее колоссальный бюст заколыхался от смеха. — Вам, наверно, такая музыка не нравится, мистер Вудрот?

— Вудрафф… Вы постоянно двигаетесь, и это меня на самом деле отвлекает. Вы не возражаете?

— А почему я должна возражать? — явно непонимающе ответила сестра. — У каждого свое мнение. Я не в обиде, — она усмехнулась и продолжила покачивать бедрами.

Такой ответ, лишенный всякого раскаяния, сразу улучшил его настроение. Черт, действительно, им тут совсем не помешает немного такой неанглийской чувственности, а то все такие хмурые! Они продолжали работать в молчании, танцующая медсестра мастерски справлялась со своими обязанностями.

— Чертова Шейла! — еле слышно прошептал Давид, швыряя в лоток удаленный аппендикс.

— Вы что-то сказали? — сестра подняла на него глаза.

— Нет, ничего.

Она подала ему инструмент, и Давид на мгновение уставился на него, с трудом соображая, для чего он нужен. Он вдруг понял, что неясные мрачные предчувствия вызывает не письмо девочки с ее странными утверждениями, а сама Шейла Хейли. Если эта женщина подговорила на написание письма свою дочь (если у нее вообще есть дочь), то у него точно будут неприятности, в этом Изабель права. Но почему она решила сделать это только теперь, через четырнадцать лет, когда он находится на другом краю света? Наверное, у ненависти нет границ во времени и пространстве. Внезапная дрожь пробежала по его шее и плечам.

— С вами все в порядке? — спросила сестра. Джим выглянул из-за перегородки. За масками невозможно угадать, о чем они подумали. И Джим, и медсестра — он даже не знал ее имени — казались обеспокоенными. Давид склонился над операционным столом и постарался сосредоточиться. Прежде чем начать зашивать брюшную полость, он тщательно проверил впадину вокруг кишки во избежание дивертикула Мекеля. Предстояло проделать очень кропотливую работу, чтобы остался только едва заметный шрам. У пациентки, девушки лет двадцати с небольшим, был очаровательный гладкий животик. Она останется довольна.

Давид снял перчатки и халат и направился в комнату отдыха. Он сидел за ноутбуком и заносил записи в медицинскую карту пациентки, когда в дверях появился Джим, неуклюжий и привычно сутулый.

— Все нормально? — как бы между прочим спросил он, наливая в чашку густой черный кофе из автомата.

— Да… А что? — Давид поднял на него глаза.

— С тобой все в порядке?

Неужели так заметно, что ему трудно сосредоточиться? Джим — один из немногих людей на работе, кто хорошо его знал. Он знал об их с Изабель проблеме, о курсе лечения от бесплодия и обо всех неприятностях, связанных с этим.

— Да, отлично, — солгал Давид и снова уставился в экран.

— А Изабель?

— Ничего пока. Никак не успокоится. По крайней мере, у нее сейчас много заказов. Ее бизнес расширяется. Грех жаловаться. Кто знает, — рассмеялся он, — может, пораньше выйду на пенсию.

— Не болтай ерунды, посмотри на себя, — возразил Джим и поглядел на свою расплывшуюся талию.

Давид закрыл ноутбук и стал собирать вещи. На мгновение у него возникло желание рассказать Джиму о письме, но вместо этого он толкнул друга в живот и сказал:

— Садись на велосипед, дружище, и не трать время на пустые разговоры.

На самом деле ему не хотелось идти домой. Такие проблемы нельзя просто отложить в дальний ящик. Изабель будет говорить об этом весь вечер. Они будут перечитывать письмо в поисках каких-нибудь зацепок. Будет еще уйма вопросов, а ему больше нечего добавить.

Он медленно шел по коридору, забрел в мужской туалет и закрылся в кабинке. Поставил чемоданчик на пол и уселся на крышку унитаза. Кто-то вошел, отлил, шумно кашляя и сплевывая, потом открыл кран. Давид смотрел, как пара ног в шлепанцах прошаркала мимо его кабинки и исчезла. Как глупо! Что он здесь делает? Он же может посидеть в столовой, или на скамейке в парке, или, еще лучше, в пивной за кружечкой пива.

Он уронил голову на руки. Из всех возможных мест — Лосиный Ручей!.. Крепко зажмурившись, он пытался вспомнить этот городок, но перед мысленным взором представали только ледяные просторы.

Давид всегда старался избегать воспоминаний о причине, по которой он вообще туда поехал, — тот случай, который много лет назад вынудил его бросить успешную хирургическую карьеру и отправиться в эту Богом забытую дыру, куда ни один человек в здравом уме не поедет добровольно. Но воспоминание о катастрофе никогда его не оставляло. Оно всегда было тут, в уголке памяти. И это была одна из причин, по которым он никогда не рассказывал о времени, проведенном в канадской глуши.

Отправляясь туда, он наивно надеялся, что Лосиный Ручей станет убежищем от чувства стыда. Он так отчаянно хотел убежать, спрятаться и не представлял, что его ожидает. Единственной его целью было убежать как можно дальше, в самое отдаленное место на Земле, которое только можно выискать.

Глава 2

Лосиный Ручей, 1992



Давид так вцепился в подлокотники кресла, что побелели костяшки пальцев. Крошечный самолетик, казалось, падал на землю вертикально вниз, потом запрыгал по бетону, как галька по поверхности пруда. Наконец он круто развернулся, прежде чем затормозить и остановиться возле края взлетной полосы. Давид только тогда выдохнул, возблагодарил Всевышнего и потряс руками, восстанавливая кровообращение.

Он забрал свои вещи и улыбнулся крепкой стюардессе, которая решительно проводила его и трех других пассажиров к трапу. Нужно было торопиться, так как самолет летел дальше, на остров Резолют — последний форпост на пути к Северному полюсу. Давид вышел из самолета, жара стояла неподвижной стеной. Воздух был густой, ни дуновения ветерка. Уже через мгновение он почувствовал, как кожа становится влажной и липкой. Непрерывный тихий гул пронизывал тишину, вероятно, жужжали насекомые, хотя их не было видно.

Возле здания терминала стояли две машины такси. Попутчики Давида быстро уселись в более чистую машину. Оставался раздолбанный «Крайслер-Валиант» — эта модель ему очень нравилась в детстве — с большой вмятиной на переднем бампере. Давид вопрошающе поднял брови, и женщина за рулем кивнула. Он подхватил свои чемоданы и потащил их к машине.

— Черт меня подери! — протянула женщина, помогая ему загрузить чемоданы в багажник. У нее был сильный непонятный акцент. — Похоже, вы к нам надолго.

— Да, месяцев на десять, — улыбнулся Давид в ответ на ее веселую ухмылку и забрался на пассажирское сиденье, покрытое собачьей шерстью.

— Осторожнее… Работаете в лесничестве? — Женщина запрыгнула в машину и беззастенчиво уставилась на него.

— Нет, — твердо ответил он, чувствуя, что сейчас расплавится. — Вы не могли бы отвезти меня в гостиницу «Клондайк»?

— Запросто. — Она завела мотор и выехала с покрытой гравием стоянки, оставляя позади клубы пыли в неподвижном воздухе. — Чем занимаетесь, мистер? — продолжала расспрашивать женщина, внимательно оглядывая его безупречный темно-синий костюм. — Этот шикарный прикид уже через денек-другой будет иметь жалкий вид! — усмехнулась она.

— А что я, по-вашему, должен надеть? — спросил Давид, разглядывая свои брючины, к которым прилипла собачья шерсть.

— Зависит от того, кем вы работаете, — гнула свое женщина. — Вы ведь не лесоруб! — Она от души рассмеялась от своего предположения, а потом полностью перестала следить за дорогой и повернулась к нему в ожидании ответа.

— Я врач, — признался он.

— Классно! — восторженно завизжала она. — Так я и подумала! — Она слегка повернула руль, объезжая выбоину. — Я больше, чем кто-либо, рада, что встретила вас, это уж точно! — Женщина сняла руку с руля и крепко пожала ладонь Давида. — Я Марта Кусугак. У меня на ноге нарыв, и он жутко болит. Особенно больно, когда ведешь машину. Смотрите, — нагнувшись, она стащила туфлю и показала наполненный гноем нарост на подъеме ступни.

— Да, это серьезный нарыв, — согласился Давид и уставился на ухабистую извилистую дорогу в надежде, что и водитель сделает то же самое.

— Завтра будете в клинике? — спросила она, выжидающе глядя на него.

— Надеюсь. — Вот и его первый пациент… Быстро!

— Хорошо, тогда считайте, договорились, — она снова натянула туфлю. — Доктора у нас здесь — дерьмо, я вам так скажу. Спросите у меня про любого — все выложу как на духу! — Она, очевидно, ожидала, что пассажир засыплет ее вопросами, но он хранил молчание. Она снова глянула на него из-под челки и спросила подозрительно: — А что привело такого симпатягу, как вы, в эту дыру среди леса?

Давид уговаривал себя, что совсем незачем раздражаться. Никто ничего не знает о его прошлом, кроме того, что он указал в резюме. Директор больницы, доктор Хогг, даже не проверял его рекомендации. В любом случае, даже если бы узнали, почему он здесь, это наверняка не имело бы никакого значения. Молодые хирурги не приезжают в Лосиный Ручей ради развлечения.

Марта разглядывала его с нескрываемым интересом, ожидая ответа.

— А почему вас это интересует? — поддразнил ее Давид, чтобы скрыть неловкость. — Вы хотите сказать, что это неподходящее место для такого славного парня, как я?

— Парня? — Марта захихикала и нажала на тормоз, чуть не сбив какого-то пушистого зверька, перебегавшего через дорогу. — Ну, уж для таких, как я, место вполне подходящее. Мы называем его задниц… задом мира. — Она снова повернулась к нему. — Они же приезжают сюда потому, что больше им ехать некуда. Я имею в виду работу.

— Кто это они?

— Ну, вы понимаете… врачи.

У Давида непроизвольно сжались челюсти:

— Нам еще долго ехать?

— Знаете, а у нас тут своя медицина. Я научилась нескольким приемчикам от бабки. — Она снова взглянула на него искоса и хмыкнула. — Спорим, и я могла бы научить вас некоторым штукам.

Сдавшись, Давид рассмеялся. Она тоже. Он вдруг почувствовал, что его признают человеческим существом, хоть все врачи и дерьмо (если бы она только знала какое!).

— Мне пора начинать беспокоиться? — спросил он. — Что-то вы меня слишком долго везете.

— Да уж, такому симпатичному малому нужно быть осторожным. Тут полно женщин, которые были бы не прочь наложить на вас свои липкие лапищи, это уж я точно говорю. Сколько вам? Где-то тридцать?

— Около того, но я никому не говорю, — улыбнулся Давид.

Он незаметно глянул на собеседницу. Без сомнения, она из местных индейцев. Голова на широкой, крупной шее крепко сидела на мягких плечах. Жесткие черные волосы заплетены в косу. Грудь маленькая по сравнению с круглым животом, худощавые мускулистые ноги в чем-то типа лосин. Но кожа гладкая, свежая, а в глазах озорной блеск.

Вдалеке показался город. Приземистый, ни одного здания выше двух этажей, он выглядел угрюмым. Вокруг — редкий хвойный лес, а вдали виднелись горы. Жаркий воздух маревом дрожал над домами. Они проехали мотель с какой-то постройкой из хилой дранки. Вдоль дороги стояли низенькие домики, дальше — кафе Коллина, еще одно полуразрушенное здание. Машина со свистом пронеслась по широкой главной улице. Давид глядел по сторонам с тревожным интересом. Так вот ты какой, Лосиный Ручей! Доктор Хогг в письмо с описанием работы вложил снимок с воздуха и выцветшую открытку. Она выглядела довольно экзотично — настоящий субарктический аванпост, укрытый слоем льда. Туристический рекламный проспект описывал это место таким образом: «Посреди прекрасного ландшафта с высокими горами, реками и сверкающими озерами бескрайний северный лес, редеющий по мере приближения к арктической тундре». В реальности Лосиный Ручей оказался кучкой уродливых пыльных развалюх, окруженных тысячами квадратных миль пустынных лесов. Давиду пришлось напомнить себе, что сейчас конец лета. А тот жутковато-загадочный ландшафт имел непосредственное отношение к середине зимы, когда температура опускается до пятидесяти градусов ниже нуля. Очень скоро он ощутит это на себе.

Завизжали тормоза. Марта резко остановила машину перед странноватым помпезным строением с фальшивым фасадом, как в вестернах. Затейливые рамы и элегантные балкончики были сделаны из дешевого пластикового молдинга, который уже местами выцвел и потрескался. На вывеске, покачивавшейся на позолоченных цепях, значилось, что это — отель «Клондайк».

— Ну, вот мы и приехали, — объявила Марта с какой-то собственнической гордостью. — Здесь на много миль вокруг ничего лучшего не найти.

Она повернулась и поглядела ему в глаза:

— Теперь слушайте, док. Когда вам понадобится такси, звоните в любое время дня и ночи, ладно?

— Спасибо, Марта, но я предпочитаю ходить пешком. Это же крошечный городишко, — ответил он, кивком указывая на дорогу. — Ну для чего мне может понадобиться такси?

— А вот подождите, — насмешливо бросила Марта. — Скоро станете таким, как все. Тут никто не ходит пешком. Либо слишком жарко и пыльно, либо слишком холодно и скользко, либо вы будете слишком пьяным. Последнее — вероятнее всего. — Ее голос смягчился, когда она получила двадцать долларов без сдачи. — Берегите себя, молодой человек. Я серьезно! Этот городишко шутить не любит.

Несколько человек околачивалось возле пластиковых портиков гостиницы, в основном это были местные индейцы. При ярком солнечном свете они выглядели иссушенными и сморщенными — невысокие жалкие бедняки. Некоторые из них казались пьяными, хотя было всего три часа дня.

Когда Давид поднял чемоданы и двинулся к двери, один из них быстро шагнул к нему и попытался выхватить один из чемоданов. Давид сопротивлялся, потрясенный внезапным нападением. Во время короткой схватки они оба вцепились в ручку чемодана, пытаясь вырвать ее из рук противника. Остальные, облокотившись о стену, следили за происходящим и тихо посмеивались. Никто не двинулся, чтобы вмешаться.

— Я не пытаюсь вас ограбить, мистер! — воскликнул нападавший, внезапно отпустив ручку чемодана. Давид потерял опору, отшатнулся назад и упал, споткнувшись о второй чемодан, который он бросил на землю.

— Я только хотел вам помочь, — продолжал мужчина, глядя сверху вниз, как Давид барахтается в пыли. — Вам здесь оказывают настоящее северное гостеприимство. — Он пожал плечами, и наглая ухмылка появилась на его темном лице. — А там как хотите.

Давид вскочил и отряхнул одежду.

— Могли бы хоть что-то сказать. — Он был уверен, что мужчина намеренно подстроил так, чтобы он упал.

— Ладно, — сказал мужчина, — мелочи не найдется?

Давид холодно смотрел на него какое-то время. Эта стычка лишила его присутствия духа. Интересно, приняли ли эти люди его за какого-то заезжего бизнесмена и решили подшутить или такая скрытая враждебность здесь привычная неприятность?

— Вы это серьезно? — сердито ответил Давид, считая, что последнее слово должно остаться за ним.

Мужчины рассмеялись. Давиду показалось, что по каким-то необъяснимым причинам они были на его стороне, и атмосфера сразу утратила агрессивность. Оглянувшись, он увидел, что Марта Кусугак стоит у машины, скрестив руки. Она едва заметно кивнула, сдержанно подбадривая его. Собрав все свое самообладание, он понес чемоданы в холл гостиницы.

* * *

Кормили в ресторане гостиницы на удивление вкусно. Давид подкрепился пирогом с лосиным мясом — их фирменным блюдом — и рисом с брусничным соусом. Домашнее вино было чересчур сладким, но он все же выпил — нужно было снять стресс. В зале кроме него была лишь пожилая пара в углу. Они распивали бутылку какого-то янтарного напитка и молча курили, каждый свои сигареты.

В пивном зале, напротив, было шумно. В арке, через которую в зал ресторана доносился шум и запах сигаретного дыма, Давиду была хорошо видна стойка бара. Мужчины в грубой одежде толкались вокруг маленьких столиков, а официантки в мини-юбках носились туда-сюда, одной рукой удерживая огромные подносы, уставленные полными бокалами пива, а другой рукой, вытянутой вперед, отодвигали в стороны головы посетителей.

В арке появилась какая-то пара, они увидели Давида и направились к нему.

— Давид Вудрафф? — спросил мужчина.

— Да, это я.

В тусклом свете подошедший выглядел привлекательным и подтянутым, ну, может, чуть худощавым. Светлые волнистые волосы лежали на плечах. На нем были удобные свободные джинсы, а ремень из обработанной кожи украшала затейливая серебряная пряжка. На его спутнице, рыжей эффектной женщине, была короткая узкая кожаная юбка. Белая облегающая блуза подчеркивала грудь. Но, несмотря на весьма провоцирующий наряд, выглядела она строго. Оба были одного с Давидом возраста — слегка за тридцать или около того.

Давид, слегка озадаченный, жестом пригласил их присесть. Длинные волосы и нестрогое одеяние подошедшего мужчины не позволяли угадать его профессию.

— Иен Брэннаган, — представился он наконец.

— Ах да, конечно! — воскликнул Давид, пытаясь скрыть удивление. Во внешнем виде его будущего коллеги было что-то отчетливо немедицинское. — Не ожидал увидеть… Не думал, что познакомлюсь с кем-нибудь до завтрашнего утра.

— Завтра придется знакомиться со многими. — Иен Брэннаган легонько похлопал его по плечу и сел, выдвигая стул рядом с собой для спутницы. Лицо ее оставалось непроницаемым. Иен Брэннаган выглядел открытым и дружелюбным, несмотря на острые черты лица, квадратный подбородок и длинный нос. Губы у него были тонкие и бледные, но открытая широкая улыбка обнажала отличные крепкие зубы. При ближайшем рассмотрении лицо казалось озабоченным и усталым.

Давид повернулся к женщине, ожидая, что его представят.

— Я Шейла Хейли, — сказала она, протянула руку, крепко пожала его ладонь, но ничего больше не добавила.

— Ты нам послан Богом, друг мой, — сказал Иен Брэннаган. — Мы пребываем в отчаянии с тех пор, как твой предшественник, мсье Одент, покинул нас две недели назад. В больнице чертов бардак!

— Правда? — Давид откинулся на спинку стула, стараясь выглядеть вальяжным. «Чертов бардак! И я — то, что им нужно?»

Иен Брэннаган зажег сигарету и посмотрел на остатки пирога на тарелке.

— Не возражаешь, если я закурю? — он откинулся назад и рассматривал Давида отстраненно, но дружелюбно. Женщина тоже смотрела на него, но менее приветливо. Она слегка отодвинула от них свой стул и привычно скрестила ноги.

— Как давно ты здесь, Иен? — спросил Давид.

— Больше года, — Иен слегка нахмурился. — Две зимы, если точнее. Боже, как летит время!

— Но тебе здесь нравится?

— Так себе, — уклончиво ответил Брэннаган и глубоко затянулся. На кончике сигареты вырос длинный столбик пепла. Иен заметил, что Давид смотрит на сигарету. Пепельницы не было, и он струсил пепел в тарелку, на остатки пирога с сочным мясом. Давид непроизвольно вздрогнул. «Урок номер один, — подумал он вдруг, — никаких любезностей или приличных манер».

Симпатичная темноволосая официантка появилась из бара и подошла к их столику. С заметной фамильярностью она обратилась к Иену:

— Принести тебе и твоему другу выпить?

— Да, пожалуйста. — Иен несколько мгновений смотрел ей в глаза. — Принеси пару бутылок «Экстра Олд Сток». И чай со льдом для дамы.

— Я знаю, что пьет «дама», — нахально заявила девушка, потом, поколебавшись, обратилась к Давиду: — Ты новый врач? — Она уперлась рукой в бок и окинула его цепким оценивающим взглядом.

— Это Бренда, — вмешался Брэннаган, положив руку на ее талию, — будь с ней осторожен. Она никому не позволяет лишнего, правда, солнышко?

Шейла Хейли пренебрежительно хмыкнула, когда мужчины смотрели вслед уходящей официантке. Узкая красная мини-юбка обнажала прелестные ножки в нарядных двухцветных ковбойских сапожках. Прямые черные волосы развевались при каждом резком движении. Брэннаган пробормотал что-то одобрительное, потом повернулся к Давиду:

— Ах да, надеюсь, ты пьешь пиво? Извини, что не спросил.

Давид рассмеялся, понимая, что ему не нужно производить благоприятное впечатление. Во всяком случае, на Брэннагана. Кажется, он довольно любопытный тип для врача.

— У тебя кто-то есть? — вдруг спросила Шейла Хейли.

— Прости?

— Ты женат?

— А, нет.

Стуча каблуками по деревянному полу, Бренда вернулась к их столику и одной рукой аккуратно открыла крышки бутылок. Кокетливо развернулась на пятке и пошла назад в бар, гордо виляя ягодицами под тонкой красной тканью юбки.

— Дай человеку время обвыкнуться, — бросил Брэннаган и по-дружески толкнул Шейлу локтем в бок.

— О Господи, да мне совсем неинтересно, — ответила она, впервые улыбнувшись. — Просто пытаюсь вычислить, надолго ли он к нам приехал.

Давид почувствовал, как шея запылала от унижения, но он не хотел показаться человеком, лишенным чувства юмора.

— А почему тебя это интересует? — спросил он легкомысленным тоном.

Хотя женщина и выглядела сногсшибательно — нежный овал лица, большие выразительные глаза и копна рыжих кудрявых волос, в ней все же было что-то неприятное.

— Расслабься, — бросила она, глядя ему прямо в глаза с легкой снисходительной улыбкой. — Ты для многих здесь будешь весьма желанным. Если, конечно, на что-то годен.

Шейла и Иен рассмеялись, а Давид покрылся пятнами от смущения.

— Да брось, — сказал Иен, хлопнув его по руке. — Она имеет в виду как хирург, а не как мужчина.

Пытаясь скрыть раздражение, Давид обратился к Шейле:

— Так ты тоже имеешь отношение к больнице или… подруга Иена?

Шейла и Иен обменялись быстрыми взглядами. Давид не заметил в этом движении ни тепла, ни привязанности, ни страсти, но было что-то другое. Их что-то связывало.

— Я старшая медсестра, — произнесла Шейла таким тоном, который ясно давал понять, что она — его начальник. Иен почтительно смотрел на нее; казалось, он открыто принимает ее главенство.

Курильщики в углу вышли из оцепенения и затеяли ссору. Они несколько минут слушали их пьяные пререкания. Ссора, кажется, возникла по поводу прав каждого из спорящих на какой-то грузовик. Шейла подняла бокал и выпила последний глоток чая со льдом. Давид обратил внимание на ее шею, нежную и фарфорово-белую, слегка тронутую бледными веснушками, едва заметными в приглушенном свете.

Она встала:

— Мы начинаем работу ровно в 7.45. Не опаздывай. — Будто пытаясь подчеркнуть или, наоборот, смягчить приказ, она, проходя мимо, положила тонкую руку на его плечо. Ее прикосновение остудило кожу под рубашкой, и он слегка вздрогнул. — Пожалуйста, — добавила она после паузы и, не сказав Иену ни слова, вышла.

Иен покорно улыбнулся и пожал плечами:

— Это похоже на нее.

Через арку стремительно прошли несколько крупных женщин, одетых в джинсы, клетчатые рубашки и остроконечные кепки, этакие женские версии типичных лесорубов. Они шумно расселись за соседним столиком. Иен засмеялся, откинув голову, когда увидел встревоженное выражение на лице Давида.

— Отличные девчонки, — прошептал он убеждающим тоном. — Здесь не приходится быть слишком разборчивым.

— Так расскажи мне, какая тут у вас светская жизнь? — пробормотал Давид.

— В смысле женщин или вообще?

— Вообще.

— Если тебя кто-то заинтересует, сразу спрашивай о ней меня, — подмигнул Брэннаган. — Я скажу, стоит ею интересоваться или нет.

Давид почувствовал, как его снова охватывает раздражение. Хорошо, допустим, он молод, но не тупой же! В то же время он понимал, что должен принять это к сведению. Ему может понадобиться союзник. Брэннаган был не местный, как и он сам, но определенно у него уже был некоторый опыт.

— Расскажи мне о Лосином Ручье.

— Да ты и сам все узнаешь, это не займет много времени. Чуть больше четырех тысяч человек, около половины — индейцы дины и индейцы-метисы, несколько эскимосов и все бледнолицые неудачники и бездельники мира. Гремучая смесь. Те еще гуляки и распутники! Если ты не любишь людей, тут полно медведей — черных гризли…

— Сколько народу работает на газодобыче?

— Около пятисот, наверное.

— А остальные? Чем они занимаются?

— Тут довольно много лесозаготовок. Древесину начинают перевозить только зимой, когда открыта ледовая дорога. Самое свежее занятие — туристический бизнес. Люди хотят поохотиться, пройти пороги на каноэ. — Он на мгновение заколебался. — Здесь можно купить почти все. И нелегальные товары, и все, что захочешь. — Он замолчал и стал грызть ноготь. Потом добавил: — Браконьерство… Собачьи бои… Благотворительность, конечно.

— Что-то не похоже, чтобы городишко процветал.

— А мог бы, — Брэннаган внезапно оживился и подался вперед. — Где-то года три-четыре назад они планировали построить газопровод. Это серьезное дело. Тут достаточно нефти и газа, чтобы оставить весь Средний Запад без работы. Ну и что, где он?

— Я читал об этом. Это, должно быть, стало серьезным ударом!

— Шутишь? Пройдохи со всей страны стаями стали слетаться на север. Началась настоящая золотая лихорадка! Некоторые из них все еще здесь. Все надеялись срубить деньжат, ничего не делая. Почему, по-твоему, они построили это смехотворное здание? — Брэннаган жестом указал на зал вокруг них, пародию на стиль рококо, и презрительно усмехнулся. Потом поднял руку в сторону бара, показал два пальца и кивнул. Шум в баре стоял оглушительный. Над всей какофонией доминировали взрывы мужского хохота, изредка — крики и пронзительный женский визг. Вскоре другая официантка принесла еще две бутылки пива.

— Это Тилли, — подмигнул Брэннаган.

Было трудно определить возраст Тилли. Где-то между двадцатью и сорока годами. Она была очень низенькая, но широкая и при этом на удивление привлекательная. Блестящие голубые глаза, крошечный носик и пухлые губы живым островком выделялись в колышущейся безликой толпе. У нее была копна кудрявых пшеничных волос. Весь ее вид вызывал в памяти чувственный образ Ширли Темпль.

— Приветствую, доктор, — произнесла она приятным голосом. — Добро пожаловать в Лосиный Ручей. Надеюсь, вам тут понравится.

— Подходящая была бы грудь, чтобы приклонить усталую голову, — вздохнул Брэннаган, когда Тилли отошла, — но ее такие вещи не интересуют.

Фривольное поведение и отсутствие манер постепенно передавалось Давиду. Вероятно, он начинал пьянеть. Исчезало чувство никчемности. Ведь здесь его никто не знает, и он может делать все, что захочет.

Брэннаган улыбался так, будто прочитал его мысли.

— Ты что-то скрываешь? Там, дома, тебя никто не ждет?