СЫМА ЦЯНЬ

“ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗАПИСКИ (ШИ ЦЗИ)”

ПРЕДИСЛОВИЕ



СЫМА ЦЯНЬ И ЕГО “ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗАПИСКИ”

Свое современное название “Исторические записки” (Ши цзи) труд Сыма Цяня получил уже после смерти автора; сам Сыма Цянь называл свое сочинение “Книгой Придворного историографа” (Тайшигун шу). Название это символично. Оно явилось своеобразной данью уважения “отца китайской историографии” к древним, уходящим в глубь веков традициям, созданным и ревниво сохранявшимся придворными историками-летописцами. О той исключительно важной роли, которую сыграли эти предшественники Сыма Цяня в истории формирования исторических представлений древних китайцев, говорит уже тот факт, что в древнекитайском языке само понятие “история” является производным от знака ши, в своей первоначальной форме изображавшего руку, державшую табличку для письма; отсюда его первоначальное значение — “человек, ведающий записями”. Древнейшие образцы таких записей — иньские надписи на костях и черепашьих щитках — по своему назначению не являются летописью в узком смысле этого слова, но их составление входило в компетенцию историографа, что наложило на них определенный отпечаток. Это проявляется прежде всего в исключительном внимании, уделявшемся категориям места и времени — непременное условие летописных записей. Кроме этого, отнюдь не все иньские надписи связаны с ритуалом гадания (хотя они и вошли в науку под названием “гадательных надписей”). Среди них есть записи событий, происшедших при дворе (присылка дани, совершение жертвоприношений и т. д.), а также записи речей вана, обращенных к знати или к войску. Таким образом, уже в иньских надписях мы находим истоки двух типов [13] исторических записей, характерных для “летописного” периода древнекитайской историографии: записи речей и записи событий.

Один из древнейших исторических памятников Китая, Шан шу, представляет собой образец записей “речей правителя”. Сопоставление текста Шан шу с надписями на бронзовых сосудах чжоуской эпохи позволило не только установить аутентичность той его части, которая имеет отношение к эпохе Чжоу, но и показать, что составление Шан шу было непосредственно связано с деятельностью придворных анналистов.

Надписи на бронзе свидетельствуют, что историограф при дворе чжоуского вана не только выполнял функции скриба, но и оглашал приказы правителя во время торжественной церемонии инвеституры, сопровождал его в военных походах, занимался вопросами астрологии и предсказаниями судьбы. Оценка событий и лиц под кистью анналиста была мерилом добра и зла — это в первую очередь и определяло высокое общественное положение историографа и его непререкаемый авторитет.

В то же время в такой оценке роли историографии нельзя не видеть истоки принципа “поощрения и порицания”, связанного с другим памятником древнекитайской историографии — Чунь-цю. Ортодоксальная традиция приписывает авторство Чунь-цю Конфуцию, однако в основе летописи, несомненно, должна была лежать хроника, составленная в царстве Лу. О существовании подобных хроник в целом ряде других царств говорят многочисленные свидетельства. Мэн-цзы упоминает названия некоторых из них: Чэн в царстве Цзинь, Тао-у в царстве Чу, Чунь-цю в царстве Лу. Характеризуя Чунь-цю как образец древнекитайской летописи, Лян Ци-чао указывал на следующие ее особенности:

1. Исключительная лапидарность. Каждая запись содержит не более 40 иероглифов, а есть такие, которые состоят всего лишь из одного иероглифа.

2. Каждая запись посвящена одному событию, и между записями нет органической связи. Несколько записей, [14] относящихся к одному году, составляют самостоятельные части летописи.

3. В летописи отражены только события, происходившие при дворах правителей — чжухоу.

4. С исключительной подробностью рассказано о стихийных бедствиях, землетрясениях, солнечных и лунных затмениях [1].

Характерная черта этих ранних летописей состояла в том, что анналист видел свой долг в фиксировании событий, но не пытался анализировать и обобщать их. Не случайно ни в одном из исторических сочинений доханьской эпохи, по существу, не ставился вопрос об исторической закономерности, о причинной зависимости в развитии истории и т. д. Такая задача могла быть решена лишь после длительного периода первоначального накопления исторических знаний.

Впервые такая задача была поставлена в двух исторических сочинениях древности: “Истории” Полибия и “Исторических записках” Сыма Цяня [2]. Многие черты сближают эти труды (их авторы были почти современниками), и в первую очередь представление о цели и назначении истории. Полибий справедливо считал, что частные истории его предшественников оказались бессильными “обнять и узреть духовным взором прекраснейшее зрелище прошлых событий”, и сам называл свою историю “всеобщей” [3]. Сыма Цянь видел цель своего труда в “проникновении в суть изменений древности и нынешнего времени” [4].

И все же труды Полибия и Сыма Цяня во многом отличаются друг от друга.

“История” Полибия всеобща в том смысле, что она включает историю нескольких стран (хронологически же она ограничивается периодом в 50 с небольшим лет); “Исторические записки” Сыма Цяня всеобщи в том смысле, что, во-первых, [15] будучи написаны в конце II в. до н. э., они излагают историю Китая начиная с мифических времен и кончая периодом жизни автора, т. е. охватывают эпоху по меньшей мере в две тысячи лет; во-вторых, включают историю не только ханьцев, но и других народов, связанных с Китаем исторически и территориально.

“Исторические записки” состоят из 130 глав, содержащих более 500 тысяч иероглифов. Такого колоссального труда не знала не только историография, но и вообще наука того времени.

“Исторические записки” ознаменовали начало нового этапа в развитии китайской историографии. Об этом наглядно свидетельствует тот факт, что даже в эпоху Сыма Цяня такие сочинения, как Го юй, Цзо чжуань, Чжаньго цэ и, другие, рассматривались в первую очередь как классические произведения типа конфуциевой Чунь-цю, а не как исторические памятники. Не случайно, составляя на грани нашей эры каталог книг императорской библиотеки, Лю Сян и Лю Синь отнесли все эти сочинения к разделу Чунь-цю. Появление “Исторических записок” в значительной мере стимулировало интерес к изучению истории. Если до Сыма Цяня в Китае было написано всего 190 цзюаней исторических сочинений, то за одно столетие после появления Ши цзи их число достигло 235 цзюаней [5]; к VII в. общий объем произведений исторического характера исчислялся уже 16 585 цзюанями, т. е. за несколько столетий увеличился более чем в сорок раз [6]. Исторические сочинения, включаемые в каталоги книг, выделялись уже в особый раздел. Тем самым за историей было окончательно признано право на существование в качестве самостоятельной отрасли науки. [16]

ЖИЗНЬ ИСТОРИКА

ТРАДИЦИИ РОДА

Из “Автобиографии” Сыма Цяня известно, что в период правления чжоуского Сюань-вана (827–782 гг. до н. э.) один из далеких предков Сыма Цяня занимал должность историографа при дворе Чжоу. После его смерти эта должность передавалась по наследству на протяжении нескольких поколений, и весьма вероятно, что среди историков по фамилии Сыма, упоминаемых в надписях на бронзовых сосудах VIII–VII вв. до н. э., были и предки Сыма Цяня. В VII в. до н. э. предки Сыма Цяня покинули пределы Чжоу и переселились в царство Цзинь; пять столетий спустя прерванная традиция была возрождена Сыма Танем, отцом Сыма Цяня. Тань был широко образованным человеком. Он изучал астрологию и философию у известных ученых того времени, а его сочинение “Сущность шести философских школ” свидетельствует о том, что он не только превосходно знал классическую философию, но смог подняться до критического изложения основных ее направлений [7]. В 140 г. до н. э. Сыма Тань был назначен на должность главного придворного историографа при дворе только что взошедшего на престол императора У-ди.

Одна из наиболее колоритных фигур в галерее правителей ханьской династии, император У-ди пришел к власти спустя 80 лет после первого объединения Китая и создания Цинь Ши-хуаном единой централизованной империи. Просуществовав всего лишь 15 лет, империя Цинь пала под ударами народного восстания. Длительная междоусобная война претендентов на власть пагубно сказалась на состоянии экономики страны. Первый император новой, ханьской, династии был вынужден пойти на ослабление налогового гнета и принять ряд других мер, направленных на восстановление хозяйства. Он сделал серьезные уступки и старой аристократии из бывших княжеств, уничтоженных Цинь Ши-хуаном. В результате восстановления системы наследственных владений усилились [17] центробежные устремления знати, что привело в конечном счете к ее открытому выступлению против центральной власти. Мятеж был подавлен, но проблема централизации не была еще решена окончательно. Только к середине II в. до н. э. общий подъем хозяйства и укрепление экономических связей между отдельными районами страны постепенно создали базу для целой серии мероприятий, ознаменовавших начало правления императора У-ди. Ликвидация наследственных владений, укрепление центрального государственного, аппарата, успешная внешняя политика и значительное расширение территории государства — все это, вместе взятое, характеризовало “золотой век” У-ди. Ханьский Китай наряду с Римом и Парфией входит в число крупнейших держав мира. Введение должности придворного историографа было одним из многочисленных свидетельств специализации высших чиновников в государстве и детализации их функций. Сама по себе должность историографа располагалась невысоко на служебной лестнице: его содержание составляло лишь 600 даней зерна, в то время как чэнсян (первый советник) получал 2 тысячи даней; согласно придворному церемониалу чэнсян носил серебряную печать на синем шнурке, а главный историограф имел право лишь на бронзовую печать с черным шнурком и т. д. Но именно к историографу попадали теперь прежде всего документы, поступавшие с периферии в столицу. Помимо систематизации и хранения документов главный историограф выполнял целый ряд функций, связанных с астрологией и составлением календаря. В его обязанности входил также выбор дней для совершения религиозных церемоний и жертвоприношений.

ДАТА РОЖДЕНИЯ СЫМА ЦЯНЯ

“Придворный историограф, — пишет Сыма Цянь о своем отце, — служил в период цзянь-юань — юань-фэн (т. е. с140 по 110 г. до н. э.)… [у него] родился сын, которого назвали Цянь. Цянь родился в Лунмэне” [8]. Таким образом, точной [18] даты своего рождения Сыма Цянь не указывает. Современные ученые проделали большую работу, чтобы решить этот вопрос, однако полного единства во мнениях на этот счет до сих пор не достигнуто.

Косвенные данные, на основании которых могут быть установлены даты жизни Сыма Цяня, сами по себе противоречивы. Комментатор Сыма Чжэн, поясняя сообщение Сыма Цяня в автобиографии о занятии им после смерти отца должности придворного историографа, цитирует следующее место из сочинения Бо-у чжи: “Придворный историограф, [который приписан к] уезду Маолин, селению Сяньули, дафу Сыма [Цянь], 28 лет от роду, на должность с жалованием 600 даней на третьем году в шестом месяце в день и-мао” [9], Согласно этому свидетельству в 107 г. до н. э. Сыма Цяню было 28 лет, т. е. он родился в 135 г. до н. э. Однако другой ранний комментатор “Исторических записок”, Чжан Шоу-цзе, после фразы: “…через пять лет после того, как Цянь стал Придворным историографом, в первый год тай-чу”,- отмечает: “Цяню 42 года” [10]. Таким образом, по версии Чжан Шоу-цзе, в 103 г. до н. э. Сыма Цяню было 42 года, т. е. он родился в 145 г. до н. э. Дискуссия ведется в основном между сторонниками этих двух версий, хотя китайскими и японскими учеными выдвигались и иные датировки рождения Сыма Цяня (129 г., 150 г., 163 г. до н. э. и др.).

Доказательства, выдвигаемые в защиту даты 135 г. до н. э., представляются нам более убедительными. Действительно, цитированные Сыма Чжэном данные Бо-у чжи полностью совпадают с канцелярской формой аттестации государственных чиновников ханьского времени, которая достаточно хорошо изучена после обнаружения в Цзюйяне подлинных ханьских документов на деревянных табличках. Правда, Ван Го-вэй, являвшийся сторонником версии 145 г., также признавал достоверность цитаты из Бо-у чжи, но считал, что при переписке в ней допущена ошибка: вместо “28 лет лет от роду” [19] должна стоять цифра 38 [11]. Другие ученые, однако, показали, что с таким же успехом результатом ошибки переписчика могла быть и цифра 42 в комментарии Чжан Шоу-цзе. Поэтому решающее значение имеет сопоставление некоторых других свидетельств первоисточников. В письме к Жэнь Шао-цину, написанном, как полагают, в 93 или 91 г. до н. э., Сыма Цянь упоминает, что он служил при дворе “более двадцати лет” [12]. Если бы он родился в 145 г., то в момент написания письма ему было бы уже 52–54 года, между тем известно, что службу при дворе Сыма Цянь начал в 20 с чем-то лет. Если же он родился в 135 г., то письмо к Жэнь Шао-цину написано им в возрасте 42–44 лет, т. е. действительно спустя 20 лет после начала службы при дворе.

По мнению Чэн Цзинь-цзао, дата 135 г. противоречит собственным словам историка: “Цянь родился в Лунмэне. Пахал и пас скот на южных склонах гор” [13], так как в 140 г. отец его, Сыма Тань, переселился в столицу [14]. Но если вслед за Чэном предположить, что Сыма Цянь родился в 145 г. и вместе с отцом уехал из Лунмэна, то окажется, что он “пахал и пас скот” в возрасте 4–5 лет! Более логичным будет предположить, что хотя придворный историограф и занимал должность в столице, но сын его родился и провел детство на родине [15]. Там же Сыма Цянь, видимо, начал учиться, быстро овладев древней классикой [16].

К сожалению, скупые строки автобиографии не дают нам никаких сведений о том, когда Сыма Цянь переселился в Чанъань. Мы видим его уже 25-летним юношей, отправляющимся в путешествие по стране — первое свое путешествие. Маршрут этого путешествия Сыма Цяня, то, чем он интересовался в пути, дает возможность сделать определенные выводы о цели его поездки. [20]

ПЕРВОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ

Путь Сыма Цяня в его первой поездке по Китаю представляется в следующей последовательности. Начав свое путешествие в Чанъани, он доехал до Лояна, затем повернул на юг, в современную провинцию Хунань, где в верховьях реки Сянцзян находится гора Цзюишань. Там, по преданию, умер легендарный император Шунь. Оттуда Сыма Цянь спустился вниз по течению реки Сянцзян и прибыл в Чанша. Здесь в водах реки Мило некогда погиб великий поэт Цюй Юань. “Читая ”Скорбь отлученного”, ”Вопросы к небу”, ”Призывание души”, я скорбел вместе с ним. Приехав в Чанша и побывав у реки Мило, где покончил с собой Цюй Юань, я не мог сдержать слез: мне казалось, что я увидел самого поэта”,- писал Сыма Цянь [17].

Из Чанша Сыма Цянь направился на восток и побывал на горе Гуйцзи (современная провинция Чжэцзян, уезд Шаосин), с которой связано множество исторических легенд. Именно здесь легендарный Юй собрал будто бы совет своих военачальников; в горе сохранилась пещера, названная его именем.

Из Чжэцзяна Сыма Цянь едет на север, в бывшие княжества Ци и Лу — места, связанные с жизнью Конфуция. В Лу Сыма Цянь “осматривал родовой храм Конфуция, повозку, в которой он ездил, одежду, которую он носил, обрядовые атрибуты, которые он употреблял при жертвоприношениях” [18]. Обратный путь в Чанъань лежал через Пэнчэн (современный Сюйчжоу), где были еще живы предания о деятельности основоположника ханьской династии Лю Бана и его сподвижников. “Я был в Фэн и Пэй, расспрашивал стариков о прошлом, видел могилы Сяо Хэ, Цао Шэня, Фань Куая, Тэн-гуна… Поистине странные вещи услышал я!” — пишет историк [19]. Сыма Цянь узнал, например, что Фань Куай, видный сановник начала ханьской династии, был в молодости [21] живодером; знаменитые генералы Сяо Хэ и Цао Шэнь начали свою карьеру тюремщиками; Чжоу Бо некогда зарабатывал на жизнь, ударяя в барабан на похоронах! Все это впоследствии было использовано Сыма Цянем при написании биографий приближенных Лю Бана. Своей яркостью и обилием фактического материала эти главы “Исторических записок” в значительной мере обязаны сведениям, полученным Сыма Цянем во время этого путешествия. Сыма Цянь проехал не менее 3–4 тыс. км, его поездка могла продолжаться, как полагают, 3–4 года.

Вскоре после возвращения Сыма Цяня в столицу перед, ним открываются широкие возможности новых путешествий: он поступает на государственную службу в чине ланчжуна, что вводило его в число приближенных императора [20]. Должность при дворе не накладывала на ланчжуна каких-либо постоянных обязанностей. Он должен был сопровождать императора как в столице, так и во всех его поездках, а также, в случае необходимости, ездить по поручению императора в дальние области страны, выполняя функции его доверенного лица. Так, в первом году под девизом юань-фэн (110 г. до н. э.) Сыма Цянь был послан во вновь присоединенные районы Ба и Шу (современная провинция Сычуань), населенные некитайскими народностями. Побывав в этих краях, Сыма Цянь смог лично ознакомиться с жизнью племен юго-западных и; впечатления этой поездки дали ему материал для гл. 116 “Исторических записок”.

СМЕРТЬ СЫМА ТАНЯ

120-110-е годы до н. э. были отмечены крупными успехами внешней политики У-ди. В 115 г. У-ди посылает Чжан Цяня к правителю юэчжи для заключения союза против сюнну, намереваясь окончательно покончить с ними. В 110 г. до н. э. 18-тысячная ханьская армия вышла за Великую китайскую стену и в районе Гуйсуя нанесла сюнну тяжелый удар. Затем она повернула обратно и направилась в Шаньдун, где на [22] священной горе Тайшань император решил совершить жертвоприношения небу и земле. Подготовку к церемонии возглавлял Сыма Тань. Однако когда армия, прибыла в Лоян, Придворный историограф внезапно заболел и не мог сопровождать У-ди дальше. В это время Сыма Цянь возвращался из поездки в Сычуань и собирался доложить о ее результатах императору. Прибыв в Лоян, Сыма Цянь нашел отца уже при смерти.

В своей автобиографии он рисует трагическую сцену прощания с умирающим отцом. “…Придворный историограф взял Цяня за руку и со слезами на глазах сказал: ”Мои предки были историографами царства Чжоу. Старшие поколения моего рода прославились при Шуне и Ся… Но затем род наш захирел. Я- последний его представитель! Если ты займешь мою должность — ты продолжишь дело моих предков. Ныне император, возродив традиции тысячелетий, приносит жертвы на горе Тайшань, а я не мог последовать за ним… Это — судьба! Это — судьба! Когда я умру, ты непременно будешь Придворным историографом… Не забывай того, что я хотел написать…” Цянь плакал, уронив голову на грудь” [21].

Сыма Тань завещал сыну продолжить дело, начатое им, — завершить труд по истории Китая. Сыма Цянь обещал отцу выполнить его волю.

По истечении трехлетнего траура он наследовал дело отца, заняв должность Главного историографа императорского двора. Должность обеспечивала Сыма Цяню исключительно благоприятные условия для работы: ему был разрешен доступ в императорские библиотеки, к сокровищам древней литературы. Он получил в свое распоряжение ценнейшие исторические материалы из секретных хранилищ.

Занимая должность историографа, Сыма Цянь, как и его отец, должен был ведать вопросами, связанными с хранением и систематизацией архивных материалов. Таким образом, он располагал источниками, совершенно недоступными для других. Большая часть времени историографа уходила на [23] “приведение в порядок исторических записей и книг императорских библиотек и хранилищ”. Однако помимо этого по характеру своей должности он должен был систематически заниматься астрономией и календарем. Несомненно, что гл. 27 “Исторических записок” могла быть написана Сыма Цянем лишь на основе личного опыта и широких, в рамках развития науки того времени, теоретических познаний в астрономии. В этой главе дается описание звездного неба, которое специалисты считают крупной вехой в истории древнекитайской астрономии. Сыма Цянь включил в нее 98 созвездий с общим числом звезд — 360 [22]. Систематические занятия астрономией были связаны с другим грандиозным трудом, участие в котором принимал Сыма Цянь и который был закончен через несколько лет после его вступления в должность. Речь идет о создании “Календаря Великого Начинания” (по названию периода правления, когда он был введен, — 104–101 гг. до н. э.), послужившего основой современного китайского лунного календаря. В этой работе принимало участие несколько десятков ученых, среди которых был известный астроном Тан Ду — учитель Сыма Таня. Роль придворного историографа в этой работе была весьма значительна.

Как и раньше, Сыма Цянь использует каждую возможность для поисков новых материалов. Продолжением первых путешествий Сыма Цяня по стране была поездка в составе императорской свиты на гору Тайшань и к морю (в год смерти Сыма Таня). Так Сыма Цянь во второй раз побывал в Шаньдуне. На обратном пути он проезжал мимо Великой китайской стены. Величайшее сооружение, поглотившее огромную массу человеческого труда и десятки тысяч жизней, произвело на историка неизгладимое впечатление. “Я… возвращался в столицу по прямому тракту и видел пограничные башни Великой стены, построенной циньским генералом Мэн Тянем. Срывали горы, засыпали ложбины — прокладывали прямой тракт. Как дешево ценили труд простого [24] народа!” — восклицает Сыма Цянь [23]. И после этого Сыма Цянь неоднократно покидал столицу. Он принимал участие в ирригационных работах на Хуанхэ; побывал на территории современных провинций Ганьсу, Шаньси, Хубэй. Позднее Сыма Цянь писал: “На западе я доезжал до Кунтуна, на севере переходил через Чжолу, на востоке доходил до моря, на юге плавал по Янцзы и Хуайхэ” [24].

В 104 г. до н. э. Сыма Цянь завершает работу по систематизации материала и приступает к написанию “Исторических записок”.

“ДЕЛО ЛИ ЛИНА”

Тем временем разыгрывались события, изменившие всю последующую жизнь историка. “Дело Ли Лина”, та роль, которую сыграл в нем Сыма Цянь, и его дальнейшая участь не были, конечно, лишь трагическим стечением обстоятельств. Письмо Сыма Цяня к Жэнь Шао-цину [25] позволяет восстановить картину борьбы при дворе У-ди, достигшей своего апогея в 99 г. “О, что еще сказать? О, что еще сказать? Да кроме этого всего, о самом деле рассказать с начала все и до конца, ах, нелегко все выяснить как есть!” — пишет Сыма Цянь. “…Я смолоду уже все проморгал свои неудержимые таланты. Когда же вырос я, то также я не знал похвальных отзывов моих односельчан. Владыка-царь, по счастью для меня и ради моего покойного отца, дал мне возможность исполнять мои нехитрые дела, входить всегда и выходить в дворцовых кулуарах. Вот я и рассудил тогда, что тому, кто держит таз на голове, зачем смотреть на небо вверх? И вслед за этим прекратил свои знакомства и прием гостей, дела по дому запустил. Стал днем и ночью думать лишь о том, чтоб исчерпать усилия своих совсем никчемных дарований, сосредоточив мысль свою на том единственно одном лишь побужденьи, чтобы снискать себе фавор у государя нашего [25] царя” [26]. Но сама жизнь порождала противоречия, разрешить которые Сыма Цянь был не в силах. Постепенно он убеждался, что и “Сын неба” обладает недостатками смертных; он видел ничтожность сильных мира сего, пробравшихся к кормилу власти “подобно мухам на хвосте лошади”.

“Отец мой заслуг не имел, отмечаемых грамотой царской… История звездных фигур и звездных расчетов для календаря так близка ведь к разным гаданьям, заклятьям и прочему! Понятно, что с людьми такими лишь забавляется владыка-государь, содержит их он как актеров и веселых дев; они в презреньи даже у самых пошлых” [27]. “Самые пошлые” — это окружение императора, его приближение, в среду которых попал историк. Но придворная атмосфера всегда оставалась чуждой ему. Недаром так часто говорит Сыма Цянь о “посредственностях, которым недоступно понимание высоких человеческих чувств”. Этот антагонизм и явился в конечном счете первопричиной трагедии.

В 99 г. один из китайских генералов, Ли Лин, был послан с небольшим отрядом против сюнну. Имея в своем распоряжении всего лишь 5 тысяч пеших воинов, Ли Лин все же сумел достичь ставки вождя сюнну — шаньюя. Ему удалось потеснить сюнну, но обещанное подкрепление не подходило, а тем временем вызванная шаньюем конница начала окружение отряда. Стрелы и провиант были на исходе; воины устали от непрерывных 10-дневных боев; число убитых и раненых непрерывно росло. Подкрепление так и не подошло. Несмотря на героическое сопротивление, отряд был частично уничтожен, частично пленен. В плен к сюнну попал и генерал Ли Лин.

Сначала Ли Лин посылал в столицу победные реляции, и высокие сановники ханьского двора наперебой поднимали чаши, поздравляя императора с успехом. Но вот через несколько дней пришло известие о поражении Ли Лина. [26] Император, услыхав об этом, потерял аппетит и не выходил из своих покоев. Перепуганные сановники не знали, что предпринять. Сыма Цянь хорошо знал Ли Лина и не мог поэтому остаться в стороне от развертывающихся событий. “Начну с того, что я с Ли Лином в одном и том же учрежденье пребывал. Мы никогда с ним не могли жить так, как полагается друзьям; у нас с ним были разные пути: что брал один, то отвергал другой. Мы никогда с ним вместе не держали у губ своих за чаркой чарку и никогда мы не сближались в той неизбывной радости друзей, что создается искренне и прямо. Но тем не менее его я наблюдал, и видел я, что этот человек — муж удивительный на редкость из тех, кто соблюдать себя умеют хорошо. Он родителям служил благоговейно; он был честен с теми, с кем служил; прикасался к деньгам, он был умерен; брал, давал всегда по совести своей. При разнице лет, положений он был донельзя уступчив. Он с низшими сдержанным был и вежливым очень. Он только о том и мечтал, чтобы ринуться в бой беззаветно и жизнь всю отдать за дело большое отчизны… И что же? Чины при дворе, за целость особы своей стоящие крепко и жизнь обеспечить жене и детям норовя, сейчас же его недостатки, как на дрожжах, раздули…” [28].

Действительно, приближенные императора, напуганные тем, что гнев Сына неба может обратиться против них, поспешили очернить Ли Лина, обвиняя его в предательстве. Лишь Сыма Цянь нашел в себе силы, чтобы поступить так, как диктовала ему его совесть.

“И вот так однажды случилось, что был во дворец я вызван к допросу, и я в этом смысле построил всю речь о заслугах Ли Лина. Хотел я всем этим расширить как мог кругозор царя-государя, конец положить речам тех белками сверкающих злобно людей. Но выяснить все до конца мне так и не удалось” [29]. Сыма Цянь был обвинен в намерении ввести императора в заблуждение и приговорен к позорному наказанию — кастрации. [27]

С содроганием вспоминает историк время, проведенное в тюрьме.

“И вот я, представьте, сижу со связанными руками, ногами, с колодкой, веревкой на шее и с голою кожей, ничем не прикрытый, палками бьют меня, прутьями хлещут; я заперт средь стен, что повсюду вокруг” [30]. В тюрьме завершился перелом, назревавший в сознании историка. Завещанные отцом “Исторические записки” отныне представлялись ему единственной возможностью высказать все, что накопилось у него на душе. Не случайно Сыма Цянь заметил, что все выдающиеся творения прошлого были написаны мудрецами “в пылу гнева”. Он сравнивал себя с Цюй Юанем, написавшим в изгнании “Скорбь Отлученного”, с Цзо Цю-мином, создавшим Го юй после того, как он был ослеплен, с Сунь-цзы, изложившим основы военного искусства после того, как он был искалечен. “Все эти люди в душе имели скопленье чувств и грустных дум о том, что им не удавалось свой путь продвинуть пред людьми. Поэтому они нам говорят о днях былых и думают о тех, что будут впредь еще” [31].

О последних годах жизни Сыма Цяня почти ничего не известно. Бань Гу сообщает, что после освобождения из тюрьмы [32] Сыма Цянь был назначен на должность хранителя императорской печати [33]; но эта “почетная должность” была для Сыма Цяня лишь постоянным напоминанием о перенесенном им унижении (по обычаю хранителем печати императора мог быть только евнух). “Когда сижу я у себя, я в забытьи каком-то отдаленном, как будто что-то потерял. Когда ж за двери выхожу, то сам, куда иду, не знаю. Когда я вспоминаю о позоре, пот на спине сейчас же выступает, одежда вся моя сыреет… Поэтому я временно иду вслед за толпой, с которой вместе я всплываю иль ныряю, и вместе с миром всем [28] то вверх иду, то вниз, чтобы заблужденья мира разделять” [34], - пишет Сыма Цянь.

Некоторые ученые считают, что Сыма Цянь умер вскоре после того, как им было написано это письмо. Точную дату смерти историка установить не удалось.

ПОДЛИННОСТЬ СОВРЕМЕННОГО ТЕКСТА ШИ ЦЗИ

Удалось ли Сыма Цяню завершить работу над “Историческими записками”? Многие средневековые ученые, отвечавшие на этот вопрос отрицательно, основывались на свидетельстве Бань Гу о том, что в его время (I в. до н. э.) в “Исторических записках” недоставало десяти глав. Комментатор Чжан Янь высказал предположение, что эти десять глав были утеряны после смерти Сыма Цяня, но убедительных доказательств этого не привел. Многие современные ученые решительно выступают в защиту того мнения, что “Исторические записки” были завершены Сыма Цянем. Чжэн Хао-шэн, например, ссылается на заключительные строки “Автобиографии” Сыма Цяня: “Я изложил историю, начиная от Хуан-ди и кончая периодом тай-чу, в ста тридцати главах”. “Автобиография” представляет собой, таким образом, послесловие к “Историческим запискам”, а древние авторы писали послесловие, как правило, уже после того, как весь труд в целом был закончен [35]. Указывают также на то, что количество иероглифов в сочинении Сыма Цяня было им самим подсчитано и зафиксировано в “Автобиографии” [36].

Согласно комментарию Чжан Яня, к числу утерянных глав относятся следующие: 1. “Основные записи [о деяниях] Цзин-ди” (гл. 11); 2. “Основные записи [о деяниях] У-ди” (гл. 12); 3. Хронологическая таблица военачальников, министров и заслуженных чиновников с начала правления ханьской династии” (гл. 22); 4. “Трактат о ритуалах” (гл. 23); 5. “Трактат о музыке” (гл. 24); 6. “Трактат о военном искусстве” (гл. 25); 7. “История наследственных домов трех [29] ванов” (гл. 60); 8. “Жизнеописание Фу Куаня” (гл. 98); 9. “Жизнеописания гадателей” (гл. 127); 10. “Жизнеописания предсказателей судьбы” (гл. 128).

Однако вопрос об истинности таких утверждений остается открытым, и многие исследователи не берут на себя смелость делать на их основании какие-либо выводы [37]. Так или иначе, но уже в то время, когда Чжан Янь писал свой комментарий к “Хань шу” (3 в. н. э.), в тексте “Исторических записок” были все 130 глав. Чжан Янь объясняет это тем, что в период правления императоров Юань-ди и Чэн-ди (48-7 гг. до н. э.) отсутствовавшие главы были восполнены неким Чу Шао-сунем. В связи с этим возникает вопрос о подлинности современного текста “Исторических записок” — одна из сложнейших проблем изучения наследия Сыма Цяня.

ИСТОРИЯ РУКОПИСИ

При рассмотрении проблемы аутентичности десяти утраченных (или недописанных Сыма Цянем?) глав нельзя не учитывать обстоятельств, при которых “Исторические записки” впервые увидели свет. Принято считать, что это произошло в период правления императора Сюань-ди (73 — 49 гг. до н. э.), когда внук Сыма Цяня, Ян Хуй, обнаружил рукопись своего деда [38]. Между тем одна из глав “Исторических записок” цитируется (устами сановника Сан Хун-яна) уже в книге Хуань Куаня “Рассуждения о соли и железе”, составленной около 81 г. до н. э., т. е. еще до того, как сочинение Сыма Цяня было найдено Ян Хуем [39]. Объяснение этому следует, по всей вероятности, искать в том, что Сыма Цянь подготовил два экземпляра своей книги: “…спрятал [один из них] на горе знаменитой, в столице — второй экземпляр” [40].

Мнения комментаторов относительно того, как понимать эти слова Сыма Цяня, расходятся. Сыма Чжэн считает, что [30] под “знаменитой горой” автор имел в виду императорскую библиотеку [41]. Янь Ши-гу (581–645), напротив, понимает эту фразу в том смысле, что основной экземпляр “Исторических записок” был спрятан где-то в надежном месте, не имеющем отношения к официальным учреждениям. По-видимому, именно этот экземпляр был найден и размножен Ян Хуем. Сан Хун-ян, а затем Бань Гу, благодаря своему положению при дворе получили доступ к экземпляру, спрятанному “в столице” — т. е. в столичном архиве. Императорская библиотека и архивы сильно пострадали после свержения Ван Мана и занятия столицы повстанцами. Это обстоятельство и могло явиться причиной утраты ряда глав “Исторических записок”. По-видимому, именно в этом экземпляре текста “Исторических записок”, хранившемся в императорской библиотеке, утраченные главы были дополнены интерполятором. Но основной экземпляр, обнаруженный Ян Хуем и хранившийся в частном собрании, мог сохраниться в целости. Возможно, что именно этот экземпляр текста получил распространение не только в столице, но и в провинции. Во время раскопок ханьской крепости в Лобноре среди документов, датируемых второй половиной I в. до н. э., была найдена табличка с отрывком из 110 гл. “Исторических записок”; находка части текста 126 гл. имела место в Дуньхуане [42]. Трудно предположить, что эти главы были переписаны с единственного экземпляра, хранившегося в императорском архиве. Поэтому вполне возможно, что дошедший до нас текст “Исторических записок” имеет в своей основе экземпляр, в котором сохранялись все 130 оригинальных глав Сыма Цяня.

Таким образом, одного свидетельства Чжан Яня, по-видимому, недостаточно, чтобы отказать в достоверности 10 перечисленным им главам. Тем не менее можно считать доказанным, что “Исторические записки” действительно претерпели на протяжении столетий значительные текстологические [31] изменения. Вероятно, уже Ян Хуй внес некоторые коррективы в рукопись Сыма Цяня. Во всяком случае, Бань Гу говорит о том, что Ян Хуй не просто переписал, а “изложил” сочинение своего деда. Если это так, Ян Хуй должен быть признан первым интерполятором Ши цзи, но он не был, к сожалению, последним.

ПОЗДНЕЙШИЕ ИНТЕРПОЛЯЦИИ

Современные исследователи насчитывают до 20 интерполяторов “Исторических записок” [43].

Бентли Литтл

Больше других нам известно о некоем Чу Шао-суне (48- 7 гг. до н. э.), которому приписывается “заслуга” восполнения лакун в тексте “Исторических записок” [44]. Определенный свет на характер деятельности Чу Шао-суня проливают его замечания к 70-й главе. “Удостоившись чести сдать экзамен и получить чин шилана, — пишет Чу Шао-сунь, — я любил читать биографию Придворного историографа. В биографии говорится, что ”Сочинения [изложенные в] ”Истории наследственных домов трех ванов” заслуживают прочтения”. Я стал искать эту ”Историю наследственных домов”, но так и не смог найти ее. Тогда, разыскав у стариков — любителей истории их жалованные грамоты, я систематизировал содержащиеся в них факты и составил биографию” [45].

Бумажная работа

Из слов Чу Шао-суня следует, во-первых, что уже в его время 70-я-глава была утрачена; во-вторых, восполнив лакуну, Чу Шао-сунь не приписал плоды своего творчества Сыма Цяню, а поставил под ними свою собственную подпись. Таким образом, интерполяции Чу Шао-суня носят “легальный” характер, в тексте “Исторических записок” они выделяются вводной формулой: “Учитель Чу сказал…”.

Иной характер носили “Продолжения” “Исторических [32] записок”, составление которых получило широкое распространение в конце I в. до н. э. В Хань шу упоминается, в частности, “Продолжение к книге Придворного историографа, составленное Фэн Шаном, в 7 главах”. Из комментария следует, что Фэн Шан написал это “Продолжение” во исполнение императорского указа. Если книга Фэн Шана была самостоятельным сочинением, лишь тематически связанным с “Историческими записками”, то некоторые современники Фэн Шана, также составлявшие “Продолжения” отдельных глав “Исторических записок”, присоединяли их непосредственно к первоначальному тексту Сыма Цяня без указания авторства.

Особое место среди интерполяторов конца I в. до н. э. — начала I в. н. э. занимает Лю Синь. По версии, выдвинутой Кан Ю-вэем и развитой впоследствии Цуй Ши, Лян Ци-чао, Ли Куй-яо и другими, Лю Синь подверг переработке текст “Исторических записок” и некоторых других сочинений, стремясь опереться на них для оправдания узурпации власти Ван Маном. Ряд современных ученых не согласны с этой гипотезой, однако вопрос о роли Лю Синя в редактировании “Исторических записок” заслуживает пристального внимания. Во всяком случае, сам Ван Ман проявлял к “Запискам” большой и, видимо, отнюдь не бескорыстный интерес: он, в частности, разыскал потомков Сыма Цяня и особым указом пожаловал одному из них почетный титул [46].

Ветер бился о машину, пока они ехали сквозь пустыню. Джош чувствовал его, плотно сжав руки на руле, хотя никакого движения не было заметно в ветках пустынных растений. На шоссе больше не было машин, и Джош не был уверен, стоит ли ему съехать на обочину и переждать ветер, или продолжать движение. Он не мог похвастаться решимостью в подобных дорожных приключениях — в схожих ситуациях мужчина всегда старался принимать решения, ориентируясь на поведение окружающих. Автомобиль слегка повело влево, когда особенно сильный порыв ветра ударил в Blazer. Джош сильнее вцепился в руль. Он не хотел закончить оказаться в перевернутой машине на обочине, особенно на этом пустынном участке шоссе. Однако, останавливаться он тоже не хотел. Они уже опаздывали и не успевали добраться в Тусон до начала регистрации в отеле.

Одним из важнейших этапов в истории рукописи Сыма Цяня следует считать 70-80-е годы н. э., когда Ян Чжун по поручению императора Чжан-ди произвел изъятия из текста “Исторических записок”, сократив текст с 526 500 до 100 000 иероглифов, т. е. примерно на ⁵⁶/₁₀ [47]. Как показано Ли Куй-яо, в начале Поздней ханьской династии практика составления сокращенных вариантов исторических сочинений приобрела значительное распространение. Ян Чжун сократил Ши цзи, уже подвергавшиеся до этого интерполяциям; в результате [33] разновременные наслоения в тексте были в значительной степени перемешаны, что еще более затрудняет работу по установлению аутентичности современного текста “Исторических записок”.

Будто читая его мысли, Лидия выключила плеер и повернулась к нему.

КРИТЕРИИ УСТАНОВЛЕНИЯ ПОДЛИННОСТИ ТЕКСТА

— Может нам стоит съехать на обочину? — спросила она, — ветер довольно сильный.

В настоящее время не представляется возможным надежно выделить в тексте Ши цзи включения, не принадлежащие кисти Сыма Цяня. Объясняется это недостатками имеющихся в распоряжении ученых критериев подлинности текста. Для применения основного из них — хронологического — необходимо прежде всего установить дату, до которой Сыма Цянь довел свое повествование. На этот счет существует несколько противоречивых свидетельств:

Он потряс головой: «Все не так уж плохо».

1) Сыма Цянь в “Автобиографии” пишет о том, что он “изложил историю, начиная от Хуан-ди и кончая [периодом] тай-чу” (т. е. 104–101 гг. до н. э.) [48];

Несколько секунд они ехали молча. Во время поездки часто было тихо. Молчание не было расслабленным, скорее напряженным и настороженным. Джош много раз хотел поговорить с Лидией, по-настоящему поговорить, вернуть то чувство локтя, которое они когда-то делили. Но он не знал, как это сделать, не знал, что сказать. Сейчас он чувствовал ту же потребность пообщаться, но желания и слова не соответствовали друг другу.

2) в другом месте той же “Автобиографии” говорится, что Сыма Цянь “описал [события] от Тао-тана до цилиня” [49]. Некоторые комментаторы и позднейшие исследователи полагают, что в этой фразе содержится указание на поимку белого единорога (“цилиня”) во время поездки У-ди в Юн зимой 122 г. [50]. Однако существует иная трактовка этого свидетельства: “довести изложение до цилиня” может означать завершение повествования в 95 г. до н. э., когда по приказу У-ди была отлита бронзовая статуя в виде ноги цилиня [51];

— Нам нужно заправиться в следующем городе, — запинаясь сказал Джош, — бензин почти на нуле.

Лидия ничего не сказала, но, как бы в ответ, включила плеер и отвернулась к окну.

3) Бань Гу в “Биографии Сыма Цяня” говорит: “Придворный историограф изложил [факты, содержащиеся] в Чу Хань чунь-цю, и присоединил к ним последующие события вплоть до Да-Хань” [52]. По мнению некоторых авторов, это [34] сочетание следует читать Тянь-Хань — период правления У-ди (100-97 гг. до н. э.) [53];

Через 15 минут они добрались до города. Небольшая бело-зеленая надпись гласила: «Кларк. Население — 1298 человек. Основан в 1943-м».

4) Чу Шао-сунь в своем добавлении к гл. 20 “Исторических записок” отмечает: “Сочинение Придворного историографа завершается концом [правления] У-ди” (т. е. 87 г. до н. э.) [54].

Как и большинство маленьких пустынных общин, которые они проехали после выезда из Калифорнии, Кларк был грязным и опустошенным. Нечто большее, чем скопление кафе, заправок и витрин магазинов, растянувшихся вдоль автострады, с несколькими убогими домами и трейлерами за ними, придающими городку глубину.

Какая же из этих версий соответствует истине? Что касается свидетельства Бань Гу, то оно (если, следуя за Ян Шу-да, понимать выражение да-хань как обозначение эры тянь-хань) противоречит не только утверждению самого Сыма Цяня, но и словам авторов Хань шу [55]. По-видимому, прав Чжу Дун-жунь, объясняющий сочетание “Да-Хань” (или “Тянь-Хань”) в смысле “Великая Ханьская династия” или “Небесная Ханьская династия”, т. е. как обозначение всей династии Хань в целом [56]. В этом значении выражение Тянь-Хань нередко употреблялось ханьскими авторами, и в том числе самим Бань Гу [57]. При таком толковании текста “Биографии Сыма Цяня” в нем невозможно отыскать точное указание на хронологический предел повествования в Ши цзи. Бань Гу говорит лишь о том, что Сыма Цянь в своем изложении захватывает события времен ханьской династии.

Джош свернул к первой же заправке, оказавшейся Texaco. Станция выглядела заброшенной. Места, где на здании не шелушилась краска, были покрыты большими почерневшими пятнами сажи или грибка. Окна офиса были покрыты таким слоем грязи и пыли, что было невозможно заглянуть внутрь. Небольшие кучки бумажного мусора скопились с подветренной стороны старых колонок. Однако, цены были актуальными, а открытая дверь гаража указывала на то, что заправка работает.

На станции не было зон полного или самообслуживания — лишь две старые колонки. Джош переехал через кабель в резиновой изоляции, активирующий сигнал на заправке, и остановился напортив колонки с неэтилированным бензином.

Однако чем объясняется само противоречие в датах, приводимых Сыма Цянем? Многие исследователи уклонялись от прямого ответа на этот вопрос и ограничивались доказательствами в пользу достоверности одной из этих двух дат. Разрешить противоречие впервые попытался Ли Куй-яо. По его мнению, приводя первую дату (период тай-чу), Сыма Цянь говорит о том, до какого времени доведено в “Исторических [35] записках” изложение событий, а во фразе о цилине речь идет о том, когда было закончено составление “Исторических записок” [58]. Несмотря на всю заманчивость такой трактовки, она не может быть принята. Ли Куй-яо, упоминая о цилине, имеет в виду отливку статуи в 95 г. до н. э.; однако, как следует из письма Сыма Цяня к Жэнь Шао-цину, во всяком случае в 93 г. до н. э. “Исторические записки” еще не были закончены.

Ветер был сильным. Джош взглянул на здание. Мужчина, появившийся из офиса, выглянул из окна, прежде чем выйти на улицу. Он был одет в старую униформу Texaco с нашивками на карманах, содержащими обещания предыдущих слоганов. Сотрудник нервно вытирал руки о грязную ветошь. Его худое и темное лицо было увенчано ежиком серых волос. Издалека было сложно распознать выражение, но, с приближением мужчины, Джош увидел, что тот в ужасе.

Чжу Дун-жунь дает иное толкование приведенным данным. По его мнению, сам Сыма Цянь рассматривал 122–104 гг. до н. э. как период утверждения могущества ханьской династии, выразившегося в “обнаружении добрых предзнаменований, совершении жертвоприношений Земле и Небу, реформе календаря и изменении цвета одежды” [59]. Этот период начался в 122 г. (первый год юань-шоу), когда был пойман цилинь, воплощавший в себе небесное знамение; закончился — в 104 г. (первый год тай-чу), когда был реформирован календарь. Рассматривая весь этот период как единое целое, Сыма Цянь завершает его в одном месте начальной датой (цилинь), в другом — конечной (тай-чу) [60]. Таким образом, события, относящиеся к более позднему времени, нежели 104 г. до н. э., следует считать позднейшей интерполяцией (подобные события упоминаются в гл. 18, 19, 20, 28, 54, 58, 60, 93, 103, 104, 109, 110, 111 и некоторых других).

Такой неприкрытый страх непроизвольно вызвал ответную реакцию. Первым желанием Джоша было как можно быстрее убраться с заправки. Мужчина не мог так бояться без причин; возможно, в офисе вооруженный бандит держал заложников, или у одной из колонок была установлена бомба. Но Джош понимал, что такая реакция абсурдна. Он вышел из машины и потянулся, разминаясь после долгой поездки, прежде, чем пойти навстречу. Джош вежливо промычал: «Привет».

Изучая вопрос об интерполяциях в тексте Ши-цзи, следует иметь в виду следующее.

Мужчина ничего не ответил, но его глаза некоторое время обшаривали видимую часть шоссе. Он схватил наконечник шланга, до того, как это сделал Джош, и поднял рычаг.

— Я займусь, — сказал Джош.

— Нет, я, — голос мужчины был старым, надтреснутым и в нем чувствовалась дрожь.

Сыма Цянь начал писать “Исторические записки” в первом году тай-чу (104 г. до н. э.) — та самая дата, до которой, по его словам, было доведено в Ши цзи изложение событий. Видимо, закончив к 104 г. сбор материалов, Сыма Цянь сознательно ограничил себя этим хронологическим рубежом. Однако в ряде случаев он был вынужден сделать незначительные отступления от этого основного принципа. Чэн Цзинь-цзао убедительно показывает это на примере гл. 18–20 [36] “Исторических записок” [61]. История большинства наследственных владений, розданных основателем ханьской династии, закончилась в начале правления У-ди: “Больше ста человек из числа заслуженных подданных, — пишет Сыма Цянь, — получили наследственные пожалования после воцарения Хань… За сто лет, вплоть до [периода правления] тай-чу, осталось [лишь] 5 хоу” [62]. Как должен был поступить историк в данном случае? Прервать изложение истории на периоде тай-чу или, нарушая самим им установленное правило, продолжать записки вплоть до момента ликвидации последних пожалований? Вполне вероятно, что в “Хронологических таблицах”, посвященных наследственным пожалованиям (гл. 18, 19, 20), Сыма Цянь мог сделать отступление от правила и выйти за рубеж 104 г. до н. э., чтобы не разрывать единую ткань повествования. Нельзя поэтому согласиться с Цуй Ши, который, определив хронологические рамки повествования Ши цзи, объявлял неаутентичным все, что выходило из этих рамок, без каких-либо исключений [63]. С другой стороны, применение хронологического критерия нельзя сводить к удалению из текста “Исторических записок” явных анахронизмов. В действительности проблема оказывается более сложной. Многие ученые отмечали многочисленные текстуальные совпадения некоторых глав “Исторических записок” Сыма Цяня и Хань шу Бань Гу. Однако, как правило, объясняли это тем, что при составлении Хань шу Бань Гу использовал материалы “Исторических записок”. Однако Ли Куй-яо, специально изучивший вопрос о сокращении “Исторических записок” Ян Чжуном, выдвинул гипотезу, проливающую дополнительный свет на причины совпадений текста в сочинениях Сыма Цяня и Бань Гу. Составитель Хань шу нигде не упоминает о деятельности Ян Чжуна по сокращению Ши цзи, текст Ши цзи был им использован до того, как подвергся сокращению. Между тем уже в Цзинь шу (сост. в VII в. н. э.) снова [37] говорится о книге Сыма Цяня, насчитывающей 500 тысяч иероглифов. Очевидно, что еще в III–V вв. н. э. сокращенный текст “Исторических записок” был реконструирован на основе Хань шу и прежний объем его был восстановлен.

Джош открутил крышку бензобака и заправщик ставил шланг.

Это еще более осложняет вопрос. Известно, что многие исторические факты подчас получали у Сыма Цяня и Бань Гу диаметрально противоположные оценки. Поэтому следует быть осторожным, привлекая для характеристики исторического метода Сыма Цяня те главы его труда, в которых встречаются анахронизмы; их наличие может быть истолковано как свидетельство заимствования всей главы или какой-либо ее части из Хань шу.

— Быстро убирайтесь отсюда, — прошептал мужчина, — Пока вы можете. Пока они позволяют вам.

Джош нахмурился и инстинктивно взглянул на сидящую на переднем сиденье Лидию.

Следует остановиться также на другом критерии подлинности Ши цзи, связанном с одним из специфических явлений китайской политической жизни и традиций. Вплоть до революции 1911 г. в Китае запрещалось упоминание имен императоров царствующей династии, а также имен родителей пишущего, особо уважаемых лиц и т. д. Этот обычай, восходящий к чжоуской эпохе, окончательно оформился уже в ханьское время. Табуирование имен внесло немало путаницы в исторические сочинения; в то же время оно было использовано учеными для установления подлинности текстов, их эпохи и т. д. [64]. В ханьскую эпоху табу осуществлялось одним из двух способов:

— Что?

1. Замена иероглифа его синонимом. Так, в тексте древних классиков, высеченных на каменных плитах в ханьскую эпоху, иероглифы бан всюду были заменены на го, так как основателя ханьской династии звали Лю Бан;

Глаза заправщика расширились, когда он взглянул за плечо Джоша.

2. Опущение иероглифа. В гл. 10 “Исторических записок” есть такая фраза: “Старшим из сыновей был ”такой-то”, его и предложили объявить наследником”. “Такой-то” (Моу) заменяет здесь имя императора Цзин-ди. Иногда же вместо имени императора просто делали пропуск.

— Вон один из них!

Джош обернулся, но увидел только пустую улицу, пыль и обертку от жвачки, которую ветер гнал по тротуару. Он обернулся обратно. К ноге заправщика придуло кусок салфетки Kleenex. Белый материал пристал к носку и мужчина неожиданно отскочил назад, крича. Наконечник выпал из его рук на бетон, и немного топлива вылилось, пока подача не прекратилась.

Приведенные примеры [65] показывают, что соблюдение в [38] “Исторических записках” табу по отношению к именам императоров не подлежит сомнению. Но для Сыма Цяня табу было и имя его отца — Тань. И действительно, в ряде глав “Исторических записок” этот иероглиф заменен другим. Так, в гл. 125 читаем: “Из числа фаворитов при императоре Сяо Вэнь-ди среди чиновников следует упомянуть Дэн Туна, среди евнухов — Чжао Туна”. Комментарий Сыма Чжэна поясняет: “В Хань шу написано: ”Чжао Тань”. Здесь говорится Тун для того, чтобы избежать упоминания имени отца Придворного историографа” [66]. Аналогичные примеры, на которые неоднократно обращали внимание многие авторы, обнаруживаются в гл. 18, 21, 43, 76, 100, 101, 125. В письме к Жэнь Шао-цину Сыма Цянь, упоминая о евнухе Чжао Тане, также заменяет иероглиф в его имени [67]. Таким образом, вне зависимости от того, стало ли табуирование имени предка в ханьскую эпоху всеобщим правилом или нет, очевидно, что Сыма Цянь достаточно строго соблюдал это правило. В то же время внимание исследователей давно привлек тот факт, что в ряде глав “Исторических записок” иероглиф тань остался незамененным. Д. Бодде заинтересовался этим вопросом в связи с исследованием биографии Ли Сы (гл. 87 “Исторических записок”), где упоминается о некоем Хань Тане [68]. Он установил, что табу нарушено помимо этого в пяти главах Ши цзи. “Изучая эти пять глав, — пишет Бодде, — я был поражен тем фактом, что каждая из них содержит моменты, указывающие (помимо связи со словом тань)на эти главы или по крайней мере на их части как не принадлежащие Сыма Цяню” [69].

Салфетка отцепилась от мужчины, когда он отпрянул, и ее понесло к открытой двери гаража. Однако, заправщик не перестал кричать. Он продолжал прыгать в паническом танце, дико размахивая руками и суча по земле рабочими ботинками.

Джош медленно отступал назад, пока не оказался у двери машины. Затем он быстро забрался внутрь и закрылся.

1. Глава 39 (знак тань встречается в имени Хуй-бо Тань) [70] содержит факты, расходящиеся с данными летописи Цзо чжуань, которую в качестве одного из источников использовал Сыма Цянь. [39]

— Давай убираться отсюда, — сказала Лидия. Она смотрела через окно на заправщика и ее лицо было бледным.

2. Глава 74 — “Жизнеописание Мэн-цзы и Сюнь-цзы”. Знак тань встречается здесь в прозвище Цзоу Яня [71], жизнеописание которого не связано органически с повествованиями и, по-видимому, представляет собой позднейшую интерполяцию.

Джош кивнул, вставляя ключ в замок зажигания. Заправщик постучал в окно.

3. Глава 83 — “Жизнеописание Цзоу Яня”. Здесь иероглиф тань зафиксирован дважды [72]. Маловероятно, чтобы Сыма Цянь располагал меньшими сведениями о Цзоу Яне, нежели автор Хань шу.

— Я пришлю вам деньги, которые должен! — проорал Джош через закрытое стекло.

4. Глава 117 — “Жизнеописание Сыма Сян-жу”, напротив, отличается от параллельного текста Хань шу большей точностью и детализацией; она оставляет такое впечатление, словно “Жизнеописание Сыма Сян-жу” в Хань шу было стилистически обработано и после этого включено в текст Ши цзи. Далее, в конце главы содержится анахронизм — упоминание имени Ян Сюна.

— Бумажки! — прокричал мужчина.

5. Глава 126 содержит явные ошибки в хронологии, которые вряд ли мог допустить такой внимательный ученый, как Сыма Цянь; заслуживает внимания также тот факт, что глава содержит продолжение, составленное Чу Шао-сунем [73].

Джош повернул ключ, нажал на газ, и двигатель заработал. Заправщик все еще стучал в окно, когда мужчина медленно поехал, боясь наехать на его ноги. Оператор не последовал за ними, как ожидал Джош. Вместо этого он быстро забежал в офис и захлопнул двери.

Бодде пришел к выводу, что те главы или части глав “Исторических записок”, в которых встречается знак тань, являются, по-видимому, позднейшими интерполяциями [74].

Джош взглянул на Лидию.

АВТОРСТВО ОТЦА И СЫНА

— И что это, черт побери, было?

— Давай просто уберемся отсюда.

Вывод Бодде, однако, требует уточнения: несоблюдение табу на имя Сыма Таня говорит о том, что главы, части глав или отдельные фразы, в которых употреблено имя Тань, не были написаны Сыма Цянем. Но нельзя утверждать, что нарушение табу явилось результатом деятельности интерполятора, так как “Исторические записки” могли содержать главы, написанные отцом Сыма Цяня. Таким образом, еще одним специфическим вопросом, возникающим в связи с исследованием подлинности Ши цзи, является вопрос о том, в какой [40] мере Сыма Цянь использовал материалы, подготовленные его отцом.

Он кивнул.

Когда умирающий Сыма Тань завещал сыну задуманный им труд, он сказал: “Не забывай того, что я хотел написать”. Означает ли это, что он не начинал работать над “Историческими записками”? Видимо, не означает, так как на эти слова Сыма Цянь ответил: “Я прошу разрешения подробно изложить известия о былом, систематизированные вами! Я не осмелюсь допустить, чтобы они пропали” [75]. Вопрос о том, насколько выполнил он свое обещание, представляет не только биографический интерес: он связан с принципиальными; проблемами оценки Сыма Цяня как историка. На решение: этого вопроса издавна были направлены усилия многих ученых; был выдвинут ряд критериев авторства “Исторических записок”. Рассмотрим основные из этих критериев.

— Это заправка Texaco. Я напишу им, сообщу о случившемся и отправлю деньги. Это около доллара. Мы найдем другую заправку.

Они медленное ехали через город по шоссе, мимо закрытого кинотеатра и пустого магазина. Ветер, который до этого не менялся, неожиданно усилился, и огромное облако пыли накрыло дорогу как коричневый туман. Они могли слышать, как частички грязи скребут по ветровому стеклу. Джош включил фары и сбросил скорость сначала с 30 до 20, а потом и до 10 миль.

Говоря о должности Придворного историографа, Сыма Цянь неизменно употреблял термин тайшигун, хотя в ханьском табеле о рангах эта должность называлась тайшилин. Комментатор Пэй Инь высказал предположение, что Сыма Цянь называл своего отца тайшигун в знак уважения к нему, заменяя последний иероглиф в названии его должности знаком гун. Далее Пэй Инь добавляет: “Всюду, где упоминается тайшигун, Сыма Цянь излагает сочиненное его отцом” [76].

— Надеюсь, она не сдерет краску, — сказал он.

Многие западные ученые безоговорочно приняли утверждение Пэй Иня: все части “Исторических записок”, которые начинаются словами “Придворный историограф сказал… (тайшигун юе:…)”,по их мнению, суть не что иное, как цитаты из сочинения Сыма Таня.

Они двигались против ветра и Джош чувствовал, как Blazer напрягается под его давлением. Здания выглядели как темные силуэты на фоне тусклого солнца. Облако пыли немного уменьшилось при подъезде к краю города, но ветер оставался сильным. Кусок газеты прилетел на ветровое стекло и распластался перед лицом Джоша. Теперь он не мог видеть и нажал на тормоза, надеясь стряхнуть бумагу. Однако газета оставалась на стекле. Джош открыл дверь, содрал ее, скомкал и отправил обратно в полет.

В настоящее время необоснованность такого вывода не вызывает сомнений. Достаточно сослаться на следующую фразу из “Автобиографии” Сыма Цяня: “Семь лет спустя тайшигун попал в беду в связи с делом Ли Лина” [77]. Ясно, [41] что тот же самый термин Сыма Цянь использовал применительно к самому себе. Таким образом, применение термина “Придворный историограф” не может служить критерием для суждения об авторстве того или иного отрывка “Исторических записок” [78].

Именно тогда он заметил тела на земле. Их было четверо, и они лежали на тротуаре лицами вниз, как будто упали, прогуливаясь по улице. Три ближайших тела были неподвижны, ветер намел вокруг их ног холмики пыли и мусора. Четвертый пострадавший, оказавшийся девушкой, казалось, пытался подняться. Джош быстро пошел к ней.

Столь же ненадежен и другой критерий, суть которого становится ясной из следующих слов американского синолога Р. Блю: “К сожалению, наименование тайшигун в нынешнем варианте ”Исторических записок” не указывает, к отцу или сыну оно относится. Поэтому, определяя автора различных отрывков… мы взяли за основу философскую сущность отдельных высказываний. Отец был заметно склонен к метафизике; сына же можно назвать ”реалистом”…” [79]. Эта идея, исходящая из предпосылки, что мировоззрение Сыма Цяня коренным образом отличалось от взглядов его отца, получила довольно широкое распространение среди современных исследователей Ши цзи. При этом для определения философского кредо историка и его отца зачастую используется традиционное деление китайской классической философии на “школы”. [42]

— Нет! — закричала Лидия из машины.

Однако субъективный характер этого критерия отчетливо проявляется уже в том, что исследователи до сих пор не могут прийти к единому мнению: к какой же именно школе следует отнести Сыма Цяня. И не случайно: Сыма Цянь стремился не замыкаться в рамках какой-то определенной школы, а высказать в “Исторических записках” “свое собственное мнение” [80]. Таким образом, в вопросе о принадлежности отдельных глав Ши цзи Сыма Цяню или его отцу применение этого критерия требует особой осторожности.

Он оглянулся на жену. Ее лицо было бледным, а глаза наполнены страхом.

— Давай позвоним в полицию!

По нашему мнению, прав Ли Чан-чжи, указывающий на необходимость параллельного использования нескольких различных критериев. Беря за основу философские идеи “Сущности шести школ” Сыма Таня, он сопоставляет их с содержанием тех глав “Исторических записок”, которые, возможно, были написаны им; однако решающее слово в выводах об авторстве текста остается за более объективными критериями, одним из которых является нарушение табу на упоминание имени Сыма Таня. Поэтому Ли Чан-чжи считает, что такие главы, как “История наследственного дома Цзинь” (гл. 39) и “Биография Ли Сы” (гл. 87), по-видимому, написаны Сыма Танем: там не соблюдается табу на знак тань и, кроме того, нет следов позднейших интерполяций.

Он покачал головой.

Наконец, при решении вопроса об авторстве может быть применен и хронологический критерий, хотя и в несколько ином плане, нежели при выявлении позднейших вставок. Одним из примеров тому может служить исследование гл. 86 “Исторических записок” (“Жизнеописания мстителей”). Цзин Кэ, о котором идет речь в этой главе, совершил покушение на Цинь Ши-хуана в 227 г. до н. э., т. е. за 117 лет до смерти Сыма Таня и за 62 года до рождения Сыма Цяня. В послесловии к главе автор говорит, что Ся У-цзюй, очевидец покушения, рассказал об обстоятельствах дела Гунсунь Цзи-гуну и Дун Шэну, а те “рассказали мне” [81]. Если Гунсунь Цзи-гун и Дун Шэн были современниками Ся У-цзюя, то Сыма Тань [43] мог беседовать с ними, только будучи еще совсем молодым; что же касается Сыма Цяня, то он уж никак не мог встречаться и разговаривать с ними. На этом основании Ли Чан-чжи вполне обоснованно считает, что биография Цзин Кэ была написана Сыма Танем [82].

— Она жива!

— Давай убираться отсюда!

Хронологические выкладки могут быть использованы и для доказательства “от противного”: некоторые главы не доводят повествование до времени жизни Сыма Цяня, а обрывают его раньше. Так, генеалогию потомков Лао-цзы автор излагает вплоть до Ли Цзе, который умер задолго до рождения Сыма Цяня, в период правления императора Цзин-ди [83].

В целом следует подчеркнуть, что поскольку текстологические исследования не могут опираться на “универсальный” научный критерий определения авторства и подлинности Ши цзи, постольку необходимо перекрестное использование нескольких частных критериев. Только на такой базе в дальнейшем могут быть решены сложные проблемы изучения наследия Сыма Цяня.

Джош отмахнулся от ее протестов и быстро пошел к пострадавшей женщине. Она больше не двигалась. То, что он принял за попытку поднять голову, было трепетанием бумажного мешка, запутавшегося в волосах женщины. Движущиеся руки оказались обертками от фастфуда, которые прибил и колыхал ветер.

ИСТОРИЧЕСКИЙ МЕТОД СЫМА ЦЯНЯ

Джош остановился. Неожиданно он увидел всю ситуацию, как если бы она происходила с кем-то другим: заброшенный город, сумасшедший на заправке, тела на тротуаре — и внезапно это напугало его до чертиков. Мужчина медленно повернулся и заспешил к машине.

Лидия выскочила из Блейзера и закричала. Его сердце выпрыгивало из груди, когда он заспешил к жене.

“Я как тенетами весь мир Китая обнял со всеми старинными сказаньями, подверг сужденью, набросал историю всех дел, связал с началами концы, вникая в суть вещей и дел, которые то завершались, то разрушались, то процветали, то упадали, и в верх веков считал от Сюань Юаня, и вниз дошел до нынешнего года. Составил десять я таблиц, двенадцать основных анналов; трактатов, обозрений — восемь, наследственных родов-фамилий — тридцать, отдельных монографий- семьдесят, а итого сто тридцать в общем глав. И у меня желанье есть: на этом протяженье исследовать все то, что среди неба и земли, проникнуть в сущность перемен, имевших место как сейчас, так и в дни древности далекой. Дать речь отдельного совсем авторитета…” [84]. Так определяет Сыма Цянь цели своего труда. [44]

— Что такое? — спросил Джош, — Что случилось?

АРХИТЕКТОНИКА “ИСТОРИЧЕСКИХ ЗАПИСОК”

Но он уже увидел кусочки салфетки в губной помаде, прилипшие к ее ногам. Джош взглянул в машину через открытую дверь. Упаковки от еды из McDonald\'s на полу двигались и сжимались, издавая тихое потрескивание. Скрученная бумажная соломинка прокладывала себе путь в окружающим беспорядке.

В противовес хронологическому принципу, господствовавшему дотоле в китайской историографии, Сыма Цянь положил в основу “Исторических записок” совершенно иной принцип — жизнеописания исторических личностей. Для того чтобы понять, как Сыма Цяню удалось осуществить свой замысел, необходимо обратиться к архитектонике “Исторических записок”, состоящих из пяти разделов:

Джош закрыл дверь.

1. “Основные записи”;

— Мы должны убираться отсюда.

2. “Хронологические таблицы”;

Он отцепил мусор от ног Лидии и почувствовал, как тонкая бумага тошнотворно дергается в его руках. Джош пустил ее по ветру и с отвращением вытер ладони о штаны.

3. “Трактаты”;

— Пошли. — Он схватил Лидию и потащил вниз по улице. Она все еще плакала и Джош чувствовал, как ее мышцы дрожат под его пальцами. Они побежали по асфальту. И остановились.

4. “Истории наследственных домов”;

Батарея бумажного мусора двигалась на них против ветра. Упаковки от зубочисток ехали на пакетах от завтрака, смятых конвертах и бракованных ксерокопиях, вместе ползущих по земле. Джош оглянулся. Позади него ветер гонял страницы журналов, использованные чайные пакетики, обертки от сигарет, ценники и магазинные пакеты. Низко над их головами бумажные полотенца и другие обрывки совершали головокружительные петли. Пульс Джоша участился.

5. “Жизнеописания”.

— Сюда! — он потянул Лидию на другую сторону улицы к небольшому круглосуточному магазину. Или тому, что от него осталось. Содержимое всех стеллажей и полок было сброшено в узкие проходы. На полу лежала гниющая еда, а разбитые консервы и газировка смешались в клейкую массу на белой плитке. Магазин был погружен в темноту. Немного света проникало только через стеклянную витрину. Но здесь было тихо — стены защищали от воя ветра снаружи, и они были благодарны за это.

“Основные записи” (Бэнь цзи) — первая по расположению и основная по замыслу часть “Исторических записок”. Это — записи (цзи) об основном (бэнь), на чем строится все здание истории. Сам термин бэнь цзи не был впервые введен Сыма Цянем, — так назывались древнейшие исторические хроники до него, например ныне утраченные “Основные записи о деяниях Юя” [85]. Однако Сыма Цянь вложил в этот термин новое содержание. Он писал: “[Я хотел] в деяниях царей уяснить причину начала и рассмотреть конец, увидеть расцвет и обозреть падение…” [86]. Другими словами, Сыма Цянь пытался проследить в величии и падении династий общую линию развития истории. Бэнь цзи явились историческим фоном, раскрытию конкретного содержания которого должны были послужить последующие разделы “Исторических записок” [87].

Джош взглянул на жену. Она больше не плакала. На лице и в глазах Лидии застыло выражение решимости. Джош чувствовал, что сейчас он близок к ней как никогда раньше. Оба супруга неожиданно придвинулись друг к другу и обнялись. Джош поцеловал ее волосы, почувствовал пыль и лак, но ему было все равно. Лидия уткнулась носом в его плечо.

Затем они отстранились. Джош схватил ближайший стенд и придвинул к двери. Он сделал то же самое с другой стойкой, плотно прижимая ее к стеклу. Импровизированная баррикада не могла простоять вечно, но давала им некоторое время, чтобы подумать. Все это было безумно и невероятно, но у них была возможность выбраться, если удасться использовать мозги.

“Истории наследственных домов” (Ши цзя) — второй биографический раздел “Исторических записок”. Термин ши цзя в значении “наследственное владение”, “дом” встречается в трактате Мэн-цзы, но как название одного из разделов [45] исторического сочинения ши цзя впервые появляется только у Сыма Цяня [88]. В “Исторических записках” Ши цзя — это история царств эпохи Чжоу, или биографии крупнейших представителей наследственной знати. Сыма Цянь писал: “Подобно тому, как 28 созвездий вращаются вокруг Полярной звезды, а 30 спиц составляют вместе колесо, способное двигаться бесконечно, так и ближайшие помощники правителя занимают отведенное им место, своей преданностью и добродетелями служа императору, поэтому я и написал 30 Ши цзя” [89]. Исключение из общего правила составляют лишь гл. 47 и 48 — жизнеописания Конфуция и Чэнь Шэ, не принадлежавших к знатным наследственным домам. Чем объяснить это отступление историка от первоначальной схемы? Сыма Цянь высоко ценил роль Конфуция в истории китайской культуры, как и роль Чэнь Шэ в политических судьбах Китая накануне воцарения ханьской династии. Конфуций оставил в наследство грядущим поколениям “шесть канонов”; Чэнь Шэ был первым, кто восстал против беззаконий циньской династии [90]. Поэтому, по мысли Сыма Цяня, Конфуций и Чэнь Шэ были достойны помещения в разделе “Истории наследственных домов”.

— Думай! — сказал он. — Мы должны думать! Что мы…

Огонь.

“Жизнеописания” (Ле чжуань) — третий биографический раздел “Исторических записок”. Термин ле чжуань единодушно признается нововведением Сыма Цяня (до него чжуань назывались традиционные комментарии к классическим книгам- Цзо чжуань, Гулян чжуань и др.). Ле чжуань — [46] наиболее законченное выражение “биографической” системы изложения истории, вскрывающей общую картину прошлого через частное — жизнеописания исторических деятелей.

— Огонь! — закричал Джош. — Мы можем их сжечь. Это просто бумага.

Однако принятый в западной литературе перевод этого термина — “биографии” не вполне точно и полно отражает его содержание, так как в раздел Ле чжуань Сыма Цянь включает описания многих сопредельных племен и государств: Кореи, Намвьет, сюнну, юго-западных и и т. д. [91].

Лидия с энтузиазмом закивала.

— Мы можем убить их. Это сработает. Я поищу спички. Ты проверь за кассой, есть ли зажигалки.

В разделе Ле чжуань мы находим жизнеописания знаменитых философов (гл. 63, 74), ученых (гл. 67, 121), поэтов (гл. 84, 117), полководцев (гл. 64, 65, 73, 88, 109, 111), “дипломатов” (гл. 69, 70), государственных деятелей (гл. 68, 79, 85, 87, 96), чиновников (гл. 119, 122) и т. д. и т. п. Подавляющее большинство этих исторических деятелей принадлежало к средним и высшим слоям общества той эпохи. Но Сыма Цянь в своих Ле чжуань предоставляет место и простолюдинам. В гл. 105 мы встречаем лекарей, в гл. 129 — рыночных торговцев, в гл. 127 и 128 — гадателей и предсказателей судьбы, в гл. 124 — людей без определенных профессий, прославившихся своей готовностью помочь ближнему в трудную минуту, в гл. 126 — актеров и шутов. Историк поместил их биографии в свои “Записки” потому, что эти люди представляли различные социальные слои и их биографии могли дать широкое представление об обществе в целом.

— Посмотри, сможешь ли найти уголь или жидкость для розжига.

По своему характеру раздел Ле чжуань представляет собой огромное разнообразие форм и средств повествования. Здесь есть главы, посвященные одному лицу, и объединенные биографии нескольких лиц; жизнеописания двух равноценных героев и биографии, в которых один персонаж главный, а другой занимает второстепенное положение; в некоторых главах- два основных и несколько второстепенных героев, и т. д. В целом “монобиографий” в “Исторических записках” немного. В основе так называемых совместных биографий лежит сходство в характере деятельности или в личных качествах исторических деятелей. Особое место занимает первая [48] глава раздела Ле чжуань — “Жизнеописание Бо И”: в ней Сыма Цянь ставит вопрос об исторической судьбе личности и ее оценке; сама биография Бо И — лишь вставной эпизод, иллюстрация основной мысли автора. Таким образом, Ле чжуань превращается в гибкую форму исторического повествования, которая творчески используется историком.

Лидия пошла в заднюю часть небольшого магазина, продираясь через беспорядок, а Джош двинулся к кассам, роясь в валяющихся вокруг вещах. Он заметил, что за стойкой не было бумажных товаров.

Бэнь цзи, Ши цзя и Ле чжуань — три основных раздела “Исторических записок”, в основу которых положен биографический принцип. Но, введя в китайскую историографию жизнеописание как форму исторического повествования, Сыма Цянь не ограничился этим. Особенностью труда Сыма Цяня является сочетание различных способов изложения истории.

Джош рылся в брелках, когда услышал вопль жены. Он не разу не слышал, чтобы жена так пронзительно и истерично кричала, и изнуренному мозгу понадобилось время, чтобы понять ситуацию. Затем Джош перескочил через стойку и ринулся по ближайшему проходу в заднюю часть магазина.

Лидия стояла перед рядом вмонтированных в стену холодильников с открытым ртом, из которого не доносилось ни звука. Джош проследил за ее взглядом. За стеклянными дверями, где раньше хранилось молоко, пиво и газировка, стояли голые тела 8 или 9 людей, сжатых вместе наподобие сардин в банке. Они смотрели наружу широко открытыми глазами. Вокруг рта, запястьев и лодыжек каждого была намотана туалетная бумага, придающая телам вид заложников.

Так, “Основные записи” представляют собой соединение биографического и хронологического принципов изложения истории. “Хронологические таблицы” (Бяо) представляют собой попытку систематизации и унификации хронологии. В “Таблицах” Сыма Цянь нередко дает сравнительный анализ хронологических данных, имеющихся в различных исторических документах, с целью разрешения противоречий между ними. Сыма Цянь сообщает, что мысль о необходимости составить сводные хронологические таблицы появилась у него после завершения работы над первым разделом “Исторических записок”. “Когда я систематизировал их (т. е. “Основные записи”), — пишет историк, — я обнаружил, что при сопоставлении дат различных поколений возникают расхождения и неясности, поэтому я и составил десять таблиц” [92].

Джош мгновенно обхватил жену за талию и отвернул от этого зрелища. Он сжал руки в кулаки, позволяя ногтям врезаться в ладони, концентрируясь на боли, чтобы очистить разум от страха, пока он смотрел на замороженные тела. Во взгляде каждого трупа читался страх и ужасающий фатализм, как будто в последний момент все жертвы осознали неизбежность смерти.

Сыма Цянь был первым китайским историком, приложившим к историческому труду хронологические таблицы, и, хотя ему не удалось избежать ряда ошибок и противоречий, этот раздел “Исторических записок” и в наше время незаменим при составлении хронологических таблиц по древней истории Китая [93].

Он придвинулся ближе и именно тогда заметил порезы. Порезы от бумаги. Некоторые — длинные и прямые, другие — короткие и изогнутые. Раны пересекали грудные клетки, ноги и лица голых мужчин и женщин. Крови не было, и порезы были видны только под определенным углом. Но их рисунок выглядел слишком организованно, чтобы быть случайным, слишком точным, чтобы не быть преднамеренным.

Порезы выглядели как письменность.

“Трактаты” (Шу) посвящены различным отраслям [48] общественной жизни, культуры, науки. В отличие от предыдущих разделов главы “Трактатов” строятся не по биографическому или хронологическому, а по тематическому принципу. Сыма Цянь писал, что в “Трактатах” он рассматривает “преобразования в ритуалах и музыке, усовершенствования в календаре, военное искусство, жертвоприношения духам гор и рек, взаимоотношения Неба и человека, ошибки [вэкономической политике], унаследованные от прошлого, и всеобщие изменения [в жизни]” [94]. Как попытка обобщения исторического процесса по отдельным областям жизни общества “Трактаты”, введенные Сыма Цянем в историческое сочинение, были смелым новаторством в мировой историографии (ничего подобного мы не находим ни у одного историка древности). Кроме того, этот раздел “Исторических записок” является ценнейшим источником сведений, получить которые из биографий было бы невозможно. В “Трактатах” во весь рост встает фигура историка-энциклопедиста: главы этого раздела охватывают экономическую историю и теорию (обмен, деньги, налоговая политика) — в “Трактате о балансе торговли” (гл. 30), ирригацию — в “Трактате о реках и каналах” (гл. 29), астрономию — в “Трактате о небесных светилах” (гл. 27), календарь — в “Трактате о календаре” (гл. 26), музыку — в “Трактате о музыке” (гл. 24), религию — в “Трактате о жертвоприношениях” (гл. 28) и т. д.

Джош твердо положил руки на плечи Лидии и повел ее в переднюю часть магазина, подальше от холодильников, оглядываясь назад и боясь уловить уголком глаза бездумное движение. Но тела оставались неподвижными, как и обмотавшая их туалетная бумага.

Такова структура “Исторических записок”. С современной точки зрения она, разумеется, не во всем совершенна. “Главный недостаток такой методы, очевидно, тот, что события не обозреваются в одном месте, но одна часть их является в жизнеописаниях императоров, другая по частям в биографиях различных лиц, принимавших в них участие”,- писал академик В. П. Васильев [95].

— Стой здесь, — сказал он Лидии, приведя ее к кассе. Затем Джош быстро просмотрел разгромленные проходы, пока не нашел коробок спичек, погребенный под пакетами с углем и банками жидкости для розжига. Он побежал обратно к кассам. Увиденные им бумажки собирались у стеклянной двери, приносимые ветром.

Однако если мы попытаемся оценить метод Сыма Цяня с точки зрения развития китайской историографии II–I вв. до н. э., то увидим, что Сыма Цянь отнюдь не разорвал [49] единую ткань истории на отдельные части хотя бы уже потому, что единой писаной истории тогда вообще еще не существовало. Историк не имел в своем распоряжении сводных трудов по истории Китая, их место занимали разрозненные исторические материалы, памятники, свидетельства и записи, лишенные всякой системы. Перед Сыма Цянем стояла задача обобщения и систематизации этих материалов. Ясно, что хронологический метод изложения, использовавшийся в исторических сочинениях до Сыма Цяня, не мог помочь в решении такой задачи. Крупнейший вклад Сыма Цяня в китайскую историографию состоит в том, что он создал и практически применил новый историографический метод, с помощью которого сумел привести в систему и изложить историю Китая от мифических времен до современного ему периода на основе обобщения большого количества исторических источников.

И движущиеся против ветра.

ИСТОЧНИКИ, ИСПОЛЬЗОВАННЫЕ СЫМА ЦЯНЕМ

Джош открыл на банке с жидкостью красную крышку с защитой от детей. Он точно не знал, как будет действовать, но знал, что обречен, если позволит бумажкам добраться до него или до Лидии. Джош взглянул на жену. Она, казалось, слегка оправилась от увиденного, и не была ошеломлена шоком, как он боялся. Лидия выглядела так, будто осознает, что происходит, и Джош подумал, что она намного сильнее, чем он считал.

Краткая характеристика источников, привлеченных Сыма Цянем при составлении “Исторических записок”, была впервые дана Бань Гу. “Сыма Цянь, — пишет он, — основывался на Цзо чжуань и Го юй, использовал Ши бэнь и Чжаньго цэ, изложил события, описанные в Чу Хань чунь-цю…” [96]. Видимо, под влиянием этого перечня Бань Гу сунский историк Чжэн Цяо бросил Сыма Цяню несправедливый упрек: “Среди исторических сочинений трех тысячелетий он ограничился привлечением семи-восьми книг! Если и есть в чем укорить Сыма Цяня, так это в недостаточности его эрудиции” [97].

Он отодвинул одну из стоек, которой прижал дверь.

— Мы уходим отсюда, — сказал он. — Как думаешь, справишься?

Бань Гу и Чжэн Цяо основывались на непосредственных указаниях Сыма Цяня в эпилогах глав обиспользовании им письменных исторических источников [98]. При составлении [50] биографий философов, ученых, поэтов, государственных деятелей Сыма Цянь, как правило, предварительно изучал их труды и опирался на них. Однако письменные памятники такого рода в ряде случаев отнюдь не были основным, а тем более единственным источником Сыма Цяня. Он максимально использовал свое положение придворного историка, дававшее ему доступ к архивным материалам [99]. Благодаря этому он, имел возможность “ознакомиться с архивами чжухоу” [100], мог “читать указы о заслугах” [101]. Эти источники дали Сыма Цяню обильный фактический материал, широко использованный им в “Исторических записках”.

Она неожиданно кивнула.

Джош отодвинул полки. Как раз вовремя. В магазин из-под двери забиралась полоса грязных использованных ватных палочек, тихо двигаясь по полу, как гигантский червь.

Особенностью метода Сыма Цяня было то, что историк не ограничивался одними лишь письменными источниками, сколь бы обширны они ни были. Он постоянно стремился пополнить собранные им материалы за счет иных источников. Самые разнообразные исторические сведения получал Сыма Цянь во время своих путешествий по стране. Историк знакомился с легендами и преданиями, распространенными вразличных частях страны [102], он побывал на местах знаменитых битв, на развалинах разрушенных городов, где окрестные жители еще помнили их историю [103], познакомился с бытом инородческих племен Юго-Западного Китая [104].

Им выпал шанс опробовать оружие. Джош вытащил спичку, опрыскал палочки жидкостью для розжига, и поджег. Крошечные кусочки ваты быстро вспыхнули и обуглились. В их предсмертных движениях чувствовалась агония, но они не издали не звука. Неестественно зрелище вызвало у Джоша мурашки.

Многочисленные сведения Сыма Цянь получил путем расспросов старожилов, осмотра жилищ, предметов обихода — некогда принадлежавших историческим деятелям прошлого [105]. Все эти материалы он не смог бы почерпнуть из письменных источников. Подчеркивая значение путешествий Сыма Цяня в процессе создания его труда, сунский ученый и поэт Су Чэ писал: “Великий историограф объехал всю [51] Поднебесную, лично осматривал знаменитые горы и реки, общался с героями из княжеств Янь и Чжао. Поэтому он пишет так свободно и широко, так оригинально” [106].

— Пошли.

Общение с известными современниками или с людьми, близко знавшими тех или иных деятелей, во многом облегчило Сыма Цяню задачу составления жизнеописаний. Сыма Цянь часто упоминает о том, что он встречался и беседовал с героями своих Ле чжуань или с их близкими родственниками и друзьями [107].

Он открыл дверь и отпрянул, ожидая, что в магазин хлынет поток бумажного мусора, но ничего не произошло. Только ветер и пыль. Джош предположил, что бумажки увидели его огненное шоу. Он взглянул на Лидию.

— Можешь нести топливо для зажигалок?

— Да.

Сыма Цянь использовал любые дополнительные сведения, проливающие свет на события прошлого. Он, в частности, внимательно знакомился с картинами на исторические сюжеты и портретными изображениями исторических личностей. Э. Шаванн высказал мысль о том, что, например, гл. 86 (“Жизнеописания мстителей”) могла быть написана на основе изучения изображений, отражавших историю покушения Цзин Кэ на Цинь Ши-хуана. Эта точка зрения была поддержана Дьювендаком в более общей форме: если подобные изображения были известны Сыма Цяню, то их влияние на описание историком соответствующих событий вполне вероятно [108]. Поскольку вопрос об авторстве гл. 86 остается спорным, то пример, приведенный Шаванном, может быть, не вполне убедителен. Однако использование Сыма Цянем такого рода данных не подлежит сомнению. В частности, в гл. 55 историк рассказывает об одном из соратников Гао-цзу, Чжан Ляне: “Судя по его личным качествам, я считал, что сам он должен быть рослым и мужественным на вид. Что же предстало моим глазам, когда я увидел его портрет?! По внешнему облику и чертам лица он был похож на очаровательную женщину!” [109]. Излагая биографию Тянь Хэна, [52] Сыма Цянь с сожалением пишет о том, что не имел возможности увидеть, каким был Тянь Хэн в жизни. “Ведь есть же у нас прекрасные художники. Так почему никто не написал его портрета?” [110].

Он передал ей емкость, вытащил спичку и схватил жену за руку. Они вышли наружу. Вокруг и над ними ветер кружил бумажки, но пара находилась как бы в пустом круге. И он сохранял размеры по мере их движения к машине. Газеты, покрывшие Blazer, улетали при их приближении. Джош и Лидия быстро забрались внутрь через водительское место и закрыли дверь. Пакеты из McDonald\'s исчезли с пола.

Наконец, некоторые главы “Исторических записок” написаны Сыма Цянем на основе сведений, приобретенных им в процессе собственной служебной деятельности. Помимо “Трактата о небесных светилах” и “Трактата о календаре” сюда относится “Трактат о реках и каналах”, написанный после того, как Сыма Цянь принял личное участие в ирригационных работах на реке Хуанхэ [111]. Все эти главы не могли бы быть написаны человеком, не имевшим столь широких практических знаний, какими обладал Сыма Цянь.

Джош потянулся к ключам, но их не было в замке. Он проверил пол, карманы и взглянул на Лидию.

— Ключи у тебя?

Она покачала головой.

Разнообразие привлеченных материалов говорит о несостоятельности точки зрения некоторых синологов, пытавшихся охарактеризовать “Исторические записки” как компиляцию. “Вся работа Сыма Цяня, — писал, например, Э. Шаванн, — заключалась лишь в подборе более ранних текстов и материалов в полной подлинной неприкосновенности их в виде общего целого, связанного хотя бы внешним образом” [112]. Шаванн ссылается при этом на то, что “само название означает скорее компилятивную сводку: ”Записки историков”, чем ”Исторические записки”…”. Однако Шаванн упускает из виду тот факт, что не сам Сыма Цянь назвал так свой труд. В действительности, существующее название книги Сыма Цяня произошло от сокращения его первоначального наименования [Тай] ши [гун]-цзи и впервые зафиксировано в надписи [53] на стеле, датируемой 159 г. н. э. [113]. Малоубедительна также и ссылка Шаванна на следующие слова Сыма Цяня: “То, что я называю ”изложением дел прошлого”, есть, лишь систематизация преданий [минувших] поколений. Это не то, что называют сочинением” [114]. Конечно, историк собирал и использовал все материалы прошлого. Но он не просто компилировал их, а отбирал, перерабатывал, осваивал и обобщал. Так понимал, на наш взгляд, Сыма Цянь “изложение дел прошлого”. В его труде нет места вымыслу, он пишет только о том, что подтверждается надежными свидетельствами. Неизменное стремление Сыма Цяня к установлению степени достоверности используемых им исторических данных характеризует его как историка-ученого, а не как “трудолюбивого чиновника”, “летописца-компилятора”, каким представляют его некоторые исследователи [115]

— Ты не взял их с собой:

— Я оставил их здесь. Дерьмо! — Он ударил руками по рулю, включив клаксон. Оба подпрыгнули.

Снаружи бумажки приближались — обертки из-под фастфуда ползли вместе с разорванными плакатами.

В процессе работы над “Историческими записками” Сыма Цяню постоянно приходилось встречаться с противоречиями в показаниях источников. Особенно много неясностей встречалось в материалах, относившихся к древнейшей эпохе. Так, “в Шан-шу, — замечает Сыма Цянь, — записаны лишь события, начиная с Яо, а в сочинениях философов, принадлежащих к ста школам, упоминается и о Хуан-ди” [116]. Стремясь найти более достоверные данные путем сопоставления различных версий, Сыма Цянь упоминает о подходе, характерном для ученых-конфуцианцев его времени: “Сколь ни разнообразны сочинения и книги, ученые полагаются при отыскании истины на 6 канонов” [117]. Полагают, что и Сыма Цянь пользовался тем же критерием, т. е. считал достоверными все свидетельства источников, которые совпадали с данными шести конфуцианских канонических книг [54] (Шан шу, Ши цзин, Ли цзи, Чунь-цю, И цзин, Юэ цзин) [118]. Этот вывод, однако, нуждается в существенном уточнении. Дело в том, что официальный текст конфуцианских канонов, сожженных при Цинь Ши-хуане, был восстановлен в начале ханьской династии, записан почерком “лишу” и получил название “современного текста” [119]. Однако, несмотря на указ Цинь Ши-хуана о запрещении изучать сочинения Конфуция, некоторые из его последователей сохранили книги, переписанные еще до реформы циньской письменности, т. е. так называемые “древние тексты”. Между двумя этими вариантами одного и того же сочинения имелись подчас значительные расхождения, приведшие позднее к возникновению двух враждебных школ в изучении классических книг. Во времена Сыма Цяня одним из наиболее видных ученых, преподававших “древние тексты”, был Кун Ань-го; Сыма Цянь, по свидетельству Бань Гу, был его учеником [120]. Поэтому, используя в своем труде данные Шан шу, Ши цзина и других канонических сочинений, Сыма Цянь основывался, в противовес официальной конфуцианской школе, на древних текстах. Так, в “Основных записях Инь” он приводит цитаты из Шан шу, которые не совпадают с “современным текстом” этой книги: они, по-видимому, были заимствованы историком из “древнего текста”. В ряде глав Сыма Цянь прямо говорит об использовании им версий, отличавшихся от “современного текста” классиков.

— Давай вернемся на стоянку, — сказала Лидия.

Привлекая древние тексты “шести канонов” в качестве критерия достоверности исторических свидетельств, Сыма Цянь считал их “близкими к истине”, но решающим критерием истины для него оставалось широкое сопоставление различных версий. Так, он устанавливает ошибочность [55] утверждения, что столица Чжоу была перенесена в Лои во время похода против Инь, и “на основании обобщения фактов” [121] приходит к выводу, что У-ван лишь ненадолго останавливался в Лои, а затем снова вернулся на запад.

Джош кивнул.

— Думаю, им нужна еще одна демонстрация, чтобы оставить нас в покое. Держись за мной.

Путешествие Чжан Цяня на запад значительно расширило географические представления китайцев. Наблюдения Чжан Цяня позволили историку установить ошибочность сведений, сообщаемых “Основными записями Юя” и другими древними сочинениями. “Там, — пишет Сыма Цянь, — утверждается, что Хуанхэ берет свои истоки на горе Куньлунь; Куньлунь достигает более 2500 ли в высоту; солнце и луна, сменяя друг друга, постоянно освещают ее, не давая ей погрузиться во мрак; на ней есть источник Лицюань и озеро Яочи. Ныне, после того как Чжан Цянь побывал в Дася, он осматривал истоки Хуанхэ, но нигде не видел того, что в анналах называется горой Куньлунь. Поэтому если Шан шу в основном верно излагает расположение гор и рек девяти областей, то о чудесах, упоминаемых в Юй бэнь цзи и Шань хай цзине, я не решаюсь говорить” [122].

Они вышли из машины и он облил переднее сиденье горючим.

Подобных указаний на то, что Сыма Цянь отказывался от свидетельства, считая его ложным, в тексте “Исторических записок” в целом немного. Это объясняется тем, что основным принципом Сыма Цяня в использовании исторических данных было изложение фактов, которые он считал достоверными, и опущение всего, что он считал ложным. Это видно на примере работы Сыма Цяня над хронологической таблицей наследственных пожалований Гао-цзу (гл. 18): “Тщательно исследовал ход событий, включил в таблицу документы, и, хотя многое не может быть выяснено во всех деталях, я изложил достоверное и опустил сомнительное” [123]. Поэтому установить материалы, известные историку, но отвергнутые им за их недостоверностью, можно сейчас главным образом по косвенным данным. [56]

— Что ты делаешь? — удивилась Лидия. — Это наша машина! Она нам нужна! Мы без нее не выберемся.

ИСТОРИЧЕСКАЯ КРИТИКА

— Выберемся, — сказал он и бросил зажженную спичку на переднее сиденье. Обивка вспыхнула и бумажки, безусловно взволнованные, закружились в безумном танце, расширяя круг вокруг них.

Сыма Цянь отдавал себе ясный отчет в том, каковы были цели его труда. Он писал историю не только для того, чтобы изложить события прошлого, но и для того, чтобы помочь людям сделать выводы из этого прошлого для их настоящей и будущей деятельности. Сам историк сравнивал себя с теми, кто “говорят о днях былых и думают о тех, что будут впредь еще”. Поэтому он утверждал: “Жить в настоящее время и писать о пути древних — это для того, чтобы увидеть в нем, как в зеркале, свои достоинства и недостатки, хотя отражение это и не будет вполне точным” [124].

Джош опять схватил жену за руку, и они направились к заправке. Пыль жалила и лезла в глаза. Они были на полпути, когда увидели приближающуюся машину.

— Машина! — взволнованно вскричал Джош.

Много веков спустя Сыма Гуан озаглавил свой исторический труд Цзы чжи тун-цзянь (“Зерцало всеобщее, управлению помогающее”). Это название отражает ту же самую идею и прямо перекликается с приведенным высказыванием Сыма Цяня. Такой подход к истории Сыма Цянь считал духовным наследием Конфуция. “В Чунъцю, — говорил он, — указывается на хорошее и порицается дурное, выдвигается добродетель трех династий и восхваляется Чжоу” [125]. Основываясь на этом принципе, Сыма Цянь мечтал написать “вторую Чуньцю”;свой долг он видел в том, чтобы “разрешить сомнения, отличить правду от лжи… назвать добро — добром, а зло — злом” [126]. И действительно, в “Исторических записках” читатель увидит, с одной стороны, довольно резкую критику императоров и знати (наряду с возданием должного тем из них, кто, по мнению историка, заслуживал этого), с другой — высокую оценку тех личностей, которых называли во времена Сыма Цяня “бандитами”.

Он быстро вышел в центр дороги и замахал руками в классическом сигнале бедствия.

Авто подъехало ближе.

Именно поэтому суждения потомков о труде Сыма Цяня подчас прямо противоположны. Лю Сян и Ян Сюн называли историю Сыма Цяня “правдивыми записями”, отмечали его исторический талант, восхваляли смелость пера, никогда “не принижавшего прекрасное и не утаившего [57] дурное” [127]. Бань Гу же считал, что у Сыма Цяня “суждения об истине и лжи извращают учение Конфуция” [128]. Находились и такие, кто называл “Исторические записки” “клеветническим сочинением” [129], отрицая историческую объективность Сыма Цяня.

— Помогите! — кричал он, — Помогите!

Правда, историк сам признавал, что он писал (или, во всяком случае, заканчивал) свой труд в “пылу гнева”. “Верить — и встречать недоверие, быть преданным — и оказаться оклеветанным, разве это может не вызвать ненависть?!” — говорил Сыма Цянь о Цюй Юане [130], но говорил с такой горечью потому, что его судьба была похожа на судьбу Цюй Юаня. Однако можно ли утверждать, что “гнев Сыма Цяня” и его историческая объективность взаимоисключают друг друга? Очевидно, нельзя. Об объективности Сыма Цяня свидетельствует его внимательное отношение к историческим памятникам, тщательность при сопоставлении данных, наконец, то, что многие материалы, приведенные в “Исторических записках”, находят подтверждение в археологических открытиях.

Машина, сигналя, промчалась мимо.

Критики ссылаются на ошибки Сыма Цяня в оценке отдельных исторических явлений, в хронологии и т. д. Между тем эти ошибки, возможные в любом труде, были неизбежны при тогдашнем уровне развития науки, в условиях, когда Сыма Цяню пришлось впервые осуществить систематизацию большого количества разнообразных и часто противоречивых источников. Эти ошибки не могут служить доказательством необъективного подхода историка к описываемым фактам. Перелом, происшедший в сознании Сыма Цяня после “дела Ли Лина”, его “гнев” лишь способствовали тому, что он смело и открыто говорил о вещах, о которых другой вряд ли осмелился бы говорить.

— Засранец! — Джош в ярости выставил средний палец. — Чертов сукин сын.

Лидия успокаивающе взяла его за руку.

Отношение Сыма Цяня к изображаемой им исторической личности проявляется сразу уже в том, в какую из глав “Исторических записок” он помещает жизнеописание того или [58] иного человека [131]. Изложив биографию Сян Юя в разделе Бэнь цзи, историк тем самым высоко оценивает роль Сян Юя в период междуцарствия Цинь — Хань. Признанием значения деятельности Конфуция и Чэнь Шэ был сам факт помещения их биографий в раздел Ши цзя. В Ле чжуань Сыма Цянь подчас помещает биографии некоторых лиц не туда, куда их, казалось бы, следовало поместить. Так, некоторых последователей Конфуция он относит к “стяжателям” (гл. 129), и в “Жизнеописаниях учеников Конфуция” (гл. 67) их биографий нет. Сами названия ряда глав в разделе Ле чжуань сразу дают героям обобщенную характеристику: “Жестокие чиновники” (гл. 122), “Стяжатели” (гл. 129), “Фавориты” (гл. 125) и т. д.

— Давай пойдем на заправку. Возможно, тот старик нам поможет.

— Он себе не способен помочь. Мог бы, давно бы убрался отсюда.

Одна из специфических форм исторической критики Сыма Цяня была правильно подмечена ученым XVII в. Гу Янь-у: “Некоторые из древних авторов при написании истории не высказывали непосредственно своего суждения, но их отношение к изображаемому становилось ясным из самого повествования. Великий историограф сумел достичь этого” [132]. Гу Янь-у приводит примеры того, как отношение Сыма Цяня к событиям и людям выражено в тексте словами другого исторического лица: Бо Ши — в “Трактате о балансе торговли” [133], Лу Гоу-цзяня — в конце биографии Цзин Кэ [134], У-ди — в биографии Тянь Фэня [135], и т. д. Особенно отчетливо этот метод характеристики может быть прослежен в “Жизнеописании Шусунь Туна” (гл. 99). Сочетая в своем изложении факты и меткие замечания современников, Сыма Цянь рисует фигуру беспринципного приспособленца, с одинаковым успехом служившего сначала Эр Ши-хуану, а затем Гао-цзу. Автор не навязывает читателю своего мнения, и все же оно [59] убедительно выражается благодаря мастерски примененной форме изложения.

— Там будут другие машины. Это основная магистраль. Кто-нибудь остановится.

Если в тексте главы Сыма Цянь лишь излагает события и никогда не упоминает своего имени, то послесловие к каждой главе он начинает словами: “Я, Придворный историограф, скажу так…”. Избегая прерывать изложение выводами, сделанными от своего собственного имени, он сообщает их читателю после того, как написал всю главу в целом. В послесловии Сыма Цянь подводит итог всему изложенному, давая оценку герою биографии (если это биографическая глава) или приведенным историческим фактам (в трактатах и таблицах). Излюбленный прием Сыма Цяня — привести изречение философа древности, а подчас и меткую народную поговорку в подтверждение высказанного суждения и завершить резюме обращением непосредственно к читателю, которому он доказывает свою мысль. В целом “если окинуть взором все эти резюме, то можно увидеть, что любил Сыма Цянь и что он ненавидел, что ценил и что презирал, что считал истинным и что — ложным” [136].

— Только если мы организуем препятствие, — сказал Джош и мрачно улыбнулся. — Пойдем.

Заправка была пуста. Они обыскали офис, гараж, мужской и женский туалеты, но там не было признаков старика. Уже было около пяти и, хотя никто из них ничего не сказал, оба понимали, что скоро стемнеет. На самой автостраде было всего несколько кусков бумажного мусора, а вот окружающая пустыня была буквально покрыта им. И количество росло с каждой минутой.

В связи с вопросом о формах исторической критики в Ши цзи следует остановиться на характеристике метода Сыма Цяня, данной Су Сюнем. В своем трактате “Об истории” Су Сюнь (1009–1066) анализирует влияние идей Конфуция на Сыма Цяня и Бань Гу и приходит к выводу, что оно находит выражение в четырех особенностях Ши цзи и Хань шу. Поскольку четвертая особенность имеет отношение только к Хань шу, метод Сыма Цяня характеризуется, по Су Сюню, тремя чертами:

— Что будем делать? — спросила Лидия.

1. “Сокрытие и тем не менее показ”;

Джош снял наконечник шланга с крючка.

2. “Правдивость и вместе с тем великодушие”;

— Устроим пожар.

3. “Опущение и все же характеристика” [137].

— А что если…?

Поясняя сущность первого из этих принципов, Су Сюнь говорит, что при составлении жизнеописания какого-либо [60] положительного деятеля прошлого Сыма Цянь отмечал лишь его заслуги; что же касается его недостатков или ошибок, то историк умалчивал о них в данной главе, но приводил их в биографии какого-нибудь другого лица. По мнению Су Сюня, Сыма Цянь поступал так потому, что “если упомянуть одну ошибку и тем самым умалить значение десяти заслуг, то простые смертные последующих поколений непременно скажут: ”Даже десять заслуг таких мудрых людей, как Лянь По, таких красноречивых, как Шэнь И-цзи, таких преданных, как Чжоу Бо, таких достойных, как Дун Чжун-шу, — и те не смогут окупить одну ошибку!” Они сочтут путь к совершенствованию слишком трудным и перестанут стремиться к нему” [138].

— Не беспокойся, — сказал он.

Джош нажал на рычаг и разлил бензин по всему полу вокруг двух колонок. Он перестал качать топливо и передал жене коробок, оставив себе несколько спичек в руке.

Второй принцип в трактовке Су Сюня заключается в том, что, давая характеристику отрицательной личности прошлого, Сыма Цянь обращал особое внимание на то, не было ли у его героя каких-либо положительных черт или поступков, и, если таковые находились, историк неизменно упоминал о них в биографии данной личности. Он поступал так потому, что “если указать на десять недостатков и умолчать об одном положительном качестве, то злодеи последующих поколений непременно скажут: ”Даже Су Цинь, Бэй-гун, Бо-цзы, Чжан Тан и жестокие чиновники сделали что-то хорошее, но историк не упомянул об этом! А на что уже надеяться нам!” Это закрыло бы им путь к искуплению их преступлений и укрепило бы их стремление ко злу” [139].

— Иди к дороге и скажи, когда увидишь машину. Если что-то начнет двигаться вокруг, подожги с помощью горючего.

Третий выдвинутый им принцип Су Сюнь поясняет на примере гл. 14 “Исторических записок”. Хотя она носит название “Хронологической таблицы двенадцати чжухоу”, однако включает хронологию тринадцати царств эпохи Чжоу. По мнению Су Сюня, это объясняется тем, что хотя Сыма Цянь и включил в эту главу царство У, но не счел возможным отнести его к числу чжухоу, так как У и Юэ были “варварами”. “Если бы Сыма Цянь упомянул их в ряду чжухоу, то он должен был присоединить к ним также племена [61] западных жунов и сяньюнь. Поэтому он провел между ними грань и отбросил варваров, чтобы правители будущих поколений сказали: ”Даже такой достойный, как Гоу-цзянь, не избежит участи быть отброшенным историей, если он не знает китайского ритуала и музыки”” [140].