КОМАНДА ПЕРЕВОДЧИКОВ.
Aviann_Te.
Kayo.
Jinger.
CherrySUN.
Полина Макарова.
Nomadka.
Перевод третьей главы скопирован из игры, он принадлежит локализаторам.
Источник:
Иллюстрации и обложка:
Ubisoft.
Поддержите правообладателей, купив книгу.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1719 год.
Однажды я отрезал человеку нос.
Я не помню, когда точно это случилось: в 1719 или примерно тогда. И не помню, где. Но это случилось во время налета на испанский бриг. Разумеется, нам нужна была добыча. Я горжусь тем, что на Галке всегда есть добро. Но там на борту было еще кое-что. То, чего не было у нас, но в чем мы нуждались. Кто-то, если быть точным. Кок.
Наш собственный кок и его напарник были мертвы. Напарник кока был пойман мочащимся в балласт, чего я не разрешал, и я традиционно наказал его, заставив выпить кружку мочи экипажа. Должен признаться, у меня ни разу так не было, что из-за кружки мочи умирал человек, но это произошло с напарником кока. Он выпил кружку мочи, пошел спать той ночью и больше не встал. Кок был в порядке какое — то время, но он любил украдкой глотнуть рома, и после глоточка рома он обычно выходил на ют подышать ночным воздухом. Я часто слышал его топот на крыше моей каюты, когда он отплясывал джигу. Но однажды ночью я услышал, как за его топотом по крыше моей кабины и пляской джиги последовал крик и всплеск.
Зазвенел колокол, и команда помчалась на палубу, затем мы опустили якорь и зажгли лампы и факелы, но кока нигде не было видно.
С ними работали какие-то ребята, конечно, но это были всего лишь мальчишки; никто из них не умел ничего более кулинарного, чем помешать в котелке или начистить картофеля, и с тех пор мы жили на сырой жратве. Среди нас не было никого, кто знал хотя бы как вскипятить воды.
И вот не так давно мы взяли мановар — вкусненькое отклонение от курса, из которого мы разжились новейшей огромной бортовой артиллерией и кучей оружия: сабли, пики, мушкеты, пистолеты, порох и ядра. От одного из схваченных членов экипажа, который потом стал членом моего экипажа, я узнал, что у испанцев был товарный корабль, на котором служил искусный кок. Говорили, что он готовил при дворе, но оскорбил королеву, и его прогнали. Я не поверил ни слову, но это не мешало мне повторить все точь-в-точь, говоря команде, что он будет готовить для нас уже до конца этой недели. Ясное дело, мы сразу приступили к охоте на этот бриг, и, когда мы его нашли, не теряя ни минуты, напали.
Наша новая бортовая артиллерия пришлась кстати. Мы подплыли к бригу борт о борт и усеяли его выстрелами, пока он не был разбит; его паруса разорвались в клочья, а штурвал разломался в воде.
Корабль уже начал накреняться, когда моя команда ринулась на абордаж; в воздухе витал тяжелый запах пороха, вокруг звучали выстрелы мушкетов и звон сабель. Я был со своей командой, как обычно, с саблей в одной руке и скрытым клинком наготове — сабля для ближнего боя, клинок для добивания. Двое ринулись на меня, и с первым я расправился быстро — резкий удар сверху вниз разрезал его треуголку пополам и почти рассек голову надвое.
Он опустился на колени с моей саблей меж глаз, но беда была в том, что я вонзил слишком глубоко, и когда я попытался вытащить лезвие, тело приподнялось вместе с ним. Потом второй, со страхом в глазах, очевидно не привыкший к сражениям, напал на меня, и взмахом лезвия я срезал его нос, отчего, как я и хотел, тот отступил назад. Пока он пытался остановить кровь, я двумя руками наконец высвободил свою саблю из черепа первого и вернулся к славной драке. Скоро все закончилось с потерями с их стороны настолько малыми, насколько это было возможно, и я отдал специальное распоряжение, чтобы коку ни в коем случае не причинили вреда. \"Что бы ни случилось,\" — сказал я, — \"нам надо взять его живьем.\"
Когда их бриг скрылся под водой и мы уплыли, оставив облако порохового дыма и море рассеченных досок и торчащих кусков потонувшего корабля позади, мы собрали их команду на главной палубе, чтобы вычислить среди них кока; едва бы у нас нашёлся человек, чей рот не заполнялся слюной или живот не разражался урчанием, и мы не могли не заметить их откормленный вид. Совсем нет.
Именно Кэролайн научила меня ценить хорошую пищу. Кэролайн, моя единственная истинная любовь. За то слишком короткое время, которое мы провели вместе, она облагородила мои вкусы, и мне нравилось думать, что она бы одобрила мое отношение к трапезе, и как я передал любовь к вещам покачественней к команде. Она знала, как и я — частично благодаря тому, что она объяснила мне, — что сытый человек — это счастливый человек, и счастливый человек меньше склонен к тому, чтобы подвергать сомнению авторитет на корабле, из-за чего за все эти годы на море у меня никогда не было ни намека на бунт. Ни одного.
\"Это я,\" — сказал он, делая шаг вперед. Но прозвучало это скорее как \"эфо я\", чему он был обязан своим перебинтованным лицом, с которого какой-то дурак отрезал нос.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1711 год.
Но, ладно, где я остановился? Кэролайн. Ты хотела знать, как я познакомился с ней.
Ну, здесь есть что рассказать, как говорят. Здесь есть что рассказать. Для этого мне придется вернуться назад, в то время, когда я был простым фермером, когда я еще не знал ничего ни об ассассинах, ни о тамплиерах, о Черной Бороде, о Бенджамине Хорниголде, о Нассау или об Обсерватории, и я бы никогда не узнал ни о чем этом, если бы не случайная встреча в \"Старой дубинке\" одним жарким летним днем в 1711 году.
Дело в том, что я был одним из тех молодых смутьянов. которые любили выпить, несмотря на то, что из-за этого я попадал в пару передряг. Было совсем немного… скажем так, инцидентов, которыми я не очень горжусь. Но это крест, который приходится нести, если ты чуть излишне любишь выпивку; пьющих с чистой совестью практически не найти. Большинство из нас зарекались от спиртного рано или поздно, чтобы изменить свою жизнь и, возможно, обратиться к Богу или сделать что-нибудь путное из себя. Но вот потом наступает полдень, и ты понимаешь, что твоей голове совсем не помешала бы еще выпивка, и вот ты идешь к таверне.
Таверны, о которых я говорю, были в Бристоле, на юго-западном берегу старой доброй Англии, где мы привыкли к суровым зимам и расцветанию лета, и в тот год, именно в тот год, в год, когда я впервые встретился с ней, в 1711, как я уже говорил, мне было всего семнадцать лет.
И, да, да, я был пьян, когда это случилось. В те дни я был пьян немалую часть времени. Возможно… ну, не буду преувеличивать, я не хочу дурно говорить о себе. Но, возможно, половину времени. Может, чуть больше.
Дом был на окраине деревни Хазертон, в семи милях до Бристоля, где у нас был небольшой участок, в котором мы держали овец. Отец был заинтересован только скотом. Он всегда был заинтересован им, и поэтому мое присутствие освободило его от той части дела, которую он презирал более остальных — путешествие в город с товаром, споры с торговцами, переговоры, сделки. Когда я подрос — считай: как только я стал способен договариваться с партнерами и торговать как равный — ну, этим я и стал заниматься. Отец был чрезмерно рад уступить мне эту роль.
Отца звали Бернард. Мать — Линетт. Они были родом из Свонси, но переехали в Уэст-Кантри, когда мне было десять лет. У нас до сих пор был уэльский акцент. Я не думаю, что он мне не нравился, раз он делал нас не похожими на других. Я был овцеводом, а не самой овцой.
Отец и мать часто говорили, что у меня подвешенный язык, и мать обычно добавляла, что я — привлекательный молодой человек, способный очаровать каждого, и это правда, я и сам так говорю, но мне было проще найти общий язык с леди. Короче говоря, дела с женами торговцев завершались по-райски успешно, нежели торговля с их мужьями.
То, как я проводил дни, зависело от сезонов. С января по май было время ягнения — наш самый занятый сезон, в течение которого я к рассвету должен был быть в сарае — с гудящей головой или нет — и проверять, не родились ли новые ягнята ночью. Если родились, то их относили в сарай поменьше и оставляли в загонах — мы называли их клетками ягнения — и дальше ими занимался отец, а я чистил кормушки, заполнял их снова, менял сено и воду, и мать старательно записывала детали родов в журнале. Я тогда не умел писать или читать. Сейчас, конечно, умею; Кэролайн научила меня этому вместе с остальным, что сделало из меня мужчину, но тогда эта роль отводилась матери, которая писала не слишком умело, но достаточно, чтобы вести записи.
Мать и отец любили работать вместе. Это было еще одна причина, по которой отцу нравилось, что я отправлялся в город. Казалось, что он и моя мать были соединены. Я никогда не видел еще кого-нибудь, столь влюбленных друг в друга, и кому надо было показывать так мало, чтобы дать знать об этом. Было очевидно каждому, что они поддерживали друг в друге жизнь. На них было приятно смотреть.
Осенью мы приводили баранов и овец на пастбище, чтобы к весне у нас были ягнята. За полями требовалось ухаживать; заборы и стены нужно было строить и чинить.
Зимой, если погода была очень плохой, мы приводили овец в стойло и держали их в тепле до января, когда начинался сезон ягнения.
Но именно лето было моим временем. Сезон стрижки овец. Мать и отец трудились день и ночь, пока я бегал в город чаще обычного, и не с пустыми руками за мясом, а с загруженной шерстью тележкой. Летом, когда появлялась такая возможность, я частенько забегал в местные таверны. Можно сказать, я примелькался там, в длинном камзоле, брюках по колено, белых чулках и слегка потрепанной треуголке, которую считал своим отличительным знаком, потому что мама говорила, что она идет к моим волосам (которым, к слову, не повредила бы стрижка, но они были потрясающего песочного цвета, и это даже я признавал).
Именно в тавернах я узнал, что мой талант к болтовне раскрывался после нескольких кружек эля. Знаешь, выпивка оказывает такой эффект, да? Развязывает языки, размывает мораль… Не то что бы я был очень робким и застенчивым в трезвом состоянии, но эль давал мне дополнительное преимущество. Ну, или, по крайней мере, я так себе говорил. В конце концов, деньги, вырученные от моих продаж по пьяни полностью покрывали то, что я потратил на алкоголь. Ну, или, по крайней мере, я так себе говорил.
Было что-то еще кроме того, что Эдвард пьяный был лучшим торговцем, чем Эдвард трезвый, и этим \"что-то\" был мой настрой.
Потому что, по правде говоря, я думал, что был особенным. Нет, я знал, что был особенным. Я часто сидел один ночью и смотрел на мир по-своему, по-особенному. Теперь-то я знаю, что это такое, но тогда я не мог объяснить это другими словами, кроме как сказать, что я чувствовал себя не таким, как все.
Либо из-за этого, либо несмотря на это я решил, что не хочу быть фермером всю свою жизнь. Я знал это с самого первого дня, когда пришел на ферму как работник, а не как ребенок, посмотрел на отца и понял, что игры кончились, а дома меня ждут лишь мечты о том, как я буду бороздить моря. Нет, вот оно, мое будущее, прямо передо мной. Я проведу всю свою жизнь как фермер, работая на отца, женюсь на местной девушке. Она родит мне сыновей, которые тоже станут фермерами, как их отец и дед. Я видел всю свою жизнь перед собой, но вместо того, чтобы почувствовать тепло удовлетворенности и счастья, я пришел в ужас.
И правда была в том, что — прости меня, отец, да упокоит Бог твою душу — я ненавидел свою работу, и это нельзя сказать мягче. После нескольких кружек эля, что ж, я ненавидел ее чуть меньше, но это все, что я могу сказать. Выбалтывал ли я свои мечты по пьяни? Возможно. Тогда я толком не думал об этом. Я знал только то, что во мне сидело глубокое отвращение к тому, как разворачивалась моя жизнь — или, что еще хуже, то, как она уже развернулась.
Возможно, когда речь шла о моих настоящих чувствах, я был слегка несдержанным. Возможно даже, у моих собутыльников сложилось обо мне впечатление, что я чувствовал, что жизнь готовила мне что-то получше. Что я могу сказать? Я был молодым надменным выпивохой. Плохой набор и в лучшие времена, а те времена лучшими никак нельзя было назвать.
\"Ты думаешь, ты выше людей типа нас, да?\"
Я частенько такое слышал. Или как минимум разные вариации этой фразы.
Наверно, было бы вежливее отвечать \"нет\", но я так не делал, из-за чего частенько оказывался в драках. Наверно, я хотел доказать, что я был лучше них, в бою в том числе. А может, так я защищал имя своей семьи. Да, возможно, я был пьяницей. Обольстителем. Наглым. Ненадежным. Но я не был трусом, нет. Я никогда не убегал, поджав хвост.
Именно летом моё безрассудство достигало самых высот. Именно тогда я был самым пьяным и самым буйным, и, по правде сказать, той еще занозой в заднице. С другой стороны, именно тогда я был более готов спасти молодую девушку в беде.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Мы встретились в \"Старой дубинке\" — таверне примерно на полпути между Хазертоном и Бристолем. Я частенько захаживал туда — иногда несколько раз в день. Такое случалось, когда мои родители подолгу не могли отлучиться в город, занятые стрижкой овец, и мне приходилось ходить туда вместо них.
Признаюсь, вначале я почти не обратил на нее внимания. Ума не приложу, как такое могло выйти — в те времена я очень гордился как раз тем, что знал буквально всех хорошеньких женщин в округе. К тому же в такой дыре, как \"Дубинка\", как-то не ждешь увидеть хорошенькую женщину. Женщину — да. Женщина \"известного склада\" — да. Но эта девушка явно к таким не относилась: юная, примерно моих лет, одетая в льняной чепец и блузу, она скорее напоминала служанку.
Однако мое внимание привлекло не столько ее платье, сколько голос. Девушка говорила очень громко, и это сильно не вязалось с ее обликом. За одним столом с ней сидели трое мужчин, все намного ее старше. Их я узнал сразу: это были Том Кобли, его брат Сет, а третьего звали Джулиан — его фамилию я никогда не слышал; он работал вместе с Кобли. С этой троицей мы едва ладили и всегда были готовы обменяться если не ударами, так колкостями. Им казалось, что я ворочу от них нос, и они отвечали мне тем же. В общем, приязни у нас друг к другу не было ни на грош. Когда я их увидел, они сидели на скамьях, подавшись вперед и ухмыляясь, и пожирали девушку глазами, выдававшими дурные намерения. При этом все трое вели себя как ни в чем не бывало: широко улыбались, болтали без умолку, не забывая подбадривать девушку, которая тем временем осушила целый кувшин эля.
Нет, она вовсе не походила на тех женщин, которых часто можно было встретить в этой таверне, но судя по всему, очень хотела подражать им — опустошенный кувшин был чуть ли не с нее размером. Вытерев рот рукой, она брякнула его об стол. Мужчины, которые сидели рядом, тут же разразились одобрительными возгласами, призывая ее расправиться с еще одним. Девушка уже немного покачивалась, сидя на скамье, и это явно их радовало. Похоже, троица никак не могла поверить в свою удачу — еще бы, вот так легко задурить голову очаровательной девушке.
Я продолжал наблюдать за этими негодяями. Они дали девушке выпить еще эля и так же радостно встретили новый пустой кувшин. Как и прежде, она вытерла рот рукой, правда, на скамье сидела теперь еще менее уверенно. Ее соседи это тоже заметили — и переглянулись. В их взглядах читалось победное: \"Ну все, дело сделано!\"
Том и Джулиан встали. Если верить их словам, они хотели \"проводить\" ее до двери, мол: \"Ты слишком много выпила, милая, мы проводим тебя домой, да?\"
— В кровать, — с ухмылкой пробормотал Сет. Он думал, что произнес эти слова едва слышно, на выдохе, хотя на самом деле его слышали все, кто был в таверне.
— Отведем тебя прямо в кровать.
Я бросил быстрый взгляд на бармена, который в ответ лишь опустил глаза и начал сморкаться в передник. Посетитель, сидевший с другой стороны стойки, тоже отвернулся, стоило мне перевести взгляд на него. Вот же выродки. С тем же успехом можно и кошку о помощи просить — со вздохом подумал я, затем с грохотом поставил кружку на стол, встал и вышел на улицу следом за Кобли.
После полутьмы, царившей в таверне, яркий солнечный свет резанул глаза, и я невольно зажмурился. Неподалеку жарилась на солнце моя повозка. Рядом стояла еще одна, судя по всему, принадлежавшая Кобли. По ту сторону дороги находился загон для скота, а вдалеке за ним виднелся дом. Правда, самого фермера нигде поблизости я не заметил. На пустынной дороге были только мы: я, братья Кобли, Джулиан, ну и, конечно, девушка.
— Эй, Том Кобли, — произнес я, — чего только нынче не увидишь. Скажем, как ты напиваешься с дружками — да еще заодно спаиваешь беззащитную девушку!
Услышав эти слова, Кобли резко отпустил девчонку — та едва не упала — и повернулся ко мне, заранее подняв руку с выставленным вперед пальцем.
— Не лезь не в свое дело, Эдвард Кенуэй, малолетний ты бездельник! Ты так же пьян, как и я, и, как и я, далеко не праведник. С какой стати мне слушать поучения от таких, как ты?
Сет и Джулиан тоже повернулись ко мне, а взгляд девушки совершенно остекленел — похоже, ее рассудок отправился на боковую, хотя тело еще бодрствовало.
— Что ж, Том Кобли, — улыбнулся я в ответ, — я, может, и правда, далеко не праведник, но мне вовсе нет нужды заливать в девчонку несколько кувшинов эля для того, чтобы затащить ее в постель. И уж точно мне не требуется для этого помощь сразу двоих дружков.
Том Кобли побагровел.
— Послушай, ты, пронырливый сукин СЫН! Я вообще-то собирался просто погрузить ее на повозку и отвезти домой.
— О, я не сомневаюсь в том, что ты собирался именно так и поступить. Меня больше интересует то, что ты собирался сделать с ней после того, как положишь на повозку, и прежде, чем довезешь до дома.
— Вишь, интересует его! Если не перестанешь лезть в чужие дела, то, пожалуй, тебя скоро будут интересовать только сломанный нос и ребра. Твои же!
Я украдкой бросил взгляд на пыльную дорогу, обрамленную зеленью и золотом деревьев, которые купались в лучах яркого солнца, — и увидел вдалеке одинокую фигуру всадника, пока еще мерцающую и нечеткую.
Тогда я шагнул вперед. Если вначале в моем обращении к ним еще можно было углядеть нотки юмора и теплоты, то теперь они сами собой исчезли. Когда я снова заговорил, мой голос приобрел твердость стали.
— Сейчас же отпусти девчонку, Том Кобли, или я за себя не ручаюсь.
Все трое переглянулись. В каком-то смысле они сделали то, чего я потребовал: выпустили девушку из рук. Она, похоже, с облегчением соскользнула вниз и замерла в сидячем положении, опираясь рукой о землю и глядя на нас осоловевшими глазами. Судя по всему, она совершенно не понимала того, что сейчас говорилось о ней.
Тем временем я рассматривал Кобли и оценивал свои шансы. Приходилось ли мне когда-нибудь драться сразу с тремя? Вообще-то нет. Да и дракой такое назвать сложно — при подобном раскладе тебя попросту беспорядочно избивают. Но тут я сказал себе: \"Эй, Эдвард Кенуэй, не вешай-ка НОС!\" Да, их трое, а ты один, но один из этой троицы — Том Кобли, человек в годах — в отцы тебе годится. Второй — Сет Кобли, сын Тома. Если вы можете представить себе подонка, который вместе с отцом подпаивает девчонку, то наверняка поймете, что представлял собой Сет. Прогнившая душонка, способная действовать только исподтишка. Такой испугается любой драки и сразу убежит, обмочив штаны. Ко всему прочему, оба Кобли были в изрядном подпитии.
Правда, я и сам успел изрядно выпить. К тому же с ними был Джулиан — о нем я мало что знал, но, судя по виду, он вполне еще мог держаться на ногах.
Но у меня уже созрел новый план. Я помнил о всаднике, которого видел вдалеке. Сумей я продержаться, отбиваясь от Кобли, пока всадник не окажется рядом, у меня будет неплохой шанс победить.
Ведь если это будет человек добропорядочный, то наверняка остановится и придет мне на помощь.
— Что ж, Том Кобли, — сказал я, — сила на твоей стороне, это любому ясно. Но я вряд ли смогу смотреть в глаза своей матери, если позволю тебе и твоим дружками увезти эту девушку.
Я снова бросил взгляд на дорогу и увидел, что всадник еще немного приблизился. \"Давай же! — подумал я. — поторапливайся!\"
— Поэтому, — продолжил я вслух, — даже если вы в конце не оставите на мне живого места и бросите на обочине подыхать в луже крови, а девчонку таки увезете с собой, я все равно сделаю все, что смогу, чтобы вам помешать. И поверьте — уж парочку фонарей я точно наставлю, а кому-то причиндалы отобью.
Том Кобли сплюнул и, прищурив морщинистые веки, уставился на меня.
— Так что же ты, Эдвард Кенуэй, так и будешь стоять весь день, рассусоливая, или все-таки приступишь к тому, что тут наобещал? Время-то никого не ждет… — он зловеще оскалился. — Меня ждут дела, видишь ли.
— Ах, да, ты прав. Ведь чем дольше мы тут стоим, тем меньше времени остается до того момента, как эта бедная девушка протрезвеет, так ведь?
— Знаешь ли, Кенуэй, мне надоела твоя пустая болтовня. — Он повернулся к Джулиану: — Ну что, проучим этого малолетнего поганца? Ах да, и еще кое-что я скажу, мастер Кенуэй, пока мы еще не начали: ты и в подметки не годишься своей матери, ясно?
Не буду скрывать — это меня чертовски задело. Подумать только: Том Кобли, в котором добродетели было не больше, чем у похотливого кобеля, а ума — вдвое меньше, сумел залезть мне в душу! Моя вина была подобна открытой ране, а он засунул в нее свои грязные пальцы, тем самым сделав еще больнее. Но в то же время это придало мне и больше решительности.
Джулиан выпятил грудь и с глухим рыком начал приближаться. В двух шагах от меня он поднял кулаки, отклонился правой частью тела назад и замахнулся. Уж не знаю, с кем Джулиану раньше доводилось биться возле кабаков, но это точно были люди, дравшиеся намного реже меня. Я уже давно понял, что он правша, а теперь он и вовсе выдал свои намерения с головой.
Я легко увернулся от удара — лишь облачко пыли взвилось у меня из-под ног — и резко выбросил вверх правый кулак, угодив Джулиану точно под челюсть. Мой противник громко вскрикнул от боли. Дерись мы один на один — победа была бы уже за мной, но ему на помощь вовремя пришел Том Кобли. Я успел заметить его лишь краем глаза, и времени увернуться уже не было. Ошеломляющий удар пришелся мне прямо в висок.
Покачнувшись, я повернулся лицом к новому противнику, при этом мои кулаки начали молотить воздух намного чаще, чем мне бы того хотелось. Я надеялся, что смогу случайно кого-нибудь зацепить — стоило мне вырубить одного из них, и шансы бы уравнялись. Но ни один из моих ударов не пришелся в цель: Том Кобли уже отскочил назад. Джулиан тем временем подозрительно быстро оправился от первого моего удара и снова пошел на меня.
Он размахнулся и врезал мне в подбородок, чуть не сбив с ног — меня аж развернуло. Шляпа слетела у меня с головы, волосы лезли в глаза, я был весь растрепан. И, кто бы вы думали, решил вступить в этот момент в драку, пнув меня сапогом? Червяк Сет Кобли — да еще подбадривая при этом криками своего папашу и Джулиана. Маленькому выродку повезло — он попал мне прямо под дых. Потеряв равновесие, я оступился — и растянулся на земле.
В драке сразу с тремя противниками падение — это худшее, что может с тобой приключиться. Упал — тебе конец. Сквозь частокол их ног я снова увидел одинокого всадника, ехавшего по дороге. Теперь он был моим единственным шансом выжить в этой передряге. Но то, что я увидел, заставило мое сердце в отчаянии замереть. На лошади ехал вовсе не торговец или другой мужчина, который мог спешиться и рвануть мне на помощь. Нет, всадником, на мою беду, оказалась женщина. Правда, она ехала не в дамском седле и сидела на лошади по-мужски, но перед нами оказалась леди. На ней была шляпа и светлое летнее платье. \"Какая красавица,\" — это было последнее, что я успел подумать прежде, чем сапоги Кобли загородили мне обзор и сверху один за другим посыпались удары.
Они повернулись, чтобы посмотреть на нее. Все мои противники проворно сняли шляпы и поспешно выстроились в ряд, чтобы загородить меня — я, кашляя, лежал в пыли.
— Что здесь происходит? — требовательно спросила она. По голосу я понял, что женщина молода и, хотя и не из знатной, но явно хорошей семьи. Пожалуй, даже слишком хорошей, чтобы разъезжать по дорогам в одиночку.
— Просто хотели преподать урок хороших манер этому малому, — проскрипел Том Кобли, запыхавшись.
Да уж, тяжелая на его долю выдалась работенка — запинать меня до полусмерти.
— Неужели вы только втроем можете с этим справиться? — парировала она. Теперь я наконец смог ее увидеть. Девушка показалась мне вдвое красивее, чем на первый взгляд. Она сердито уставилась на Кобли, а те, в свою очередь, уже совсем присмирели.
Девушка спешилась.
— И главное, что вы сделали с этой юной леди? — поинтересовалась она, указав на все еще пьяную девчонку, которая так и сидела на земле, слабо соображая, что происходит.
— О, мэм, это просто наша юная подружка. Она немного перебрала.
Девушка помрачнела.
— Она вовсе не ваша подружка. Это наша служанка, а если я не верну ее домой до того, как моя мать обнаружит, что она тайком улизнула, то станет вдобавок и бывшей служанкой.
Она многозначительно обвела взглядом троих мужчин, стоявших перед ней.
— Я прекрасно знаю вашу мужскую натуру, и, кажется, вполне понимаю, что здесь произошло. Лучше вам оставить этого молодого человека и убраться восвояси, пока мне не пришлось обратиться к властям.
Кланяясь и шаркая ногами, Кобли вскарабкались на свою телегу, и вскоре их и след простыл. Девушка подошла ко мне и, опустившись на колени, заговорила:
— Меня зовут Кэролайн Скотт. Наша семья живет в Бристоле, на Хокинс-лейн. Я отвезу тебя туда, и мы сразу займемся твоими ранами.
— Простите, сударыня, но мне нельзя в Бристоль, — сказал я в ответ, встав и попытавшись состроить ухмылку. — Меня работа ждет.
Она встала.
— Понимаю. Скажите, я верно оценила обстановку?
Я поднял свою шляпу и начал отряхивать ее от пыли. Теперь она была совсем расплющена.
— Да, все верно, сударыня.
— В таком случае, примите мою глубокую благодарность. То же сделает и Роза, когда придет в себя. Она, конечно, девица своевольная и не самая послушная прислуга, но я все равно не хочу, чтобы она пострадала из-за своего дерзкого нрава.
\"Вот настоящий ангел\", — решил я тогда для себя. Когда я помогал девушке поудобнее расположиться в седле — она все время заботливо поддерживала Розу, которая, так и не протрезвев, мешком свисала с шеи лошади, — мне в голову неожиданно пришла одна мысль.
— Скажите, сударыня, мог бы я увидеть вас еще раз? И поблагодарить вас как следует, когда я успею привести себя в божеский вид?
Она одарила меня взглядом, полным сожаления.
— Боюсь, мой отец не одобрит, — сказала она, тряхнула поводьями и направилась домой.
В тот день я встретил закат, сидя под соломенной крышей нашего домика и глядя поверх пастбищ куда-то вдаль. Обычно мне приходили в голову мысли о собственном неизбежном будущем, и я размышлял, что лучше: бежать от него или все же бороться.
Но тем вечером я думал о Кэролайн. Кэролайн Скотт с Хокинс-лейн.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Через два дня меня разбудил крик. Впопыхах я натянул штаны и выскочил из комнаты в незастегнутой рубахе, натягивая сапоги на босые ноги. Я узнал этот крик. Он принадлежал моей матери. Скоро ее крики затихли до плача, уступив место бранной речи отца. Бранной речи человека, который в итоге оказался прав.
После того, как я подрался у \"Старой дубинки\", я вернулся в таверну, чтобы сделать что-нибудь со своими порезами и синяками. Чтобы заглушить боль, так сказать. И что могло с этим справиться лучше, чем выпивка или две? И вот, когда я наконец вернулся домой, я был в том еще состоянии. Когда я говорю \"состояние\", я имею в виду \"состояние\", как если бы говорил о человеке, который выглядел так, словно принял участие не в одной войне — и я принимал, если судить по синяками на лице и шее и по одежде, порванной тут и там. Но еще — как если бы я говорил о человеке, который перебрал с выпивкой.
И то, и это разозлило отца, и мы поругались, и мне стыдно признаться, что я не выбирал слова в присутствии матери. Конечно, отец взбесился, и за это я ощутил тяжесть его руки. Но его по-настоящему вывело из себя то, что пьяная драка, как он назвал ее (потому что он не понимал, что я защищал честь леди, и что он сделал бы то же самое на моем месте), случилась в рабочее время. Он видел их, изнуренных работой, и меня, напивавшегося и дерущегося, порочащего доброе имя Кенуэев, и в данном конкретном случае припасавшего еще больше неприятностей на будущее.
— Кобли. — Он вскинул руки от злобы. — Та еще масть чертовых негодяев, — сказал он. — Это обязательно должны были быть они, да? Они этого просто так не оставят, ты же знаешь, да?
Само собой, тем утром я помчался в палисадник, и там в своих рабочих одеждах стоял отец, успокаивал мать, которая уткнулась лицом ему в грудь, тихо сопя и повернувшись спиной к тому, что лежало на земле.
Я закрыл рот рукой, увидев причину их горя: две зарезанные овцы лежали рядышком в запачканной кровью пыли. Их оставили там, чтобы мы знали, что они не стали жертвами лисы или дикой собаки. Чтобы мы знали, что овец убили не просто так.
Предупреждение. Месть.
— Кобли, — процедил я, чувствуя, как гнев бурлил во мне, подобно закипающей воде. С ним пришло и острое, колющее чувство вины. Мы все знали, что это случилось из-за того, что я натворил.
Отец не смотрел на меня. На его лице была печаль и тревога, которые можно было ожидать. Как я говорил, он был уважаемым человеком, и ему нравились плоды, которые ему приносило это уважение; даже с конкурентами у него были обходительные и почтительные взаимоотношения. Ему не нравились Кобли, конечно нет — а кому они нравились вообще? — но до сих пор не было никаких проблем, ни от них, ни от кого-либо другого. Такое случилось впервые. Такое для нас было ново.
— Я знаю, о чем ты думаешь, Эдвард, — сказал он. Я заметил, он не мог заставить себя взглянуть на меня, он просто стоял, держа мать, и глядел в какую-то точку вдалеке. — Но ты можешь подумать еще раз.
— О чем же я думаю, отец?
— Ты думаешь, что ты навлек это на нас. Ты думаешь о том, чтобы выяснить отношения с Кобли.
— И? А о чем думаешь ты? Хочешь, чтобы это просто так сошло им с рук? — Я взглянул на два истекающих кровью трупа в грязи. Уничтоженный скот. Потерянный заработок. — Они должны заплатить.
— С этим ничего не поделаешь, — сказал он.
— То есть ничего не поделаешь?
— Два дня назад мне предложили вступить в организацию — Торговую Организацию, как мне ее представили.
Когда я взглянул на отца, я задумался, смотрел ли я на старую версию себя, — и да накажет меня за это Бог, — но я очень надеялся, что нет. Он когда-то был привлекательным человеком, но его лицо покрылось морщинами и осунулось. Широкие поля его фетровой шляпы прикрывали глаза, всегда опущенные и усталые.
— Они хотели, чтобы я вступил, — продолжил он, — но я отказался. Кобли и большая часть торговцев согласились. Они пользуются в свое удовольствие защитой Торговой Организации, Эдвард. Как ты думаешь, по какой еще причине они бы пошли на такую жестокость? Они защищены.
Я закрыл глаза.
— Мы что-нибудь можем поделать?
— Займемся тем же, чем и всегда, Эдвард, и будем надеяться, что это закончилось и что Кобли подумают, что их честь восстановлена. — Он впервые обратил свои усталые, старые глаза на меня. В них не было ничего, ни злобы, ни осуждения. Только поражение. — Я могу рассчитывать на то, что ты приберешь здесь, пока я побуду с твоей матерью?
— Да, отец, — сказал я.
Он и мать направились в дом.
— Отец, — позвал я, когда они дошли до двери, — почему ты не вошел в Торговую Организацию?
— В один день ты поймешь, если когда-нибудь вырастешь, — ответил он, не оборачиваясь.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Тем временем мои мысли вернулись к Кэролайн. Первое, что я сделал, это узнал, кто она такая. Поспрашивав людей из Хокинс-лейн, я выяснил, что ее отец, Эмметт Скотт, был богатым торговцем чая. Не сомневаюсь, что большая часть его клиентов относилась к нему, как к мешку с деньгами, но он все-таки сумел пробить себе путь к вершине общества.
Кто-нибудь менее упрямый и самонадеянный, скорее всего, выбрал бы совершенно не тот путь к сердцу Кэролайн, каким пошел я. В конце концов, ее отец был поставщиком отборного чая для богатых семей в Уэст-Кантри. У него были деньги, достаточно денег, чтобы нанять слуг в довольно большой дом в Хокинс-лейн. Он не был мелким собственником — а значит, ему не приходилось вставать в пять утра, чтобы покормить скот. У него были средства и влияние. Что мне надо было бы сделать — даже зная, что это бесполезно — это познакомиться с ним. Но большая часть того, что в итоге произошло, могла бы и не произойти, если бы я хотя бы попытался.
Но я не попытался.
Видишь ли, я был молод, я был заносчив. Неудивительно, что люди типа Тома Кобли ненавидели меня. Но несмотря на свое положение, я искренне полагал, что втереться в доверие к торговцу чаем — это ниже меня.
Если я что-то и знаю, так это то, что если ты любишь женщин — а я их люблю и не стыжусь признаться в этом — ты можешь найти что-то красивое в любой из них, и не важно, являются ли они красивыми в классическом смысле этого слова. Но Кэролайн… Моим проклятьем было влюбиться в девушку, чья внешняя красота не уступала внутренней, и, разумеется, это не могло не привлечь внимания других. Так что следующим, что я узнал, было то, что Мэттью Хэйт, сын сэра Обри Хэйта, крупнейшего землевладельца в Бристоле и руководителя Ост- Индской кампании, положил на нее глаз.
Как я понял из того, что мне удалось выяснить, Мэттью был примерно моего возраста, много о себе воображал и считал себя невесть каким важным. Он любил напускать на себя умный вид, как и его отец, хотя было ясно, что таланты отца в сфере бизнеса обошли его стороной. Более того, он возомнил себя кем-то вроде философа и частенько надиктовывал свои мысли писаке, который вечно следовал за ним с пером и чернилами наготове. \"Шутка — это камень, брошенный в воду, а смех есть рябь\". Ужас.
Возможно, его болтовня и обладала глубоким смыслом. Но ясно, что я бы не уделял ему особо внимания — я бы просто посмеивался вместе с остальными, как только слышал его имя — если бы он не был заинтересован в Кэролайн. Возможно, даже это не волновало бы меня столь сильно, если бы не два момента. Во-первых, отец Кэролайн, Эммет Скотт, очевидно помолвил свою дочь с сынишкой Хэйта; во- вторых, у этого сынишки Хэйта, имевшего склонность делать критические ошибки даже в простейших деловых сделках и свойство быстро злить людей — вероятно, вследствие своей снисходительной манеры, — был телохранитель по имени Уилсон — огромный бестактный мужлан, который, как говорили, был крепким малым, с косоватым глазом.
— Жизнь — это не битва, ибо битвы существуют, чтобы выигрывать или проигрывать их. Жизнь же нужно испытать, — слышал я, как Мэттью надиктовывал своему худенькому писцу.
Ну разумеется, Мэттью Хэйт вел свою маленькую милую битву, ибо, во-первых, он был сыном сэра Обри Хэйта, а во-вторых, этот чертов телохранитель следовал за ним абсолютно повсюду.
* * *
В общем, я загорелся идеей узнать, где Кэролайн будет одним чудесным солнечным днем. Если точнее, я хотел потребовать возвращения долга. Помнишь Розу, служанку, которую я спас от участи куда более страшной, чем смерть? Я напомнил ей об этом однажды, когда последовал за ней от Хокинс-лейн до рынка, и представился, пока она ходила между рядами со своей корзинкой, старательно игнорируя крики лоточников.
Естественно, она меня не узнала.
— Сэр, я понятия не имею, кто вы такой, — сказала она, затравленно озираясь по сторонам, словно ожидая, что ее работодатель выскочит прямо посреди ряда, (как черт из табакерки).
— Зато я точно знаю, кто ты такая, Роза, — сказал я. — Это меня побили вместо тебя на прошлой неделе около \"Старой дубинки\". Ты, конечно, была пьяна, но, надеюсь, помнишь доброго самаритянина?
Она неохотно кивнула. Да, пользоваться плачевными обстоятельствами, в которые попала леди для… ну, сказать, что для шантажа — это перебор, но чтобы вытянуть из нее информацию, было не самым моим благородным поступком, но пришлось. Я был избит и, учитывая, что писать-читать я не умел, решил, что лучшим выходом будет встретиться с Кэролайн лицом к лицу.
Мне нужно было всего лишь очаровать ее. Это прокатывало с торговцами, это прокатывало с девушками в тавернах. Почему это не должно было сработать на ком-то более знатного происхождения?
От Розы я узнал, что Кэролайн любила подышать воздухом в порту Бристоля по вторникам. \"Но\", — добавила она, быстро оглядевшись, — \"ты должен остерегаться мистера Хэйта\". Его и его слуги Уилсона. Мистер Хэйт души не чаял в Кэролайн, а потому берег ее как зеницу ока, говорила мне Роза.
Следующим утром я поехал в город, продал товар так быстро, как только мог, а затем направился прямиком в порт. В воздухе висел тяжелый запах морской соли, навоза и кипящей смолы; тут и там слышались крики чаек и рабочих порта, загружающих и разгружающих судна, мачты которых слегка покачивались под мягким бризом.
Я начал понимать, почему Кэролайн любила здесь бывать. Вся жизнь была сосредоточена в порту: от людей с корзинами, полных свежих яблок, и связками фазанов до торговцев, расставляющих корзины на пристани и окликивающих посетителей порта, и женщин, убеждающих покупателей купить ткань по якобы очень выгодной цене. Дети либо продавали цветы и грибы, либо сновали среди матросов и убегали от торговцев, почти так же незаметно, как собаки бегали вокруг стен порта и нюхали кучи мусора и сгнившей еды, выброшенные днем ранее.
И среди них была Кэролайн, которая — вместе с бантиком на чепчике, зонтиком за плечом и Розой на почтительном расстоянии позади — выглядела как истинная леди. Но, она, как я заметил — я временно сохранял дистанцию, выжидая подходящего момента, — она не смотрела на происходящее вокруг. Ее притягивало сюда не непреодолимое любопытство. Судя по ее поведению, ей, как и мне, нравилось наблюдать за жизнью во всех ее проявлениях. Мне стало интересно, смотрела ли она, подобно мне, на море, которое сверкало сокровищами, на корабли, с едва наклонившимися мачтами, на чаек, улетавших на край света, и задумывалась ли о том, какие истории мог рассказать горизонт?
Я романтик, это правда, но не романтичный дурак, и с того дня у таверны бывали мгновения, когда я спрашивал себя, не был ли мой интерес к Кэролайн продуктом собственной головы. Она спасла меня, в конце концов. Но там, пока я ходил по пристани, я влюбился в нее снова.
Собирался ли я встретиться с Кэролайн в своей рабочей одежде? Конечно, нет. Я предусмотрительно сменил и продал свои грязные сапоги на туфли с серебряной пряжкой, надел белейшие чулки и темные брюки, недавно постиранный жилет поверх рубашки и подходящую треуголку вместо моей старой доброй коричневой шляпы. Можно сказать, я выглядел как джентльмен. Я был молодым, привлекательным и полным уверенности сыном хорошо уважаемого здесь торговца. Кенуэем. У меня было хотя бы звучащее имя, и я еще взял с собой молодого разбойника по имени Альберт, которого я подкупил, чтобы он сделал для меня работенку. Не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что именно мне от него требовалось: он должен был помочь произвести впечатление на Кэролайн. Одно дельце с цветочницей — и у меня появились средства к осуществлению плана.
— Итак, ты помнишь план, — сказал я Альберту. Тот посмотрел на меня исподлобья с выражением смертной скуки на лице.
— В общем, ты должен вручить этот букет вон той прекрасной леди. А она спросит тебя: \"О, молодой человек, по какому поводу вы дарите мне этот букет?\" И ты махнешь рукой вон туда, — я показал, где я буду стоять, довольный, как павлин. Кэролайн либо узнает меня, либо хотя бы захочет поблагодарить своего таинственного благожелателя и прикажет Альберту пригласить меня. Вот тогда-то миссия по ее очарованию и начнется.
— А мне что с того? — спросил Альберт.
— Тебе что с того? А то, что тебе повезет, что я не дам тебе в ухо.
Он усмехнулся.
— Может, лучше ты спрыгнешь с гавани?
— Ладно, — сдавшись, сказал я, — пол-пенни.
— Пол-пенни? Ты больше ничего не можешь предложить?
— По сути, Сонни Джим, я больше ничего не могу, черт побери, предложить, и это еще самые легкие в мире пол-пенни за то, чтобы подойти к прекрасной даме и вручить ей цветы.
— Ее никто не сопровождает? — Альберт вытянул шею, чтобы посмотреть.
Скоро ты поймешь, почему Альберт заинтересовался, сопровождал ли кто Кэролайн. Но тогда я решил, что это просто любопытство. Так, просто разговор. И сказал ему, что нет, она была одна, дал ему букет и половину пенни и отправил его к ней.
То, как он старательно прятал что-то в своей руке, заинтересовало меня, и я понял, какую ошибку совершил.
Это был маленький сверкающий клинок, а взгляд Альберта был устремлен на ее руку, там, где висела сумочка на ленточке.
\"О Боже,\" — дошло до меня тогда. Карманник. Юный Альберт был карманником.
— Ах ты мелкий ублюдок, — выдохнул я и ринулся за Альбертом сквозь порт.
К тому времени он был уже на полпути к Кэролайн. Мелкий мерзавец с легкостью проскальзывал среди толпы, в отличие от меня. Я видел Кэролайн, которая абсолютно не замечала надвигающейся опасности — которую я сам же к ней и послал.
Следующим, что я увидел, были трое мужчин, направляющихся к Кэролайн. Их я узнал: Мэттью Хэйт, его худенький писака и его телохранитель, Уилсон. Внутри у меня все сжалось. В особенности, когда я увидел, как Уилсон быстро перевел глаза с Кэролайн на Альберта и обратно. Он был не таким уж и дураком и быстро понял, что к чему.
Я замер. В какой-то момент я был в абсолютном замешательстве и не знал, что делать дальше.
— Эй, — окликнул его Уилсон, чей грубый голос сильно выделялся среди криков и болтовни посетителей порта.
— Эй, ТЫ!
Он ринулся вперед, но Альберт одним быстрым движением перерезал ленточку на сумочке Кэролайн и поймал ее другой рукой.
Кэролайн не заметила кражи, но не заметить нависающего над ней Уилсона было невозможно. Она вскрикнула от удивления, а Уилсон проскочил мимо и схватил Альберта за плечи.
— У этого мошенника есть кое-что, что принадлежит Вам, мисс, — прорычал Уилсон и так сильно тряхнул Альберта, что шелковый кошелек упал на землю.
Кэролайн взглянула сначала на кошелек, затем на Альберта.
— Это так? — спросила она, хотя доказательство было прямо перед ней. Ну, если точнее, доказательство валялось в куче конского навоза около них.
— Да подними же ты ЭТО! — Хэйт был тут как тут и уже вел себя так, будто это он поймал воришку, а не его двухметровый охранник.
— Уилсон, преподай-ка урок этому оборванцу, — Хэйт взмахнул рукой, будто хотел отогнать какую-то особо назойливую муху.
— С удовольствием, сэр.
Между мной и ними еще оставалось несколько метров. Уилсон схватил Альберта. Альберт отыскал меня глазами в толпе, и его взгляд переменился с испуганного на умоляющий.
Я сжал зубы. Мелкий ублюдок чуть не расстроил мои планы, а теперь умолял меня спасти его задницу. Вот ведь наглец.
Но Уилсон уже держал его за шкирку и со всей силы ударил его кулаком в живот. И тут что-то внутри меня перевернулось. То же самое ощущение несправедливости, которое я почувствовал тогда в таверне, вернулось, и в следующую секунду я пробивался через толпу на помощь Альберту.
— ЭЙ!
Уилсон обернулся и увидел меня и, хотя он был крупнее меня и гораздо страшнее, он только что ударил ребенка у меня на глазах. И это меня взбесило. Это был не самый честный прием, но я знал — в том числе, на собственном опыте — что нет способа быстрее вырубить мужика, так что выхода особо не было. Удар коленом в пах, быстрый и точный, превратил Уилсона из притеснителя, готового набить мне морду, в хныкающего мальчишку.
Не обращая внимания на гневные вопли Мэттью Хэйта, я схватил Альберта и приказал ему извиниться перед Кэролайн.
— Простите меня, мисс, — послушно выдавил из себя Альберт.
— А теперь проваливай отсюда, — рявкнул я. Альберту не нужно было повторять дважды: через пару секунд его и след простыл, что крайне возмутило Мэттью, но я благодарил Бога за то, что крысеныш удрал и, следовательно, не мог меня сдать.
Я спас Альберта от побоев, но моя победа была недолгой. Уилсон уже поднялся на ноги и, хотя, наверно, место, куда пришелся удар, все еще дико болело, в тот момент он чувствовал только злость. Скорости ему было не занимать, и прежде, чем я успел что-либо сделать, он схватил меня. Я попытался вырваться, высвободив одну руку и ударив его кулаком в грудь, но это не принесло желаемого результата. Довольно рыча, он протащил меня к воде; люди разбегались перед ним, освобождая ему дорогу. В честном бою шансы у меня были, но Уилсон был гораздо крупнее меня. Кратковременная вспышка злости также придала ему сил, и в следующую секунду мои ноги потеряли опору, и я полетел прямиком в воду.
Ну, я всегда мечтал бороздить моря и океаны, и со звенящим смехом в ушах я схватил ближайшую веревочную лестницу и начал подниматься. Кэролайн, Роза и Хэйт с телохранителем и писакой уже ушли; я увидел, как ко мне протянулась рука помощи.
— Давай я тебе помогу, парень, — произнес голос. Я благодарно взглянул вверх, чтобы ухватиться за руку моего Самаритянина, но увидел злобно ухмыляющееся лицо Тома Кобли, смотрящего на меня через край пристани.
— Вот что бывает, когда ты разгуливаешь без пистолета, — сказал он, и ничто не могло помешать его кулаку ударить меня в лицо, и тем самым сорвать меня с веревочной лестницы и послать обратно в воду.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Том Кобли незаметно улизнул, но Уилсон не мог не вернуться. Он, наверняка убедившись, что Хэйт и Кэролайн были в порядке, поспешил назад в пристань и увидел, как я сидел на ступеньках и зализывал раны. Он подошел, и когда я взглянул на него, мое сердце ушло в пятки.
— Если пришел за продолжением, — сказал я, — то на этот раз так легко не отделаешься.
— Не сомневаюсь, — ответил он, даже не вздрогнув, — но я вернулся не для того, чтобы выбросить тебя еще раз в море, Кенуэй.
Услышав это, я впился в него взглядом.
— Знаешь, парень, у меня есть шпионы, и они подсказали мне, что молодой джентльмен по имени Эдвард Кенуэй интересовался Кэролайн Скотт. Этот же молодой джентльмен по имени Эдвард Кенуэй на той неделе подрался у таверны \"Старая дубинка\" на пути в Хазертон. В тот же день мисс Скотт была на той же дороге в Хазертон, потому как ее служанка сбежала, и случилось так, что ты и мисс Скотт обменялись парой фраз после той перебранки.
Он подошел так близко, что до меня донесся из его рта стухший запах кофе. Это было доказательством — если кто в таковом и нуждался — что он ни капли не боялся ни меня, ни моей грозной репутации.
— Я прав, мастер Кенуэй?
— Возможно.
Он кивнул.
— Так и думал. Сколько тебе лет, парень? Семнадцать? Почти столько же, сколько и мисс Скотт. Я полагаю, вы питаете к ней особенные чувства, я прав?
— Возможно.
— Я думаю, что прав. Итак, я скажу это только один раз и не более, но мисс Скотт обещана мистеру Хэйту. Это союз благословлен родителями… — Он поднял меня на ноги, прижав мои руки к бокам. Я был слишком мокр, слишком испачкан, слишком изнурен, чтобы сопротивляться — я знал, что ожидало меня так или иначе.
— И если я еще раз увижу, как ты болтаешься рядом с ней, или как ты по-идиотски пытаешься привлечь ее внимание, то купанием в море дело не ограничится. Я ясно выражаюсь?
Я кивнул.
— А что насчет удара коленом в бубенцы в отместку?
Он мрачно улыбнулся.
— А, это? Это личное.
Он добросовестно сдержал слово, и прошло немало времени, прежде чем я смог подняться на ноги и добраться до своей повозки. Тогда пострадали не только причиндалы — моя гордость тоже была изрядно избита.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
В ту ночь я лежал в кровати и проклинал свою удачу. Я уничтожил свой единственный шанс с Кэролайн. Она была навсегда потеряна для меня благодаря этому жадному оборванцу Альберту, не говоря о Хэйте и компании. Я вновь пострадал от рук Тома Кобли, и отец одарил меня неодобрительным взглядом, когда я чуть позже обычного и — хоть я и переоделся — чуть более чумазый вернулся домой.
— Ты же не был опять в таверне? — спросил он мрачно. — Боже упаси, если я еще раз услышу, как ты чернишь наше доброе имя…
— Нет, отец, не был.
Он был неправ, я не зашел в таверну по пути домой. По правде говоря, я обходил пабы стороной с той драки у \"Старой дубинки\". Я говорил себе, что это встреча с Кэролайн так повлияла на меня. Практически буквально заставила протрезветь.
Теперь я уже не знал. Я стал сомневаться; возможно, мне была уготована такая жизнь — в пивной пене, около доступных женщин, у которых едва оставались зубы и еще меньше — приличия, и к тридцати годам продажи шерсти на бристольском рынке, я уже привыкну к такому. Я забуду все надежды о том, как сильно хотел увидеть мир.
Но потом произошли два события, которые все изменили. Первое воплотилось в джентльмене, который сидел на соседнем месте в баре \"Георг и Дракон\", одним солнечным полуднем. Аккуратно одетый джентльмен с пышно украшенными манжетами и цветастым галстуком снял свою шляпу, положил ее на стойку и указал на мою выпивку.
— Заказать вам еще, сэр? — спросил он меня.
Такое обращение внесло разнообразие в привычные \"сынок, \"паренек\", \"мальчишка\", которые мне приходилось слышать ежедневно, если не ежечасно.
— И кого прикажете благодарить за выпивку? И что он может захотеть в обмен? — осторожно спросил я.
— К примеру, возможность поговорить, друг, — просиял от улыбки мужчина. Он протянул руку для рукопожатия. — Меня зовут Дилан Уоллэс, рад нашему знакомству, мистер… Кенуэй, не так ли?\"
Уже второй раз за последние несколько дней я знакомился с человеком, который знал, как меня звали, но мне и в голову прийти не могло, откуда.
— Ах, да, — сказал он, улыбаясь, (\"Он хотя бы дружелюбнее Уилсона\", — заметил я про себя) — Мне знакомо ваше имя, Эдвард Кенуэй. У вас та еще репутация в округе. Более того, я видел вас в деле.
— Да ну? — спросил я, сузив глаза.
— Да, безусловно, — сказал он. — Люди, с которыми мне довелось общаться, говорят, что вам не в диковинку драться, тем более вы не могли забыть вашей драки у \"Старой дубинки\".
— Не думаю, что мне позволят забыть ее, — вздохнул я.
— Я вот что вам скажу — и скажу напрямик, потому как вы похожи на молодого человека, у которого есть нрав, и который потому не поддастся моим убеждениями, какими бы они не были. Вы когда-нибудь хотели выйти в море?
— Раз уж вы заговорили об этом, мистер Уоллэс, однажды я думал покинуть Бристоль и оказаться на корабле, вы правы.
— И что же вас останавливает?
Я покачал головой.
— Хороший вопрос.
— Вы знаете, кто такие каперы, мистер Кенуэй, сэр?
Я не успел ответить, как он это сделал за меня.
— Это буканьеры, которым Корона выдала каперские свидетельства. Понимаете, испанцы и португальцы собирают сокровища Нового Света, заполняя свою казну, и каперы или останавливают их, или захватывают их добычу. Вы понимаете?
— Я знаю, кто такие каперы, но все равно спасибо, мистер Уоллэс. Я знаю, что тебя не осудят за пиратство, если только не нападешь на корабли своего государства, так?
— Да, это так, мистер Кенуэй, сэр, — улыбнулся Дилан Уоллэс. — Как бы вы назвали ситуацию, если бы я потянулся за стойку за кружкой эля? Это была бы кража, так? Бармен может попытаться остановить меня, но что если бы я был освобожден от наказания? Что если бы у меня была печать одобрения? Вот о чем я говорю, мистер Кенуэй. Я говорю о возможности выбраться в открытое море и набрать столько золота и сокровищ, сколько найдется места на корабле вашего капитана. Тем самым вы не только будете работать с одобрения Ее Величества Королевы Анны, но и помогать ей. Вы же наверняка наслышаны о капитане Кристофере Ньюпорте, о Фрэнсисе Дрейке, об адмирале Сэре Генри Моргане? Все они — каперы. И почему бы не внести в этот громкий список имя Эдварда Кенуэя?
— К чему вы клоните?
— К тому, чтобы вы стали капером, сэр.
Я изучающе взглянул на него.
— Допустим, я обещаю подумать об этом, вам-то что с этого?