Моему сыну Иану
Изабель
Всем девочкам-сиротам
Жителям Обазина,
которые очень помогли мне в моих изысканиях
Слова признательности
Создание литературного произведения для меня — это всегда приключение, благодаря которому я знакомлюсь с
очень интересными людьми, и в их числе:
Жан-Клод Ларуш, мой издатель, которого я хочу от всего сердца поблагодарить за дружескую поддержку, советы профессионала и за его терпение…
Жан-Луи Керио, приобщивший меня к удивительному искусству красноречия. Благодаря ему жалобы и стенания Нанетт приобрели яркие краски, свойственные лимузенскому патуа. Надеюсь, мне удалось передать богатство и сочность этого наречия, столь дорогого сердцам многих моих соотечественников. Спасибо Вам, Жан-Луи, спасибо Сильви Рей и Брижитт Верниоль за то, что вы снова и снова перечитывали фрагменты рукописи с патуа, проверяя, не вкралась ли в текст какая-нибудь ошибка.
Мари-Эллен Тассен, щедро поделившаяся со мной историями из жизни, которые помогли мне обогатить повествование историческими подробностями.
Полковник Леон Канар, бывший мэр Обазина, оказавший мне самый теплый прием и создавший наилучшие условия для работы. Его богатейшие архивы во многом упростили мои изыскания. Огромное спасибо его супруге Амели, нашей милой «тете Ненетте». Мне никогда не забыть прелестных вечеров с пением и искренности ее повествования.
Даниэль Добан, который поведал мне о своих детских воспоминаниях и пусть и с опозданием, но открыл мне секрет этого прозвища — «тетя Ненетта». Я подтверждаю: речь идет именно об Амели…
Мадлен Барди, дорогое дитя Мари-Терезы Берже, которую эта заслуживающая всяческого восхищения женщина воспитала с любовью и нежностью. Мадлен все еще проживает в доме «мамы Тере» и много рассказывала мне об этой удивительной женщине, которую до сих пор помнят в Обазине. Добавлю, что Мадлен унаследовала от своей приемной матери бесконечную доброту, и я, пользуясь случаем, еще раз хочу выразить ей свое уважение и симпатию.
Еще раз огромное спасибо моим дорогим друзьям Даниэлю и Мишель Добэн, Жоэлю и Кристине Добэн, Люсьенне Булесте и, конечно же, моей верной Гийометте за доброе отношение и помощь. Спасибо господину Шараже, булочнику, и всем, с кем я встречалась в Коррезе, за их доброжелательность и улыбки. Спасибо и тем, кто помогает мне день за днем в моих повседневных заботах, пока я отдаюсь литературному творчеству. Как говорит Нанетт, «что бы я без вас делала!»
Постараюсь быть краткой: я никогда вас не забуду. И я всех вас люблю.
Краткое содержание первой книги «Доченька»
Мари росла в приюте при старинном монастыре в Обазине — городке департамента Коррез. Девочка ничего не знала о своих родителях, и хотя это часто служило ей поводом для огорчения, она все же была веселым, ласковым ребенком и очень способной ученицей.
И вот однажды, в мартовский день 1906 года, когда Мари было уже тринадцать, ее просят спуститься в приемную. Сердечко ее бьется быстро-быстро: а вдруг это тот самый господин, который уже приходил повидаться с ней? Что, если он хочет ее удочерить? Но нет — в приют явилась некая мадам Амели Кюзенак, грубоватая и холодная женщина, заявившая, что хочет взять девочку к себе служанкой. Мать-настоятельница после долгих колебаний соглашается отдать девочку в эту зажиточную семью, проживающую в департаменте Шаранта, в регионе Лимузен.
С тяжелым сердцем Мари покидает родные места. По приезде в Прессиньяк мадам Кюзенак оставляет девочку в доме фермеров, располагавшемся поблизости от господского особняка. По задумке хозяйки Мари будет работать на этой ферме вместе с Жаком, Нанетт и их сыном Пьером. Путь из Обазина в Прессиньяк девочка проделала на запятках экипажа, на холоде и под дождем, поэтому неудивительно, что она тяжело заболевает. Выжить ей помогает забота Нанетт, которая готова заменить девочке мать.
Очень скоро Мари и ее ровесник Пьер становятся друзьями, а потом обмениваются клятвами любви и верности в Волчьем лесу возле источника, которому молва приписывает способность излечивать недуги и исполнять желания.
Работая на ферме с Жаком и Нанетт, Мари часто поглядывает на большой дом на холме — «Бори», особняк семьи Кюзенак. Однажды ей представляется случай увидеть и хозяина, как выяснилось, того самого господина, который приезжал на нее посмотреть в обазинский приют.
Примерно через год мсье Кюзенак приходит на ферму, чтобы, наконец, забрать Мари в господский дом, где ей предстоит столкнуться с враждебностью хозяйки и презрением ее племянника Макария. Девочка встает раньше всех в доме и ложится последней, но не утрачивает ощущения радости жизни, тем более что ее друг Пьер приходит навестить ее дважды в день, утром и вечером.
К шестнадцати годам Мари превращается в очень симпатичную девушку, которой приходится терпеть придирки и приставания Макария. Поведение муссюра[1] ее тоже беспокоит: мсье Кюзенак с течением времени становится к ней все добрее. Однако опасность таилась не здесь — однажды Макарий пытается изнасиловать молоденькую горничную.
В будущем ее ожидало еще немало сюрпризов. Оказалось, что Жан Кюзенак, муссюр, — отец Мари. Однажды вечером, когда смерть супруги освободила его от данного ей обещания, он открывает девушке свой секрет. Для Мари узнать, кто ее родители, — это огромная радость. Но Пьер совсем не рад. Он вбивает себе в голову, что теперь недостаточно хорош для Мари, и потому решает с ней расстаться. Что до Жана Кюзенака, то он с помощью матери-настоятельницы из Обазина помогает реализоваться заветной мечте своей дочери — стать школьной учительницей.
Девушка и ее отец приезжают к монахине с визитом. В приюте, где она росла, Мари встречает Леони — тринадцатилетнюю девочку, которую она когда-то опекала, и с разрешения отца забирает ее с собой в «Бори». Очень скоро Леони становится для нее не только подругой, но и приемной сестрой.
Незадолго до начала Первой мировой Мари получает назначение в школу Прессиньяка, в то время как Пьера и многих других парней и молодых мужчин поселка призывают в армию.
Через несколько месяцев он возвращается с протезом — на войне он потерял ногу. Инвалидность плохо повлияла на его характер, однако ничто не может помешать Мари любить его. В 1916 году она выходит за Пьера замуж по деревенскому обычаю тех мест. Казалось, жизнь улыбается молодой чете, которая обосновывается в Большом доме — в «Бори».
Брачная ночь не способствует сближению молодоженов. В объятиях Пьера Мари вспоминает о том, как, когда она была горничной в этом самом доме, над ней пытался надругаться Макарий, племянник Амели Кюзенак.
Пьер, со своей стороны, решает, что его увечье отталкивает молодую женщину и что она вышла за него замуж из чувства долга и жалости.
В первый день своей супружеской жизни они стараются видеться как можно реже, однако со временем все как будто бы становится на свои места…
Мари узнает, что беременна. Ребенок рождается в феврале 1917 года при не самых благоприятных обстоятельствах. За несколько дней до родов Макарий приезжает в дом дяди и начинает цепляться к Мари, которая на глазах у испуганной Леони дает ему пощечину.
На свет появляется мальчик, и этому радуется вся семья, особенно Пьер. Однако через несколько часов дитя умирает. Горе Мари не поддается описанию. Отец всячески старается ее утешить.
Жизнь продолжается. Мари рожает Элизу, а следом за ней — Поля и Матильду. На первый взгляд супружеская чета кажется вполне счастливой. Пьер становится управляющим поместья. Жан Кюзенак с удовольствием играет роль главы большой семьи, радуясь постоянному присутствию рядом своей родной дочери Мари и непосредственной и эмоциональной Леони, которая мечтает стать медсестрой.
И вдруг Леони уезжает. Оказывается, причина тому — недвусмысленные знаки внимания, оказываемые ей Пьером. В «Бори» она возвращается в 1922-ом, за несколько дней до Рождества, уже став медсестрой. Увы, Жан Кюзенак умирает в канун этого праздника вследствие сердечного приступа. Мари сама не своя от горя. Чтобы поддержать ее, Леони решает немного побыть с подругой детства, а вскоре в «Бори» приезжает ее жених, молодой доктор по имени Адриан.
Между Мари и Адрианом зарождается взаимная симпатия, основанная на родстве душ, в то время как Пьер и Леони уступают страсти, которая влечет их друг к другу.
Вскоре после того, как Леони и Адриан уезжают, к новым владельцам «Бори» наведываются другие гости: Макарий является в сопровождении нотариуса, чтобы вступить в права наследства, поскольку Жан Кюзенак не признал официально Мари своим ребенком и не оставил завещания в ее пользу.
Мари с семьей покидает Шаранту и переезжает в Обазин, где им помогает обосноваться новая настоятельница монастыря, преподобная мать Мари-де-Гонзаг. Мари начинает преподавать в местной школе, Пьер становится управляющим усадьбы одного из местных землевладельцев. Мать Мари-де-Гонзаг нанимает Жака на должность приютского садовника, а Нанетт присматривает за внуками. Они живут под одной крышей, в квартире при школе.
Через некоторое время в автомобильной аварии погибает Пьер. Мари узнает о его связи с Леони и о том, что у Пьера есть внебрачный сын Клод, которого он прижил с вдовой по имени Элоди.
Мари снова встречает Адриана и в конце концов позволяет себе увлечься этим мужчиной, который обожает ее и пробуждает в ней чувственность.
Они женятся, и Адриан становится доктором в Обазине. У них появляется общий ребенок — Камилла.
Во время Второй мировой Леони, Адриан, Поль и Клод, внебрачный сын Пьера, пополняют ряды французского Сопротивления. Элиза становится учительницей.
Поведение Матильды, девицы весьма упрямой и мятежного нрава, тревожит Мари.
Матильду арестовывают по приказу Макария, который теперь служит у немцев. Мари тоже привозят в штаб-квартиру гестаповцев. Макарий предлагает ей постыдную сделку: свободу дочери в обмен на согласие удовлетворить его похоть.
Мари соглашается. Отношение Матильды к матери меняется, когда она узнает, что та спасла ее.
В приюте мать-настоятельница принимает под свою опеку иммигрантов, которые бежали от ужасов войны, а позднее укрывает девочек-евреек, которых к ней приводит Эдмон Мишле и другие участники Сопротивления. После освобождения страны выясняется, что Макария расстреляли, а Мари, согласно найденному завещанию, унаследовала имение «Бори». Однако она предпочитает жить в Обазине, а усадьбу передает своей дочери Элизе, которую с давних пор все зовут не иначе как Лизон.
В произведении описаны реальные события из жизни обазинского приюта для девочек между и во время двух мировых войн. Автором в канву сюжета вплетено множество подлинных фактов.
Глава 1 Крики в ночи
«Беги, Мари, беги! Они идут! Скорее! Спасайся!»
Она оборачивается, удивленная тем, что слышит голос Адриана. Но его нет рядом. Рядом с ней вообще никого нет…
«Адриан? Адриан, где ты?»
Слова застревают у Мари в горле. Она вдруг замечает, что уже ночь и вокруг нее в тумане мигают странные огоньки. Несмотря на вселяющую беспокойство темноту, она различает незнакомый пейзаж, и голос ее теряется в пустоте, как это бывает на обширных открытых пространствах.
«Адриан! Адриан!»
Мари начинает дрожать. Тишина угнетает. Что делает она ночью на этой проселочной, судя по мелким камешкам у нее под ногами, дороге? Борясь с нарастающим страхом, она пытается рассмотреть в темноте очертания дома. Крыша, печная труба… Ну должно же быть где-то поблизости чье-нибудь жилище! Но нет! Страх понемногу усиливается. Она никогда раньше не оказывалась в такой странной ситуации. Мари пытается заставить себя дышать медленно, чтобы успокоить бешено бьющееся сердце. Нужно что-то придумать, и поскорее…
«Только не паниковать! Паниковать нельзя!»
Мари повторяет про себя эти слова, словно чудодейственное заклинание. Чуть успокоившись, она пытается понять, где находится. Тьма начинает рассеиваться. Мари видит только светлую ленту каменистой дороги, выделяющуюся на темном фоне пейзажа, и очертания низких кустов, но ничего больше. Легкий ветер, напоенный неопределимыми запахами, ласкает ей лицо. Напрягая все органы чувств, она наконец различает глухой мерный шум, рождающийся, казалось бы, ниоткуда.
Она идет вперед. Почва под ногами меняется с каждым шагом: камешков становится меньше, земля теперь более рыхлая. Ветер набирает силу. Запахи уже легко различимы, один проявляется особенно ярко. Мари на мгновение останавливается: в воздухе пахнет смолой. Она продолжает идти и вдруг впереди видит вереницу дюн. Глухой мерный рокот, который незадолго до этого привлек ее внимание, нарастает с каждым шагом. Теперь она поняла. Океан! Она оказалась на берегу океана. А этот рокот — не что иное, как шум прибоя. И этот запах йода и соли — запах морской воды. С сильно бьющимся сердцем она бежит вперед.
«Нет! Нет! Не туда!»
Услышав голос, который ей так хорошо знаком, она замирает на месте и не осмеливается сделать ни шагу вперед. И снова она осматривается в надежде увидеть Адриана. Он предостерегает ее, значит, просто не может быть далеко! Но как так получается, что он ее видит, а сам при этом остается незримым? Его нигде нет, вокруг только пустота, только пустота… Она одна, одна в незнакомом месте…
«Адриан… Адриан! Адриан, где ты? Мне так страшно!»
Никто не отвечает, рядом слышится только шелест волн. Что ж, пусть даже там притаилась опасность, она должна туда пойти, узнать… Решившись нарушить запрет, она бежит что есть сил. Но ужас нарастает. Лоб ее покрывается холодным потом, и она падает ничком.
В то же мгновение слева доносятся звуки голосов. Мари прислушивается. Создается впечатление, что на некотором расстоянии от нее разговаривают двое.
Наконец-то поблизости кто-то есть! Однако она ни слова не понимает из этого разговора, правда, ей кажется, что говорящие кого-то убеждают или наставляют. И эти люди направляются в ее сторону! Предупреждение… Опасность! Это они! Она распластывается на вершине дюны. Пропитанный ночной влагой песок прилипает к ее щеке. Мари смотрит на океан, видит, как темные волны с шумом ударяются о берег.
Понемногу светлеет — наступает рассвет. Перед ней простираются неспокойные воды океана, пеной разливающиеся на полосе пляжа, находящегося прямо перед ней. Справа Мари видит крыши домов. Должно быть, там город, возможно, портовый… но до него довольно далеко. И вдруг она замечает что-то на поверхности воды — крошечную точку вдалеке… Но нет, таких точек множество! Почему она не заметила их раньше? Океан просто усеян этими точками!
«Мари! Мари, убегай! Они здесь! Беги!»
На этот раз Мари едва слышит крик, тонущий в оглушительном шуме. В небе, похожие на призраки, появляются самолеты и с жутким свистом сбрасывают странные предметы. Дрожание земли передается ее телу, сливается с ее собственной дрожью. Мари кажется, что еще немного — и ударной волной у нее оторвет руки и ноги. Не помня себя от страха, она сжимается в комок. Бомбы! Рядом раздается взрыв, и ее обсыпает песком. Объект бомбардировки, похоже, эта самая вереница дюн над пляжем. В глазах щиплет… И этот шум… Мари закрывает уши руками и утыкается лицом в колени, прячась от осколков. Она дрожит всем телом. Вспоминаются слова Адриана: «Они здесь! Беги!» Теперь она понимает… Ей надо бы бежать, однако страх пригвоздил ее к месту. Бомбардировщики разворачиваются и летят назад. Мари поднимает голову. И в свете раннего утра, не веря своим глазам, осознает, что за точки она увидела на поверхности океана: она сплошь покрыта кораблями!
Эта картина что-то ей напомнила, но что? Мари не может понять…
Бежать прочь, спасаться… Слишком поздно! Корабли открывают огонь по ней, вернее, по дюнам. И снова взметывается песок! Они попадут в нее… Мари с криком вскакивает и пускается бежать что есть мочи. Какая-то неведомая сила влечет ее к морю. И вдруг она замечает, что к берегу плывет множество маленьких лодок. Внезапно вздымаются фонтаны воды, и от лодок остаются лишь осколки, которые прибой несет к берегу.
«Мины!» — восклицает Мари и отшатывается.
Эти слова производят эффект электрошока. Мины… Откуда она может это знать?
Уцелевшие лодки пристают к берегу. Из них выпрыгивают мужчины и, согнувшись пополам, бегут к берегу. Шлепанье сапог по воде, треск автоматных очередей… Мари видит, как солдаты падают под пулями, словно подкошенные, но она ничем не может им помочь. На пляж высаживаются все новые и новые бойцы, и они тоже падают на тела своих товарищей. Мертвые… Раненые… Без конца… Всюду…
«Нет! Нет! Нет!» — кричит Мари, обезумев от этого ужасного зрелища.
Она пытается убежать от этой бойни, но это невозможно. Тело больше ее не слушается. Почему она не может шевельнуть ни рукой, ни ногой? Ведомая ощущением неотложной необходимости, она, наконец, опирается на руки, чтобы подняться, но пальцы ее начинают тонуть в пустоте. Она пытается ухватиться за песок — безуспешно. Мари словно соскальзывает куда-то… Ее руки хватают воздух, ища опору — ветку, хоть что-то, за что можно уцепиться. И вдруг рядом с ее головой появляются сапоги, кто-то формулирует краткий приказ. На этот раз она различает слова, пусть и с трудом. Перед ней падает тело солдата, каску с него сорвало взрывом гранаты. Вместо повернутого к ней лица — кровавое месиво. Мари снова кричит. Ее рот тут же наполняется песком…
***
— Мари! Мари, проснись!
Она открыла глаза. Над ней стоял, склонившись, Адриан. Губы его шевелились, но она не слышала слов. Муж вынул из кармана пиджака льняной носовой платок и вытер ей лоб, усеянный капельками пота.
— Дорогая, что с тобой? Что случилось? Ты спокойно спала и вдруг так страшно закричала!
Не понимая, где она и что с ней, Мари смотрела на Адриана, доктора Меснье. После первых секунд изумления она вздохнула с облегчением, узнав обстановку гостиной. Рядом с Адрианом стояли Поль и Камилла и смотрели на мать с явным беспокойством.
— Что со мной было? — спросила она шепотом.
— Ты заснула ненадолго, вот и все. А я ведь тебя предупреждал! — шутливо заметил Адриан. — Тот глоток ликера явно был лишним. Ты ведь никогда не пьешь спиртного после еды. Ты задремала и вдруг как закричишь, будто тебя режут!
— Папа прав! — подхватила Камилла. — Ты двигала ногами, словно бежала, и махала руками! Ты нас напугала!
— О нет! Не говорите так! — взмолилась Мари. — Это был кошмар. Я очень хорошо его помню. И мне теперь очень стыдно, я терпеть не могу выставлять себя напоказ. Мне очень жаль, правда, что так получилось! Феликс, надеюсь, вы простите меня.
— Ну конечно! Не нужно извиняться, мадам Мари. Это может случиться с кем угодно.
— Мам, может, расскажешь нам, что это был за сон? — спросил Поль. — Мне любопытно!
Мари задумалась на мгновение. Ей очень хотелось найти оправдание этой сцене, которую по меньшей мере можно было бы назвать странной.
— Во сне я оказалась на морском берегу в день высадки союзников, 6 июня 1944 года, — начала она. — Но я это поняла, только когда уже почти проснулась. Господи, это было ужасно, просто ужасно… Бомбы, мины, солдаты падают мертвыми… Похоже, мой дорогой Феликс, меня очень впечатлил ваш рассказ об этом историческом дне. До такой степени, что я, скажем так, прожила его в собственном сновидении!
— Мне очень жаль, что я вас так расстроил, — принялся извиняться молодой человек. Он покраснел, и было видно, что ему неловко.
— Феликс, вам не в чем себя винить, — возразил доктор Меснье. — Просто моя жена — женщина очень эмоциональная, и в этом все дело. Вспомните, она больше других расспрашивала вас об этом дне во время ужина. Она хотела узнать как можно больше, и вот результат!
На лицо Феликса снова вернулась улыбка. Этот неожиданный рождественский гость, уроженец Квебека, был другом Поля. В свое время он воевал в 3-ей Канадской пехотной дивизии под командованием генерала Келлера. Вместе со своими товарищами он высадился на побережье в районе Курсель-сюр-Мер под интенсивным огнем немецких батарей. Многие солдаты погибли во время высадки. Феликсу посчастливилось выжить в той кровавой бойне, но забыть о пережитом он не сможет никогда.
Стоило Камилле узнать, что они удостоились чести принимать в своем доме героя войны с того берега Атлантики, как она засыпала юношу бесчисленными вопросами и не оставляла его ни на минуту весь вечер. Феликс, который всегда с огромным волнением вспоминал события «Дня “Д”», рассказал им о том, что пережил. Рассказ его впечатлил бы и менее чувствительные души. Говоря, он смотрел в одну точку невидящим взглядом, словно он все еще был там, среди товарищей по оружию. Камилла внимала каждому его слову. Она была очарована гостем. Мало того что он был хорош собой, он к тому же обладал достоинствами, каких были лишены юноши из Обазина: он был незнакомцем, а потому вдвойне интересным человеком, а еще говорил с неподражаемым канадским акцентом.
— Мама, может, выпьешь чашечку кофе? — предложил Поль. — Это лучший способ взбодриться.
Мари привстала и поправила кончиками пальцев свои золотисто-каштановые кудряшки.
— С удовольствием, Поль. Я еще не вполне пришла в себя.
— Мадам, я хочу вас кое о чем попросить, — сказал вдруг Феликс. — Я вижу, что вы — женщина восприимчивая и справедливая. Прошу вас, если представится возможность, на уроке истории упомяните о том, что в высадке союзников принимали участие и канадцы. Разумеется, нас было меньше, чем американцев и англичан, и все же мы сражались наравне с остальными. Пляж «Юнона» помнит об этом! И еще в этой операции участвовал Первый батальон парашютистов под командованием полковника Бредбрука. Пожалуйста, расскажите ученикам о беспримерной храбрости этих солдат, которые погибли за Францию! Англичане, американцы, французы и канадцы — мы все стремились к одному: сражаться с фашистами и заставить их отступить! И нам это удалось. Бои были тяжелыми, потери — огромными, но мы победили! Французы принимали нас прекрасно. В каждом поселке, городке, крупном городе жители встречали нас приветственными криками! Париж никогда больше не будет немецким! Какой это прекрасный город — Париж… Мне его показал Поль.
— Когда вы оправились от ранения, — уточнила Мари.
Феликс потрепал друга по плечу. Молодые люди обменялись взглядами, оба казались смущенными. Камилла ничего не заметила. Стоило только прозвучать слову «Париж», как девочка забывала обо всем на свете. «Париж» — это было как обещание праздника. Она воскликнула с сияющими глазами:
— Папа повезет меня туда, когда мне исполнится пятнадцать! Я увижу Лувр, Нотр-Дам, Сакре-Кёр…
Адриан погладил дочку по щеке, а потом серьезным тоном сказал:
— Я помню, что обещал тебе, моя Камилла! А благодаря Феликсу ты теперь знаешь, каких усилий стоила наша свобода и какой ценой было спасено наше национальное достояние. Но теперь давайте поговорим о чем-нибудь другом, иначе моей любимой жене всю ночь будут сниться кошмары!
— О нет! — воскликнула Мари.
— Не думай больше об этих ужасах, мама! — подхватила Камилла.
— Поль, ты никогда не рассказывал нам, как вы с Феликсом познакомились, — сказала Мари, которая, в отличие от дочери, заметила смущение молодых людей.
Ее сын кашлянул, ему явно было не по себе. Во время оккупации он вступил в ряды мак´и в Коррезе. Мать знала об этом, но, вернувшись домой, ни сын, ни муж ничего ей о том периоде не рассказывали. Поль вопросительно, словно ища поддержки, посмотрел на своего отчима. Адриан одобряюще кивнул.
— Ну, скажем так, мам, — я не все тебе рассказал. Шестого июня я был в числе французских парашютистов, которые высадились в Бретани для организации диверсий. Мы, «Армия теней», были очень нужны союзникам. Через несколько дней я познакомился с Феликсом. Его дивизион направлялся к Каприке, это к западу от Каена. Их целью был аэродром. Мы как-то сразу понравились друг другу. Когда меня ранило, именно он доставил меня в ближайшую больницу, рискуя собственной жизнью.
Феликс смутился еще больше и опустил голову. Мари подошла к молодому канадцу и какое-то время молча смотрела на него, а потом крепко обняла.
— Спасибо, Феликс! Спасибо от всего сердца! И вы скрывали это от меня! Благодаря вашей смелости мой сын сейчас жив и здоров. Я всегда буду вам за это благодарна. Считайте этот дом своим домом; его двери будут для вас открыты, когда бы вы ни захотели к нам приехать!
Обернувшись к Полю, Мари прошептала с укором:
— Так значит, тебя ранили в Нормандии, а вовсе не в Коррезе! Почему ты солгал мне, Поль?
— Мама, ты бы так волновалась, если бы узнала, что я уехал в Англию сражаться в рядах тех, кто был с генералом де Голлем и Эйзенхауэром! И потом, партизан не имеет права открывать план операции никому, даже своим родным.
— Но, Поль, я ведь твоя мать! Я имела право знать! И ты, Адриан, ты ведь был в курсе!
— Дорогая, это в прошлом. Я обязан был хранить это в тайне. Главное, что он жив, не так ли?
— Мама, Адриан прав, — воскликнул Поль. — Я здесь, целый и невредимый! И, как сказала бы Нанетт, нет худа без добра — я познакомился с Феликсом, моим товарищем по оружию и спасителем. Послушала бы ты, как он рассказывает о своей родине! Слушая его, я забываю обо всех ужасах той военной операции.
— Поль прав, — поддержал друга Феликс. — Когда я описываю Канаду, то не могу остановиться. Если вам захочется попутешествовать, я буду рад принять вас в Труа-Ривьер. Это очаровательный маленький городок. Мы вместе поедем в Монреаль и в Квебек… Я покажу вам реки Сен-Лоран и Сагеней… Кто знает, может, кто-то из ваших предков поднимался вверх по течению, чтобы ступить на неизвестные земли! Говорю вам честно: моя страна прекрасна, у нас есть и бескрайние леса, и огромные озера, и горы с заснеженными вершинами… Мы стараемся сохранить дикую природу, поэтому в лесах часто можно увидеть медведя, лося или волка. Словом, всех тех животных, о которых упоминают авторы романов о беспокойной жизни трапперов и первых поселенцев.
Еще немного — и Камилла захлопала бы в ладоши. Она уже представила себе, как ступает из лодки на неизведанный берег, где ее ждут удивительные приключения…
— Папа, мама, мы поедем туда, правда? Было бы замечательно поехать за границу, я просто мечтаю об этом! И если Феликс нас приглашает…
Мари, которая уже чувствовала себя очень уставшей, сказала примирительным тоном:
— Посмотрим, Камилла, поживем — увидим. Какой оживленный у нас получился вечер! Теперь же, я думаю, пора укладываться спать. Доброй ночи, Поль! До завтра, Феликс!
— Турлу! — отозвался тот.
Мари, Камилла и Адриан застыли от удивления на первых ступеньках лестницы, ведущей на второй этаж. Увидев их лица, Поль расхохотался.
— Я совсем забыл вам сказать, что у наших соседей из-за океана презабавная манера здороваться и прощаться. Вместо «До свидания!» типичный канадец скажет «Турлу!». В этом слове — все самые лучшие чувства, которые испытывает к вам собеседник. Оригинально, не так ли?
Члены семейства Меснье обменялись лукавыми взглядами и хором произнесли:
— Турлу, Феликс!
Камилла прыснула, но Мари с беспокойством посмотрела на дверь бывшей гостиной, которая стала теперь обычной жилой комнатой. Она сказала тихо:
— Чш! Тише! Я совсем забыла о нашей Нанетт. Не будем ее будить. Слава Богу, сегодня она легла пораньше, а то бы своим ворчанием испортила нам вечер. Наша славная Нан и слова не хочет слышать о войне!
Они молча разошлись по своим комнатам. Очень скоро солидный особняк доктора Меснье, расположенный на центральной площади городка, погрузился в темноту.
Мари долго не могла уснуть. Она еще не вполне оправилась от пережитого во сне ужаса и потому думала о жестокостях войны, которая стольких одела в траур и так сильно потрясла всю страну. На сердце у нее было тяжело. В памяти всплыли знакомые строки:
Долгие песни
Скрипки осенней,
Зов неотвязный
Сердце мне ранят,
Думы туманят
Однообразно.[2]
Строки из стихотворения Поля Верлена, которое ее ученицы заучивали на память, внезапно вызвали у нее желание заплакать. Эти строчки стали зашифрованным посланием, которое передали по Би-би-си, чтобы сообщить слушателям о высадке союзников в Нормандии. Сердца слышавших их французов заставила трепетать надежда: их скоро освободят! Во всех домах Франции, где было радио, нарастало нетерпение, в то время как на берегах Атлантики готовились сражаться насмерть.
Мари потянулась к прикроватному столику и достала из ящичка сложенный носовой платок. Адриан, который успел задремать, проснулся. Удивленный, он спросил:
— Тебе снова приснился страшный сон, дорогая?
— Нет, не беспокойся. Мне просто не спится.
Адриан притянул ее к себе. Она прижалась к его груди, устроила голову на плече. Он пробежал пальцами по гармоничному овалу ее лица, и только тогда его пальцы ощутили на щеках жены следы слез.
— Ты плачешь?
— Уже нет! Я думала о войне. Но теперь я буду смотреть только вперед!
Адриан, успокоившись, нежно обнял ее, потом его губы нашли губы Мари. Они поцеловались…
Колокол на церковной колокольне прозвонил один раз.
Глава 2 Под звуки аккордеона
26 декабря 1945 года
Мари перетирала вымытую после ужина посуду. Из радиоприемника, который стоял возле печки, лилась мелодия — играл аккордеон. Обычно, услышав виртуозную игру Жана Сегюреля, а это был именно он, хозяйка дома начинала пританцовывать. Но сегодня веселой музыке не удалось рассеять ее грусть. Мари вздохнула и сама удивилась тому, как легко по щеке покатилась слезинка.
— Какая я глупая! — прошептала она. — После этого ужасного сна я так легко расстраиваюсь и плачу…
Она поставила салатник на полку в буфете и нашла в кармашке кофты носовой платок.
Волна меланхолии, накрывшая ее, никак не хотела уходить. Мари продолжала плакать, когда в кухню вошла старушка в черном платье и с традиционным лимузенским чепцом на седых волосах. Ее домашние туфли почти неслышно скользили по красной плитке пола. Мари, которая стояла закрыв лицо руками, не заметила, как та вошла.
— Курочка моя, что с тобой? — спросила старушка с сильным лимузенским акцентом. — Что-то я не припомню за тобой привычки рыдать, как кающаяся Магдалина, наедине с мойкой!
— Сама не знаю, что со мной, Нанетт! Я думала о войне… о прошлом… о моем детстве… Дом теперь кажется мне таким пустым, ведь Поль и Феликс уехали! Мне было так радостно в эти праздники, когда они были с нами! Я пыталась уговорить их остаться до первого января, но безуспешно. Феликсу нужно было вернуться в Париж, Поль захотел поехать с ним. Этот замечательный юноша уезжает домой, в Канаду, на корабле, который отплывает из Гавра. Думаю, я бы не решилась пересечь на корабле Атлантику — океан такой огромный! И все же мне придется, если я решусь когда-нибудь побывать в Квебеке…
— Ну и ну! Ехать в такую даль, в страну дикарей, да еще в твоем возрасте!
— Нан, дорогая, канадцы совсем не дикари! И доказательством тому служит то, что они почитают Пресвятую Деву после чуда Сагенея.
— А кто такой этот Сагеней?
— Нанетт, это не человек, это название реки и фьорда.
— Вот еще понапридумывали слов — Сегеней, фийорд… Думаешь, если стала учительницей, то все вокруг полные олухи?
Мари улыбнулась. На секунду она представила, как колоритная Нанетт сходит по трапу корабля на берег в Квебеке, и ей стало еще веселее.
— Ну как тебе объяснить, ты ведь даже не видела океан! Попробуй представить огромную реку с обрывистыми берегами или озеро с морской водой. Вот так и выглядит фьорд. Феликс рассказывал нам красивую легенду об этом месте. В XIX веке один торговец чуть было не погиб, пересекая Сагеней на повозке, в которую была впряжена лошадь…
Нанетт хлопнула себя по бедрам и насмешливо посмотрела на Мари.
— Ну конечно, расскажи мне, что твой торговец всерьез думал перебраться через озеро на повозке с лошадью!
— Ты сначала послушай, а потом говори! Нан, в Квебеке бывает так холодно, что термометры показывают минус сорок и даже больше. И зима у них длиннее, чем у нас. Поэтому в зимние месяцы ручьи, реки и озера покрываются коркой льда. Вот этот человек, некий Шарль-Наполеон Робитай, и решил переправиться через Сагеней, но лед под тяжестью упряжки проломился. Это была верная смерть! Наш славный торговец был человеком верующим, поэтому он стал просить Пресвятую Деву его спасти.
— Ну да, что ему, недотепе, оставалось, кроме как молиться? — высказала свое мнение старушка.
— Нан! Он считал, что опасности нет, ведь лед был уже очень толстым. Так вот, несчастному удалось выбраться из ледяной воды и…
— И помогла ему в этом Дева Мария или, может, собственные сильные руки? Да, уж это чудо так чудо!
— Подожди конца рассказа, а потом будешь насмехаться! Ну как мне рассказывать, если ты все время перебиваешь? Так вот, история на этом не заканчивается. Робитай после своего спасения тяжело заболел и снова взмолился Пресвятой Деве, чтобы она позволила ему пожить еще немного — ведь ему надо было воспитать своих детей. Он просил только десять лет, но ему было даровано намного больше. В благодарность он решил возвести в честь Богородицы памятник.
— Часовню?
— Нет. По его заказу изготовили статую, такую высокую, что на нее ушло три сосны и целый год работы. С тех пор над заливом Вечности стоит Пресвятая Дева Сагенейская…
— Что ж, пускай так! И все-таки ты не убедишь меня, что это подходящая страна для таких, как мы!
— Ну что ты знаешь о Канаде, моя Нан? Я, например, очень хотела бы там побывать. В мае мне исполнится пятьдесят три, это правда. Но ведь я же еще совсем не старуха! Я бы вполне могла совершить кругосветное плавание. А пока я не знаю ничего, кроме Прессиньяка, лимузенской Шаранты, Руайяна, где мы проводим неделю каждое лето, и, конечно, Обазина — городка, где я родилась и где наверняка буду похоронена…
— Уж если ты жалуешься, что не видела мира, то что тогда говорить мне? Вы не берете меня с собой даже в Руайян! Я никогда не видела море! Крошка Жаннетт Канар заботится обо мне, пока вы плещетесь в соленой воде.
— Нан! Ты ведь сама отказываешься от поездки с нами! Говоришь, что придется слишком долго ехать в машине. А из поезда, как ты говоришь, ты живой не выйдешь. Так что же мне, по-твоему, делать? Ты у нас упрямая, как ослик!
Старушка, которая с годами стала довольно-таки тучной, громко хмыкнула и уселась на свое любимое место у печки. Там она не только согревала ноги, но и имела возможность видеть всю кухню.
— Мне ли жаловаться, в мои-то восемьдесят с лишним? Я просто очень устала![3]
— Ну вот, снова ты за свое! Я прекрасно поняла твою хитрость, Нанетт! Ты замечательно говоришь по-французски, когда хочешь, но стоит тебе рассердиться или начать себя жалеть, как ты тут же переходишь на свой деревенский диалект! Какой пример ты подаешь Камилле?
— Разве нельзя уже сказать, что я устала? А на каком языке мне говорить, я решу сама. Девчонкой ты прекрасно понимала, когда я говорила на патуа! Поэтому не делай большие глаза, ведь ты выросла в Прессиньяке, в Шаранте… А мне осталось не так и много. Скоро уж я лягу на кладбище рядом с моим славным Жаком. Мне не терпится с ним встретиться пред очами Господа нашего…
Мари воздела руки к небу. Вот уже много лет она слушала одну и ту же песню. Однако Нанетт еще не устала ворчать.
— Вытри нос, а то ты похожа на девчонку, которой дали подзатыльник, — пробурчала она. — Я хотела с тобой поговорить с глазу на глаз. Не нравится мне видеть тебя расстроенной.
— Прости меня, моя Нан! Мне не стоило бы думать о плохом, а тем более жаловаться, ты права! Война закончилась. Не будет больше убийств и арестов. Франция снова свободна, и этого должно хватать нам для счастья!
— Думай лучше о своих старших детях, у которых, как по мне, все благополучно, и о своей младшей, которая все еще с нами! — воскликнула Нанетт. — Кстати, легка на помине… А ты, небось, решила, что она уже в кровати?
Мари обернулась и с удивлением увидела свою младшую дочь, стоящую в дверном проеме. На милом личике Камиллы играла лукавая улыбка, на щеках появились ямочки, глаза смеялись. Девочка с любопытством слушала разговор матери и бабушки.
— Мам, ты из-за чего-то расстроилась, я вижу! А бабушка тебя ругает, и правильно! У нас было такое прекрасное Рождество! Феликс такой милый! Жаль, что он уезжает обратно в Канаду. Прошло бы несколько лет, и я бы вышла за него замуж!
— Камилла! — воскликнула Мари. — Не слишком ли ты юная, чтобы думать о свадьбе? Я-то была уверена, что ты пошла спать одновременно с отцом. И давно ты за нами шпионишь, вместо того чтобы лежать в кровати?
— Мамочка, мне совсем не хочется спать! И я только что спустилась, честное слово!
В свои двенадцать с половиной Камилла была девочкой невысокой, в очертаниях ее тела и повадках еще оставалось что-то от свойственной детям грации, однако давала о себе знать подростковая неуклюжесть. Темно-каштановые волосы струились по плечам. Жители Обазина сходились во мнении, что девочка унаследовала тонкие гармоничные черты своей матери, Мари Меснье, одной из самых уважаемых учительниц кантона.
Жизнерадостная и ласковая, Камилла танцующей походкой приблизилась к матери и прижалась щекой к вскормившей ее округлой груди.
— Мамочка, не ругай меня! Я услышала громкий голос Нанетт и прибежала! И потом, в моей комнате стало прохладно, а здесь, в кухне, есть печка, от которой тепло!
— Тогда ты правильно сделала, что спустилась. — Мари вздохнула. — На улице идет снег, представляешь? Я увидела первые снежинки, когда закрывала ставни. Если не потеплеет, скоро площадь станет совсем белой. Помнишь, пять лет назад снег шел почти всю неделю! И вы с Полем целый день лепили в саду снеговика. Щеки у вас раскраснелись, и вы были так заняты, что даже забыли про полдник!
— А утром мы играли у фонтана вместе с другими детьми! Мамочка, пойдем завтра гулять вдвоем, хорошо?
— Обещаю, дорогая!
Камилла захлопала в ладоши от радости. Теперь-то ей точно еще долго не удастся заснуть. Она закружилась по кухне и, подскочив к Нанетт, порывисто расцеловала ее в обе щеки.
— Ты слышишь, бабушка Нан! У меня лучшая мама на свете!
— Чистая правда! — негромко ответила на это Нанетт и поправила свой чепец.
Камилла просто обожала мать. Она с любовью посмотрела на излучающее ласку лицо Мари. Сияющие золотисто-карие глаза, розовые, пухлые, красиво очерченные губы, овал лица, как у мадонн на полотнах итальянских мастеров, густая копна каштановых кудрей… В глубине души девочка всегда мечтала когда-нибудь стать такой же красивой. Но сегодня Мари выглядела обеспокоенной, и Камилла это заметила.
— Мамочка, ты грустная! Это потому, что папа ушел спать так рано сегодня? Ему, бедному, пришлось ехать в каменоломню, а там так холодно! Он даже клевал носом за столом.
— Я все это знаю, дорогая, — сказала Мари. — Адриан много ездит, поэтому очень устает, но он занят благим делом. Не беспокойся обо мне. У меня появилась идея: что, если мы поджарим каштанов? У нас их еще немного осталось. Что скажешь, Нанетт?
Старушка как раз ворошила угли в печи. Она прищурила свои серые глаза, как если бы мысленно прикидывала, сколько еще каштанов осталось у них в запасе. По правде говоря, ей очень нравилось, когда невестка, которую она воспитывала как родную дочь, интересовалась ее мнением или спрашивала у нее совета. В такие моменты Нанетт словно бы возвращалась в те времена, когда жизнь в «Бори» текла по установленному ею порядку. В одно мгновение забывались прожитые годы с их горестями, потерями, расставание с землей, на которой она так долго жила… После продолжительной паузы, необходимой для придания ответу требуемой значительности, она сказала одобрительно:
— Почему бы и не поджарить? Наша Камилла любит жареные каштаны. Да и я тоже не откажусь.
Мари с улыбкой посмотрела на своенравную старушку. В сопровождении дочери она направилась к кладовой. В четыре руки они выгребли из песка несколько пригоршней каштанов. Это был наилучший способ их хранения. В Коррезе каждую осень молодежь собирала каштаны, стараясь не пораниться о колючую кожуру. Этот «сбор урожая» становился для них веселой игрой: кто наберет больше всех? Поэтому каштанов обычно хватало до следующего урожая.
Потом они втроем устроились у печки и стали надрезать каштаны один за другим, чтобы они не лопнули на огне.
— Какое у нас будет угощение! — шепотом восхитилась Камилла. — У меня уже слюнки текут!
— А мне это напоминает о «Бори», — сказала Мари. — Мы часто ели каштаны в те годы…
Голос Мари дрогнул. Столько ярких воспоминаний было связано с этим знакомым словом — «Бори»! Она закрыла глаза, и дом предстал перед ее мысленным взором так же отчетливо, как если бы она на него смотрела. Он возвышался на холме, окруженный большим парком, в глубине которого росла громадная ель. Чуть ниже, у Волчьего леса, располагалась ферма, где жила Нанетт… Там, в лимузенской Шаранте… Перед ее домом однажды зимним вечером мадам Кюзенак оставила Мари, промокшую насквозь и дрожащую от холода после долгой поездки, часть которой девочке пришлось проделать на запятках экипажа…
Теперь в «Бори» жила ее дочь Лизон с мужем Венсаном и двумя детьми, Жаном и Бертий. Оба они преподавали в школе близлежащего поселка Прессиньяк.
Глава 3 Нежданные гости
— Вы слышите? — вдруг спросила Камилла. — По-моему, в дверь стучат!
В ту же секунду в кухне воцарилась тишина. Все замерли и посмотрели в сторону входной двери. Мари, удивленная столь поздним визитом (было уже около девяти вечера), прислушалась. И правда: кто-то стучал, вернее, колотил во входную двустворчатую дверь, выходившую на главную площадь городка.
— Пойду открою, мам, — сказала Камилла. — Интересно посмотреть, кто пришел!
Малейшая неожиданность вносила свежую струю в их размеренную жизнь. Заинтригованная Мари последовала за дочкой, и слава Богу, потому что в вестибюль вошли сразу несколько человек. Но времени рассматривать их у нее не было. Внимание хозяйки дома сразу же привлекла очень бледная молодая женщина с лицом, искаженным гримасой боли. По ее выпирающему животу было ясно, что она уже на последнем месяце беременности. Перепуганный мужчина поддерживал ее за талию.
— У моей жены пошла кровь! Помогите, прошу вас! Эти девушки сказали, что здесь живет доктор Меснье. Он дома?
— Да, конечно, — ответила Мари.
Только сейчас она узнала еще трех поздних гостий. Это были местные девушки — Амели, Мари-Эллен и Жаннетт. В белых от снега пальто и шапочках они были похожи на снеговиков.
Жаннетт поспешила объяснить:
— Этот господин вез свою жену в больницу в Брив, и, когда они проезжали через Обазин, он заметил, что у нее началось кровотечение. Мы сразу пришли к вам, подумали, что ваш супруг сможет ей помочь.
Мари кивнула: она знала, каким опасным может быть кровотечение. Она шепнула Камилле:
— Пойди разбуди отца. Скажи, что ему срочно нужно спуститься!
Мари-Эллен Дрюлиоль, дочь мясника, подхватила, отряхивая снег с шарфика:
— Дело и правда срочное — в машине эта бедная дама так кричала! Я сразу поняла, что ей очень плохо. А на улице такой снегопад! Амели чуть не шлепнулась у фонтана, это нужно было видеть!
Мари слушала ее вполуха. Она помогла супружеской чете устроиться в смотровой комнате, где день и ночь в чугунной печи поддерживался огонь.
— Прилягте, мадам, — предложила она будущей матери. — Доктор сейчас придет. И не бойтесь, он вам поможет!
— Мне так больно! Очень больно! — пожаловалась та. — И до сих пор идет кровь!
Ее вконец перепуганный муж порывисто обнял супругу.
— Делай то, что советует тебе мадам, прошу, дорогая! — прошептал он.
Нанетт неторопливо прошла по коридору и заглянула в смотровую. По пути она поздоровалась с девушками, каждая из которых нежно ее поцеловала.
— Ох уж эта молодежь! — воскликнула старушка. — Щечки нежные, пахучие! Прямо как розовые лепестки! Ну, рассказывайте, что случилось на ночь глядя? Вот оно что: еще один маленький Иисус решил родиться с небольшим опозданием!
— Да, бабуль! — отозвалась спускавшаяся по лестнице Камилла. — Я еле-еле разбудила папу! Но он уже идет…
Мари, услышав слова дочери, вздохнула с облегчением. Состояние бедной женщины ее очень беспокоило: та уже была почти без сознания, ее лоб и щеки горели.
«Господи, — взмолилась Мари, — помоги ей!»
В этот момент в смотровую вошел доктор Адриан Меснье. Его русые с проблесками седины волосы были слегка растрепаны. Окинув встревоженным взглядом супружескую чету, он надел белый халат и вымыл руки над раковиной. Только теперь Мари заметила, что дочь с любопытством наблюдает за происходящим.
— Выйди, Камилла! — велела она. — Проводи наших гостий в кухню, и Нан тоже. Если мне понадобится помощь, я позову. Там есть каштаны и сидр, так что угощайтесь!
И с этими словами она закрыла дверь.
***
— Мы гуляли по городу, — пояснила Жаннетт Камилле, как только они уселись в кухне поближе к печке.
— Снег — это всегда праздник! — добавила Мари-Эллен. — Нужно успеть порадоваться ему, пока не растаял. И в снегопад на улице так красиво! Мы тут принесли вам пирог с яблоками. Недавно испекла. Жаль, правда, что он уже успел остыть.
Амели поставила на стол круглое блюдо, аккуратно завернутое в снежно-белое кухонное полотенце.
— Как вкусно пахнет! — воскликнула Нанетт, облизывая потрескавшиеся губы. — Если он остыл, я это быстро поправлю! Пару минут на краю печи — и ваш пирог будет как свежеиспеченный!
Камилла, которая в душе радовалась такому суматошному вечеру, помогла девушкам снять пальто.
— Я так рада, что вы пришли! Поль и его друг Феликс уехали, и нам всем стало скучно! Дом слишком большой для нас четверых… Расскажите, где вы встретили эту пару? Ой! Вы слышали? Как эта бедная дама кричит! Я не хочу ребенка, если это так больно!
— Думаю, ей очень плохо, — заметила Жаннетт. — Я сразу так подумала, когда они остановили машину напротив нас. Муж перепуганный, жена стонет от боли…
— А я увидела кровь на сиденье! — тихо добавила Амели.
— Чш! — Жаннетт кивком указала на Камиллу. — Не будем об этом. Мадам Мари это не понравилось бы.
Жаннетт было уже двадцать, и она понимала, что некоторых вещей детям знать не следует. Ее мать, Катрин, умерла пять лет назад. Девушка свято чтила ее память. Сколько раз у нее на глазах мать набирала воду в фонтане и несла домой на своих хрупких плечах коромысло с двумя полными ведрами! После ее смерти Жаннетт, такая же энергичная и работящая, как и мать, вела хозяйство в родительском доме и растила братьев, работая при этом в доме судебного исполнителя в соседнем городке Бейнá. Ее отец, Жан-Батист Канар, каменотес и бригадир в каменоломне Даниэль, расположенной в холмистой местности недалеко от Обазина, рассказывал всем, кто хотел его слушать, какое редкое сокровище его дочь.
***
Адриан осмотрел молодую женщину и выпрямился. Руки его были в крови, выглядел он озабоченным. Мари вопросительно посмотрела на него. Молодой супруг в это время беззвучно плакал и время от времени повторял жалобным голосом:
— Дениза, пожалуйста, будь молодцом! Я отвезу тебя в больницу, как только доктор тебя осмотрит!
— Но я еще не закончил свою работу, мсье! — возразил Адриан. — И вы не успеете доехать до Брива. Ребенок родится здесь, причем через несколько минут. Мари, прошу, согрей воду, принеси мне чистые пеленки и позвони в больницу, чтобы сюда прислали машину «скорой помощи»!
Испуганная Мари затаила дыхание. Она не могла поверить, что очень скоро в ее доме придет в мир новый человечек. Это был первый такой случай, если не считать рождения ее собственной дочери, Камиллы. Она поторопилась выполнить распоряжения мужа.
Нанетт сразу поняла, что происходит, стоило ей увидеть Мари, которая, вбежав в кухню, тут же бросилась к раскаленной печи.
— Готова держать пари, тебе нужна горячая вода! Эта незнакомка кричит, словно ее режут. Я сразу поняла, что ее время подошло. Хотя, скажу я вам, я вела себя сдержаннее, когда рожала на свет своих детишек. Увы, Господь оставил мне только моего Пьера.
— Нан, дорогая, ты напугаешь наших юных гостий и Камиллу заодно. Адриан будет принимать роды у этой дамы. Я иду за бельем. Кто бы мог подумать, что сегодня вечером мне предстоит поработать медсестрой!
— Если надо, я могу помочь! — предложила Жаннетт. — У меня есть опыт!
— Спасибо, не нужно, — отозвалась Мари. — Я справлюсь. Вы ведь пришли поболтать, поэтому не обращайте на нас внимания. Моя Нанетт так рада, когда вы ее навещаете!
Мари стала подниматься на второй этаж. Разговор в кухне возобновился. И все же все чувствовали себя немного неловко — из смотрового кабинета, расположенного по другую сторону вестибюля, то и дело доносились жалобные стоны и крики.
— Амели, когда ты собираешься под венец со своим красавцем Леоном? — лукаво щурясь, спросила Нанетт.
Этого вопроса оказалось достаточно, чтобы щеки Амели Лажуани стали пурпурными. Она устроилась поудобнее на стуле и с улыбкой стала смотреть на танцующие язычки пламени. Весь город знал, что она влюблена в этого очень красивого молодого солдата.
— Мы поженимся в июне, бабушка Нанетт, — тихо ответила она. — Мама уже купила мне отрез на платье. Ткань такая красивая! Лучше не придумаешь!