Джоди Пиколт

Идеальная жизнь



Посвящается маме — моей самой преданной поклоннице, моей первой читательнице, моей «контрольной группе» и моей подруге
С благодарностью

В создании этой книги неоценимую помощь мне оказало большое количество людей: Арлин Стевенс, социальный работник и исполнительный директор горячей линии «Отзовемся» округа Саффолк, штат Нью-Йорк; Бренда Франклин из «Йорктаун Продакшен»; Даг Орнштейн, бывший художественный руководитель кинокомпании «Уорнер Бразерс»; Кейт Уиллис; Салли Смит; Инна Гравиц; доктор Джеймс Умлас; доктор Ричард Стоун и Виктор А. Дувилль, заведующий кафедрой, занимающейся исследованием племени индейцев лакота в университете Синтэ Глешка в Южной Дакоте. За помощь хотелось бы поблагодарить и Тима Ванлира, Джона Пиколта, Джейн и Майрона Пиколт, Кэтлин Дэсмонд, Синди Лао Джиттер, Мэри Моррис, Лауру Гросс и Лауру Йорк. И наконец, особая благодарность Джин Арнетт.

1993

Давным-давно на берегах Атлантики жил великий воин-индеец по прозвищу Сильный Ветер. Он обладал волшебной силой — умел делаться невидимым — и мог пробираться в стан врагов и раскрывать их секреты. Сам он с сестрой обитал на берегу моря в продуваемой легким ветерком хижине.

Слава о великом воине бежала далеко впереди него, и многие девушки мечтали выйти замуж за Сильного Ветра. Но его было не обмануть глупыми жеманными улыбками и лживыми заверениями, что именно она и есть та единственная. Он пообещал, что женится на той, которая увидит, как вечером он возвращается домой.

И он задумал проверить искренность невесты. Многие в надежде пленить его сердце спускались на пляж с его сестрой, когда солнце с шипением погружалось в море. Сестра Сильного Ветра всегда видела брата, даже когда он оставался невидимым для окружающих. Поэтому когда брат приближался, она поворачивалась к очередной девушке, которая вглядывалась в горизонт, и спрашивала: «Ты видишь его?» И каждая тут же лгала: «Да, вот он идет». Сестра Сильного Ветра тогда спрашивала: «А как он тянет свой тобогган?» Ответы бывали разными: упряжку тянет карибу, его тянет сам воин за длинную узловатую палку, за длинную крепкую пеньку. Его сестра всегда знала, что эта ложь — всего лишь догадки, и была уверена, что Сильный Ветер никогда не выберет себе девушку, чьи следы были словно зеркальное отражение ее собственных следов на мокром песке.

А в одной деревне жил великий вождь, вдовец с тремя дочерьми. Младшая была намного моложе своих сестер. У нее было лицо прекрасное, как первый летний дождик, и сердце, способное вместить всю боль земли. Старшие сестры терзались от ревности, но при этом вовсю пользовались ее добротой. Они решили лишить сестру красоты: разорвали ее одежду в лохмотья, остригли ее блестящие черные волосы, опалили гладкую кожу ее щек и шеи тлеющими углями. Отцу сестры сказали, что его младшая дочь сама себя изуродовала.

Как и остальные девушки в деревне, старшие сестры тоже пытались в сумерках разглядеть приближающегося Сильного Ветра. Они стояли на пляже с его сестрой, чувствуя, как волны накатываются на их ноги, и ждали. Как обычно, сестра Сильного Ветра спросила их, видят ли они его, а они, как и прочие, солгали и ответили: «Да». Она спросила, как он тянет свой тобогган, и они ответили, что он тянет его за кнут из сыромятной кожи. Когда девушки вошли в его хижину, стены, сделанные из кожи, затрепетали на ветру. Старшие сестры надеялись, что увидят Сильного Ветра за ужином, но не увидели ничего. Сильный Ветер, разгадав их обман, остался невидимым.

В день, когда младшая дочь вождя пошла попытать счастья с Сильным Ветром, она измазала свое опаленное лицо землей, чтобы скрыть шрамы, а юбку смастерила из коры деревьев. На пути к пляжу она повстречала других девушек, которые лишь посмеялись над ней.

Но сестра Сильного Ветра ждала, и, когда солнце тяжело соскользнуло с неба, она отвела девушку на пляж. Когда Сильный Ветер с тобогганом приблизился, сестра спросила: «Ты видишь его?» Девушка ответила: «Нет».

И сестра Сильного Ветра вздрогнула от правдивого ответа. «А сейчас ты его видишь?» — повторила она вопрос. Сначала девушка молчала, но ее лицо было обращено к небу, а в глазах горел огонь. «О да, — наконец выдохнула она, — и он прекрасен. Он танцует на облаках, а на его плече лежит луна».

Сестра Сильного Ветра повернулась к девушке. «А как он тянет свой тобогган?» — спросила она. «За радугу».

Сестра тоже взглянула на небо. «А из чего сделана его тетива?» Девушка улыбнулась, и ночь окутала ее лицо. «Из Млечного Пути, — ответила она, — а на кончиках стрел у него самые яркие звезды».

Сестра Сильного Ветра заметила, что ее брат сделался видимым, потому что девушка сначала призналась, что не видит его. Сестра воина отвела девушку домой, искупала ее и водила ладонями по покрытой рубцами коже, пока шрамы не исчезли. Она пела, пока у девушки не отросли густые черные волосы. Она дала ей свою богатую одежду и завела в хижину к Сильному Ветру.

На следующий день Сильный Ветер женился на девушке, и она стала ходить с ним по небесам и смотреть сверху на свой народ. Старшие сестры вне себя от ярости потрясали кулаками, желая знать, куда исчезла их сестра. Сильный Ветер решил наказать их за зло, которое они причинили его невесте. Он превратил их в осины и глубоко зарыл их корни в землю. И с того дня листья осины дрожат от страха при приближении Сильного Ветра. И как бы тихо он ни ступал, они все равно дрожат, потому что не могут забыть ни его великой силы, ни его гнева.

Легенда индейского племени алгонкинов

Глава 1

Первое, что увидел кладбищенский сторож, когда стал обходить небольшое кладбище за церковью Святого Себастьяна, — труп, который забыли захоронить.

Тело женщины лежало на могиле, головой она упиралась в надгробие, а руки были скрещены на животе. Покойница была такой же белой, как и окружающие ее семь гранитных надгробных плит. Сторож глубоко вздохнул, выронил лопату и перекрестился. Потом медленно приблизился к трупу и, отбрасывая тень, склонился над ним.

Где-то над головой закричала чайка, и покойница открыла глаза. Сторож повернулся и бросился через железные ворота в головокружительный лабиринт улиц Лос-Анджелеса.

Женщина взглянула в небо. Она не знала, где находится, но вокруг стояла тишина, а поскольку в голове у нее шумело, за эту тишину она была благодарна. Она попыталась вспомнить, как вообще сюда попала.

Она села, прикоснулась к надгробной плите и прищурилась, пока буквы не стали расплываться перед глазами. Затем встала и оперлась о плиту, чтобы не упасть. Потом она наклонилась и вырвала, схватившись за живот и сдерживая слезу от резкой боли, стучавшей в висках.

— Церковь, — произнесла она вслух, вздрогнув от собственного пронзительного голоса. — Это церковь.

Женщина подошла к воротам и вгляделась в поток проезжающих мимо машин и автобусов. Она отошла от церкви всего на три шага и тут же поняла, что понятия не имеет, куда идти.

— Думай, — велела она себе. Потом прижала руку ко лбу и нащупала запекшуюся кровь. — Боже! — воскликнула она. Рука ее дрожала.

Она поискала платок в кармане жакета, поношенного короткого жакета со складками на талии, который не помнила, где купила, но вместо платка вытянула тюбик гигиенической помады и два доллара двадцать четыре цента мелочью. Она оглянулась на кладбище и пошарила глазами за надгробиями в поисках книги, рюкзака — какой-нибудь подсказки.

— Меня ограбили, — сказала она, вытирая лоб рукавом. — Должно быть, меня ограбили.

Она подбежала к дому приходского священника и забарабанила в дверь, но та оказалась закрыта. Она снова бросилась к воротам, намереваясь добраться до ближайшего полицейского участка и рассказать там, что с ней произошло. Она назовет свой адрес, позвонит домой…

Кому она позвонит?

Она взглянула на автобус, пыхтевший на остановке на углу. Она не знала, где находится. Не знала, где ближайший полицейский участок.

Она спряталась за кладбищенские ворота, где чувствовала себя в большей безопасности. Опустилась на колени рядом с могилой, на которой только что лежала, и прижалась лбом к прохладному надгробию. Решила, что священник, возможно, скоро вернется. А может, кто-нибудь будет проходить мимо и предложит ей помощь. Наверное, ей лучше оставаться на месте.

Кровь так застучала в висках, что казалось, голова сейчас расколется. Она опустилась на землю и снова легла, прижавшись к могильной плите и плотнее запахнув жакет, чтобы было не так холодно.

Она подождет.

Она открыла глаза в надежде найти ответ, но единственное, что увидела, — это небо, покрытое тучами, словно синяками.



В Калифорнии мало простора.

Он ощущал это физически, словно удары молотка у основания шеи: боязнь замкнутого пространства, возникшую из-за свистящего под шинами автомобиля асфальта и домов-клетушек, понатыканных настолько плотно, что не хватало воздуха. Поэтому он продолжал ехать на запад, к океану, надеясь попасть туда до темноты. Он никогда не видел океан, знал его только по картинкам и рассказам родителей.

Он помнил истории, которые ему рассказывал отец, истории, которым он тогда не поверил, — об индейцах, которых в 1800-х годах бросили в тюрьму, а ночью они умерли, потому что не смогли пережить заточения.

Он вспомнил статистику Бюро по делам индейцев, которая утверждала, что шестьдесят шесть процентов покинувших резервацию индейцев возвращаются назад, поскольку не могут жить в городах. Конечно, он не был на сто процентов сиу[1]. Но и белым на сто процентов не был.

Он почувствовал запах раньше, чем увидел сам океан: ветер донес до него соль волн. Он оставил ржавый подержанный пикап на обочине дороги и сбежал по покатой дюне. Он бежал, пока не намокли его кроссовки, пока вода, словно слезы, не запятнала верх его джинсов.

Закричала чайка.

Уильям Быстрый Конь стоял с распростертыми руками, не сводя глаз с Тихого океана, но вместо его глади видел пестрые прерии и холмистые равнины Дакоты, которые не хотел считать своим домом.



Шоссе № 18 в индейской резервации Пайн-Ридж, штат Южная Дакота, вело прямо в город, а если необходимо было попасть куда-либо еще, ориентироваться следовало по природным приметам или давно брошенным автомобилям, потому что других дорог там немного. Но Уилл всего три дня как переехал в Лос-Анджелес и еще не разобрался, что к чему.

Он снимал в Резеде небольшой дом с террасой — относительно близко, так, чтобы не приходилось тратить много времени, добираясь до работы (полицейского участка Лос-Анджелеса), и довольно далеко, чтобы не чувствовать себя привязанным к участку. Выходить на работу ему полагалось только завтра — все документы о переводе были отправлены по почте, — и он планировал использовать выдавшееся свободное время, чтобы осмотреться в Лос-Анджелесе.

Уилл ударил кулаком по рулевому колесу. Где он, черт возьми, находится? Он пошарил по пассажирскому сиденью в поисках карты, которую швырнул туда несколько минут назад, и принялся всматриваться в крошечные красные нити дорог. Но верхний свет в салоне почти сразу перегорел, поэтому он вынужден был остановиться у обочины под уличным фонарем. В мягком полумраке вгляделся в карту.

— Черт! — выругался он. — Беверли-Хиллз. Я был здесь час назад.

Впервые за десятилетия он жалел, что в нем всего лишь половина индейской крови.

Он списывал неумение ориентироваться в пространстве на свою wasicuή[2] кровь. Всю жизнь он слышал истории об отце своего деда, который мог выследить чертова быка по малейшему движению ветерка. А когда женщина, которую полюбил его отец, уехала, не сказав ни слова, разве он не скакал километры и километры, руководствуясь одной лишь интуицией? Разве по сравнению с этим найти автостраду в Сан-Диего не пара пустяков?

Однажды, когда Уилл был совсем маленьким, он пошел с бабушкой в лес собирать лекарственные растения. Он собирал те, на которые она ему показывала: кедровые шишки и кору, аир и дикий лакричник. Он всего лишь на мгновение отвернулся, а бабушка исчезла. Какое-то время Уилл бродил кругами, стараясь припомнить уроки отца об оставленных следах на сорванных листьях и сломанных ветках, пытаясь уловить движение воздуха. Прошло несколько часов, прежде чем бабушка вернулась за ним, — он лежал, свернувшись калачиком, голодный и замерзший под наростом дуба. Она молча взяла его за руку и повела домой. Когда показалась небольшая деревянная хижина, бабушка повернулась и подняла голову Уилла за подбородок.

— Ты, — вздохнула она, — слишком бледнолицый.

Ему было всего десять, но в то мгновение он понял, что никогда не станет таким, как его предки. Для них и для всех окружающих он навсегда останется iyeska, полукровка. Все последующие двадцать пять лет он вел себя (насколько мог) как бледнолицый человек, решив, что если не может быть таким, как народ отца, то станет таким, как народ матери. Он с головой окунулся в учебу, чтобы иметь возможность поступить в колледж. Он разговаривал исключительно на английском, даже в доме дедушки и бабушки, где основным языком был язык лакота. Он кивал, когда белые начальники описывали народ сиу как ленивых алкоголиков, а если от чужих слов холодела кровь, он укутывался в плащ безразличия.

Что ж, теперь он был белым. Он покинул резервацию и не намерен был туда возвращаться, поэтому, чтобы сориентироваться в Беверли-Хиллз, он поступит так, как поступил бы любой другой бледнолицый: найдет заправку и спросит, как проехать.

Уилл переключил передачу, съехал с обочины и направился по улице. Его изумляла роскошь Беверли-Хиллз — кованые железные ворота, розовые мраморные фонтаны, подмигивающие светом огромные венецианские окна. В одном из особняков устроили вечеринку. Уилл сбавил скорость, чтобы поглазеть на молчаливый танец официантов и гостей, и тут же заметил мигалки на остановившейся за ним полицейской машине.

«Коллеги», — подумал он и вылез из пикапа, чтобы спросить, как проехать. Полицейских было двое, один блондин — вот и все, что удалось разглядеть Уиллу, прежде чем полицейский ударил его головой о кабину грузовичка и заломил назад руку.

— Посмотри, кто у нас здесь, Джо, — произнес он. — Еще один гребаный мексикашка.

— Послушайте… — услышал свой хрип Уилл, но коп ударил его свободной рукой между лопаток.

— Не смей разговаривать со мной, Педро! — заявил он. — Мы уже десять минут следим за тобой. Что тебе, черт побери, понадобилось в этом районе?

— Я полицейский.

Слова Уилла тяжело упали на тротуар.

Полицейский отпустил его руку. Уилл отлип от грузовика и повернулся к нему лицом.

— Покажи-ка свой значок.

Уилл сглотнул и посмотрел ему прямо в глаза.

— У меня его пока нет. И табельного оружия тоже. Я только что приехал. Завтра приступаю к работе.

Патрульный прищурился.

— Что ж, нет значка — нет полицейского. — Он кивнул напарнику, который тут же направился к патрульной машине. — Вали-ка ты отсюда!

Уилл сжал и разжал кулаки, глядя вслед удаляющемуся полицейскому.

— Я один из вас! — крикнул он и увидел, как за толстым лобовым стеклом патрульной машины засмеялся коп.

Направляясь назад к своему грузовику, он не сводил глаз с людей на вечеринке — гости смеялись и выпивали, словно ничего не произошло.

Луна скрылась за облаком, как будто смутившись, и в это мгновение Уилл уразумел две истины: ему не нравится Лос-Анджелес и он не бледнолицый.



Когда она пришла в себя, солнце уже зашло. Она села, облокотившись на знакомое надгробие. Где-то на востоке небо перерезал свет прожектора: неужели сегодня вечером проходит награждение? В Лос-Анджелесе что ни день, то вручается какая-нибудь премия.

Она встала и пошла к воротам. С каждым шагом она произносила вслух новое женское имя, надеясь, что хоть от одного забрезжит воспоминание.

— Алиса, — сказала она. — Барбара. Сесили.

Она добралась до Марты, когда вышла на улицу — бульвар Сансет. Она тут же узнала его и поняла, что делает успехи, потому что раньше даже этого не помнила. Она присела на бордюр перед вывеской, где были указаны имя священника церкви Святого Себастьяна и время, когда проходят службы и исповеди.

Она знала, что не является прихожанкой этой церкви — она даже не католичка! — но почувствовала, что уже бывала здесь раньше. Чувствовала, что пряталась тут или искала убежища. От чего она могла бежать?

Пожав плечами, она отмахнулась от этой мысли и вгляделась вдаль. На противоположной стороне улицы, через квартал, стоял рекламный щит с киноафишей.

— «Табу», — прочитала она вслух. Неужели она уже видела этот фильм? Такое знакомое название.

На афише был изображен мужчина вполоборота, но, даже несмотря на скрытые в тени черты, актер Алекс Риверс, кумир Америки, был легко узнаваем. Он с успехом играл главные роли в любом фильме, начиная от боевика и заканчивая Шекспиром, и она вспомнила, что где-то читала, что рейтинг узнаваемости у него выше, чем у президента. Он улыбался ей.

— Во всех кинотеатрах страны, — прочитала она и услышала, как прерывается ее голос.



Позже, мысленно возвращаясь к тому моменту, Уилл понял, что во всем виновата сова. Если бы он не притормозил, услышав уханье совы, то не остановился бы. А если бы он не остановился, то не совершил бы неправильных поступков.

Удача улыбнулась ему, и он нашел бульвар Сансет. Хотя он знал, что Сансет переходит в нужную автомагистраль, но не был уверен, что движется в правильном направлении. Две заправки, которые попались на пути, были закрыты. Правый глаз Уилла почти полностью заплыл, а его единственным желанием было забраться в постель и забыть все то, что заставило его переехать в Калифорнию.

Он только-только проехал «Макдональдс», когда услышал резкий, пронзительный крик, похожий на плач ребенка. Он, разумеется, и раньше слышал уханье сов, но это было до того, как он уехал из Южной Дакоты. Его предки, как и многие в резервации, истово верили в знамения птиц. Поскольку птицы умеют летать, они ближе, чем люди, находятся к миру духов. Поэтому не обращать внимания на птиц означало пропустить какое-нибудь предупреждение или знак от высших сил. Уилл, в своем постоянном отрицании культуры сиу, отмахивался от значимости ястребов, орлов и воронов, но все же не мог не обращать внимания на сов, которых его бабушка считала предвестниками смерти.

— Наверное, это машина, — сказал он и тут же услышал, как сова ухнула еще раз. Это был пронзительный крик, проникающий прямо в душу.

Он ударил по тормозам. Грузовик за ним вильнул, и его водитель выругался в открытое окно. Уилл остановился перед католической церковью и припарковался в месте, где стоянка автомобилей запрещена.

Он вылез из грузовичка и шагнул на тротуар, подняв лицо к небу.

— Хорошо, — саркастически усмехнулся он. — И что теперь?

Женщина, появившаяся в воротах сбоку от церкви, была едва различима на белом фоне, словно привидение. Она увидела Уилла и ускорила шаг, на ее лице появилась улыбка. Уилл недоуменно уставился на нее. Она едва доходила ему до плеча, а на лбу у нее запеклась кровь. Она подошла ближе и остановилась всего в нескольких сантиметрах, глядя на его заплывший глаз. Протянула руку — эта незнакомая женщина — и коснулась пальцами его кожи.

— Только не ты, — прошептала она, а потом глаза ее закатились и она стала оседать на землю.

Уилл подхватил женщину и усадил на пассажирское сиденье своего грузовичка. Когда она зашевелилась, он как можно дальше отодвинулся от нее, вжавшись в водительскую дверцу, потому что был уверен, что она станет кричать, когда увидит, что сидит в незнакомой машине. Но она заморгала, открыла глаза и настолько открыто улыбнулась, что Уилл поймал себя на том, что улыбается в ответ.

— Вы как, в порядке? — спросил он.

Она сглотнула и убрала волосы с лица.

— Кажется, да, — ответила она. — А вы долго ждали?

Она говорила так, будто знала его всю жизнь. Уилл не смог сдержать улыбку.

— Нет, — признался он. — Я просто случайно проезжал мимо. — Он минуту пристально смотрел на нее. — Послушайте, — продолжал он, — если вы кого-то ждете, я могу остаться здесь, пока за вами не приедут.

Женщина замерла.

— Вы меня не знаете?

Уилл покачал головой.

— Боже! — Она потерла глаза. — Боже! — Она смотрела на него полными слез глазами. — Что ж, я тоже.

Уилл задумался: во что же это он вляпался? Сидит в собственном грузовике с женщиной — то ли сумасшедшей, то ли под таким кайфом, что уже не в состоянии рассуждать здраво. Он нерешительно улыбнулся, ожидая, когда она вновь вернется в реальность.

— Вы хотите сказать, что тоже меня не знаете?

— Я хочу сказать, что тоже не знаю, кто я, — прошептала женщина.

Уилл внимательно посмотрел в ее ясные глаза, на запекшуюся рану на виске. «Амнезия», — подумал он.

— Вы не знаете, как вас зовут? — Он невольно начал ее допрашивать, как учили в полиции племени в Южной Дакоте. — Вы помните, что с вами произошло? Что привело вас в церковь?

Женщина отвела взгляд.

— Я ничего не помню, — откровенно ответила она. — Наверное, мне следует обратиться в полицию.

Тон, которым она это произнесла, — как будто совершила преступление, за которое положена смертная казнь, — заставил Уилла улыбнуться. Он подумал было отвезти ее в центр города в Главное полицейское управление Лос-Анджелеса. Хотя официально он пока еще не на дежурстве, но, разумеется, мог бы задействовать связи и проверить ориентировки, посмотреть, не ищет ли ее кто-нибудь. Он поерзал на сиденье и поморщился от боли, которая стрельнула в глаз. Вспомнил полицейского-блондина из Беверли-Хиллз: неужели в понедельник все будут такими?

— Я и есть полиция, — негромко сказал он. И, даже произнося эти слова, Уилл уже знал, что не повезет эту женщину в участок, — только не после случившегося с ним, только не сейчас.

Она прищурилась.

— А значок у вас есть?

Уилл покачал головой.

— Я только что переехал. Живу в Резеде. Завтра приступаю к службе. — Он поймал ее взгляд. — Я позабочусь о вас, — пообещал он и, решив перейти на «ты», добавил: — Ты мне веришь?

Она всмотрелась в резкие черты его лица. Больше никто не приехал. Но ведь когда он появился, она не колеблясь побежала к нему. Для человека, который руководствовался не умом, а только внутренним чутьем, это что-то да значило. Она кивнула.

Он протянул руку.

— Меня зовут Уильям Быстрый Конь. Уилл.

Она улыбнулась.

— Джейн Доу[3].

Она вложила пальцы в его ладонь, и с ее прикосновением все в этом странном городе встало на свои места. Уилл подумал о песне совы, об этом подарке, который буквально упал ему в руки, и, взглянув на нее, понял, что в некотором роде теперь она была его.

Глава 2

Она постоянно пропускала октябрь. Она должна была назвать месяцы в обратном порядке, как велел врач из травмпункта, но продолжала перескакивать с ноября на сентябрь. Ее щеки пылали, когда она подняла глаза на осматривающего ее врача.

— Простите, — прошептала она. — Можно я начну еще раз?

Ожидающий вот уже десять минут в приемном покое Уилл взорвался:

— Господи! — воскликнул он, подходя ближе. — Я на сто процентов уверен, что сам бы не мог повторить месяцы и не запутаться.

Он бросил на врача сердитый взгляд. Он привез женщину в травмпункт, потому что так обычно делали в полиции, по крайней мере в Южной Дакоте, но теперь пересмотрел свое решение. Насколько Уилл видел, эти глупые вопросы только мучили ее.

— Она дважды за последние несколько часов теряла сознание, — невозмутимо пояснил врач. Он держал ручку в нескольких сантиметрах от ее лица. — Что это?

Женщина уставилась в потолок. Она уже ответила на вопросы о том, где находится, какой сегодня день и кто сейчас президент. Она посчитала туда и обратно от одного до трех и припомнила небольшой перечень фруктов и овощей.

— Ручка.

— А это?

— Колпачок от ручки. — Она посмотрела на Уилла и улыбнулась. — Или это корова? — Когда доктор метнул на нее озабоченный взгляд, она рассмеялась. — Да шучу я, — сказала она. — Просто пошутила.

— Вот видите! — воскликнул Уилл. — Она способна шутить. С ней все в порядке.

Он неловко скрестил руки на груди. В больницах ему становилось не по себе — еще с тех пор, как ему было девять лет и он видел, как умирает отец. Три дня спустя после аварии, когда маму уже похоронили, Уилл сидел с дедом и ждал, пока отец придет в сознание. Он часами не сводил глаз с коричневой, безвольно лежащей руки отца, разительно контрастирующей с белыми простынями, белым светом и белыми стенами, и понимал, что уход отца в тот мир, которому он уже принадлежит, — всего лишь вопрос времени.

— Хорошо. — При звуке голоса врача оба — и Джейн, и Уилл — расправили плечи. — По всей видимости, у вас небольшое сотрясение, но, похоже, вы идете на поправку. Велика вероятность, что память о более отдаленных событиях восстановится раньше, чем о событиях недавних. И может случиться, что несколько минут непосредственно перед ударом вы так и не вспомните. — Он повернулся у Уиллу. — А вы…

— Офицер Уильям Быстрый Конь, полиция Лос-Анджелеса.

Врач кивнул.

— Передайте тем, кто приедет за ней, что ночью ее нельзя оставлять без присмотра. Необходимо будить ее каждые несколько часов, чтобы проверить уровень ее адекватности, спрашивать, кто она, как себя чувствует и тому подобные вещи.

— Подождите, — сказала Джейн. — А когда я вспомню, кто я?

Врач впервые за время, что находился рядом с ней, улыбнулся.

— Этого я сказать не могу. Может быть, потребуются часы. Возможно, недели. Но я уверен, в городе вас будет ждать муж. — Он опустил ручку в карман пиджака и погладил женщину по плечу. — Он тут же оживит вашу память.

Врач распахнул дверь смотровой и вышел, полы белого халата полетели за ним.

— Муж? — переспросила Джейн и уставилась на свою левую руку, на которой в флуоресцентном свете на простом колечке поблескивали бриллианты. Потом подняла глаза на Уилла. — Как я могла об этом забыть?

Уилл пожал плечами. Он и сам не заметил кольца.

— Неужели ты его не помнишь?

Джейн закрыла глаза и попыталась представить себе какое-то лицо, жест, голос. Покачала головой.

— Я не чувствую, что замужем.

Уилл засмеялся.

— Что ж, половина жен в Америке, наверное, убить готовы, чтобы получить такой удар и забыть своих мужей. — Он подошел к двери и придержал ее. — Идем.

Весь путь до стоянки он чувствовал, как она идет на шаг позади. Когда они дошли до грузовичка, он сперва открыл дверцу Джейн и помог ей сесть в машину. Завел машину, пристегнулся ремнем безопасности и только потом сказал:

— Послушай, если тебя ищет муж, заявление о пропаже у него примут не раньше чем через двадцать четыре часа. Если хочешь, мы можем прямо сейчас поехать в участок. Или отправимся туда завтра с утра.

Она изумленно посмотрела на него.

— Почему ты не хочешь меня туда везти?

— Ты о чем?

— Ты увиливаешь от ответа. Я слышу это нежелание в твоем голосе.

— В таком случае ты слушаешь не слишком внимательно. — У него заиграли желваки. — Сама решай.

Она не сводила глаз с его точеного профиля, не понимая, что такого сказала. Почему он злится? По крайней мере, в данный момент он был ее единственным другом.

— Возможно, если я отдохну, — осторожно ответила она, — то, когда проснусь, все вспомню. Может быть, с утра все будет по-другому.

Уилл повернулся, уловив в ее голосе дрожь и надежду, которую она ему давала. Эта женщина, о которой он ничего не знал, женщина, которая ничего не знала о нем, отдавала себя в его руки. Такого подарка он еще никогда не получал.

— Может быть, — согласился он.



Когда они добрались до дома в Резеде, Джейн уже спала. Уилл отнес ее в спальню, уложил на голый матрас и укрыл единственным одеялом, которое успел достать. Снял с нее туфли, но на дальнейшее не решился. Она была чужой женой.

В муниципальном колледже Оглала на одном из уроков по культурологии, которые Уилл вынужден был посещать, чтобы получить диплом, он узнал о наказании, которое сиу назначали женам-изменницам в конце девятнадцатого — начале двадцатого века. Наказание его просто шокировало: если жена убегала с другим мужчиной, муж имел право отрезать ей кончик носа — заклеймить на всю жизнь. Уиллу показалось, что это противоречит всему, что он знал о народе сиу. В конце концов, они не признавали права на землю, они щедро раздавали деньги, еду, одежду друзьям, даже если сами оставались голыми и босыми. Тем не менее они считали мужа хозяином, а жену — его собственностью.

Он смотрел на спящую Джейн. В какой-то степени он ей завидовал. Ей так легко удалось забыть свое прошлое, в то время как Уиллу пришлось попотеть, чтобы выбросить из головы собственную историю.

Он коснулся воротника Джейн, на котором запеклась кровь. Он принесет холодной воды и замоет ее. Он убрал волосы с ее лица, вгляделся в ее черты. Обыкновенные каштановые волосы, маленький нос, упрямый подбородок. Веснушки. Это не сексуальная блондинка из его юношеских грез, но довольно симпатичная. Наверное, кто-то сошел с ума, когда обнаружил, что она пропала.

Он отнял ладонь от ее шеи, собираясь пойти за тряпкой, но замер, когда ее рука, до этого лежавшая вдоль тела, взметнулась вверх и пальцы с молниеносной быстротой обхватили его запястье. «Господи, — подумал он, — рефлексы, как у кугуара!» Она открыла глаза и принялась с безумным видом оглядываться по сторонам, как будто оказалась в ловушке.

— Тихо, тихо, — успокоил ее Уилл, осторожно высвобождая руку.

Джейн отпустила его и нахмурилась, как будто сомневаясь, что могла его схватить.

— Ты кто? — спросила она.

Уилл подошел к двери и погасил свет. Отвернулся, чтобы она не видела его лица.

— Ты не захочешь этого знать, — ответил он.



Первые детские воспоминания Уилла были о том, как из тюрьмы под залог освобождали отца.

Ему было всего три года, но он помнил, как мама стояла перед шерифом. Она была высокая, гордая и даже в приглушенном свете выглядела очень и очень бледной.

— Произошла ошибка, — заявила она. — Мистер Быстрый Конь один из моих подчиненных.

Уилл не понимал, почему мама сказала, что папа работает у нее, когда прекрасно знала, что он работает на ранчо у мистера Лундта. Он не понимал значение слова «нападение» и думал, что бить можно только рождественские игрушки. Шериф, мужчина с нездоровым румянцем на лице, пристально посмотрел на Уилла и сплюнул ему под ноги.

— Никакой ошибки, мадам, — ответил шериф. — Вы же знаете этих проклятых индейцев.

У мамы вытянулось лицо. Она достала бумажник, чтобы заплатить за отца залог.

— Отпустите его! — прошипела она.

Шериф развернулся и пошел по коридору. Уилл смотрел, как он становится все меньше и меньше, и пистолет на его бедре поблескивал каждый раз, когда шериф проходил мимо окна.

Мама присела на корточки перед Уиллом.

— Не верь ни одному слову! — велела она. — Твой отец хотел помочь.

Годы спустя он узнал, что Захария Быстрый Конь оказался в баре, когда произошел инцидент. К одной из женщин привязались двое белых батраков, а когда отец за нее вступился, завязалась драка. Женщина убежала, поэтому, когда на место прибыла полиция, слово Зака оказалось против слова тех двоих.

Они почти на полквартала отошли от участка, прежде чем отец снял его с шеи и крепко обнял жену.

— Боже, Энн, — выдохнул он ей в волосы, — мне так жаль, что тебе пришлось через это пройти!

Уилл потянул за край отцовской клетчатой рубахи.

— Па, а что ты сделал?

Зак взял Уилла за руку, и они пошли по улице.

— Просто родился, — ответил он.



Она не могла не заметить записку, которую оставил Уилл, — она лежала на крышке унитаза вместе со свежим полотенцем, пастой, двадцатидолларовой банкнотой и ключом. «Джейн, — написал Уилл, — я ушел на работу. Я разузнаю о твоем муже и позвоню позже, когда что-нибудь прояснится. В холодильнике хоть шаром покати, поэтому, если проголодаешься, сходи на рынок (в трех кварталах на восток). Надеюсь, что тебе лучше. Уилл».

Она пальцем почистила зубы и перечитала записку. Он не посоветовал, что ей делать, если, проснувшись, она вспомнит свое имя и адрес. Хотя какое это имело значение, если она все равно ничего не помнила? По крайней мере, ей повезло: шансы повстречать на бульваре Сансет наркомана или сутенера были намного выше, чем жителя пригорода, который мог оставить совершенно незнакомому человеку ключ от своего дома и двадцать долларов, не задавая никаких вопросов и не требуя ничего взамен.

Глаза ее заблестели. Она могла бы отблагодарить своего спасителя, прибравшись у него. Возможно, ее вкусы и не совпадают со вкусами хозяина — по правде говоря, она понятия не имела, какой у нее вкус, — но, несомненно, вернуться домой и обнаружить кастрюли и сковородки в кухонных шкафах, а полотенца в бельевых ящиках было бы приятно.

Джейн с энтузиазмом принялась наводить в доме Уилла порядок. Разложила все по шкафчикам и полочкам в кухне, ванной и чуланчике, но, пока не добралась до гостиной, проявить свой талант декоратора ей так и не пришлось. А здесь в двух ящиках лежала индейская одежда и утварь, аккуратно упакованная в газеты. Она увидела красивые, украшенные перьями мокасины и длинную выделанную шкуру, на которой была изображена сцена на охоте. В ящиках лежали и замысловатое стеганое одеяло, и веер из перьев, и круглый, украшенный бисером медальон. На дне ящика оказался небольшой кожаный мешочек, расшитый бисером и украшенный яркими перьями. На мешочке была изображена бегущая лошадь. Мешочек был крепко завязан бечевкой из сухожилий, и Джейн, как ни пыталась, не смогла его развязать, чтобы посмотреть, что же там лежит.

Большинство предметов были ей незнакомы. Она очень бережно брала их в руки и, казалось, начинала лучше понимать Уилла. Потом оглядела голые стены и подумала: «Если бы я оказалась в чужом городе, то хотела бы, чтобы что-то напоминало мне о доме».



Никто не обращался с заявлением о пропавшей женщине. Уилл провел целый день, знакомясь с капитаном и остальными служащими управления, получил значок и задание. Когда он расписывался за пистолет, полицейский, заполнявший формуляр, спросил, может, ему лучше выдать томагавк, а его новый напарник тут же с большим удовольствием нарек его Бешеным Конем. Но с таким отношением он сталкивался и раньше. Офицера, который подбил ему глаз, он так и не встретил: Беверли-Хиллз самостоятельная административная единица. Когда хихикающие секретарши поинтересовались происхождением его синяка, Уилл пожал плечами и ответил, что кто-то попался ему на пути.

Только к четырем часам он собрался с духом и постучал в дверь кабинета нового капитана, чтобы рассказать ему о Джейн.

— Входи. — Уоткинс жестом пригласил его войти. — Уже подключился к работе?

Уилл покачал головой.

— Здесь все по-другому.

Уоткинс ухмыльнулся.

— Только не в сравнении с Южной Дакотой, — ответил капитан. — Пара нарушений со знаменитостями за рулем, задержание за хранение наркотиков — и почувствуешь себя в своей тарелке.

Уилл заерзал на стуле.

— Я хотел поговорить с вами о пропавшем человеке, — сказал он. — На самом деле я хочу знать, не…

Он запнулся и потер ладонями колени, чтобы собраться с духом. Невозможно подобрать правильные слова, чтобы рассказать о том, что он уклонился от установленной процедуры; Джейн уже давно должна была быть доставлена в участок и сфотографирована.

— Вчера вечером я нашел женщину, которая ничего не помнит. Мы поехали в больницу, но, поскольку было уже поздно, я не отвез ее сразу в участок. — Уилл поднял глаза на капитана. — Вам что-нибудь об этом известно?

Начальник покачал головой.

— Поскольку ты вчера был не на дежурстве, — медленно ответил он, — я не стану накладывать на тебя взыскание. Но ее необходимо привезти для допроса. — Уоткинс посмотрел Уиллу в глаза, и тот понял, что, несмотря на заверения капитана, этот проступок ему с рук не сойдет. — Возможно, она потеряла память в результате преступления. — Уоткинс не сводил с Уилла пристального взгляда. — Я надеюсь, ты знаешь, где она сейчас находится. Советую как можно скорее доставить ее в участок, — закончил он.

Уилл кивнул и направился к двери.

— И еще, офицер, — окликнул его Уоткинс, — с этой секунды ты играешь только по правилам.





Весь путь к Резеде Уилл пытался растянуть воротник форменной рубашки. Эта проклятая рубашка просто душила его. Он и недели в ней не протянет. Он повернул за угол своего квартала, гадая, вспомнила ли Джейн, как ее зовут. А сидит ли она вообще у него дома?

Она встретила его у порога в одной из его хороших белых сорочек, которую завязала узлом на талии, и в его шортах для пробежки.

— Меня кто-нибудь искал? — спросила она.

Уилл покачал головой, переступил порог своего жилища и замер как вкопанный, глядя на аккуратно сложенные пустые ящики и свидетельства его происхождения, развешенные по стенам на всеобщее обозрение.

Его так неожиданно обуял гнев, что он забыл скрыть свою ярость.

— Кто, черт побери, дал тебе право рыться в моих вещах? — заорал он, топча ногами ковер, лежащий посреди гостиной.

Он обернулся и смерил Джейн сердитым взглядом, но увидел, что она вжалась в стену и закрыла голову руками, как будто готовясь к удару.

Его гнев тут же остыл. Он стоял не двигаясь, ожидая, пока прояснится в голове. И молчал.

Джейн опустила руки и медленно поднялась, но в глаза Уиллу она не смотрела.

— Я думала, что помогаю тебе, — призналась она. — Хотела поблагодарить за все, что ты сделал, и мне показалось, что это лучший способ. — Она обвела взглядом стену, где небольшой кожаный мешочек соседствовал с изображением сцены на охоте. — Всегда можно перевесить, если тебе не нравится, как я это сделала.

— Мне вообще не нравится, что они висят, — сказал Уилл, снимая с камина мокасины.

Он схватил пустой картонный ящик и принялся сбрасывать в него вещи.

Джейн опустилась рядом с ящиком на колени, пытаясь разложить хрупкие предметы так, чтобы они не помялись и не разбились. Ей приходилось делать это осторожно, чтобы опять не наделать глупостей. Она провела пальцами по перьям на маленьком кожаном мешочке.

— Что это?

Уилл едва взглянул на предмет у нее в руках.

— Лекарственный узелок, — ответил он.

— А в нем что?

Уилл пожал печами.

— Единственными, кто это знал, были мой прапрадед и его шаман, но оба уже давно умерли.

— Красивый, — сказала Джейн.

— Бесполезный! — отрезал Уилл. — Узелок должен уберечь от беды, а моего прапрадеда поднял на рога буйвол. — Он повернулся и заметил, как Джейн нежно поглаживает мешочек. Его лицо смягчилось, когда женщина подняла на него взгляд. — Прости, — извинился он. — Я не должен был на тебя кричать. Я просто не хочу, чтобы эти вещи висели там, где я буду постоянно на них натыкаться.

— Я думала, ты хочешь, чтобы они напоминали тебе о родине, — сказала Джейн.

Уилл опустился на пол.

— Именно от этого я и сбежал, — признался он. Вздохнул, взъерошил волосы и решил сменить тему разговора. — Как ты себя чувствуешь?

Она замерла, глядя на него и только сейчас заметив, что на нем голубая форменная рубашка и нашивка на рукаве «Полицейское управление Лос-Анджелеса».

— Ты в форме? — изумилась она.

Он усмехнулся.

— А ты ожидала увидеть ирокез?

Она встала и протянула Уиллу руку, помогая ему подняться.

— Я еще помню, как готовить, — сообщила она. — Хочешь пообедать?

Она поджарила курицу, отварила бобы и запекла картофель. Уилл поставил блюдо на пол в центре гостиной и положил каждому на тарелку по куску грудинки. Потом рассказал, как прошел его первый рабочий день, а она — как заблудилась, когда шла на рынок. В окна струился солнечный свет, Джейн с Уиллом отбрасывали причудливые тени, и даже молчание не было мучительным.

Уилл ел мясо и обсасывал кости, когда неожиданно почувствовал, как рука Джейн легла на его руку.

— А давай разломаем, — предложила она, и он понял, что держит куриную дужку.

Он потянул к себе, она к себе, белая косточка заскользила у них между пальцами, и в итоге у него оказалась бóльшая часть. Разочарованная Джейн откинулась на ящик.

— А что ты загадал?

Он загадал, чтобы к ней вернулась память, но промолчал об этом.

— Если скажу, не сбудется, — удивляясь самому себе, ответил он и улыбнулся Джейн. — Так говорила моя мама. Честно говоря, она была последней, с кем я гадал на дужке.

Джейн обхватила руками колени.

— Она живет в Южной Дакоте?

Он едва расслышал ее вопрос, потому что думал о плавном изгибе маминого подбородка, о ее блестящих волосах медного цвета. Он представил, как их руки держатся за раздвоенную дужку, и задумался над тем, исполнилось ли хоть одно ее желание.

— Мама умерла, когда мне было девять лет. Разбилась с папой на машине.

— Какой ужас! — вздохнула Джейн, и Уилл удивился боли в ее голосе, ведь она совершенно чужой ему человек.

— Она была белая, — услышал он собственный голос. — После аварии я жил с родителями отца в резервации.

И он стал рассказывать, а Джейн потянулась к блюду, собрала косточки, положила их к себе на тарелку и принялась перебирать, похоже, сама не понимая, что делает. Потом подняла голову и улыбнулась.

— Продолжай. А как они встретились?

Уилл уже много раз рассказывал эту историю, потому что она очаровывала женские сердца, а очарованные женщины оказывались в его постели.

— Мама работала учительницей в Пайн-Ридж, и папа увидел ее, когда ездил за кормами для хозяина, на ранчо которого работал. И поскольку она была белой, а он — индейцем лакота, папа не понимал, как может ей понравиться, и еще меньше понимал, что будет дальше. — Как зачарованный, он наблюдал за тем, как руки Джейн скрепляют сухожилиями одну кость с другой. — Как бы там ни было, они пару раз сходили куда-то вместе, но потом наступили летние каникулы и мама решила, что события развиваются слишком быстро, поэтому собралась и уехала, не сказав ему ни слова.

Джейн аккуратно разложила пять косточек у края тарелки.

— Я слушаю, слушаю, — сказала она.

— Ну, это может прозвучать глупо, но папа уверял, что влез на забор и его озарило. Поэтому он прямо посреди дня вскочил на чужую лошадь и поскакал на северо-запад, понятия не имея, куда направляется.

Джейн взглянула на Уилла, и руки ее замерли.

— Он нашел ее?

Уилл кивнул.

— В пятидесяти пяти километрах, в какой-то закусочной, где она ждала подругу, чтобы та повезла ее домой в Сиэтл. Отец усадил ее впереди себя на лошадь, и они завернулись в один потник.

Уилл в детстве столько раз слышал эту историю, что представлял, как мама, а не он, произносит эти слова: «Вот так давным-давно люди признавались в любви, — сказал мне твой отец и так крепко замотал нас в одеяло, что наши сердца стали биться как одно. — Я приду к тебе ночью, мы будем сидеть на улице в этом коконе, и, призвав звезды в свидетели, я признаюсь, что люблю тебя».

— Боже! — вздохнула Джейн. — Это самая романтичная история, которую мне доводилось слышать. — Она взяла со стоящего между ними блюда еще горсть косточек. — И твоя мама поехала с ним?