Меня пугает мое везение. Я съехал с магистрали и медленно поехал по Алленс авеню. Там был подземный переход, где я собирался найти Дюраселя Дана. Он бездомный, ветеран войны во Вьетнаме. Ищет в мусорных баках батарейки. Что он с ними делает, не имею ни малейшего понятия. Насколько я знаю, он их вскрывает. Говорит, что ЦРУ передает сообщения своим агентам в батарейках «Energizer», a ФБР предпочитает «Everedays».

У нас с Даном договор: я приношу ему еду из Макдоналдса пару раз в неделю, а он за это присматривает за моими вещами. Он сидел, склонившись над книгой по астрологии, которая была его Библией.

– Дан, – позвал я его, вылезая из машины, и отдал ему сэндвич. – Что там?

Он искоса посмотрел на меня.

– Луна опять в этом долбаном Водолее. – Он набил рот картофелем фри. – Не надо было вообще вылезать из постели.

Не знал, что у Дана есть постель.

– Как там мои вещи?

Дан кивнул в сторону бетонной опоры, за которой он хранил мои вещи. Хлорная кислота, украденная из школьной химической лаборатории, была в целости и сохранности, в другой бочке были опилки. Я набил опилками наволочку, сунул ее под мышку и пошел к машине. Он ждал меня возле двери.

– Спасибо, Дан.

Но он прислонился к машине, не давая мне ее открыть.

– У меня есть послание для тебя.

Хотя я знал, что Дан постоянно несет бред, внутри у меня все перевернулось.

– От кого?

Он посмотрел под ноги, потом опять на меня.

– Ты знаешь. – И, наклонившись ближе, прошептал: – Хорошо подумай.

– Что за послание?

– Эти слова и есть послание. – Дан кивнул. – Или «Хорошо погуляй», точно не помню.

– Вот этим советом я и воспользуюсь. – Я отодвинул его в сторону, чтобы сесть в машину. Он был совсем легким, как будто внутри у него уже ничего не осталось. Хотя почему тогда я не взмываю в воздух?

– Позже, – добавил я и направился к складу, который уже давно присмотрел.



Меня привлекают места, похожие на меня: большие, пустые, почти всеми забытые. Это находилось в Олнивилле. Когда-то здесь был склад какой-то экспортной фирмы. Теперь же тут обитало многочисленное крысиное семейство. Я припарковался подальше, чтобы моя машина не вызывала подозрений. Запихнул наволочку с опилками под куртку и вышел из машины.

Оказывается, я все-таки научился чему-то у своего старого доброго папочки: пожарные всегда добираются туда, куда не просят. Сломать замок было не сложно. Теперь осталось только решить, с чего начать. Я проделал в наволочке дырку и высыпал опилки, рисуя свои инициалы. Потом полил буквы кислотой.

Мне впервые приходилось делать это среди бела дня.

Вытащив пачку сигарет, я взял одну. Газ в моей зажигалке «Zippo» почти закончился, надо не забыть заправить. Я подкурил, встал, сделал последнюю глубокую затяжку и бросил сигарету в опилки. Я знал, что все произойдет быстро. Поэтому, когда огонь поднялся по стене, я уже бежал. Как обычно, они будут искать улики. Но эта сигарета и мои инициалы сгорят задолго до появления пожарных. Пол расплавится. Стены не выдержат и обвалятся.

Первая пожарная машина прибыла, как только я сел в машину и достал из кармана бинокль. К этому времени огонь уже получил то, что хотел, – свободу. Стекла в окнах лопнули, и оттуда вырвались черные клубы дыма, стало темно.



Впервые я увидел, как мама плачет, в пять лет. Она стояла в кухне у окна и пыталась не подать виду, что чем-то расстроена. Солнце только всходило, увеличиваясь в размере.

– Что ты делаешь? – спросил я.

Намного позже я понял, что когда она сказала «Горюю», то имела в виду не время дня.[13]

Небо теперь было черным от дыма. Когда обвалилась крыша, вверх взлетели тысячи искр. Приехала вторая пожарная команда. Пожарных выдернули из-за стола, из душа, из гостиной. Через бинокль я мог прочитать имена, которые блестели на спинах их форменных курток, будто буквы были инкрустированы бриллиантами. «Фитцджеральд». Мой отец взял шланг, а я завел машину и уехал.



Дома мать была в панике. Она вылетела из двери, как только я подъехал.

– Слава Богу, – произнесла она. – Мне нужна твоя помощь.

Она даже не оглянулась посмотреть, иду ли я за ней. И я понял: что-то с Кейт. Дверь в комнату моих сестер была выбита, а деревянная рама расколота. Сестра все еще лежала в постели. Вдруг она ожила, резко поднялась, и ее вырвало кровью. Пятно расплывалось по ее рубашке, по цветастому одеялу, по красным макам, которых уже нельзя было различить.

Мама присела рядом с ней, убрала назад ее волосы и прижала полотенце ко рту Кейт, когда ее опять начало рвать – опять кровью.

– Джесси, – спокойно проговорила она. – Папа на вызове, и я не могу с ним связаться. Нужно, чтобы ты отвез нас в больницу, я буду с Кейт на заднем сиденье.

Губы Кейт блестели, как вишни. Я взял ее на руки. Она была легкая, только острые кости выпирали через футболку.

– Когда Анна убежала, Кейт не пускала меня к себе в комнату, – рассказывала мама, торопливо шагая рядом. – Я дала ей время немного успокоиться. А потом услышала кашель. Мне необходимо было попасть внутрь.

«Поэтому ты высадила дверь», – подумал я, и меня это не удивило. Мы подошли к машине, и она открыла дверь, чтобы я уложил Кейт на заднее сиденье. Я выехал со двора и еще быстрее, чем обычно, понесся через весь город до шоссе, а оттуда – в больницу.

Сегодня, когда родители с Анной были в суде, мы с Кейт смотрели телевизор. Она хотела включить свой сериал, но я послал ее подальше и включил вместо этого канал «Плейбой». Теперь, проезжая на красный свет, я жалел, что не дал ей посмотреть этот тупой сериал. Я старался не глядеть на маленькое белое пятно ее лица в зеркале заднего вида. Кажется, за такое время можно было бы и привыкнуть, что подобные случаи уже не должны заставать врасплох. Вопрос, который нельзя задавать, пульсировал у меня в голове: «Неужели это конец? Неужели это конец? Неужели это конец?»

Как только мы въехали во двор больницы, мама выскочила из машины, чтобы помочь мне вынести Кейт. Это, наверное, было впечатляющее зрелище: я с истекающей кровью Кейт на руках и мама, хватающая за руку первую попавшуюся медсестру.

– Ей нужны тромбоциты, – командует мама.

Кейт забрали, но еще несколько минут, после того как врачи и мама исчезли вместе с Кейт за стеклянной дверью, я стоял с согнутыми руками, не соображая, что мне уже ничего не нужно держать.



Доктор Шанс, онколог, которого я знал, и доктор Нгуйен, которого я видел впервые, сказали нам то, что мы уже и так поняли: почки не справлялись со своими функциями. Мама стояла рядом с кроватью Кейт, крепко держась за штатив капельницы.

– Еще не поздно делать пересадку? – спросила она. Будто Анна не подавала в суд. Будто это ничего не означало.

– Кейт в предсмертном состоянии, – ответил доктор Шанс. – Я говорил вам раньше, что не знаю, перенесет ли она подобную операцию. Теперь же шансы уменьшились.

– Но если бы был донор, – возразила она, – вы бы сделали операцию?

– Погодите. – От волнения у меня изменился голос. – А моя почка подойдет?

Доктор Шанс покачал головой.

– Обычно для пересадки почки полная совместимость не обязательна. Но это не стандартная ситуация.

Когда врачи вышли, я почувствовал на себе мамин взгляд.

– Джесси, – проговорила она.

– Не то чтобы я хотел быть добровольцем. Просто я хотел, ты знаешь… знаешь.

Внутри у меня все горело, как тогда, когда загорелся склад. Что дало мне право верить, будто я чего-то стою, тем более сейчас? Что дало мне право думать, что я могу спасти свою сестру, если я даже не могу спасти себя самого?

Глаза Кейт открылись и смотрели прямо на меня. Она облизнула губы – они все еще были в крови – и стала похожа на вампира. Только живого. Еще живого.

Я наклонился ближе, потому что у нее не хватило бы сил протолкнуть слова через весь тот воздух, что был между нами.

– Скажи, – произнесла она одними губами, чтобы мама не услышала.

Я ответил так же беззвучно:

– Сказать? – Я хотел убедиться, что правильно понял.

– Скажи Анне.

Но тут дверь в палату с шумом распахнулась, и мой отец заполнил помещение дымом. Его волосы, одежда, кожа – все пахло гарью, и я посмотрел вверх, ожидая, что сработает пожарная сигнализация.

– Что случилось? – спросил он, направляясь прямо к кровати.

Я выскользнул из палаты. Здесь я уже был не нужен. В лифте прямо под знаком «Не курить» я подкурил сигарету. Сказать Анне. Что сказать?

Сара

1990–1991

По чистой случайности или по задуманному судьбой плану все три клиентки в парикмахерской были беременны. Мы сидели под колпаками сушек, сложив руки на животе, словно три Будды.

– У меня есть три варианта: Фридом,[14] Ло[15] или Джек, – сказала девушка рядом со мной, которой красили волосы в ярко-розовый цвет.

– А если будет девочка? – поинтересовалась женщина, сидевшая с другой стороны.

– Так же.

Я спрятала улыбку.

– Голосую за Джека.

Девушка прищурилась, глядя на испортившуюся погоду за окном.

– Слит[16] тоже красиво, – задумчиво протянула она и начала пробовать имя на вкус. – Слит, собери игрушки. Слит, солнышко, поторопись, а то опоздаем на концерт.

Она достала из кармана своего большого комбинезона блокнот и карандаш и записала имя. Женщина слева улыбнулась мне.

– Это у вас первый ребенок?

– Третий.

– У меня тоже. У меня два мальчика. Надеемся, нам повезет.

– У меня мальчик и девочка, – сказала я. – Пяти и трех лет.

– Вы уже знаете, кто у вас будет?

Я знала все об этом ребенке, начиная с пола и заканчивая точным расположением хромосом, включая те, которые делали ее идеальным донором для Кейт. Я точно знала, кто у меня будет: чудо.

– Девочка.

– Я так завидую! Мы с мужем не знаем, УЗИ не показывает. Я думала, если покажет, что у меня опять мальчик, я не дохожу оставшиеся пять месяцев. – Она выключила сушку и отодвинула колпак. – Вы уже выбрали имя?

Я только сейчас поняла, что даже не думала об этом. Хотя была уже на девятом месяце. Хотя у меня было полно времени, чтобы мечтать. На самом деле я не задумывалась о том, каким именно будет этот ребенок. Меня интересовало то, что эта дочь сможет сделать для той, которая уже есть у меня. Я не признавалась в этом даже Брайану, который по вечерам прикладывал ухо к моему огромному животу в ожидании толчков, которые, по его мнению, означали, что у нас родится первая девушка-нападающий для футбольной команды «Patriots». Мои ожидания насчет ее будущего не шли столь далеко. Я надеялась, что она спасет жизнь своей сестре.

– Мы ждем, – ответила я женщине.

Иногда мне кажется, что мы только это и делаем.



После трехмесячного курса химиотерапии был такой момент, когда я по наивности поверила, будто мы победили. Доктор Шанс сказал, что у Кейт, похоже, ремиссия. Нам оставалось только смотреть, что будет дальше. На некоторое время моя жизнь стала нормальной. Я водила Джесси на тренировки по футболу, помогала Кейт на занятиях дошкольной подготовки, даже прицимала горячие расслабляющие ванны.

Хотя какая-то часть меня знала, что скоро что-то случится. Эта часть меня проверяла каждое утро подушку Кейт. Даже когда у нее появились новые волосы с закрученными, будто обожженными концами, я боялась, что они опять начнут выпадать. Эта часть меня посетила генетика, которого рекомендовал доктор Шанс. Сделала все необходимое для искусственного оплодотворения и зачатия эмбриона, который гарантированно должен был стать идеально совместимым с Кейт. На всякий случай.

О том, что у Кейт молекулярный рецидив, мы узнали во время обычного анализа костного мозга. Изнутри рак опять проникал в ее системы, разрушая все, что было достигнуто с помощью химиотерапии.

Сейчас Кейт сидела на заднем сиденье рядом с Джесси, болтала ногами и играла с игрушечным телефоном. Джесси смотрел в окно.

– Мама, а автобусы падают на людей?

– Как яблоки с дерева?

– Нет, ну просто… переворачиваются. – Он сделал похожее движение рукой.

– Только если очень сильный ураган или если водитель едет слишком быстро.

Он кивнул, принимая мой ответ как гарантию своей безопасности. Потом:

– Мама, у тебя есть любимое число?

– Тридцать один. – Тридцать первого я должна была родить. – А у тебя?

– Девять. Потому что это просто число, или сколько мне лет, или перевернутая шестерка. – Он замолчал, только чтобы сделать вдох перед следующим вопросом. – Мама, а у нас есть специальные ножницы, чтобы резать мясо?

– Есть.

Я свернула направо и поехала мимо кладбища. Надгробные камни покосились в разные стороны, будто старые желтые зубы.

– Мама, – спросил Джесси. – Это сюда привезут Кейт?

От этого вопроса, который был таким же невинным, как и предыдущие, у меня задрожали колени. Я остановила машину у обочины и включила аварийные огни. Потом расстегнула ремень безопасности и повернулась.

– Нет, Джес. Она останется с нами, – ответила я ему.

* * *

– Мистер и миссис Фитцджеральд? – спросил продюсер. – Сюда, пожалуйста.

Мы прошли на съемочную площадку телестудии. Нас пригласили, потому что наш ребенок был зачат нетрадиционным способом. Стараясь спасти здоровье Кейт, мы, сами того не желая, стали живой иллюстрацией для научного спора.

Когда к нам подошла Надя Картер, корреспондент газеты, Брайан взял меня за руку.

– Почти все готово. Я только что записала вступительный эпизод о Кейт. Осталось задать вам несколько вопросов, и все закончится.

За секунду до включения камеры Брайан вытер лицо рукавом рубашки. Гример, который стоял за прожекторами, застонал.

– Я не хочу, чтобы вся страна увидела меня с румянами на щеках, – прошептал он мне.

Вопреки моим ожиданиям, камера включилась почти незаметно. Я только ощутила слабый гул, который отозвался в моем теле.

– Мистер Фитцджеральд, – начала Надя. – Расскажите нам, пожалуйста, почему вы решили обратиться к генетикам.

Брайан посмотрел на меня.

– У нашей трехлетней дочери очень сложная форма лейкемии. Онколог сказал, что нужно найти донора костного мозга. Но наш старший сын генетически несовместим с Кейт. Есть национальный реестр, но, пока найдется подходящий донор, Кейт может… уже не быть. Поэтому мы решили проверить, будет ли другой наш ребенок совместим с Кейт.

– Ребенок, которого еще нет, – уточнила Надя.

– Еще нет, – согласился Брайан.

– Почему же вы обратились к генетикам?

– У нас не было времени ждать, – резко вмешалась я. – Мы не можем рожать год за годом, ожидая, что кто-то сможет быть донором. Врачи могли проверить несколько эмбрионов и выбрать тот, который станет идеальным донором для Кейт, если такой вообще будет. Нам повезло. Один из четырех оказался именно таким и был имплантирован с помощью искусственного оплодотворения.

Надя посмотрела в свои записи.

– Вы получили письмо с угрозами, не так ли?

Брайан кивнул.

– Люди думают, что мы хотим генетически измененного ребенка.

– Разве это не так?

– Мы ведь не заказывали ребенка с голубыми глазами, или высокого роста, или с очень высоким уровнем интеллекта. Конечно, мы хотели, чтобы у него были особые качества, но они не имеют ничего общего с тем, что называют генетическим моделированием человека. Мы не хотим суперребенка. Мы хотим спасти жизнь своей дочери.

Я сжала руку мужа. Господи, как я его люблю!

– Миссис Фитцджеральд, что вы скажете этому ребенку, когда он вырастет? – спросила Надя.

«Если нам повезет, я попрошу ее не надоедать своей сестре».



У меня начались схватки в канун Нового года. Акушерка, стараясь отвлечь меня, рассуждала о знаках Зодиака.

– Этот ребенок будет Козерогом, – сказала Эмельда, массируя мне плечи.

– Это хорошо?

– Козероги всегда доводят дело до конца.

Вдох, выдох.

– Очень… рада… слышать, – ответила я.

Рожали еще две женщины. Эмельда велела, чтобы одна из них крепко сжимала ноги. Она хотела родить в 1991 году. Ребенку, рожденному в Новый год, полагались упаковка бесплатных подгузников и сто долларов от Гражданского банка на заочное обучение в колледже.

Когда Эмельда пошла на сестринский пост и оставила нас одних, Брайан взял меня за руку.

– Как ты?

Мое лицо исказилось гримасой боли от очередной схватки.

– Хочу, чтобы уже все закончилось.

Он улыбнулся мне. Для него, фельдшера-пожарного, обычные роды в больничных условиях не были чем-то экстраординарным. Вот если бы у меня отошли воды во время столкновения поезда или если бы я рожала на заднем сиденье такси…

– Я знаю, о чем ты думаешь, – прервал он мои мысли, хотя я не произнесла ни слова, – и ты ошибаешься.

Он взял мою руку и поцеловал костяшки пальцев. Вдруг во мне словно оборвался якорь и цепь толщиной с руку завертелась в животе.

– Брайан, – застонала я, – позови врача!

Вошел врач-акушер и сунул руку мне между ног. Посмотрел на часы.

– Если потерпите еще минуту, то этот ребенок станет знаменитостью, – обронил он, но я покачала головой.

– Вытаскивайте, – приказала я. – Немедленно!

Доктор посмотрел на Брайана.

– Подумайте об удержании налога, – сказал он.

Я подумала о наших сбережениях, но они не имели никакого отношения к налоговой службе. Головка ребенка выскользнула из складок моей кожи. Доктор поддержал ее, размотал обвившуюся вокруг шеи пуповину и высвободил одно за другим плечики.

Я приподнялась на локтях, чтобы посмотреть, что происходит там, внизу.

– Пуповина, – напомнила я ему. – Осторожно!

Он перерезал и быстро вынес эту драгоценность туда, где ее заморозят и будут хранить, пока она не понадобится Кейт.

Кейт перевели на режим подготовки к трансплантации на следующее же утро после рождения Анны. Я спустилась из родильного отделения в рентгенологию, чтобы навестить Кейт. Мы обе были одеты в желтые больничные халаты, и это ее рассмешило.

– Мама, мы подходим друг другу.

Ей дали детскую дозу транквилизаторов, и в другой ситуации это было бы смешно. Кейт не чувствовала своих ног. Она падала каждый раз, когда пыталась встать. Я вдруг подумала, что именно так Кейт будет выглядеть, когда впервые напьется персикового шнапса в старшем классе или в колледже. Потом напомнила себе, что Кейт, возможно, не доживет до такого возраста.

Когда пришел терапевт, чтобы забрать ее в рентген-кабинет, она вцепилась в мою ногу.

– Солнышко, – успокоил ее Брайан, – все будет хорошо.

Она замотала головой и прижалась крепче. Когда я присела, она обняла меня.

– Я буду все время смотреть на тебя, – пообещала я.

Комната была большой, с расписанными стенами. Были видны встроенные в потолок акселераторы и углубление под процедурным столом. Рентгенолог положила толстые овальные свинцовые пластины Кейт на грудь и велела ей не двигаться. Она пообещала дать Кейт наклейку, когда все закончится.

Я смотрела на Кейт через защитную стеклянную стенку. Гамма-лучи, лейкемия. На эти вещи не обращаешь внимания, пока они не становятся достаточно сильными. Чтобы убить тебя.



В онкологии есть свои неписаные правила, в которые все верят: если тебе не очень плохо, ты не поправишься. Следовательно, если тебе ужасно плохо после химиотерапии, если радиация обожгла твою кожу – это к лучшему. С другой стороны, если ты быстренько прошел курс, испытывая только легкую тошноту или боль, скорее всего, твое тело не отреагировало на лекарства и никакого результата не жди. Если верить в эти приметы, Кейт наверняка должна была выздороветь. В отличие от прошлогоднего, этот курс лечения превратил девочку, у которой раньше не было даже насморка, в настоящего инвалида. После трех дней облучения у нее началась постоянная диарея, и ей опять пришлось надеть подгузники. Сначала это её смущало. Теперь же ей было так плохо, что она не обращала внимания. В течение следующих пяти дней ее горло покрылось слизью и она все время хваталась за всасывающую трубку, будто утопающий за соломинку. Когда Кейт просыпалась, она только и делала, что плакала.

На шестой день, когда количество белых кровяных тел и нейтрофилов начало быстро уменьшаться, ее перевели в изолятор. Любой микроорганизм в мире мог теперь ее убить. Поэтому от мира нужно было оградиться. Посещение было ограничено, а те, кому разрешали войти, выглядели как космонавты в своих халатах и в масках. Кейт приходилось читать книги только в перчатках. Никаких растений или цветов, ибо они переносят бактерии, которые могут убить. Каждую принесенную игрушку нужно было протирать дезинфицирующим раствором. Медвежонок, с которым она спала, был завернут в полиэтиленовый пакет. Пакет ночью шуршал, и от этого она иногда просыпалась.



Мы с Брайаном сидели в приемной и ждали. Пока Кейт спала, я тренировалась на апельсине делать уколы. После трансплантации Кейт понадобится пройти курс уколов, и это придется делать мне. Я вогнала иглу в толстую кожуру, пока не почувствовала, как поддалась мякоть внутри. Я буду вынуждена делать подкожные инъекции. Лекарство нужно вводить прямо под кожу под правильным углом и при определенном давлении. В зависимости от того, как я введу иглу, боль будет большей или меньшей. Апельсин, конечно, не плачет, когда я ошибаюсь. Но медсестры говорят, что с Кейт все будет примерно так же.

Брайан взял другой апельсин и начал его чистить.

– Положи на место!

– Я хочу есть, – он кивнул на фрукт в моих руках. – У тебя уже есть пациент.

– Это чей-то апельсин. Бог знает, чем его накололи.

Неожиданно из-за угла показался доктор Шанс и направился к нам. Донна, медсестра из онкологического отделения, шла за ним, размахивая пакетом для внутривенного вливания с темно-красной жидкостью.

– Оркестр, туш! – скомандовала она.

Я отложила апельсин и пошла за ними в приемную, чтобы переодеться и получить право приблизиться к своей дочери на три метра. За несколько минут Донна прикрепила пакет к штативу и подсоединила капельницу к катетеру Кейт. Та была так ослаблена, что даже не проснулась. Я стала с одной стороны, а Брайан с другой. Стараясь не дышать, я смотрела на бедра Кейт, на кости таза, где вырабатывается костный мозг. Каким-то чудом стволовые клетки Анны через кровь Кейт попадут в ее таз и найдут именно то место, где их ждут.

– Итак, – произнес доктор Шанс. Мы все смотрели на кровь, которая медленно двигалась по трубке, – шанс на спасение.

Джулия

После двух часов совместного проживания с моей сестрой я переставала верить, что мы когда-то мирно уживались в одной матке. Изабелл уже выстроила мои диски по году выпуска, подмела под диваном и выбросила половину продуктов из холодильника.

– С датами нужно дружить, – вздохнула она. – У тебя йогурт со времен правления демократов в Белом доме.

Я громко хлопнула дверью и посчитала до десяти. Но когда Иззи подошла к плите, намереваясь ее помыть, терпение мое лопнуло.

– Сильвия чистая.

– Да, и еще. Сильвия – плита. Смилла – холодильник. Не ужели обязательно давать имена нашей бытовой технике?

«Моей бытовой технике. Моей, а не нашей, черт возьми!»

– Я теперь понимаю, почему Джанет бросила тебя, – пробормотала я.

Услышав это, Иззи удивленно воззрилась на меня.

– Ты ужасна, – заключила она. – Ты ужасна. Надо было зашить маму сразу после того, как я родилась.

И она в слезах убежала в ванную.

Изабелл на три минуты старше меня, но это я всегда о ней заботилась. Я ее ядерная бомба: если сестру что-то расстраивает, я прихожу и превращаю это в пыль. Будь это один из наших шести старших братьев, который любит ее дразнить, или злая Джанет, после семи лет, прожитых с Иззи душа в душу, решившая, что она гетеросексуалка. Пока мы росли, Иззи была паинькой, а я – борцом. Я махала кулаками, или брила наголо голову, чтобы показаться взрослой, или носила школьную форму и армейские ботинки. Сейчас нам по тридцать два. Я – активный участник погони за успехом, а Иззи – лесбиянка, которая делает украшения из скрепок и гаек. Вот и вся история.

Дверь в ванную не закрывается, но Иззи этого еще не знает. Поэтому я вошла, подождала, пока она умоется холодной водой, и протянула ей полотенце.

– Из, я не хотела.

– Я знаю. – Она посмотрела на меня в зеркало. Большинство людей не может различить нас сейчас, когда у меня работа, где необходимо носить приличную одежду и соответствующую прическу.

– По крайней мере, у тебя были серьезные отношения, – заметила я. – У меня в последний раз было свидание, когда я купила тот йогурт.

Иззи улыбнулась и повернулась ко мне.

– А унитаз имеет имя?

– У меня был вариант «Джанет», – ответила я, и моя сестра расхохоталась.

Зазвонил телефон, и я пошла в гостиную, чтобы снять трубку.

– Джулия? Это судья Десальво. Я рассматриваю дело, где требуется опекун-представитель. Надеюсь, вы сможете мне помочь.

Я стала опекуном-представителем год назад, когда поняла, что зарплаты в некоммерческой организации не хватает, чтобы оплатить аренду квартиры. Опекун-представитель назначается судом и является адвокатом ребенка во время судебного разбирательства, которое затрагивает интересы несовершеннолетних. Чтобы стать опекуном-представителем, не обязательно быть адвокатом. Но обязательно иметь систему моральных ценностей и сердце. Поэтому, наверное, очень многие адвокаты не проходят квалификацию на эту работу.

– Джулия? Вы меня слышите?

Мои мысли вернулись к судье Десальво. Это благодаря его связям меня впервые назначили опекуном.

– Все, что угодно, – пообещала я. – А что там произошло?

Он ввел меня в курс дела. Фразы вроде «выход из-под опеки», «тринадцать», «мать с опытом работы юристом» я пропустила мимо ушей. Только две вещи привлекли мое внимание: слово «срочно» и имя адвоката. «Господи, я не смогу».

– Я буду через час, – сказала я.

– Хорошо. Я чувствую, что ребенку необходима поддержка.

– Кто звонил? – спросила Иззи. Она распаковывала коробку со своими рабочими принадлежностями: инструментами, проволокой и коробочками с кусочками метала, которые, когда она поставила коробку на пол, загремели так, будто там полно зубов.

– Судья, – ответила я. – Девочке нужна помощь.

– Я только не сказала сестре, что имела в виду себя.



Дома у Фитцджеральдов никого не было. Я позвонила в дверь дважды. Если верить судье Десальво, эта семья переживает кризис. Но я стояла перед отличным коттеджем с ухоженными клумбами вдоль дорожки.

Когда я повернулась и направилась к машине, то увидела девочку. Ее фигурка еще сохранила ту угловатость и неловкость, которая бывает у подростков. Она перепрыгивала через трещины на тротуаре.

– Привет, – сказала я, когда она приблизилась достаточно близко, чтобы услышать меня. – Ты Анна?

Ее подбородок вздернулся.

– Возможно.

– Меня зовут Джулия Романо. Судья Десальво попросил меня быть твоим опекуном-представителем. Он объяснил тебе, что это значит?

Анна прищурилась.

– В Броктоне украли девочку. Сказали, что мама попросила забрать ее и отвезти к ней на работу.

Я порылась в сумке и вытащила свое водительское удостоверение и еще пачку документов.

– Вот, пожалуйста.

Она посмотрела на меня, потом на эту ужасную фотографию на удостоверении, прочитала копию ходатайства об освобождении из-под опеки, которую я взяла по дороге в суде по семейным делам. Если я сумасшедший убийца, то к преступлению подготовилась капитально. Но какая-то часть меня восхитилась осторожностью Анны. Это не тот ребенок, который не задумываясь ввязывается в рискованные предприятия. Если она так долго и тщательно обдумывает, пойти ли ей со мной, то можно предположить, что она так же долго и тщательно все обдумала, прежде чем пойти против своей семьи. Она вернула все, что я ей дала.

– А где все? – спросила она.

– Не знаю. Я думала, ты мне скажешь.

Анна бросила беспокойный взгляд на входную дверь.

– Надеюсь, с Кейт ничего не случилось.

Я взглянула на эту девочку, которой удалось удивить меня.

– У тебя есть время поговорить?



Первой остановкой в зоопарке «Роджер Вильямс» были зебры. Среди животных африканской секции я любила их больше всего. Я равнодушна к слонам, не могу видеть гепарда, но зебры покорили меня. Они одни из немногих, которые остались бы, если бы мне повезло жить в мире, где есть только черное и белое.

Мы прошли мимо антилоп, бонго и еще кого-то под названием бесшерстный слепыш, который никогда не выходит из своей норы. Когда меня назначают опекуном, я часто вожу детей в зоопарк. В отличие от кабинета в суде, где говорят с глазу на глаз, или даже от кафе, в зоопарке больше шансов, что ребенок откроется. Дети смотрят на гиббонов, которые прыгают по клетке, как олимпийские гимнасты, и незаметно для себя начинают просто рассказывать о том, что происходит дома.

Однако Анна была старше тех детей, с которыми я работала раньше. Поэтому зоопарк не вызывал у нее такого восторга. Я поняла, что сделала все-таки не очень удачный выбор. Нужно было повести ее по магазинам или в кино.

Мы шли по извилистым дорожкам зоопарка. Анна говорила только тогда, когда я спрашивала ее о чем-то. Она вежливо ответила на мой вопрос о здоровье сестры. Подтвердила, что мама действительно является адвокатом противной стороны. Поблагодарила меня за купленное мороженое.

– Расскажи мне, что ты любишь, – попросила я. – Как развлекаешься?

– Играю в хоккей, – ответила Анна. – Раньше я была вратарем.

– Была?

– Чем старше ты становишься, тем реже тренер прощает тебе проигранную игру. – Она пожала плечами. – Мне не хочется подводить всю команду.

«Интересная логика», – подумала я.

– А твои друзья все еще играют?

– Друзья? – Она покачала головой. – Никого нельзя позвать к себе домой, когда твоей сестре нужен покой. Тебя никогда не приглашают на ночь, потому что в два часа ночи может примчаться мама, чтобы забрать тебя в больницу. Ну, возможно, пару раз, когда я училась в младших классах. Но большинство людей думают, что неуверенность в завтрашнем дне заразна.

– А с кем ты разговариваешь?

Она посмотрела на меня.

– С Кейт, – ответила Анна и спросила, есть ли у меня мобильный.

Я дала ей телефон и наблюдала, как она по памяти набрала номер больницы.

– Я ищу пациента, – сказала она оператору. – Кейт Фитцджеральд.

Она посмотрела на меня.

– Спасибо. – Нажав на кнопку, она отдала мне телефон. – Кейт не зарегистрирована.

– Это же хорошо, правда?

– Это может означать, что информация еще не дошла до оператора. Иногда процедура занимает несколько часов.

Я оперлась на ограду вольера слона.

– Похоже, ты сейчас очень волнуешься о сестре, – заметила я. – Ты выдержишь то, что случится, если откажешься быть донором?

– Я знаю, что случится, – тихо проговорила Анна. – Я не говорила, что мне это нравится.

Она взглянула на меня, будто ждала обвинений.

Я минуту смотрела на нее. Что бы сделала я, если бы Иззи понадобилась почка, или кусок моей печени, или костный мозг? Вопрос даже не обсуждался бы. Я спросила бы, когда мы сможем попасть в больницу, и сделала бы все возможное.

В то же время это был бы мой выбор, мое решение.

– Родители когда-нибудь спрашивали тебя, хочешь ли ты быть донором своей сестры?

Анна пожала плечами.

– Можно и так сказать. Когда они задают вопрос, то уже слышат готовый ответ. «Ты ведь не расстроилась, что все каникулы провела дома, правда?» или «Ты же хочешь немного брокколи, правда?»

– Ты говорила когда-нибудь родителям, что тебе не нравится их манера решать все за тебя?

Анна отвернулась от слона и пошла вверх по дорожке.

– Может, и жаловалась пару раз. Но они ведь и родители Кейт.

Нестыковки в этой головоломке начали раздражать меня. Обычно родители принимают решение от имени ребенка, потому что предположительно действуют в его интересах. Но если вместо этого они видят только интересы своего другого ребенка, система рушится, оставляя под обломками таких, как Анна.

Вопрос в том, хочет ли она этого суда, потому что верит в свою способность принимать лучшие решения о собственном здоровье, или хочет, чтобы родители хоть один раз услышали ее крик?

Мы остановились перед вольером с белыми медведями: Трикси и Нортоном. Впервые за все время, что мы были здесь, лицо Анны засветилось. Она наблюдала за Кобом, медвежонком Трикси, последним пополнением зоопарка. Он карабкался на лежащую на камнях маму, пытаясь вовлечь ее в игру.

– В прошлый раз, когда родился белый медвежонок, его отдали в другой зоопарк, – сказала Анна.

Я вспомнила о статьях в газетах. Этот случай вызвал возмущение общественности Род-Айленда.

– Как вы думаете, он спрашивает себя, за что его забрали отсюда?

На тренинге опекунов насучили различать признаки депрессии. Мы умеем угадывать по жестам, положению тела настроение человека. Руки Анны крепко вцепились в металлический поручень ограды. Глаза стали мутными, словно старое золото.

Я подумала, что девочка либо теряет свою сестру, либо себя.

– Джулия, – попросила она. – Давайте пойдем домой.



Чем ближе мы подъезжали к дому, тем больше Анна отдалялась от меня. Странное ощущение, если учесть, что физическое расстояние между нами не изменилось. Она прижалась к окну и смотрела на проносящиеся мимо улицы.

– Что будет потом?

– Я поговорю со всеми. С твоими мамой, папой, братом и сестрой. С твоим адвокатом.