— Не надо этого делать, — Келли преградил мужчинам путь к отцу, который сосал сломанный палец. — Мы уже уходим. Пошли, чиф.

Мужчины смерили Келли оценивающими взглядами. Молодые, лет по тридцать с небольшим, мускулистые, хладнокровные, чуть расслабленные, как и положено телохранителям.

— Что тут происходит? — спросил один.

— Мой старик только что врезал вашему боссу.

Задавший вопрос телохранитель посмотрел на Каббина.

— Ему тоже досталось.

— Зато ваш босс на полу, — он подошел к Барнетту. — Давайте я помогу вам встать, Джек.

— Ему просто повезло с этим ударом, — Барнетт поднялся, прижимая платок к кровоточащему носу.

Каббин вытащил сломанный палец изо рта, чтобы сказать:

— Я тебя предупредил, не суй нос в чужие дела.

— Ты уже покойник, — огрызнулся Барнетт. — Тебя только забыли похоронить.

— Пошли, чемпион, — Келли потянул отца к выходу.

— Из-за чего они подрались? — спросил один из телохранителей, когда они проходили мимо.

— Из-за женщины, — подмигнул им Келли.

Глава 23

Надев платье, Сэйди Каббин повернулась к Фреду.

— Тебе следовало пойти с ним.

Мур потянулся на сбитых простынях.

— Он мне не разрешил. Я хотел пойти с ним, но он велел мне остаться в машине.

— Просто чудо, что они не убили друг друга.

— Два старых козла?

— Дон сломал палец.

— Это послужит ему уроком.

— Ты же должен охранять его.

— Слушай, я все тебе объяснил.

— Тебе следовало пойти с ним.

— С ним был Келли.

— Не следовало мне уходить, — Сэйди закурила.

— Ты же сказала, что он спит.

— Он может проснуться и начнет гадать, где я.

— Там Келли.

— Я думаю, Келли уже догадывается.

— Насчет чего?

— Насчет Дона и меня.

— Но не о наших отношениях?

— Он додумается и до этого, если все будет продолжаться.

— Келли — хороший парень.

— Потому я и не хочу, чтобы он все узнал. — Мур вновь зевнул, подкатился к краю кровати.

— Ты отсутствовала какой-то час.

— Посмотри на меня, Фред.

Мур приподнял голову.

— Ты отлично выглядишь.

— Это важно.

— Что?

— То, что сейчас тебе скажу.

— Хорошо, я слушаю.

— Это было в последний раз. Все кончено.

Фред Мур легко спрыгнул с кровати, подошел к Сэйди. Он знал, какой эффект производит на нее его обнаженное тело.

— Ничего не кончено. Все только начинается.

— Нет.

— Я говорил тебе, почему так и не женился.

— Все кончено.

— Я не женился, потому что прежде мне не довелось встретить такую, как ты. А теперь вот встретил. Тебя. И никуда тебе от этого не деться.

— Черт побери, Фред, я же втолковываю тебе, что между нами все кончено. Больше этого не случится. Никогда.

Фред Мур покачал головой.

— Мы поженимся, Сэйди.

— А как же Дон?

— Ты с ним разведешься, как мы и говорили.

— Мы не говорили насчет того, что я с ним разведусь. Я лишь объясняла тебе, почему это невозможно.

— Теперь возможно. У тебя есть для этого основания.

— Я не собираюсь разводиться с ним, Фред.

— Так соберешься.

— Фред, ты отличный парень. В постели ты лучше всех. Но с Доном я не разведусь. Мне нравится Дон. Мне нравится быть его женой. Кто знает, может, я даже люблю его.

— Он уже ничего не может.

— После выборов все наладится. Он бросит пить, и все образуется.

— Сэйди, ты знаешь, что пить он не бросит.

— Раньше-то бросал.

— Он никогда не пил так много.

— Я не хочу с тобой спорить. Лишь говорю тебе, что все кончено.

— Ты мне говорила это и раньше.

— На этот раз это не просто слова.

Фред Мур попытался обнять Сэйди, но та выскользнула из его объятий.

— Нет. Хватит гостиничной романтики. Баста.

— Тебе же это нравилось больше всего. Когда он храпел в соседней кровати.

Сэйди взяла с комода сумочку.

— Фред, я хочу, чтобы ты выслушал меня. Внимательно выслушал.

— Говори.

— Я не собираюсь разводиться с Доном. Я не собираюсь выходить за тебя замуж. Я не собираюсь более спать с тобой. Теперь ты понимаешь?

— Через два дня ты передумаешь, — Мур улыбнулся. — Готов спорить, ты не выдержишь и двух дней.

— Нет. На этот раз нет. Все кончено. Действительно кончено.

— Хорошо, тогда позволь мне задать вопрос.

— Какой?

— Почему?

— Почему все кончено?

— Да.

— Потому что это опасно. Слишком опасно для тебя, для меня, а особенно для Дона. Наши отношения могут использовать против него.

— Перестань, Сэйди, этому уже никто не придает ни малейшего значения.

— Я не хочу рисковать.

— Тогда позволь задать еще один вопрос.

— Когда же ты, наконец, поймешь, что все кончено?

— Хорошо, хорошо. Я понял. А если Дон разведется с тобой… если он узнает про нас и разведется с тобой, тогда ты выйдешь за меня замуж?

— Ты же не угрожаешь мне, Фред?

— Нет. Я лишь задаю вопрос. Ты выйдешь за меня, если Дон разведется с тобой?

Сэйди пожала плечами.

— Возможно, но он не разведется.

— С чего такая уверенность? Если узнает про нас, может и развестись.

Сэйди подошла к Фреду, коснулась его щеки.

— Ты не очень-то умен, не так ли, Фред?

— Но я и не глуп.

— Будь поумнее, ты бы все понял.

— Понял что?

— Дон никогда не разведется со мной.

— Если узнает про нас, то может и развестись.

Она покачала головой.

— Не разведется даже в этом случае.

— Почему?

— Потому что он уже все знает.

Глава 24

Восьмого октября[24] началась последняя неделя избирательной кампании. К семи утра первого рабочего дня ночная смена должна была уйти с завода, а утренняя занять ее место. Без четверти семь Дональд Каббин появился у проходной номер пять, и камеры всех трех национальных телекомпаний усердно фиксировали на пленку бесконечную цепь его рукопожатий с выходящими и входящими в проходную рабочими.

Рядом кучковались Чарлз Гуэйн, специалист по контактам с общественностью Оскар Имбер, руководитель предвыборной кампании, и Фред Мур, телохранитель, личный слуга, виночерпий и прочее. Келли Каббин стоял футах в двадцати, за кадром.

Тут же крутились и функционеры местного отделения профсоюза, побуждая рабочих «подойти и пожать руку президенту Каббину». Фразу эту они уже повторяли, как заведенные, видя в этом свое участие в проходящем действе.

У всех, кроме телевизионщиков, спектакль этот вызывал чувство неловкости. У рабочих — потому что президент явился в столь ранний час лишь ради того, чтобы получить их голоса на выборах. У Каббина — потому что он не без основания полагал, что рядовые члены профсоюза считают его дураком. У Оскара Имбера, который не раз слышал, как рабочие спрашивали друг друга: «А что это за хрен?» У Чарлза Гуэйна, потому что статичность сцены не позволяла рассчитывать на экранное время. У Келли Каббина, который видел, что отец выглядит полным идиотом, пожимая руки неизвестно кому. У Фреда Мура, который никак не мог взять в толк, чем недовольны все остальные, а спрашивать не хотел.

— Привет, приятель, рад тебя видеть, — говорил Каббин.

Актер он был превосходный, все время менял интонации, так что одна и та же фраза каждый раз звучала по-разному, словно предназначалась непосредственно тому, кто в этот момент с ним ручкался.

— Ты будешь голосовать за него? — спросил Мелвин Гомес, сборщик вспомогательного конвейера, заработавший в прошлом году десять тысяч триста пятьдесят семь долларов.

Обращался он к своему соседу, Виктору Вурлу, литейщику, чей заработок за прошлый год составил двенадцать тысяч триста девяносто один доллар.

— За кого?

— За этого Каббина.

— Не знаю, возможно.

— А я думаю проголосовать за другого, как его, Хэнкс, что ли?

— Да. Хэнкс.

— Наверное, проголосую за него.

— Почему?

— Не знаю. А почему ты хочешь голосовать за Каббина?

— Не знаю. Думаю, нам без разницы, за кого голосовать. Все равно наверху будет дерьмо.

— Да уж, в этом ты не ошибся.

Десять минут восьмого телевизионщики начали собираться. Каббин повернулся к Оскару Имберу.

— Пошли отсюда. Я замерз.

— Нет возражений.

— Что еще у нас утром? — спросил Каббин Чарлза Гуэйна.

— Вы участвуете в радиопередаче в одиннадцать часов.

— Какой радиопередаче?

— «Утро с Филлис».

— Господи, да кто ее слушает?

Гуэйн пожал плечами.

— Не знаю. Может, те, кто на больничном.



В двух тысячах милях от завода, где на ветру мерз Каббин, в Вашингтоне, округ Колумбия, часы показывали десять, когда Микки Делла вошел в штаб-квартиру избирательного комитета Сэмми Хэнкса и швырнул на его стол листовку размером восемь с половиной на одиннадцать дюймов.[25]

— Где они это взяли? — рявкнул Делла.

Хэнкс взял листовку.

— Боже мой, — вырвалось у него.

Большую часть листовки занимала фотография Хэнкса в полной теннисной экипировке, с ракеткой в руках и глупой улыбкой на лице. Стоял он под большим солнцезащитным зонтиком, на фоне теннисных кортов и здания, более всего напоминающего загородный клуб. Подпись под фотографией гласила:


«А НЕ ПОИГРАТЬ ЛИ НАМ В ТЕННИС?
ТАК ЧТО ТЫ ТАМ БУЛЬКАЛ НАСЧЕТ КЛУБНОГО ПРОФСОЮЗА, СЭММИ?»


Из текста следовало, что Сэмми Хэнкс, конечно, может уличать своего соперника в принадлежности к клубному профсоюзу. Но избирателям надо бы поинтересоваться, а в каких фешенебельных загородных клубах состоит сам Хэнкс. Разумеется, текст не блистал остроумием, но бил, по мнению Деллы, наотмашь.

— Где они взяли эту фотографию? — повторил Делла.

— Меня фотографировала жена. Пять лет тому назад, когда она пыталась научить меня играть в теннис.

— В загородном клубе?

— Совершенно верно, черт побери, в загородном клубе. В Коннектикуте.

— И где теперь эта фотография?

— В ее альбоме.

— Она дома?

— Дома.

— Позвони ей. Спроси, на месте ли фотография.

Хэнкс подождал, пока жена заглянет в альбом. Наконец, она вернулась, доложила результаты проведенного расследования.

— Спасибо, дорогая. Я тебе еще позвоню, — и он положил трубку. Посмотрел на Деллу. — Фотография на месте.

— Они ее пересняли, — Делла и не пытался изгнать из голоса нотки восхищения. — Они забрались в твой дом, утащили фотографию, пересняли ее и забрались вновь, чтобы вернуть на место. Ловко. Очень ловко.

Хэнкс с трудом сдерживал закипающую в нем злость.

— Ты хочешь сказать, что кто-то побывал в моем доме?

— Именно так.

— И они это распространят? — спросил он, указывая на листовку.

— Миллион экземпляров они напечатали наверняка. Уж я-то знаю.

— И что же нам делать?

Микки Делла усмехнулся.

— Не волнуйся, Сэмми. Пару сюрпризов я припас.

— Каких?

Делла вновь улыбнулся.

— Обычных, Сэмми. Из тех, что зовутся ударом ниже пояса.

Это была жесткая, грязная кампания, но последняя неделя обещала быть еще более грязной. Издательская служба, базирующаяся в Вашингтоне и предлагавшая передовицы тем из своих клиентов, кому не хватало ума или времени для написания собственных, в очередной статье крепко приложила Сэмми Хэнкса за то, что он использовал грязные политические методы во внутрипрофсоюзной борьбе. Статью эту напечатали на первой полосе двадцать девять газет. Теду Лоусону и соответственно фирме «Уолтер Пенри и помощники» сия публикация обошлась в пять тысяч долларов. Владелец издательской службы в свое время выдвигался на Пулитцеровскую премию. Теперь он писал для тех, кто платил деньги, и, если бы Сэмми Хэнкс первым принес ему пять тысяч баксов, в той самой передовице он бы с радостью размазал по стенке Дональда Каббина.

За исключением коротких сообщений и видеосюжетов в телевизионных выпусках новостей, предвыборная кампания велась на страницах печатных изданий и с помощью листовок. Тон ей задал Микки Делла своей первой листовкой с фотографией Каббина на поле для гольфа. Окаймляла листовку черная траурная рамка, еще одно изобретение Деллы. Подпись под фотографией гласила:


«НА КАКОЙ ЛУНКЕ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК ПРОДАСТ ВАШИ ИНТЕРЕСЫ СВОИМ ДРУЖКАМ ИЗ БОЛЬШОГО БИЗНЕСА?»


В нижеследовавшей статье Делла ясно и доходчиво расписывал усилия Дональда Каббина, предпринятые последним ради членства в «Федералист-Клаб». Далее рядовые члены профсоюза предупреждались, что такой президент плюнет на всех ради удовлетворения собственных честолюбивых замыслов.

Эта листовка нравилась Делле, но вторую он ставил значительно выше. На ней изображалась физиономия симпатичного негра в игриво сдвинутой набок шляпе. Подпись вопрошала:


«НУ ЧЕМ ЭТОТ ЧЕЛОВЕК НЕ ПОНРАВИЛСЯ ДОНАЛЬДУ КАББИНУ?»


Далее Делла клеймил Каббина за то, что тот не ушел из «Федералист-Клаб» после того, как туда не приняли черного. Микки так понравились обе листовки, что он отпечатал каждую миллионным тиражом.

Поначалу Чарлз Гуэйн пытался игнорировать наскоки Деллы. Он выпустил восьмистраничную газету, которую разослал каждому из девятисот девяноста тысяч членов профсоюза. В газете, любовно оформленной, с многочисленными фотографиями, приводились все многочисленные деяния Каббина, совершенные во благо профсоюза. Но хвала не так интересна, как ругань, а потому Гуэйн подозревал, что никто его газету и не читал.

Как же недоставало Гуэйну телевидения. Одной минуты хватило бы ему на то, чтобы подрубить под корень всю предвыборную кампанию соперника. Еще двадцать секунд потребовалось бы, чтобы убедить избирателей голосовать за его кандидата. Он привык думать сценами, длящимися секунды, но оставляющими незабываемое впечатление. И в два часа ночи, после того, как ему на стол легла вторая листовка Микки, Гуэйн решился. Снял телефонную трубку и позвонил Питеру Мэджари, работающему в фирме «Уолтер Пенри и помощники».

— Я думаю, нам надо встретиться, — прямо заявил он.

— Да, полагаю, польза будет обоюдной, — ответил Мэджари. — Где вы сейчас?

— В Питтсбурге. В «Хилтоне».

— Мы с Тедом Лоусоном будем у вас в десять утра. Вас не затруднит заказать нам завтрак?

Встреча длилась час, но для Гуэйна она равнялась пятилетнему опыту политических кампаний. Он узнал много такого, о чем не имел ни малейшего представления.

Прежде всего Питер Мэджари протянул ему фотографию Сэмми Хэнкса в белых шортах и тенниске, с ракеткой в руке.

— Мы подумали, что вы сможете это использовать.

— Господи, — выдохнул Гуэйн. — Где вы взяли эту фотографию?

— Тед где-то ее раскопал.

— Скажи ему, — усмехнулся Тед Лоусон. — Пусть учится.

Мэджари пригладил волосы.

— Тед заплатил знакомому квартирному вору пятьсот долларов, чтобы тот украл фотографию. А когда мы перефотографировали ее, еще пятьсот, чтобы он положил фотографию на место.

— Мы тут придумали еще один пустячок, — добавил Лоусон. — Наклейку на бампер. Напечатали их не так уж и много, но я позаботился о том, чтобы Сэмми Хэнкс, садясь в машину, видел ее на бампере соседней и думал, что их миллионы.

И протянул Гуэйну ярко-желтую наклейку с красной надписью:


«СЭММИ ХЭНКС СОСЕТ».


— Боже ты мой, — простонал Гуэйн.

— Для Сэмми это легкий укол, но мы подумали, что вас это позабавит.

— Есть у нас кое-что посерьезнее, — продолжил Питер Мэджари. — Мы сделали выборку высказываний Сэмми Хэнкса, в которых он взахлеб хвалит Каббина, — он достал из большого конверта лист бумаги. — К примеру, двадцать первого октября шестьдесят девятого года он назвал Каббина, цитирую, «величайшим деятелем американского рабочего движения». А двадцатого февраля шестьдесят седьмого года сказал в Лос-Анджелесе, что он «уважает и любит Каббина, а самое главное, безгранично ему предан». И далее в том же духе. Как вы думаете, вы сможете это использовать?

— Еще бы, только вы выставляете меня полным дилетантом.

— Там вы найдете много интересного, — Лоусон указал на конверт.

— Вам нет нужды чувствовать себя дилетантом, Чарлз, — заметил Мэджари. — Будь это обычная избирательная кампания и вы могли бы воспользоваться привычными вам средствами, включая телевидение, вы бы могли бороться с Микки Деллой на равных. Но в печатной кампании Делле соперников нет, за исключением меня и Теда. Я думаю, мы дали вам достаточно материалов для завершения кампании. Если же возникнут проблемы, обязательно звоните.

— Разумеется, позвоню, — заверил их Гуэйн, решив, что лучше работать с теми, кому принадлежит болото, чем самому возиться в грязи.

В четыре часа того же дня Питер Мэджари и Тед Лоусон уже сидели в кабинете Уолтера Пенри.

— Я думаю, теперь дела у Гуэйна пойдут на лад, — докладывал Питер. — Как только он понял, что соперник ему не по зубам, он обратился к нам. Это указывает на его значительный потенциал.

— Хорошо, — кивнул Пенри. — Можем мы предпринять что-нибудь еще?

— Мне надо обязательно решить вопрос с Чикаго. Я до сих пор не могу выяснить, каким образом они собираются подтасовать результаты выборов.

— Продолжай разрабатывать это направление.

— Я-то продолжаю, но нужны деньги.

— Сколько мы уже потратили?

— Почти сто пятьдесят тысяч, — ответил Тед Лоусон.

— А сколько мы дали Каббину?

— Четыреста пятьдесят.

— То есть у нас осталось около пятидесяти тысяч?

— Да.

— Этого хватит?

— Я… — замялся Мэджари, — думаю, да. Этот репортер требует десять тысяч.

— За один вопрос?

— Это очень важный вопрос.

— Хорошо, заплати ему. Когда они объявят о передаче?

— Завтра. Обычно они объявляют о передаче за две недели, чтобы подогреть к ней интерес.

— Ты уверен, что Хэнкс согласится принять в ней участие?

— О, да, — кивнул Мэджари. — Он просто мечтает о дебатах с Каббином.

— Но дебатов не будет? — спросил Пенри.

Мэджари покачал головой.

— Нет.

— Хорошо. Значит, в воскресенье, пятнадцатого октября, Каббин и Хэнкс примут участие в… Господи, ну никак не могу запомнить название этой чертовой передачи…

— «Весь мир смотрит», — подсказал Мэджари.

— Не удивительно, что я не могу это запомнить. Хорошо, они появятся там, чтобы многоуважаемые журналисты задали им несколько вопросов. Команды кандидатов и телекомпания постараются провести рекламу передачи, потому что Каббин и Хэнкс в первый и последний раз предстанут перед зрителями вместе. И эта программа должна поставить крест на переизбрании Каббина или решить исход голосования в его пользу.

— Если только они не подтасуют результаты выборов в Чикаго, — напомнил Тед Лоусон.

— Да, — Пенри посмотрел на Мэджари, — если они не подтасуют результаты выборов в Чикаго.

Мэджари улыбнулся и вновь пригладил волосы.

— У меня есть основания предполагать, что им это не удастся.

Глава 25

Какими бы причинами ни объяснялась популярность передачи «Весь мир смотрит», главная заключалась в том, что в эфир она выходила аккурат перед воскресной трансляцией матчей профессиональной футбольной лиги.

Впрочем, были у передачи и свои плюсы. Для обсуждения выбирались темы, имеющие как сторонников, так и противников, причем приглашались одновременно обе стороны. Ведущему помогала четверка репортеров, известных своими каверзными вопросами, так что гости часто срывались на крик, к радости футбольных болельщиков, у которых возникало приятное чувство сопричастности с проблемами общества. Тем более приятное, что ради этих проблем им не приходилось жертвовать ни минутой футбольного времени.

Вел передачу Нил Джеймс, главный «провокатор», политическая колонка которого перепечатывалась многими газетами. Он частенько потчевал публику «жареными» фактами, так что сумма предъявленных ему судебных исков обычно превосходила двадцать миллионов долларов. Особенно жаловал Джеймс жаркие дискуссии, а если передача никак не могла набрать ход, он любил подбросить вопрос, после которого гости передачи разражались гневной тирадой. В трех случаях в ход пошли даже кулаки, отчего зрителей у передачи только прибавлялось.

Воскресным утром пятнадцатого октября, в своем номере отеля «Мэдисон» в Вашингтоне, Дональд Каббин выдержал двухчасовой допрос команды экспертов, возглавляемой Питером Мэджари. Ему помогали Чарлз Гуэйн, Оскар Имбер, два профсоюзных экономиста и очень высокооплачиваемый юрисконсульт профсоюза, который в последний момент решил сменить нейтралитет на поддержку Каббина.

Вопросы сыпались один за другим. Если ответ им не нравился, они подсказывали лучший. Прошлись по истории с «Федералист-Клаб», его пьянству, политическим взглядам, религиозным убеждениям, действиям на посту президента в прошлом, настоящем и будущем. Не оставили без внимания и один из самых щекотливых вопросов: почему такой старик, как он, цепляется за власть? Вопросы были жесткие, циничные, въедливые, но Каббин на удивление хорошо справился с большинством из них.

В штаб-квартире «Комитета ради прогресса» в отеле, на углу Четырнадцатой улицы и Кей-стрит, Микки Делла подверг Хэнкса той же экзекуции, разве что вопросы были еще более циничными. Два часа спустя он кивнул.

— Годится.

Похвала редко слетала с губ Микки.



Без четверти час Койн Кенсингтон курсировал между кухонькой и кофейным столиком, выставляя на него еду, которая помогла бы ему продержаться в течение часовой передачи «Весь мир смотрит» и последующей трансляции футбольных матчей. Кенсингтон не хотел, чтобы голод помешал ему наслаждаться происходящим на телеэкране.

Поэтому на кофейном столике с трудом разместились полфунта салями, фунтовая коробка крекеров, три полфунтовых куска сыра: швейцарского, чеддера и «монтери джек», два шоколадных торта с орехами, банка с оливками, огромный пакет картофельных чипсов, банка орешков, нарезанная ломтями буханка ржаного хлеба, тарелка с жареными цыплятами и миска картофельного салата. Последнее путешествие Кенсингтона к холодильнику добавило ко всему этому кварту топленого молока и большую банку маринованных огурчиков.

Без десяти час в дверь позвонили. Когда Кенсингтон открыл дверь, перед ним предстал Уолтер Пенри, в синем двубортном кашемировом пиджаке, темно-серых брюках и белой рубашке.

— Заходи, — Кенсингтон отступил в сторону. — Я уже начал волноваться, что ты опоздаешь.

— Никогда в жизни.

— Если ты голоден, можешь перекусить, — Кенсингтон указал на кофейный столик.

— Нет, благодарю.

— В холодильнике есть пиво.

— От пива не откажусь.

— Если тебе не трудно, возьми его сам. А то я целый день на ногах.

— Конечно, конечно, — Пенри достал банку пива, стакан решил не брать, зная, что старик любит смотреть, как он пьет из банки.

Глотнул пива, наблюдая, как толстяк устраивается на диване, чтобы легко дотянуться до кофейного столика.

— Прибавь громкость и садись.

Пенри шагнул к цветному телевизору с большим, двадцать четыре дюйма по диагонали, экрану, повернул верньер звука, а затем устроился в удобном кресле.

— Так ты думаешь, передача будет интересной?

— Должна быть, — ответил Пенри. — На это мы потратили десять тысяч долларов.

* * *

В своей гостиной в Балтиморе Трумен Гофф включил телевизор и вернулся к статье в «Нью-Йорк таймс», живописующей перипетии борьбы между Каббином и Хэнксом. В последнем абзаце указывалось, что Каббин будет голосовать в отделении номер один в Питтсбурге, членом которого состоял с самого начала, а Хэнкс — в штаб-квартире профсоюза в Вашингтоне. Гофф вырезал статью из газеты и положил в бумажник.

Из кухни появилась его жена с двумя банками пива. Одну дала Гоффу.

— Хочешь послушать эту болтовню?

— Собираюсь.

— Они только и делают, что кричат друг на друга.

— Иногда доходит до драки.

— Когда ты завтра уезжаешь?

— Точно не знаю. Около десяти.

— По приезде в Линчберг не забудь передать матери привет от меня.

— Хорошо. Деньги тебе нужны?

— Нет. Хватит тех, что ты мне уже дал.