1

— Как правило, первые слова, которые мы учимся произносить, — это «мама» и «папа». Однако нередко они же первыми и умирают вместе с нашими родителями, — рассказала доктор Новак своей маленькой аудитории. — Слова «мама» и «папа» не покидают наш лексикон, но после смерти людей, к которым относятся, теряют первоначальный смысл. Мы по-прежнему будем говорить «моя мать» или «мой отец», но это уже не то же самое, — добавила она. — Тем не менее мы должны спросить себя, не верно ли и обратное… Продолжаем ли мы оставаться мамой и папой, даже когда нас больше некому так называть?

— Я всегда буду мамой Камиллы, — почти возмущенно возразила Вероника. — Хотя бы потому, что я ее родила. Тридцать шесть часов в муках что-то да значат!

Остальные закивали, но только чтобы ей угодить. Вероника была склонна разводить мелодраму, и ее пыл нужно было сразу остужать.

На последних сеансах они уделяли много внимания значению слов и их использованию. Большинство констатировали, что, хотя люди часто употребляют такие слова, как «вдовец» или «сирота», в словаре нет понятия, которое обозначало бы тех, кто потерял сына или дочь. Ни на одном языке.

Доктор Новак объяснила это тем, что зачастую определение некоторым понятиям дают закон и право, а поскольку смерть потомства не имеет последствий для наследования, ни один законодатель не озаботился заполнить эту лакуну. Впрочем, имелась и куда более банальная причина.

— Еще сто лет назад детская смертность была выше, — сказала психолог. — Каждая семья могла ожидать, что понесет такую потерю, и каждый родитель учитывал, что ему придется справиться с этой болью. Они не успевали даже привязаться к тем, кто уходил так рано, и воспоминания быстро угасали. Это происходило так часто, что давать этому феномену название не было необходимости. К счастью, сегодня смерть ребенка — исключительный случай.

Доктор Новак пыталась объяснить этой группке «победителей в лотерее смерти», что горестное, на первый взгляд противоестественное событие сделало их в каком-то смысле «уникальными», и при этом старалась сохранять невозмутимость, словно вела речь о вещах обыденных и обыкновенных.

— Я понимаю, что вы хотите помочь нам избавиться от груза определенных слов, но это непросто, — заметил Макс, поправляя сползшие на нос очки.

— Но, возможно, именно с этого стоит начать, — возразила психолог.

— Чушь собачья, — отрезал Рик. — Некоторые слова мне больше не нужны. А то, что мне не нужно, обычно попадает прямо в унитаз или на помойку, — заявил он, закинув ногу на ногу и обхватив руками босую ступню.

— Если бы я смогла вернуть сына, он мог бы хоть по имени меня называть, какая разница, — убежденно сказала Бенедетта, самая прагматичная из них.

Серена еще не открывала рта, хотя, как правило, была самой разговорчивой. Она понимала, что эта дискуссия ни к чему не приведет, потому что на самом деле ее одногруппники не желали поступаться своей прерогативой родителей, если их еще и можно было называть таковыми. И что бы они ни говорили, они никогда не смирятся с потерей определенных привилегий.

— Я ни о чем не жалею, — заверил Рик, потирая мозоль под большим пальцем ноги.

Этих людей объединяло нечто гораздо большее, чем просто утрата. Смерть ребенка они считали неизлечимой болезнью, которая, вместо того чтобы убить их, заставляла их жить.

При таком образе мыслей трудно было поколебать их убеждение в том, что они никогда не смогут излечиться. Чтобы выдерживать боль, они тем или иным образом приспособились к болезни.

Рик, например, перестал носить обувь с тех пор, как его двухлетний сын утонул в надувном бассейне глубиной каких-то пять сантиметров. Хождение босиком не было ни бунтом, ни способом привлечь внимание к себе или к тому, что с ним произошло. Просто Рику казалось бессмысленным делать то же, что и раньше. Для него смеяться, есть, водить машину или одеваться означало притворяться, будто ничего не случилось. Сама жизнь стала невыносимой. Но поскольку он не мог перестать делать все, то выбрал это единственное эксцентричное решение.

Оно примиряло его с тем, что он все еще жив.

Так Рик нашел компромисс, который позволял ему каждое утро вставать с постели, надевать костюм и галстук и продолжать работать в офисе. Серена не сомневалась, что окружающие его люди, в том числе те, кто знает его историю, убеждены, что он сошел с ума.

Но для Рика подлинным безумием было то, что он пережил собственного ребенка.

Вероника не уставала повторять, что в среднем трех минут без дыхания достаточно, чтобы вызвать необратимые повреждения головного мозга, а еще пара минут приводит к смерти. Поэтому при удушье нет времени вызвать «скорую». Вдобавок она утверждала, что большинство медицинских работников не умеют оказывать первую помощь при обструкции дыхательных путей.

Частенько Вероника заявлялась на дни рождения незнакомых ей детей, чтобы предупредить собравшихся о том, как опасно надувать воздушные шарики ртом, потому что, если они попадут в трахею, вытащить их будет невозможно.

В одной только Италии происходит не менее пяти таких случаев в год.

Серена и остальные члены группы пытались вообразить ошеломление родственников и друзей маленьких именинников, потрясение, вызванное вторжением невменяемой женщины, которая своими апокалиптическими проповедями безнадежно портила эти радостные моменты.

Но Вероника, потерявшая свою Камиллу именно из-за дурацкого красного шарика, говорила со знанием дела.

И она, и Рик пережили крушение браков. Обоих бросили супруги, потому что оба не смогли смириться с утратой.

Бенедетта и Макс когда-то были женаты друг на друге. Поводом для расставания стала не смерть их единственного сына Эдоардо. Истинной причиной была возникшая в результате этой потери пустота. Пустота, от которой невозможно отвести взгляд. Как ни старайся. Пустота, которую невозможно скрыть, живя вместе, — только поодиночке.

Поэтому Макс и Бенедетта продолжали любить друг друга и встречаться.

Как и дети других членов группы, их ребенок погиб из-за события, которого можно было избежать. Эдоардо шел по тротуару, держа за руки родителей, когда его сбил проклятый арендованный электросамокат. Ездить на самокате полагается одному человеку, но на этом катались двое, причем оба несовершеннолетние. В городе за самокатами особо не следили, и, поскольку «совместное использование» меньше загрязняет окружающую среду, Эдоардо заплатил жизнью за моду на экологию.

Каждый реагирует на трагедию по-своему. Макс завел привычку прохаживаться возле начальных школ в часы, когда ученики входили или выходили. Или на игровых площадках в парках. Вид детей утешал Макса, но пару раз его чуть не линчевали, приняв за педофила.

Бенедетта освоила кикбоксинг. Каждый субботний вечер она красилась, надевала красивое платье и отправлялась искать драку. Нередко она появлялась на встречах с синяками на лице, но ни у кого не хватало смелости спросить ее, где она их заработала.

Серена оказалась среди них почти случайно и присоединилась к группе последней.

Когда она вернулась из Виона, начальство уволило ее за халатность. Вскоре ее сбережения вылетели в трубу из-за высокорисковых инвестиций, сделанных в период «Плюшевого мишки». Чтобы покрыть убытки, Серене пришлось продать квартиру.

На «чистку» она потратила около года. Но после того, как она освободилась от алкоголя и наркотиков, ей пришлось в одиночку справляться с сильнейшей депрессией, которая скрывалась за всеми ее зависимостями.

Поняв, что долго она не продержится и либо попадет в психушку, либо станет бездомной, Серена решила обратиться за помощью. Она отправилась в консультационный центр, чтобы пройти программу психологической поддержки. Среди множества листовок на стенде она выбрала ту, у которой было символическое название: «Группа глюков».

На жаргоне геймеров глюк — это аномалия в программном обеспечении, которая позволяет игрокам получить неожиданную выгоду. Зачастую глюк скрывается в системе, и те, кто его находит, могут без труда проходить нужные уровни и набирать больше очков.

Серена знала, что глюки случаются из-за программных ошибок, или багов. И на данном этапе жизни она ощущала себя именно неисправной машиной. Листовка словно бы обещала, что неисправность можно превратить в своего рода преимущество.

Глюки собирались в районе Навильи, на заброшенной фабрике, где когда-то производили трикотаж.

Впервые Серена переступила ее порог вечером четверга, когда на улице шел проливной дождь, после того как несколько недель топталась вокруг бывшей фабрики, не решаясь войти.

С тех пор она не пропустила ни одной встречи.

Доктору Новак перевалило за шестьдесят, она всегда носила очень яркие юбки и курила трубку. Давным-давно она была мужчиной и, возможно, именно благодаря этой радикальной перемене поняла, что может научить других использовать свою уникальность, чтобы в корне изменить жизнь.

Группу посещали самые разные люди — невротики, параноики, нигилисты, эксгибиционисты, мегаломаны, гиперконтрольщики, — каждый со своими заскоками и пунктиками. Кроме того, с годами состав менялся. Некоторые участники приходили и уходили. Другие становились завсегдатаями, но затем внезапно исчезали. Некоторым хватало всего одной встречи, чтобы понять, что им это не подходит.

Правило гласило, что тех, кто не возвращался, следует немедленно забыть. Для лишнего сострадания здесь не было места.

Костяк группы состоял из пяти человек, и Серена была рада, что она одна из них. Рик, Вероника, Макс и Бенедетта стали ее новой семьей.

И хотя доктор Новак не приветствовала встречи вне сеансов, они часто встречались. Не то чтобы для этого были какие-то особые светские поводы — просто они поняли, что ходить в кино, на пиццу и даже просто болтать легче с теми, кто испытал похожий опыт. В том числе потому, что остальные шарахались от них, как от прокаженных.

«Куда бы я ни шел, я несу свою грусть с собой», — любил повторять Рик, горько шутя. У всех пятерых развилось мрачное чувство юмора, которое шокировало бы других людей.

Благодаря доктору Новак и этим четырем изгоям Серене удалось почти благополучно пережить множество ужасных моментов. Она еще не обрела покоя, но надеялась, что однажды сможет управиться со своим горем.

После гибели Авроры прошло почти пять лет.

2

Милан — типичный европейский город, где современные небоскребы как бы охраняют старинные здания, будто желая защитить драгоценное прошлое, которое по-прежнему живет у их подножия.

Так сосуществуют два параллельных мира.

В верхнем — бизнес, скорость и панорамные виды. Внизу жизнь замедляется, кажется меньше, выглядит неизменной. Зеленные и цветочные лавки, булочные, маленькие местные магазинчики. Ящики с апельсинами, аромат цветов и свежего хлеба, знакомые голоса и приветствия прохожих.

Чтобы перейти из одного мира в другой, достаточно воспользоваться лифтом.

Когда-то Серена знала только город среди облаков и брезговала спуститься и посмотреть, что происходит внизу. Теперь она покинула мир зеркал.

Она поселилась в маленькой квартирке на третьем этаже в одном из типичных старых домов в районе Изола. У таких зданий вход со двора, а на этажи поднимаешься по внешним лестницам и балконам вдоль фасада. Здесь живешь как в маленькой общине, где все друг друга знают.

Серена научилась выстраивать новые взаимоотношения с соседями, гораздо более искренние, чем в прежней жизни.

Тем не менее, кроме доктора Новак и группы глюков, истории Серены никто не знал. Аврора все еще жила в ее воспоминаниях, но как будто сидела взаперти. Мать выпускала ее только по необходимости — например, на сеансах психологической поддержки.

В партнере Серена больше не нуждалась, даже изредка. Ей хватало Гаса. Кот очень состарился, и с ним приходилось постоянно нянчиться. Вдобавок он почти ослеп. Хотя обычно они избегали друг друга, время от времени он сворачивался калачиком у нее в ногах. Серена старалась не думать о том, сколько лет осталось Гасу. Иногда ей хотелось, чтобы их обоих постиг один и тот же конец: заснуть и больше не проснуться.

Однако, поскольку ей все-таки требовалось вести какое-то подобие жизни, пришлось найти работу.

Знакомство с Адоне Стерли и его миром старых книг, нуждающихся в переплете, стало для нее судьбоносным. Серена устроилась в издательство на улице Герардини, в двух шагах от парка Семпионе и Арки Мира. Каждое утро она приезжала туда на велосипеде; ей полагалось читать и оценивать неопубликованные рукописи. На самом деле Серена ничего не решала. Она могла лишь указать руководству редакции на романы, которые казались ей наиболее интересными. Очень часто ее предложения игнорировались, но когда одного из ее писателей публиковали, ее переполняла гордость.

Коллеги по издательству понятия не имели о ее прошлом. Они не только не знали об Авроре, но и представить себе не могли, что женщина, которая неизменно собирает волосы в хвост, носит свитера и балетки, а зимой — широкое шерстяное пальто, когда-то была «белокурой акулой», безжалостной брокершей и почти никогда не снимала туфель на высоких каблуках.

Временами Серене казалось, что она участвует в какой-то программе защиты свидетелей и ей, как бывшим членам преступных группировок, предоставили новую личность. С другой стороны, единственное, что осталось ей от прошлого, — собственное имя. Все остальное Серена стерла подчистую.

Чтобы сохранить свою горькую тайну, она вела простую жизнь, которая состояла из укоренившихся привычек и заведенного распорядка. Она рано ложилась и научилась радоваться мелочам — например, любила читать рукописи в парке, на одной и той же скамейке, в любое время года, а в дождливую погоду брала с собой зонтик.

Истории помогали ей забыться. Дома у нее тоже было полно книг. Книги стали ей необходимы.

Однако порой легкомыслие давалось тяжело. Беззаботный небосвод заволакивали непроницаемые тучи. Иногда Серена не могла даже встать с постели по утрам. Когда ее нанимали в издательство, она сказала, что страдает от острых мигреней. Доктор Новак раздобыла ей медицинскую справку, подтверждающую это заболевание.

Отчасти это было правдой, поскольку истинная причина ее недомогания названия не имела.

Серена была убеждена, что, если не считать периодических приступов горя, ее жизнь так и будет размеренно продолжаться до самой смерти. Она не могла представить, что в этой жизни может наступить переломный момент, не надеялась на это и совершенно этого не желала. Ее и так все устраивало. Она променяла честолюбие на спокойствие, роскошь — на уют. И смирилась со своим одиночеством, потому что взамен получила привилегию больше не беспокоиться о том, что у нее снова жестоко отнимут любимого человека.

Она не ждала и не добивалась от жизни ничего нового, но не могла помешать жизни удивить ее.



Обычно Серена использовала для оценки текста три критерия. Первый — увлекательность: если произведение легко читалось, она начисляла балл. Второй касался самих писателей или писательниц, которые, по ее мнению, должны были «исчезать» из повествования, хотя ей частенько попадались занудные автобиографии и автофикшн. Как говаривал ее начальник: «Если ты не Хемингуэй, на твою жизнь нам наплевать». В то же время Серена терпеть не могла авторов с интеллектуальными претензиями, которые желали преподать читателю жизненные уроки или поучать весь мир. Третий критерий оценки был самым важным. Серена ненавидела закрытые концовки, потому что, как и после вкусного обеда, по окончании истории ей хотелось по-прежнему ощущать легкий голод.

Голод — вот что было важно.

Однажды к ней на стол попала рукопись безымянного романа. Не было указано даже имя автора. Серена собиралась попросить у начальника объяснений, но передумала. В конечном счете от нее требовалось всего лишь оценить текст.

К чтению она приступила как обычно, просто стараясь быть объективной.

Роман состоял из нескольких взаимосвязанных историй. Разные персонажи обладали одной общей чертой: в определенный момент жизни они совершили поступок, сделали выбор или даже просто жест, который много лет спустя привел к серьезным последствиям, перевернувшим всю их жизнь. Однако в ту минуту, когда они вызвали этот переворот, они ни в коем разе не осознавали, чем все обернется. Среди них была, например, женщина, которая вернула владельцу потерянную связку ключей и благодаря этому через двадцать лет стала наследницей огромного состояния. Или коллекционер произведений искусства, купивший на аукционе скульптуру, не подозревая, что, когда он состарится, она упадет ему на голову и отшибет память. Полицейский, предотвративший убийство беременной женщины, чей ребенок спустя некоторое время убил его самого. Или учитель, который перевел в следующий класс далеко не блестящего ученика, не ведая, что, когда тот вырастет и станет хирургом, он сам попадет к своему подопечному на операционный стол.

Идея была захватывающая, и Серена с головой погрузилась в роман, почти потеряв счет времени. Не в силах оторваться от рукописи, она носила ее с собой всюду, читала в обеденный перерыв, в трамвае и даже взяла домой, чего не делала почти никогда. Дочитывая, не ложилась спать до глубокой ночи, а закрыв, еще долго думала об этой книге. И, что самое невероятное, персонажи запали ей в душу.

Секрет хороших книг в том, что они никогда не заканчиваются на последней странице и продолжают звучать у тебя в голове, словно чарующая музыка.

Серена в очередной раз задалась вопросом, кто написал роман, который так ее увлек. «Это мужчина», — сказала она себе. Обычно она попадала в точку.

Той же ночью она составила отчет с анализом текста и в качестве вывода горячо порекомендовала книгу к публикации, а на следующий день передала свое заключение главному редактору.

— Как вы свяжетесь с автором, если не знаете, кто он? — спросила Серена.

— Кто тебе сказал, что это мужчина? — парировал начальник.

— Я знаю, — только и ответила она.

— Тогда кто тебе сказал, что он нам неизвестен?

«Хороший вопрос», — подумала Серена.

Тут главный редактор выдвинул ящик стола и протянул ей письмо.

— Это пришло вместе с рукописью, — пояснил он с лукавой улыбкой. — Хочешь взглянуть? — поддразнил он.

Серена разрывалась. Признаться, что ей любопытно, — все равно что показать свою слабость. Гордость подталкивала отказаться. Но, поколебавшись, она взяла со стола письмо и без единого слова вышла из кабинета под смех начальника.



Это было прекрасное письмо.

В нем объяснялось, что в основе различных историй, содержащихся в романе, лежит понятие «эффект бабочки», введенное в употребление в шестидесятые годы математиком и метеорологом Эдвардом Лоренцом: «Может ли взмах крыльев бабочки в Бразилии вызвать торнадо в Техасе?» На рукопись автора вдохновила так называемая теория хаоса и, в частности, предпосылка, что «мелкие изменения в первоначальных условиях приводят к крупномасштабным изменениям в долгосрочной перспективе».

В конце письма автор сообщил, что в писательском деле он новичок, а работает профессором теоретической физики в Миланском государственном университете.

И подписался: «Фабио Ламберти».

Серена порадовалась, что верно угадала его пол. Но появился и еще один новый элемент. За годы работы в издательстве она ни разу не испытывала желания узнать, что за люди авторы рукописей, переданных на ее рассмотрение, как они выглядят, и зачастую избегала наводить о них справки, опасаясь разочароваться. По опыту она усвоила, что творческим талантом наделены не только красивые люди.

Но что-то подталкивало Серену разузнать о профессоре Фабио Ламберти побольше. Возможно, ей не давал покоя роман. Или она не вполне насытилась сюжетом и жаждала чего-то большего. Или же так скучала по персонажам, что хотелось встретиться с их создателем.

Поразмыслив в течение дня, Серена решила посетить лекцию профессора.

Она ни на мгновение не предполагала, что эта встреча приведет к непредвиденным последствиям, и пока еще не могла постичь парадоксальность того, чему предстояло произойти.

Вскоре эффект бабочки затронет и ее.

3

— Ну, как все прошло?

— Ничего особенного… Я села в зале вместе с другими студентами, но место выбрала в сторонке, чтобы никто не заметил, что я старше всех. Потом пришел Ламберти и провел лекцию по системной динамике, в которой я мало что поняла. Он проговорил около часа, а потом всех отпустил, назначив семинары на следующую неделю.

— И все? — спросила Бенедетта с заметным разочарованием.

— А ты ждала, что он песней разразится? — бросил Рик. — Вы, женщины, вечно ожидаете головокружительных поворотов событий, как будто постоянно живете в мыльной опере.

— Какой ты прозаичный, — укорила его Вероника. — Иногда нам хочется, чтобы мужчина удивлял нас, а не эпатировал, — добавила она, покосившись на его грязные пятки.

— Я согласен с Бене, — высказался Макс. — Я тоже надеялся, что история получит продолжение, и, по-моему, это нисколько не умаляет мою мужественность.

Серене пришла в голову неудачная идея рассказать группе глюков о рукописи. Как правило, на сеансах они делились друг с другом не только настроениями и негативом, но и всем, что с ними происходило. Часто услышать другую точку зрения оказывалось полезно. Но теперь всех увлекла тема Фабио Ламберти.

— Вероятно, Серене просто стало любопытно познакомиться с автором впечатлившего ее романа, — вмешалась доктор Новак. — Общаться с кем-то вне нашего круга, безусловно, полезно. Но мы не можем осуждать ее за то, что она не была готова сделать следующий шаг. Всему свое время.

— Вообще-то, я попыталась с ним познакомиться, — призналась Серена и почти сразу же пожалела.

Все, включая психолога, повернулись к ней. Пришлось досказывать.

— После лекции я столкнулась с ним в коридоре. Он спросил, что я делала в зале, ведь я не одна из его студенток.

— И что ты ответила? — поторопила ее Вероника.

— Сказала, что пришла посмотреть… Более идиотского ответа не придумаешь, но я смутилась. А потом вспомнила монографию по физике, которую дал мне почитать Адоне.

— Твой друг-переплетчик? Тот, что собирает закладки, забытые между страницами? — по обыкновению педантично уточнил Макс.

— Он самый, — ответила за Серену Бенедетта, раздраженная его вмешательством.

— Я объяснила, что заинтересовалась этой темой, когда прочла монографию о мультивселенной, которая чуть не угодила в макулатуру, — продолжила Серена, вспомнив штабеля не подлежащих восстановлению книг в мастерской Адоне. Она была счастлива, что сохранила эту книгу: годы спустя та позволила ей произвести впечатление на Ламберти. — В общем, я сказала, что благодаря этому опусу мне захотелось посетить несколько лекций по физике.

— Значит, ты не призналась, что читала его роман, — снова отметил Макс.

Серена покачала головой:

— Профессиональная тайна. — Но ей в любом случае не хватило бы духу открыть Ламберти подлинную причину, которая побудила ее с ним познакомиться.

— И что сказал профессор? — допытывалась Бенедетта.

— Что исследования мультивселенной увлекательны, но недостаточно подкреплены математическими моделями.

По правде говоря, это утверждение немного разочаровало Серену. Ей нравилось думать, что в другом пространстве-времени Аврора все еще жива. В прошлом Серена поделилась этой теорией с группой глюков, надеясь утешить и их. Однако сама она уже не считала, что живет не в той вселенной, и перестала завидовать той себе, которая находилась во вселенной, где Авроре теперь было почти одиннадцать. Она не сомневалась, что этот ее клон тоже несчастен, хоть и не понимает почему: родители чувствуют боль своих детей даже из другого измерения.

— И на этом все закончилось? — спросил Рик. Результат этой встречи уже, видимо, разочаровал и его. — Он даже не попросил твой номер телефона? — наседал он, неодобрительно подняв бровь.

— Конечно нет, — ответила Серена.

Впрочем, оно и к лучшему. Независимо от ожиданий группы, она не была готова заводить другие связи. И вероятно, никогда не будет готова. Невозможно общаться с теми, у кого не было ее опыта. В конечном счете пятерых глюков объединяла не дружба, а смерть.

— Ты так и не рассказала нам, какой он… — заметил Макс не без лукавства.

Странно было слышать такую просьбу от него: он обычно очень старался не нарушать чужих границ.

Серена не могла признаться, что Ламберти не только был необычайно обаятелен, но и оказался моложе ее лет на десять.

— Интересный, — просто сказала она. — Довольно обыкновенный, — добавила она, стараясь, чтобы ее голос звучал искренне.

Серена надеялась, что их устроит это скупое описание, и не сомневалась, что Ламберти больше никогда не увидит.



На следующий день профессор снова предстал перед ней на лестнице издательства. Но из них двоих больше удивилась Серена.

— Можно спросить, что вы здесь делаете? — промямлила она.

— Пришел посмотреть, — ответил Ламберти, повторяя дурацкую отговорку, которой она отделалась в университете, но сопроводил свои слова улыбкой. — И хотел поблагодарить вас за восторженный отзыв, который вы оставили на мою рукопись.

Серена покраснела, чего никогда с ней не случалось. Ее отчет должен был оставаться конфиденциальным. Какого черта его дали прочитать профессору?

— Похоже, я обязан вам своей будущей публикацией, — добавил он. — Могу ли я пригласить вас на обед?

Внезапно Серена почувствовала себя неловко и не в своей тарелке. На лбу выступил холодный пот. И по встревоженному взгляду Фабио Ламберти она поняла, что побледнела.

— С вами все хорошо? — спросил он.

К горлу подкатила тошнота. Серена развернулась и побежала в туалет, бросив остолбеневшего профессора на лестнице.

Полномасштабный приступ паники, один из тех, которые невозможно подавить.

В тот же день профессор Ламберти прислал ей сообщение с извинениями. Серена хотела дать ему знать, что он не виноват, но воздержалась от ответа.

Вместо этого она взяла больничный и заперлась дома.

Как короткий шутливый разговор мог довести ее до такого состояния? Но Серена не была готова к переменам. А этот мужчина простым приглашением на обед сулил ей своего рода революцию. Серена заранее предвидела возможные последствия. Все это было чересчур, и она не могла на такое решиться.

Примерно неделю она заказывала еду на дом и питалась джанк-фудом, а потом к ней в квартиру постучали, но это оказался не курьер. Открыв дверь, Серена — полусонная, хотя было всего восемь вечера, — узрела Рика в красивом синем костюме, белой рубашке, золотых запонках и полковом галстуке.

— Ты пропустила последние три встречи, — с упреком сказал он. — Сколько я тебя знаю, ты никогда не пропадала. Одна пропущенная встреча еще ладно. После двух это начинает беспокоить. На третий раз срабатывают все сигналы тревоги. — Рик начал подражать вою сирен, чередуя звуки пожарных, «скорой помощи» и полиции. Его громкий голос разносился по балкону и дворику.

Не зная, как заставить его перестать, Серена заткнула уши. Еще немного, и соседи выглянут посмотреть, что происходит.

— Я сейчас захлопну дверь у тебя перед носом, — пригрозила она.

— Ладно, больше не буду, — наконец снизошел Рик.

Она поняла, что ее друг нарушил правило группы, согласно которому не следовало волноваться, если кто-то из участников вдруг решил исчезнуть. Серена была тронута и польщена, но не хотела этого показывать.

— Почему пришел ты? — спросила она, полагая, что его прислали другие глюки.

— Вообще-то, никто не хотел идти, и мы тянули жребий, — признался Рик. — Одевайся понаряднее, я поведу тебя на аперитив в пафосное место, где есть дресс-код.

Убедил Серену не непререкаемый тон, а вид его босых ступней под синими брюками.



Риккардо по прозвищу Рик обожал смущать людей. Своей миссией он считал вразумлять тех, кто понятия не имеет, каково это, когда в твою заурядную жизнь внезапно вторгается горе. Его босые ноги служили всем наставлением: «Никогда не жалуйтесь и наслаждайтесь нормальностью, скукой и серыми буднями, пока можете».

— Ну сбежала ты от него, и что? — осведомился он, потягивая «Ширли Темпл». — Честно говоря, не вижу трагедии.

Они сидели за столиком в баре «Армани Бамбу» в окружении неимоверно элегантных, красивых и самодовольных посетителей. Рик и Серена были единственными, кто пил безалкогольные коктейли.

— Я не хотела от него сбегать, я хотела исчезнуть, — с излишней горячностью уточнила она.

Возможно, реакция была слегка подростковой, но ей было все равно.

— Не делай из него божество, — отозвался Рик. — Твой профессор — такой же человек, как мы с тобой: он срет, ссыт, рыгает и пердит.

— Прекрати называть его моим профессором! — возмутилась Серена. — К тому же он вообще не пердит.

Оба рассмеялись.

— И потом, я не хочу, чтобы это случилось со мной снова, а потому предпочитаю держаться за своего кота и свою рутину, — продолжила Серена.

— Послушай, — сказал Рик. — Я много лет изводил себя из-за того, что произошло с Филиппо. Бесконечно анализировал, задавался вопросом, в чем ошибка. Он утонул на глубине пять сантиметров, понимаешь? Пять сантиметров. А ведь ему было уже два года. Упав в надувной бассейн, он мог подняться самостоятельно. Так как же такое возможно?

Серена не нашлась, что ответить, да и никто не нашелся бы.

— И все же это произошло, — подытожил Рик.

Помимо нелепых обстоятельств смерти сына, этому человеку приходилось мириться еще и с тем, что в ней не было никакой логики.

— Все, что с нами происходит, неслучайно, — заявил ее друг. — Это результат цепочки предшествующих событий. Человеку свойственно думать, что главное — важные жизненные решения. Но мелочи решают больше. Так что причины, по которым мой сын утонул, восходят к тому времени, когда его еще не было на свете. Если бы до его рождения я в один прекрасный день на прогулке повернул направо, а не налево, если бы однажды во вторник надел носки другого цвета, если бы заказал в ресторане бифштекс вместо гамбургера, если бы в определенный момент не чихнул… может быть, этого бы и не случилось.

Серена вздохнула:

— И при чем тут я?

— При том, что я понял это, когда ты рассказывала в группе о романе твоего профессора.

— Эффект бабочки, — сообразила она.

— Не знаю, достаточно ли его, чтобы объяснить смерть моего сына, но это уже кое-что, — добавил Рик. — И в последнее время у меня даже получается раньше засыпать по ночам.

— Что же мне, по-твоему, делать? — спросила Серена, стремясь найти какое-то решение.

— Меня никогда не беспокоило, что я не могу вернуться назад и изменить хотя бы одну из этих мелочей, — ответил Рик. — Больнее всего — когда я смотрю на тех, кто отличается от нас с тобой. — Он указал на окружающих. — Все думают только о риске умереть, но не осознают, насколько опасно жить.

Серена понимала. В отличие от большинства людей, такие, как она и Рик, слишком хорошо знают, какая опасность таится в каждом мгновении жизни, — перед остальными у них преимущество. Они могут себе позволить больше ничего не бояться.

Именно поэтому у нее, Серены, сейчас была надежда.

4

— Я принимаю приглашение на обед.

Прошло три недели, и по тому, как посмотрел на нее Ламберти, Серена заключила, что за это время профессор о ней забыл. Она мысленно призывала землетрясение, желая провалиться сквозь землю.

Они стояли в коридоре факультета физики, огибаемые потоками студентов. Серена ловила на себе мимолетные взгляды. Посторонние люди смотрели и веселились, и это ее смущало.

Ламберти взглянул на часы.

— Отлично, я как раз проголодался, — заявил он.

Серена вздохнула с облегчением, но предупредила, что у нее мало времени:

— Мой обеденный перерыв длится недолго. Я двадцать пять минут добиралась сюда на велосипеде, и обратный путь до издательства займет еще столько же.

Фабио Ламберти не растерялся:

— Неподалеку есть бар, где делают приличные сэндвичи: управимся за четверть часа.

Их первое свидание длилось пятнадцать минут. Сэндвичи оказались неплохими. Каждый съел по одному: Ламберти — с ветчиной и омлетом, Серена — с тунцом, сельдереем и помидорами. Вдобавок они взяли два свежевыжатых сока из арбуза, моркови и имбиря.

Времени в их распоряжении было слишком мало, чтобы рассказать друг другу многое, но под конец встречи Серена поняла, что знает об этом мужчине уже достаточно. Все это были мелочи, но значимые. Он обожает собак. У него есть мотоцикл, но он любит кататься и на велосипеде. Он общается с одними и теми же друзьями еще со средней школы, и каждый вечер четверга они встречаются, чтобы поиграть в мини-футбол. Рядом с его домом есть бочче-клуб[19], где при желании можно поесть, хотя ассортимент блюд ограничивается жареной рыбой и саламеллой[20]. Он играет на барабанах в прогрессив-рок-группе, и ему нравятся Jethro Tull, темное пиво и провинциальные праздники. В детстве он был сорванцом. Он носит очки, но только для чтения. Он коллекционирует комиксы. Он еще мальчишкой избрал своей специальностью физику, после того как посмотрел фильм «Назад в будущее».

Серена слушала молча, предоставляя говорить ему. Ее сковывало прошлое: не только Аврора, но и то, какой была она сама в прежней жизни. А именно — полной противоположностью профессору Ламберти. Она боялась, что он осудит ее за непомерное честолюбие, цинизм, роскошь, деньги. Но и о настоящем Серена рассказать не могла. По крайней мере, не всё. Она стыдилась своего горя, депрессии, бегства от мира в последние годы.

Вместе с тем образ жизни этого человека представлялся ей невероятно желанным. Серене хотелось стать частью этой жизни хотя бы затем, чтобы рассказывать о ней с такой же радостью.

Вопреки ее ожиданиям, в эти пятнадцать минут их разница в возрасте ничуть не ощущалась. К тому же Ламберти оказался холостяком.

По прошествии четверти часа он предложил сходить куда-нибудь снова, но, помня, что в прошлый раз Серена, получив приглашение на обед, чуть не упала в обморок на лестнице издательства, поспешил заверить, что следующая встреча ни к чему никого не обязывает.

— Скажем, перекус пиццей или кебабом, и продлится она не больше двадцати минут.

Серена заулыбалась; профессор не только завоевал ее доверие, но и помог ей пообвыкнуться с мыслью о том, что скоро они увидятся еще раз.

Встречи продолжались. И со временем они уже делили не только трапезу. Через месяц вторничные ужины с профессором стали регулярными. Ламберти утверждал, что вторник — самый грустный день недели, так что он подходит им идеально.

— Почему? — спросила Серена.

— Даже если мы этого и не признаем, по понедельникам нас еще окутывает радость выходных. Но ко вторнику все улетучивается, а до конца недели еще далеко.

Помимо вечеров вторника, они каждый день разговаривали по телефону. Вскоре к постоянным созвонам во второй половине дня, когда оба заканчивали работать, добавились утренний и наконец последний, поздно вечером.

Обычно они рассказывали друг другу, что произошло в их жизни за те часы, пока они не разговаривали. Ламберти всегда вставлял в беседу какую-нибудь забавную историю или случай из прошлого, часто ссылаясь на друзей и родню. Серена же говорила в основном о книгах или о том, чем недавно занималась одна. О семье и знакомых она никогда не упоминала. Разумеется, она не могла рассказать и о группе глюков, иначе пришлось бы объяснять, почему она посещает сеансы с доктором Новак.

Время от времени профессор пытался добиться, чтобы она рассказала о чем-нибудь, кроме событий последних тридцати дней. Ему было любопытно, но он никогда не настаивал. Жизнь Серены как будто началась с их знакомства. И отчасти это действительно так и было.

— По-моему, профессор думает, будто ты какая-то исправившаяся преступница и поэтому скрываешь свою прежнюю жизнь, — предположила однажды Вероника.

— Как в «Никитé», — подхватила Бенедетта. — Кто-нибудь помнит этот фильм? Такой отпадный!

— Ну, примерно так оно и есть, — заметил Макс. — Конечно, помимо того, что ты не преступница.

— Как по-вашему, что мне делать? — спросила Серена; хотелось уже выслушать вердикт. — Мне кажется, долго так продолжаться не может. Рано или поздно у него возникнут подозрения, а я не хочу, чтобы он навоображал себе всякой ерунды.

Она до ужаса боялась, что Ламберти встретит какого-нибудь ее знакомого из прежней жизни и кончится тем, что этот человек все ему расскажет. Мир и впрямь тесен.

— Ты боишься и того, что потеряешь его, скрывая правду, и того, что он сбежит, когда ее услышит, — подытожил Рик.

В сущности, он был прав.

— Дело в том, что мы — это наше прошлое, это неизбежно, — вмешалась доктор Новак. — Но чтобы иметь будущее, необходимо прежде всего вкладываться в настоящее, — несколько туманно прибавила она. — Так что мы можем дискутировать здесь часами, но у меня только один вопрос: вы с профессором Ламберти хотя бы раз поцеловались?

Это интересовало всех, но никто не осмеливался спросить. Новак была прямолинейна и не скрывала веселья, пытаясь развязать Серене язык.

Но между Сереной и Ламберти до сих пор не было никакого физического контакта. Возможно, психолог советовала ей дать себе волю.

— Без хорошего траха у вас вряд ли что-то сложится, — заявил Рик.

Серена не испытывала никакого желания трахаться. Ладно, может, и испытывала, но дело не в этом. Поэтому она решила поговорить с профессором начистоту, прежде чем тот сам укажет ей на так называемого «слона в комнате».

— Я знаю, что ты много о чем хочешь меня спросить, но проблема в том, что я еще не знаю, готова ли отвечать, — на одном дыхании выпалила она. — Мое прошлое — оно как трансатлантический лайнер, затонувший посреди океана. Боюсь, сейчас там полно призраков, и я не уверена, что хочу с тобой туда погружаться.

— Я не тороплюсь, — заверил ее Ламберти.

Возможно, он был искренен, а может, и лгал. Но он не торопил ее с откровениями, и это давало Серене понять, что для него их отношения — тоже не мимолетный сюжет. Возможно, на горизонте действительно маячило будущее.

— Я не преступница, — добавила она, чтобы его успокоить. — И думаю, нам пора поцеловаться.



Как и предсказывала теория эффекта бабочки, этот первый поцелуй привел к нескольким последствиям.

За следующие два месяца постоянного общения Ламберти познакомил Серену с невообразимым количеством друзей. В том числе и тех, с кем он общался с детства. Затем настала очередь семьи. Профессор был четвертым из шести братьев и сестер. Его родители, еще довольно молодые, буквально удочерили Серену.

Никогда еще она не чувствовала себя настолько в центре внимания. Все с нее пылинки сдували, но тщательно избегали расспрашивать ее о прошлом или родственниках. Серене хватило ума предположить, что это Ламберти попросил их сдержать любопытство.

Они тоже приняли историю о затонувшем трансатлантическом лайнере.

В какой-то момент Серена задалась вопросом, могут ли они с профессором считаться парой. Она никогда не была ничьей девушкой, даже не испытывала потребности ею считаться. Но почему-то этот особенный статус был приятен. Она знала, что студентки профессора ей завидуют; не ускользнуло от нее и то, как они пожирают его глазами. Ламберти же смотрел на нее одну и был настолько заботлив и внимателен, что, если Серена, например, говорила, как красивы тюльпаны, наутро приносил букет ей под дверь.

Возможно, в ответ на внимание профессора ей следовало бы познакомить его с группой глюков — это стало бы хорошей проверкой для них обоих, — но она еще не была готова.

Однажды вечером, после совместного похода в кино, Ламберти рассказал ей, что унаследовал от бабушки и дедушки по матери фермерский дом, а также — что хочет его отремонтировать и, возможно, переехать туда. Главная прелесть заключалась в том, что дом стоял практически в городе, посреди старого рабочего квартала Ортика. «Кусочек деревни, уцелевший среди бетона», — так охарактеризовал его профессор.

По его воодушевлению Серена догадалась, что он хочет предложить ей поселиться там вместе. Это была бы серьезная перемена, особенно для Гаса. Кот уже ревновал к Ламберти и неоднократно его оцарапал.

Доктор Новак, как всегда, попыталась подтолкнуть Серену к решению:

— Что тебя пугает?

— У меня уже какое-то время не было срывов.

— Значит, эти отношения влияют на тебя благотворно.

— Будь это так, я бы призналась Ламберти, что три вечера в неделю посещаю группу психов, а не выдумывала неправдоподобные уроки гончарного мастерства, йоги и креативной кулинарии.

— Ты боишься, что, когда вы съедетесь, он поймет, что ты не умеешь готовить, медитировать и лепить статуэтки?

— Вот не надо сарказма. А если я пойму, что мне плохо? Или, что еще хуже, это поймет он?

— Тогда ты вернешься в свою старую квартиру и к прежним привычкам, — заключила психолог. — Ты познала непоправимое горе — после этого любые страдания не должны тебя пугать.

Это была правда, и в этом заключалась новая суперсила Серены. Своеобразный щит.

Однако она колебалась.

Поэтому, как и всегда, за нее решила судьба.

5

Все началось после мексиканского ужина. Ночь напролет Серену рвало, а наутро она чувствовала себя разбитой. В следующие несколько дней недомогание продолжалось. Ламберти предположил, что она подхватила грипп. Но она как-то сомневалась.

То, что она испытывала, было слишком похоже на несварение желудка, которым Аврора обнаружила свое присутствие после того, как пряталась внутри Серены целых четыре месяца. Охваченная подозрениями и страхом, Серена побежала покупать тест на беременность.

И вновь ее обмануло крошечное существо, о котором она еще совсем ничего не знала.

Поскольку Серена понимала, каково потерять ребенка, ей следовало бы прийти в ужас от мысли, что это может случиться снова. Она сознавала, что с неизбежным появлением в жизни чего-то более ценного, чем она сама, опять потеряла свою суперсилу. И все же она, как ни странно, испытывала чувство завершенности.

«Вот почему прекратились приступы депрессии», — сказала она себе.

Когда Серена сообщила новость профессору, глаза его наполнились слезами. Она никогда не видела, чтобы мужчины плакали. Вернее, никогда не видела, чтобы они плакали от радости. Серена не сомневалась, что не получила бы подобной реакции от отца Авроры, если бы в свое время могла сказать ему, что у них будет дочь. Впрочем, поскольку она точно не знала, кто он, такой проблемы не возникло.

Какая-то ее часть хотела, чтобы Ламберти попросил ее сделать аборт. Но он, казалось, сразу же взял на себя роль, которую неосознанно предлагала ему Серена.

Они решили поселиться вместе в том самом фермерском доме в Ортике. Два этажа, чудесный сад на заднем дворе и маленькая теплица. Серена понятия не имела, как разводить огород. Она взяла в издательстве пару книг с руководством и принялась за работу.

Через несколько месяцев, примерно в сентябре, у нее выросли не только овощи, но и живот.

До окончания срока оставались считаные недели, и Серена стала реже посещать встречи глюков. Вскоре она собиралась взять декретный отпуск.

Тем временем книга профессора вышла в печать и пользовалась немалым успехом, в том числе и у критиков. Серену переполняла гордость, тем более что опубликовали этот труд благодаря ее положительному отзыву.

Одним словом, все шло как нельзя лучше, и она не воспринимала это как должное.

До тех пор, пока однажды день, похожий на любой другой, не начался с какого-то странного головокружения и ощущения потерянности. Серена не знала, откуда это взялось. Возможно, во всем был виноват сон, который приснился ей ночью.

Ей снилось, будто кто-то расчесывает ей волосы в темноте.

То, что она испытывала, было приятно и жутко. От этого интимного жеста она почувствовала себя одновременно защищенной и уязвимой. Ощущение не покидало ее почти все утро, но потом исчезло само по себе вместе с воспоминаниями о сне.

Во второй половине дня, вернувшись с работы домой с пакетом жареной курицы и картошки из киоска Джаннази, Серена застала профессора в гостиной.

У его ног стояла маленькая деревянная шкатулка с инкрустацией. Внутрь Ламберти не заглянул.

— Сегодня пришел курьер из какой-то брокерской компании и оставил это для тебя. Сказал, что посылка лежала у них в офисе около года, но им только сейчас удалось найти твой адрес.

Серена поняла, что для слуха Ламберти выражение «брокерская компания» прозвучало странно.

— Сначала я подумал, что курьер ошибся, — добавил профессор.

Позже он и сам догадался, что осколочек прошлого, похороненного глубоко в пучине, отломился от обломков пресловутого трансатлантического лайнера, всплыл и благополучно добрался до них.

Прежняя жизнь вернулась и постучала в дверь Серены в образе курьера.

— А больше он ничего не сказал?

— Только то, что отправитель — некий Адоне Стерли.

Серена посмотрела на шкатулку, представляя лежащие в ней бесчисленные закладки. Снова послушать истории ее друга-переплетчика о странных реликвиях, обнаруженных в потерянных книгах, было бы чудесно. Но сейчас Серена не могла позволить себе погружаться в воспоминания, потому что пришло время кое-что объяснить мужчине, которого она любила и который любил ее. После этого она сосредоточится и на всем остальном.

Например, на мысли о том, что, раз эта деревянная шкатулка проделала такой путь, Адоне Стерли наверняка мертв.

6

— Его нашла Бьянка, сестра… Стерли был уже пару дней как мертв.

Слова Гассера не удивили Серену: все уже объяснила шкатулка. Но она недоумевала, почему Адоне нарушил их негласный договор о молчании. Зачем отягощать ее еще и печальной новостью о его смерти?

Как ни странно, в рассказе начальника вионской полиции Серену больше зацепило то, что она впервые услышала имя Бьянки Стерли. Она сознавала, что цепляться за эту деталь мелочно, но пироман ни разу не говорил, как зовут сестру, которая каждый день приносила ему еду.

Гассер подтвердил ее худшие опасения, и Серена задавалась вопросом, почему, когда нам говорят то, чего мы не хотим слышать, наши мысли всегда сосредоточиваются на самых незначительных пустяках. «Возможно, так мы избегаем боли», — сказала она себе. Интересно, как зовут племянницу Адоне. Сколько ей сейчас лет? И рассказали ли ей наконец, что у нее был дядя?

— Во всяком случае, похороны ему устроили хорошие, — добавил мужчина в трубке.

Голос Гассера остался прежним, и Серене стало любопытно, изменился ли он внешне. Прошло чуть больше шести лет.

— Как это случилось? — спросила она, хотя и сомневалась, что хочет это знать.

— В заключении судмедэксперта написано «естественные причины», — ответил командир, как бы давая понять, что они не захотели вникать в подробности. Почти знак уважения к радикальному решению человека, который никогда не уклонялся от своей ответственности и, так или иначе, поплатился за совершенные преступления в полной мере.

Серена подумала, что, если Адоне отправил ей шкатулку с закладками, объяснений могло быть два. Либо переплетчик предчувствовал, что произойдет, либо совершил это сам.