Лучшее за год III. Российское фэнтези, фантастика, мистика
Пусть расцветают сто цветов
Прав, тысячекратно прав был Председатель Мао, в 1957 году поднявший на щит полузабытый лозунг императора Цинь Шихуана: «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ»! Именно в борьбе разных идеологических и эстетических течений, антагонистических школ и групп рождается все самое яркое и необычное — по крайней мере, в литературе. Этим принципом руководствовались и мы при подготовке третьего сборника русскоязычной фантастики «Лучшее за год».
Разумеется, в книгу, на страницах которой публикуются лучшие фантастические произведения 2007–2008 годов, не могли войти все повести и рассказы, которые того заслуживают. Во-первых, просто не позволяет объем, сборник все-таки нерезиновый. Во-вторых, мешает издательская политика крупных медиахолдингов, требующих от своих «топовых» авторов эксклюзивного сотрудничества, — именно потому вы не встретите здесь произведения Евгения Лукина, Святослава Логинова и некоторых других крупных российских писателей.
Зная о существовании этих подводных камней, мы не ставили задачу дать исчерпывающий «отчет за год» (а вернее, почти за два). Сборник формировался по другому принципу. В «Лучшее за год» вошли произведения, наиболее ярко демонстрирующие достижения различных школ и течений в отечественной фантастике. Поклонникам авантюрно-приключенческого фэнтези адресована повесть Игоря Пронина «Трое без документов», любителям социальной фантастики — его же рассказ «Русская идея», романтикам небезынтересно будет прочитать «Алые паруса-2» Андрея Щербака-Жукова, а пессимистам — «Перед взрывом» Владимира Покровского, ценителям мистики — «Контрабандистов» Марии Галиной и «Вать машу!» Александра Щеголева, а сторонникам космической НФ — «Милую» Дмитрия Володихина. Сами за себя говорят имена супругов Дяченко, Александра Зорича, Леонида Каганова, Антона Первушина… В 2007–2008 годах наша фантастика была достаточно пестрой и разнообразной, чтобы каждый читатель, приложив минимум усилий, сумел найти что-то себе по душе, мы же решили слегка облегчить эту задачу.
Конечно, мы не претендуем на полноту охвата и абсолютную объективность оценок. Не сомневаюсь, что некоторые литературные явления, которые представляются значительными читателям, остались вне поля нашего зрения. Что ж, как говорил Козьма Прутков, «плюнь в глаза тому, кто скажет, что он способен объять необъятное». Возможно, некоторую ограниченность охвата удалось компенсировать авторам включенных в эту антологию публицистических материалов, по-своему оценивающим отечественную и зарубежную фантастику. Как бы там ни было, здесь есть из чего выбирать — ну а решать, подходят ли эти произведения под определение «лучшего», уже ваша задача, дорогие читатели.
ПОВЕСТИ, РАССКАЗЫ
Марина и Сергей Дяченко
Феникс
* * *
— Восстанет, на что спорим?
— Ни фига не восстанет.
— Так спорим?
— Не восстанет!
— Давай зажигалку. На что спорим, ну?
На заднем дворе школы, позади поросшей травой спортплощадки, трое мальчишек поджигали феникса. Он вспыхивал, окутывался красными языками и распадался пеплом, чтобы через секунду восстать и появиться снова — живым и здоровым, с железной цепочкой на лапе.
Цепочка не горела и не распадалась. Старший из мальчишек держал другой ее конец, затиснув в кулаке.
* * *
Где-то за спортплощадкой, у бетонного забора, вспыхивало и гасло красное зарево. Дима сидел за последней партой у окна; места трех одноклассников пустовали. Вчера Длинный хвастался, что отец добыл ему феникса…
— Греков, ты слушаешь?
— Да, Ирин-Антоновн.
— Так смотри на меня, а не в окно! Будущее воскресенье — день Выбора, ты знаешь?
— Да.
Ирина Антоновна вздрогнула и пригляделась внимательнее. Потом нахмурилась, будто вспомнив неприятное, вздохнула и продолжала, обращаясь теперь ко всему классу:
— Рыба ищет где глубже, а человек — где лучше. В будущее воскресенье все мы будем выбирать, как нам дальше жить. Вы, как несовершеннолетние, не имеете права голоса, тем большее значение приобретает выбор ваших родителей… Дима вертел в руках карандаш. Кончик его был изгрызен, как облюбованное бобрами дерево.
* * *
Вчера они ходили к нотариусу всей семьей… бывшей семьей. Отец нервничал, сжимал и разжимал пальцы, потом спохватывался, клал руки на колени, старался казаться спокойным и даже веселым.
Дима, говоря официальным языком, «присоединялся к выбору мамы». Мама решила голосовать за «Синицу в руке». А отец сказал, что не станет выбирать «Синицу» даже под страхом расстрела — он еще молод, полон сил и хочет многого в жизни добиться.
Он выбирает «Рывок в будущее», на эмблеме которого нарисован бегущий гепард.
Диме снился этот гепард. Как он стелется в воздухе, будто дым от папиной сигареты. По закону, если бы Дима сказал нотариусу, что хочет остаться обязательно с папой… Да еще прибавил, что молод, полон сил, хочет многого в жизни добиться… Что-нибудь в этом роде, специальным языком, красивыми словами, как в рекламе. Тогда ему разрешили бы «присоединиться к выбору отца». И папа — Дима видел — немножко на это надеялся, но ведь рядом, касаясь Диминого плеча, сидела мама!
Самым ужасным был момент, когда нотариус, толстая тетушка в сиреневой блузе, спросила Диму ласковым голосом, к чьему выбору он хочет присоединиться. Дима молчал; у нотариуса был маленький кабинет с террариумом, в котором жила двухголовая змея, и Дима смотрел на нее и думал: а что, если эти головы проголосуют по-разному?!
Его уговаривали минут двадцать. Он не отвечал и старался не плакать. В конце концов выдавил, как и было уговорено, что он «присоединяется к выбору матери». Нотариус двумя руками взяла печать, с натугой приподняла над столом и опустила на край заверенной бумаги, из-под печати повалил пар, а нотариус, отдуваясь, поздравила Диму с выбором… И у него потемнело перед глазами.
Они вышли на улицу. Шел дождь. Дима плакал, уже не скрываясь, а отец кричал на маму, и капельки из его рта смешивались с дождинками:
— Ну почему ты мне не доверяешь? Почему ты мне доверяла двенадцать лет, а теперь перестала?!
Мама стояла, бледная и очень твердая, цедила слова сквозь зубы, как цедят сквозь сито воду из-под макарон:
— Я тебе доверяла. Я с твоей подачи проголосовала за «Любителей цветов» на прошлом Выборе! И что с нами сделали твои «цветы»? В каком мире пришлось жить столько лет, во что превратился твой сын в этом мире?!
Отец как-то весь провис, будто дождь размочил твердый стержень, на котором держалась его спина.
— Чем же плох этот мир, ну, подумаешь, несколько странностей… Свет, вспомни, мы ведь решали вместе!
— То «доверяешь», — сказала мама желчно. — А то — «решали вместе». Так вот теперь, мой дорогой, «вместе» я решать не буду. Выбирая «Синицу», я, по крайней мере, знаю, что Димка нормально доживет до совершеннолетия. Я знаю, что делаю, ясно тебе? Я отвечаю за свой выбор, ясно?!
— Зачем это нужно? — спросил Дима, о котором, кажется, забыли. — Зачем обязательно… Зачем выбирать?
* * *
Вспыхивало и гасло красное зарево за спортплощадкой. Неужели они жгут феникса? Им интересно смотреть, как он раз за разом восстает из пепла?
Родители Длинного и его дружков выбрали «Свободу». Это значит, что они навсегда исчезнут из Диминой жизни. Неизвестно, хорошей окажется эта «Свобода» или плохой: папа говорит, предвыборные обещания всегда отличаются от настоящей жизни. Но Диму судьба Длинного не волнует. Пусть они все делают что хотят.
— …Выбор, — говорил папа, — естественное состояние человека, природы, всего, что угодно. Ты рисовал блок-схемы алгоритмов? Если N больше десяти, иди налево, если меньше или равно десяти — иди направо… Если горит зеленый — переходи дорогу, красный или желтый — стой. Если сколопендра находится в тени — беги и вызывай милицию. Если она частично или полностью на солнце — замри и стой, задержав дыхание. Каждый день мы выбираем, каждую секунду в нашем организме делятся миллионы клеток… Клетка бессмертна, потому что не боится выбирать, Дим. Так почему боится Выбора человек?
Дима мог бы сказать, что не хочет выбирать между папой и мамой. Но промолчал. Произнести это вслух — все равно, что ткнуть пальцем в незажившую рану.
— Можно было бы иначе, — промямлил он, глядя на круги, расходящиеся по лужам.
— Как? — удивился отец. — Ты хотел бы, чтобы за тебя выбирали другие? Хоть бы и твой одноклассник, этот, Длинный?
— Нет, — Дима испугался. — Но можно было бы… как-то договориться. Например, если большинство людей выбирает «Рывок в будущее», то пусть и был бы этот «Рывок» для всех… Просто посчитать, что выбрали больше людей, и… пусть так будет!
— Для всех? — спросил папа. В его голосе был ужас — потому, что он представил себе этот мир, и сожаление — оттого, что Дима еще такой маленький и глупый.
— Для всех, — ответил Дима, заранее зная, что городит чушь.
— Интересно, — вмешалась мама. — Если толпа дураков выберет, например, «Любителей пива», то и нам жить с ними в одном мире? И чувствовать себя неудачниками?
Дима не нашелся, что ответить.
Проползла по лужам сколопендра, большая, размером с детский велосипед. Солнца не было — сколопендра «находилась в тени»; папа подошел к ней без страха и брызнул из баллончика. Сколопендра вильнула, увернулась и нырнула в канализационный люк.
— Жду — не дождусь, когда это кончится, — сказала мама. — Все-таки эти «любители цветов» — такая вероятностная аномалия…
Дима ничего не понял из ее слов.
* * *
Света любила дождь. Гроза приводила ее в восторг, монотонный осенний дождик навевал умиротворение. Сегодня стук капель по жестяным козырькам не казался ни мирным, ни сонным.
Глубокая ночь. Спит Игорь — на диване, как всегда в последние дни. Закрылся в своей комнате Димка; спит он или не спит, проверить невозможно. Сын резко отдалился, ушел в себя, из него не вытянешь слова, кроме «да» и «нет». Может быть, бросить все, наплевать на все надежды… и согласиться на этот проклятый «Рывок в будущее»?
Бегущий гепард на эмблеме. Хищные люди, хищные планы. Амбиции, рейтинги, готовность расталкивать локтями. Вот что ждет Димку в этом мире; он же не конкурент по натуре, не хищник, не борец. Это его станут отшвыривать с дороги, об него вытирать ноги более удачливые, сильные… хищные. Каким надо быть безмозглым отцом, чтобы этого не понимать?!
Света отбросила одеяло так, что оно упало на пол. Сунув ноги в тапочки, прошла на кухню, поставила чайник.
Кем надо быть, чтобы своими руками тянуть сына в мир, где ему будет плохо? Где имя ему — «лузер»?
— Ты эгоистка, — устало сказали за спиной.
Она подпрыгнула как ужаленная:
— Я эгоистка?! Ты… ты! Ты скотина! Тупая, эгоистичная… инфантильная! Ты не наигрался в гонки на машинках?! Тщеславная сволочь! Ты посмотри, до чего ты довел ребенка! Он же разрывается на части, он…
Света разрыдалась.
— Я довел ребенка, — сказал Игорь в зловещей тишине, прерываемой Светиными всхлипываниями. — Я. Понятно. Может быть, это я забираю его с собой? «Присоединяюсь к выбору матери»… Может быть, это ты останешься одна, без надежды увидеть сына хоть раз в жизни?!
— Жалей себя, — злые слезы капали у Светы с подбородка. — Жалей.
— Ты его спросила? Чего он хочет? Прозябать в сером мирке твоей «Синицы», который выберут все больные, депрессивные, неуверенные в себе, слабые, безвольные… Ленивые! Бездарные! Среди них будет Димка? Ему там будет хорошо?
Чайник зафырчал, поводя кожистыми крыльями. Света выдернула из-под него горелку; чайник успокоился, пунктиром выпуская в потолок тонкую струйку пара.
— Ему будет хорошо, — сказала Света сквозь зубы. — Я об этом позабочусь.
* * *
Они опять орали на кухне.
Дима лежал на спине, закинув руки за голову, слушая шум дождя. Прошел понедельник, наступил вторник, а в воскресенье — Выбор.
Когда он вырастет… Он создаст свою информационную платформу. Свою собственную. Разработает программу и пойдет по дворам — собирать сторонников. Может быть, на это потребуется целая жизнь, — но когда его программу признают «дееспособной», и миллион человек на Земле согласится за нее голосовать — тогда Димкино изобретение зарегистрируют в Инфо-Избирательной комиссии.
А платформа будет простая. Люди, выбравшие Димкин «квадратик» на избирательной панели, навсегда откажутся делить свой мир на части. Пусть они спорят, ругаются, даже воюют — но остаются в одной мировой «капельке», в одном времени и пространстве. Тогда люди, проголосовавшие за разное, смогут оставаться вместе…
А как там феникс? Папа говорил, у них ограниченный ресурс. Они не могут восстанавливаться из пепла до бесконечности… И еще он говорил, что никакое человеческое чувство, даже самое сильное, не может длиться вечно…
«Процессы деления клеток лежат в основе роста и размножения любых организмов. У многоклеточных организмов с половым размножением различают два типа деления: митоз и мейоз. Главную роль в обоих типах деления играет самокопирование и распределение по дочерним клеткам носителей генов — хромосом…»
Сквозь нудное учительское бормотание прорвался вкрадчивый папин голос:
— Клетка бессмертна, Димочка, в отличие от нас. Ты видел, как танцуют хромосомы, когда приходит им время расходиться? Это таинство, это танец, они ходят по двое, а потом расстаются, потому что таковы законы природы…
Дима заснул, когда на часах было шесть, и дождь прекратился.
* * *
Горше предательства нет ничего.
Игорь сидел за рабочим столом, но работать не мог, разумеется. Уже неделю на фирме никто не работал — делились планами. Кто-то трещал взахлеб, рассказывая, как развернет свои таланты в новоизбранном мире. Кто-то — такие дураки тоже попадались — до сих пор не знал, что выбрать. Вокруг этих последних вечно собирались крикливые стайки бездельников — уговаривали, нахваливали свой выбор и едко высмеивали чужой.
Болтайте, думал Игорь. Там, куда я направляюсь, вас, бездельников, не будет. Рассасывайтесь по «Свободам», «Синицам», «Единству с природой» и прочим балластным мирам. Из всего отдела стоящих — трое-четверо человек, и они не болтают — сидят за столами, каждый занят делом… Или делает вид. Потому что работать в самом деле невозможно.
Игорю тридцать четыре года. Чего он достиг? Ну, скажем, не последний человек на фирме, хорошо оплачиваемый специалист… Но этого мало. По его возможностям — отвратительно слабые результаты. Он готов на большее, и он годится на большее — после Выбора. В новых, гораздо более жестких условиях.
Стоит ли жениться второй раз?
Нет. Семья превратится в обузу… В двадцать два завел ребенка — провалил аспирантуру. Теперь ему тридцать четыре, он по-прежнему молод, только стал умнее и крепче…
Он поднял глаза. К уголку монитора лепилась скотчем Димкина фотография; поперхнувшись, Игорь встал. Налетел на Леночку, секретаршу, расписывающую кому-то прелести «Единства с природой». Вышел, не извинившись, натыкаясь на дверные косяки, будто слепой.
Димка был страшно похож на Игоря в детстве. Совершенно тот же взгляд; ловя в лице сына свои черты, Игорь всегда гордился.
Теперь ему было худо.
Проглянуло солнце — впервые за несколько дней. Игорь шел, обходя побеги мухоедок, пробившиеся сквозь асфальт. Мухоедки этой осенью не брезговали ни комарами, ни припозднившимися пчелами. Дрянь мирок, в этом Света права. Когда они вместе выбирали «Любителей цветов», все виделось по-другому…
Что там твердили агитаторы про «ответственность выбора»?! В те времена модным считалось голосовать за «Покой и порядок», но Игорь и Света — и с ними маленький Димка — выбрали «Любителей цветов», и сразу из кабинки на избирательном пункте шагнули в новую реальность — ту, где победили «Цветы».
Мир оказался странным. Слишком абстрактная идея лежала в его основе, слишком непохожие люди его избрали — по разным причинам. Информационная среда, как могла, затягивала логические дыры; отсюда сколопендры на улицах, все эти мухоедки, растущие из асфальта, дома-бутоны и дома-батоны, да вот хоть бы и фениксы…
Пару лет назад Димка просил феникса. Просил страстно, но Игорь не мог эту тварь достать, а потому «сыграл воспитателя»: заявил, что Дима такого подарка не достоин, учится средне, не видит цели в жизни… Интересно: добудь тогда Игорь феникса и подари сыну — это сыграло бы роль? Изменило бы судьбу, смог бы Дима ответить нотариусу: «соглашаюсь с выбором отца»?!
Из-за угла показалась сколопендра. Она была хвостом в тени, а мордой уже на солнце, поэтому Игорь привычно замер. Сколопендра пересекла тротуар и исчезла в зарослях колючих кустов напротив.
Нельзя купить сына. Нельзя купить любовь, она живет какое-то время, как человек… И умирает. Только клетка бессмертна. Клетка делится, и делится еще, из одного старого выходит два молодых, и четыре молодых, и так, в геометрической прогрессии, целая площадь молодых, довольных, сильных организмов на месте одного дряхлого, усталого старика…
Ноги привели Игоря к школе. Уроки еще не закончились, но Длинный Славка и двое его приятелей сидели на спинке скамейки, поставив ноги на сиденье, и ели из кульков что-то малоаппетитное, перемазанное томатом.
— Эй, юноши, скоро звонок? — крикнул Игорь тем иронично-командным тоном, который только и возможен при вынужденном разговоре с трудными подростками.
Сидевший справа хмыкнул. Сидевший слева почесал нос. Длинный Славка подумал и ответил:
— Через двадцать минут.
На запястье у него была намотана железная цепочка.
Игорь поплелся обратно. Навстречу шла Света; Игорь остановился. Она идет, она нашла его, она скажет, что передумала…
Мимо прошла чужая женщина, только издали, только чуть-чуть похожая на жену.
Остро заболело сердце. Игорь нашел скамейку, уже перепачканную чьими-то ногами, и уселся на краешек.
Горше предательства нет ничего…
Как он любил эту женщину. Как оберегал ее от всего: сквозняков, безденежья, плохих известий. Как всякий раз радовался, возвращаясь домой, зная, что ему сейчас откроют. И как сам распахивал дверь, когда она возвращалась с работы, пропахшая свежестью и дождем, легкая, вечно в светлой одежде, с просветленным лицом. Он называл ее «Свет», в этом не было ни капли умильности, только правда.
А теперь Свет обернулся глухой стеной. И хоть бейся головой, хоть кричи — не услышит. Одна надежда — Светка никогда не узнает об этих тошнотворных, об этих предательских его мыслях: «Стоит ли жениться второй раз?»
* * *
— У меня есть мысль, — сказала мама как бы небрежно, но Димка весь напрягся от радостного предчувствия: все и решилось. Все уладилось. Мама что-то придумала, и папа согласится. Пожалуйста, пусть он согласится!
— Мысль? — вежливо переспросил папа. — Какая?
Они сидели на кухне. Может быть, последний раз ужинали втроем. Был четверг.
— Да. Я согласна… Отказаться от «Синицы» и выбрать что-нибудь другое. Хоть бы и «Единство с природой», там здравые мысли в программе… и мне нравится Петрова, их лидер, по-моему, исключительно приятный, вменяемый человек…
— Как это меняет наше положение? — в голосе отца был такой холод, что Дима, обмирая, понял: согласия не будет.
— Ну, — мама, кажется, тоже услышала лед в этом голосе и тоже растерялась. — Мне кажется… если мы оба чуть отступим от наших планов ради, гм…
И быстро посмотрела на Диму. И тут же отвела глаза.
— Об этом обязательно заговаривать сейчас? — отец смотрел себе в тарелку.
— А когда? — очень тихо спросила мама. — Завтра уже пятница.
— Светлана. Я похож на капризного ребенка? Который меняет решение по пять раз на дню?
Стало тихо.
— Я похож на нерешительного дурачка? — отец повысил голос. — По-твоему, я упрямлюсь просто из-за мерзости врожденной? И если бы я не был уверен, что «Рывок» — лучшее, что может быть для общества, для меня, для… для ребенка! И для тебя! Если бы я не был в этом уверен — я стал бы… пошел бы, согласился на…
Он говорил все глуше, а потом оттолкнул тарелку и вышел, оставив Диму и маму за столом. Мама посидела минутку, потом тоже встала и вышла в ванную, и тут же включила воду на полную мощность крана.
Дима долил себе чая из старого кожистого чайника.
Сегодня в школе он спросил у Длинного, где феникс.
— Сгорел, — ответил Славка и сплюнул. — А тебе что?
* * *
Он стоял у руля их семейной лодки, всегда в одиночку принимал самые важные решения. Жена ему доверяла, как ребенок — взрослому. Радостно и свободно.
Игорь сам выбирал врачей для Димки, который в детстве тяжело болел. Ни разу не ошибся. Он выбирал, куда они поедут летом, и что купить в первую очередь, и на какую тему Свете писать диплом, и куда устраиваться на работу; в контору, где она работала сейчас, он же сам ее и «сосватал», ко всеобщему удовольствию.
Как получилось, что он потерял ее доверие? Что, когда он сделал не так?
Помнится, он вошел в комнату, а на экране телевизора был этот очкастый лидер «Синицы» — лысенький, тощий, стареющий неудачник. И пел сладким голоском о прелестях своей платформы, а Света внимательно слушала. Игорь засмеялся без всякой задней мысли, вот, мол, какой дурак велеречивый. Света нахмурилась и сказала, что не такой уж и дурак. Игорь сказал, что человеку с лицом как у этого лидера он не доверил бы мусор выносить, а Света неожиданно возмутилась: при чем тут лицо! Почитай программу «Синицы в руке», там все правильно написано! Тогда уже Игорь перестал смеяться и заявил, что программа «Синицы» — просто картонная дурилка для дебилов. Света вдруг обиделась до слез и сказала, что у них на работе все выбирают «Синицу». И Маргарита Павловна, а она отнюдь не «дебилка»! И что Игорь мог бы уважать чуть больше выбор других людей… и самих людей, если на то пошло!
Он удивился тогда и расстроился. Но ссориться не стал; сам на досуге пересмотрел программу «Синицы». Это было так называемое «социально ориентированное общество» — рай для бездельников и пенсионеров. Он сказал об этом Свете, та надулась и несколько дней ходила сама не своя. А когда он наконец попробовал объясниться — ни с того ни с сего заявила, что хочет выбрать «Синицу», что это наиболее комфортный мир для нее — и для Димки!
Как у нее повернулся язык?!
Нет, не так. Почему он не сумел ее убедить? Ведь он убеждал ее, бывало, в чем угодно, он мог уверить ее, что зимой жарко и люди ходят в плавках. Куда девалась любовь? Почему какая-то «Синица» дороже ей, чем муж?!
Игорь ворочался на диване в гостиной, рискуя протереть боками толстую обивку. Последняя ночь его мучений; завтра уже начнутся сожаления о том, чего не вернуть. Завтра он потеряет сразу и жену, и сына — по собственной воле, из-за необъяснимого упрямства этой бабы.
* * *
Чайный сервиз с голубой сеточкой появлялся на столе в новогоднее утро, и еще на чей-нибудь день рождения. И на утро Выбора; стол накрыт был скупо, но нарядно. Ели молча. Игорь выпил две чашки кофе, Дима почти не притронулся к яичнице. Света часто поднималась из-за стола, якобы по делу, а на самом деле затем, чтобы тихо постоять, глядя на струйку воды в раковине.
Согласно традиции, отправляясь на Выбор, следует надевать только новую одежду. Игорь хранил в шкафу песочного цвета костюм, немного не по сезону, но зато новехонький. Света когда-то рассказывала, как пойдет в лучшее ателье и пошьет себе потрясающее платье, но сегодня утром на ней были юбка и свитер, новые, но, в общем-то, вполне обыкновенные.
Дима — в новой рубашке и новых джинсах — казался бледной лохматой куклой.
— Причешись.
— Я уже причесывался.
— Посмотри на себя в зеркало! Это ведь неаккуратно!
— Сойдет и так.
У парня были воспаленные, лихорадочные глаза. Игорь не мог смотреть на сына — отводил взгляд.
Он переложил валидольные капсулы в правый карман, чтобы, в случае чего, быстро дотянуться. Света с виду казалась совершенно здоровой, даже бодрой; завидная выдержка. Она уже смирилась, мысленно строит будущее в своей «Синице»… А может быть, у нее там и человечек присмотрен? На роль мужа и отца? И все ее упрямство — не более чем средство заново наладить личную жизнь?
Почему раньше такая простая мысль не приходила Игорю в голову?!
— Дима, — сказал он, будто выплюнул. — Выйди.
Сын посмотрел исподлобья. Несколько секунд, как показалось Игорю, раздумывал, подчиниться или нет — ведь Игорь ему, считай, уже не отец. Но все-таки вышел.
* * *
Света глядела на мужа снизу вверх, не понимая, что происходит.
Все-таки передумал?
Нет. Глаза недобрые.
— Ты… — Игорь навалился ладонями на стол, так что звякнули чашки. — Ты… с кем спуталась? Кто тебя там ждет? Кто-то с работы?!
Он схватил ее за мягкий ворот свитера. Она отстранилась, и его пальцы соскользнули. В жизни не поднимал руку на женщину, — и, пожалуй, поздно учиться.
— Идиот, — сказала с брезгливостью. — Чего еще выдумал.
— Ты только учти — счастья у вас не будет. Счастье на предательстве… не строится!
— Придурок, — она поднялась, отряхивая юбку. — Никого у меня нет… У меня один мужчина был в жизни — ты!
Слезы брызнули из ее глаз, как по трубочкам — в разные стороны.
— Любила… тебя, придурка… так не бывает, чтобы у бабы один мужик за всю жизнь… только я, кретинка, на такое способна… Ну и сама виновата! Сама… А теперь убирайся, делай что хочешь, мы пошли…
И она стала звать во весь голос:
— Дима! Дима!
Вышел сын, сунув руки в карманы джинсов. Ни на кого не глядя, ушел в коридор, только на пороге споткнулся и чуть не упал. Света вышла за ним, хлопнув дверью; Игорь остался один в кухне и только сейчас заметил, что синяя чашечка из праздничного сервиза упала на бок и лежит, и пятно недопитого чая расплывается по скатерти.
* * *
Перед избирательным участком играла музыка. Духовой оркестр, и рядом джаз, и рядом огромные колонки с попсовыми записями, и странно — музыкальные потоки не мешали друг другу. Не смешивались.
Процессы деления клеток лежат в основе роста и размножения любых организмов. Наш мир стал слишком разным, думал Игорь. Его раздирают противоречия; он разделится, чтобы выжить. И какое счастье — самому выбирать свое будущее.
Люди обнимались, целовались, смеялись и плакали, махали руками, поднимаясь на крыльцо избирательного пункта. Как на вокзале, подумал Игорь. Нет, хуже. Ведь на вокзале люди прощаются на время, пусть надолго.
В толпе шаталось много пьяных. Их провожали беззлобными советами: «Против квадратика не промахнись!» Раннее утро сменилось поздним, людей перед крыльцом все меньше, всем не терпится в новую жизнь… Только некоторые оригиналы тянут до последнего, до одиннадцати вечера. И совсем уж странные личности не голосуют вовсе — в полночь Избирательная комиссия распределит их по новым мирам, раскидает случайно, как карты.
Очередь двигалась быстро. Над кабинками, задернутыми зеленым сукном, зажигались и гасли красные огоньки. Игорь заверил свою личность при входе, дождался, когда над ближайшей кабинкой погас красный огонек, и вошел.
Большая — в рост человека — светящаяся панель. Анимационные заставки: победно скачет какой-то стилизованный атлет… Рвутся цепи, и еще раз рвутся… Распускается цветочек… Машет крыльями синица… Бежит гепард на логотипе «Рывка». Всего-то нужно коснуться его пальцем.
Вот они, миры на выбор, миры на Выбор. Отобранные, выверенные, протестированные, доступные каждому, на любой вкус. Там, внизу избирательного списка, пенится и пустеет, и снова пенится кружка: «Любителей пива» тоже кто-то выбирает, правда, Игорь не хотел бы оказаться в их мире…
Осталось только ткнуть пальцем в бегущего гепарда. Все решено.
* * *
Все решено.
Рядом, в пустой кабинке для сопровождающих несовершеннолетних, ждал Дима. Света стояла перед панелью, и щека у нее горела; только что Света сама себе закатила пощечину. Пока никто не видел.
Как он мог только подумать. Нагородить ерунды, приплести какого-то соперника…
Не было у него соперников. Никогда. Он бывал вздорным, несговорчивым. Упрямым. Он бывал невыносимым. Кроме него, у Светы не будет мужчины, она просто не сможет терпеть рядом кого-то, рядом, где был Игорь…
Не все ли равно, где жить?!
* * *
Я тебя теряю, подумал Игорь в панике. Я теряю себя.
Бросаю, как ненужную вещь? Я — бросаю Светку?! Она пропадет без меня, но дело не в этом… Я пропаду без нее. Чертов я палач, разве все мои амбиции стоят единственного седого волоса не ее висках?
А Дима?!
Он шагнул к панели. Протянул руку; сейчас он коснется мерцающей поверхности, разбегутся волны, и зазвучит музыкальный сигнал — выбор сделан…
* * *
Захлебываясь слезами, Света выбрала на панели знак с бегущим гепардом. Выбрала «Рывок» — для себя и для сына.
В это же самое мгновение — а может, секундой спустя, — палец Игоря выбрал на панели «Синицу».
Грянул звуковой сигнал. Панель растаяла. Открылся портал; Игорь зажмурился, испытывая небывалое в жизни облегчение. Как хорошо. Как просто.
Не все ли равно, где жить?
* * *
— Нет! Нет!!!
Он проснулся на полу — во сне скатился с дивана. Перехватило горло; прошло несколько секунд, прежде чем отпустил спазм, и Игорь смог наконец-то дышать.
— Нет… — пробормотал, нащупывая край дивана. — Какой… какой сегодня день?
За окном потихоньку светало. Света босиком стояла в проеме двери. Глаза у нее были совсем больные.
— Ты что?
— Какой сегодня день?!
— Вос… воскресенье. День Выбора, — Света сглотнула. — Послушай, мне только что приснилось… самый страшный в жизни кошмар. Послушай… Что с тобой?!
* * *
Ранним утром воскресенья Дима Греков стоял на коленях перед кучкой пепла за спортивной площадкой. Его трясло от озноба, и ныла спина; Дима осторожно, как мог, собирал пепел и отогревал дыханием.
Пепел не был совершенно сухим. Не был он и мокрым. Черно-серый, нежный и мягкий, он светлел от дыхания и становился, кажется, с каждой секундой подвижнее, суше.
Потом еле слышно затрещала маленькая молния. Пепел пришел в движение, запорошил Диме глаза…
Феникс, большой и немного встрепанный, сидел на обожженном кирпиче. По его рыжей шкуре бегали искры.
* * *
Они лежали, обнявшись, боясь разжать руки. За окном давно рассвело, и открылись избирательные участки.
* * *
Дима Греков шел домой, и на плече у него сидел феникс. Прохожие оборачивались. Золотистые блики падали на стекла витрин и на мокрый асфальт.
Дима плакал. Феникс топтался широкими лапами по его плечу, щекотал шею и вылизывал щеку горячим шершавым языком.
Игорь Пронин
Трое без документов
1
Трое без документов
Ты хочешь, чтобы я рассказал о себе?
А мне вот неинтересно слушать о незнакомцах…
Патруль привел человек пятьдесят, но почти всех Доломи уже отпустил. Народ обычный — все больше шудры, перепуганные новостями о прорыве фронта и кинувшиеся бежать куда глаза глядят. Удивительно, как слухи распространяются по Степи с такой скоростью? Вернувшемуся с ужина начальнику станции осталось только бегло просмотреть список и коротко переговорить с командиром патруля. Не бросать ведь обезумевших граждан на произвол их же безумия? Пусть ведет строем до Кларума, там стены высокие и гарнизон большой. Успокоятся — разберутся, как дальше жить. Но оставались еще трое.
— Подозрительные! — коротко сообщил Доломи, поправляя фуражку. — Полагаю задержать, господин Пешти.
— Посмотрим…
Он уже смотрел — все трое стояли перед ним. Люди, двое мужчин и женщина. Выглядят так, что действительно надо бы арестовать.
— Документов не имеют, печатей тоже. Задержаны по одному, — продолжил Доломи. — Сопротивления не оказывали, скрыться не пытались.
— Оно и понятно, куда ты в Степи от патруля убежишь? Ладно, начнем. Вот ты! — Начальник станции ткнул пальцем в худощавого молодого человека. — Как звать?
— Кей Римти. — Задержанный переступил рваными сапогами, звякнула цепь. — Родом из Сароса. Я к морю шел. А документов нет, потому что меня ограбили неделю назад. Печать стерлась, я ведь месяца три в пути, от самой Древли пешком иду.
— Чем занимаешься?
— Я поэт.
— Нет такой профессии… — Пешти укоризненно покачал головой, глядя в вороватые глаза Римти.
— Зато есть такой образ жизни!
— Пишите, Доломи: бродяга. Теперь твоя очередь байки рассказывать, господин…
— Хью Грамон.
Второй задержанный был весьма невысок, широк в плечах и совершенно лыс. Пешти отметил, что выглядит Грамон опрятно, но лишь собственными стараниями — тут и там виднелись аккуратные заплаты.
Аккуратные, но заметные, мужская работа. Перевязь, когда-то довольно дорогая, совершенно истерлась. Было в нем что-то военное.
— Кшатрий?
— Так точно. Переведен из вайшьясов во время Второй Степной.
— Вижу, что не наследственный… Тоже бродяга?
— В настоящий момент — да, — не стал спорить Грамон. — Ищу службу. Документы утерял. Я долго жил на Территориях, и печать…
— Понимаю, понимаю. Вы задержаны. Ваша очередь, госпожа! Женщина, на вид лет тридцати, развела руками, насколько ей позволяли кандалы.
— А что говорить? Звать меня Офа Чандр, иду с Территорий, как вы их зовете. Документов нет и не было, печатей тоже. Хочу просить имперское гражданство. Можно сейчас заявление написать?
— Доломи, пишите: женщина без гражданства, род занятий не определен. — Пешти встал из-за стола и хрустнул пальцами. — Все, уводи. Дождемся разъезда, с ними и отправим.
— Так что, это запрещено что ли, гражданства просить?! — возмутилась госпожа Чандр. — Сами же пишете: «В целях заселения Степи, по Высочайшему Указу»!
— Пишем, пишем. Это хорошо, что ты такая грамотная, — кивнул Пешти, накидывая френч. — А еще пишем, что обращаться с заявлением нужно к пограничным властям.
— Ага, найди их в Степи, этих ваших пограничников! Они там только сами себя охраняют!
Доломи поднялся во весь свой немалый рост и погрозил задержанной дубинкой.
— Патрульные говорят, она намекала на… В общем, чтобы отпустили. Может, отметить ей в сопроводительной?
— Зачем нам это нужно? — поморщился Пешти. — Кому надо — разберется. Хотя… Вот этому проставь, что особо опасен!
Начальник станции покинул кабинет. Доломи перевел тяжелый взгляд на Хью Грамона. Коротышка только пожал плечами, звякнув цепью.
2
Если ты не бывала в тюрьме,
Значит, ты не бывала в пути.
Вот счастливица!
Их заперли в одной камере, что тут же вызвало поток проклятий со стороны Офы Чандр.
— Это только до утра! — пообещал Доломи. — А в нужник тебя отдельно сводят, стучи.
— Ага, «стучи»! До утра меня тут на куски, может, порвут! Да еще этот… «особо опасный»!
— Он в цепях. Кричи, если что.
Окошко захлопнулось, в камере наступила тишина. Кей Римти разулся, наполнив помещение ароматом пеших странствий, и печально уставился на рваные сапоги. Грамон, как был, повалился на топчан и прикрыл глаза.
— Воняет-то! — сморщилась Офа. — Иди хоть постирай свои портянки, неряха, тут вода есть.
— Сапог мой правый — парень бравый, прошел немало он дорог, но дошагался и порвался, и больше вынести не смог…
— Чего?
— Сапог мой левый, я не первый, кто на себя тебя надел, но в общем тоже ведь из кожи, и вот протерся, заболел…
— Он что, полный идиот? — Офа посмотрела на особо опасного Грамона. Коротышка, не открывая глаз, фыркнул. — Не поняла…
— Он поэт.
— И что? И я должна сидеть тут всю ночь с придурком и с бандитом? Мама дорогая, бред какой! — Она подошла к зарешеченному окошку, встала на цыпочки. — Кажись, водокачку видно. Станция… Я никогда поездов не видала. А вы?
Никто не ответил, но Офу это не расстроило. Пока она вытягивала шею, стараясь разглядеть хоть что-нибудь еще, поэт наконец оторвал взгляд от сапог, чтобы впиться им в показавшиеся под платьем тонкие икры женщины. Судя по улыбке, которая тотчас появилась на его губах, начался новый приступ вдохновения.
— Только не вслух! — попросил его Грамон. — А то у меня плохие нервы.
— Насколько плохие? — насупился Римти.
— Почти такие же плохие, как твои стишки. А вот этой железкой, — коротышка тряхнул кандалами, — я могу очень быстро сломать тебе шею.
— Поговорил бы я с тобой в другом месте и в другое время… — Поэт даже сплюнул на пол. — Все вы крутые, когда охрана кругом.
Грамон резко сел на топчане, но Римти совершенно напрасно отскочил к двери — глаза кшатрия выражали лишь изумление.
— Это ты сейчас мне сказал, рифмоплет? Мне?
— Ладно, ладно! — чересчур уж громко сказал поэт. — Проехали… Только не надо так.
— В смысле — «так»? — не понял Грамон. — У тебя что, стихи хорошие?
— Стихи плохие… — Римти вернулся на свой топчан, но присел с краешку. — Все же это не значит, что на меня можно голос повышать. Я же не жалуюсь, что меня заперли со шлюхой и…
— Чего?! — Офа, с интересом наблюдавшая за мужчинами, даже подскочила. — Как ты меня назвал?!
— Он больше не будет. — Грамон снова лег. — Он извинится. Только не устраивай драки, пожалуйста.
— Драки? Да я ему просто глаза вырву!
— Прости! — Римти, то ли в самом деле раскаиваясь, то ли из иных побуждений, рухнул на колени и склонил голову. — Ударь, если хочешь, только прости… Сорвалось.
— Я тебе сейчас еще что-нибудь сорву! — Офа схватила сапог поэта и несколько раз хорошенько треснула его по макушке. — Что б ты сдох, сволочь! Маму свою так называй, понял?!
Римти только вздрагивал, терпеливо ожидая завершения экзекуции. Наконец сапог развалился на две части, и Офа отшвырнула оставшийся в руке задник.