Питер Мейл

Афера с вином

Джону Сегалю, avec un grand merci


Глава первая

Дэнни Рот выдавил на ладонь несколько капель увлажняющего лосьона и любовно вмассировал их в сияющий череп, а заодно убедился, что на макушке не пробилось ни единого островка щетины. Некоторое время назад, когда шевелюра начала заметно сдавать позиции, он подумывал о стильном конском хвостике, этом первом прибежище лысеющих мужчин, но его жена Мишель решительно воспротивилась. «Имей в виду, дорогой, под каждым конским хвостом скрывается конский зад», — напомнила она, и Дэнни пришлось с ней согласиться. В итоге он остановился на прическе, именуемой в народе «бильярдный шар», и вскоре с удовольствием убедился, что к такому же решению пришли несколько звезд первой величины, плюс их телохранители, плюс множество подражателей.

Теперь он внимательно изучал в зеркале мочку левого уха. Вопрос с серьгой еще оставался открытым: либо золотой долларовый значок, либо платиновый акулий зуб. Оба символа вполне соответствуют его профессии, но, может, стоит придумать что-нибудь побрутальнее? Вопрос непростой, тут лучше не спешить.

Оторвавшись от зеркала, Рот босиком прошлепал в гардеробную выбирать костюм, который будет одинаково уместен и на утренних совещаниях с клиентами, и на ланче в фешенебельном «Айви», и на вечернем закрытом показе на киностудии. Что-нибудь вполне консервативное (он все-таки адвокат), но с этаким налетом богемности (он все-таки работает в шоу-бизнесе).

Несколькими минутами позже Дэнни в темно-сером, тончайшей шерсти костюме, белой шелковой рубашке с расстегнутыми верхними пуговицами, мокасинах от Гуччи и носках нежнейшего желтого цвета вышел из гардеробной, захватил с тумбочки смартфон, разумеется «блэкберри», послал воздушный поцелуй сладко спящей жене и направился вниз, в сверкающие полированным гранитом и нержавеющей сталью кухонные чертоги. На стойке его уже поджидала чашка кофе и доставленные горничной свежие номера «Вэраити», «Холливуд репортер» и «Лос-Анджелес таймс». Солнце светило прямо в окно, небо радовало глаз безукоризненной голубизной, и день начинался именно так, как должен начинаться день занятого и высокооплачиваемого голливудского адвоката.

Дэнни Роту не приходилось жаловаться на жизнь: она заботливо снабдила его молодой, актуально худой блондинкой женой, процветающим бизнесом, уютной квартиркой в Нью-Йорке, собственным коттеджем в Аспене и этим трехэтажным особняком из стекла и металла в престижнейшем и надежно охраняемом квартале Холливуд-Хайтс. Именно здесь он держал свои сокровища.

Помимо обычного статусного набора — бриллианты и дизайнерский гардероб жены, три Уорхола и один Баския на стенах в гостиной, один Джакометти в углу на веранде и прекрасно отреставрированный раритетный «мерседес» в гараже, — у Рота имелось и нечто особенное, источник постоянной радости и гордости, к которому в последнее время, впрочем, примешалась и некоторая доля досады, — его коллекция вин.

На то, чтобы собрать ее, потребовалось несколько лет и очень много денег, но зато сам Жан-Люк, иногда дававший ему советы, сказал недавно, что у Рота один из лучших частных погребов в Лос-Анджелесе. Возможно, самый лучший. Разумеется, в нем имелись и топовые калифорнийские красные, и самые благородные белые из Бургундии. И даже целых три ящика дивного «Шато д\'Икем» 1975-го. И все-таки главной жемчужиной своей коллекции Дэнни по праву считал почти пять сотен бутылок бордоских кларетов, все premier cru.[1] И, заметьте, не только лучшие виноградники, но и самые прославленные винтажи: «Шато Лафит-Ротшильд» 1953-го, «Латур» 1961-го, «Марго» 1983-го, «Фижак» 1982-го, «Петрюс» 1970-го! Все это богатство хранилось у него под ногами в специально оборудованном подвале при постоянной влажности восемьдесят процентов и температуре не ниже тринадцати и не выше четырнадцати градусов по Цельсию. Время от времени, если удавалось купить что-нибудь достойное, Рот пополнял свою коллекцию, и крайне редко выносил какой-нибудь из ее экземпляров к столу. Ему достаточно было просто владеть ими. Вернее сказать, почти достаточно.

Последнее время, обозревая свои сокровища, Дэнни уже не испытывал такого острого наслаждения, как раньше. Его все больше угнетала мысль, что практически никто, кроме очень немногих избранных, не видит ни «Латура», ни «д\'Икема», ни «Петрюса», да и те, кто видит, редко способны оценить. Взять хотя бы вчерашний вечер: он устроил гостившей у них паре из Малибу экскурсию по своему погребу — содержимое которого, между прочим, тянет на три миллиона долларов! — а они даже не удосужились снять темные очки. А когда вечером к обеду он, расщедрившись, открыл бутылку «Опус Уан», единодушно отказались и потребовали ледяного чая. Ни тебе восторгов, ни уважения. Такой прием способен обескуражить любого самого серьезного коллекционера.

Дэнни потряс головой, отгоняя неприятное воспоминание, и по дороге в гараж привычно остановился, чтобы полюбоваться видом: на западе — Беверли-Хиллз, на востоке — Тай-таун и Литл-Армения, а далеко впереди, на юге, за тонущем в солнечном мареве городом — крошечные, похожие на детские игрушки самолетики в международном аэропорту Лос-Анджелеса. Может, и не самый красивый вид на свете, особенно если над долиной висит облако смога, но зато панорамный, очень дорогой и, главное, его собственный! «Это мое. Все здесь мое», — с удовольствием напоминал себе Дэнни, когда по вечерам любовался на бесконечную россыпь огней внизу.

Он протиснулся в уютное, пахнущее дорогой кожей и полированным деревом нутро «мерседеса» — середина пятидесятых, культовая модель «крыло чайки», за которой их мексиканский слуга Рафаэль ухаживает тщательнее, чем за музейным экспонатом, — и медленно выехал из гаража. Его путь лежал в офис на бульваре Уилшир, и по дороге Дэнни все еще размышлял о своем любимом погребе и о том, что эти недоумки из Малибу ему все равно никогда особенно не нравились.

От частностей он постепенно перешел к общим рассуждениям о собственническом инстинкте и радостях обладания и тут вынужден был признать, что в его случае эти самые радости заметно меркнут, если не подпитываются восторгами и даже завистью окружающих. Ну что за удовольствие владеть чем-нибудь ценным, если не можешь этим похвастаться? Ему ведь не приходит в голову держать свою молодую блондинку жену в задних комнатах или навеки заключить раритетный «мерседес» в гараж. И тем не менее коллекцию лучших в мире вин стоимостью в несколько миллионов он прячет в закрытом погребе, куда едва ли заглядывает полдюжины человек в год.

К тому времени, когда Рот доехал до башни из дымчатого стекла, в которой располагался его офис, он успел прийти к двум важным выводам: первый состоял в том, что втихомолку наслаждаться своими жалкими сокровищами — это удел лохов, а второй — в том, что его великолепная коллекция, несомненно, заслуживает внимания самой широкой аудитории.

По дороге от лифта до своего углового офиса Рот мысленно готовился к неизбежной утренней стычке со старшим секретарем Сесилией Вольпе. Строго говоря, своей должности Сесилия не вполне соответствовала. У нее были серьезные проблемы с правописанием и дырявая память, и с большинством клиентов Рота она обращалась с патрицианским высокомерием. К счастью, помимо минусов у Сесилии имелись и некоторые плюсы: в частности, очень длинные и всегда загорелые ноги, кажущиеся еще длиннее благодаря одиннадцатисантиметровым каблукам, с которыми Сесилия, похоже, родилась. А кроме того, она была единственной дочерью Майрона Вольпе — нынешнего главы могущественной династии Вольпе, той самой, что вот уже три поколения то тайно, то явно ворочает делами киноиндустрии. Сама Сесилия без лишней скромности утверждала, что именно Вольпе являются некоронованными королями Голливуда.

Главным образом из-за этих бесценных семейных связей Рот прощал Сесилии и бесконечную болтовню по телефону, и вечные отлучки с рабочего места для обновления макияжа, и чудовищные орфографические ошибки. Сама Сесилия рассматривала работу как недурной способ скоротать время между свиданиями, а свои функции считала чисто декоративными. Служба у Рота была достаточно престижной, необременительной (к счастью, для всякой тягомотины в офисе имелась еще и младшая секретарша), а в тех случаях, когда к адвокату заглядывал кто-нибудь из звездных клиентов, еще и захватывающе интересной.

В общем, Рот и Сесилия неплохо ладили, а небольшие стычки случались только по утрам, во время обсуждения расписания на день. Так было и на этот раз. Первым в списке ожидаемых клиентов стояло имя стареющего актера, некогда снискавшего себе известность в кино, а теперь переживающего второе рождение на телевидении.

— Послушай, я в курсе, что ты от него не в восторге, но все-таки нельзя ли быть немного полюбезнее? Ты ведь не умрешь, если разочек улыбнешься, а?

Сесилия закатила глаза к потолку и демонстративно передернула плечами.

— Необязательно искренне. Просто вежливо. Да чем этот крендель тебя так достал?

— Он называет меня деткой и то и дело норовит прихватить за задницу.

В душе Рот вполне понимал своего клиента. Он и сам нередко подумывал о чем-то подобном.

— Обычные мальчишеские шалости, — пожал он плечами.

— Дэнни! — Еще один взгляд в потолок. — Он признается, что ему шестьдесят два, а сколько на самом деле, даже подумать страшно!

— Ладно-ладно. Согласен на ледяную вежливость. Послушай, у меня тут есть один личный проект, с которым ты, наверное, могла бы помочь. Такой небольшой сюжет для рубрики «Из жизни знаменитостей». По-моему, сейчас как раз правильный момент.

Две идеально выщипанные брови слегка приподнялись.

— А кто у нас знаменитость?

Рот предпочел не услышать этого вопроса.

— Ты ведь знаешь, что я собрал потрясающую коллекцию вин? — Он с надеждой посмотрел на брови, но на этот раз они не шелохнулись. — Да, так вот… Я готов дать по этому поводу эксклюзивное интервью прямо у себя в погребе правильному журналисту. Фишка такая: я не просто машина для делания денег, а человек со вкусом, гурман, знающий толк в хороших вещах — шато, винтажи, бордо, бутылки, паутина и прочая французская хрень. Что ты думаешь?

Сесилия пожала плечами:

— Ты ведь такой не один. Половина Лос-Анджелеса двинулась на вине.

— Ты не понимаешь, — покачал головой Рот. — У меня правда уникальная коллекция. Самые знаменитые красные вина из Бордо, исключительные винтажи — больше пятисот бутылок, всего… — он сделал эффектную паузу, — на три миллиона баксов.

Три миллиона долларов произвели ожидаемое впечатление.

— Кру-уто!.. — уважительно протянула Сесилия.

— Тогда понятно.

— Я думал, может, «Лос-Анджелес таймс» заинтересуется? Ты там кого-нибудь знаешь?

Сесилия подумала и кивнула:

— Владельцев. Ну, вернее, папа знает владельцев. Наверное, он может с ними поговорить.

— Отлично! — Рот откинулся на спинку стула и полюбовался своими лодыжками в желтых носках. — Значит, договорились.

* * *

Интервью было назначено на утро субботы. Рот тщательно проинструктировал домашних и лично проверил общую готовность. Мишель предстояло на минутку появиться в самом начале, сыграть роль гостеприимной хозяйки, немного ревнующей мужа к его коллекции, после чего удалиться. Рафаэль под руководством хозяина несколько раз отцеплял и заново прицеплял побеги алой бугенвиллеи к стене террасы, пока не достиг желаемого эффекта. Натертый до ослепительного блеска «мерседес» стоял под стеной дома так, словно хозяин по рассеянности забыл загнать его в гараж. В погребе из спрятанных в углах колонок неслись ликующие звуки фортепьянного концерта Моцарта. Словом, все свидетельства богатства и утонченного вкуса были налицо. Рот собрался было открыть одну из своих драгоценных бутылок, но в последний момент передумал. Хватит с журналистов и шампанского, решил он и поставил его охлаждаться в хрустальное ведерко со льдом.

Из будки охранников у ворот позвонили и сообщили о приближении людей из «Лос-Анджелес таймс». Мишель и Рот заняли исходную позицию наверху лестницы, ведущей к подъездной дорожке. Когда журналисты выбрались из машины, они чинно, будто королевская чета, спустились им навстречу.

— Мистер Рот? Миссис Рот? Приятно познакомиться. — Грузный человек в мятом льняном пиджаке протянул руку. — Я Филипп Эванс, а этот ходячий склад аппаратуры, — он кивнул на увешанного камерами молодого человека, — Дейв Грифин. Он отвечает за картинки, я — за слова.

Эванс развернулся на каблуках и полюбовался на Лос-Анджелес внизу.

— Ну у вас тут и вид!

Рот небрежно отмахнулся от вида:

— Вы еще не видели моего погреба.

Мишель взглянула на часы.

— Дэнни, мне надо позвонить в пару мест. Я вас покидаю, мальчики, но не забудьте оставить мне бокальчик шампанского. — Улыбка, взмах руки, и красавица скрылась в доме.

Рот с журналистами спустился в погреб, фотограф занялся освещением и оборудованием, а интервью тем временем началось.

Эванс принадлежал к репортерам старой школы в том смысле, что факты интересовали его больше, чем отвлеченные рассуждения, а потому примерно час они посвятили подробностям биографии Рота: начало карьеры в шоу-бизнесе, первое знакомство с хорошими винами, зарождение и развитие романа с ними, процесс создания идеального погреба. Неторопливая беседа сопровождалась музыкой Моцарта, шипением вспышек и щелканьем камер: фотограф делал свое дело.

Рот, привыкший говорить от имени своих клиентов, вдруг обнаружил, что рассказывать о самом себе гораздо приятнее, и так увлекся, что чуть было не забыл об обязанностях гостеприимного хозяина, и только после вопроса журналиста о лучших сортах шампанского спохватился и открыл бутылку «Крюга». После пары бокалов беседа, как водится, пошла веселее.

— А вот скажите мне, мистер Рот, я знаю, что вы коллекционируете эти прекрасные вина ради удовольствия, но все-таки — у вас никогда не возникало желания их продать? Ведь, как я понимаю, у вас тут накопилась порядочная сумма.

— Давайте прикинем, — охотно подхватил тему Рот и оглядел стеллажи с бутылками и аккуратно составленные вдоль стен ящики. — Вот, например, ящик «Латура» шестьдесят первого года потянет на сто — сто двадцать тысяч, «Марго» восемьдесят третьего — тысяч на десять, а «Петрюс» семидесятого… Ну, «Петрюс» — это всегда большие числа. Думаю, он обойдется вам тысяч в тридцать, если, конечно, вы сможете его найти. И заметьте, с каждой выпитой бутылкой стоимость всего винтажа заметно увеличивается, да и качество со временем только растет. — Он долил в бокалы шампанского и минуту полюбовался на устремившуюся кверху спираль пузырьков. — И все-таки на ваш вопрос я отвечу «нет», у меня никогда не возникало желания их продать. Для меня все они — произведения искусства. Жидкого искусства, — уточнил Рот с улыбкой.

— А примерную сумму вы могли бы назвать? — не унимался Эванс. — Сколько стоит ваша коллекция?

— На сегодняшний день? Бордо — не меньше трех миллионов. И, как я уже говорил, чем меньше остается бутылок какого-то определенного года, тем выше их стоимость, так что эта сумма постоянно растет.

Фотограф, видимо исчерпавший весь художественный потенциал стеллажей и бутылок, с экспонометром в руках приблизился к ним.

— Теперь несколько портретов, мистер Рот. Вы не могли бы встать у дверей и, может, взять в руки какую-нибудь бутылку?

Рот на минутку задумался, а потом с величайшей осторожностью поднял с полки магнум[2]«Петрюса» 1970 года.

— Эта подойдет? Десять штук баксов, но только вряд ли вы такую найдете.

— Отлично. Теперь голову немного влево, так чтобы свет падал на лицо, а бутылку держите на уровне плеча. — Клик-клик. — Точно. Бутылочку чуть повыше. Улыбочку. Красота! — Клик-клик-клик.

Так продолжалось минут пять, и, несколько раз сменив выражение лица, Рот успел предстать перед камерой как в образе жизнерадостного гурмана, так и серьезного инвестора.

Пока фотограф упаковывал свою аппаратуру, Рот с Эвансом ждали его снаружи, у дверей погреба.

— Ну как, узнали все, что хотели? — поинтересовался хозяин. — Все, — кивнул журналист. — Материал будет отличный.

* * *

Так и получилось. Целый разворот в воскресном приложении с большой фотографией, на которой Рот держит в руках магнум, и несколькими поменьше с бутылками и стеллажами — все это в сопровождении достойного и весьма лестного текста. И не только лестного, но и грамотного, со множеством подробностей, столь ценимых знатоками: от объема производства для каждого винтажа до дегустационных оценок, данных такими экспертами, как Паркер и Бродбент; от купажей до состава почвы, периода мацерации и содержания танинов. И то тут, то там, подобно драгоценным кусочкам трюфеля в фуа-гра, по всей статье разбросаны цены: как правило, за ящик или бутылку, но иногда, чтобы не пугать читателя количеством нолей (двести пятьдесят долларов), за бокал и даже, как в случае с «Шато д\'Икем», семьдесят пять долларов за глоток!

Рот несколько раз перечитал статью и остался доволен. Главный герой представал человеком серьезным и знающим, без следа свойственной нуворишам вульгарности и бахвальства. Правда, мимоходом в ней упоминались и коттедж в Аспене, и любовь героя к частным джетам, но ведь в XXI веке для верхушки калифорнийского общества это совершенно нормально. Главное, что, по мнению Рота, статья достигла своей цели. Отныне мир — по крайней мере его мир, тот, который только и имел значение, — был оповещен о том, что Дэнни Рот не просто богач и удачливый бизнесмен, а еще и человек со вкусом, истинный знаток и покровитель лозы.

За несколько последовавших после выхода статьи дней этот вывод получил многократное подтверждение. Сомелье и метрдотели в любимых ресторанах Рота обращались к нему с подчеркнутым почтением и одобрительно кивали, когда он выбирал что-то из винной карты. Деловые знакомые спрашивали совета при создании своих скромных погребов. Из журналов звонили с просьбами об интервью. Чуть позже статья была перепечатана в «Интернэшнл геральд трибьюн», и ее прочитали во всем мире. Таким образом, буквально за одну ночь Дэнни Рот стал общепризнанным винным гуру.

Глава вторая

В канун Рождества в Лос-Анджелесе, несмотря на жару, не было недостатка в приметах этого самого веселого из праздников. Санта-Клаусы в черных очках — а некоторые и в красных шортах — трясли повсюду своими фальшивыми бородами и звонили в колокольчики. В Беверли-Хиллз наиболее сентиментальные хозяева посыпали газоны перед своими особняками искусственным снегом китайского производства. На Родео-Драйв рябило в глазах от сверкания платиновых «Америкэн экспресс». Один из баров на бульваре Уилшир объявил о продлении «счастливого часа» с одиннадцати утра до полуночи, вдобавок соблазняя клиентов органическими мартини. Полиция Лос-Анджелеса в эти праздничные дни особенно широко улыбалась и с небывалой щедростью выписывала штрафы за неправильную парковку и вождение в нетрезвом виде.

В тот час, когда сумерки окончательно сгущаются и превращаются в темноту, фургон «скорой помощи» выбрался из рождественских пробок на бульваре Сансет, проворно поднялся по склону холма и остановился у шлагбаума, закрывающего въезд в Холливуд-Хайтс. Скучающий охранник неохотно вылез из искусственной прохлады своей будки и вопросительно уставился на двух мужчин на переднем сиденье:

— Что случилось?

Водитель в белой медицинской форме высунулся из машины:

— Пока не знаем, но, похоже, что-то серьезное. Вызов из дома Ротов.

Страж кивнул и вернулся в будку к телефону. В окно водитель видел, как он набирает номер, снова кивает и нажимает кнопку, поднимающую шлагбаум.

Регистрируя визит «скорой» в журнале, охранник взглянул на часы и обнаружил, что до конца смены осталось всего десять минут. Бедолаге сменщику придется встречать Рождество в будке и всю ночь смотреть по телевизору повторы всякого старья.

У крыльца особняка Ротов «скорую» встретил тот самый человек, которому звонил охранник — заметно нервничающий слуга Рафаэль. Хозяева на Рождество уехали в Аспен, а он остался присматривать за домом и вряд ли когда-нибудь согласился расстаться со своей непыльной работой, если бы не обещанные пятьдесят тысяч наличными. Открыв дверь погреба, мексиканец впустил двух медиков внутрь.

Не спеша и без всякой суеты те натянули резиновые перчатки и принялись перетаскивать из фургона в погреб картонные коробки с эмблемой одного из винных заводов калифорнийской долины Напа на боку. Довольно скоро стало ясно, что вина из Бордо занимают в погребе отдельную секцию, что значительно упростило работу. То и дело сверяясь со списком, мужчины в белом начали укладывать бутылки в коробки, отмечая галочкой погруженные наименования. Рафаэль, строго предупрежденный, что цена каждой разбитой бутылки будет вычтена из его гонорара, таскал полные коробки в фургон.

В каждой помещалась либо дюжина обычных бутылок, либо шесть магнумов, и к тому моменту, когда работа была закончена, в машине «скорой помощи» оказалось всего сорок пять полных коробок.

Не без сожаления обведя взглядом полки с элитными калифорнийскими винами и драгоценными, еще докастровскими, кубинскими сигарами, троица покинула погреб: им предстояло поработать над интерьером фургона.

Ящики с бутылками были аккуратно расставлены вдоль стенок и тщательно прикрыты больничными одеялами, а Рафаэль, до того взволнованный, что ему и правда вот-вот могла потребоваться медицинская помощь, помещен на носилки в центре и присоединен к фальшивой капельнице. «Скорая» тронулась с места, чуть притормозила у шлагбаума, чтобы пожелать охраннику счастливого Рождества и, сверкнув задними фарами, скрылась в темноте.

Пациент на носилках робко пошевелился, и водитель ухмыльнулся:

— Все, Рафаэль, вставай, собирайся. Высадим тебя перед выездом на скоростную. — Он вытащил из кармана пухлый конверт и через плечо передал его мексиканцу. — Пятьсот сотенных. Советую пересчитать.

Минут через пять «скорая» затормозила на обочине, чтобы выпустить Рафаэля, а следующую остановку сделала только на самой глухой и темной окраине Лос-Анджелеса, в пустом гараже, где бутылки из фургона были перегружены в кузов неприметного грузовичка. Теперь оставалось только снять со «скорой» фальшивые номера и оставить ее на стоянке у ближайшей больницы. Покончив с этим, двое мужчин, уже скинувшие белую форму, сели в кабину грузовика и тронулись в сторону Санта-Барбары.

Глава третья

В Аспене у Рота все складывалось просто отлично, даже лучше, чем обычно. И не последнюю роль в этом сыграла статья в «Лос-Анджелес таймс». В этом году звезды первой величины — они же потенциальные клиенты! — мелькали на склонах особенно часто, и, как выяснилось, все они прочитали ее и даже запомнили, хотя номер и вышел еще в сентябре. Вино было в моде. К обычным темам светских бесед — сплетни, чужие романы, курсы акций, пластическая хирургия и особенно громкие скандалы на студиях — прибавились споры о достоинствах калифорнийских и бордоских вин, оптимальном возрасте винтажей и, разумеется, о ценах.

Не раз и не два Роту удалось обменяться мнениями с людьми, чьи имена были у всех на слуху и кто именно поэтому раньше едва смотрел в его сторону. Пусть на этот раз речь шла только о вине, но ведь вполне возможно, что завтра они захотят услышать его совет по поводу, скажем, какого-нибудь двусмысленного пункта контракта. За всю эту снежную и солнечную рождественскую неделю лыжи Рота ни разу не коснулись склона, и Мишель единолично пользовалась услугами их персонального тренера.

Из Аспена они возвращались вместе с парой знакомых из Лос-Анджелеса. На тех произвел неизгладимое впечатление аристократический круг знакомых Рота, но он только отмахнулся от комплиментов и добродушно посетовал, что из-за избытка общения на лыжи совсем не осталось времени. Удачная неделя получила не менее удачное завершение.

Хорошее настроение четы Ротов немного омрачилось, когда по прибытии домой они не обнаружили ни Рафаэля, ни записки, объясняющей его отсутствие. Это было странно и неприятно. Удивленные, они быстро обошли комнаты и успокоились, убедившись, что Уорхол по-прежнему висит на стенах, Джакометти украшает террасу и все остальное вроде бы на месте. В комнатке Рафаэля на первом этаже остались его вещи, одежда висела в шкафу, а кровать была аккуратно застелена — словом, не замечалось никаких признаков внезапного или поспешного отъезда. Недоумевающий и недовольный, но не слишком встревоженный, Рот рано лег в постель и спокойно проспал всю ночь.

Только наутро он спустился в свой погреб.

— Твою ма-а-а-ать!

Заслышав этот вопль, Мишель едва не свалилась с велотренажера и тут же поспешила вниз. Там ее супруг в трансе не мигая смотрел на совершенно пустой стеллаж.

— Мое бордо! Все бутылки! Все до единой!

Рот принялся кругами бегать по погребу, сжимая и разжимая кулаки. Будь у него шевелюра, он бы уже выдергивал из нее клочья.

— Я найду этого сукина сына и задушу собственными руками! Я у него сердце вырву!

Изрыгая еще более страшные угрозы, Рот бросился наверх к своему «блэкберри» и один за другим сделал три звонка: в будку охранников у шлагбаума, в полицию и в свою страховую компанию.

Охранник с журналом регистрации въездов и выездов прибыл первым. К его приходу к Роту уже вернулась способность более-менее связно говорить.

— Итак, я желаю знать, кто и когда приезжал в мой дом и какого черта его не остановила охрана. — Его указательный палец уперся в грудь охранника. — И еще я желаю знать имя придурка, который тогда дежурил!

— Секундочку, мистер Рот.

Охранник лихорадочно листал журнал, молясь про себя, чтобы неприятное событие произошло не в его дежурство, и наконец с заметным облегчением поднял глаза на Рота:

— Вот, нашел. Сочельник. Срочный вызов врача. «Скорая» приехала в двадцать часов двадцать минут, а уехала в двадцать два пятьдесят. Дежурил Том. Ваш слуга сказал, чтобы машину пропустили.

— Еще бы этот засранец не сказал! — Рот вырвал у охранника журнал и уставился на страницу, словно надеялся найти там полное досье преступников. — Что это такое? Где название больницы? Где имя врача? Мать вашу!

— Там есть номер машины. Кажется, они сказали, что очень спешат.

— Ясное дело, они спешили! Им не терпелось добраться до моего вина.

Рот в возмущении потряс головой и вернул журнал охраннику, который бочком поспешил к выходу. В тот момент, когда он подошел к своей будке, с другой стороны к шлагбауму приблизились двое полицейских. Судя по их скучающему виду, они уже совершенно точно знали, что никакого толку от визита не будет.

— Вот и вы, отлично! — заявил Рот, когда детективы вошли в дом. — Хочу заметить, я регулярно жертвую крупные суммы в Благотворительный фонд полиции и надеюсь, теперь хоть часть этих затрат оправдается. Идите за мной!

Полицейские с кислым видом кивнули и одновременно подумали, что вот еще одна шишка на ровном месте, раз в год отстегивающая в БФП жалкую сотню баксов, будет требовать особого отношения за свои деньги.

— Видите? — Рот ткнул пальцем в пустые стеллажи, едва полицейские вошли в погреб. — Вино на три миллиона баксов! Собирал коллекцию десять лет. Восстановить невозможно. Невозможно! И ведь эти уроды знали что делают: взяли только бордо.

Младший детектив занялся осмотром места преступления, а старший вынул записную книжку:

— Мистер Рот, давайте уточним некоторые детали. Скажите, когда…

— Детали? Сейчас узнаете все детали. Канун Рождества, мы в отъезде, к шлагбауму является «скорая помощь» и рассказывает какую-то идиотскую байку о срочном вызове. Охранник звонит в дом, и наш слуга говорит, чтобы машину впустили.

— Как зовут слугу?

— Торрес. Рафаэль Торрес.

— Мексиканец?

— А что, имя похоже на еврейское?

Еще один остряк-самоучка, поморщился детектив.

— Мистер Рот, я вынужден спросить, имелась ли у вашего слуги зеленая карта и социальная страховка. Другими словами, легально ли он у вас работал?

После некоторого колебания Рот пожал плечами:

— Ну, не совсем. А какая разница? Он впустил их в погреб и, вероятно, смылся вместе с ними. Потому что, когда вчера вечером мы вернулись из Аспена, его здесь уже не было. Мы проверили — в доме ничего не пропало. А сегодня утром я спустился в погреб, а тут… — Рот с тоской посмотрел на пустые полки и махнул рукой. — Три миллиона баксов!

Полицейский закончил писать и закрыл свой блокнотик.

— Проблема в том, мистер Рот, что сегодня тридцать первое декабря, значит, с момента кражи прошло целых шесть дней. Они знали чего хотят и явно хорошо подготовились. Конечно, мы проверим здесь все на отпечатки, но… — Он покачал головой. — Работали профессионалы, и вряд ли они оставили свои визитки с адресом.

Теперь поморщился Рот.

— Я пришлю к вам экспертов-криминалистов, — продолжил детектив. — Мы тем временем поговорим с охранником. Может, он запомнил что-нибудь интересное. Как только будут новости, мы вам сообщим, а пока постарайтесь ничего не трогать в погребе.

Остаток утра Дэнни Рот провел на телефоне. Первым делом он позвонил Сесилии Вольпе, но трубку сняла младшая секретарша. Она напомнила боссу, что он сам предоставил Сесилии внеочередной отпуск для приведения себя в порядок (наращивание волос и моментальный спрей-загар) перед празднованием Нового года. Поэтому Роту пришлось лично отменять и переносить все назначенные на день встречи. Мишель металась между двумя своими гардеробными, выбирая наряд для праздничной ночи в Беверли-Хиллз, и ее супруг вынужден был горевать в одиночестве. Каждый раз, как он вспоминал о своем погребе, в груди образовывалась сосущая пустота. Даже любимый вид не поднимал настроения: над Лос-Анджелесом висел густой смог. К назначенному на три часа визиту представителя страховой компании Дэнни был уже совершенно уверен, что злодейка-судьба решила ополчиться против него. Жалость к себе боролась в душе с гневом, и последний выигрывал.

Элена Моралес, вице-президент «Кокс Уорлдвайд», отвечающая за некорпоративных клиентов, прибыла ровно в три. При иных обстоятельствах Рот, несомненно, постарался бы очаровать ее: Элена, по мнению ее многочисленных поклонников, была просто неприлично хороша собой. Ее шоколадного цвета глаза, блестящие черные волосы и фигура, отвечающая самым высоким голливудским стандартам, могли вскружить голову кому угодно. Но сегодня Роту было не до женских прелестей.

Он задал тон предстоящему разговору, едва Элена вручила ему свою визитную карточку:

— Надеюсь, вы не собираетесь морочить мне голову всей этой вашей страховой чушью.

Элена нисколько не удивилась такому приему. Она уже давно привыкла к подобным вспышкам со стороны своих состоятельных клиентов. Богатые, защищенные от большинства жизненных невзгод толстой прослойкой денег, обычно не желают мириться даже с самой маленькой потерей и ведут себя как избалованные дети — глупые, капризные и истеричные. Все это она уже видела, и не раз.

— Какую именно «страховую чушь» вы имеете в виду, мистер Рот?

— Сами знаете какую. Всю эту напечатанную мелкими буковками хрень о смягчающих обстоятельствах, ограничении ответственности, незастрахованных рисках, обстоятельствах непреодолимой силы, освобождении от обязательств…

Рот остановился, чтобы перевести дыхание и подобрать новые примеры коварства страховых компаний.

Наученная горьким опытом, Элена молчала. Она знала, что рано или поздно у всех клиентов кончается запас воздуха и ругательств.

— Ну так как? — поинтересовался Рот. — И учтите, тут вам не семечки, а три миллиона долларов.

Элена заглянула в захваченную с собой копию страхового полиса. По требованию владельца бордо было застраховано отдельно, но отнюдь не на три миллиона.

— Хочу заметить, мистер Рот, что в полисе указана сумма два миллиона триста тысяч. Но это мы можем обсудить позже. Пока же хочу сказать вам, что мы уже разговаривали с полицией и знаем основные факты, но, разумеется, нам придется провести и свое собственное расследование.

— И сколько лет оно займет? — саркастически осведомился Рот. — Вина нет. Оно застраховано. Так в чем проблема?

Элена смотрела на пульсирующую у него на виске вену, похожую на жирного злого червяка.

— Боюсь, без расследования вы не сможете получить свою страховку, мистер Рот. Такие крупные суммы выплачиваются только после самой тщательной проверки всех обстоятельств. Это стандартная процедура, а в вашем случае дело осложняется еще и тем, что в похищении, очевидно, участвовал один из ваших домашних.

— Это неслыханно! — задохнулся от возмущения Рот и, подскочив к Элене, грозно навис над ней. — Вы что, намекаете, будто я сам украл свое вино?!

Женщина сунула копию страхового полиса обратно в портфель и поднялась со стула.

— Я ни на что не намекаю, мистер Рот. Боюсь, сегодня мы ни до чего не договоримся. Возможно, когда вы немного успокоитесь, мы сможем обсудить…

Рот не дал ей договорить:

— Я скажу вам, что мы сможем обсудить! У меня сперли вино на три миллиона баксов, а вы со своими идиотскими стандартными процедурами будете теперь из кожи вон лезть, чтобы не выплачивать страховку. Только у вас ничего не получится. Я либо получу обратно свое вино, либо чек на три миллиона! Это вам ясно?

— Совершенно ясно, мистер Рот, — кивнула Элена, направляясь к выходу. — Наш следователь свяжется с вами. И счастливого вам Нового года.

Садясь в машину, Элена пожалела о последних словах. Не исключено, что теперь у бедняги от злости случится сердечный приступ. Уже не в первый раз она задумалась о том, правильно ли поступает, соглашаясь ради денег терпеть все это невыносимое хамство и нечистоплотность. Взять хоть этого неприятного типа, который откровенно норовит надуть страховую компанию на семьсот тысяч. Мобильный телефон ожил, и в окошечке высветилось имя босса.

— Рот уже позвонил. Похоже, разговор у вас не получился? Ладно, обсудим все, когда вернешься.

Президент «Нокс Уорлдвайд», пожилой мужчина, за чьей обманчиво добродушной внешностью удачно скрывался острый профессиональный ум и не менее острое нежелание расставаться с деньгами, поднялся со стула, когда Элена вошла в его кабинет. Она особенно ценила во Фрэнке Ноксе эту немного старомодную любезность, столь редкую в современном, дурно воспитанном мире.

Он вышел из-за стола, и они уселись в два сильно потертых кожаных кресла у окна. Нокс не на шутку гордился тем, что вот уже тридцать пять лет не менял обстановку в своем кабинете. Старинный письменный стол на массивных тумбах, ореховые книжные шкафы, великолепный восточный ковер (уже порядком истончившийся посередке) на полу и потрескавшиеся картины с изображением оленей и прочих благородных созданий на стенах — все это старомодностью, элегантностью и комфортом напоминало самого Нокса и, как и он, принадлежало скорее прошлому веку.

— Ну что, еще один нескучный день в Голливуде? — усмехнулся он. — Рассказывай.

Элена коротко сообщила ему информацию, полученную от полиции, и в красках пересказала разговор с Ротом, не забыв и о попытке последнего взвинтить стоимость застрахованного имущества до трех миллионов.

— Фрэнк, честно, из него просто пар валил. Не было никакого смысла продолжать разговор.

— Я понимаю, — кивнул старик. — Я ведь и сам успел с ним побеседовать. — Он посмотрел в окно и задумчиво побарабанил пальцами по ручке кресла. — Итак, что мы имеем? Все произошло шесть дней назад, у грабителей было достаточно времени, чтобы спрятать концы. Полиция считает, что работали профессионалы. В доме у них был сообщник, скорее всего нелегал-мексиканец. Его уже и след простыл, и шансов найти — никаких. А наш пострадавший с пеной у рта требует чек, причем немедленно.

— На три миллиона, — уточнила Элена.

— Ну это он размечтался. По полису ему причитается два миллиона триста тысяч, и точка. Но и с этой суммой мне было бы крайне неприятно расстаться. — Он наклонился к Элене. — Сколько, ты говоришь, там было бутылок?

— Пятьсот с чем-то. Если верить Роту.

— Ну что ж, за неделю столько не выпьешь. Наверное, нам стоит пойти этим путем: искать не воров, а вино. Сбыть с рук пятьсот бутылок не так уж просто, если, конечно, это не была заказная кража. — Он встал с кресла и улыбнулся Элене. — Нам потребуется хорошая ищейка. Есть кто-нибудь на примете?

Глава четвертая

Диана Эванс

Обычные люди

Элена села за свой стол и задумалась. Судя по разговору с полицейскими, расследование кражи винной коллекции не вызывало у них особого энтузиазма. За неделю след успел остыть, и никаких зацепок преступники не оставили. Похоже, делу предстоит годами пылиться на полке.

В прошлом ей неоднократно приходилось прибегать к услугам независимых страховых следователей — специалистов по самым разнообразным преступлениям и катастрофам: от кражи драгоценностей до обрушения жилых зданий. Но вино? С похищением алкоголя, да еще в таком количестве, Элене еще никогда не приходилось сталкиваться. Пять сотен бутылок исчезли так тихо и аккуратно, словно их и не было. С уверенностью можно сказать только одно: грабители не выставят их на продажу на интернет-аукционе еВау. Скорее всего, они выполняли заказ. Но чей? Другого коллекционера? Если так, то остается только вычислить любителя хороших вин с ярко выраженными криминальными наклонностями. Элементарно. В мире таких наберется несколько тысяч, не больше.

Построил из стекла я домЗа много-много лет,Да только у меня о немУж гордых мыслей нет.Гордиться у меня нет сил.Шепчу я не со зла:«Ах, хоть бы кто-нибудь разбилМой замок из стекла!»Но слишком пышен он на вид,И камень не швырнетСосед, что сам, полузабыт,В таком дворце живет.Эдвард Томас
Diana Evans

Фрэнк считает, что им необходима ищейка. Все верно, но только это должна быть особая ищейка, ищейка с воображением, специфическими связями и весьма своеобразным опытом.

ORDINARY PEOPLE



Элена задумчиво перебирала свою картотеку. На букве «Л» она остановилась и вздохнула, вглядываясь в напечатанное на карточке имя. Да, это, несомненно, тот, кто им нужен, вот только готова ли она вновь встретиться с этим человеком? Пообещав себе, что на этот раз их отношения ни на йоту не выйдут за рамки чисто деловых, Элена нажала кнопку и соединилась с секретаршей:

Copyright © Diana Evans, 2018

Published in the Russian language by arrangement with Aitken Alexander Associates Ltd. and The Van Lear Agency LLC

— Пожалуйста, найдите мне Сэма Левитта. Он живет в отеле «Шато Мармон».

Russian Edition Copyright © Sindbad Publishers Ltd., 2022

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

* * *



© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. Издательство «Синдбад», 2022

Если бы когда-нибудь Сэму Левитту взбрело в голову издать свою автобиографию, книжка получилась бы прелюбопытной.

1

M&M’S

Впервые Сэм заинтересовался не вполне законными способами обогащения, когда студентом юридического факультета вынужден был сам оплачивать свою учебу. Насилие и связанные с ним преступления его никогда не привлекали. Они были грубыми, примитивными и — немаловажное соображение — чересчур опасными. В качестве орудия Сэм предпочитал использовать не нож или пистолет, а интеллект.

В честь избрания Барака Обамы президентом США братья Уайли устроили вечеринку у себя дома в районе Кристал-Пэлас. Они жили возле самого парка, где ретрансляционная вышка вздымалась в небеса, точно уменьшенная копия Эйфелевой башни, металлически поблескивая днем, светясь красными огнями ночью, она озирала окрестные кварталы и прилегающие графства, а на зеленых лугах у ее подножия ютились останки давно погибшего стеклянного королевства: озеро, лабиринт из живой изгороди, сломанные статуи в греческом духе, выкрошившиеся каменные львы и динозавры, сделанные по канонам былой науки.

Раньше братья Уайли жили на северном берегу Темзы, но впоследствии перебрались на южный, привлеченные его творческой энергией и очарованием бедности (они сознавали свое привилегированное положение и хотели показать, что превозмогли ее духовно). Старший, Брюс, был известным фотографом, и его студия в задней части дома представляла собой лабиринт световых пятен и теней. Габриэль был экономистом. Они во всем являли полную противоположность друг другу: Брюс был крупный, Габриэль – тощий; Брюс выпивал, Габриэль – нет; Брюс костюмов не носил, Габриэль носил только костюмы. Но вечеринками они занимались с равным энтузиазмом и рвением. Вначале они составляли список приглашенных, который включал всех важных, успешных и красивых знакомых: адвокатов, журналистов, актеров, политиков. В зависимости от масштабов мероприятия выбирались и менее именитые гости – по особой скользящей шкале с учетом статуса, связей, внешности и характера. Все это братья обсуждали в своем зимнем саду, где проходило большинство их вечерних дискуссий. На сей раз они позвали больше народу, чем обычно: им хотелось устроить грандиозное мероприятие. Когда список был готов, Габриэль разослал всем приглашенным сообщения.

Естественным выбором для него стала сфера корпоративного права. Он работал много, не жалел себя и скоро стал зарабатывать немалые деньги. А заодно, благодаря необходимости встречаться с клиентами в ресторанах, приобрел вкус к хорошей кухне и дорогим винам. В те годы у Сэма имелась лишь одна проблема, со временем становившаяся все острее, — скука. Источником этой скуки были все те же клиенты — злостные неплательщики налогов, укрыватели активов и отмыватели капиталов, однажды с помощью случайной удачи или непомерной жадности создавшие себе состояние и твердо намеренные многократно увеличить его. Довольно скоро все эти истовые служители культа доллара стали наводить на Сэма невыносимую тоску, скрывать каковую становилось все труднее.

Затем они взялись за три важнейших ингредиента: напитки, еду и музыку. Вечеринку назначили на первую субботу после выборов, так что у них оставалось не так уж много времени. Они купили шампанское, орехи макадамия, куриные крылышки и оливки с красным перцем, попутно обсуждая основные моменты бессонной ночи со вторника на среду: как синие штаты съедали красные, как Джесси Джексон плакал в Грант-парке[1], как семейство Обама победоносно шествовало на сцену, окруженную прозрачными пуленепробиваемыми стенками; и следующий день – с необычно ясным и синим для ноября небом; и как люди, незнакомые люди говорили друг другу с открытыми улыбками «доброе утро», – и это в Лондоне! Составляя плейлист, который затем предстояло отдать диджею, братья представляли себе, как из окон Белого дома струится музыка Джилл Скотт, Эла Грина, Джея-Зи. Для звукоизоляции и защиты они закрыли фанерными листами металлический стеллаж в гостиной, а поверх ореховых полов постелили старенькие коврики. Они оставили картину Криса Офили на центральной стене и диван с декоративными подушками, но почти всю остальную мебель убрали. На зеркале в ванной Габриэль приклеил записку, которая должна была напоминать гостям: это все же дом, а не ночной клуб.

А потом появились гости. Они приехали отовсюду – из северных районов Лондона, из кварталов близ трассы А205, из дальних пригородов, с соседних улиц. В шубах из искусственного меха и джинсах в обтяжку, блестящих босоножках, кричаще-ярких рубашках. Они тоже не спали в ночь на среду, наблюдая, как синие пожирают красных, как дочери Обамы выходят на сцену в своих маленьких, превосходно сшитых платьях; при виде их взволнованно переступающих туфелек многие подумали о четырех девочках, которых сорок пять лет назад куклуксклановцы взорвали в алабамской церкви. Может быть, именно поэтому и плакал Джесси Джексон: девочек озаряло собственное пламя, и невозможно было, глядя на этот новый виток истории, не вспоминать давнее, куда более страшное событие; так что торжество оказалось в то же время и траурной церемонией. В тот вечер праздновали по всему городу – в Далстоне, Килберне, Брикстоне, Боу. Через Темзу туда-сюда сновали машины, и с высоты река была сама чернота, рассекаемая стремительными полосами света. Публика лакировала афропрически, подстригала эспаньолки. Облачка дезодоранта и лака для волос постепенно рассеивались под потолками пустых ванных комнат, в то время как гости подходили, парковали машины в тени вышки, прокатывали транспортные карты через турникеты станции «Кристал-Пэлас», пробирались к дому с бутылками мальбека, мерло, виски и рома, которые Габриэль принимал обеими тонкими руками посреди залитой светом сутолоки кухни. Обязанности привратника исполнял Брюс – пока не отдался питейным удовольствиям. Приходили все новые и новые гости: мужчины в хорошем настроении и соответствующих кроссовках, женщины, чьи в разной степени нарощенные волосы – кудри, косы, длинные прямые гривы – колыхались за спиной, покуда каждая гостья вплывала в музыку, словно очередная Бейонсе.

Последней соломинкой стала очередная корпоративная вечеринка, вылившаяся в традиционное слезливое братание топ-менеджеров, после которой Сэм долго страдал от похмелья и глубокой депрессии. Придя в себя, он решил раз и навсегда изменить свою жизнь и занялся обдумыванием более интересной и, если можно так выразиться, более честной криминальной деятельности. В тот период своим девизом он сделал фразу «Берусь за любую работу» при условии, разумеется, что эта работа не была связана с пистолетами, взрывчаткой и наркотиками.

Среди гостей была пара, прибывшая в красной «тойоте»-седане: Мелисса и Майкл, знакомые братьев из медийного мира. Брюс знал Майкла еще со студенческих времен, по Школе востоковедения и африканистики. Майкл – высокий, плечистый, с узким щетинистым подбородком и красивыми глазами – брил волосы почти под ноль, так что с трудом угадывалась их густота и глянцевитость – наследие каких-то далеких индийских предков. Он был в свободных черных джинсах, глянцевой серой сорочке, стильных кроссовках – их белые подошвы мелькали, пока он, чуть пританцовывая, двигался вперед, и кожаной куртке цвета каштана. Мелисса пришла в пастельно-розовом шелковом платье с ярким подолом в стиле бохо, зеленовато-желтых босоножках с ремешками крест-накрест и черном вельветовом пальто со свободным воротом; надо лбом ее буйные кудри были стянуты в диагональные афрокосички, а в остальном лишь приглажены гелем. Такая прическа придавала лицу Мелиссы что-то детское: высокий лоб, лукаво-беззащитные глаза. Вместе эта пара являла собой пример обычной, преходящей красоты – на таких оглядываются, – однако вблизи становились заметны тени и первые морщины на лицах, потускневшие, неидеальные зубы. Мелисса с Майклом находились на излете юности, на том ее этапе, когда возраст уже дает себя знать через ускорение времени и багаж прожитых лет. Но оба настаивали на своей молодости. Держались за нее обеими руками.

В этом месте так и ненаписанная автобиография Сэма Левитта стала бы менее подробной и отчасти туманной. Некоторое время он провел в России, а также близко познакомился с рядом районов Африки и Южной Америки. Позже он называл эти беспокойные годы, богатые большими опасностями и большими прибылями, своим импортно-экспортным периодом. Закончился этот этап биографии Сэма коротким, но чрезвычайно неприятным заключением в конголезской тюрьме, из которой посредством откровенного подкупа должностного лица он освободился, отделавшись сломанным носом и тремя трещинами в ребрах. Именно в тюремной камере Сэм задумался о том, что, возможно, пришло время для нового поворота в карьере. Вслед за многими американцами, задумавшими изменить свою жизнь, он для начала отправился в Париж.

Едва они вступили в столпотворение дома Уайли, как их верхняя одежда перешла к Хелен, беременной невесте Габриэля, а затем, при посредстве двух племянников-подростков в брюках со стрелками, переместилась в спальню наверху. Семейство Обама повысило ценность жеста «дай пять», так что в воздухе то и дело слышались хлопки. Гости расцеловывались, соприкасаясь одними щеками, похлопывали друг друга по плечу, много вспоминали о ночи со вторника на среду и о последовавших днях, рассуждая, как мир изменился, но при этом остался точно таким же. А с танцпола гремела музыка: «Love Like This» Фэйт Эванс, «Breathe and Stop» Кью-Типа. Часто успех вечеринки можно измерить по реакции гостей на песню «Jump» дуэта Kris Kross: начинают ли они подпрыгивать на припеве и как долго это длится. На этот раз все получилось как надо: диджей призывал всех прыгать, когда того требовала песня, щелкать зажигалкой, когда того требовала другая песня, время от времени восклицать: «Обама!» – иногда в такт музыке. Вскоре уже отчетливо ощущалась вопросно-ответная структура спиричуэла: стоило прозвучать этому имени, как его подхватывала толпа; в воодушевлении диджей мог повторить его снова или просто воскликнуть: «Барак!» – порождая еще один коллективный отзыв танцпола. Но за всем этим сквозило легкое разочарование, ощущение контраста между величием момента и реальными проблемами: ведь за пределами этого дома были парни, которые где-то еще могли бы стать Обамами, но здесь палили друг в друга, и девушки, которые где-то еще могли бы стать такими, как Мишель.

Первое время Сэм бездумно наслаждался обилием красивых девушек и гастрономических деликатесов, особенно опьяняющим после пережитых африканских лишений. Уже через несколько проведенных в Париже недель он начал понимать, что крайне мало знает о предмете, доставляющем ему так много удовольствия, — о вине. Как большинство любителей, наделенных хорошим вкусом, он мог отличить среднее вино от хорошего и хорошее от очень хорошего, но и только. Большая часть того, что соблазнительно нашептывали Сэму в ухо сомелье, оставалась для него недоступной. Винные карты парижских ресторанов пестрели названиями незнакомых шато. Это раздражало. Он хотел знать, а не догадываться. Времени и денег у Сэма было вполне достаточно, а потому он решил побаловать себя полугодовым курсом обучения в Университете виноделия в Сюз-ла-Русс, прославленном и уважаемом заведении, удачно расположенном в самом сердце виноградников Кот-дю-Рон.

Становилось все жарче. Разгоряченные тела бессильно клонились друг к другу, и казалось, что существует лишь эта движущаяся темнота, эта музыка. Очередная песня началась со смеха Мэрайи Кэри, обсуждавшей с Джеем-Зи, с чего бы начать; затем последовал разговор между Марком Ронсоном и Эми Уайнхаус, которая извинялась за опоздание. Дальше вступил Майкл Джексон, визжащие рифы «Thriller», медовый вокал «P.Y.T.», и тут танцы синхронизировались в единый тустеп, три поворота и возвращение к исходной позиции: левая ступня вперед. Это стало кульминацией вечера. Потом музыка сбавит накал, темп замедлится, толпа начнет редеть, освобождая место для танцев, требующих большей свободы, к которым привыкли стены этого дома. Племянники снова забегали вверх-вниз по лестнице, перенося одежду в обратном направлении. Наступил долгий ночной исход: люди возвращались в город, их голоса осипли от воплей, их кожа стала влажной от пота, их слух притуплен от басов. Постепенно дом опустеет, а Брюс продолжит пить и только где-то перед рассветом почувствует, что ему срочно надо лечь, и уснет прямо на кухонном полу или на диване под Офили, а Габриэль, если он рано поутру спустится за стаканом воды для Хелен, подложит ему подушку под голову, накроет одеялом, слегка пнет ногой и с удовольствием представит, как они будут обсуждать лучшие моменты вечеринки и решать, кого из гостей стоит позвать в следующий раз.

Учиться в нем было гораздо приятнее, чем на юридическом факультете. Названия предметов ласкали слух, а пестрая компания соучеников — французы, англичане, китайцы, несколько пионеров из Индии и, неизбежно, один шотландец — оказалась интересной и забавной. Выездные занятия в Эрмитаже (на родине самых «мужественных» в мире вин), Кот-Роти, Корнасе и Шатонеф-дю-Пап были одновременно познавательными и упоительными. Довольно скоро Сэм стал сносно болтать по-французски и даже подумывал, не купить ли ему небольшой виноградник. Время летело незаметно.



Но, видимо, он был еще не готов к тому, чтобы навеки похоронить себя во французской провинции. Впервые за несколько лет Сэма потянуло обратно в Америку. Интересно, изменилась ли она за это время? И изменился ли он сам?

Что такое хорошая тусовка, как не повод для любви ранним утром? Долгожданной любви. Поцелуи, прикосновения были почти забыты за всеми этими родительскими обязанностями, частыми пробуждениями младенца-сына, а на рассвете – требованиями маленькой дочки дать ей хлопья. Но разве сейчас, когда дом наконец опустел на целую ночь, – благодаря любезности бабушки и дедушки, живущих по ту сторону реки, – были дела более насущные, чем яростно, исступленно совокупляться, чем напомнить друг другу, что вы не просто партнеры в самом унылом смысле слова, но еще и любовники, а может, даже и влюбленные? Эта настоятельная потребность наполняла собой атмосферу в красной «тойоте», которая двигалась прочь от вышки, от праздника в честь Обамы, через Вествуд-Хилл в сторону района Белл-Грин. Машину вела Мелисса. Колени Майкла, слегка пьяного, касались нижнего края приборной панели, а правая рука с надеждой легла на бедро Мелиссы. Та не возражала, хоть на вечеринке Майкл и не стал танцевать с ней, и регулярно запускает посудомойку, не выгрузив оттуда чистую посуду, отчего та снова намокает, к бешенству Мелиссы. По бокам салона виднелись предательские остатки прежней обивки с узором из тускло-зеленых и лиловых листьев, с которой пришлось смириться, поскольку машина в общем обошлась дешево. От этого уродства спаслись только кресла, обтянутые фирменной тканью, правда, успевшей выгореть и вытереться под весом Майкла и Мелиссы в их регулярных совместных поездках.

По крайней мере в одном отношении Сэм остался прежним — его интерес к интеллектуальным, остроумным, бескровным преступлениям нисколько не угас, и в последний месяц обучения он все чаще задумывался о возвращении к работе, однако с одной только маленькой поправкой. Воспоминания о конголезской тюрьме были еще слишком живы в памяти, а потому он решил, что гораздо выгоднее будет поменять лагерь и отныне действовать на стороне закона, а точнее, на ниве частных расследований и консультаций. Сам он называл такую трансформацию переходом на тренерскую работу.

В этой же машине, весной, когда через открытый люк сочился сладкий раскрепощенный апрельский дух, они переехали Темзу с севера на юг по Воксхолльскому мосту, направляясь к своему первому дому. Мелисса была на седьмом месяце, но все равно сидела за рулем: она обожала водить, ее завораживало ощущение простора, скорости и встречного ветра – да и потом, все равно некуда было поставить гигантский спатифиллум, безумно разросшийся в гостиной старой квартиры, кроме как на колени Майклу, благо у него не было беременного живота. Он придерживал растение, не давая ему упасть; громадные зеленые листья и высокие белые слезоточащие цветы касались потолка, стекол, его лица. Все имеющиеся в машине емкости заполняли их вещи: коробки с книгами, кассеты и пластинки, одежда, кубинская гейзерная кофеварка и чешская марионетка, картины индиго, одна с танцорами в сумерках, другая с танзанийскими птицами, эбеновая маска с рынка Лекки в Лагосе, русские матрешки, голландская жаровня, кресло папасан, остекленные фотографии Кассандры Уилсон, Эрики Баду, Фелы Кути и других кумиров, настольная лампа с регулирующимся штативом, кухонная утварь – а также их дочь Риа, которая спала, покуда по реке проносились россыпи бриллиантов, не ведающих о краткости своего водного бытия. Машина летела над рекой под долгую песню Айзека Хейза. Под ее отяжелевшими красными крыльями качалась и ворочалась вода, металась, вскидываясь мятежными волнами, потряхивала серебристыми плечами и трепетала в тихих арках мостов.

Выбор Лос-Анджелеса как основного места жительства был почти неизбежным для человека, подобно Сэму, любящего солнечный свет. Помимо солнца в этом городе имелось все, что ему требовалось: чудесный климат, большое количество денег в сочетании с желанием их тратить, высокая концентрация мультимиллионеров, склонных к сомнительным сделкам, пресловутая невоздержанность, свойственная людям из шоу-бизнеса, неограниченное количество хорошеньких девушек и знаменитостей. А кроме того, очень скоро Сэм нашел себе практически идеальное жилье.

А примерно за сто пятьдесят шесть лет до этого, не на машине, а на множестве лошадей и телег, Хрустальный дворец и его содержимое так же транспортировались из Гайд-парка в новый дом посреди дубовой рощи, на живописной вершине холма Сайднем-Хилл. Закончилась Всемирная выставка 1851 года. Стеклянному королевству теперь уже незачем было красоваться в самом сердце главного лондонского парка, и оно отправилось на юг, сиять на окраине, куда люди, преодолевая многие мили и пересекая океаны, устремятся, чтобы увидеть колоссов из Абу-Симбела, гробницу из Бени-Хасана, трюки воздушной гимнастки Леоны Дэр на воздушном шаре, экзотические предметы из дальних стран. Реку переезжали мумии. В телегах ехали бархат, пенька, бельгийские кружева. Венские кровати. Майолика, терракота, великолепные самородки валлийского золота. А также боевые корабли, армейские винтовки, занятные ручные и ножные кандалы, шампанское из ревеня. Все это неспешно перебралось на конной тяге через реку и двинулось дальше через Ламбет, в Луишем, вверх по южным склонам, пока наконец не остановилось в зеленых просторах, которые позже назовут Кристал-Пэлас-парк, чьи далекие холмы таяли теперь за задним стеклом красной «тойоты».

«Шато Мармон» на бульваре Сансет должен был стать первым в Лос-Анджелесе многоквартирным домом, не боящимся землетрясений. Увы, строительство завершилось в 1929 году, том самом, когда финансовые бури потрясали Уолл-стрит, а вся Америка была ввергнута в Великую депрессию. Желающих купить квартиры не нашлось, зато их можно было сдать, и «Шато» превратился в отель с большими номерами-апартаментами.

Майкл надеялся, что нынешняя ночь будет такой же, как одна из тех ночей тринадцать лет назад, в первые месяцы их с Мелиссой романа. Тогда они тоже вернулись домой с какой-то вечеринки и, забыв о сне, о наступающем новом дне, продолжили танец в мягкой тишине простыней, покуда за окном рассеивался туман, разгорался свет и все громче пели птицы. Они войдут в пустой дом. Снимут верхнюю одежду и обувь, может быть, немного поболтают, а потом, сплетя пальцы, отправятся наверх в спальню и там возобновят разговор – сперва осторожно, как бы сомневаясь, а потом все быстрее и быстрее. Алмазы и самоцветы не теряют своего блеска. Они вдвоем словно бы развернут забытую запылившуюся драгоценность и увидят, что она по-прежнему сияет. Ладонь Майкла оставалась на бедре Мелиссы, чтобы удержать это сияние, хотя и приглушенное тем фактом, что разговаривать им, похоже, не о чем было. («Тебе понравилось? – Ага. А тебе? – Ну да, круто было. Устала? – Так, немножко. А ты? – Нет».) Бедро Мелиссы оставалось совершенно неподвижным, не поощряя ласки, но и не отвергая. По Вествуд-Хилл они выехали на круговой перекресток возле кафе «Коббс-Корнер», к началу торговой улицы, и перед ними, ухмыляясь в темноте, возник свадебный салон с худосочными манекенами в старомодных платьях, добавив огня в предвкушение их долгожданного соития. Тринадцать лет назад Майкл в приступе эйфории сделал Мелиссе предложение, и она ответила «да», но свадьба так и не состоялась. Она где-то затерялась – сначала в лени и нежелании все это организовывать, потом в охлаждении, которое, по данным исследований, обычно появляется через три года, а затем в куче домашних хлопот, что начинает расти возле дверей страсти, когда появляется ребенок и взрослая жизнь являет себя во всей красе, облаченная в мятый серый халат. А может, свадьба все-таки будет, иногда думалось Мелиссе. Тогда ее надо сыграть в одном из старых, колониального стиля корпусов Гринвичского университета; Мелисса – в ярко-синем платье со шлейфом, с обнаженными плечами, Майкл – в белом костюме. А потом они выйдут к Темзе как муж и жена, встанут у ограждения и будут смотреть, как вода танцует с солнцем. Правда, сейчас такое казалось маловероятным.

Этим он в первую очередь и привлек Сэма, хотя имелось и множество других плюсов: свобода от хозяйственных обязанностей, вышколенный и приветливый персонал, возможность незаметно покидать и возвращаться в номер, удобное местоположение, атмосфера изысканности и комфорта. В отличие от современных стандартизованных отелей у «Шато» имелся характер и ярко выраженная индивидуальность. И здесь сдавались номера для постоянного проживания. Сэм для пробы остановился в отеле на пару недель, после которых решил стать постоянным жильцом. Он снял номер на шестом этаже и занялся поиском клиентов. Это оказалось несложным: в Лос-Анджелесе у богатых то и дело возникали проблемы.

В тот вешний день они тоже ехали вместе со всеми своими вещами; ребенок пинался в животе, лист спатифиллума щекотал Майклу ноздрю. Мимо свадебного салона, по круговому перекрестку, мимо улицы Стейшн-Эппроуч, сквозь заторы у магазинов, где то и дело приходилось останавливаться. На торговой улице располагалось шесть парикмахерских, пять закусочных с едой навынос, четыре магазинчика «Все по фунту», пять благотворительных комиссионок, пять индийских кафе, два ломбарда, тату-салон, нигерийская типография, а также несколько довольно обшарпанных забегаловок. Starbucks и Cafè Nero до этой улицы еще не добрались и, возможно, не доберутся никогда, но предвкушение этого здесь уже чувствовалось. Так, на выцветшем тканевом козырьке одного из индийских ресторанчиков значилось:

У Сэма были деньги, а потому и возможность выбирать только те дела, которые казались ему интересными: самые оригинальные аферы и мошенничества, самые таинственные исчезновения и самые дерзкие ограбления. Довольно скоро он нашел свою нишу и заработал репутацию человека, который умеет добиваться результатов и держать рот на замке.





* * *

с расчетом на то, что само существование этих далеких заведений в других залитых огнями мегаполисах привлечет клиентов к бурой тикке и повторно разогретой курме. В конце улицы находилась библиотека, которая все еще закрывалась по средам, отказываясь признать, что печатному слову давно уже не нужен отдых в середине недели. Рядом располагался парк с детской площадкой, окруженный многоэтажными домами. И наконец, у самой развязки с пятью съездами, застывшей в нескончаемой пробке, стоял супермаркет – почти такой же огромный, как «Япония». Где бы вы ни находились: на автостоянке перед супермаркетом, возле плакучей березы в одном из переулков или даже в каком-то из прилегающих районов – Бекенхеме, Кэтфорде, Пендже, – вы видели, как ретрансляционная башня, вздымается над окрестностями, то и дело возникая в просветах между зданиями. На самом деле башен было две: другую, поменьше, чем малая Эйфелева, возвели на вершине холма Бьюла-Хилл в явное подражание первой. Вместе они были высоким, далеким напоминанием о давнем стеклянном королевстве, которое заново возвели к югу от Темзы после утомительного гужевого путешествия.

Элена позвонила, когда он только вернулся из спортзала, расположенного в мансарде отеля.

Само стекло пришлось покупать заново. Оно прибыло на место в деревянных ящиках, выстланных изнутри соломой. Триста тысяч листов. Двести акров общей площади. Этот дворец станет втрое больше оригинала. На восточном краю участок имел уклон, так что там добавили подвальный этаж. Центральный неф расширили, и для баланса понадобились два новых крыла. Внутри было несколько залов: Византия, Египет, Альгамбра, Ренессанс. Гробницу из Бени-Хасана разместили в египетском. Изваяния львов – в альгамбрском. После девяноста дней пути все нашло свое место: бархат, валлийское золото, кандалы, шампанское из ревеня. В вольерах находились птицы, в цветочных святилищах – лилии. В кустах возле озера установили скульптуры динозавров. Когда все было готово, подмели широкую лестницу, ведущую ко входу, включили фонтаны и водонапорные башни, – и королевство возродилось: дворец на холме, гигантский стеклянный дом под сверкающей прозрачной крышей из железа и стекла.

— Сэм? Это Элена. — Она запнулась. — Я не вовремя? Ты, кажется, запыхался.

В конце торговой улицы, через несколько кварталов после библиотеки, Мелисса свернула налево и припарковалась в средней части улицы Парадайз-роу, на правой стороне.

— Это потому, что я слышу твой голос. Ты всегда так на меня действуешь. Как жизнь, Элена?

* * *

— Никакой жизни, одна работа. Поэтому я тебе и звоню. Мне бы хотелось с тобой встретиться. Как насчет ланча завтра?

Их дом был тринадцатым в череде собратьев из блокированной застройки. Нумерация шла подряд: четные и нечетные номера по одной и той же стороне. Это был поджарый викторианский дом белого цвета, с узкой парадной дверью и двойными окнами. Внутри, над тесной лестницей, имелось потолочное окно, сквозь которое в ясные ночи виднелись далекие звезды. Комнаты были светлые, хоть и маленькие, стены слегка скошены, дорожка к входной двери – коротенькая, ширина коридора не позволяла идти по нему вдвоем бок о бок.

— Отлично. У меня в номере? Как в старые времена?

Прежде дом принадлежал семейной, ныне разведенной паре и их дочери и с годами претерпел многочисленные переделки, которые производили впечатление нелепости, особенно в том, что касалось дверей. Кто-то захотел перенести ванную вниз, так что позади кухни сделали пристройку с плоской крышей, и наверху появилось место для третьей спальни. Кто-то другой решил, что гостиная отдельно от столовой выглядит как-то одиноко и убого, поэтому в период моды на открытую планировку разделяющую стену снесли, оставив под потолком широкую, как в церкви, арку. Алан, бывший муж Бриджит, предыдущей владелицы, решил (когда еще не стал бывшим), что двойные двери гораздо лучше будут отделять кухню от ванной, чем раздвижное нечто гармошкой, которое Бриджит попросила заменить по причине поломки. Алану хотелось, скажем, чудесным солнечным утром спуститься вниз в своем шелковом халате, прошествовать через кухню в ванную и, вместо того чтобы сражаться с очередной неуклюжей и неромантичной пластмассовой штуковиной, одним движением распахнуть стильные белоснежные деревянные двери – дыша полной грудью, высоко подняв голову, с открытым сердцем, полным готовности встретить еще один день в браке. Так что он отправился в магазин стройматериалов «Хоум-бейз», расположенный неподалеку в здании из стекла и металла. Хотя Алан терпеть не мог «Хоум-бейз», он упорно ходил между полками в поисках нужных материалов, а потом в течение месяца каждые выходные занимался дверьми. Он пилил и шкурил. Он подолгу сидел на корточках, так что начинали болеть ляжки. Он пропустил свидание с любовницей. Он повредил запястье. И вот, к вечеру четвертого воскресенья, в прелестных розоватых сумерках, работа была завершена. Двойные двери. Величественные, роскошные двойные двери, со вкусом проводящие границу между потреблением и пищеварением. Бриджит будет довольна. Их любовь вспыхнет с новой силой. Ему больше никогда не придется ночевать в машине. Однако, воплощая свою мечту, Алан не успел задуматься о том, что места для нее недостаточно. Дверей в небольшом проходе и так уже хватало. Так что распахивание новых деревянных створок вовсе не вызывало той гордости и воодушевления, как ему представлялось, а проход в них – той радости. Алан породил дверной ералаш, в котором его двери были самыми кривыми, из-за них по утрам на первом этаже возникали заторы, а пояс халата самым раздражающим образом цеплялся за латунные ручки. Бриджит не впечатлилась. Вскоре Алан съехал.

— Нет, Сэм, в номер я не стану подниматься, а о старых временах забудь. Это только работа, имей это в виду.

— У тебя каменное сердце. Тогда я закажу столик внизу на половину первого. Элена…

Мелисса познакомилась с Бриджит и ее дочерью, когда приехала в этот дом во второй раз, уже одна (поскольку сомневалась, у нее было какое-то «ощущение», как она объяснила Майклу, связанное не только с номером дома). Бриджит оказалась угрюмой брюнеткой в строгом костюме. Она совершенно неподвижно стояла у обеденного стола недалеко от лестницы, пока Мелисса задавала ей вопросы насчет мышей, соседей и воров. Лишь когда Мелисса собралась уходить, так и не заглянув во вторую спальню (Бриджит сказала, что там спит ее дочь), хозяйка отошла от стола и направилась в коридор. Тут сверху донесся звук, словно бы шаги. Мелисса подняла взгляд, и на верхней лестничной площадке, прямо под потолочным окном, увидела девочку лет семи или восьми, в голубых пижамных штанах и желтом халатике. У нее была неестественно бледная кожа, особенно на руках. В соломенных волосах играли блики прохладного зимнего света, падавшего в потолочное окно.

— Что?

— Я рад, что ты позвонила. Мы слишком долго не виделись.

– Лили, – сердито произнесла Бриджит, – тебе нельзя вставать с постели.

Они оба улыбались, когда повесили трубки.

– Я не устала, – отозвалась девочка.

Сэм заказал свой обычный столик, почти скрытый от глаз жующей публики стеной густой зелени. Он пришел раньше и наблюдал за тем, как Элена идет через ресторан и все головы поворачиваются ей вслед. Кто это? Какая-то знаменитость? У нее тут свидание? С кем? В «Шато» такое случалось нередко. Звезды считались здесь неотъемлемой частью декора.

– Давай-ка иди обратно. Я через минутку приду.

Сэм расцеловал ее в обе щеки и отступил на шаг.

Но Лили не шелохнулась. Бриджит повернулась, вспомнив о Мелиссе:

— Мм-м. Все еще душишься «Шанелью номер девятнадцать».

– Извините… моя дочка. Ей немного нездоровится.

Элена критически осмотрела его.

– Немного нездоровится, – проговорила Лили с точно такой же интонацией. И стала спускаться по лестнице.

— А ты все еще не отремонтировал свой нос.

За едой (салат «Цезарь» и «Эвиан» для нее; лососина и «Мерсо» для него) Элена поведала Сэму все, что знала о краже коллекции Рота. За кофе она вручила ему копию статьи из «Лос-Анджелес таймс» и список украденных вин. Пока Сэм изучал материалы, она тайком разглядывала его и в конце концов пришла к выводу, что сломанный нос, пожалуй, и не стоит исправлять. Иначе из Сэма получится банальный красавчик.

Она прихрамывала и чуть улыбалась – шкодливой, недоброй улыбкой. Бриджит попятилась. Добравшись до пятой ступеньки снизу, Лили уселась на нее и спросила Мелиссу:

Он дочитал и отложил бумаги в сторону.

— Недурная коллекция. Несколько очень серьезных вин. Странно, что они не заинтересовались калифорнийскими. В любом случае снимаю шляпу перед исполнителями. Чистая, хорошо спланированная работа. Даже мне было бы не стыдно за такую.

– Что ли, вы та женщина, которая собирается наконец купить этот дом?

Поверх черных очков Элена бросила на него настороженный взгляд.

— Сэм?

Несмотря на это, на «ощущение», на номер и все прочее, они его и правда купили. Высокие потолки, много света. Очаровательная раковина на кухне, квадратная и глубокая, убедительные полы с подогревом. Сад представлял собой просто мощеный квадрат размером чуть больше почтовой марки, но им требовался дом, им требовалось два этажа, чтобы можно было смотреть сны наверху и спускаться вниз к завтраку и навстречу новому дню. Они занимались поисками больше года. Искали на севере – слишком дорого; искали на востоке (во мраке Уолтемстоу, среди тощих газонов Чингфорда), но лишь здесь, далеко-далеко на юге, на этой пологой улице в Белл-Грин они смогли себе представить – и позволить – этот сон наверху, эти завтраки внизу, отдельную комнату для Риа, книжные полки в нишах, картины с птицами и танцорами на стенах, фотографии кумиров в коридоре, где было слишком много дверей и спатифиллум в свете сдвоенного окна.

Он засмеялся и покачал головой:

— Нет, я тут ни при чем, клянусь. Я даже не видел этой статьи. А кроме того, ты же знаешь, я завязал и теперь работаю только на хороших парней.

И вот четыре месяца спустя вещи были выгружены из машины и высились пугающей горой на полу новой гостиной. Ламинат заменили лакированным дубовым паркетом цвета сливочного масла с вкраплениями свойственной этому дереву черноты. Стены отмыли концентрированным раствором соды, чтобы избавиться от следов кошки, принадлежавшей Бриджит. Остатки кошачьих токсинов выкинули вместе с синим ковром, покрывавшим лестницу. Его сменило покрытие цвета паприки, перекликавшегося с оттенком кафеля на кухне и в ванной. Спальню Риа, где раньше спала Лили, выкрасили в желтый. В этой же комнате потом будет жить и младенец, который покуда пинался и пинался, так что очертания его маленьких ступней проступали под кожей Мелиссы. А главная спальня, выходящая окнами на улицу, приобрела насыщенный, темный, сочный красный цвет: цвет неувядающей любви, цвет страсти. Все три окна прикрывали бамбуковые жалюзи. Танцующих в сумерках повесили на противоположную стену, а танзанийских птиц – возле лестницы. Огромная кровать из бутика в Камдене высилась посреди комнаты, словно гигантский массивный корабль. И вот в одну из ночей, когда все уже было сделано, гора вещей рассосалась и оставались лишь мелочи, которые и делают жилище настоящим домом (расставить безделушки, привинтить крючки для кухонных полотенец), Мелисса лежала на боку, словно выброшенная на берег прибоем, в своей черной хлопковой ночной рубашке, среди июльской жары, не в состоянии уснуть, и вдруг почувствовала, как огромная и цепкая волна прокатывается вверх и вниз по ее телу, более цепкая и властная, чем все предыдущие: пара призрачных рук стиснула ей живот, словно хотела его куда-то швырнуть, и Мелисса широко распахнула свои беспокойные глаза и уставилась во тьму безмолвной ночи. Она оказалась на краю пропасти. Совсем одна. Срок настал.

— Так ты берешься за это дело?

— Только ради тебя, Элена. Ну и, разумеется, компенсация всех расходов плюс пять процентов от стоимости найденного имущества.

— Два с половиной.

В семье Мелиссы женщины рожали с радостной, стойкой готовностью и природной выдержкой. Ее мать произвела на свет трех девочек и мертворожденного мальчика в эпоху воплей, до массового распространения эпидуральной анестезии. Сестры Мелиссы, Кэрол и Адель, обошлись лишь самыми простыми обезболивающими, отказавшись загрязнять родовые пути лишними лекарствами. Они были «земными матерями», для которых дитя – рулевой, тело матери – корабль, а боль – море, красота, даяние, объятия вселенной, обними ее в ответ. Мелисса, как показало появление на свет Риа, не была земной матерью: после трех дней прекрасных объятий с болью младенца пришлось иссечь из чрева матери, словно шекспировского Макдуфа. На сей раз Мелисса твердо решила вообще не посещать этот дом ужасов, это жестокое море и сразу отправиться под нож, однако примерно на пятом месяце, занимаясь йогой для беременных, она задумалась, каково это – наблюдать за могучими движениями родовых путей, за опорожнением раздувшейся утробы, за прорезыванием маленькой головки. Любопытство все усиливалось, и в конце концов она объявила своей акушерке, что желает ВРПКС[2]: термин, отсылающий к категории женщин, которым хватает ума попробовать вернуться к естественному способу через влагалище, рискуя разрывом кесарева рубца ради того лишь, чтобы испытать на себе, какова она – эта квинтэссенция женственности, апофеоз женского естества.

— Три.

* * *

Стоя на следующее утро в квадрате своего двора после еще одной призрачной цепкой волны, Мелисса постаралась припомнить все, что говорили земные матери, CD-диски для медитации, преподаватели на курсах по подготовке к родам, книга по йоге для беременных, которую подарила Кэрол, и позволила своим ощущениям – это была не боль, а ощущения – мягко вывести ее к дому ужасов, который ей не вполне удавалось воспринимать как благословенный безмятежный берег, приятную… спокойную… прогулку… вдоль кромки… тихой воды. Она покачивалась, тихонько постанывала, дышала в ритме того, что вот-вот случится, и каждое призрачное сжатие было негромкой песней, каждое вздымание и опадание – спуском и подъемом в тумане вместе с дыханием. Мелисса представляла себе этого беспомощного, безобидного маленького детеныша, которому тоже было очень страшно. Только вообразите, каково это (писала одна из земных матерей на вкладке к диску): быть этим крошечным созданием, плавать в обволакивающем тепле надежной темноты, – как вдруг воды начинают трепетать и содрогаться, и теперь тебе грозит колоссальный, тяжкий переход в мир, в шумный, суматошный, колючий мир. Разве вы не испугались бы? Разве не захотели бы остаться на месте, не сопротивлялись бы изо всех сил? Если мать и дитя едины в общем сознании, если между ними существует взаимопонимание и эмоциональная связь, то переход окажется легче, утверждала земная мать. И Мелисса старалась покрепче держать это в уме и в сердце: этот страх, эту дилемму беззащитного детеныша, – в то время как ощущения распространялись повсюду от невидимого центра, вниз по ногам, вокруг бедер, ощутимее всего по спине, где словно образовалась жесткая металлическая пластина. Мелисса постанывала и шумно дышала ртом. Она по-слоновьи шагала взад-вперед, слушая Джеба Лоя Николса, думая о приятных вещах, которые произойдут позже, например, как она снова сможет заниматься зумбой или носить восьмой размер. План состоял в том, чтобы самостоятельно справляться с ощущениями в домашней обстановке, пока они не станут «слишком сложными», требуя участия врачей. Младенцам не нравятся больницы, утверждали земные матери. Там сплошь щипцы, вредный стресс и преждевременные вмешательства, так что подобных заведений следует избегать как можно дольше.

Проводив Элену, он вернулся за столик и заказал еще один эспрессо. Они не виделись шесть месяцев, после того как их последний совместный вечер закончился практически потасовкой, правда только словесной. Теперь он даже не мог вспомнить, из-за чего разгорелась ссора. Из-за его неготовности к серьезным отношениям? Из-за ее неготовности к компромиссам? Как бы то ни было, кончилось все плохо. И стало еще хуже, после того как вскоре Сэм узнал о ее новом романе с одним из молодых красавцев, считающих себя актерами, которых в Голливуде пруд пруди.

Но к обеду Мелисса уже считала, что больницы не так уж и плохи. Она явно уже на подходе, несколько сантиметров уже взяты, а какие ощущения! Майкл успел вернуться с работы и теперь бросал на нее робкие любящие взгляды, собирая сумки. Но он находился по другую сторону разлома: далекий друг, необходимый, но бесполезный. Оттуда, с той стороны, он видел ее величие, ее расцвет. Она была тот дом, где заключалось их будущее, она была дарительница жизни, могучая лавина. Он и боялся ее, и жалел одновременно.

По странному совпадению Элена, сидя в машине, вспоминала о том же самом парне. Приходилось признать, что тогда она сделала не лучший выбор. Клин, который так ничего и не вышиб. Почти сразу же обнаружилось, что у ее нового приятеля в самом разгаре бурный роман с самим собой, и как только беседа немного отклонялась от предмета его страстной любви, взгляд красавца становился отсутствующим и начинал метаться в поисках ближайшего зеркала. Сколько же это продолжалось? Три недели? Месяц? В любом случае чересчур долго.

– Напомни, чтобы я не садилась с тобой в машину, когда у меня в следующий раз начнутся схватки!

От неприятных воспоминаний Элену спасли первые такты песни Эдит Пиаф «La vie en rose». Этот рингтон ей на мобильный записал Сэм после их поездки в Париж, а она почему-то так и не собралась сменить его.

Майкл переезжал через «лежачих полицейских», словно пьяный. Он страшно нервничал, притом что терпеть не мог водить даже в спокойном состоянии. Мелисса поглубже отодвинула пассажирское сиденье: поднималась очередная волна. Она вцепилась в раму окна, за которым проносился веселый летний ветерок, выли дневные сирены Южного Лондона, где-то далеко позади маячили башни. Они добрались до Камберуэлла, припарковались на глухой улочке, потому что на больничной стоянке мест не было, и Мелисса, поддерживаемая под руку Майклом, поковыляла вперевалку в зловещее здание с зеркальными окнами и раздвижными дверями, и там врач-индианка с грустными глазами сообщила, что пора пройти в родильную палату. Они поднялись на лифте на четвертый этаж и уселись в приемной рядом с еще двумя женщинами, сотрясаемыми лавиной. Странно, что приемные в такие моменты – всего лишь приемные, не больше: торговый автомат, журналы на столике, плакаты на темы домашнего насилия и кормления грудью, – что женщины в столь экстремальных обстоятельствах все сидят вместе и ждут в обычной комнате с неудобными креслами – четырехугольной, а не в форме матки.

— Ну что? Какие новости?

Элена сразу же узнала брюзгливый тон, к которому Дэнни Рот прибегал для общения со всякой мелкой сошкой. Она сделала глубокий вдох и постаралась взять себя в руки.

– Я хочу домой, – сказала Мелисса.

— Думаю, неплохие, мистер Рот. Я только что договорилась с экспертом о том, что он займется вашим делом.

– Мелисса Питт! – позвал кто-то.

— О\'кей. Пусть свяжется со мной.

Из коридора вышла женщина в голубой полотняной шапочке и белом врачебном комбинезоне. Она возникла, словно фрагмент кошмара: выбившиеся из-под шапочки белые волосы, усталое розовое лицо, один глаз выше другого и безжалостная походка, равнодушный топот, словно за долгие годы акушерства она растратила все свои запасы сочувствия и теперь для нее все это – просто привычная, будничная работа.

– Заходите, – распорядилась она.

Глава пятая

Майклу велели остаться в приемной, словно он не имел никакого отношения к происходящему, а Мелисса неохотно последовала за седой ведьмой. Та протопала по коридору в палату и оставила ее там, за бледно-голубой занавеской возле каталки, алюминиевой раковины и аппарата с проводками.