— Уверен.

Остановившись возле бунгало, Оукси выключил двигатель. Мы вышли из машины и секунду-другую рассматривали свое отражение в огромном зеркальном окне.

— Внутри кто-нибудь побывал?

— Перед тем как мы сюда приехали, проверяли — все было заперто. Никаких признаков жизни.

— Думаешь, это они выключили свет?

— Не знаю. Возможно.

Полицейский в другой машине запустил двигатель и включил фары, затем проехал по дорожке и остановился позади нас, ослепляя светом фар.

— Вот придурок! — воскликнул «нянька», прикрывая ладонью глаза от света, отражающегося в зеркале заднего вида.

— Пойдем? — Оукси открыл дверцу.

Вздрогнув, я посмотрела в сторону бунгало.

— Нет, спасибо!

— Ладно. Я там не задержусь. Десять минут, не больше. Надо еще снять показания счетчика для хозяина.

— Только не помни мою одежду. Клади ее аккуратно.

Он долго смотрел на меня, словно придумывая, что сказать. Потом вздохнул.

— Не беспокойся, — сказал он, устало выбираясь из машины. — Я не помну твою одежду. — И он ушел.

В машине становилось все холоднее. Полицейский во втором автомобиле выключил фары и двигатель, и постепенно воцарилась полная тишина. Вокруг сгустилась темнота. На заднем сиденье Анджелина грызла ногти и безучастно смотрела в окно. Во всем свете существовали только мы двое и наше дыхание, казавшееся все более громким.

— Анджелина! — наконец сказала я. — Как ты думаешь — твой отец попытается найти Джо? Я имею в виду — ты не думаешь, что он мог побывать здесь? Среди этих деревьев?

Пауза.

— Я не знаю.

Я ждала, что Анджелина скажет что-нибудь еще, но она по-прежнему молчала. Здесь она была не более общительна, чем в полицейском участке. Откинув голову на сиденье, я сунула руку в карман рубашки, где обычно лежал мобильник, но, конечно, он остался в бунгало. Было очень странно ощущать, что ты осталась без всякого контакта с внешним миром. С мамой или Кристофом. Чтобы не думать об окружающих нас лесах, я попыталась удержать в голове образ Кристофа.

В конце концов я выпрямилась и повернулась на сиденье. Анджелина не сдвинулась с места. Она сидела возле окна, держась за ручку дверцы. Из-за странной прически ее лоб в рассеянном свете казался большим и выпуклым. Во второй машине полицейский был совершенно неподвижен.

— Анджелина, — осторожно сказала я, — как ты думаешь, что имел в виду детектив? Ну, дежурный по участку Стразерс? Насчет дьявола? Дьявол острова Свиней — ты знаешь, о чем он говорил?

Она не ответила, продолжая смотреть на бунгало, на ту дверь, за которой исчез Оукси, — взгляд сосредоточен, губы поджаты. Опершись локтем о спинку сиденья, я опустила подбородок на руку и не отрываясь смотрела на Анджелину.

— Анджелина! Я спрашивала тебя, знаешь ли ты, что он имел в виду. Потому что я, кажется, знаю. Думаю, я видела то, о чем он говорил. На видеозаписи.

Наступило недолгое молчание. Потом она быстро повернулась и посмотрела на меня. Я видела, как забилась жилка у нее на виске.

— А ты разве не знаешь? Существует видеозапись, Анджелина, на которой изображено нечто, гуляющее по пляжу на Куагаче. Изображение немного смазано, но нет никаких сомнений, что там такое. Там какое-то создание — получеловек, полузверь. — Я облизала губы и посмотрела из окна на полицейскую машину. Внезапно мне показалось важным, чтобы сейчас никто на меня не смотрел. — А может, — тихим голосом отчетливо сказала я, перегнувшись через сиденье и многозначительно глядя на нее, — это был полузверь-полуженщина…

7

Место под названием Лайтнинг-Три-Гроув (Господи, это имя говорит само за себя![18]) ближе всех на земле к преисподней. Этот заброшенный поселок между Думбартоном и Рентоном представляет собой образец некачественного городского строительства пятидесятых-шестидесятых годов; по сути, он уже умер и ждет лишь появления катафалка. Номер двадцать девять по Хамберт-террас представляет собой одноквартирный дом с тремя спальнями, находящийся на самом краю поселка. Когда я отрываю взгляд от этого письма и выглядываю в окно, что я там вижу? Три сотни домов, сгрудившихся на краю пустынного поля, некоторые окна заколочены после того, как экологическая служба нашла на чердаке асбест, все стены покрыты граффити, с крыш кое-где отвалилась черепица, на улицах валяются грязные подгузники и пустые бутылки из-под тонизирующего напитка «Бакфаст», потому что из Думбартона сюда повадились возить мусор. Все это должны забетонировать, чтобы построить развлекательный центр, но человек двадцать все еще цепляются за свою жалкую жизнь здесь. В основном это самовольные поселенцы и беженцы — женщины в платках, с испуганным видом снующие по улицам. Один Бог знает, что они думают об этом месте. Что называется, из огня да в полымя.

Разумеется, когда мы впервые сюда приехали, было темно и мы не имели представления, насколько здесь ужасно. Было просто очень, очень тихо и безлюдно. «Нянька» отпер дверь, немного повозившись с незнакомыми ключами, и впустил нас внутрь, щелкнув выключателем. Мы двинулись вслед за ним, в этот зловещий сырой дом. Оукси сразу же подошел к окну, чтобы проверить шпингалеты, а Анджелина, которая за все время поездки не проронила ни слова, бочком уселась на ближайшую кушетку, плотно запахнув вокруг себя пальто и упрямо глядя в пол. Я стояла посреди комнаты, испуганно озираясь по сторонам.

Теперь я видела, что здесь гораздо, гораздо хуже, чем в бунгало. Все предметы стояли криво, словно устроив в темноте бешеную пляску и замерев в тот момент, когда «нянька» вставил ключ в замок: две ободранные кушетки были развернуты под какими-то нелепыми углами, покрытый пылью телевизор на черной деревянной тумбочке отодвинут куда-то в угол. Все замерло в неподвижности, казалось, будто дом оскорблен нашим вторжением и ждет, когда мы отсюда уберемся. Дом имел открытую планировку,[19] за гостиной на первом этаже располагалась кухня, которую кто-то попытался оживить с помощью ярко-желтых обоев и бирюзовой плитки, а также бледно-желтых кружек на подставке в виде грубо отесанного пенька. Тем не менее чувствовалось, что тут не все в порядке. «Не пользуйтесь духовкой!!! — гласила надпись над плитой. — Духовка отключена ради вашей же безопасности!!!»

— Да. — «Нянька» прошел в угол, где над пустым кронштейном с потолка свисал пучок проводов. Подцепив пальцем кронштейн, он потянул его на себя. — Тут была камера. И вон там. Это значит, что где-то должен быть… — Он открыл буфет, заглянул внутрь, затем закрыл дверцу и прошел в переднюю, под лестницу. — Да, вот он. Щит управления. — Мы с Оукси подошли поближе, и я увидела маленький пульт управления с выдранной электроникой; дырки были затянуты паутиной. На стене висело старое-престарое расписание дежурств. — Да. — Положив руки на дверную раму, «нянька» откинул назад голову, чтобы проследить взглядом провода, которые уходили вверх по стене и терялись из виду под лестничной ковровой дорожкой. — Мне говорили, что раньше здесь был номер для изнасилованных.

— Что? — сказала я. — Какой-какой номер?

— Для изнасилованных. — Он повернулся ко мне, и выражение его лица тут же изменилось. — Ну да, — поспешно сказал он, закрывая дверь. — Я знаю, это неудачное выражение. Просто ребята так это называют. Некоторые из тех женщин, что сюда приходили, были… — Он замялся, краснея и смущенно почесывая голову.

— Вы хотите сказать, изнасилованы? Мы это знаем. Главный инспектор нам говорил.

— Здесь безопаснее, чем в участке. Здесь вы в безопасности.

— Вы в этом уверены?

— Ну конечно! Да и в любом случае здесь уютнее, чем в участке.

Я потерла глаза и вздохнула. Уютнее? Да здесь ужасно, просто ужасно! Как мне кажется, все эти изнасилованные девушки, избитые дети и жертвы расовой дискриминации оставили после себя в доме какую-то тяжелую атмосферу — она словно прилипла к обоям, — и в тот вечер, когда я впервые обходила этот дом, мурашки бегали у меня по коже, словно здесь случилось что-то очень нехорошее. Или вот-вот случится. В задней части дома, за кухней, находилась смотровая комната со все еще стоявшей в углу кушеткой — будто напоминая, для чего когда-то использовалось это место. Ни одно из помещений не было как следует прибрано — в одной из спален стояла грязная детская кроватка с пятном высохшей рвотной массы на стене, на коврах валялись дохлые мухи, в кухонной раковине лежал использованный презерватив.

— Да здравствует бюрократия! — воскликнула я, выудив презерватив концом ложки, швырнула его в белый мусорный пакет, где он теперь и лежит, коричневый и высохший, такой же прозрачный, как старая человеческая кожа.

8

Когда полицейские ушли, мы отнесли наверх свои сумки и выбрали комнаты — мы с Оукси заняли ту, что впереди, а Анджелина — одну из расположенных сзади. Зайдя туда, я увидела, что она распаковала взятую с собой сумку и повесила свои вещи на вешалку, прибитую к оштукатуренной стене. Вещи, которые она носила, были ужасны — длинные джинсовые юбки и старые бело-голубые футболки, столько раз стираные, что выцвели или посерели.

На первом этаже мы приготовили обед из того, что прихватили с собой из бунгало, — сосиски с томатным соусом и запеканку. Я пожалела, что не могла положить на тарелку что-нибудь вроде спаржи, поскольку у Анджелины был такой вид, будто она никогда не получала витаминов. Она съела совсем немного, не глядя на нас и опустив голову так, что мы могли видеть только ее большой, обветренный лоб. Лишь гораздо позже, когда я стояла возле окна, глядя на припаркованную в конце улицы полицейскую машину, а Оукси мыл на кухне посуду, она вдруг неожиданно сказала:

— Пожалуй, я хотела бы увидеть эту видеозапись.

Опустив штору, я резко обернулась, изумленная тем, что слышу ее голос. На кухне Оукси застыл с тарелкой в руке и посмотрел на нее с удивлением, с посудины, которую он держал, на пол капала вода. Анджелина сидела на кушетке, опустив голову, и, хотя эта фраза была произнесена вполне отчетливо, можно было подумать, что она вообще ничего не говорила, лишь смотрела в пол и жевала губу с таким беззащитным видом, словно не могла взглянуть в глаза окружающим.

— Ты что-то сказала? — спросил Оукси.

— Да. Я хочу увидеть себя.

Он заморгал.

— Так ты об этом знаешь?

— Я хочу это видеть. — Она закусила нижнюю губу. — Если там снимали меня, я хочу это видеть.

Прошло несколько секунд, прежде чем до Оукси окончательно дошло то, что она сказала. Он повернулся ко мне.

— Анджелина должна была знать, — сказала я, разводя руками. — Рано или поздно ей бы кто-то об этом сказал.

Оукси ничего не ответил. Думаю, он слишком устал, чтобы спорить, а может, увидел смысл в моих словах. Послушно пройдя в коридор, он поднял оставленный у стены ноутбук. Принеся его на кухню, отодвинул от стола один из стульев и сказал Анджелине:

— Садись. Вот сюда.

Она помедлила, затем встала, неловко передвинулась, не снимая руки со стола, и осторожно опустилась на крошечный алюминиевый стул. Включив ноутбук, Оукси поставил его перед ней. Достав из хозяйственной сумки пиво, выключил свет, и теперь кухня освещалась только мерцающим экраном ноутбука, так что лицо Анджелины стало зеленовато-голубым.

Я села рядом с ней за стол и оперлась подбородком на руки, сделав вид, будто смотрю на компьютер. Но это было не так. Скосив глаза, я наблюдала за Анджелиной, подобравшись так близко, что могла видеть каждую деталь ее лица — бесцветную кожу, подсвеченный компьютером большой лоб и маленький, словно мальчишеский, нос.

— Это снято в западной части острова. — Нагнувшись над нами, Оукси запустил видеозапись. — Два года назад. Перед тем как была возведена изгородь. Вот здесь. — Он указал на границу леса. — Смотри сюда.

На экран я не смотрела — эту запись я видела уже много раз и теперь наблюдала за тем, что отражалось в левом глазу Анджелины: неровное из-за качки движение лодки, мужчины в футболках, подносящие к объективу пиво, длинное серое пространство возвышающегося над волнами острова Свиней, ниже которого к берегу спускался лес. Я прекрасно помнила то место, где должна была появиться неясная фигура с пошатывающейся походкой, выступающая из-за деревьев всего на один-два шага. Я знала, когда будет пауза, когда эта фигура отступит назад и исчезнет между деревьев, знала, когда закричат люди в лодке.

Когда все закончилось, Оукси нагнулся и остановил видеозапись. Я сидела неподвижно, глядя на Анджелину, завороженная тем, как она дергается из стороны в сторону, словно пытаясь убежать. Затем я увидела прозрачный круг жидкости в ее глазу. Он быстро набухал, на секунду задержался на краю радужной оболочки и скатился вниз по лицу. Анджелина сложила ладони, прижав к носу кончики пальцев, и задрожала, словно в комнате резко похолодало.

— С тобой все в порядке? — спросил Оукси. — Ты не хочешь…

— Я такой родилась! — сказала она, со скрипом отодвинув стул, и стукнула кулаками по глазам, будто желая наказать их за слезы. — Это не моя вина. Я такой родилась. Вы не можете винить меня за это. Не можете!

Мы с Оукси переглянулись. Он слегка нагнулся вперед, и я подумала, что он хочет до нее дотронуться, но, видимо, что-то его остановило, потому что его рука замерла на полдороге и неуверенно опустилась обратно на стол.

— Послушай, — сказал он, — никто и не считает, что это твоя вина.

— Все решат, что я могу доставить неприятности. Как думали на Куагаче. Они считали, что я… — Она осеклась и глубоко вздохнула. Теперь ее лицо стало багрово-красным, из носа струйками текли сопли. — Они называли меня мерзостью. Так они говорили. Говорили, что я…

— На самом деле ты во все это не верила, — сказала я. — Ты просто инвалид, вот и все.

— Лекс! — сказал Оукси.

— Но, Оукси, мы же все это видели, все трое. Нет смысла лукавить. Да и в любом случае… Я уверена, что для тебя кое-что можно сделать, Анджелина.

Когда я это сказала, она прямо-таки застыла на месте. Она перестала плакать, кровь отхлынула от ее лица. Опустив руки, она смотрела на меня странным помутившимся взглядом, радужные оболочки глаз слегка разъехались в разные стороны.

— Это правда. Я каждый день вижу людей с повреждениями и деформациями спинного мозга и уверена, что тебе нужно всего лишь сделать очень простую операцию.

— Чтобы я стала нормальной?

— Я могу тебе помочь. Мой друг нейрохирург, лучший в стране. Ты этого хочешь? Ты хочешь, чтобы он тебя посмотрел?

— Я… я… — Она прижала ладони к щекам и еще несколько раз глубоко вздохнула, глядя то на меня, то на Оукси. Она так сильно дрожала, что зубы ее выбивали дробь. — Я не знаю. Не знаю!

Встав, Оукси включил свет. Порывшись в хозяйственных сумках, которые мы так и не распаковали, вытащил бутылку «Джек Дэниелс»,[20] которую всюду с собой возил. Обыскав буфет, он нашел детскую пластмассовую чашку с нарисованным на ней Человеком-пауком, наполнил ее до половины и поставил перед Анджелиной.

— О! — сказала я. — Алкоголь. Не думаю, что это очень…

Взяв чашку, она, не нюхая и ни о чем не спрашивая, осушила ее одним глотком. Я закрыла рот и наблюдала за ней с некоторым раздражением. Анджелина пододвинула чашку обратно. Оукси снова ее наполнил, и она снова одним махом ее выпила. Ого, подумала я, она делала это и раньше. Оукси продолжал подливать, не сводя глаз с Анджелины. Шея ее медленно розовела, к четвертой порции она перестала дрожать. Вместо того чтобы залить виски в себя, как заправский пьяница, она сделала один или два глотка и вновь поставила чашку на стол. Потом выпрямилась, вытерла нос и попыталась собраться с духом, нервно поглядывая то на меня, то на Оукси.

— С тобой все в порядке?

— Да. — Она немного помолчала. — И много людей это видели? Эту видеозапись?

— Много, — не глядя на нее, сказал Оукси. Так он делал, когда был чем-то смущен. — Об этом знает много народу.

— А полиция? Один из них говорил о дьяволе. Тогда, в полицейском участке, он говорил о дьяволе.

— Да. Думаю, они тоже знают.

Она протяжно вздохнула, собираясь с мыслями. Посмотрела на экран ноутбука, явно обдумывая все услышанное.

— Так вы из-за этого приехали на Куагач? Чтобы написать обо мне?

Теперь Оукси выглядел просто ужасно.

— Угу, — виновато произнес он. — Я приехал из-за этого.

— Папа этого не знал. — Она покачала головой и коротко рассмеялась, глядя на свои руки. Пальцы были белыми и обкусанными, с красными кончиками. — Он думал, что вы вернетесь, чтобы его преследовать.

— Преследовать? Что все это значит? С чего он это взял?

Анджелина закрыла глаза и снова открыла их, словно вопрос был с подвохом и требовалось подумать над ответом. Взглянув на лежавшую на столе фотокамеру, она перевела взгляд на ноутбук, затем снова на Оукси.

— Ну… потому что вы ведь Джо Финн?

Он смотрел на нее, раскрыв рот.

— Да? Ведь так?

— Ну да, — поспешно согласился Оукси. — Ну да, я… Но откуда ты узнала?

Анджелина посмотрела на него с удивлением, словно хотела сказать: «А разве вы и сами не знаете?»

— Я всегда о вас знала, — сказала она. — Я знала о вас всю свою жизнь. Я всегда знала, что однажды мы встретимся.

9

В жизни каждого человека случается момент, когда перед ним открываются новые возможности. Испытание характера заключается в том, как он реагирует на этот вызов…

Внизу Оукси смотрел новости. Анджелина лежала в постели, дверь в ее комнату была плотно закрыта. Сама я находилась в передней спальне, сидя на сырой, бугристой кровати с ноутбуком Оукси на коленях. Сквозь распахнутые шторы на экран компьютера падал оранжевый свет уличных фонарей. Полицейская машина все еще была здесь: я проверила, полицейский сидел в темноте и наблюдал за нами. Если верить Дансо, на самом деле мы в нем и не нуждались — он был здесь просто для того, чтобы мы чувствовали себя в безопасности.



Сегодня я оказалась именно в таком положении. Сегодня такая возможность мне представилась. И вызов заключается в том, должна ли я попытаться сама решить эту загадку или передать ее тому, кому доверяю, тому, чьи профессионализм и опыт больше для этого подходят. Тому, кто выиграет от участия в этом потрясающем, выдающемся деле…

* * *

Я озаглавила сообщение «Необычная спинномозговая аномалия. Большой интерес для прессы» и отправила его с анонимного почтового ящика, поскольку знала, что если я использую свое настоящее имя, эта ведьма-секретарша в один миг удалит его из входящей почты Кристофа. Я все еще виню ее за то, что случилось. Кто пытался изобразить мои отношения с ним как что-то дурное? Кто выворачивал все наизнанку, говоря людям, что я ему досаждаю? Что я, дескать, «засыпала мистера Раднора сообщениями по внутренней сети клиники»? Это, разумеется, явное преувеличение, так как я всего лишь послала несколько сообщений с пожеланиями удачи, когда он находился в заграничных поездках: один раз из-за цунами, другой — когда он ездил в Украину помочь мальчику с расщеплением позвоночника. Да, и еще я отправила ему пару экземпляров своего резюме. Возможно, эти резюме все и решили. Она понимала, что я сильный претендент на ее должность и ей нужно срочно принимать меры. А в тот день, когда я объявила о своем уходе, я услышала ее ядовитое замечание: «Уходит, пока не выгнали». Возможно, именно она выбросила те фото, которые я вставила в рамки. Я нашла их — я вам об этом рассказывала? — на помойке вместе с пакетами из-под сандвичей.

«По моему мнению, — писала я, упрямо вспоминая язык направлений, которые я видела в клинике, и пытаясь увязать его с той статьей в журнале, — эта аномалия почти наверняка связана с расщеплением позвоночника, а следовательно, представляет для вас большой интерес. Чтобы решить, что можно сделать для пациентки, жизненно важно оценить состояние спинного мозга. Для этой цели я предлагаю встретиться как можно скорее».

Я долго думала о том, стоит ли рассказать ему о Куагаче, о том, что здесь произошло, но потом решила, что написанного будет достаточно, чтобы пробудить его интерес. Свое электронное письмо я закончила так: «С большим нетерпением ожидаю возможности поработать с вами над этой проблемой, которая может только укрепить вашу репутацию выдающегося и талантливого хирурга». Нажав «Отправить», я откинулась на спинку стула, ожидая, что на экране выскочит сообщение об отсутствии адресата.

В голове у меня звенело. К концу лета я собиралась вернуться в клинику.

ОУКСИ

1

Мне снился остров Свиней — Куагач-Эйлеан. Снились темные облака, тянущие к скалам свои длинные пальцы, вертолеты, в лунном свете пролетающие над ущельем, и ветви деревьев, которые, словно руки, пытались их схватить. Я видел, как по волнам, сверкая голубыми огоньками, мчится полицейский катер, слышал повторяющиеся снова и снова слова «самодельное взрывное устройство», произносимые множеством губ.

Внезапно я проснулся — во рту пересохло, шея затекла, на ковре пятно от виски — во сне я уронил стакан. Шторы опущены, телевизор включен, картинка на нем воспроизводит мои сны: остров Свиней при свете дня, снятый сверху, знакомые, заросшие травой скалы, вокруг деревни белые пятна палаток. Снова слова про «самодельное взрывное устройство». Вертолет заложил вираж и нырнул вниз, затем в объективе показался небольшой паром, покачивающийся на волнах возле покрытого галькой пляжа. С землей его соединял алюминиевый понтон. Двое солдат поднимали на него армейский грузовик.

Я с трудом выпрямился, все тело ныло. На экране появился сидящий на возвышении Дансо, перед ним стоял микрофон, другой микрофон был прицеплен к лацкану. На заднике виднелось изображение голубого чертополоха — эмблема полиции Стрэтклайда.

— За «Криниан» мы следим очень внимательно… — Дансо поднял голову, выслушивая невнятный вопрос кого-то из журналистов. — Да, верно — с автостоянки гостиницы «Криниан»…

— Черт, черт, черт! — С трудом поднявшись, я проковылял на кухню, ужасаясь тому, каким образом все снова на меня навалилось. Наклонившись над раковиной, подождал, не вырвет ли меня. Я вспомнил старшего уполномоченного по идентификации, коротышку по имени Джордж, который провел со мной в Обане два часа, аккуратно заполняя желтые бланки на пропавших без вести — по одному на каждого из членов общины ППИ, всего тридцать штук. Вчера я кое-что ему пообещал, и очень даже зря. В частности, я обещал сегодня поехать на Куагач, чтобы опознать тела. Одна мысль об этом вызывала у меня головную боль — словно в мозгу находилось нечто твердое, имеющее форму яйца.

Открыв кран, я подставил лицо под струю воды, намочил волосы, лицо, рот. Я стоял так больше минуты, охлаждаясь все больше и больше. К тому времени, когда зазвонил мобильник, лицо у меня онемело. Выпрямившись, я принялся искать телефон.

— Да? — Я поднял край рубашки, чтобы вытереть лицо. — Что?

— Ну как, ты еще жив?

— Финн! — сказал я. — Привет!

— Хорошо, что ты все еще дышишь.

— А почему же нет?

— Почему нет? — Он вздохнул. — Включи телевизор, Оукс. Этот гребаный Дав заполонил собой все заголовки.

— Ну да, — согласился я, осматривая крошечную кухню в поисках чайника. Мне был нужен кофе. — Я знаю.

На секунду воцарилось молчание.

— Знаешь?

— Ну да. Я был там.

— Ты был там? Что? На острове?

— Ну да. Это я вызвал полицию.

— Черт возьми, Оукси, ты это серьезно?

— Я серьезен, как инфаркт.

— Господи Боже! — Наступило долгое молчание — Финн усваивал услышанное. Я представил себе, как он сидит в своем кабинете за обитым кожей столом. Когда мы вместе были в Штатах, он походил на классического представителя сиэттлской шпаны: тюремные брюки, фланелевая рубашка и футболка с надписью «Саундгарден».[21] Одним из первых в мире он надел кроссовки «Конверс». Теперь Финн принадлежал к истэблишменту: облысел и каждый день ходил на работу в костюме, который ненавидел.

— И что ты теперь будешь с этим делать? Общенациональные издания из кожи вон лезут, пытаясь понять, что произошло на острове…

— Тут все очень просто. — Зажав телефон подбородком, я понес чайник к раковине и поставил под кран. — У него было решение суда о непричинении беспокойства — и вот появился я, и он решил, что они пытаются завести на него дело в опекунском суде. Между прочим, они и вправду собирались. — Включив чайник, я подошел к окну и отодвинул шторы. Был яркий, сияющий день, холодное солнце отражалось в ветровом стекле полицейской машины и разбитых стеклах дома напротив. Я посмотрел направо, на поля, продуваемые холодным ветром. Подходящий день, чтобы взглянуть на мертвых. — Тем не менее, — сказал я, — я не могу об этом говорить.

— Но почему?

— Не могу. Не хочу высовываться.

— Да почему?

— По телевизору говорили, что его взяли? Что его нашли?

— Нет.

— А на кого, как ты думаешь, он имеет зуб? На меня. Нас поселили в убежище — в этакой деревне амишей[22] в стрэтклайдском варианте.

Финн снова немного помолчал.

— Оукси! — осторожно произнес он, словно только что до чего-то додумался. — Послушай… Я думаю, что… Я не думаю, что это плохо… Я думаю… думаю, это хорошо. Да, знаешь что? На самом деле это… — Должно быть, он вскочил с места и едва не уронил телефон, потому что на миг в трубке повисла тишина. Когда его голос послышался снова, он уже кричал: — Да! Это просто невероятно — просто невероятно! — Финн несколько раз вздохнул, и я понял, что он стоит возле сводчатого окна, выходящего на Кингз-роуд,[23] и машет рукой, чтобы успокоиться. — Да, спокойно, спокойно, Финн. Оукс, если ты не собираешься продавать эту историю в газеты — ну правильно, если ты сможешь сохранить молчание до тех пор, пока все успокоится, тогда можно будет сделать книгу — правильно? Если ты сможешь утаить это от газет.

— Ты что, решил стать моим агентом?

— Да. Да! Послушай, Оукси, послушай… Мы вот что сделаем. Я переговорю с заинтересованными сторонами, но пока мне нужен двухстраничный синопсис и первые пятнадцать тысяч слов. Это чертовски просто. Говорю тебе, ты можешь написать статью, написать книгу… Ты сможешь это сделать, ведь правда?

Открыв окно, я вдохнул холодный воздух. Я не винил его — чтобы понять навалившуюся на меня ледяную усталость, нужно своими глазами увидеть смерть. Тридцать шесть часов назад, когда я увидел, как свинья тащит к деревьям ногу Соверен, в голове у меня что-то отключилось. Но прошла ночь, я поспал, и Финн снова меня расшевелил. Во мне вновь проснулась горгона журналистики, сонно потянувшись и подняв свою безобразную голову. Я уже думал о том, что произошло там, где сейчас светит солнце. Я вспомнил о том, что привело меня на Куагач.

— Можешь? Ну скажи мне, что сможешь.

Я уронил штору.

— Угу, — сказал я. — Смогу.

— Считай, мы сорвали банк. Понимаешь? Мы. Сорвали. Банк.

Пока он это говорил, я понял, что готов действовать. Выйдя в коридор, я достал из кармана пиджака свою цифровую камеру и поставил ее на зарядку. Приготовив на кухне кофе, стал слушать, как Финн продолжает строить планы. Мы всегда мечтали вместе осуществить подобный проект — чтобы закатить пир на весь мир, чтобы оплатить закладные.

— Слушай, — сказал он, — а до того, как запахло жареным, ты все успел выяснить?

— Что выяснить?

— Ну, насчет видео. Я имею в виду фальшивку. Дьявол острова Свиней. Ты понял, что это было?

Я застыл на месте, не донеся чашку до рта.

— Да. Разобрался.

— Ну? Ну?

Я ответил не сразу. Опустив чашку, посмотрел в сторону лестницы и вспомнил о двери в комнату Анджелины — закрытую так плотно, что это говорило само за себя.

— Ну, Оукс! Я жду. Я хочу знать, что ты думаешь…

— Это был ребенок, — сказал я, выливая кофе в раковину и открывая кран. Кофе мне больше не хотелось. Теперь мне хотелось чаю. — Просто один местный мальчишка выбрался на остров в наряде, который смастерил вместе со своими дружками. Как я и говорил.

2

— Посмотрите туда! — крикнул Стразерс. Его голос был едва слышен из-за шума двигателя. Он сидел, скрестив ноги и прислонившись спиной к рубке арендованного прогулочного катера, одна рука лежала на планшире, другая держала снимок, сделанный «Полароидом». — Это интересно. — Выпрямившись, он сунул его мне под нос. — Даже очень интересно.

Мне пришлось прикрыть глаза от солнца и прищуриться, прежде чем я понял, что на снимке изображена лежащая на берегу лодка с подвесным мотором.

— Узнаете?

Я забрал у него фото, нырнул в рубку, чтобы укрыться от солнца, и сразу ее узнал — немного потрепанная плоскодонка с оранжевыми полосами лежала, глубоко зарывшись в гальку. Вернувшись на палубу, я отдал фото Стразерсу.

— Где вы ее нашли?

— В Ардно-Пойнт. Одна сотрудница полиции прогуливала свою дворняжку. Вот противная тетка — тратит выходные на то, чтобы просматривать полицейский сканер. Некоторые никак не могут отвлечься от своей работы. Как я понимаю, она узнала об этом прошлой ночью на сканере, а потом, в шесть часов утра, прогуливала собаку и обнаружила, что видит ее воочию. И что же она сделала? Сняла ее на мобильный телефон!

— А где этот Ардно-Пойнт? — Я повернулся и посмотрел на материк.

— В той стороне. — Он махнул рукой куда-то на юг. — Из-за этого наша исчезнувшая машина становится чуть-чуть привлекательнее, так как это место, где она пропала в воскресенье, недалеко от Криниана. Долгий путь. Ночью прилив гнал лодку в ту сторону, так что, возможно, он направлялся именно туда. А может, просто не знал, как ею управлять.

— Недалеко от Криниана… — пробормотал я, глядя на побережье. В лучах утреннего солнца оно казалось чистым и прохладным, гранитные пальцы на берегу походили на какие-то таинственные постройки. Деревья выглядели так, словно их расплавили и разлили по поверхности земли. «Что ты там делаешь, милый Дав? — думал я, глядя на поблескивающий в отдалении залив. — Куда ты направляешься? И при чем тогда Ардно-Пойнт? Мне бы хотелось, чтобы ты двигался на юг, а не на север, в сторону бунгало…»

— Думаю, вы можете успокоиться, — крикнул у меня за спиной Стразерс. — Вы больше не увидите пастора Малачи Дава.

Я повернулся. Он уже убрал снимок и сидел, прислонившись к переборке, его глаза обшаривали побережье.

— Больше не увижу?

— Нет. Он ведь на пределе, не так ли? Он совершит самоубийство. — Стразерс кивнул, вытирая с лица соленые брызги. — Да, исходя из своего профессионального опыта, я могу сказать, что он совершит самоубийство. Кто-нибудь найдет его на холмах — в червях и в дерьме. Либо он спрыгнет с какого-нибудь моста и разобьет себе физиономию о плотину. Да. Именно тогда мы и увидим еще раз Малачи Дава.

— Об этом говорит ваш профессиональный опыт?

Он постучал себя по носу и улыбнулся:

— У меня нос полицейского. И всегда такой был, с детства. Говорю вам, он конченый человек.

Я одарил его холодной улыбкой. Еще студентом, когда я заканчивал статью о куриной печенке, я со страхом думал, что знаю Малачи Дава не хуже, чем самого себя. Сейчас мне казалось, что я был с ним как-то связан, причем не так, как все остальные — даже Анджелина, — и знал, что Стразерс не имеет представления о том, что на самом деле происходит в голове у Дава. Он прав — в том смысле, что Дав думает, как все это закончить. Но это будет не так уж легко. «В последний час, Джо Финн, я буду кругами ходить вокруг тебя…» Когда он говорил, что трахает мое душевное спокойствие, он отнюдь не имел в виду то, что сделал в церкви.

— Да. Он не знает, что делать. Если хотите знать мое мнение… — Стразерс замолчал и облизал свои губы. — Если хотите знать мое мнение, эта девочка теперь сирота.

Я посмотрел на Анджелину. Она сидела на корме, сложив руки и опустив подбородок, и смотрела куда-то вдаль, задумчиво трогая нижнюю губу. Сквозь черные волосы просвечивали голые участки кожи. Вокруг рта высыпали прыщи.

— Эй! — прошептал Стразерс, склонясь ко мне так низко, что я почувствовал его дыхание. Он искоса смотрел на Анджелину, отмечая выбивающуюся из-под пальто выцветшую футболку и поношенные кроссовки. — Я хотел кое-что у вас спросить.

Я не смотрел ему в глаза. Я и так знал, что сейчас произойдет.

— Она сказала шефу, что у нее полиомиелит. Так она ему сказала. — Он снова облизал губы. — Но ведь это не полиомиелит, верно? Это что-то другое.

Я медленно закрыл и открыл глаза.

— Ведь так? Все не так просто, и я думаю…

— Знаете, — прошептал я, — что случится, если пресса о ней узнает?

Я почувствовал, что он улыбается.

— О да! — прошептал он. — Вот почему вы просто счастливчик, Джо Оукс. Мы не можем сказать им о вас, так как вы «уязвимы», и прокуратура дает вам право самому решать, хотите ли вы вылезти из-под камня. У меня сотня знакомых журналистов, которые отдали бы собственных детей за то, чтобы очутиться на вашем месте. Хотя я и не собираюсь вас в этом винить. — Стразерс засмеялся и похлопал меня по руке. — Ну вот! — оглянувшись через плечо, сказал он. — Семпер вигило.[24] Мы уже рядом с оцеплением, за которое не пускают журналистов. — Встав, он поманил рукой Анджелину. — Вам обоим пора в рубку. Пойдем, девочка.

Я встал. Впереди на волнах колыхалось штук тридцать зафрахтованных лодок, пытавшихся прорваться вперед. Вздымая сверкающую пену, крутясь и взбрыкивая, словно бык на арене, им преграждал дорогу ярко-желтый полицейский катер.

— И сейчас же, — сказал Стразерс. — Если не хотите, чтобы они вас увидели, сделайте это сейчас же.

Сгрудившись в заполненной дымом рубке рядом с капитаном, мы с благоговением смотрели на вырастающий перед нами Куагач, нависший над ним армейский вертолет, обыскивающий скалы и заросли в поисках тех, кого, как все мы прекрасно знали, найти уже не удастся — в поисках выживших.

3

Полицейская операция была крупномасштабной. Безопасность на острове должна была обеспечить армия, и чем ближе мы подходили, тем яснее становилось, какие силы были на это брошены. Возле берега стояли восемь катеров, на самом острове Свиней, казалось, все было покрыто брезентом и ограждено полицейскими лентами. Когда мы сошли на пристань и сообщили свои имена дежурному, казалось, будто мы очутились на съемочной площадке.

Все изменилось и стало неузнаваемым. Когда мы поднялись по тропинке, первое, что мы увидели на лужайке, примерно в ста метрах за кельтским крестом, был армейский вертолет НМ-40. Лопасти его винта слегка подрагивали на ветру, а сам он походил на гигантское насекомое. К северу — там, где с парома выгружались машины, — трава была разворошена гусеницами, вокруг лужайки стояли два армейских грузовика, четыре надувных навеса и три бело-голубых полицейских «лендровера», каждый с вывеской на боку. «Коммуникации», — гласила одна. «Эвакуационный пункт», — сообщала другая. Когда мы проходили мимо, вывески хлопали на ветру, и создавалось впечатление, что мы находимся на каком-то странном деревенском празднике.

Мы направились в конец лужайки, к автофургону с надписью «Докардс энд Винти. Землеустройство с объемной лазерной технологией». Из-под фургона тянулись покрытые резиновой оболочкой силовые кабели, подсоединенные к генератору, а за ним, прямо под окнами коттеджа Гарриков, стоял жилой прицеп с эмблемой полиции Стрэтклайда.

— Пункт управления, — поднявшись по ступенькам, сказал Стразерс. — Эй, босс! — обратился он к находящимся в помещении. — Я вернулся.

Прицеп заскрипел — вероятно, это повернулся Дансо.

— Господи, Каллум, вы бы поговорили с Джорджем. Шеф решил сделать ему приятное и наградил почетным титулом — старший уполномоченный по идентификации. Так теперь он считает, что это он здесь правит бал — говорит, что ему нужно шесть телефонных линий, десять человек персонала и еще пять человек в помощь. Итого пятнадцать человек! А у меня здесь КП размером с ладонь, каждые две минуты звонит методист и сообщает, какие правила он еще вспомнил, а группа ХОЛМС выбивает из меня сверхурочные за каждую минуту. — Он шумно вздохнул. — Скоро вы найдете меня мертвым, Каллум, со следами проколов на шее, потому что этот «Протокол по серьезным инцидентам» высасывает из меня всю кровь.

— Я доставил свидетелей.

Дансо встал, подойдя к выходу из трейлера, окинул нас взглядом.

— Простите. — Сбежав по ступенькам, он пожал нам руки. Вместо пиджака на нем был шерстяной свитер, лицо казалось серым — словно он совсем не спал. — Извините, я думал, вы приедете после обеда. — Он испытующе посмотрел на меня и спросил: — Ну что? Хорошо поспали?

— Там тепло. В доме.

Он улыбнулся:

— Это хорошо. А вы завтракали?

Кивнув, я слабо усмехнулся:

— Теперь вы спросите, готов ли я к тому, что предстоит.

— Точно. И каков будет ответ?

— Отрицательный. Разумеется, отрицательный. Я все сделаю, но совершенно к этому не готов.

4

Как оказалось, эти ребята из Стрэтклайда вовсе не такие гениальные, какими себя воображают. Они знали, что я журналист, Стразерс даже подробно об этом распространялся, но разве кто-нибудь обыскал меня в то утро на Куагаче? Разве кто-нибудь нашел спрятанную у меня в пиджаке цифровую мини-камеру? Черта с два!

В десять тридцать Анджелина ушла с Дансо и маленьким лысым человечком — «ответственным за место преступления», как сказал мне Стразерс. Она должна была показать им, где пряталась, когда увидела, как ее отец просовывает взрывчатку в окно церкви и каким маршрутом он туда добирался. Они собирались все зарисовать и сделать трехмерное лазерное изображение для отдела криминалистики. Кто-то принес мне резиновые сапоги и перчатки, и мы со Стразерсом двинулись на север, следуя развешанным на деревьях надписям: «К зоне хранения тел сюда».

Туда вела тенистая тропинка, по которой я еще ни разу не ходил, тихая и прохладная. Справа от нее почва спускалась в сторону скал, время от времени с моря долетал порыв ветра, обдавая нас солеными брызгами. Слева от нас находился темный лес, где между стволами деревьев хлопала линия полицейского ограждения. За ней виднелись проложенные на земле белые линии наподобие сетки, пронумерованные красным маркером.

— Знаете, о чем я думаю? — подал голос Стразерс. — Здесь ведь полно ваших отпечатков, а?

В его тоне ощущалась враждебность.

— Да, наверное, — не глядя на него, ответил я.

— А как насчет церкви?

— Я был там один раз, — сказал я, — около пяти минут. Я уже вам вчера об этом говорил. Помните? Вчера в участке у меня взяли отпечатки пальцев.

— А что-нибудь еще? Может, ответственные за место преступления найдут там что-нибудь еще — волосы или другие, гм… следы? — Он нехорошо улыбнулся, обнажив желтые зубы. — Я имею в виду, старина, что вы провели на острове несколько дней, а между людьми всякое случается. Вы понимаете, что я имею в виду?

Я остановился. Он успел пройти несколько шагов, прежде чем понял, что я за ним не следую. Остановившись, посмотрел на меня. Кончики носа и ушей у него были красными от напряжения; за спиной раскинулись темно-синие просторы.

— Нет, — холодно ответил я. — Я не понимаю, что вы имеете в виду.

— Я просто пытаюсь представить, какого рода отношения у вас были с этими людьми. Хорошими они были или плохими.

— Хорошими — но не настолько, чтобы с ними трахаться, если вы об этом спрашиваете.

Стразерс засмеялся и, повернувшись, двинулся дальше по дорожке, вскинув вверх руки.

— Хорошо, хорошо. Я просто пытаюсь понять, что за атмосфера здесь была. Можете подать на меня жалобу — там в участке есть специальная форма.

Я не двинулся с места, глядя сзади на его массивную широкоплечую фигуру. С Каллумом Стразерсом мы наверняка не уживемся. Он именно такой, каким я и представлял себе полицейского из Стрэтклайда: крикливо одетый, самоуверенный, тщеславный. Он пытается выглядеть более интеллигентным, чем есть на самом деле, а пахнет от него так, словно он сидит на диете, от которой садятся почки. Со своей стороны, Стразерсу было достаточно один раз взглянуть на меня с моей двухдневной щетиной, исцарапанными коленями и ливерпульским акцентом, чтобы у него в голове сразу возникла мысль: «Как бы испортить жизнь этому парню?»

Он исчез за поворотом, отставив меня одного на тропинке. Тем самым он сделал мне маленький подарок, хотя и не подозревал об этом. Отсчитав несколько секунд, я повернулся и посмотрел в сторону зарослей. Если я правильно ориентируюсь, церковь была где-то там, всего в нескольких сотнях метров от меня.

— Видеосъемку! — крикнул кто-то из-за деревьев. — Нужно сделать видеосъемку. Вот здесь, на восемьдесят три-двадцать. Съемочная группа, вы меня слышите? Нужно сделать съемку в квадрате восемьдесят три-двадцать.

Я вытащил свою камеру, прополз под полицейским ограждением и украдкой сделал десять снимков — жаль, нельзя было использовать вспышку. Потом, прикрыв глаза рукой, посмотрел на дисплей. Увеличение было неважным, но все-таки можно было различить наполовину скрытые стволами деревьев две призрачные фигуры в голубых костюмах. Поисковая группа. Фотографии не слишком выдающиеся, но и не самые плохие.

— Эй! — раздался впереди меня слабый голос Стразерса. — Вы идете?

Выбравшись из зарослей, я спрятал камеру и вернулся на тропу. Она вела влево, в сторону от утеса, и далее в глубь леса. Там, примерно в сотне метров впереди, он и стоял, дожидаясь меня.

— Здесь, — сказал Стразерс, когда я подошел к нему. — Думаю, это здесь.

Повернувшись, мы посмотрели туда, где почва понижалась, образуя естественное углубление, прохладное и тенистое, со стороны моря загороженное экранами. Сквозь лиственный занавес, словно лучи лазера, прорывались один-два солнечных луча. Было тихо, лишь слышалось гудение генератора, питавшего два рефрижератора. Мы молча смотрели на крыши с видневшимися на них вентиляционными отверстиями. Рядом стоял контейнер размером с небольшой автомобиль. Он был открыт, так что можно было увидеть его содержимое: один на другом в нем лежали серые фибергласовые гробы, тусклые, напоминающие коконы. Перед контейнером стоял фотограф в зеленой флюоресцентной безрукавке, шлеме и ботинках и просматривал сделанные снимки — точно так же, как недавно это делал я.

Стразерс молча провел рукой по затылку. По его лицу было видно, что ему не хочется здесь находиться.

— Ну, тогда пойдем.

Мы начали спускаться по тропинке и прошли уже полпути, когда дверца ближайшего к нам грузовика внезапно отворилась. Оттуда выпрыгнул Джордж — парень, с которым я провел полдня в Обане. На нем был комбинезон. За Джорджем последовал еще один человек, одетый точно так же. Оба сказали что-то фотографу, и тот опустил камеру и стал смотреть в сторону, противоположную той, откуда мы шли, — в направлении церкви. Через несколько секунд послышалось шуршание листьев, и из-за деревьев едва ли не бегом показались члены поисковой группы. Они несли что-то тяжелое, завернутое в пластик с розовой наклейкой. Опустив свою ношу на землю, они что-то сказали Джорджу, после чего несколько из них повернулись и все той же быстрой походкой вновь направились в лес. Трое остались стоять возле свертка.

— Вот как я зарабатываю себе на жизнь, — удрученно пробормотал Стразерс. — Этим никто не хочет заниматься. Пошли. — Спустившись еще немного, мы вышли на поляну — последние полметра пришлось преодолеть прыжком. — Привет, Джордж! — сказал Стразерс, приветственно подняв руку.

— Да-да! — Джордж даже не посмотрел на нас. — Подождите минутку, джентльмены. Сейчас, вот только закончу с доктором.

Несколько секунд мы неловко стояли, выискивая, куда бы приткнуться, в то время как фотограф ходил кругами возле пакета, делая один кадр за другим. Присев на корточки, доктор снял розовую наклейку и передал ее Джорджу, после чего осторожно размотал пластик. Внутри находился обернутый тканью толстый кусок мяса. Я затаил дыхание, думая о том, что это наверняка шутка. Кто-то достал кусок свинины и обернул его в футболку. Кого они пытаются разыграть? Рядом со мной Стразерс тихо вздохнул, но я его услышал.

Прикрепив наклейку к папке, Джордж стал ее изучать.

— Ну-с, что мы имеем? Номер сто сорок семь, квадрат пятьдесят два-десять. — Он вдруг осекся, негодующе глядя на нас. — Что за безобразие! — возмущенно сказал он, опуская папку. — Никто не слушает, что я говорю.

Доктор поднял на него взгляд.

— А что такое?

— Вы только посмотрите! Раздел двадцать два. Галочкой помечен пункт один.

— Ну и что?

— Номер один, — повторил он, многозначительно кивая в сторону упаковки. — Сколько раз нужно повторять? Это пункт номер два. Если имеются только фрагменты, нужно отмечать пункт два. Когда имеются только фрагменты. — Он покачал головой и поправил ошибку, после чего с явным недовольством просмотрел список до конца. — Итак, что мы имеем? Все как обычно? Человеческие останки. Признаки жизни отсутствуют…

— Да…

— …ага, в одиннадцать часов четыре минуты. Что еще? Белый?

— Угу. Мужчина.

— И вы говорите, что это…

— Торс. — Врач перевернул кусок мяса, несколько секунд смотрел на него, затем опустил. Под кожей виднелся аккуратный кружок.

Я знал, что это — это был разрубленный позвоночник. Я сразу вспомнил Соверен с ее розовыми сандалиями и замедленной речью и представил себе, как Джордж складывает на столе ее тощие ноги. Вспомнил старого доброго миссионера и его устремленный к звездам сломанный палец. Повернувшись, быстро присел на соседний пень. Я весь дрожал. Мне хотелось плеваться, хотелось выплюнуть на землю застрявший во рту отвратительный вкус.

— Малачи, ты козел, — пробормотал я. — Ты мерзавец.

— Ну да, торс, — сказал врач. — Половина торакальной и вся поясничная область.

— Так что получается? Все отсутствует, кроме ноль-шесть и ноль-семь?

— Пожалуй. — Доктор отлепил кусок рваной футболки и передал ее Джорджу для осмотра.

— Футболка. — Он раздраженно провел ручкой по списку. — Боже мой, и когда Интерпол все это составлял? Тут есть код для корсета, даже для кушака, но вот где код для футболки? Пожалуй, им нужно пройти курс особенностей современной жизни. — Крупными буквами он написал: «Футболка».

— Какого же она цвета? — спросил доктор. — Коричневого? Пурпурного? Милли говорит, что я путаю цвета.

Джордж взглянул на него поверх очков.

— Темно-красная, — после паузы сказал он.

— Темно-красная, — согласился доктор, опуская тряпку в мешок. — Так и запишем.

Когда Джордж закончил заполнять форму, доктор поставил под ней подпись, и они вдвоем снова завернули останки, приклеили розовую наклейку и, повернувшись лицом друг к другу, взялись за концы свертка и с усилием забросили в грузовик. Все это время Стразерс молчал. Через некоторое время он подошел и, не глядя на меня, сел рядом со мной. В горле у него клокотало, словно он пытался выплюнуть мокроту.

— Ну, — наконец сказал он, — теперь придется делать анализ ДНК. Снова деньги. Босс будет в экстазе. — На его лице дрогнула жилка — как раз под правым глазом. — ДНК, — медленно повторил он, словно я со своим ливерпульским происхождением мог об этом не слышать. — Д-Н-К.

5

— Цветовой код — вот что нужно. Я как-то видел органайзер с цветовым кодом. Я бы сделал так: бланки по трупам я кладу в розовое отделение, предсмертные в желтое. Похоже, что эвакуированных не будет, так что я бы оставил голубое отделение до того времени, когда смогу сравнить бланки по трупам с данными по пропавшим без вести.

Мы с Джорджем находились в рефрижераторе. Двери его были открыты, но внутри было темновато, поэтому фотограф дал мне для освещения галогеновый фонарь. Я молча ждал, одной рукой сжимая фонарь, другой потирая нос, пока Джордж прошел в дальний конец рефрижератора, приоткрыл два гроба и вытащил их на середину.

— Помнится, вчера вы говорили, что у них не проводились медосмотры, не было зубных врачей. Так вот, вы оказались правы. Мы искали, но так и не нашли ни результатов биопсии, ни рентгеновских снимков, ни даже медицинских карточек. На девяносто процентов это будет генетическая идентификация, но если мы сумеем визуально опознать хотя бы десять процентов, нам крупно повезет. Я и так по уши в бумагах.

Включив фонарь, я провел им над двумя кучами завернутых в пластик предметов, возвышавшихся с правой стороны рефрижератора. На холоде все они казались молочно-белыми. Некоторые из тел обгорели во время пожара, случившегося после взрыва, и кое-где я видел прижатые к обертке почерневшие куски. Над дальней кучей висела розовая этикетка с надписью: «Фрагменты 1–100». Я повернул фонарь, луч света отразился от текстурированных алюминиевых панелей. Надпись над второй кучей гласила: «Фрагменты 101–200». Я выключил фонарь, сердце громко стучало.

— У меня для вас только двое. — Джордж выпрямился и посмотрел мне в глаза. На его лице четко выделялись тени. В полумраке я смотрел, как он открывает гробы и отворачивает черные резиновые мешки, чтобы открыть лица. — После взрыва из церкви удалось выбраться только этим двоим. Должно быть, они были где-то в углу позади остальных — только так можно выжить во время взрыва. Кто-то другой принимает на себя ударную волну. Конечно, это не значит, что вы останетесь в живых потом. — Он поднял с пола и показал мне два желтых листочка. — Я их уже заполнил. Помните наш вчерашний разговор? Мне кажется, я знаю, кто эти двое. Тем не менее жду вашего подтверждения.

Я знал, кого он имеет в виду. Миссионер и Блейк Франденберг. От Соверен наверняка не осталось ничего, пригодного для идентификации. Включив фонарь, я подошел поближе. В первом гробу лежал миссионер, лицо его осталось целым, глаза запали. Я молча смотрел на него.

— Оконеле?

Я кивнул:

— Оконеле.

Джордж поставил в верхнем левом углу бланка аккуратную тройку и с явным удовлетворением отложил его. Мы подошли ко второму гробу, где лежал Блейк, глаза его были похожи на щелки, лицо запало, словно смерть отняла у него половину веса. Одна рука выглядывала из мешка: казалось, он к чему-то тянулся — к свету или, может быть, к небу. Я молча смотрел на его руку, вспоминая, как он сидел в коттедже с кочергой, готовый драться со мной — человеком, который имел вдвое больший вес.

— С вами все в порядке? — спросил Джордж. — Хочется побыть одному?

Я неловко повернулся.

— Простите?

— Хочется побыть одному?

— Гм… — Прошла секунда или две, прежде чем до меня дошел смысл его вопроса. — Ах да! — сказал я. — Да, конечно. Всего на несколько минут.