Почему он меня
Крысобоем назвал, я тогда не понял. Я ведь не рассказывал никому.

– Зара не придет, – сказал Грэйсон и медленно зашагал ко мне. – Она считает, что вам нужен… проводник, – произнес он таким тоном, что последнее слово мгновенно миновало все мои защитные барьеры и просочилось в душу. – И почему-то ей кажется, что на эту роль лучше всего подойду я.

— Полезай и закрой фонарь плащом, — приказал он.

***

Выглядел он точь-в-точь как в нашу первую встречу – даже костюм от Армани был такого же цвета: светло-серый, со стальным отливом, совсем как его глаза – и стены этой комнаты. Мне вдруг вспомнилась фотокнига с именем Грэйсона на корешке, которую я видела на кофейном столике в кабинете Тобиаса Хоторна.

Я стою на
стене Крепости и смотрю, как горит наша территория. Белый снег, черный дым,
багровое пламя – по всему горизонту. На снегу – темные точки людей. Они тоже
смотрят это грандиозное историческое представление. Не так-то легко
расставаться с еще живым прошлым.

Наверное, только один Айзек заметил колебания Ягарека. Поэтому только Айзек и смог оценить мужество человека-птицы. Тот подчинился без звука. Развязал узел на шее, лишаясь своего покрова. Появилась голова с перьями и клювом, и увечье гаруды стало вопиюще зримым. Только обрубки и шрамы, прикрытые тонкой рубашкой.

– Это все ваши работы? – ахнув, спросила я, обведя взглядом длинные ряды фотоснимков. Это была лишь догадка – но уж что-что, а угадывать я умела прекрасно.

Повязку с
головы уже сняли, волосы отрастают. Дышать легче стало. Только руки еще
забинтованы, и на теле ожоги не до конца затянулись. Шпале повезло меньше. У
него лицо обожжено, и один глаз расплавился, правая рука сгорела до кости.
Когда нас отыскали под обломками крыши, думали – все, отвоевались ребята. Но мы
живые были. Дыму наглотались, обгорели снаружи и внутри, потолком нас
придавило, меня к тому же катапультой по черепу огрело – и живые. Парни потом
рассказывали – они видели, как дом горел и крыша упала, и что мы уйти не
успели. Только помочь не могли, цивилизованные слишком наседали. Они в тот
день, наверное, решили все-таки прорвать нашу оборону. Командир, дядя Степа,
после этой истории в чудеса уверовал. Я, наверное, тоже. Почти сразу, как на
меня катапульта свалилась, ливанул сильный дождь. Огонь моментально прибило,
вместо дыма густой пар повалил. Наступающие юшники прошли мимо, останавливаться
не стали – тоже думали, внутри все дохлые. А через полчаса они побежали. Назад.
Наши погнали их, как сидоровых козлов. Побоище было жуткое. Парни за нас
мстили. За всех погибших. За всю войну эту, за цивилизованную подлость. Только
никто не знал, почему юшники побежали. Они же сминали наши позиции в лепешку,
напролом шли. И вдруг обратно дернули. Как будто испугались собственной чумовой
храбрости.

Ягарек со всей осторожностью встал большими когтистыми ногами на соединенные руки Седраха, выпрямился. Седрах с легкостью поднял гаруду. Тело с полыми костями весило немного.

– Мой дедушка считал, что для того, чтобы изменить мир, надо его повидать. – Грэйсон остановил на мне взгляд, но потом опомнился и отвел глаза. – Он любил повторять, что я умею подмечать детали.

А в обгоревшем
кулаке у меня нашли металлическую пластинку на цепочке. Крепко зажал, долго
вытащить не могли. Икона святого Сергия, подарок Крысобоя.

Ягарек накинул тяжелый плащ на плюющий огнем липкий факел. Повалил черный дым, но огонь тотчас погас. В то же мгновение на стоящих под фонарем набросились, точно ночные хищники, тени.

Вкладывай. Развивай. Создавай. Я мысленно вернулась к рассказу Нэша об их с братьями детстве, и мне вдруг стало интересно, в каком возрасте Грэйсон впервые взял в руки камеру и когда начал ездить по миру и изучать его, фиксируя свои наблюдения на фотопленке.

Неделю я лежал
без сознания. За это время много чего произошло. Петрович наконец-таки снарядил
послов просить Крепость о помощи. На окраину они прибыли  вовремя – наши как
раз накануне хорошо поработали, себя не жалели. Юшники были в разброде, в их
цепи рваные дыры образовались. Через одну из дыр послов и пропихнули к
Крепости. Цивилизованные только вяло огрызнулись, в драку не полезли.

Ягарек спустился и вместе с Седрахом быстро двинулся влево, к другому огню, освещавшему тупичок. Повторили процедуру, и в кирпичной лощинке воцарилась мгла.

Вот уж ни за что бы не подумала, что он имеет отношение к миру искусства.

На следующий
же день из ворот Крепости повалила могучая сила. Когда мне рассказывали об
этом, я жевал одеяло от досады, что пропустил такое грандиозное зрелище. Я
представлял себе Крысобоя в полной боевой выкладке и раскраске, с его двуручной
страшилкой, сияющей на солнце, – помноженного на тысячу или несколько. Никто не
считал, сколько их было. Они смели цивилизованных, как крошки со стола. Юшники
драпали, бросая оружие, даже не пытались сопротивляться. Нашим оставалось
только пачками брать их в плен. За несколько часов весь север был очищен. А
через пять дней война кончилась. Цивилизованные сняли осаду с территории и
позорно бежали. Войско Крепости не стало их догонять. Нашим главнокомандующий
тоже запретил преследовать врага за границами территории. Многие тогда
посчитали это чуть ли не предательством, затаили обиду на Петровича. Его
всегдашняя амбивалентность стояла уже поперек горла.

Досадуя на то, что Грэйсон вообще проник ко мне в мысли, я сощурилась.

Спустившись во второй раз, Ягарек развернул плащ — испятнанный дегтем, прожженный. Поколебавшись, отбросил. В одной лишь грязной рубашке он выглядел совсем крошечным, жалким. Висевшее на нем оружие не было прикрыто ничем.

Но Петрович
был мудр. Это только казалось, что он продолжает действовать по принципу «нашим
и вашим». На самом деле все обстояло гораздо круче. От амбивалентности не
осталось ни пылинки. События развивались стремительно, как и должно быть в
такие моменты, когда историю ломают через колено.

Из Крепости
пришла не только военная помощь. Оттуда везли продукты, одежду, медикаменты.
Всех тяжелых раненых переправили в Крепость, меня и Шпалу тоже. Военный
госпиталь в пятом круге. Здесь отличный уход, кормят вкусно, а главное, тепло.
И топливо совсем не воняет, дерьмо тут не жгут. Иногда к нам приходят батюшки,
разговаривают. Я привыкаю к ним. Они уже не кажутся пришельцами. Одному я
рассказал о Марке. Он пообещал отыскать ее.

– Ваша тетя, наверное, никогда за вами не замечала любви к угрозам, – съязвила я. – Держу пари, не знает она и о том, что вы собирались накапывать информацию о моей почившей матери. Иначе ни за что не пришла бы к заключению, что у нас с вами возможно плодотворное сотрудничество.

— Уйдите поглубже в тень, — отрывисто прошептал Танселл, и снова Пенжефинчесс без единого звука повторила движение его рта.

К первому
снегу сюда переселилась чуть не половина населения территории. Культуровозы
почти не приезжали, зоны добычи стояли заброшенные. Петрович подписал
исторический указ о присоединении территории к Крепости. Потом еще один – о
зачистке территории от культурного слоя. Кое-кого это повергло в шок. Часть
эмигрировала в Цивилизацию. Но многие согласились с Петровичем. Исход с
территории принял радикальный характер. Военные отряды прочесали ее от и до,
эвакуировали всех, кто под руку попадался.

Грэйсон усмехнулся.

Седрах отступил назад, нашел маленькую нишу в кирпичной стене, втащил за собой Ягарека и Айзека, заставил прижаться к старой кладке.

И вот она
запылала. Крысы толпами брызнули во все стороны.

К весне должны
расчистить пепелище и на старых фундаментах начать отстраивать здания из камня.

– Не то чтобы это такие уж значимые детали. Что же касается «сбора информации»… – Он скрылся за столом у стойки регистрации и вернулся с двумя папками. Я удивленно посмотрела на них, а он вскинул бровь. – Неужели вы предпочли бы, чтобы я оставил результаты своих изысканий при себе?

Те не спорили. Ждать так ждать.

Я стою на
стене и смотрю на горящий культурный слой. Вдыхаю долетающий  дым.  Как сказал
бы доктор Маздай – испытываю великолепный катарсический эффект.

Потом я
поворачиваю голову и смотрю на мою отыскавшуюся Марку. Она теперь не Марка, а
Мария, но это ничего не меняет. Я ведь тоже больше не Мох. Она улыбается мне
глазами. Я все-таки сделал свой выбор.

Он протянул мне одну из папок, и я взяла ее в руки. Вообще, он не имел никакого права на то, чтобы вторгаться в нашу с мамой жизнь. Но стоило мне посмотреть на папку, и в голове зазвучал мамин голос – чистый и звонкий, как колокольчик. «Есть у меня одна тайна…»

Танселл резко выпрямил левую руку, бросил им отмотанный с катушки конец толстой медной проволоки. Седрах качнулся навстречу, с легкостью поймал. Намотал проволоку себе на шею, затем быстро набросил петли на стоявших рядом. И скользнул обратно во мрак. Айзек заметил, что другой конец проволоки присоединен к портативной заводной машине. Танселл выдернул стопор, заработал механизм.

Когда выйду из
госпиталя, останусь в пятом круге. Мы, крысобои, живем здесь…

2005 г.

— Готовы, — сказал Седрах.

Я открыла папку. Выписки из трудовой книжки, свидетельство о смерти, информация по кредитам, справка об отсутствии судимости, фотография…

Ставший почти невидимым Танселл забубнил, зашептал. Отдельные различимые слова звучали дико для человеческого уха. Айзек пытался вникать, всматривался, но видел лишь окруженный мраком силуэт, дрожащий от натуги. Танселл перешел на скороговорку. А затем ударил ток. Мысли Айзека напряглись в спазме, он почувствовал, как Седрах удерживает его на месте. По коже побежали мурашки, он ощутил там, где проволока касалась тела, зуд от электричества. Продолжалось это с минуту, а потом машина остановилась.

— Ладно, — прохрипел Танселл, — посмотрим, получилось ли.

Я сжала губы, не в силах отвести взгляд от снимка. Мама на нем была еще совсем юной – и держала меня на руках.

Седрах вышел из ниши на улицу.