– Где ты живешь? Близко отсюда?

Около двадцати минут я ехала за его задними габаритными огнями, пока он не остановился на длинной гравийной дорожке у дома 151 по Олд-Элкинз-Роуд. На крыльце горел фонарь. Я припарковалась за его пикапом и вошла вслед за Нестором в боковую дверь.

– Никак не починю дверь, – сказал он, подталкивая ее плечом. Он выпустил собаку, прыгучего сеттера, и тот прошмыгнул во двор и унесся в темноту.

Нестор поцеловал меня прямо в прихожей, притянув к себе. Я целовала его глаза, целовала исступленно. Я почувствовала, как его член под джинсами отвердел, и гладила его, пока мы целовались. Он дотрагивался до моих волос, как до драгоценности, и целовал пряди. Потом он провел меня через кухню.

– Сюда, – сказал он, оказавшись в гостиной.

В зеркале над каминной полкой отражались наши темные силуэты. В этом отражении он подошел ко мне сзади и сомкнул руки у меня на груди. Я почувствовала, как он прижимается ко мне сзади. Задержав дыхание, он повернул меня к себе и стал возиться с пуговицами на моей блузке. Я помогла ему, распахнув ее, обнажившись. Нестор расстегнул мои джинсы и опустился на колени, сдергивая их. Он поцеловал мой протез и другое бедро, всю ногу, снизу до верха, пробуя меня на вкус. Потом поднялся и сжал мою грудь, и тогда мое колено подогнулось, и мы вместе рухнули на ковер.

Я помогла Нестору снять мой протез, посмеявшись вместе с ним над звуком, с которым отстегнулась вакуумная гильза, размотала культю и смутилась, когда он ее поцеловал, зная, как она пахнет, как она пахнет после обмотки, но он все равно продолжал меня целовать. Чуть выше волос, золотистых там, и выше по животу, а потом нежно посасывал каждую грудь. Я задрожала и выгнулась, приглашая его внутрь, и он прижался ко мне и вошел, оторвавшись, только когда кончил.

– Прости, – сказал он, – это было слишком быстро. Прости.

И затем пальцами и языком довел меня до дрожи и крика.

Некоторое время мы лежали на ковре гостиной и целовались. Я возбудила его ртом, и он снова оказался во мне. Во второй раз мы смотрели друг другу в глаза – уже не так изнывали от желания. Потом мы сбросили с дивана подушки и плед и свернулись, обнявшись, на полу. Он прикоснулся к моему левому бедру и оставил там руку. Я размышляла, считает ли он этот жест знаком храбрости или близости, а может, его привлекают инвалиды, как некоторых мужчин, но мне не хотелось спрашивать, пусть делает, что ему хочется.

– Как ты потеряла ногу? – спросил Нестор где-то после полуночи. – Или ты такой родилась?

Зрение уже приспособилось к темноте, и в лунном свете я заметила над телевизором странную картину. На ней была лежащая на спине фигура, и я забеспокоилась, что это может быть голая женщина, какая-нибудь пошлятина вроде модели в купальнике в комнате Дэйви Джимма, но поняла, что это портрет мертвого человека.

– Что это? – спросила я. – Это же не ты нарисовал?

– Не я. Картина была здесь, когда я купил дом, я просто не стал ее снимать. Тип, который занимался продажей дома, хотел, чтобы я ее сохранил, сказал, она имеет отношение к какому-то русскому роману. Это копия какой-то старой картины. Иисус.

– Ты мог бы повесить какую-нибудь из своих фотографий.

– Картина с мертвым Христом хуже фотографий с мест преступлений?

– У тебя же наверняка есть и другие.

– Ага, – сказал он. – Может, я ее и выкину. У меня есть несколько снимков Йеллоустоуна, которые мне нравятся, например, фото большого призматического источника. Но знаешь, эта картина… Я ведь был когда-то религиозен, меня воспитывали в лоне церкви.

Вечер был ясный и прохладный. Марк с наслаждением вдыхал свежий воздух. Радость омрачало лишь постоянное ощущение опасности. Он то и дело оглядывался.

– Помню, ты спрашивал, верю ли я в Воскресение, – сказала я. – Ты думал, это мне поможет, когда вокруг столько смертей.

— Уже на других засматриваешься? — поддразнила его она.

– Точно. Я мог такое сказать. Но в то время я испытал кое-что. Вроде религиозного опыта, но наоборот, если можно так сказать. У тебя когда-нибудь были религиозные откровения? Типа, когда слышишь голос Бога?

— Нет, — ответил Марк. — Я уже нашел все, что нужно, — к чему мне засматриваться? — Он старался придать голосу веселость, но понимал, что ее не проведешь. Потом внезапно переменил тему. — Тебе нравится твоя работа?

Я подумала о том, как смотрела на Землю из космоса, чувствуя почти что священную связь с каждой гранью творения.

— Работа? — с удивлением переспросила Элизабет, словно это слово было для нее в диковинку. — Ты хочешь сказать, жизнь? Работа — это вся моя жизнь. По крайней мере, так было еще недавно. — Она мрачно посмотрела на Марка. — Ненавижу больницу. Одна большая бюрократия — грязная и старая, как мир. Многим из тех, кто там работает, мелким чинушам, просто наплевать на людей, которым нужна помощь. Для них наша работа — лишь способ зарабатывания денег. Вот только вчера я пригрозила, что уволюсь, чтобы заставить членов консилиума оставить одного старика в больнице. Ему некуда идти — он бездомный.

– Нет, – ответила я. – Ничего похожего. Я вижу красоту природы, но ничего похожего на голоса.

Они шли вниз по 30-й улице, и Элизабет продолжала рассказывать о работе. Она говорила воодушевленно, и Марк с удовольствием слушал ее. С милой самонадеянностью она поведала историю об эмоциональном югославе, который, в то время, как она осматривала его покрытую язвами подмышку, пел непонятные славянские песни о любви и желании и, наконец, не нашел ничего лучше, как выразить свою страсть, схватив ее за левое ухо и лизнув его.

– У меня было… что-то вроде явления Господа, но Бог был в виде черной дыры, – сказал Нестор. – Это видéние переполняло меня. Люди говорят о том, что такое бесконечность, и представляют нечто без конца, но бесконечность имеет и другую сторону. Она может быть противоположностью. Мы все выходим из земли, наши клетки умножаются, мы растем, стареем и угасаем, а на наше место приходят другие, и это все отвратительно, все эти тела и смерть, миллиарды человек, это как приливная волна, накатывает и отступает. И вся религия, вся эта чушь про Бога, это вроде того дерьма, в которое ты веришь в детстве, а однажды удивляешься, как вообще мог во что-то верить. Детские игрушки. Но после того видения, того опыта для меня все изменилось. Я начал пить, чтобы заглушить охвативший меня ужас. Мир меня пугал. Я больше не мог переваривать Бюро, переехал сюда и напивался до потери сознания. И смотрел на эту картину с Христом, убеждая себя, что он может сесть, надеясь, что он сядет и докажет тем самым, что я не прав, но каждую ночь… Как я понимаю, на этой картине изображен Иисус после снятия с креста, и он просто мертв, просто мертвое тело, и все ждут, когда он воскреснет, но этому не суждено случиться. Я ненавидел эту картину, потому что она казалась мне нехристианской, но потом понял, в чем ее смысл. Я копнул глубже и обнаружил более глубокое значение.

Марк рассмеялся и, взяв ее за руку, провел в ресторан.

– Ты атеист.

– Нет, я верю в Бога, верю, что Бог существует. У меня был этот опыт, это видение, я видел Бога. Он – как нестерпимый свет среди черных звезд. Я по-прежнему религиозен, но когда я думаю о Боге, то представляю его паразитом.

Сердце Нестора колотилось, он покрылся холодным потом. В лунном сиянии его кожа казалась серебристой. На груди виднелось созвездие веснушек, как Пояс Ориона над сердцем. Я не знала, что ему сказать.

– Прости… Прости, что спросил тебя о ноге, – сказал он. – Я не хотел тебя задеть. Наверное, ты устала от таких вопросов.

– По правде говоря, я даже не помню, как это случилось, – ответила я. – Я заблудилась в лесу, у меня была гипотермия. В ноге началась гангрена. Пришлось ее ампутировать. Ампутацию я помню.

Мимо дома проехала машина, по стене мелькнул свет фар, и тень от сетки оконной рамы проползла по потолку. Я размышляла о том, не охладеем ли мы друг к другу, получив желаемое – раз, и все. Но Нестор запустил руку в мои волосы и притянул к себе. Я обвила его рукой, и он положил голову мне на грудь. Я чувствовала ритм его дыхания и знала, что он слышит удары моего сердца.

— Требуй, чтобы тебе платили денежную надбавку как за участие в боевых действиях, — заметил он.

– Мне сделали местную анестезию, – продолжила я, вспоминая операцию в условиях нулевой гравитации, как капельки крови струйками забрызгивали потолок и стены, – но я не спала. Не спала, но не могла наблюдать. Я просто смотрела в потолок. Сначала мне отрезали голень и ступню. Этот разрез я до сих пор иногда чувствую – фантомная боль. Иногда чувствую, как пилят кость. Заражение уже поднялось к колену, и врачи решили отнять и остальное.

— О, я бы не жаловалась, но он всегда фальшивил, когда пел.

Через некоторое время Нестор помог мне надеть протез.

– Просто чтоб ты знала, для меня это не имеет значения, – сказал он. – Я захотел быть рядом с тобой с первого взгляда.

Распорядительница провела их наверх к столику в центре зала, где должно было состояться представление. Но Марк выбрал столик в дальнем углу. Не спросив Элизабет, какое место она предпочитает, он сел спиной к стене, неуклюже отговорившись, что шум будет мешать разговору, а здесь он услышит каждое ее слово. Марк был уверен, что девушка не клюнет легко на такую грубую лесть: она понимала, он что-то скрывает, чувствовала его напряженность, но ни о чем не спрашивала.

– Ты не помнишь, когда впервые меня увидел.

Подошел молодой официант и спросил, какой коктейль они будут пить. Элизабет попросила «Маргариту», Марк — «спритцер».

– Я видел тебя на месте преступления, всего одну секунду. Ты сразу привлекла мое внимание. А утром я представился тебе на встрече. Я уже знал, что ты симпатичная, но боже ты мой, Шэннон, когда я увидел тебя в то утро…

— Что такое «спритцер»? — спросила Элизабет.

– Ну ладно, и хватит на этом.

— Не такое испанское, как у тебя, половина белого вина, половина содовой, много льда. Размешать, но не взбалтывать. В общем, «Джеймс Бонд» для бедных.

– А когда ты исчезла, я не переставал о тебе думать. Было еще одно дело, и я считал, что наши пути пересекутся, но этого так и не произошло. Я надеялся…

Приятная атмосфера, царившая в ресторане, отчасти сняла напряжение Марка. В первый раз за сутки он позволил себе немного расслабиться. Они болтали о кино, музыке и книгах, а потом о Йеле. Иногда ее лицо оживлялось, иногда становилось суровым, но всегда оставалось красивым в свете свечи. Марк был очарован.

– Мне бы хотелось, чтобы наши пути пересеклись, – сказала я. – Что я пропустила?

Несмотря на ум и самодостаточность, в ней была какая-то трогательная хрупкость и женственность.

– Мы просто потеряли время. Один адвокат из Гаррисберга погиб во время угона автомобиля, мы хотели проконсультироваться с тобой.

– А какое это имело отношение ко мне?

Когда они ели паэлью, Марк спросил Элизабет, почему ее отец стал сенатором, о его карьере и ее детстве в Коннектикуте. Видимо, эта тема была ей неприятна. У Марка из головы не шло, что ее отец по-прежнему фигурирует в списке. Он попытался заговорить о ее матери. Элизабет избегала его взгляда и, как ему показалось, даже побледнела. Впервые легкая зыбь подозрительности всколыхнула образ его обожаемой Элизабет, и он сразу почувствовал себя неуютно. Уже давно ему не встречалась такая красавица, и он хотел верить в ее искренность. Возможно ли это? Неужели она тоже замешана? Нет, конечно, нет. Он попытался отогнать навязчивую мысль.

– Никакого. Ошибочные данные. Мы работали с базой данных по баллистике, и пули, извлеченные из адвоката, совпали с пулями в Мерсалте, вот я и подумал о тебе, но все это время пистолет хранился у нас на складе улик. Мы хотели тебя вызвать, чтобы ты подтвердила, что это ошибочное совпадение, но не могли тебя найти. Я не мог тебя найти.

Прямо в зале началось представление испанского ансамбля; артисты играли с воодушевлением. Марк и Элизабет смотрели и слушали — говорить из-за шума стало невозможно. Марк был счастлив лишь тем, что может вот так сидеть рядом с ней. Повернувшись вполоборота, она смотрела на танцоров. Когда представление наконец закончилось, оба долго доедали паэлью. Потом заказали десерт и кофе.

– И что произошло с делом в суде?

— Хочешь сигару?

– Судья отбросил все улики, – ответил Нестор. – Проклятая база данных показала кучу совпадений по баллистике, и все пришлось проверять.

Элизабет улыбнулась.

– Ты скучаешь по работе?

— Нет, спасибо. Не стоит подражать ужасным привычкам мужчин, как, впрочем, и хорошим их привычкам.

– Иногда, – сказал он. – Но после того, как…

– Можешь не говорить об этом, если не хочешь.

— Как эта, например, — сказал Марк. — Ты, видно, собираешься стать первой женщиной — главным хирургом?[12]

– Во время операции я застрелил человека. Это было оправданно, самооборона, но я не мог с этим жить, – сказал Нестор. – Он наставил на меня пистолет и выстрелил.

— Нет, — с притворной скромностью ответила она. — Наверное, буду только второй или третьей.

Я попыталась представить его прошлое, которого, возможно, никогда не случится. Явление Господа, паразита и нестерпимого света звезды. Может, что-то вроде инсульта. А может, его сломало убийство того человека.

Марк засмеялся.

– Кем он был? – спросила я.

— Придется мне возвращаться в Бюро и совершить что-нибудь великое. Просто чтобы не отставать от тебя.

– Большая шишка, компьютерный инженер. Его имя всплыло во время расследования, военные секреты использовали в личных целях. Я отправился его допросить, только и всего, он даже не был под подозрением, но он запаниковал. Меня оставили в покое, стрельбу объявили внутренним делом. Человека считают невиновным, пока не доказано обратное, но я чувствовал себя по-другому. В Бюро меня подвергли остракизму, хотя и объявили невиновным.

— Может получиться, что женщина помешает тебе стать директором ФБР, — добавила Элизабет.

– И ты ушел из ФБР.

— Нет, стать директором ФБР мне помешает не женщина, — сказал Марк, но ничего не объяснил.

– Надеюсь, это прозвучит не слишком пафосно, но я искал тебя по Интернету, надеясь наткнуться на фото. Хотя бы фото. Но ничего. Оставалось лишь вспоминать тебя, воображать нашу с тобой жизнь. Я даже расспрашивал о тебе, но никто ничего не знал. Брок не знал. Но вот ты здесь.

— Ваш кофе, сеньор, сеньорита.

– Но вот я здесь. И хочу выпить. Что у тебя есть?

Если Марк когда-нибудь и хотел переспать с женщиной после первого свидания, сейчас такая возможность предоставлялась, но он знал, что этого не случится.

Дожидаясь выпивки, я смотрела на картину с мертвым Христом. Его тело было серым. Гольбейн, прочитала я. Узкий холст, и тело вытянуто вдоль него. Невозможно представить, что это тело когда-нибудь снова будет дышать.

Он заплатил по счету, дал щедрые чаевые официанту и поздравил девушку из испанского ансамбля, которая пила кофе в уголке.

Мы уселись в шезлонги на террасе, завернувшись в пледы, и пили коньяк из кофейных чашек, глядя на далекие огни фар. Пес Нестора по кличке Бьюик свернулся у его ног и похрапывал, гоняясь во сне за воображаемым кроликом. Мы просидели в уютной тишине до трех часов, мои мысли блуждали от закопанного под соснами тела Мариан до перекатывающихся городов в форме пирамид.

Когда они вышли из ресторана, Марк сразу почувствовал холод ночи. Он снова стал нервно озираться, стараясь, чтобы это было не очень заметно Элизабет. Когда они переходили улицу, он взял ее за руку и уже не отпускал. Они шли, изредка перебрасываясь фразами, и каждый понимал, что происходит. Так бы и идти, держа ее за руку! За последнее время он встречался со многими женщинами, но ни с одной из них не ходил, держась за руки, ни до, ни после. Постепенно настроение у него снова испортилось. Быть может, страх — причина такой исключительной сентиментальности?

– А что глубже Христа? – спросила я. – Ты сказал, что смотрел на картину и увидел нечто более глубокое, чем чудо, в которое ты верил. Что глубже Христа?

Сзади подъезжала какая-то машина. Марк напрягся, Элизабет, казалось, ничего не заметила. В нескольких метрах от них машина замедлила ход и еле поползла. Поравнявшись с ними, она остановилась. Марк расстегнул среднюю пуговицу и принялся теребить ее, встревожив Элизабет больше, чем себя. Внезапно двери машины распахнулись, и оттуда выскочили четверо подростков, две девушки и два парня. Они бросились в закусочную «Гамбургер Хейвен». На лбу у Марка выступил пот. Он отнял руку от Элизабет. Она посмотрела на него.

– Вечный лес, – ответил Нестор. – Он вокруг нас. Это все, что ты видишь вокруг.

— У тебя какие-то неприятности, да?

Стало слишком холодно, чтобы оставаться снаружи. Мы пошли в его постель, и Нестор заснул, но я не спала и наблюдала, как рассвет окрашивает стены розовым и оранжевым. Я вспомнила сон отца Нестора. Ему приснилось, что вход в шахту завалило и он пробирался по темным туннелям, пока не вышел в лесной лабиринт. Комната с зеркалами, дерево из костей. Я тоже заблудилась в вечном лесу. Я подумывала разбудить Нестора, поговорить с ним или поцеловать напоследок, но просто оставила номер моего сотового на тумбочке и дала ему поспать.

— Да, — ответил он. — Только ничего не спрашивай.

Глава 3

Она снова взяла его за руку, крепко сжала ее, и они пошли дальше. На Марка навалилась тяжесть кошмарных событий минувшего дня, и он молчал. У ее парадного он снова вернулся в мир, в котором, кроме него, был только громадный призрак Голта Тайсона.

— Ну что же, сегодня, когда тебе удавалось отвлечься от своих мыслей, ты был просто очарователен, — с улыбкой сказала она.

Погода стояла отвратная, весенняя слякоть заледенела на тротуарах, как корочка остывшего пудинга. Я жила здесь уже полгода. Здесь я была Кортни, я принадлежала этому миру, я получала чеки по инвалидности, носила горнолыжные толстовки и широкие спортивные штаны, волосы стали длинными и неопрятными. За полгода я вросла в этот мир, превратилась в часть его ткани – заброшенных магазинов, мрачных окон, занавешенных или забитых фанерой, порыжевших от грязных дождей фасадов. На лестнице похожего на дворец музея изящных искусств толпились курильщики, жалкие люди, которым нечем было заполнить свою жизнь, кроме как слоняться без дела, они сутулились под дождем. Слякоть пропитала мою толстовку и волосы, все стало тяжелым и холодным.

Марк сбросил оцепенение.

Те вечера, когда рядом не было Нестора, я проводила в «Мэйриз-инн», такова была моя жизнь в этой НеБыТи. Я встретила здесь Рождество и Новый год. Я стряхнула снежную кашу и заняла привычное место в дальнем конце бара, на последнем табурете, откуда могла смотреть телевизор и при этом обозревать остальное помещение. За барной стойкой мерцали голубые неоновые огни, туманом стелился сигаретный дым. Барменом обычно работала женщина по имени Бекс, ее левую руку украшали татуировки – гиацинты и виноградные лозы. Она налила мне первый коктейль – ром с вишневой колой.

— Извини, ради Бога.

– Открываешь сегодняшний счет, Кортни?

— Может, зайдешь на чашку кофе?

– Ага, – ответила я. – И за Коль заплачу, если она сегодня появится.

— С удовольствием, но не сейчас, перенесем это на другой день, ладно? Сегодня я не смогу составить тебе хорошую компанию.

Она вошла с дождливой улицы около семи, как обычно. Высокая и элегантная, ее красоту не преуменьшили ни возраст, ни усталость после смены, ни промокшая одежда. Голубая форма медсестры и вишневый дождевик. Она, как всегда, села рядом со мной.

Уже полночь, а до завтрашней встречи с директором в 7.00 ему предстоит еще сделать кое-какие дела. Кроме того, он полтора дня не высыпается.

– Коль, – сказала я.

— Я позвоню тебе завтра?

– Джимм.

— Буду ждать, — сказала она. — Не пропадай, что бы ни случилось.

Она уже курила свой «Парламент», пододвинула к себе пластмассовую пепельницу и выдула кольцо в мою сторону, а потом стряхнула пепел. Я поморщилась и чмокнула центр дымного кольца, когда оно растаяло на моем лице. Ментол, влажная ткань, легкий запах тела – может, запах стариков, которых она мыла и вытирала днем в доме для престарелых. Ее глаза покраснели, она казалась какой-то вялой. Николь прикурила вторую сигарету, не закончив первую, и теперь в пепельнице дымились обе. Викодин, решила я. Нетрудно определить, когда она под дозой.

В течение нескольких последующих дней Марк носил с собой эти слова как талисман. Он помнил каждое ее слово и жест, которым оно сопровождалось. Были они сказаны в шутку, серьезно или она просто дразнила его? В наше время влюбляться не модно, браки заключаются редко, и все, в основном, разводятся. Неужели же он действительно влюбился без оглядки?

– Мне срочно нужен «Манхэттен», – сказала она, потирая руки.

Он поцеловал ее в щеку и, повернувшись, чтобы уйти, быстро скользнул взглядом по дороге. Она прошептала ему вслед:

– С тобой все в порядке? – спросила я.

— Надеюсь, ты найдешь человека, который убил моего почтальона и твоего грека.

– День был долгим, – ответила она своим музыкальным голосом.

Твоего грека, твоего грека, греческий православный священник, отец Грегори. Господи Боже мой, почему он раньше об этом не подумал? На мгновение забыв об Элизабет, он бросился к машине. Потом повернулся и помахал ей рукой — она изумленно смотрела на него: может быть, сказала что-то не так? Марк нырнул в машину и, до предела выжав газ, помчался домой. Нужно узнать номер телефона отца Грегори. Греческий православный священник, как он выглядел, тот, что вышел из лифта? Теперь он живо припомнил эту встречу; что-то в нем было не так, но что, черт возьми? Одежда? Нет, с одеждой вроде бы все в порядке. Лицо? Да, лицо. Ну конечно. Конечно. Вот болван! Приехав домой, он тотчас позвонил в вашингтонское отделение. Полли, дежурившая на коммутаторе, услышав его голос, удивилась:

Как я узнала, в подростковом возрасте она приехала сюда из Момбасы.

– Сегодня за мой счет, – сказала я.

— Разве вы не в отпуске?

– Ах, так ты получила чек. Щедро.

— В общем-то, да. У вас есть номер телефона отца Грегори?

Я подняла бокал.

— Кто это, отец Грегори?

– За жизнь на пособии, – сказала я, а после паузы добавила: – Я помню, что сегодня…

— Греческий православный священник — с ним иногда общался мистер Стеймз. По-моему, он ходил к нему в церковь.

– Шестнадцатое апреля.

— Да, верно, теперь припоминаю.

– Шестнадцатое апреля, – повторила я.

Марк ждал.

Как я узнала, ее муж умер от рака щитовидки именно в этот день, десять лет назад, слишком быстро, чтобы его успели вылечить. Я мало о нем знала, только что его звали Джаред. Они поженились молодыми, и у меня сложилось впечатление, что брак с самого начала был проблемным. Муж ее бил. Однажды она призналась, что он сломал ей челюсть. Я знала, что несколько лет до его смерти они уже жили отдельно. За последние месяцы мы с Николь сблизились, она словно наполняла меня жизнью, как сосуд. Она спокойно говорила о своем болезненном прошлом, тяжелой жизни, наркотиках после смерти мужа, как она встречалась со случайными мужчинами и меняла свою благосклонность на дозу героина. Теперь ее жизнь стала более упорядоченной, смягчилась с возрастом, но Николь по-прежнему употребляла наркотики, пила и пыталась стереть боль.

Она сверилась с телефонной книжкой Стеймза и продиктовала номер. Марк записал его и повесил трубку. Ну конечно, конечно, конечно. Ну и болван же! Это же очевидно. Так, уже начало первого, но позвонить нужно обязательно. Он набрал номер. Телефон звонил довольно долго, но потом трубку взяли.

– Чуть не забыла, – сказала она, покопалась в сумочке и выудила из бокового кармашка пять потертых лотерейных билетов. Она помахала ими и подвинула ко мне. – Я ни хрена не выиграла.

— Отец Грегори?

— Да.

От смеси таблеток и алкоголя она быстро поплыла и двигалась, словно ее кости превратились в жидкость. Сегодняшний вечер может закончиться, как и некоторые другие, когда она накачивалась наркотиками, и это подталкивало ее больше пить и глотать новые таблетки, если имелись при себе. Иногда она отключалась, и я отводила ее в свою квартиру и сидела рядом, проверяя ее дыхание. Но в другие вечера я начинала разговор и говорила, что хочу услышать о былых возлюбленных, просто девичьи разговоры. Она рассказывала о покойном муже и других отношениях, и как оплакивает погибшего любовника. Я решила, что речь о Мерсалте, и стала расспрашивать дальше, но она приправляла истории об умерших возлюбленных жуткими кошмарами и вела себя так, словно мертвые говорят с ней откуда-то издалека.

— Скажите, все греческие православные священники носят бороды?

Она допила свой коктейль и попросила второй. Я перебирала лотерейные билеты «Золотой рудник». Соскребла серебристое покрытие с изображением шахтерских инструментов, но под ним было пусто.

— Да, как правило. А кто это задает такой идиотский вопрос посредине ночи?

– Вот гадство.

Марк извинился.

– Не стирай все одновременно, – сказала Николь.

— Я — специальный агент Марк Эндрюс. Работал у Ника Стеймза.

«Мэйриз-инн» всегда был баром для постоянных посетителей, но туда захаживали и нефтяники. В основном южане, проезжающие через юго-запад Пенсильвании к сланцевым месторождениям. Водители грузовиков и работяги теперь стали постоянным бедствием. Они заполняли «Мэйриз» почти каждый вечер, поднимая шум. Они играли в бильярд и трепались о слабых местах в законе об утечке нефти. Бахвалились друг перед другом и напивались, их южный говор звучал порой даже более чужеродно, чем кенийский напевный акцент Николь. Ее здесь знали, она приходила в «Мэйриз» с начала девяностых – бар находился в получасе ходьбы от ее квартиры и недалеко от работы в «Доннел-хаусе».

Голос человека на другом конце трубки казался сонным, но теперь сон как рукой сняло.

— Понимаю, молодой человек. Чем могу служить?

Два десятилетия одно и то же, а сейчас я стала частью ее привычной жизни. Бармены называли нас «Коль и Корт», как будто мы были парой, или «Странная парочка», иногда по выходным мы проводили время и за пределами «Мэйриз», ходили друг к другу в гости и совершали короткие поездки на «Хонде» Николь, обычно в Питтсбург, заглянуть в музыкальные магазины. Николь собирала эклектическую коллекцию французского шансона, средневековой полифонической музыки и негармоничной классики, она говорила, что эта странная музыка напоминает ей о детстве.

— Отец Грегори, вчера вечером вам звонила секретарь мистера Стеймза и просила приехать в центр Вудро Вильсона навестить грека, раненного в ногу?

Она поболтала лед в бокале. Сегодня ее поле зрения было резко сужено, как я заметила, обычно Николь под дозой вела себя эксцентрично, но в этот вечер была замкнута.

— Да, верно, мистер Эндрюс. Но минут через тридцать, когда я уже уходил, мне позвонили и попросили не беспокоиться, потому что мистера Казефикиса выписали из больницы.

– Они устроили поминальную службу по Джареду, – сказала она. – У них дома. Хотели, чтобы я приехала, но я не видела их целую вечность.

— Что сделали? — Марк чуть было не сорвался на крик.

– Кого?

— Выписали из больницы.

– Родственников со стороны мужа. Мать Джареда, мисс Эшли. У нее большой дом, и она хотела собрать всю семью.

— Тот, кто вам звонил, не представился?

– Может, это неплохая идея?

— Нет, он больше ничего не сказал. Я предположил, что он работает у вас.

Николь пожала плечами и затянулась одной из сигарет. Она рассказала мне, как ее муж мучился от рака, как умолял ее вернуться, узнав диагноз, как она нянчилась с ним до самой смерти. Он был близок с родней и дружил с кузенами, и они плохо влияли на Николь. Она сказала, что после последней встречи с ними крепко подсела на наркотики, эта спираль стала угасать только со временем, но ущерб был нанесен, и она так и не смогла слезть с героина.

— Отец Грегори, мы могли бы увидеться завтра в восемь утра?

– Это всего на несколько дней. Что плохого может случиться? – спросила я.

— Да, разумеется, сын мой.

– Я тебе скажу, – ответила Николь, глядя одиннадцатичасовой выпуск новостей по телевизору – в результате столкновения на шоссе шестьдесят пять погибла семья и заживо сгорел питбуль. – Могу тебе кое-что порассказать…

— И сделайте одолжение: не говорите никому об этом звонке, кто бы это ни был.

Таблетки возымели эффект, она выглядела так, будто растворяется. Жесты стали беспорядочными, а «Манхэттен» она пила большими глотками.

— Хорошо, если вы этого хотите, сын мой.

– Так расскажи, – ответила я, пытаясь выглядеть пустым сосудом, куда она может сбросить свою ношу.

— Благодарю вас, досточтимый отец.

Николь считала меня простушкой, и я укрепляла это впечатление – что со мной можно посмеяться и поболтать о всякой ерунде про мужчин и бары, но ничего сложного, все равно что говорить с пустой комнатой.

Марк опустил трубку и попытался сосредоточиться. Этот человек был выше меня, значит, больше шести футов. Темноволосый — или так показалось из-за рясы? Нет, у него были темные волосы, большой нос. Я помню, что у него был большой нос. Глаза, нет, глаз не помню, большой нос, тяжелый подбородок, тяжелый подбородок. Все, что смог вспомнить, Марк записал. Большой, грузный человек выше меня, большой нос, тяжелый подбородок, большой нос, тяжелый… Мысли путались. Он уронил голову на стол и заснул.

– Я трахалась с его другом, и мне было плевать, – сказала она. – Мне хотелось причинить ему боль.

Я попыталась сосредоточиться, несмотря на выпитое, мерцание телевизора, гул голосов у бильярдного стола и Тима Макгоро из музыкального автомата. Я махнула Бекс с просьбой налить по новой.

– И с кем?

– С Патти. Патриком, – сказала Николь, схватив очередной бокал. – Он был женат, так что мы встречались в гостиницах, обычно он снимал горную хижину. Он меня трахал, а потом фотографировал, чтобы я могла отправить снимки мужу и он бы узнал о моей измене. Джаред появлялся в моей жизни и исчезал, а с собой приносил одно дерьмо. Мне хотелось сделать ему больно.

Патрик Мерсалт, подумала я, и к горлу прилила волна жара. Я представила Мерсалта и Николь. Она позирует перед ним в хижине гостиницы «Блэкуотер» и отправляет фотографии мужу, как посылку с ядом.

– И что произошло? – спросила я.

Суббота, утро, 5 марта

Николь махнула в сторону телевизора.

6 часов 32 минуты

– Это было в новостях.

Ее глаза увлажнились. Она смахнула слезы, и ее как будто затошнило. На нее нахлынули воспоминания, она тряхнула головой.

Марк уже не спал, но до конца еще не пробудился. В голове бродили бессвязные мысли. Вот вспыхнул перед внутренним взором милый образ Элизабет. Марк улыбнулся. Потом вдруг возник Ник Стеймз. Марк нахмурился. Третьим явился директор. Марк вынырнул из сна, выпрямился и всмотрелся в циферблат наручных часов. 6.35. Черт! Шея и спина затекли и мучительно ныли; он даже не разделся. Марк вскочил со стула и, сбросив одежду, рванулся в ванную и, не отрегулировав воду, встал под душ. Ну и холодина! Но хоть проснулся и перестал мечтать об Элизабет. Выпрыгнул из-под душа, схватил полотенце: 6.40. Намылив лицо, принялся торопливо сбривать щетину с подбородка. Черт, порезался, три раза; лосьон после бритья щипал нещадно: 6.43. Оделся: свежая сорочка, вчерашние запонки, чистые носки, вчерашние туфли, новый костюм, вчерашний галстук. Бегло глянул в зеркало: два пореза еще немного кровят, ерунда. Марк сгреб бумаги со стола в портфель и побежал к лифту. Повезло: лифт ждал на верхнем этаже. Без четырнадцати семь Марк спустился вниз.

– Твой муж его убил?

— Привет, Саймон.

– Джаред был трусом, – безучастно сказала Николь, алкоголь погружал ее в глубины воспоминаний. – Я влюбилась в него из-за татуировки, когда мы познакомились, мне было всего семнадцать, и татуировка произвела на меня впечатление – орел на груди. Он сказал, что ему нравится мой жакет. Он был моей самой большой ошибкой.

Молодой негр, сторож в гараже, не шелохнулся. Он дремал в своей уютной будочке у входа в гараж.

– Господи, Коль. О чем ты пытаешься рассказать? Твой муж кого-то убил?

— Здорово, Марк. Неужто восемь уже?

– Это сделали его друзья, наши друзья, Кобб и Карл. А потом он звонил каждый вечер и угрожал мне, говорил, что убьет меня за то, как я с ним поступила, или если я что-нибудь расскажу. Он разрушил все, разрушил все хорошее в моей жизни, лучше бы я умерла в семнадцать лет, чем жить в этом аду.

— Нет, без тринадцати семь.

– И кто они? Кто эти Кобб и Карл? Ты никогда о них не упоминала. А ведь они были вашими друзьями.

— Чего же ты в такую рань? Решил маленько подхалтурить? — спросил Саймон, протирая глаза и отдавая Марку ключи. Марк улыбнулся, но ответить не успел: Саймон вырубился снова.

– Это было давно, – сказала Николь, прикончив «Манхэттен». Она стала грызть лед.

Машина заводится с пол-оборота. Вот что значит «мерседес». Выехал на дорогу: 6.48. Главное — не превышать скорость. Не стоит ставить Бюро в неловкое положение. 6-я улица, заминка у светофора: 6.50. Через улицу Джи, вверх по Седьмой, снова светофоры. Проспект Независимости позади: 6.53. Угол Седьмой и Пенсильвании. Уже видно ФБР: 6.55. Теперь въехать на пандус, припарковаться, показать пропуск ФБР охране в гараже и бегом к лифту: 6.57; лифт останавливается на восьмом этаже: 6.58. По коридору направо, комната 7074 — туда, мимо миссис Макгрегор, не останавливаясь, как учили. Она едва удостаивает вниманием; постучать в дверь кабинета директора. Никто не отвечает. Как учили, зайти внутрь. Директора нет. 6.59. Сесть и расслабиться. Директор запаздывает; ха-ха, вот как. До семи — тридцать секунд: оглядеться вокруг, небрежно, как будто уже давно ждешь. Взгляд задерживается на старинных часах. Они начинают бить: один, два, три, четыре, пять, шесть, семь.

– Я поеду с тобой на эту поминальную службу, – сказала я, гадая, кто туда придет. Некие Кобб и Карл убили Патрика Мерсалта, а Джаред, муж Николь, тоже каким-то образом имел к этому отношение. В этой НеБыТи Джаред умер от рака щитовидки в 2006 году, но в 1997 он еще жив. Я могу его найти. – Возьми меня с собой.

Дверь отворилась, и в комнату вошел директор.

– Не думаю, что это хорошая идея. Эти люди…

— Доброе утро, Эндрюс. — Он посмотрел не на Марка, а на настенные часы. — Они всегда немного спешат. — Молчание. Часы на башне старого почтамта пробили семь.

– Ты не должна идти одна, – настаивала я. – После всего, что ты рассказала? Я просто не отпущу тебя одну. Боже мой, Николь! Я поеду с тобой. Все будет хорошо. Там тебе понадобится друг.

Директор сел, и руки его, как всегда, властно легли на стол.

– Наверное, – согласилась она. – Дай мне подумать. Наверное, мне не хотелось бы быть одной.

— Начнем с моих новостей, Эндрюс. Мы только что получили информацию о «линкольне», утонувшем в Потомаке вместе с Калвертом и Стеймзом.

Николь извинилась и ушла в туалет, а я заказала новые порции. Я не была ее подругой, я манипулировала ею, лгала, но в этой реальности любая правда – это ложь. У меня голова гудела – три подозреваемых в смерти Мерсалта и его семьи. Я отправила сообщение Нестору, дала ему знать, что на выходных буду занята. «Приезжай сегодня», – ответил он, но я набрала: «Уже поздно», и тогда он ответил: «Завтра».

Директор открыл новую папку, озаглавленную «Только для старших офицеров», и посмотрел содержимое. Что там, в этой папке? О чем он сейчас узнает?

– Вот же блин, – выругалась Бекс.

— Похвастать особенно нечем. Ганс-Дитер Гербах, немец. Из Бонна поступили сведения: мелкий вымогатель, работал в Мюнхене, пять лет назад исчез, и след его теряется. Некоторые сведения позволяют предположить, что он побывал в Родезии и даже какое-то время работал на ЦРУ, в бригаде «Белая молния». В ЦРУ о нем молчат. Вряд ли до четверга от них поступит хоть какая-то информация. Поневоле задумаешься, на чьей они стороне. В 1980 году Гербах объявился в Нью-Йорке, но зацепиться тут не за что — слухи, домыслы, официальных данных нет. Выживи он, наша задача бы упростилась.

Возвращаясь из туалета, Николь споткнулась, налетела на кого-то и чуть не растянулась на полу.

Марк вспомнил перерезанные глотки в Медицинском центре Вудро Вильсона. Вряд ли.

– Погоди секунду, – сказала я. – Бекс, вот, возьми мою карту. Нужно забрать ее отсюда.

Я дала барменше двадцатку на чай и накинула сумочку Николь на плечо.

— При расследовании обстоятельств катастрофы обнаружился любопытный факт: на обеих задних шинах машины Стеймза и Калверта найдены маленькие дырочки. Они могли возникнуть при падении с берега, но наши лаборанты считают, что это пулевые отверстия. Если это так, Уайатт Эрп[13] — сопливый мальчишка в сравнении с этим стрелком.

– Идем, Коль, – сказала я. – Пойдем ко мне.

Директор нажал кнопку селектора.

— Пригласите, пожалуйста, ко мне заместителя директора Роджерса, миссис Макгрегор.

Она положила руку мне на плечо. Николь почти ничего не весила, как будто состояла из воздуха.

— Сейчас, сэр.

– Все будет хорошо, – сказала я. – Ты просто набралась, вот и все. Отведу тебя домой.

— Ребята мистера Роджерса нашли заведение, в котором служил Казефикис. Посмотрим, может, оттуда удалось что-то выжать.

– Помощь нужна? – спросила Бекс.

Заместитель директора постучал и вошел. Директор указал ему на стул. Роджерс, улыбнувшись Марку, сел.

– Справимся. Она еще может передвигаться, – ответила я, зная, насколько нелепо мы смотримся.

В этот вечер в «Мэйриз» было не особо шумно, но на улице стояла полная тишина. Шел дождь, ледяная морось. Я опробовала тротуар, прежде чем поставить протез – нет ли гололеда. Мы поднялись к моей квартире 3Б, я поддерживала Николь. Я отперла защелку.

— Выкладывайте подробности, Мэтт.

– Давай ложись на кушетку.

Она растянулась на диванчике, перекинув ноги через подлокотники, и закашлялась. Раздалось клокотание отрыжки, я почуяла запах рвоты и проверила Николь. Она испачкала блузку и кардиган. Я сняла с нее туфли и грязную одежду. У нее была маленькая грудь и высохшее тело, на руках следы уколов. На ней был браслет-змейка и ожерелье, сначала я приняла его за сапфировое из-за сияния, но потом присмотрелась и поняла, что эти переливы синего на самом деле – лепестки какого-то удивительного цветка внутри эпоксидной смолы. Ожерелье было потрясающим, удивительных оттенков синего. Я натянула на Николь свой свитер и накрыла одеялом. Включив свет, я подумала, что синева ее ожерелья уж больно странная, просто пронзительная, я никогда не видела ничего подобного. Я села рядом с Николь на полу. Она прикоснулась пальцами к моей голове, и я поняла, что она вроде как меня ласкает, бездумно ероша мои волосы.

— Честно говоря, сэр, владелец «Золотой утки» сперва неохотно шел нам навстречу. Думал, наверное, что я хочу привлечь его за нарушение правил найма. Пришлось пригрозить, что, если он не расскажет все, я его вообще закрою. В конце концов он признался, что 24 февраля нанял на работу человека, по описанию похожего на Казефикиса. Он послал Казефикиса прислуживать на скромном обеде в один из кабинетов «Джорджтаунской гостиницы» на проспекте Висконсин. Обед заказал некий Лоренцо Росси. Ставил непременным условием, чтобы официант не говорил по-английски. Заплатил наличными. Мы проверили Росси на всех компьютерах — ничего. Имя явно вымышленное. То же и с «Джорджтаунской гостиницей». Владелец сказал, что мистер Росси заказал обед в кабинете, без официанта, на 24 февраля, заплатил наличными вперед. На вид 5 футов 8 дюймов, смуглый, без особых примет, темноволосый, солнечные очки. По словам владельца, похож на итальянца. Никто в гостинице не знает, да и не хочет знать, кто приходил в тот день на обед в заказанный Росси кабинет. Боюсь, многого мы здесь не добьемся.

– Принести тебе чего-нибудь? – спросила я, но Николь закрыла глаза.

— Согласен. Имей мы в запасе пять лет, а не пять дней, можно было бы хватать на улице каждого итальянца со схожими приметами. А какие вести из больницы, Мэтт? Удалось узнать что-нибудь новое?

Ее рот приоткрылся, и вскоре она тихонько захрапела, как мурлычущая кошка.

— Там сам черт ногу сломит, сэр. Полно народу, приходят, уходят, целый день и почти всю ночь. Медперсонал работает посменно, они и своих-то не знают, не говоря уже о чужих. Можно разгуливать по больнице с фонариком целый день, никто тебя не остановит, разве только попросят посветить.

Я оставила дверь спальни открытой на щелочку, чтобы услышать, если она заворочается, и вытащила из шкафа свою папку, устроившись с ней в постели. Распечатки, которые я сделала в библиотеке, статьи об атаке на инфоцентр, о Мариан Мерсалт. Я бросила взгляд на листовку, которую распространяли до обнаружения Мариан: «Вы меня видели?» Эту листовку сделали в государственном центре розыска пропавших детей. Были и другие бумаги – сведения о Патрике Мерсалте. Я вытащила копии полароидных снимков, найденных в доме Эльрика Флиса, в вещмешке. Снимки черных женских бедер, груди, живота, ступней. Тогда Николь была крепче, девятнадцать лет назад ее тело не было таким изношенным.

— Так, понятно, — сказал Тайсон. — А вы, Эндрюс, чем порадуете? Что-нибудь узнали за прошедшие сутки?

Николь считала, что Патрика Мерсалта убили из ревности, но Патрик Мерсалт был не единственной жертвой, убили всю его семью. Николь что-то опустила в своем рассказе, со временем она стала чувствовать себя совсем невинной. Ее версия прошлого в этом мире – всего лишь версия, но должно быть что-то еще. Я могла представить мужчину, стреляющего в другого из-за интрижки жены, устроив изменникам засаду в гостинице «Блэкуотер», но не могла поверить, что муж Николь или его дружки зарезали всю семью Мерсалта из-за интрижки и закопали Мариан Мерсалт в лесу. Может, мне просто не хватает воображения, я не могу представить, на какие ужасы способны люди, но кто-то зарубил женщину и двух детей топором, а потом убил семнадцатилетнюю девушку. Я не могла такого представить.

Марк открыл голубую пластиковую папку с документами. Он доложил, что из ста сенаторов тридцать восемь 24 февраля были далеко от Вашингтона и их вполне можно исключить. Остаются шестьдесят два. Он протянул список директору.

— Крупная рыба легла на дно, — сказал он, бегло просмотров список. — Продолжайте, Эндрюс.

Я выглянула из окна спальни. Там бушевала пурга, засыпав улицы блестящей белой крошкой, похожей на кристаллы сахара. Я стянула сырую от слякоти толстовку и накинула ее на штангу для занавески в душе, просушиться, потом сняла протез и включила коленную батарею подзаряжаться. Патти, так назвала его Николь. Патрик. Я гадала, живы ли еще его убийцы в этой НеБыТи. Прошло двадцать лет с тех пор, как они нашли Мерсалта в гостинице «Блэкуотер» и прикончили его. Я помнила угольно-черную темноту у тех хижин ночью, сосны заслоняли звезды и луну. Я представила стук в дверь, прервавший тишину, и тут мне пришло в голову, что Патрик Мерсалт, вероятно, знал убийц.

Марк рассказал о встрече с православным священником. Как он и ожидал, ему здорово влетело за то, что не сразу вспомнил о бороде. Получив нагоняй, он продолжил:

Николь призналась, что хотела причинить боль своему мужу и потому спала с Патриком, ведь Патрик был его другом. Может, Мерсалт узнал убийц, когда они появились в ту ночь, может, они сказали, что убили его семью и старшую дочь и оставили ее в ущелье, неподалеку от хижины, где будет лежать его тело, всего несколько миль отделяют его от дочери.

— Сегодня утром я встречаюсь с отцом Грегори, после чего собираюсь повидать вдову Казефикиса. Вряд ли это что-то даст, но думаю, нужно проработать эти версии. Потом вернусь в Библиотеку конгресса и постараюсь вычислить, кому из шестидесяти двух сенаторов может быть выгодна смерть президента Кейн.

Я снова пролистала дело и вытащила список экипажа «Либры». Я нашла имя: Джаред Байтак, помощник механика, сотрудник инженерной лаборатории. Муж Николь служил на «Либре» и знал Мерсалта по этой причине. Как помощник механика он наверняка работал с Б-Л-двигателем, присматривал за ним. Флис находился под его командованием. С колотящимся сердцем я нашла Чарльза Кобба – спецназовец, еще один «морской котик». Был там и Карл Хильдекрюгер, космический штурман. Все они служили на «Либре». Мерсалт был не единственным пропавшим без вести, вынырнувшим на поверхность. Корабль «Либра» либо вернулся, либо никогда и не стартовал. И где остальной экипаж? Эти люди знали друг друга, все они знали об отношениях Мерсалта и Николь. Если я сумею разыскать их на «твердой земле», то найду и Мариан.

— Для начала разбейте их по категориям, — посоветовал директор. — Сперва политическая партия, потом комитеты, внеслужебные интересы, степень личного знакомства с президентом. И не забудьте, Эндрюс: тот, кого мы ищем, 24 февраля обедал в Джорджтауне: это должно сократить число подозреваемых.

Дыхание Николь внезапно сбилось, она захрипела и перевернулась. Я взяла плед, чтобы лечь на полу рядом и присматривать за ней. Большую часть ночи я пялилась в потолок, воображая, что могу проникнуть взглядом через все преграды, через потолок и квартиру наверху, через завесу дождевых туч в ночное небо, к звездам.

— Но, сэр, я полагаю, все они обедали 24-го.

Я попыталась представить этот любовный треугольник – Николь, Джареда и Патрика Мерсалта, но меня отвлекли тени, которые отбрасывал дождь, мысли перенеслись к Флису, к дереву из костей и в комнату с зеркалами, к кораблю из ногтей, несущему мертвецов. Отсутствующие ногти. Тот, кто убил семью Мерсалта, забрал их ногти. Николь вздохнула, похоже, захлебнулась рвотой, прежде чем перевернулась и снова начала дышать. Что будет, если Николь умрет? Никто не найдет ее тело, пока не появится хозяин квартиры. Если этой ночью Николь умрет, я соберу вещи, уйду из квартиры и больше никогда не вернусь, отправлюсь обратно на «твердую землю», и пусть этот вариант реальности исчезнет.

— Совершенно верно, Эндрюс, но не все — в отдельном кабинете. Многих, наверное, видели в общественных местах, кто-то обедал с официальными лицами — избирателями, федеральными служащими или членами оппозиции. Нужно выяснить, кто чем занимался, но так, чтобы наш сенатор ничего не заподозрил.

— Но как это сделать? Что вы предлагаете, сэр?

— Все очень просто, — ответил директор. — Вы обзваниваете секретарей сенаторов и спрашиваете, может ли их босс посетить обед… — он поразмыслил, — семинара по экологическим проблемам городов. Да, это то, что нужно. Назовите число, скажем, пятое мая, и спросите, посещал ли босс обеды, — директор заглянул в календарь, — семнадцатого января или двадцать четвертого февраля, поскольку не все сенаторы, получившие приглашение, пришли, а кое-кто явился без приглашения. Скажите, что письменное подтверждение пришлете после. Если вы не напишете, секретари тут же забудут о вашем звонке, а если кто и вспомнит, пятого мая нам уже будет все равно. Ясно одно: ни один сенатор не станет делиться с секретарем планами убийства президента.

Заместитель директора поморщился.

Глава 4

— Если его поймают, сэр, все провалится к чертям. А нас привлекут за скверные шутки.

Когда я остановила машину у дома Нестора, из прихожей выбежал Бьюик, чтобы меня поприветствовать и обнюхать мои шины, чтобы я почесала его за ушами, прежде чем он умчится по лужайке. Нестор вышел на террасу и сказал:

— Нет, Мэтт, если я скажу президенту, что кто-то из ее бесценных собратьев собирается всадить ей нож в спину, ее в этой шутке мало что порадует.

– Ну вот и ты.

— У нас нет доказательств, сэр, — сказал Марк.

Он поцеловал меня, как только я поднялась по ступеням, и протянул пластинку в обложке из коричневой бумаги.

— Так найдите их, Эндрюс, или нам всем придется подыскать другую работу, поверьте моему опыту.

– Что это? – спросила я.

Поверьте моему опыту, подумал Марк.

В нашу последнюю встречу он интересовался, как я провожу время, когда мы не вместе, и я сказала, что больше всего на свете люблю лежать в постели и слушать музыку.

— Наш единственный козырь, — продолжил директор, — то, что в деле, возможно, замешан сенатор. Но остается всего пять дней. Если провалимся в следующий четверг, потом можно будет хоть двадцать лет изучать материалы следствия — времени будет навалом. А вы, Эндрюс, сможете разбогатеть, написав об этом книгу.

– Просто взгляни, – сказал Нестор. – Вот ты удивишься.

Марк стал взвешивать свои шансы разбогатеть.

Череп и крест, «В соснах» в исполнении «Нирваны».

— Не берите в голову, Эндрюс. Я информировал шефа Службы личной охраны. Не сказал ничего лишнего — только то, что было в вашем докладе, как мы вчера договаривались, так что до десятого марта нам предоставлена полная свобода действий. Я разрабатываю план на случай изменения обстановки — он может понадобиться, если до десятого мы так и не узнаем, кто предатель. Не стану вас сейчас утомлять. Я также разговаривал с ребятами из уголовной полиции; они сообщили довольно мало интересного. Впрочем, вам, наверное, будет любопытно узнать, что они успели побеседовать с женой Казефикиса. Соображают они побыстрее вас, Эндрюс.

– Подумал, что тебе это понравится, – сказал Нестор. – У тебя же ее нет, верно?

— Может быть, забот у них меньше, — вставил заместитель директора.

– На виниле – нет. Хороший выбор, я ее обожаю.

— А может, и больше. Ладно, идите к ней, если считаете, что это поможет. Может, обнаружите то, что они упустили. Ну-ну, не кисните, Эндрюс, вы проделали огромную работу. Возможно, сегодня у нас появятся новые данные, и мы начнем их прорабатывать. По-моему, все. Ладно, Эндрюс, идите, не будем терять время.

– Я хотел найти что-нибудь из девяносто седьмого, когда мы познакомились. Когда мы первый раз встретились. И как раз подвернулась под руку эта песня.

– В колледже я носила футболку с «Нирваной». С прозрачным ангелом. Я оторвала рукава и сделала из нее майку.

— Слушаюсь, сэр.

– Я поступал с футболками так же, – сказал Нестор, закуривая. Ради меня он привел себя в порядок и сбрил бороду, без нее он выглядел на несколько лет моложе. – Видишь, если бы мы тогда были друзьями, то могли бы одалживать друг другу одежду.

Марк встал.