Кир Булычев
Петух кричит с опозданием
Петух Громобой закричал как положено. Шесть часов тридцать минут.
Баба Ксеня проснулась, прервав увлекательный сон про то, как она, молодая, бегает босиком по траве, свесила ноги с высокой кровати и поглядела на часы. Часы показывали семь часов двадцать одну минуту. Баба Ксения сказала часам: «Врешь». Потом пошла растапливать печку.
В окно она увидела, что проехал Степанов грузовик с бидонами молока. Это было странно, потому что Степанов грузовик проезжает позже.
Потом мимо забора прошла с корзинкой грибов Шура. Уже из леса. Быстро она сегодня управилась.
- Эй, - сказала баба Ксеня. - Вставай, Зоя, поднимайся, рабочий народ!
Жиличка Зоя не откликнулась.
Баба Ксеня отодвинула занавеску. Постель жилички была застелена. Ни Зои, ни фотоаппарата.
Баба Ксеня встревожилась и включила радио. Областная станция сказала, что время восемь часов одна минута, начинаем последние известия.
И даже тогда баба Ксеня не поверила. За три последних года петух Громобой ни разу не подвел старуху, ни разу не ошибся даже на пять минут. Может, ему, как и всякому живому созданию, хотелось иногда встать пораньше, особенно весной, огласить окрестности зычным криком, подпеть другим петухам в деревне. Но держал себя в руках, верная птица, ждал, пока время подойдет к половине седьмого, и только тогда открывал свой клюв и клокотал - можно сказать, ревел - на всю округу. Крик его перекрывал все прочие петушиные голоса, даже собаки замолкали. Он проносился над улицей, скатывался по пологому откосу к реке, несся над широкой полосой воды и, ослабев, но не иссякнув, тянулся над Заречьем, пока не угасал в густом лесу. Громобой был славным петухом, знаменитым на весь район.
Баба Ксеня стояла в растерянности и думала, что, наверное, Громобой захворал. Теперь, задним числом, она сообразила, что его крик был слабее, глуше прежнего и голос звучал надтреснуто. Где же он, болезный?
Баба Ксеня выглянула в окно, но перед домом, где Громобой любил прогуливаться у завалинки, баловаться с соседской собакой и красоваться перед курами, петуха не оказалось. Баба Ксеня так испугалась, чТо не смела пойти в сарай - ей представилось, что петух лежит там бездыханный.
На счастье, вернулась жиличка Зоя Платоновна.
Прошагала быстрыми молодыми шагами к крыльцу, хлопнула дверью, заглянула на кухню и спросила:
- Что случилось, Ксеня? На тебе лица нет.
- Зоя, - сказала Ксеня, открывая шкафчик над столом, чтобы достать валидол, что-то с Громобоем.
- Не может быть!.. А ведь, правда, он сегодня не кричал!
- Кричал, - сказала баба Ксеня. - Кричал, да не своим голосом, и на час опоздал. Ох, горе, горе…
- А ты смотрела?
- Боюсь.
- Не смотрела? Я схожу посмотрю.
- Погляди, Зоя. Погляди, умоляю.
Зоя Платоновна положила сумку с фотокамерой на диван и побежала в сарай. Ксеня секунду подождала, потом поспешила вслед. Вдвоем не страшно.
Петух сидел на жерди, поглядывал по сторонам, по виду - в добром здравии. И от того, что наступило такое облегчение, баба Ксеня разъярилась, подхватила с земли палку и начала ею махать, сгонять петуха с насеста и ругать его последними словами.
Петух слетел на землю и выскочил за дверь.
- Я же за него переживала, - сказала баба Ксеня.
- Понимаю, - сказала Зоя Платоновна.
Сарай был старый, с щелями, солнце прорезало его лучами, и в лучах суетились пылинки. Пахло пометом и старым сеном.
- Пошли, что ли, - сказала Ксения. - А я ему верю, да проспала из-за него, как пенсионерка. Стыд, страшно подумать.
Баба Ксеня была пенсионеркой давно уже, лет двадцать. Но считала это состояние позорным.
Они вышли во двор. Петух уже подошел к курам и разглядывал их с интересом.
Ксения постояла с минуту, чтобы полюбоваться своим Громобоем, потом сказала Зое Платоновне:
- Петух-то не наш.
- Не наш, - согласилась жиличка. - Это не Громобой.
- А где Громобой? - спросила баба Ксеня. Спокойно спросила. Событие было настолько неожиданным и даже невероятным, что баба Ксеня не рассердилась, не расстроилась - только удивилась.
Зоя Платоновна осторожно подошла к петуху, пригляделась - она очков не носила, и в шестьдесят лет глаза хорошие - и сказала:
- Он крашеный.
- Чего?
Зоя Платоновна нагнулась, ловко подхватила петуха, подняла на руки, прижимая к груди, чтобы не рвался, и поднесла к бабе Ксене.
Кто-то хотел, чтобы петух сошел за Громобоя. Громобой был удивительного цвета, темно-красного, с черным хвостом, таких петухов и не бывает. И вот этого, подставного, рыжего, обыкновенного, замаскировали. Хвост окунули в черное, а по крыльям прошлись красной краской.
- А мой где? - спросила баба Ксения.
- Не знаю, - ответила Зоя Платоновна.
- Господи, - сказала баба Ксеня. - И кому он мешал, кому он понадобился?.. - Помолчала, глядя, как Зоя задумчиво перебирает пальцами перья подставного петуха, и вдруг заплакала, запричитала, будто запела: - И куда тебя, сокровище мое, утащили, и какой злодей тебя на погибель похитил? И как же я теперь без тебя век свой коротать-горевать буду?.. - Потом замолчала вновь, словно отключилась, и через полминуты сказала трезвым, спокойным голосом: - Своими бы руками задушила!
Зоя отпустила подставного петуха, и тот, отойдя на шаг в сторону, принялся оправлять перья - он был тщеславен.
Никто из соседей не видел этой сцены - все были при делах. Ксения понурилась и пошла в дом. Зоя Платоновна смотрела ей вслед с горьким сочувствием. Ведь немного у бабы Ксени в жизни привязанностей. Муж помер, давно, сразу после войны. Сын есть, да почти не пишет, далеко живет. Иногда только летом пришлет на месяц внука, и то радость. Собака раньше была - волки задрали. Остался Громобой. Его баба Ксеня любила, как ребенка, баловала, кормила с рук, ругала его за петушьи шалости - и он Ксеню любил. Она чего на дворе делает - за ней ходит, словно оберегает. Или если сядут старухи на завалинку, выходит и стоит, ждет хозяйку. Ну не петух, а сознательное животное.
Ксеня хлопнула дверью. Тихо. И новый петух молчит, словно и ему неловко, что он соучастник в такой глупой шутке.
А ведь ясно, что все это не случайно. Исчез бы Громобой - погоревали бы, смирились. А здесь видно, что человек планировал, следы заметал, другого петуха по размеру подбирал, красил, подсовывал. Получилась не случайность, а преступление, хитроумие которого ну никак не вязалось с тишиной утренней деревни, негромкими разговорами кур, жужжанием пчел и теплым, душистым солнечным воздухом.
Что же теперь делать? - думала Зоя Платоновна. Созвать соседей? Посмеются и разойдутся восвояси. Петуха подменили! Ребята баловались. А ребят сейчас в деревне немного, да и в основном маленькие, которых родители бабкам из города на лето пристраивают. Деревня-то тихая, состарившаяся, одни старики и старухи. Ну допустим, кто-то из ребятишек придумал такую глупую шутку. Значит, этот ребятенок должен был ночью, в темноте, притащить к бабе Ксене в сарай уже подготовленного, крашеного петуха, оставить его там, поймать Громобоя, унести… а зачем? Вчера вечером она сама загоняла Громобоя в сарай - темнело уже, но то был точно Громобой. Даже заворчал на Зою, не желая, чтобы его торопили. Этот, новый, какой-то робкий, застенчивый.
Зоя Платоновна спохватилась, что стоит столбом посреди двора, вперив взгляд в пространство, и занимается дедуктивной работой, как знаменитые сыщики прошлого. Только перёд теми сыщиками лежал труп графини, а она размышляет над судьбой петуха. Что ж, каждому свое.
Зоя Платоновна вспомнила, что хотела сфотографировать Серафиму на свиноферме. Там опоросилась рекордистка, надежда совхоза. До фермы берегом минут пятнадцать. Серафима уж, наверное, халат погладила, завилась, накрасилась - трудно сделать естественный кадр, люди обижаются, если их поймали в повседневном обличье. Серафима ждет, надо идти.
Зоя Платоновна поднялась в дом, взяла с дивана сумку с камерой, захватила с этажерки две запасные катушки пленки. В горнице было тихо. Где же Ксеня?
Зоя Платоновна заглянула на кухню.
Бабка сидела у окна, подперевшись рукой, и тихо плакала. Горько, покорно, чтобы никому не мешать, никого своим горем не беспокоить. Только плечи вздрагивали. И Зоя поняла, как велико бабкино горе, и ощутила безнадежность этого горя.
Зоя Платоновна не стала подходить к бабке, утешать ее. Ну как утешишь?
Нет, разумеется, оставался и второй путь. Казалось бы, естественный. Милиция. Охрана порядка.
У Зои Платоновны было достаточно развито чувство юмора, чтобы представить себе, как она приезжает в село Кучаевское, находит там участкового Зорькина и сообщает ему, что у бабки Ксени подменили петуха. Ага, говорит толстый усатый участковый, на котором в этот момент висит нераскрытое дело о краже со склада запчастей, именно петух и именно у бабки
Ксени. Значит, совершено воровство? Нет, отвечает московская жиличка бабки Ксени, которая бегает по окрестностям с фотоаппаратом и, вполне возможно, собирает материал для разоблачительного фельетона или для сатирического киножурнала «Фитиль». Нет, говорит она, вместо петуха Громобоя бабке Ксене оставлен таких же статей петух, который для убедительности даже подкрашен. И тогда участковый Зорькин понимает, что его провоцируют, чтобы выставить в смешном виде в фельетоне. К примеру: «Чем занимается кучаевская милиция в тот момент, когда не раскрыто хищение со склада запчастей?» А милиция, оказывается, распутывает дело века. Подмену петуха у бабки Ксени,
Представляя себе эту сцену, Зоя Платоновна шагала по дорожке вдоль берега реки, мимо старого магазина, мимо перевоза в Заречье, возле которого дремал начальник лодки подросток Симоненко Николай.
Подросток Симоненко, который был в этот момент свободен, издали увидел московскую бабку с веселыми глазами, у которой был фотоаппарат, что может только сниться начинающему фотолюбителю. Желание еще разок взглянуть на это сокровище было так велико, что, презрев гордость, он крикнул:
- Зоя Платоновна, в Заречье не скатаем?
- Я на свиноферму иду, - сказала московская бабка.
- Чего там не видали?
- Там у Серафимы свиноматка опоросилась. Я обещала снять.
- Аппарат покажите, а? - попросил Николай. - Я, может, тоже такой куплю.
Зоя умела входить в положение других людей. Николаем двигала благородная страсть. Зоя пошла навстречу поднявшемуся в нетерпении начальнику перевоза и чуть не ступила в белое месиво - у перевозов и паромов всегда грязнее, чем просто на дороге. То мешок переваливают с телеги или машины, уронят, то банку с краской потеряют, то бутылку разобьют. Раньше, до Николая, перевозчиком был один старик, тот держал окрестности перевоза в идеальном порядке. Симоненко же был человеком эмоциональным, с большими жизненными планами, так что убирать он не успевал.
- Осторожнее! - крикнул он Зое Платоновне. - Здесь вчера с зареченского участка активисты мешок с мелом прямо в лужу уронили. Теперь, наверно, с самолета видно, правда?
Зоя обошла лужу, присела на лавочку, раскрыла сумку, вытащила «роллейфлекс» и дала подержать Симоненко. Сама глядела на реку, на Заречье, на дальний лес и печалилась. Представляла, как сидит дома баба Ксеня и не может понять, за что ее так обидели.
- Вы чего? - спросил Симоненко. - Грустная какая-то. У меня глаз острый. Быть мне корреспондентом. Чего случилось? Тревожные известия из дома? Или заболевание?
- Нет, не преувеличивай. Но я в самом деле расстроена. У бабы Ксени петуха Громобоя украли.
- Значит, лиса забралась, - сказал Симоненко. - В прошлом году лиса у нас трех кур утащила.
- Ага, лиса, - согласилась Зоя Платоновна. - И вместо Громобоя она другого петуха принесла, чтобы никто не заметил.
- Так не бывает, - серьезно сказал Симоненко. - У нас в деревне такого быть не может. Лживого принесла или дохлого?
- Живого, мой юный друг. И даже покрасила ему хвост, чтобы не угадали подмену.
- Вот это да! А не врете?
- Люди в моем возрасте уже не врут, - сказала Зоя Платоновна. - Хотя могут ошибаться.
- Не будем спорить, - согласился Симоненко Николай. - Но если не врете, то это настоящий детективный роман. Возможно, с убийством!
- Петуха? - спросила Зоя Платоновна.
Она бы ушла, но, разговаривая с ней, Симоненко не выпускал из рук камеры и лишь половина его существа поддержи вала беседу - вторая глазела в объективы «роллейфлекса».
- Думаю, что за этим скрывается куда больше, чем вам кажется, - сказал Симоненко. - Кто-то заметал следы.
- Не знаю, не знаю, - сказала Зоя Платоновна. - Кто за метал, что заметал, но больше это похоже на элементарное хулиганство. Бабка переживает, ты не представляешь как.
- Если и хулиганство, - сказал Симоненко, возвращая камеру, - то не элементарное. Хулиганы не думают. Думают только настоящие преступники. Возможно, в наших краях появилась банда.
- И что?..
- Заметают следы.
- Ага, петушиным хвостом, - сказала Зоя, поднимаясь со скамейки.
- Вижу, - сказал Симоненко Николай, - что эта истории вас задела. И вы уже начали свое расследование.
- Я? Расследование?
- Не скрывайтесь. От меня не скроешься, - сказал Симоненко. - Про вас уже известно, что собираете материалы, расследуете. Все ясно, даже участковый Зорькин уверен. Может, от газеты, а вернее, от прокуратуры.
- Неужели я похожа на следователя?
- В этом и сила, что не похожи, - сказал Симоненко. - В лужу не наступите.
Зоя Платоновна пошла дальше по берегу, размышляя о том, что нелепость подобного подозрения кажется нелепостью лишь ей самой. Ну посудите сами: в тихую деревню, куда даже туристы редко заглядывают, приезжает из самой Москвы пожилая тетка. С тремя фотоаппаратами. Говорит - отдыхает. Говорит, что на пенсии. Где вы видели такую пенсионерку, которая едет за Урал, чтобы носиться с фотоаппаратом по свинофермам или гаражам, всюду сует свой острый нос, всюду поспевает, за две недели уже всех в деревне по именам и биографиям знает? Не видели? Вот и мы такой еще не видели. Если бы отдыхала, то сидела бы на лужайке и вязала, или бы в лес ходила по грибы, парное молочко бы пила… В общем, темная личность.
Ну что же, думала Зоя Платоновна, я сама виновата, что устроена таким образом, что меня всегда принимают не за того, кто я есть на самом деле. Потому что всегда неправильно себя веду. Разве я виновата, что так быстро и разнообразно провела свою жизнь, что не заметила, как состарилась? Не заметила, и все тут. Из детдома убежала в Арктику, потом старалась попасть в летную школу - все тогда, в тридцатых годах, старались стать великими летчиками, - а стала шофером, и шофером прошла войну, а после войны метнулась вроде бы в другую сторону, кончила истфак, учила в школе, заодно успела вырастить своих двоих детей - и все мечтала; вот стану посвободнее или вот доживу до пенсии, возьму свой фотоаппарат и пойду по России, как Горький - с поправкой, правда, на время и специальность. Я всегда старалась хорошо делать то, что начинала делать. Я была хорошим шофером: повесить бы сейчас на себя мои сержантские медали и ордена - всех бы, наверное, в этой деревне перещеголяла. Я была хорошим историком и, наверное, ушла бы в науку, если бы не дети. Много вы знаете школьных учителей, у которых около сорока публикаций? Я стала хорошим фотографом. Вторая премия на биеннале в Лиссабоне что-то значит? Или репортаж об извержении на Камчатке в журнале «Советский Союз»? А ведь делала ту серию уже на пенсии. Я знаю, что это пустые слова: «шестьдесят -еще не возраст». Это возраст, и солидный. Просто я еще свою норму не пробежала. И бегу дальше. А люди, которые состарились рано, считают мои годы и придумывают черт знает что про нестандартную бабушку.
Но когда перевозчик Симоненко подозревал меня в тайном сотрудничестве с прокуратурой, он тоже не совсем ошибался. Всем людям свойственно упражнять ум в попытках решить ту или иную тайну. В зависимости от склонности натуры и энергии. Мне же свойственно - и не раз это в жизни случалось - воспринимать тайну как личный вызов. Наверное, это от любви к истории, которая, в сущности, сплошная тайна, потому что большинство людей, которые историю так или иначе делали, старались либо скрыть от окружающих истинные мотивы своих действий, либо таили сами поступки. Как только мы начинаем брать на веру тот слой истории, что лежит на поверхности, то почти наверняка обрекаем себя на неверное ее понимание. А к тому же что такое история? Все. И убийство в Сараеве, и восстание Уота Тайлера, и подмена петуха в маленькой деревне на зауральской реке. Просто некоторые исторические факты то по недоразумению, то по своей необычности, а то и потому, что много людей об этом знают, становятся достоянием широкой гласности. Другие -нет. Й никто не узнает никогда, почему же понадобилось подменять петуха бабе Ксене, у которой в деревне наверняка нет ни одного врага, и эта страница истории останется такой же таинственной, как история Железной маски или пропажа Янтарной комнаты. И это неправильно. Настоящий историк не должен пренебрегать малыми проявлениями исторического процесса. Тем более что бывшей шоферше и бывшей учительнице Зое Платоновне Загорской уже приходилось в жизни несколько раз сталкиваться с тайнами, которые либо казались неразрешимыми, либо представлялись не стоящими внимания. Но все эти тайны имели общее свойство - разгадка их могла помочь душевному спокойствию или благу каких-то хороших людей. И тогда Зоя Платоновна принимала вызов, поднимала брошенную судьбой перчатку и, полагая себя именно историком, а не детективом, благополучно доводила до конца расследование. И в общем, если не изменяет память, провалов не случалось. Нет, не случалось…
На свиноферме все оказалось так, как Зоя предполагала. Серафима стояла при свиноматке в лучшем своем платье, сохраненном со школьного выпускного вечера, в самодельной прическе, напоминавшей шляпку гриба-сморчка, и на таких высоких каблуках, что переход в них от дома до свинофермы должен бы приравниваться к победе в марафонском беге на Олимпиаде. Вернее всего, туфли Серафима принесла в руке.
Серафима поглядела на Зою Платоновну прозрачными голубыми глазами, к сожалению, обведенными на два пальца тушью, и сказала:
- А я уж разнадеялась.
Свиноматка была так поражена видом любимой свинарки, что отказывалась кормить детей, а замерла у загородки, разинув рыло и часто моргая. Особенно завидовала каблукам, которые, видно, приняла за очень модные копыта.
Тут из-за стола вышел совхозный зоотехник Боренька в синем костюме и черной бабочке. Значит, Серафима, которая имела на Бореньку матримониальные планы, раскрыла ему секрет, и тот тоже подготовился к сеансу.
- Дети мои, - сказала Зоя Платоновна. - Не хотите ли вы меня убедить, что именно в таком виде ухаживают за животными?
- Когда как, - сказал осторожно Боренька.
- А что, некрасивое платье? - спросила испуганно Серафима. - Уже не модное?
- Слишком модное, - сказала Зоя Платоновна. - Твоя свиноматка просто обалдела.
- Кто? - Серафима поглядела на свинью. Поросята суетились вокруг на неокрепших ножках и жалко попискивали.
Ничего не оставалось, как смириться с необходимостью сделать несколько кадров, на которых Серафима элегантно тянула наманикюренные лапки к свинье, а рядом стоял не менее элегантный Боренька и краснел, потому что заслуженно чувствовал себя дураком. Попробуй показать эти кадры в солидном журнале. На тебя посмотрят сочувственно и спросят: «Сами им бальные одеяния привезли или напрокат в области брали?» И будут правы.
Работая, Зоя Платоновна думала, конечно, о случае с петухом.
Когда съемка завершилась, Боренька мгновенно убежал куда-то, наверное, не хотел, чтобы его кто-нибудь еще застиг в таком виде, а Серафима, с облегчением сняв туфли, пошла проводить Зою Платоновну до дороги, поддерживая подол платья, чтобы не замарать травой.
Зоя спросила ее:
- Вот ты, Сима, всю жизнь здесь живешь. Как ты думаешь, кто мог бабу Ксеню обидеть?
- Как обидеть?
- Петуха подменить. Не слыхала?
- Ничего не слыхала, - сказала Серафима. - Я здесь с yтpa.
- Громобой пропал. А вместо него другого петуха принесли.
- Кто?
- Это я тебя спрашиваю - кто?
- Никто не мог, - сказала Серафима. - Никто из наших не мог. Что же, дурачье, что ли?
- И мальчишки не могли?
- Зачем?
- Вот этот вопрос меня и мучает - зачем?
Они остановились у дороги. Солнце поднялось уже совсем высоко, стало жарко. Зоя Платоновна подумала, что чудесно бы сейчас искупаться, она неплохо плавала, но здесь, на людях стеснялась - здесь старухи не плавают. Поэтому, когда хотела купаться, уходила далеко, за березовую рощу.
- Надо что сделать, - сказала Серафима, - надо узнать, чей это петух. Которого подложили.
- Правильно, - сказала Зоя Платоновна. - Как же я не догадалась.
- А вы, наверно, думаете, что петухов здесь тысяча. А их всего штук пять на деревню. Рыжий, говорите?
- Рыжий.
- Рыжий у Боренькиной мамаши есть. Но, сами понимаете…
- Боренька у нас выше подозрений.
- А мамаша с радикулитом.
- Я не подозреваю их ни в чем.
- И правильно, - сказала Серафима, она сама уже была не рада, что подсказала путь следствию. - Нет у нас таких петухов. Мне на работу пора.
И ушла, почти сердитая на Зою Платоновну.
Детективам не приходится рассчитывать на любовь всего человечества, подумала Зоя Платоновна и побрела домой - жарко было, лень спешить….
Любопытно, как порой передаются мысли. Когда Зоя Платоновна вернулась в деревню, то у дома бабы Ксени было оживленно. Все бабки с деревни собрались там, кто уселся на завалинку, кто стоял. В этом круге смущенно топтался подставной петух. Бабки рассуждали: чей он может быть?
Зоиного появления они даже не заметили. Решению их мешало то, что петух был крашеный, а как отмыть его, и отмывать ли вообще, было непонятно. Подозрения неизбежно сходились к Боренькиной матери. Ее самой на этом конклаве не было, она, как известно, болела радикулитом.
- Пошли к ней, - сказала наконец тетя Шура, женщина решительная, которая раньше гоняла своего мужика палкой на работу. Пять лет гоняла, потом мужик сбежал.
- Пошли, - сказали бабки, но никуда не двинулись, потому что явиться к Боренькиной мамаше значило оскорбить соседку подозрением. И неизвестно, как бы они вышли из этого морального тупика, если бы на улице не показалась, скособочившись, зареванная и злая Боренькина мамаша - как-то услышала или узнала о бабьих пересудах и вот ковыляла к обвинителям, подгоняя перед собой хворостиной ярко-рыжего петуха, вещественное доказательство своей невиновности. При виде этой драматической сцены бабки начали спешно расходиться, а когда Боренькина мамаша дошла до завалинки, там оставались только тетя Шура, которая ничего не боялась, да сама баба Ксеня, которая при виде соседки в гаком состоянии расплакались снова. И может, это к лучшему - Боренькина мамаша все поняла, обняла Кссню, они сели рядом на завалинку и вместе поплакали. А тетя Шура достала папиросу, закурила и сказала:
- Так у вас, бабы, дело не пойдет.
И ушла. А два петуха стали ходить кругами, красоваться друг перед другом.
Таким образом, Зон Платоновна убедилась, что петух не местный. Значит, злоумышленник мог прийти из какой-то соседней деревни. К примеру, из Баскакова - выше по реке, или из Заречья. Но кто будет тащить петуха в такую даль, если для этого нет по-настоящему серьезной причины? Именно то, что смысла в этой истории не было, Зою Платоновну и беспокоило.
Положив камеру в комнате и умывшись, Зоя Платоновна вышла к сараю. Может, там с ночи остались следы? Наверное, смешно, если бабка из Москвы ищет следы у сарая, как комиссар Мегрэ, но кольты решил эту историческую тайну раскрыть, ничем нельзя пренебрегать.
Земля была сухая, утоптанная, никаких следов. Зоя Платоновна хотела было зайти в сарай и поглядеть как следует там, но тут ею внезапно завладела другая мысль, и она вернулась к бабкам на завалинке. И зря, потому что, загляни она в сарай, следствие бы продвинулось куда скорее, чем это случилось на самом деле. Но всем детективам, даже самым известным, свойственно делать ошибки. Иногда это случается потому, что автор повести сам не знает, куда дальше двинется его сюжет, порой это происходит от желания того же автора написать большую повесть, а не маленькую, так как за последнюю платят меньше, а бывает и то, что детективы и в самом деле ошибаются. Потому что им, как и всем людям, свойственно ошибаться.
- Баба Ксеня, - спросила Зоя, присаживаясь на завалинку и с удовлетворением замечая, что соседки уже отплакали и лица у них благостные, умиротворенные. - А художники у нас есть?
- Кто?
- Художники в деревне есть?
- Это в каком смысле? - подозрительно спросила Боренькина мамаша.
- В самом обыкновенном. Которые картины рисуют.
- Картин у нас не рисуют, - сказала баба Ксеня.
- Но кто-то красками петуха изрисовал, - сказала Зоя Платоновна. - Чтобы изрисовать, надо иметь краски. А вы поглядите.
Зоя Платоновна послюнила палец, протянула руку, дотронулась до хвоста гулявшего рядом подставного петуха и показала палец бабушкам. Палец был черным.
- Акварельные краски, - сказала Зоя Платоновна, - а может, и гуашь.
- Может, у кого из ребятишек? - спросила баба Ксеня. - Может, кто из города привез?
- Мой не рисует, - сказала Боренькина мамаша. - Стихи пишет для Симки, каждый вечер пишет. А рисовать не рисует.
- На твоего никто и не думает. Он у тебя сознательный, - поспешила баба Ксеня. - Ни на кого мы не думаем.
- Ты не думаешь, а она думает, - сказала Боренькина мамаша. - Для нее это интерес.
- Интереса в этом для меня нет, - сказала Зоя Платоновна. - Но зачем-то это сделали?
- Зачем-зачем? Сделали и ушли. Чего искать ветра в поле, - сказала Боренькина мамаша. - Своего оставили. Тоже неплохой петух. Научится петь, будет не хуже Громобоя.
- Ты так не говори, - возразила баба Ксеня, - Не научится он. Громобой мне как родной.
- Это правда, - сказала Боренькина мамаша. - Только нету у нас художников. Это в райцентре ищи. Там есть один алкоголик, стенгазету рисует и афишу в кино.
- А Симоненко, Глашин племянник, который из Заречья? - спросила вдруг баба Ксения.
- Колька-то? Колька все фотографировать собирается. Аппарат купит, настырный парень. Перевозчиком нанялся, слыхала?
- Я еще в том году слыхала, что он в школе лучше всех рожи рисовал, чуть не выгнали.
- За что же? - спросила Зоя Платоновна.
- Директорскую рожу нарисовал. Видно, похоже. -Нет, - сказала Зоя Платоновна. - Он совершенно не производит впечатления.
- Какого такого впечатления? - спросила Боренькина мамаша.
- Преступного, - сказала баба Ксеня.
- А что? - подумала вслух Боренькина мамаша. - Если кто рожи на своего директора может рисовать, он и петуха разрисует.
- Но зачем? - повторила свой главный вопрос Зоя Платоновна.
И надо же было так случиться, что именно в этот момент в конце улицы показался Симоненко, который сделал перерыв в переправе и решил навестить москвичку, чтобы задушевно поговорить с ней об объективах.
Бабки прямо подскочили.
- Он, - сказали они хором. И Зоя Платоновна вдруг подумала, как мало надо, чтобы изменить мнение о человеке, которого знаешь сызмальства и ни в чем дурном не подозреваешь. А вот сейчас у бабок зловеще пылают щеки, и они видят не мирного подростка, а злодея и похитителя.
И тогда, чтобы свидетельницы не испортили разговора, Зоя Платоновна быстро пошла навстречу Николаю.
Он несколько удивился, остановился, даже кинул взгляд назад, через плечо, полагая, видно, что Зоя Платоновна торопится к кому-то идущему сзади.
- Коля, - сказала Зоя Платоновна. - Ты мне можешь помочь.
- А, вот вы о чем, - сказал Коля. - Нет, не знаю. Не видел. Я же на вахту только утром заступил. Если кто И проносил вашего петуха, то в темноте.
Тут Зоя Платоновна поняла, что вся деревня о петухе уже знает, и даже знает, что Зоя Платоновна добровольно выступает в роли комиссара Мегрэ.
- Но все-таки ты, наверно, имеешь свое мнение, - сказала Зоя Платоновна.
- Дурак какой-то, - сказал Коля. - Если мешал петух, сверни ему шею, и дело с концом, а если в суп себе понес, зачем другого подсовывать?
- Я с тобой совершенно согласна, - сказала Зоя Платоновна. - Но мне очень бабу Ксеню жалко. Она такая одинокая.
- Это правда, - согласился Симоненко. - Я и говорю, что дурак сделал. А может, из зависти, а?
- Какая зависть? - удивилась Зоя Платоновна.
- Самая простая. Громобой на всю округу известен. Второго такого голоса нет. И может, тот человек захотел, чтобы Громобой у него дома пел. А бабке своего подсунул.
- Нет, - сказала Зоя Платоновна. - Твоя версия не годится.
- Почему же? - Симоненко понравилось слово «версия», оно звучало как в детективном фильме.
- Да потому что запоет завтра Громобой на чужом дворе, и все узнают его голос. Получится конфуз.
- Это точно, - согласился Симоненко. - Значит, Громобою уже свернули шею.
- Но почему же?
- Я же сказал - от зависти.
- Неубедительно. Разве ты такого завистника знаешь?
- Такого завистника, чтобы ночью в чужой курятник лазить, не знаю.
Но почему-то Зое показалось, что голос подростка звучит неуверенно.
- А зачем его покрасили?
- Завистника? - Мысли Николая были где-то далеко.
- Петуха.
- Громобоя?
- Нет, подставного петуха. Под Громобоя раскрасили. Этого Николай не знал. Или очень ловко притворялся. Что не вязалось с его простодушным удивлением.
- Не врете? - спросил Николай.
- Нет. Акварельной краской. Или гуашью.
- А где он взял акварельную краску? - спросил Симоненко.
- Это - вопрос.
- Я вам точно скажу - в этой деревне вообще ни у кого акварельных красок нет. Ни к чему они бабкам. А в Заречье только у меня есть. И то я год как оставил попытки стать художником. Фотография куда более прогрессивный вид искусства. Вы как думаете?
- Они друг другу не мешают, - сказала Зоя Платоновна. - И выполняют разные задачи.
- Все задачи, я вам фотографией выполню. Даю слово, - сказал Симоненко.
- И кроме тебя, никто не рисует? - спросила Зоя Платоновна.
Симоненко с такой легкостью и непосредственностью сознался, что у него есть краски, что не верить ему было очень трудно. Зоя Платоновна всей спиной ощущала напряженные взгляды бабок на завалинке, которые ждали того момента, когда Симоненко Николай под тяжестью улик рухнет на колени и во всем покается.
- Некому, - сказал Симоненко. - А может, это какие другие краски?
- А ты посмотри, - сказала Зоя Платоновна. - Только на бабок внимания не обращай, они нервничают, сам понимаешь.
Симоненко пожал плечами, он был невысокого мнения о бабках, подошел к завалинке, поздоровался, но бабки не откликнулись. Они его уже побаивались.
- Какой из них крашеный? - спросил Симоненко.
Оба петуха подняли головы, презрительно глядя на молодого человека, который не может отличить истинного петуха от замаскированного.
Не получив ответа, Симоненко неосторожно шагнул к петухам, и те как по команде отскочили.
- Понимаю, - сказал Симоненко. - С черным хвостом. Неожиданно он по-вратарски прыгнул вперед, схватил псевдо-Громобоя за хвост, бабки ахнули, второй петух взлетел до крыши, псевдо-Громобой вырвался и умчался за сарай. А Симоненко как ни в чем не бывало поднялся с земли и, не отряхнув колен, начал исследовать перо. Понюхал, потрогал, только что не лизнул. Потом сказал голосом эксперта:
- Акварель «Нева» из тюбиков. Однотипная с моей. В нашем селе не продается, приобретается в области. Рубль восемьдесят коробка.
Он отбросил перо, и оно плавно полетело в крапиву.
- Спасибо, Николай, - сказала Зоя Платоновна. - Ты мне очень помог.
- Помог, да не очень, - сказал Николай. - Потому что направил подозрения на самого себя. А я петухов не таскаю.
- Вот-вот, - сказала Боренькина мамаша таким тоном, словно никаких сомнений в преступных наклонностях начальника перевоза у нее не оставалось.
- Да не смотрите вы так! - Симоненко расстроился, забыл, что приходил поговорить о фотографии, и пошел прямо
к реке, огородами, не оглядываясь.
- Вот и попался, - сказала Боренькина мамаша, но тут
с ней не согласилась баба Ксеня.
- Чего на людей думать, - сказала она. - Только злобу под сердцем носить.
Зоя Платоновна была с ней согласна, но в то же время в ней росло нетерпение и даже раздражение - все близко, все просто, все наверняка имеет свое логическое и простое объяснение. Но ни одной улики, не считая краски, А всего-то двенадцать дворов в деревне.
Зоя Платоновна постояла, размышляя, что же предпринять дальше, и тут все вокруг внезапно потемнело. Из-за реки шла сизая туча, гоня перед собой волну ветра. Пришлось забыть о расследовании и бежать за сарай, снимать с веревки белье, которое Зоя Платоновна вчера постирала. Туча неслась так быстро, что Зое
Платоновне пришлось торопиться, прищепки не слушались, не отстегивались, простыня парусила, как будто хотела унестись в открытое море. Когда Зоя Платоновна собрала все-таки белье в охапку и побежала к дому, первые капли дождя, тяжелые, как пули, уже ударили по пыли и зазвенели по крыше.
Зое Платоновне показалось, что белый носовой платок упал на землю, она наклонилась. Нет, ошиблась, просто светлое пятно на земле.
Пока шел дождь, они с бабой Ксеней пообедали, цотом Ксеня пошла мыть посуду и плакать, а Зоя Платоновна уселась на диван думать. Детектив обязательно должен думать, когда следствие заходит в тупик.
По всему судя, в нашей деревне делать больше нечего. Остается Заречье. Оно на том берегу, не так далеко. До прочих населенных пунктов надо добираться транспортом - двадцать километров ночью с петухом за пазухой не пройдешь. В Заречье Громобой известен. Его там знают. Следовательно, преступление могли подготовить за рекой, потом ночью перебраться через водную преграду и незаметно вернуться обратно. Тем более что в Заречье куда больше мужчин, чем здесь. Почему-то - называйте это интуицией - Зоя Платоновна была убеждена, что Громобоя украл мужчина, не мальчик, не женщина, не бабушка - мужчина. И задумал это преступление давно.
- Баба Ксеня! - позвала Зоя Платоновна. - У вас никто раньше Громобоя не просил?
- Зачем? - удивилась за перегородкой Ксеня. - На мясо, что ли?
- Значит, не предлагали купить?
- Да кроме Симоненко, никто не предлагал. Я ему тогда и говорю, на мясо, что ли? Он же жесткий! У тебя молодых курят полный двор. Так молчит, не отвечает. Червонец предлагал. Не скупился. И на что ему Громобой?., - Баба Ксеня помолчала немного, пока Зоя Платоновна с изумлением усваивала эту новость, потом добавила со вздохом: - Лучше бы согласилась, продала. Хоть деньги были бы…
Что же получается? Зоя Платоновна поднялась с дивана и подошла к окну. Краски у Симоненко. И вот, оказывается, он же и петуха хотел купить. И он же говорил о зависти…
Дождь постепенно стихал. Он прошел так бурно, что за десять минут наполнил лужи, а теперь выбивал по ним дробь.
Все это косвенные улики. Нет главного - нет повода к преступлению, и пока детектив не поймет этого, преступление не будет раскрыто.
- Ой! - сказала Зоя Платоновна. - Ну и дура же я!
- Чего? - послышалось из-за перегородки.
- Дура слепая!
- Ты куда? Дождь идет!
Но Зоя Платоновна уже выбежала на двор, побежала, не разбирая луж, к сараю, к веревке, с которой недавно сняла белье. Нагнулась. Но дождь уже смыл белое пятно, только по ручейку воды, бежавшему к улице, тянулась белая полоска, будто кто-то пролил туда молока. А если были следы, то их тоже смыло. Что ей мешало все осмотреть вокруг до дождя, нет, увлеклась версией с красками, забыла о главном: первое и обязательное условие следствия - осмотр места преступления. Вот так.
Зоя Платоновна открыла дверь в сарай. Зашевелились куры. Неуверенно гаркнул подставной петух. Зоя Платоновна огляделась. Фонарь бы сюда. Она зажмурилась, чтобы глаза привыкли к полумраку, а когда, сосчитав до ста, открыла их, оказалось, что в сарае совсем светло.
За эту минуту мир успел преобразиться - вышло солнце, и за дверью последние редкие капли дождя сверкали, как бриллианты. Куры засуетились, потянулись к выходу, осторожно обходя Зою Платоновну.
- И чего ж вы такие дуры, - сказала им Зоя Платоновна. - Ведь все видели, а помочь не хотите.
Подставной петух поглядел на нее укоризненно. Он, видно, полагал, что настоящий детектив не должен опускаться до пустых разговоров.
Но тут Зоя Платоновна поняла, что не зря пришла в сарай. На полу она увидела белые полоски - соломинки, примятые сапогом, на подошве которого была белая краска. Зоя Платоновна подобрала раздавленные соломинки, достала из кармана платья носовой платок и завернула в него улику. Потом прошла еще немного в глубь сарая, под насест. Здесь похититель наверняка останавливался, чтобы снять с насеста сонного петуха. А вернее всего, птицы волновались, шумели, и ему пришлось повозиться.
Следующие пять минут Зое Платоновне пришлось провести на корточках, осматривая каждый квадратный сантиметр пола. Но в конце концов ее терпение было вознаграждено. Похититель, как и положено, обронил улику. Она поднялась, держа в руке смятый билет на автобус. Билет был довольно новым, не успел еще пожелтеть.
Автобус останавливался на дороге, которая подходила к реке у свинофермы. Ходил он два раза в день. Вчера было воскресенье, и несколько человек из деревни и из Заречья ездили в район. В том числе ездила Серафима - Зоя Платоновна как раз просила ее привезти печенья.
Что ж, придется снова идти на ферму.
Когда Зоя Платоновна закрывала за собой дверь сарая, причем закрывала ее она тихо, погруженная в свои мысли, ее заставил вздрогнуть странный, режущий уши Звук. Зоя замерла, потому что этот звук уже слышала. Она потянула дверь на себя, дверь открылась с негромким скрипом. Потом она резко закрыла ее. Дверь тихонько взвизгнула и закрылась. Ну, теперь повторим эксперимент, сказала себе Зоя Платоновна. И стала закрывать дверь осторожно, медленно-дверь буквально взвыла. Она, оказывается, не терпела, когда с ней миндальничали. Теперь стало ясно до минуты, когда произошло преступление.
Зоя Платоновна вышла из сарая. Баба Ксеня стояла на дворе, ждала ее.
- Ты чего? - спросила жиличка.
- Бpocь ты это, - сказала баба Ксеня. - Лишние дела. Только время потеряешь.
- Добьюсь, - сказала Зоя Платоновна. - Мне на свиноферму сходить надо.
- Если на Борю думаешь, оставь, - сказала баба Ксеня.
- Не думаю я на Борю. С Серафимой поговорить хочу.
- Серафиму бригадир в правление увез, - сказала баба Ксеня. - Итоги подбивают.
- Какие еще итоги?
- Соревнование победили, вот и подбивают, кому премию, а кому спасибо.
- А когда она вернется?
- Вечером будет.
Пришлось отложить расследование до вечера.
Сима вернулась в сумерках. Зоя Платоновна, которая, чтобы убить время, читала прошлогодний номер журнала «Здоровье», издали услышала шум совхозного газика и еле утерпела подождать полчаса, чтобы не врываться к Серафиме сразу.
Стоял синий вечер, с высокого берега было видно, как за рекой в Заречье зажигаются желтые огоньки в домах, как по реке солидно топает буксир, волоча баржу с гравием, золотые шары в палисадниках казались лампочками.
Серафима стояла у калитки, беседовала с Боренькой. Молодые люди неловко отпрыгнули друг от дружки при виде московской бабки.
- Простите, - сказала Зоя Платоновна. - Я на минутку. Мне только хотелось задать Симе один Вопрос.
- У меня от него секретов нет, - сказала Сима, кивая в сторону Бореньки. Боренька послушно наклонил молодую лысеющую голову. Если Симочка считает, что секретов нет, то разумеется.
- Петуха не нашли? - спросил Боренька.
- Найдется, - ответила Зоя Платоновна, стараясь, чтобы ее голос звучал по крайней мере так же твердо, как Симочкин. - Сима, у вас не осталось случайно билета от вчерашней поездки на автобусе?
- Зачем он мне? - удивилась Симочка.
Зоя Платоновна понимала, что таиться здесь нет смысла, только обижать людей.
- Я нашла в сарае автобусный билет, - сказала она тихо, звуки в вечернем воздухе разносятся далеко, и деревня кажется одним большим любопытным ухом. - Его вернее всего уронил тот, кто подменил Громобоя.
- А мой билет зачем? - спросила Симочка настороженно. - Я не роняла.
- Она не роняла, - поспешил на защиту Боренька. - Она вообще в сарай не холила.
- Честное слово! - воскликнула Симочка. - Как вы могли!