-- Нет, если для детей не вредно, пожалуйста... Наконец, велосипедист оттолкнулся ногой и поехал к своей канаве.

Автоинспектор, продолжая держаться за руль, круто обернулся, то ли стараясь

разглядеть, есть ли у него номер под седлом, то ли ему тоже было интересно,

как этот упрямец доезжает до самого спуска. Тут Богатый Портной подошел к

автоинспектору. Ковыряя спичкой в зубах, он тоже посмотрел вслед

велосипедисту каким-то пустующим взглядом.

Когда тот скрылся. Богатый Портной, продолжая ковырять спичкой в зубах,

посмотрел на автоинспектора своим пустующим взглядом. Было похоже, что этим

ковырянием он напоминает кунаку о долгом обеде.

-- Имеет право, -- сказал автоинспектор, взглянув на Богатого Портного.

Казалось, он смутно угадывает намек и сам изумляется своей догадке.

-- Нет, если детям не вредно, пожалуйста, -холодно повторил Богатый

Портной, продолжая задумчиво ковыряться в зубах. Возможно, теперь это

означало, что хотя долгие обеды в его доме не отменяются, но список

приглашенных лиц подвергнется жестокому пересмотру.

Автоинспектор дал газ и уехал. На обратном пути Алихан рассказывал, как

этот велосипедист здесь появился. Оказывается, он живет над нашей речушкой у

самого выезда, на параллельной улице. Там почти такой же мост и почти такой

же спуск. После бурных дождей возле его дома случился оползень, и выход на

шоссе был разрушен. Вот он и избрал этот путь на работу через нашу улицу.

-- Хорошо, -- перебил его Богатый Портной, -а мой дармоед что говорит?

-- Он говорит, -- ответил Алихан миролюбиво, -- им про оползень все известно, и они его починят.

Рядом с высоким сутуловатым Алиханом, опрятно сдерживающим торжество,

маленький Богатый Портной шел, слегка прихрамывая. Так, прихрамывая, бывало,

покидали поле наши футболисты после очередного проигрыша.

-- А зачем он до самого края доезжал? -- кивнул Богатый Портной на речушку.

-- Это, говорит, мое дело, имею полное право, потому что рабочий кожзавода.

-- А, -- сказал Богатый Портной, догадываясь, -что хотят, то и делают,

-- Да, -- сказал Алихан, -- хозяин...

Богатый Портной поднялся к себе, а Алихан еще немного постоял у

калитки, следя за собой, чтобы не дать прорваться ликованию. И вдруг Богатый Портной появился на балконе.

-- Алихан, -- склонился он над перилами.

-- Что? -- живо откликнулся Алихан. Наверное, он решил, что Богатый

Портной зовет его поиграть в нарды.

-- Все же коровину голову он на бойне взял, -сказал Богатый Портной.

-- При чем?.. -- вздрогнул Алихан от неожиданности. -- При том, что кожзавод находится рядом с бойней, Алихан, -- сказал

Богатый Портной и быстро покинул балкон, так что Алихан только и успел

поднять свои круглые брови над круглыми глазами.

Кожзавод был и в самом деле расположен рядом с бойней (он и сейчас

там), и, вероятней всего, этот парень там и купил коровью голову. Сказав,

где работает этот парень, Алихан в сущности сделал слабый ход, которым воспользовался Богатый Портной.

Не знаю, как в других краях, но у нас автоинспектор слов на ветер не

бросает. Через неделю упрямый велосипедист перестал появляться на нашей

улице. Видно, дорогу и в самом деле привели в порядок.

Возгласами: \"Едет! Едет!” -- нашим ребятам пару раз удалось заставить

Богатого Портного выбежать на балкон, но потом рефлекс этот быстро

отработался, да и сам Богатый Портной вскоре переехал на свой участок и

больше в нашем доме на моей памяти не появлялся.

Тетушка моя время от времени, примерно раз или два в год, ходила в

гости к Богатому Портному. Каждый раз она оттуда приносила удивительные

новости. Больше всего поразило ее воображение, что Богатый Портной отвел

воду от речушки на свой участок, где вырыл небольшой бассейн.

-- В бассейне утки плавают, в беседке скамейка стоит, -- сокрушенно

рассказывала она каждый раз, возвращаясь оттуда.

-- Ну и что? -- сказал мой старший брат, когда она впервые об этом

заговорила. -- В беседке всегда скамейка стоит.

-- Дурачки вы мои, дурачки, -- печально покачала тетушка головой, как

бы стараясь внушить, что дело не в самой беседке, а в том, что она наглядное

звено в гармоничной системе, созданной руками Богатого Портного.

В конце концов, эта ее фраза превратилась для нас в символ глуповатой

благопристойности и вообще всякой липы.

-- В бассейне утки плавают, -- говорили мы, и сразу же становилось

ясно, что это за кинофильм, что это за книжка или что это за обещания.

-- Смейтесь, дурачки, -- печально отзывалась тетушка, хотя сама была

человеком удивительно легкомысленным и в то же время очень впечатлительным.

Как человек легкомысленный, она забывала, что сама далека от идеалов

Богатого Портного, но, как человек впечатлительный, она, побывав у него на

участке, воспламенялась красивым результатом его идей, стараясь и нас воспламенить своими восторгами.

На этом я временно прерываю жизнеописание Богатого Портного с тем,

чтобы рассказать несколько случаев из более бурной и потому менее благочестивой жизни хироманта.

Во время войны, когда начались бомбежки нашего города, в сущности

бомбили всего два раза, пещера хироманта была превращена в бомбоубежище, К

этому времени на горе поблизости от пещеры понастроили десятка два домов, в

результате здесь образовался небольшой пригородный поселок. К владельцам

этих домов подселялись беженцы, так что людей хватало.

Вторая сталактитовая пещера была расположена повыше, но карабкаться

туда было далековато. К тому же она была не слишком удобна, потому что

коридор ее метров через десять от входа круто опускался вниз, и впопыхах там

легко можно было сорваться и проломить голову без всякой бомбы.

В первое время, говорят, хиромант именно туда и гнал всех, кто пытался

укрыться в его пещере, но потом почему-то легко примирился с этим, и когда

после тревоги люди расходились по домам, он им говорил:

-- Чуть что, бегите сюда, не стесняйтесь...

Говорят, особенно в первое время туда набивалось черт-те сколько людей.

К тому же они по неопытности тащили с собой все, что могли унести из дому, а

унести они пытались все. Так что дети хироманта, пользуясь светомаскировкой,

а точнее, полным отсутствием света, паникой, которую нагонял ослик,

загнанный сюда же и шарахающийся после каждого залпа зенитки, одним словом,

пользуясь всей этой вавилонской бестолковщиной, дети хироманта ползали по

перепуганным людям и при этом нередко вползали в их узлы, чемоданы и даже карманы, говорят.

Говорят, один беженец, выйдя из пещеры после тревоги с основательно

полегчавшим чемоданом, -- уж не знаю, что там лежало? -воскликнул:

-- Лучше б я под бомбежку попал!

Позже люди перестали таскать свой скарб, но все-таки бегать туда

продолжали, потому что немецкие самолеты всегда встречались таким дружным

зенитным огнем, что люди не без основания полагали, что летчики с перепугу

как раз и угодят бомбой на эту окраину.

Вскоре женщины поселка стали замечать, что их мужчины, как только

объявляется тревога, обгоняя друг друга и оставляя далеко позади свои

семейства, первыми вбегают в пещеру.

Потом стали замечать, что после отбоя они, эти храбрецы, выходят из

пещеры какими-то веселыми, как бы слегка обалдевшими от страха или еще чего-то там.

Но тут возникшие было подозрения рассеял один эвакуированный

интеллигент, который, тоже весьма бодро и тоже обгоняя свое семейство, бегал

в пещеру. Он объяснил, что такое состояние некоторого вынужденного веселья

после пребывания в пещере вызывается так называемым озонным опьянением.

Почему это озонное или сезонное, как его перекрестили, опьянение действует

только на мужчин, он не стал объяснять.

Позже, когда некоторые мужчины и после отбоя старались задержаться в

пещере, яростно доказывая, что немецкие самолеты могут вернуться, а другие

стали туда бегать и без всякой тревоги, средь бела дня, первоначальные

подозрения снова всплыли и даже полностью оправдались.

Короче, выяснилось, что хиромант во время тревоги, пользуясь темнотой и

вообще бомбофобией, довольно простительной для военного времени, спаивает

остатки, и без того довольно жалкие, поселковых мужчин. Учтем, что лучшие из

них в это время были там, где положено быть лучшим, -- на фронте.

К этому времени хиромант приспособился гнать самогон из подножного

ассорти, куда входили: бузина, крапива, икала, кислицы и все, что можно было

натрусить в окрестных садах. Самогонный аппарат стоял в глубине пещеры и в

сезон работал почти круглосуточно, как маленький военный завод.

Разумеется, плату за это удовольствие он повышал соответственно

катастрофичности момента, может быть, даже с учетом своевременной доставки,

хотя доставлять было неоткуда, ибо запасы хранились тут же, в одном из естественных тайников пещеры.

Но главное, что хитрец, поднося своим испуганным клиентам кружку с

самогоном, тут же давал на закуску лавровый листик, благо одичавших лавровых

деревьев на этой горе росло немало. А лавровый лист, как известно, отбивает

всякие низменные сивушные запахи, оставляя один свой возвышенный

древнегреческий запах. Так что мужчины этого поселка выходили из пещеры,

увенчанные хоть и не лавровым венком, но все же лавровым запахом. В этом

полублаженном состоянии они вполне безнаказанно ходили по нашему

пригородному Олимпу, может быть, только тем и отличаясь от обитателей того

древнего Олимпа, что походке их недоставала некоторой величавой твердости.

В конце концов, как и все хитрецы, хиромант погорел на своей хитрости.

Одна женщина во время очередного пребывания в бомбоубежище, видимо решив в

темноте следить за своим мужем, выхватила кружку из его руки, которую

подсунул ему хиромант. Вернее, случилось так, что кружку-то он сумел сунуть

ее злополучному мужу, а лавровый листик подал ей по ошибке.

Действовал он все же в темноте, и нельзя сказать, что движения его

отличались безукоризненной точностью, ибо себя во время работы он, конечно,

тоже не обносил, хотя сам лавровым листом и не закусывал. Не исключено, что

сказался его долголетний рефлекс хироманта и он, забывшись, потянулся к

женской ладони. Одним словом, как и всякий человек, хиромант мог ошибиться,

и я, нисколько не пытаясь его оправдать, просто

хочу понять, как это

случилось.

Стало быть, женщина догадалась, в чем дело, и, продолжая держать в

одной руке этот лавровый лист, другой вырвала кружку из рук своего мужа.

Балбес, вместо того чтобы сразу выпить, медлил, все еще дожидаясь лаврового

листа, словно находился не в пещере во время тревоги, а где-нибудь в довоенной закусочной.

Вырвав кружку, женщина молча плеснула ее на бороду хироманта, может

быть слегка светящуюся в темноте, потому, что, по уверению очевидцев,

хиромант не сразу ей ответил, а сначала (вечно у нас

преувеличивают!) сунул

бороду в рот и стал ее обсасывать.

Плеснув из кружки, женщина эта, говорят, обернулась к мужу и, тыча ему

в лицо лавровый лист, сказала с неслыханным ехидством:

-- Жуй, детка, жуй!

Возмущенный муж попытался ей объяснить, что он ничего жевать не

собирается, что он только попросил напиться и хиромант ему принес воды, а

теперь он не понимает, что здесь происходит.

Но тут, говорят, хиромант дососал свою бороду и стал выгонять ее из

пещеры. Та с криком, обращаясь к другим женщинам, начала разоблачать

хироманта, одновременно не давая себя вытолкнуть из пещеры, и в этой

локальной части своей борьбы была решительно поддержана собственным мужем.

-- Ругать ругай, а гнать не имеешь права, -говорил он хироманту, слегка придерживая жену.

Но тут вмешались остальные женщины, и в пещере под гром зениток

разразился бедлам, который еще мог притихнуть вместе с зенитками или даже

раньше, да беда в том, что в самый разгар его один из волчат хироманта

подполз к этой женщине и сунул ей за пазуху летучую мышь.

Тут она издала вопль такой силы -- женщина, разумеется, а не летучая

мышь, -- что некоторые окрестные жители, те, что не пользовались пещерой,

решили, что в пещере обвалился свод, и, радуясь за себя, скорбели за

несчастных. Другие решили, что семерка рыжеголовых набросилась на одну из

женщин с какой-то неясной, но, во всяком случае, нехорошей целью.

Говорят, вопль этот был услышан и в доме Богатого Портного, который к

этому времени переселился на свой участок, расположенный под горой.

-- Когда Лоткин свою жену резал, и то она так не кричала, -- говорил он

впоследствии про этот вопль, хотя, как было известно на нашей улице, жена

Лоткина вообще не кричала в ту трагическую ночь. Но тут об этом не знали, и

поправить его было некому. Впрочем, и на нашей улице его никто не поправлял,

кроме бедняги Алихана. А что он мог один?

И вот эта женщина с воплем выбежала из пещеры и, продолжая вопить,

словно за пазухой у нее лежал кусок горящей пакли, бежала по склону в сторону своего дома.

Говорят, когда ее поймали и вытащили из-за пазухи летучую мышь, та была

мертва. Говорят, они, эти летучие мыши, далеко не всякие звуки выдерживают.

Вроде бы у них аппарат восприятия звуков до того нежный, что они умирают,

когда в воздухе появляются душераздирающие вибрации. На удивительно, что у

некоторых людей тоже наблюдается излишняя изнеженность слухового аппарата.

Однажды я сам был свидетелем такой картины. В кабинет учреждения, где

работал один мой знакомый, любимец муз, приоткрылась дверь, всунулась голова

начальника и выбросила из себя довольно длинную струю не слишком печатных

выражений. И вдруг на глазах у нас, посторонних людей, как только струя эта

коснулась чуткого уха сотрудника, он стал оседать на своем стуле. Голова его

красиво поникла, а глаза прикрылись веками. В сущности, он потерял сознание

в самом начале струи, так что основная часть ее вылилась даром, он ее уже не

воспринимал, если не считать нас, посторонних посетителей, которых она,

струя эта, обрызгала, можно сказать, профилактически.

Когда мы нашего друга привели в чувство, он улыбнулся слабой улыбкой и прошептал, показывая на ухо:

-- Не могу привыкнуть...

А ведь на вид детина был дай бог. Но слух не приспособлен. Вернее,

приспособлен для музыки высших сфер, а для матовой ситуации не приспособлен.

Кстати, нельзя сказать, что профком учреждения, о котором идет речь,

прошел мимо этого случая. На очередном собрании начальнику сделали серьезное

внушение за то, что он непотребными словами общался

с подчиненными при

посторонних.

Начальник принялся оправдываться, указывая на то, что он посторонних не

заметил, что он только приоткрыл дверь, тем самым прикрыв посторонних, что,

кстати, с печальным благородством подтвердил и пострадавший.

Но тут начальнику вполне резонно заметили, что в том-то и беда, что

сначала надо было войти, поздороваться, а потом уже дело говорить. Ну

хорошо, сказали ему, на этот раз посторонние оказались своими, но бывает,

что в кабинете могут оказаться чужие посторонние, скажем, иностранцы в

порядке культурного обмена... Тогда что? Накладочка?!

Но тут начальник попытался оправдаться, говоря, что накладочка никак не

может получиться, потому что если иностранец и забредет в учреждение в

порядке культурного обмена, то он прямо попадает к нему в кабинет, и он уже

сам его водит по другим местам и рассказывает что-нибудь общедоступное, а

про дело не говорит. А если ненароком и сорвется с губ какое-нибудь словцо,

то переводчик на то и переводчик, чтобы придать ему

легкое иностранное

звучание.

Не знаю, чем у них там закончилось собрание, но знаю одно, что когда я

в следующий раз посетил это учреждение, там двери во всех кабинетах были

перевешены в обратном порядке. Может, это случайность, как и то, что теперь,

приоткрывая дверь, можно было одним взглядом охватить внутреннюю жизнь

кабинета и, уже в зависимости от этого, прямо с порога излагать свои

накипевшие мысли.

Одним словом, после этого скандала, я имею в виду пещеру, женщины

поселка, во главе с пострадавшей, пошли жаловаться в райсовет, желая

выселить хироманта из пещеры. Самое удивительное, что муж ее, приняв

пристойный вид, вместе с ними отправился туда же.

Там он рассказал о том, как постепенно хиромант втягивал его в свои

алкогольные сети, как он сначала не хотел пить, но тот его коварно уверял,

что самогон снимает страх перед бомбами, что сперва так оно и было, а потом он уже привык.

Ко всему этому он еще приплел, что жена его отчасти обесчещена

прикосновением летучей мыши и что теперь, как только он хочет ее обнять, он

вспоминает летучую мышь, и у него объятия нередко повисают в воздухе.

Тут, говорят, товарищ из райсовета махнул на него рукой и стал слушать

остальных делегатов. Жалобы в основном сводились к тому, что хиромант со

своими детьми мешает жителям поселка культурно переждать бомбежку. Как

водится в таких случаях, вспомнили все, что было и не было.

Так, многие говорили, что у них в поселке исчезают куры и что, скорее всего, это дело рук хироманта.

Хиромант не отрицал, что он давал иногда кое-кому пару глотков

самогона. Но кому? Только тем, кто своим трусливым поведением способствовал

ложным слухам. Что касается кур, то тут он сказал, что никогда так низко не

опускался, чтобы воровать кур, и дал честное слово дворянина, что этого

никогда не было. На это честное слово дворянина товарищ из райсовета не

обратил ни малейшего внимания, но обратил внимание на то, что нет

доказательств.

В конце концов, учитывая большое количество детей хироманта и что жена

его почти мать-героиня, товарищ из райсовета принял

довольно гуманное

решение.

По окончательному постановлению райсовета полагалось выселить хироманта

с семьей из нижней сталактитовой пещеры, превратив ее в бомбоубежище, и

вселить в верхнюю сталактитовую пещеру. При этом райсовет обязался кирпичной

кладкой огородить крутой спуск к пещере ввиду многочисленности его

необузданных детей и возможности несчастного случая.

-- Скажи спасибо детям. -- сказал ему товарищ из райсовета. -Советская власть даже из твоей рыжей команды сделает настоящих людей.

-- Дай бог, -- смиренно согласился хиромант.

Таким образом, райсовет оставил хироманта с его семьей в нижней

сталактитовой пещере впредь до кирпичной кладки в верхней. Решение это

оказалось выгодным хироманту и ставило противников в довольно

затруднительные условия, особенно мужчин, привыкших взбадриваться. Теперь,

говорят, хиромант во время тревоги устраивался напротив той злополучной

парочки и, звякая бутылкой, наливал себе в кружку сколько хотел, при этом

долго разговаривал с напитком, дурашливо укоряя его за совращение нестойких

мужчин. После этого он вливал его в свое клокочущее горло. Невезучий муж

этой женщины, как и все другие мужчины, молча сносил эту изощренную пытку.